– Потому что она нарочно подстроила эту ситуацию, вот почему, – прохрипел он. – Она хотела быть пойманной. Возможно, это она позвонила в полицию. Вам это не приходило в голову?
– Чтобы выставить себя преступницей? – не поверил собственным ушам Питт.
Лицо Наррэуэя исказила страдальческая гримаса.
– Дело еще не дошло до суда. Подождите, и вы услышите, что она там скажет. Пока что, если Талбот говорит правду, она вообще молчит как рыба. Но что, если в последний момент она передумает или будет вынуждена признать, что это Райерсон застрелил Ловата в приступе ревности? – Наррэуэй голосом постарался передать тон, каким она это скажет. – Да, она пыталась скрыть убийство, потому что она любит Райерсона, да, она сильно переживала, что из-за нее он решился на такой шаг, ведь ей хорошо известен его вспыльчивый характер – но она не может его больше защищать и не намерена ради него идти на виселицу.
Наррэуэй с вызовом посмотрел на Питта – мол, что ты на это ответишь?
Питт был ошарашен.
– Но зачем ей это? – спросил он. Увы, не успел он это сказать, как в его голове мгновенно возникли самые уродливые причины, как личные, так и политические.
Наррэуэй смерил его уничижительным взглядом.
– Она египтянка, Питт. Первым делом на ум приходит хлопок. У нас в Манчестере уже творятся беспорядки. Причиной всему – цены. Мы хотели бы их снизить, Египет – поднять. С тех пор как гражданская война в Америке лишила нас поставок хлопка из южных штатов, мы были вынуждены закупать его в Египте. Но уже по другим ценам. Европейская промышленность наступает нам на пятки. Империя нам нужна не только для того, чтобы покупать, но и продавать.
Питт нахмурился.
– А разве мы не покупаем практически весь египетский хлопок?
– Разумеется, покупаем! – раздраженно воскликнул Наррэуэй. – Но если условия сделки не устраивают одну сторону, в конечном итоге от этого страдают обе стороны, ведь они склонны их нарушать. Райерсон – один из немногих, кто способен заглянуть в будущее дальше, нежели на ближайшую пару лет, и добиться подписания соглашения, которое бы устроило и египтян как производителей хлопка, и британских ткачей. – Наррэуэй нахмурил брови. – И давайте не будем забывать про такую вещь, как египетский национализм. Мы ведь не хотим снова посылать к его берегам канонерки! За последние двадцать лет мы уже один раз подвергали Александрию обстрелу! – Питт поморщился, Наррэуэй же с жаром продолжил: – Плюс религиозный фанатизм. Думаю, мне нет необходимости напоминать вам про восстание в Судане?
Питт не ответил. Как можно забыть осаду Хартума и убийство генерала Гордона?
[4]
– И наконец, – подвел итог Наррэуэй, – личная выгода. Или же обыкновенная ненависть, или неприязнь. Вам нужно что-то еще?
– Прежде чем дело будет передано в суд, мы должны знать правду, – ответил Питт. – Но я и не уверен, что это нам поможет.
– Вот и сделайте так, чтобы помогло! – процедил сквозь зубы Наррэуэй. Он буквально задыхался от негодования. – Если Райерсон будет признан виновным, правительство будет вынуждено поставить на его место Хоулетта и Мейберли. Хоулетт пойдет на уступки здешним рабочим и постарается снизить цену так, что это разорит египтян. Несколько лет мы будем купаться в деньгах, как вдруг! – беда, бедность. У Египта не станет хлопка, чтобы его нам продавать, и денег, чтобы покупать у нас готовые ткани. Возможно, дело кончится восстанием. Мейберли же пойдет на уступки египтянам, и тогда беспорядков нужно ждать у нас в Мидленде. На подавление их будет брошена полиция, а может быть, даже армия.
Наррэуэй умолк и перевел дыхание, как будто хотел что-то добавить, однако передумал и повернулся спиной к Питту.
– Пока что все говорит о том, что эта женщина виновна, а Райерсон – ее добровольный сообщник. – Наррэуэй назидательно ткнул в воздух пальцем. – Нам нужен иной ответ. Выясните как можно больше о Ловате. Кто еще мог его убить? Кто он сам такой? Каковы были его отношения с этой женщиной? Хочется надеяться, что для его убийства у нее имелись какие-то причины, – сказал Наррэуэй без особой надежды в голосе. И все же Питта не оставляло ощущение, что под маской недовольства Наррэуэй цеплялся за тоненькую ниточку веры, что случившемуся есть иное, лучшее объяснение.
– Вы неплохо знаете Райерсона, сэр, – произнес он. – Если эта женщина предстанет перед судом, даст ли он ей оговорить его? Если он в чем-то виноват, подаст ли он сначала в отставку, чтобы его судили уже не как члена кабинета?
Наррэуэй по-прежнему стоял к нему спиной, пряча лицо.
– Возможно, – согласился он. – Но я пока не готов требовать, чтобы он это сделал, пока не получу веских доказательств того, что он причастен к убийству Ловата.
Судя по тону, каким были сказаны эти слова, по его неподвижно застывшей фигуре, Наррэуэй давал понять, что их разговор окончен. Свет, падавший из узкого окна, слегка подсвечивал его темные волосы.
– Доложите мне завтра, – приказал он. Питт направился к двери. Наррэуэй в самый последний момент повернулся к нему. – Питт!
– Слушаю, сэр.
– Я взял вас в Особую службу, потому что Корнуоллис сказал мне, что вы лучший детектив во всем Лондоне и хорошо знаете общество. Действуйте как можно осторожнее, но правду все-таки выясните.
Это была констатация факта, но также вопрос и даже мольба. На миг Питту показалось, что Наррэуэй просит его помочь неким образом, какой он сам не может ни назвать, ни объяснить. Но затем это впечатление прошло.
– В общем, действуйте, – сказал Наррэуэй.
– Слушаюсь, сэр, – повторил Питт. Сказав это, он вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
Выйдя от Наррэуэя, он направился прямиком в департамент, где примерно в течение года до своей смерти работал Ловат. Естественно, полиция уже побывала там. Этот факт уже успел стать достоянием гласности и даже попал в некролог Ловата. Поэтому, когда Питт прибыл туда, его без особой радости встретил Регнелл, чиновник в возрасте сорока с небольшим лет, который, похоже, уже успел ответить на все самые предсказуемые вопросы.
Регнелл стоял в тихом, скромно обставленном кабинете, окна которого выходили на конюшни Конной гвардии, и терпеливо, но без особого интереса смотрел на Питта.
– Не знаю даже, что еще я могу вам рассказать, – сказал он, жестом приглашая Питта сесть в кресло напротив его рабочего стола. – У меня нет никаких объяснений, кроме самого очевидного: похоже, он надоедал этой женщине, и она, не зная, как ей от него избавиться, выстрелила в него… либо в целях самообороны, либо, что более правдоподобно, потому что его навязчивость ставила под удар ее нынешние отношения. – По лицу Регнелла промелькнула тень брезгливости. – И, предвосхищая ваш вопрос, скажу: я не знаю, каковы они.
Питт почти не надеялся узнать из этой беседы что-то новое, но ведь откуда-то надо начинать… Выбора у него не было. Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на мистера Регнелла.
