Оми задумчиво улыбается, затягивается трубкой; кольцо дыма застывает над его головой как сбившийся набекрень нимб. Но мы с Санн пока помалкиваем. Нам кажется, что продолжение воспоследует.

И точно.

– Этот человек, – говорит Оми, – пока скромно мечтает когда-нибудь добраться до побережья Черного моря. И не знает, во сколько морей и океанов ему предстоит окунуться. Но главное, конечно, не это. Куда важнее, как много нового он узнает о самом себе. Выяснит, что довольно смел и удивительно щедр для человека, который большую часть жизни экономил даже на еде. Что умеет на ходу придумывать увлекательные истории, а если понадобится, внимательно слушать чужие исповеди. Что на редкость удачлив в любой игре и памятлив на слова чужих языков. Что не боится тяжелой работы и не устает от нее. Что нравится некоторым женщинам и легко находит общий язык с детьми. И еще великое множество разных вещей, о которых не подозревал, пока сидел дома. Жизнь его, таким образом, приобретет смысл столь ослепительный, что можно станет бродить по лесу без фонаря, даже в новолуние. Если бы я был не собой, а кем-то другим, я бы сейчас ему позавидовал.

– Впечатляет, – задумчиво кивает Санн. – Вот оно, значит, как обернется.

– Между прочим, – твоя очередь сдавать, – говорит Оми. – Смотри, кстати, какая хорошая девочка идет.

– Я еще тасовать не начала, – смеется Санн. – Куда ты спешишь?

– Я-то не спешу. Просто девочка очень хорошая.

А кстати, да. Отличная девчонка. Легкая и прохладная, как сентябрьские сумерки. Стройная, длинноногая, с тонкими щиколотками и запястьями. Из тех редких красавиц, которые совершенно не придают значения собственной внешности, а комплименты встречают с искренним недоумением. Мало ли, кто как выглядит, подумаешь, какие пустяки.

– Ладно, ладно, уговорили, – Санн перемешивает карты прямо на столе, сгребает и начинает сдавать.

Открыв карты я, конечно, торжествующе улыбаюсь. Но только потому, что считаю своим долгом блюсти традицию. Однако Гери, неожиданно вылезший из-под стола поразмяться, кладет голову мне на колени и, невольно подглядев дикий набор разномастных троек, восьмерок и валетов, окружающих одинокий пиковый туз, начинает жалобно поскуливать.

– Ты чего, дружище? – удивленно спрашивает Оми.

«Вот уж действительно, – думаю я. – Чего скулить, тут плясать впору. От радости, что эти карты сдали не тебе».

Псу это, видимо, тоже пришло в голову, потому что он внезапно успокоился и, сладко зевнув, снова нырнул под стол. От греха подальше.

– Надеюсь, на руках у вас обоих такая же неприятная дрянь, как у меня, – вздыхает Санн. – Просто ради торжества справедливости.

И тут же выкладывает три туза. Ничего себе «неприятная дрянь».

– Ах ты бедняжечка.

Оми укоризненно хмурится, но это совершенно не мешает ему выкладывать одну комбинацию за другой. И только я сижу как дурак, с кучей бесполезных карт на руках.

Впрочем, партия оказалась долгой. И даже мне, как выяснилось во второй ее половине, грех жаловаться. К тому времени, как Оми, торжествующе хмурясь, избавился от последней дамы, мы с Санн успели занять комбинациями не только свою часть стола, но и один из пустующих стульев. На руках осталась пара мелких карт, не о чем говорить. Шикарно сыграли.

– Однако девица все равно твоя, – говорю я, подсчитав очки. – Рассказывай, что с ней?

– Да ничего особенного, – пожимает плечами Оми. – Просто в детстве она ухитрилась подружиться с собственной тенью. Часами могла с ней болтать, когда никто не слышал, и знали бы вы, что за дивные истории они друг другу нашептывали. Постепенно подружки выучились бегать наперегонки и даже играть в прятки. Вместе читали книжки – и обычные человеческие, и сказки, которые тени взрослых сочиняют для детских теней, чтобы тем было чем занять себя в пасмурные дни. Правда накормить друг дружку любимым печеньем им не удалось, как ни старались – все-таки слишком разные материи, ничего не попишешь.

– Ого! – говорю я. – Повезло барышне с лучшей подругой, ничего не скажешь.

– Повезло-то повезло. Только эта идиллия давным-давно закончилась. Когда люди взрослеют, с ними происходят разные неприятные вещи. И когда обнаруживаешь, что больше не слышишь свою тень и даже отпустить ее побегать уже не умеешь, это открытие может показаться очень печальным. Оно и есть печальное, чего уж там.

Мы растерянно смотрим на Оми – и это все?! Совершенно не в его духе.

– Ну, зато она точно знает, чего ей надо, – оптимистически говорит Оми. – Они обе знают. Поэтому однажды у них все получится. Не очень скоро, явно не на этой неделе, но получится, готов спорить. И это будет так прекрасно, что рассказать невозможно. Но, если хотите, я вам о них помолчу.

И действительно надолго умолкает. Сидит, подперев руками подбородок, и в одном уголке его рта помещается трубка, а в другом пляшет синий солнечный зайчик, родившийся от счастливого союза солнечного луча и стеклянной бусины браслета Санн.

– Только чур печеньем они на этот раз обменяются, – строго говорю я. – Это важно.