– Вы считаете, что Ловат досаждал своим вниманием мисс Захари до такой степени, что она сочла, что простой отказ здесь бессилен? – спросил он.
Регнелл удивленно посмотрел на него.
– А разве это не так? Или вы считаете, что она нарочно по какой-то причине отвергала его, а затем убила? Но ради чего? Зачем женщине идти на такие крайности? – Он нахмурился. – Вы сказали, что вы из Особой службы?
– До смерти Ловата Особая служба не знала о существовании мисс Захари, – ответил Питт на его незаданный вопрос. – Мне интересно ваше мнение о мистере Ловате как мужчине, который продолжал оказывать знаки внимания женщине даже после того, как та сказала ему, что не нуждается в них.
Регнелл слегка смутился. Его гладкое, довольно симпатичное лицо слегка порозовело. Со стороны могло показаться, что причиной тому изменение освещения. Вот только оно не изменилось.
– Мне кажется, я так и сказал. – Его слова прозвучали как извинение. – Я полагаю, мисс Захари очень красива. По крайней мере, я так слышал. Неудивительно, что кто-то из-за этого… потерял голову. – Он на миг умолк и поджал губы, как будто подбирал самые точные слова, чтобы Питт его понял. – Она египтянка. Вряд ли в Лондоне их много. И вряд ли она обыкновенная женщина, которую легко сменить на другую. Некоторых мужчин тянет на экзотику.
– Вы видели мистера Ловата регулярно, – издалека начал Питт, зондируя почву. – У вас сложилось впечатление, что он, как вы сами выразились, потерял голову?
– Как бы вам сказать… – Регнелл глубоко вздохнул.
– Ваше стремление защитить его репутацию может дорого обойтись другому человеку, – сурово напомнил ему Питт.
Регнелл недоуменно посмотрел на него.
– Другому человеку? – Впрочем, в следующий миг намек Питта был понят. – Вы имеете в виду вздор, который газеты пишут про Райерсона? По-моему, это просто… – Он развел руками, как будто пытался показать, что у него нет слов, чтобы описать, что он думает по этому поводу.
– Я тоже надеюсь, – согласился Питт. – И все же был ли Ловат помешан на ней?
– Я… понятия не имею. – Разговор был Регнеллу явно малоприятен. – Я не знал, что он был способен так серьезно увлечься женщиной. По крайней мере, в течение долгого времени. Он… – Регнелл покраснел еще сильнее. – Мне всегда казалось, что он был мастер привлечь к себе женщину, а потом… сменить предмет своего интереса.
– То есть у него было много женщин? – сделал вывод Питт.
– О да. Боюсь, что много. Но он старался не выставлять этого напоказ. Впрочем, такие вещи все равно становятся известны. – Регнелл, к собственному неудовольствию, поймал себя на том, что делает весьма интимные признания человеку, стоящему гораздо ниже его на общественной лестнице. Питт вынуждал его предавать и собственный класс, и собственные моральные заповеди. И то и другое шло вразрез с его убеждением по поводу того, кто он такой и кем он себя хотел видеть.
– А что это были за женщины? – вежливо осведомился Питт.
Регнелл вытаращил глаза. Питт выдержал его пристальный взгляд.
– Напоминаю вам, сэр, что мистер Ловат был убит, – произнес он. – И боюсь, что причины такого преступления часто бывают не столь просты, как нам хотелось бы, и не столь невинны. Я хочу знать как можно больше о мистере Ловате и тех людях, с которыми он близко общался.
– Но ведь его наверняка убила эта египтянка, мисс Захари! – воскликнул Регнелл. – Возможно, с его стороны было глупо продолжать оказывать ей знаки внимания, видя, что она их отвергает, но зачем в эту историю втягивать кого-то еще? – он с видимым отвращением посмотрел на Питта.
– Похоже, что так и было, – сказал Питт. – Хотя она сама это отрицает. И как вы только что сказали, это слишком жестокий и неоправданный способ отказать нежелательному кавалеру. Из того, что я слышал о ней, она женщина воспитанная и утонченная. Думаю, у нее и до Ловата бывали нежелательные кавалеры. Так в чем же было его отличие от остальных?
Лицо Регнелла сделалось каменным, взгляд – уклончивым. На щеках вновь выступил румянец. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Вы правы, – нехотя признал он. – Если она таким образом зарабатывала себе на жизнь, а оно, я подозреваю, так и было, ей, чтобы улучшить свое положение, проще было избавиться от бывшего любовника иным способом, нежели его убивать.
– Именно, – с жаром согласился Питт. Впервые он услышал довод в пользу Аеши Захари. И даже удивился тому, как ему приятно его слышать.
– А что за человек был Ловат? Не нужно цитировать некролог. Хотелось бы услышать правду. Так честнее по отношению ко всем.
Регнелл на несколько мгновений задумался.
– Если честно, он питал слабость к прекрасному полу, – с неохотой признал он.
– Он любил женщин? – Питт попытался понять, что именно имел в виду Регнелл. – Он влюблялся? Он использовал их? Он мог нажить себе врагов?
Регнелл, похоже, уже пожалел о своей откровенности.
– Я не знаю… трудно сказать.
– Но откуда у вас сложилось впечатление, что он их любил, сэр? – спросил Питт, что называется, в лоб. – Мужчины подчас склонны преувеличивать свои победы, чтобы произвести впечатление. Очень часто за похвальбой ничего не стоит.
По лицу Регнелла промелькнула тень раздражения.
– Ловат не имел такой привычки, мистер Питт. По крайней мере, я не слышал, чтобы он это делал. Это мое мнение и мнение других коллег.
– И что за женщины это были? – повторил свой вопрос Питт. – Такие, как Аеша Захари?
Регнелл слегка растерялся.
– Вы имеете в виду иноземных? Или… – Он не решался произнести вслух слово «блудодействующих», ибо оно характеризовало не только женщин, но и мужчин, которые пользовались их услугами. – Мне это неизвестно, – резко ответил он.
– Я имел в виду женщин, у которых в Лондоне нет мужа или семьи, – уточнил Питт. – Те, которые уже утратили надежды выйти замуж и потому согласны на роль содержанки.
Регнелл глубоко вздохнул, как будто пытаясь принять сложное для себя решение. Питт ждал. Возможно, сейчас он услышит что-то такое, что снимет подозрения с Райерсона.
– Нет, – ответил наконец Регнелл. – У меня сложилось впечатление, что ему это было неинтересно, и… к тому же у него не было средств на содержание любовницы, даже самой скромной. – Он умолк, явно не желая продолжать этот разговор.
Питт в упор посмотрел на него.
– А замужние женщины? Или их дочери?
– Бывало, – нехотя признал Регнелл, прочистив горло.
– Кто были его друзья? – задал новый вопрос Питт. – В каких клубах он состоял? Каковы были его интересы? Он играл в карты? Ходил в театр? Что он делал в свое свободное время?
Регнелл не торопился с ответом.
– Только не говорите мне, что вы не знаете, – предостерег его Питт. – Этот человек состоял на дипломатической службе. Вам по роду деятельности положено знать его привычки. Быть в неведении означало бы проявить некомпетентность. Вы должны быть в курсе его круга общения, его проблем, его финансового положения.
Регнелл посмотрел на свои руки, лежавшие на столе, затем снова на Питта.
– Его больше нет, – тихо произнес он. – Я понятия не имею, произошло ли это по чистой случайности или же он сам содействовал этому тем или иным образом. Как дипломат он был на высоте. Мне ничего не известно о его финансовом положении, был ли он кому-то должен, будь то деньги или взаимная услуга.
Он был из хорошей семьи и привык держать слово. Он сделал достойную карьеру в армии, и ему всегда было свойственно мужество, физическое и моральное. Ни я, ни кто-либо другой ни разу не поймали его на лжи. Он был верным другом и умел вести себя как настоящий джентльмен. У него имелся некий шарм, но что касается непорядочности – она была ему совершенно чужда.
Питт ощутил разочарование. Такое с ним случалось всегда, когда он расследовал убийство. Несмотря на нелицеприятные факты, его, словно гигантская волна, накрыло сожаление по поводу утраченной жизни, с ее страстями, слабостями, добродетелями, привычками. Был человек – и нет, причем ушел не в преклонных летах, а внезапно, без предупреждения, не завершив своих земных дел. И даже если при жизни за ним водились грехи, они меркли и отходили на второй план на фоне безвременной смерти.
Увы, эмоции мешали мыслить логически. Его же работа заключалась в том, чтобы узнать правду, какой бы та ни была – легкой или сложной и даже болезненной.
– Имена его знакомых, – произнес Питт вслух. – Возможно, мистер Ловат ни в чем не виновен, но мне нужны доказательства. Если мисс Захари или кто-то другой пойдет за его убийство на виселицу, то лишь потому, что мы будем точно знать, что случилось и почему.
– Да-да, разумеется. – Регнелл подвинул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул кончик в чернила и начал писать. Затем промокнул и пододвинул лист к Питту.
– Спасибо. – Питт взял листок и, пробежав глазами список имен и клубов, где их можно найти, встал и направился к двери.
***
Поговорив с парой людей из списка Регнелла, Питт не узнал почти ничего нового. Никто не горел стремлением обсуждать своего бывшего коллегу, который был мертв и не мог за себя постоять. И дело не столько в теплых чувствах, сколько в верности неким моральным принципам, веры в то, что, предав кого-то, человек сам рискует стать жертвой предательства, когда его собственные слабости вызовут у кого-то вопросы.
Во второй половине дня Питт уже потерял всякую надежду узнать что-то для себя полезное и потому решил пойти проведать своего шурина, Джека Радли, который вот уже несколько лет был членом парламента и держал в поле зрения деятельность Министерства иностранных дел.
В палате общин Питт его не застал, зато вскоре после четырех часов дня догнал его, когда тот прогуливался на солнышке в Сент-Джеймс-Парке. Приятный ветерок гонял по газонам первые пожелтевшие листья. Услышав, как Питт окликнул его, Джек остановился и повернул голову. Он явно не ожидал увидеть Питта, однако был ему рад.
– Ты по поводу Иден-Лодж? – хмуро спросил он, когда они зашагали рядом.
– К сожалению, – извинился Питт. Оба мужчины искренне симпатизировали друг другу, однако их социальный статус и круг общения исключали частные встречи. Своих денег у Джека не было, однако он умел вести образ жизни, подобающий его положению. Сначала – благодаря личному обаянию, которое он щедро пускал в ход, а после женитьбы на Эмили – тем деньгам, которые она унаследовала от своего первого мужа.
Первую пару лет он просто продолжал жить в свое удовольствие. Но затем, подталкиваемый Эмили и отчасти примером Питта, а возможно, также уважением, которое его супруга и ее сестра питали к людям, своим трудом достигшим чего-то в жизни, он страстно увлекся политикой. Впрочем, это не изменило того факта, что их с Питтом встречи были крайне редки.
– Я не знаком с Райерсоном, – с сожалением произнес Джек. – Он стоит ступенькой выше моего политического уровня… пока. – Он посмотрел на Питта. – Но я намерен расти, – тотчас поправился он. – Надеюсь, эта история не грозит ему падением? Или все-таки? – Его лицо внезапно сделалось серьезным.
– Пока трудно сказать, – ответил Питт. – Я говорю это не потому, что должен молчать. Я действительно не знаю.
Он сунул руки в карманы – чего Джек, в отличие от него, никогда бы себе не позволил. Вернее, ему бы даже в голову не пришло это сделать. Ибо это тотчас же нарушило бы элегантный силуэт его костюма, чего он никак не мог допустить.
– Право, я хотел бы помочь, – вздохнул Джек. Эта фраза была призвана служить извинением. – Из того, что я слышал, это совершенно абсурдная история.
Вокруг них, весело виляя хвостом, скакала маленькая черно-белая собачка. Похоже, она не принадлежала ни влюбленной парочке рядом с деревьями, ни няне в накрахмаленном платье, чинно толкавшей по дорожке коляску. Солнце ярко освещало ее светлые волосы, выбившиеся из-под белой форменной шапочки.
Питт нагнулся и, подняв с земли палку, бросил ее как можно дальше. Песик с радостным лаем устремился за ней следом.
– Ты знал Ловата? – спросил он.
Джек с несчастным видом покосился на него.
– Не слишком близко.
Питт не собирался так просто отпускать его с крючка.
– Его убили, Джек. Не будь это так важно, я бы не стал спрашивать.
По лицу Джека промелькнул легкий испуг.
– Особая служба? – спросил он, растерянно глядя на Питта. – Но почему? Неужели Райерсон все же причастен к этому случаю? Мне казалось, это лишь газетная утка.
– Я не знаю, что это такое, – ответил Питт. – И я должен это знать, желательно раньше их. Так ты был знаком с Ловатом? Отвечай без оглядки на честь покойника.
Джек поджал губы и посмотрел куда-то вдаль. Собачонка бегом вернулась к Питту и, уронив к его ногам палку, запрыгала в предвкушении забавы, с надеждой глядя ему в глаза. Питт наклонился, поднял с земли палку и швырнул ее снова. Собачонка, задрав хвост, со всех ног бросилась за ней следом.
– Это был сложный человек, – наконец произнес Джек. – В некотором роде идеальный кандидат на убийство. Нет, ты не подумай, мне искренне его жаль. – Он посмотрел на Питта. – Мой тебе совет: действуй осторожно, Томас. Иначе могут пострадать многие люди, которые этого не заслужили. В том, что касалось женщин, Ловат был законченный негодяй. Если бы он оказывал знаки внимания замужним женщинам, у которых уже есть дети и которые решили слегка развлечься, никто бы не сказал даже слова. Однако он ухаживал за женщинами так, как если бы он их любил, за юными женщинами, мечтавшими о замужестве, о семье, а овладев ими, тотчас шел на попятную. Никто не мог понять, что с ними не так. Обычно вывод был таков: они утратили свою добродетель. После чего они становились никому не нужны. – Регнелл мог не рассказывать ему, какое унылое будущее ждало этих несчастных. Они оба знали: замуж им уже никогда не выйти.
– Но почему? – искренне удивился Питт. – Зачем ухаживать за приличной женщиной, если женитьба не входит в твои планы? Это жестоко и… опасно. Лично я… – Он умолк, мысленно представив себе Джемайму – такую искреннюю, такую наивную и доверчивую. Обойдись с ней подло какой-нибудь негодяй, он бы точно его убил. Но просто взять и застрелить подлеца в чьем-то саду посередине ночи? Слишком гуманно. Нет, сначала он избил бы его всмятку – так, чтобы под ударами его кулака у того хрустели кости, чтобы видеть его перекошенное от боли лицо, видеть, что мерзавец понимает, за что ему воздается.
Возможно, это дико и примитивно. Вряд ли бы этим он помог Джемайме, но, по крайней мере, она бы знала, что кому-то она бесконечно дорога и он не бросит ее страдать в одиночестве. И, самое главное, получив такой урок, мерзавец вряд ли бы решился в очередной раз сотворить такую подлость.
Покосившись на Джека, Питт увидел на его лице примерно такой же гнев. Возможно, тот подумал о собственной дочери, которая еще лежала в колыбели.
– Ты в этом уверен? – спокойно спросил Питт.
– Да. Ты хочешь, чтобы я назвал тебе имена?
– Нет, имена мне не нужны, – ответил Питт. – Я бы предпочел, чтобы их страдания остались их секретом. Но я буду вынужден предать этот факт огласке. Если мы не найдем свидетеля, на виселицу пойдет невиновный человек… или невиновная женщина.
– Пожалуй. – Джек перечислил четыре имени и где их найти.
Питту не было необходимости их записывать. Слишком хорошо представляя их эмоции, он вообще предпочел бы не слышать их и не наводить о них справки. Богатое воображение служило залогом успеха его работы, но оно же было и проклятьем.
Собачонка вернулась, прыгая от волнения и восторга. Бросив палку к ногам Питта, она принялась скакать вокруг него, ожидая, как он снова швырнет палку. Люди не слишком часто изъявляли желание поиграть, таких были считаные единицы.
Что поделать? Питт снова бросил палку, и собачонка со всех ног помчалась ее поднимать. Наверно, неплохо завести собаку, подумал Питт. Коты? Им придется потесниться. Он так и скажет Шарлотте.
– Ты можешь спросить у Эмили, – внезапно сказал Джек и, прикусив губу, покосился на Питта. Ему явно было неловко говорить такие слова. – Она многое подмечает… – Он не договорил. Оба были в курсе, что их жены не раз брались расследовать подозрительные дела, порой с риском для собственной жизни. Залогом успеха им обычно служила их осторожность и понимание тончайших нюансов человеческого поведения.
– Верно, – согласился Питт. Просто удивительно, почему эта идея не пришла в голову ему самому. – Да, я так и поступлю. Она сейчас будет дома?
– Понятия не имею! – улыбнулся Джек.
***
На самом деле, чтобы догнать Эмили, у Питта ушло два часа. Ее дворецкий сказал ему, что она уехала посмотреть недавно открывшуюся выставку живописи, после чего вернется домой лишь на полчаса, чтобы переодеться к вечеру и вновь уехать на званый ужин к леди Мэнсфилд в Белгравию. Завтрашним утром у нее запланирована верховая прогулка в парке, затем визит к модистке, затем ранний ланч, а после него обычные послеобеденные визиты. Вечер она проведет в опере.
Питт поблагодарил дворецкого, спросил, как добраться до выставки, и, не теряя времени даром, поехал туда. В галерее было полно женщин в нарядных платьях. Некоторых сопровождали мужчины, то слегка флиртуя, то отпуская серьезные, многословные комментарии по поводу картин.
Питт посмотрел на полотна лишь мельком, о чем потом пожалел. Они были не только красивы, но и вызвали у него интерес. Манера живописи – импрессионизм – была не похожа на ту, к которой он привык: туманные и размытые, эти картины тем не менее были наполнены светом, что произвело на него неизгладимое впечатление.
Увы, он здесь не для того, чтобы любоваться искусством, напомнил себе Питт. Он должен найти Эмили, пока та еще не уехала. Надо сказать, что эта задача требовала предельного внимания и даже физических усилий. Питт был вынужден работать локтями и то и дело извиняться, прокладывая себе дорогу в щебечущей толпе между женских юбок, стоявших такой плотной стеной, что преграждали путь на несколько футов во всех направлениях.
Как и следовало ожидать, он не один раз удостоился возмущенных взглядов и сердитого шепота в спину «Это надо же!». Увы, у него не было времени ждать, когда милые дамы сами шагнут в сторонку, уступая ему дорогу.
Эмили он нашел в третьем зале, где она болтала с молодой женщиной в платье василькового цвета и экстравагантной шляпке, которая, по мнению Питта, была весьма ей к лицу, придавая ее внешности некую броскость.
Он гадал, как ему привлечь к себе внимание Эмили, не прерывая их разговора, но тут она заметила его сама – наверное, потому, что он смотрелся инородным телом на фоне нарядной толпы. Извинившись перед женщиной в голубом платье, она тотчас направилась к Питту.
– Нет-нет, все в порядке, – успокоил он ее.
– Я даже не сомневалась, – ответила она как ни в чем не бывало. – Просто я испугалась, что усну от скуки и потеряю равновесие. Так что здесь меня ничего не удерживает.
– Вам не нравятся картины? – удивился Питт.
– Томас, не будьте так наивны! Никто никогда не приходит сюда ради самих картин. Сюда приходят, чтобы, быстро взглянув на них, отпустить пару якобы весьма глубокомысленных фраз в надежде на то, что кто-то еще их потом повторит. А что вас привело сюда? Надеюсь, они не украдены?
– Нет, конечно. – Он невольно улыбнулся. – Просто Джек предположил, что вы можете мне помочь.
Лицо Эмили тотчас озарил неподдельный интерес.
– Разумеется! – воскликнула она. – Что я могу сделать?
– Мне нужна лишь информация и, возможно, ваше мнение.
– О ком? – Она взяла его под руку и, развернув лицом к картине, сделала вид, будто внимательно ее рассматривает.
Разумеется, в переполненном зале трудно обсуждать серьезные вещи с глазу на глаз, но если говорить тихо, их вряд ли кто-то подслушает или вообще обратит на них внимание.
– О лейтенанте Эдвине Ловате, – ответил Питт, также глядя на картину.
Эмили тотчас напряглась, хотя лицо ее не выдавало никаких эмоций.
– Вам поручено расследование его убийства? – спросила она с плохо скрываемым волнением в голосе.
Она не стала упоминать Особую службу – такие слова не принято произносить вслух, тем более в картинной галерее, однако Питт отлично понимал ход ее мыслей и игру воображения.
– Да, – ответил Питт, вернее, прошептал еле слышно. – Что вы о нем знаете, Эмили? Или что вы о нем слышали… самое, на ваш взгляд, главное.
Ее взгляд был прикован к картине. Это был пейзаж – солнечные лучи, падавшие сквозь стволы деревьев на воду. Картина поражала задумчивой красотой, создавая ощущение одиночества в безветренный летний день. Казалось, еще мгновение, и над водой, сверкая крыльями, пролетит стрекоза.
– Насколько мне известно, это был опасно несчастный человек, – ответила Эмили. – Он вечно в кого-то влюблялся, или ему так казалось. Но стоило ему завоевать чье-то сердце, как он тотчас убегал от предмета своей страсти, как будто не хотел, чтобы женщина узнала его до конца. Он причинил много боли, однако ничуть не раскаивался, потому что продолжал раз за разом делать то же самое. Не убей его эта египтянка, у вас нашлось бы немало поводов для других расследований.
– Опасно несчастный? – задумчиво повторил он ее фразу.
– Обычно так себя ведут, лишь когда человека что-то разъедает изнутри, вам не кажется? – сказала Эмили, даже не повернув головы. – Если мужчина обыкновенный эгоист или же просто жаден, он женится ради денег, титула или красоты. Ловат же своими поступками лишь наживал себе врагов. При этом он был не настолько глуп, чтобы этого не понимать. Как, впрочем, и любой человек. Наоборот, он был умен, но почему-то вел себя так, что даже глупец понял бы, что до добра это не доведет.
Молча стоя перед картиной, Питт на несколько мгновений задумался. Такая мысль до сих пор не приходила ему в голову. Эмили ждала.
– Вы считаете, ему была свойственна такая глубина ума? – спросил он наконец.
– Вы не просили меня быть логичной, Томас. Вы попросили меня сказать вам, что я думаю про лейтенанта Ловата.
– Вы совершенно правы. Спасибо вам, Эмили. Вы могли бы назвать мне имена этих людей?
– Естественно! – сказала она, приподнимая руку и указывая на какую-то деталь картины, как будто хотела привлечь к ней внимание Питта. Одновременно она продиктовала ему десяток имен. Питт записал их на листок бумаги, вместе с их примерными адресами и примечаниями по поводу излюбленных способов времяпрепровождения – своего рода каталог надежд и унижений, позора и оскорбленных чувств, порой поверхностных, порой глубоких.
Поблагодарив Эмили, Питт покинул галерею.
***
Весь вечер и следующий день Питт тактично наводил справки о людях из списка, который получил от Эмили. Увы, все они в ту роковую ночь были где-то еще, а их обиды были слишком старыми или же, наоборот, слишком болезненными, так что мстить за них Ловату означало навлечь на себя новые страдания. Любой здравый ход мыслей вновь возвращал Питта к Райерсону и Аеше Захари.
Следующий за этим день Питт посвятил изучению пребывания Ловата в Египте – в надежде на то, что это прольет дополнительный свет на его характер и взаимоотношения с другими военными. Или же, кто знает, вдруг всплывет еще какая-то связь с Египтом, которая, в свою очередь, приведет к Аеше Захари и поможет понять, что произошло в Иден-Лодж. Питт поймал себя на том, что ему не терпится обнаружить нечто такое, что подтвердило бы его смутную убежденность в том, что… Аеша застрелила Ловата, а Райерсон был так влюблен в нее, что был готов помочь ей замести следы преступления.
Увы, архивные данные по Ловату не сообщили ничего нового. Как военный он хорошо зарекомендовал себя. Имел подход к людям, знал, как вести себя в обществе.
Его послужной список был безупречен. Ловат с почестями ушел в отставку по причине резко ухудшившегося здоровья, после того, как перенес в Александрии приступ лихорадки. В документах не было даже намека на трусость или попытки уклонения от воинского долга. Это был хороший солдат, которого все любили.
Но был ли это честный отчет или же составитель тщательно отобрал факты, чтобы не навредить его дальнейшей карьере? Питту уже не раз доводилось сталкиваться с молчаливым мнением, что лояльность важнее правды, особенно если речь идет о защите чести мундира.
Узнать, так это или нет, из документов не представлялось возможным, а клерки, с которыми он разговаривал, были не в курсе либо слишком хорошо вышколены, чтобы об этом задумываться. Они лишь смотрели на Питта и разводили руками – мол, ничем не можем помочь.
Складывалось впечатление, что Ловат если и нажил себе врагов, то только в личной жизни. По словам знавших его, это был человек приятной наружности, хотя и не красавец, – хорошо сложенный, с густой шевелюрой и обаятельной улыбкой. Он хорошо танцевал, умел легко и приятно поддержать беседу. Любил музыку, неплохо и с удовольствием пел и знал наизусть слова всех сентиментальных баллад последнего времени.
– Не знаю, что с ним было не так, – со вздохом произнес в тот вечер один немолодой джентльмен и печально покачал головой, сидя в кресле напротив Питта в клубе армии и Королевского флота на Пэлл-Мэлл, потягивая коньяк «Наполеон» и вытянув ноги к каминной решетке, отчего подметки его сапог едва не дымились. – Вокруг столько красивых молодых женщин, любая из которых с радостью стала бы его женой. Но как только дело шло к предложению руки и сердца, как ему тотчас становилось скучно, он разочаровывался или что там с ним было на самом деле… по-моему, он просто трусил. А вскоре вновь брался ухаживать, но уже за другой. – Собеседник Питта в брезгливой гримасе выпятил нижнюю губу. – Кстати, он бывал при этом весьма неразборчив. Как уличный кот, если позволите так выразиться.
Питт чуть дальше отодвинулся от камина. Тот пылал слишком ярко и жарко, нежели в том была необходимость в довольно теплый сентябрьский день. А вот полковник Вудсайд этого, похоже, не замечал, равно как и запаха подгоревших подметок, исходившего от его сапог.
– Вы были знакомы с этой египтянкой… мисс Захари? – спросил Питт, опасаясь в душе, как бы полковник не счел его вопрос оскорбительным для джентльмена.
– Разумеется, нет! – воскликнул Вудсайд. – Но даже если бы и был, то вряд ли бы вам в этом признался. Однако да, я видел ее. Красивое создание, истинная красавица. Не видел ни одной англичанки с такой же грацией. Поразительная плавность движений, словно водоросли в воде… – Он даже поднял руки, как будто хотел продемонстрировать это Питту, однако резко остановился и сердито посмотрел на него. – Вы хотите сказать, что Ловат досаждал ей своими ухаживаниями? Не может быть! Я понятия не имел. Такие вещи публично не делаются!
Питт поспешил сменить направление их беседы.
– Скажите, мистер Ловат был знаком с Райерсоном? – спросил он.
– Понятия не имею. Вряд ли. Проклятье! – Полковник Вудсайд отдернул ноги от каминной решетки, поставил их на пол, тотчас снова поднял и поморщился. Питту стоило немалых усилий сохранить невозмутимое лицо.
– Вряд ли они бывали в одних и тех же домах, – добавил Вудсайд, осторожно скрещивая ноги, чтобы не касаться подметками пола. – Разные поколения, разный статус, деньги, вкусы. Вы все думаете об этой женщине? Полноте! Согласен, красива, но ей такой и положено быть. Ни тот ни другой не собирался на ней жениться. Разумеется, она предпочла Райерсона. – Вудсайд, нахмурив брови, посмотрел на Питта. – Ведь у того было все – состояние, положение в обществе, репутация, светский лоск. А также шарм, до которого Ловату, хоть он и младше, было далеко. И только бог ведает, почему он не женился на ней после того, как была убита его жена… да, нехорошо. А теперь уже поздно. Но, может, он уже присмотрел себе какую-нибудь хорошенькую наследницу. – Вудсайд негромко фыркнул. – Но египтянка явно об этом не ведает. В таких вещах осмотрительность не бывает лишней.
– То есть вы считаете, что Райерсон не видел ее в роли жены? – спросил Питт, скорее для того, чтобы проверить реакцию своего собеседника, потому что предполагал, каким будет ответ. Более того, он проникся к Аеше Захари таким сочувствием, что с его стороны это даже не был вопрос. Ею пользовались, ею восхищались, но считали ниже себя. И таких, как она, было великое множество, причем по разным причинам, будь то деньги или внешность. Он был бессилен это изменить, но несправедливость такого положения вещей переполняла его гневом. Он отлично знал, каково это, когда на вас смотрят свысока, даже если с ним самим такое случалось не слишком часто.
Вудсайд уставился на свои ноги.
– Райерсон так и не пришел в себя после смерти жены. Не могу сказать почему. С некоторыми мужчинами такое бывает, но я не думал, что он из их числа. Мне казалось, они были не слишком близки, но со стороны многого не увидишь. Хорошенькая женщина, но неугомонная, ей никогда не сиделось на месте. Лично я на такую бы даже не посмотрел. Не имею ничего против глупышек… с ними порой даже легче, но откровенная дурочка – боже упаси. Мое терпение просто лопнуло бы.
Питт оторопел. Ему и в голову не могло прийти, что Сэвил Райерсон женится на женщине, начисто лишенной мозгов. Он попытался представить ее. Какой красавицей она должна была быть, чем могла так глубоко очаровать его, чтобы даже спустя четверть века он все еще скорбел по поводу ее смерти и отказывался жениться вторично?
– Она была очень… – начал он, однако тотчас поймал себя на том, что не знает, что хочет сказать.
– Понятия не имею, – равнодушно ответил Вудсайд. – Никогда не понимал Райерсона. Временами замечательный человек, но в молодости характер – боже упаси! Только законченный болван осмелился бы перейти ему дорогу, уже поверьте. Я знаю, что говорю.
И вновь Питт слегка растерялся. Речь шла как будто о другом человеке, нежели тот, которого он наблюдал всего пару дней назад, – спокойного, уравновешенного, озабоченного судьбой той женщины.
Где его хваленая способность разбираться в людях? Что, если Райерсон в приступе ревности сам застрелил Ловата, а эта женщина решила взять вину за убийство на себя? Но почему? По причине любви или наивной убежденности в том, что он непременно сможет ее защитить?
– Впрочем, теперь его не узнать, – задумчиво заметил Вудсайд, по-прежнему глядя на свои ноги, как будто опасался, что и вправду прожег подметки сапог. – Господь свидетель, если долгие годы работать в правительстве, невольно изменишься. Тоска зеленая, скажу я вам, а политики еще те подлецы, если хотите знать мое мнение. – Он оторвал взгляд от сапог и посмотрел на Питта. – Извините, ничем не могу помочь. Понятия не имею, кто застрелил Ловата и почему.
Питт понял: их разговор окончен. Он поднялся на ноги.
– Спасибо, что уделили мне время, сэр. Я вам весьма признателен.
Вудсайд помахал рукой и вновь повернул свои подметки к огню. Питт же направился в департамент Райерсона в Вестминстере и запросил разрешение коротко переговорить с ним. Он прождал менее получаса. Вскоре к нему вышел секретарь в сюртуке с высоким воротником и брюках в тонкую полоску, чтобы проводить его в кабинет Райерсона. Если честно, Питт даже удивился, что его вопрос решился так скоро.
Райерсон принял его в рабочем кабинете. Последний был обставлен богато, но неброско – обтянутые кожей диваны, старое дерево, за долгие годы так отполированное до блеска, что казалось атласом под стеклом. На полках стояли книги в сафьяновом переплете с золотым тиснением, из окна открывался вид на медленно желтеющие липы.
Вид у Райерсона был усталый: под глазами залегли черные круги; руки нервно вертели незажженную сигару.
– Что вы выяснили? – спросил он, как только Питт закрыл за собой дверь и даже еще не успел сесть в кресло, на которое указал хозяин кабинета, сам оставшийся стоять.
Питт послушно сел.
– Лишь то, что у Ловата были романы со многими женщинами, и ни одной из них он не был верен, – ответил он. – Похоже, Ловат обидел и оскорбил многих, причем некоторых весьма глубоко. За ним тянулся целый шлейф разбитых сердец и судеб. – Он посмотрел Райерсону в глаза, но не увидел на его лице ни гнева, ни удивления, как если бы Ловат был ему совершенно безразличен.
– Неприятный тип, – сказал он, нахмурив брови. – Но, увы, не единственный. Каковы ваши предположения? Что его застрелил чей-то разгневанный муж? – Райерсон прикусил губу, как будто боялся рассмеяться, пусть даже смех его был бы горьким. – Это абсурд, Питт. Мне бы очень хотелось в это поверить, но что этот муж-рогоносец делал в Иден-Лодж в три часа ночи? Каких женщин Ловат предпочитал? Светских дам? Горничных? Проституток?
– Светских дам, насколько мне известно, – ответил Питт. – Молодых и незамужних. – Вновь посмотрев в лицо Райерсону, он прочел на нем отвращение. – Таких, для которых скандал означал конец их репутации, – зачем-то добавил он, движимый скорее гневом, а не здравым смыслом.
Райерсон, наконец, швырнул сигару в камин, однако промахнулся и попал в бронзовый экран. Впрочем, он тотчас сделал вид, что не заметил этого.
– И вы предполагаете, что отец одной из этих женщин целую ночь следил за Ловатом, пока не догнал его в кустах на заднем дворе Иден-Лодж, где и пристрелил? Вам не раз случалось расследовать убийства, что рано или поздно приводило вас в аристократические гостиные. Надеюсь, вы сами понимаете смехотворность ваших предположений. – Райерсон пристально посмотрел на Питта, как будто пытался разглядеть некий скрытый мотив столь откровенно абсурдной гипотезы. В его взгляде не было презрения, лишь недоумение, а сразу под ним – страх, неподдельный, цепкий страх.
Но внезапно Питт понял и что-то еще, и мгновенно осознал: ведь этого следовало ожидать.
– Вы наводили обо мне справки!
Райерсон лишь слегка пожал плечами.
– Разумеется. Это расследование должен вести самый лучший сыщик. А по словам Корнуоллиса, самый лучший – это вы. – Его слова вряд ли содержали в себе вопрос, хотя и были произнесены с легкой вопросительной интонацией, как будто он ждал от Питта, что тот их подтвердит, что заверит его в том, что сделает все, что в его силах.
К собственной досаде, Питт почувствовал себя не в своей тарелке. Он был зол на Корнуоллиса, хотя и знал, что тот сказал эти слова от чистого сердца. Тем более что Корнуоллис, похоже, ни разу не солгал за всю свою жизнь. Наряду с моральным и физическим мужеством подобная честность была одновременно и его величайшим достоинством, и самым большим недостатком в том, что касалось хитросплетений управления лондонской полицией.
Как это было не похоже на Виктора Наррэуэя, это ходячее воплощение осмотрительности и хитрости, в совершенстве владеющего искусством лгать, не прибегая к откровенной лжи, неизменно бывшего, как говорится, себе на уме. Если у него и имелись слабые места, то Питту о них не было известно. Он понимал эмоции других, но что-то подсказывало Питту, что это лишь следствие его мощного интеллекта, тонкой наблюдательности и логического склада ума. Было невозможно угадать, что при этом чувствует сам Наррэуэй и чувствовал ли он что-либо вообще, жили ли где-то в дальних закоулках его сердца неосуществленные мечты, незажившие раны или страхи, поднимавшие голову, когда он просыпался среди ночи в полном одиночестве.
Взгляд Райерсона был прикован к Питту. Он ждал ответ.
– Да, я навел справки во многих местах, – сказал он вслух. – Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что некоторые вещи столь же просты, каковыми они кажутся на первый взгляд, а некоторые – нет. Похоже, что у мисс Захари с мистером Ловатом была назначена встреча, иначе почему она вышла ему навстречу и почему взяла с собой пистолет? Если бы она услышала, что в дом пробрался некто посторонний, она наверняка послала бы своего слугу, а не стала бы выходить сама. Да и как Ловат мог произвести какой-то шум, если он ступал по траве?
– Логично, – согласился Райерсон. – Вы заслужили свою репутацию не зря. Возможно, кто-то шел за ним следом и убил его в Иден-Лодж, рассчитывая переложить вину на кого-то еще.
Питт промолчал и представил себе пистолет Аеши Захари, в темноте лежащий рядом с Ловатом на влажной земле. Подняв взгляд на Райерсона, он прочел в его глазах ту же самую мысль. На щеках Райерсона даже выступил легкий румянец. На миг между ними возникло некое молчаливое понимание, но затем Райерсон опустил глаза.
– Вы знали Ловата? – спросил Питт.
Райерсон подошел к окну и посмотрел на дрожащие на ветру листья.
– Нет. Никогда его не встречал. Впервые я увидел его лежащим на земле в Иден-Лодж. По крайней мере, мне так думается.
– А мисс Захари? Она когда-нибудь упоминала его?
– Только не по имени. В тот день, когда мы с ней встретились, она была слегка расстроена. Сказала, что ей докучает один ее старый знакомый. Возможно, она имела в виду Ловата, а там кто знает, – сказал он. Его руки не знали покоя, а в позе чувствовалась некая напряженность. – Выясните правду, – произнес он так тихо, как будто разговаривал сам с собой. Впрочем, в его голосе слышалась едва ли не мольба, просто он облек ее в более сухие слова.
– Да, сэр, я сделаю все, что смогу, – ответил Питт, поднимаясь на ноги. На самом деле ему требовалось узнать гораздо больше, чему он даже не мог подобрать нужных слов: идеи, эмоции, вещи, для которых у него не находилось названий. А еще ему до конца дня нужно разыскать Наррэуэя.
– Спасибо, – ответил Райерсон. Питт на миг заколебался, не зная, стоит ли предостеречь его, что правда может оказаться весьма болезненной и вовсе не такой, в какую ему хотелось бы верить.
Впрочем, к чему спешить? Он всегда успеет это сделать. С этой мыслью Питт попрощался и вышел.
***
– Что нового? – спросил Наррэуэй, отрывая взгляд от бумаг, которые он изучал, и придирчиво посмотрел на Питта. Вид у него был измученный – глаза покраснели, щеки слегка запали.
Не дожидаясь приглашения, Питт сел в кресло, но расположиться удобно не смог: от внутреннего напряжения болела спина, руки не слушались.
– Ничего, что могло бы дать хоть какую-то надежду получить более удовлетворительный ответ, – ответил Питт, нарочно подбирая резкие слова, чтобы задеть Наррэуэя. И себя тоже. – Ловат был бабник, причем предпочитал молодых незамужних порядочных женщин. Обманув и опозорив одну, он тотчас начинал увиваться за другой. Общество же тем временем продолжало гадать, что с этими несчастными не так, раз он бросает их одну за другой. В чем их грех?
Наррэуэй гадливо поджал губы.
– Не будьте ханжой, Питт. Вы не хуже меня знаете, в чем их грех и что именно общество думало о них, справедливо или нет. Всем наплевать, кто вы такой, главное – что о вас думают. Целомудрие женщины ценится куда выше, чем ее мужество, душевное тепло, сострадание, смех, честность. Ибо оно означает, что она всецело принадлежит вам. Это вопрос собственности. – В голосе Наррэуэя слышалась горечь, а не просто цинизм. Питт был готов поклясться, что к этой горечи также примешивалась боль.
Но затем он представил себе, что бы он сам чувствовал, разреши Шарлотта прикоснуться к себе другому мужчине, не говоря уже о том, чтобы воспылать к нему ответной страстью. Стоило ему об этом подумать, как любая логика отступала на второй план.
– Да, это главное, – произнес он тоном, не допускающим возражений.
Наррэуэй улыбнулся, избегая, однако, смотреть ему в глаза.
– Вы говорите в общем или вам известны имена этих женщин? Или, что куда важнее, имена их отцов, братьев, прочих любовников, которые могли бы преследовать Ловата по всему Лондону и пристрелить его?
– Разумеется, – ответил Питт, вновь обретая под ногами твердую почву. Вместе с тем его не оставляло чувство, что нечто важное осталось невысказанным – то ли его собственные чувства, слишком сильные, чтобы их выразить в нескольких простых словах, то ли за ними крылось нечто рациональное, некий факт, который ускользал от его внимания?
– Судя по выражению вашего лица, – заметил Наррэуэй, – от всего этого вам не было никакой пользы.
– Нам, – поправил его Питт. – Совершенно никакой.
Его поразило и слегка задело то, что надежда в глазах Наррэуэя тотчас погасла, как будто он носил ее в себе, оберегал и лелеял. Почувствовав на себе взгляд Питта, Наррэуэй поспешил отвернуться. Он как будто захлопнул некую внутреннюю дверь, отгораживаясь от него.
– То есть вы ничего не узнали, за исключением того, что Ловат рисковал навлечь на свою голову неприятности.
Сказано было резко, но в целом верно.
– Да, – подтвердил Питт, ибо что еще ему оставалось?
Наррэуэй втянул в себя воздух, как будто хотел сказать что-то еще, но затем передумал и лишь шумно выдохнул.
– Я видел Райерсона, – признался Питт. – Он по-прежнему убежден, что мисс Захари невиновна.
Наррэуэй посмотрел на него, вопросительно подняв брови.
– То есть тем самым вы хотите сказать, что он не собирается помочь самому себе, для чего ему достаточно заявить, что, приехав к ней, он застал Ловата уже мертвым? – уточнил Наррэуэй.
– Я не знаю, что он собирается сказать. Полиции известно, что он там был, и это невозможно отрицать.
– Да и поздно, – отозвался Наррэуэй с внезапной горечью в голосе. – Египетское посольство в курсе, что он там был. Я не оставил камня на камне, пытаясь выяснить, откуда им это стало известно, но так ничего и не узнал. За исключением того, что они явно не намерены мне это сказать.
Питт медленно выпрямился в кресле. Он совсем не задумывался о том, чем, собственно, занимался Наррэуэй. И вдруг, словно удар электричества, до него дошел весь смысл того, что он только услышал.
Наррэуэй скривил губы в легкой усмешке.
– Вот именно, – подтвердил он. – Возможно, Райерсон ведет себя как последний болван, но кто-то влиятельный, не привлекая к себе внимания, оказывает ему поддержку. В чем я пока не уверен – так это какую роль во всем этом играет Аеша Захари, да и отдает ли она себе в этом отчет. Кто она, королева или пешка?
– Но почему? – спросил Питт, подаваясь вперед. – Причина – хлопок?
– На первый взгляд это очевидный ответ, – сказал Наррэуэй. – Но очевидный – не всегда верный.
Питт пристально посмотрел на него, ожидая, что тот скажет дальше.
Наррэуэй устало откинулся на спинку кресла.
– Ступайте домой и выспитесь, – сказал он. – Завтра снова жду вас у себя.
– И это все?
– А что еще вам нужно? – рявкнул Наррэуэй. – Отдыхайте, пока можете. Скоро это время кончится.
Глава 5
Шарлотта много думала о Мартине Гарви, о том, что могло с ним произойти. Ей было хорошо известно, что со слугами подчас случались самые дурные и трагические вещи, и о том, какие неприятности они порой навлекали на себя. Знала она и то, что Тильда – его сестра, и ее мнение о нем наверняка окрашено ее любовью, а также изрядной долей наивности, какая свойственна любой неопытной девушке.
Но так, наверное, оно даже к лучшему, подумала Шарлотта. Для самой же Тильды. В чем-то она наверняка похожа на Грейси, но только без свойственного той стойкого духа и любознательности, а также без печального опыта жизни на улице. Наверно, Мартин оберегал ее от этого?
Они сидели в кухне. Питт ушел не более часа назад.
– Что же нам делать? – спросила Грейси с неловкой смесью почтения и решительности. Лично ее ничто не могло остановить, однако ей требовалась помощь Шарлотты. Ей также было стыдно за свою ссору с Телманом. Если честно, она отказывалась понять, как это произошло, и впервые в жизни испугалась собственных чувств.
Шарлотта взялась выводить с куртки Питта пятно. Она уже смолола в мелкий порошок бараньи ножки, коих всегда держала приличный запас, вместе с другими чистящими средствами, такими как щавелевый сок, мел, кусочки конских копыт – разумеется, чистые, – свечные огарки, лимонный и луковый сок.
Она с головой ушла в свое занятие, протирая пятно смоченной в скипидаре тканью и стараясь не смотреть на Грейси, чтобы не выказывать своих чувств по отношению к тому, что говорила.
– Наверно, нам стоит снова поговорить с Тильдой, – сказала она, протягивая руку, чтобы взять с ладони Грейси щепотку порошка. Стряхнув чуть-чуть на влажное пятно, она смерила его критическим взглядом. – Было бы неплохо, если бы она описала нам его внешность.
– Так мы будем его искать? – взволнованно спросила Грейси. – И откуда мы начнем? Ведь он может быть где угодно. Он мог куда-то уехать, он мог… – Она запнулась.
Шарлотта прекрасно знала, что она хотела сказать: он может быть мертв. Эта мысль не давала покоя и ей самой.
– Трудно задавать людям вопросы о том, видели ли они кого-то, если вы сами не знаете, как этот человек выглядит, – ответила она, сметая порошок небольшой, но жесткой щеткой. Пятно стало заметно бледнее. Еще раз – и оно исчезнет совсем. Она улыбнулась. – Кроме того, если мы не сможем его описать, люди подумают, что мы лично его не знаем. Нет, мы, конечно, его не знаем, – добавила она, – но никто не должен об этом догадываться.
– Я могу попросить Тильду, чтобы она его описала, – тотчас оживилась Грейси. – Мы с ней ходим за покупками примерно в одно и то же время.
– Я пойду вместе с тобой, – сказала Шарлотта.
Грейси вытаращила глаза. Если Шарлотта готова ходить по улицам в ожидании чужой горничной, то что это, как не верный признак серьезности ее намерений? А также их с Грейси дружбы. Значит, Шарлотта считает, что Мартину Гарви и вправду грозит нешуточная опасность. Грейси посмотрела на сюртук Питта, затем на Шарлотту. В ее глазах застыл немой вопрос.
– Я закончу, когда мы вернемся, – сказала Шарлотта. – В котором часу Тильда выходит за покупками?
– Примерно сейчас, – ответила Грейси.
– Тогда налей полный чайник воды и поставь его на самый край плиты, чтобы он полностью не выкипел. А мы пойдем. – Шарлотта вытерла руки о передник, развязала тесемки и сняла его. – И захвати свое пальто.
Примерно через час они увидели шагающую им навстречу Тильду. Впрочем, та была так глубоко погружена в свои мысли, что Грейси была вынуждена окликнуть ее дважды, прежде чем Тильда поняла, кто к ней обращается.
– Ой, это ты, Грейси! – с видимым облегчением воскликнула она, и лицо ее просветлело. – Я так рада тебя видеть! Ты что-нибудь слышала? Нет-нет, конечно, нет. Какая же я глупая, что задала тебе этот вопрос. Ведь как ты могла что-то слышать? Лично я не слышала ни слова. – Она вновь нахмурилась, к глазам подступили слезы. Было видно, что самообладание дается ей с великим трудом.
– Ты права, – согласилась Грейси, беря Тильду за руку и отводя ее в сторону от потока пешеходов. – Но мы обязательно с этим что-то сделаем. Я привела с собой миссис Питт. Пойдем посидим и выпьем чаю. Она хочет у тебя кое-что спросить.
Тильда с испугом посмотрела на Шарлотту, которая, пока они разговаривали, подошла к ним.
– Доброе утро, Тильда, – твердо сказала Шарлотта. – Ты не могла бы уделить нам полчасика… чтобы твоя хозяйка не рассердилась на тебя? Хотелось бы узнать больше про твоего брата, чтобы наши поиски были успешными.
Тильда на миг лишилась дара речи. Но затем тревога за брата взяла верх над робостью.
– Конечно, мэм. Думаю, она не рассердится, если я скажу ей, что это связано с Мартином. Я уже рассказала ей, что он пропал.
– Отлично, – одобрительно произнесла Шарлотта. – В данных обстоятельствах это весьма мудро с твоей стороны. – Она посмотрела на серое, туманное небо. – Предлагаю продолжить наш разговор за чашкой чая.
Не дожидаясь согласия, она повернулась и повела их за собой в небольшую булочную, где также подавали чай. Здесь они сели за стол, и, к великому удивлению Тильды, хозяйка Грейси заказала им всем чай и горячие булочки.
– Сколько лет Мартину? – спросила Шарлотта.
– Двадцать три, – тотчас ответила Тильда.
На Шарлотту это произвело впечатление. Такой молодой, а уже камердинер! Ведь это такая ответственность! В таком возрасте обычно служат ливрейными лакеями! Либо у него, несмотря на молодость, уже имелся опыт, либо он был смышленым парнем и схватывал все на лету.