– Конечно, обменяются, – безмятежно соглашается Оми. – Для того, строго говоря, и встретятся после долгой разлуки. Это была хорошая новость, но есть и плохая для всех нас: в сумме у меня уже пятьсот восемь[43]. Игра окончена, простите, ребята. Мне самому очень жаль.

– Ничего, – говорю я, – у меня почти столько же. Пятьсот четыре. Можем разделить ответственность. Отлично посидели. Ты когда теперь сможешь?

– Да хоть в ближайшую субботу.

– Вот и славно, – говорит Санн. – Суббота и мне подходит – если после обеда.

– Ну не с утра же пораньше, – ухмыляется Оми.

А я просто киваю. Мне в общем любой день хорош.



Оми покидает нас первым, за ним вприпрыжку несутся Гери и Фреки, чрезвычайно довольные предстоящей долгой прогулкой. Дождавшись, пока они скроются за углом, Санн поднимается из-за стола, целует меня в щеку и уходит в сторону набережной – столь стремительно, что юбка хлопает на ветру, как пестрый латаный парус, а ноги не успевают касаться земли; впрочем, этого обычно никто не замечает.

Я захожу в «Старую Лодку», чтобы расплатиться за напитки, а потом некоторое время стою на пороге, раздумывая, куда теперь отправиться. Теоретически мне, конечно, полагается просто исчезнуть до субботы, но я уже давно пренебрегаю этой обязанностью, а Оми и Санн, которые выдумали меня, обнаружив, что играть в Рамми на двоих не слишком интересно, великодушно не замечают моего своеволия. По крайней мере, никогда не обсуждают мои выходки вслух.

Одно удовольствие иметь с ними дело.

Улица Расу (Rasų g.)

А вы как хотите

На границе была огромная очередь, не повезло. Поэтому в Вильнюс Нелли въехала совсем поздно, в половине одиннадцатого вечера. Идея не бронировать гостиницу заранее, а найти что-нибудь на месте окончательно перестала казаться удачной. Шансы отыскать ночлег в это время суток уверенно стремились к нулю; некоторые шансы поужинать пока еще были, но с этим следовало поспешить.

Потом за дело взялись местные лешие и принялись гонять Нелли по окраинам, не подпуская к центру. Навигаторы она терпеть не могла, но сейчас была вынуждена признать, что в подобных обстоятельствах они незаменимы. Сперва она хорохорилась – идите в жопу, уважаемые лешие, у меня идеальное чувство направления, до сих пор всегда было так! Но после почти получаса хаотической езды по спальным районам смирила гордыню, припарковалась возле автобусной остановки и достала телефон. Ваша взяла, электронные человечки, будьте такие добренькие, проложите мне маршрут.

Но тут она увидела девушку. Худенькую блондинку в кожаной куртке и джинсовых шортах, с распущенными волосами чуть ли не до пят. Ну, то есть все-таки не до пят, а всего лишь до задницы, но тоже неплохо. Девушка сидела на лавке под навесом и прижимала к груди какой-то сверток. Ну и отлично. Девушка – гораздо более приятный собеседник, чем бездушный телефонный навигатор. Если она говорит по-русски или по-английски, наверняка сможет показать, где у них тут центр. Впрочем, если не говорит, все равно сможет, слово «центр» звучит почти одинаково чуть ли не на всех языках. Пусть просто пальцем ткнет, в какую сторону ехать, а дальше сама как-нибудь разберусь.

И Нелли решительно вышла из машины.

Беглый осмотр потенциальной спасительницы показал, что она, во-первых, ослепительно красива, во-вторых, ревет в три ручья, а в третьих, сверток – никакой не сверток, а кошка. Маленькая трехцветная кошка с большим черным пятном на левом глазу, натурально пиратка.

Заметив Нелли, девушка явно смутилась и зашмыгала носом, жалобно и яростно, как ребенок. Некоторое время они разглядывали друг друга, а потом девушка спросила:

– Это вы только что из машины вышли?

Нелли кивнула.

– Здорово! – просияла девушка. – Мне сейчас очень-очень надо в центр! Пешком долго, а я из дома без денег выскочила. И возвращаться не хочу. Не могли бы вы меня немножечко в ту сторону подвезти?

По-русски, между прочим, спросила. С почти неразличимым мягким акцентом. Вот это называется удача.

– Мне тоже надо в центр, – сказала Нелли. – Только я понятия не имею в какой он стороне. Очень давно тут была. И приезжала тогда не на машине, а поездом. В общем, если покажете, куда ехать, с радостью вас подвезу.

– Конечно, покажу! – обрадовалась блондинка.

Несколько секунд спустя она уже нетерпеливо ерзала на переднем сидении, одной рукой прижимала к себе кошку-пиратку, а другой с энтузиазмом размахивала, показывая куда-то влево:

– Туда! Сейчас надо ехать туда!

– Меня зовут Свете, – сказала блондинка после того, как поворот налево был благополучно совершен.

– Света?

– Нет-нет, именно Свете! В честь одной маленькой речки. Она течет… ай, на самом деле неважно. Отсюда довольно далеко[44].

– А я Нелли, – сказала Нелли.

– Очень красивое имя! – восхитилась ее спутница.

– Спасибо. А эту маленькую пеструю леди как зовут?

– «Маленькую пеструю леди»! – с явным удовольствием повторила Свете. – Здорово! Вот так, пожалуй, и назову: Леди. Я ее всего час назад подобрала. Хорошая, правда? И по всему, бывшая домашняя. Потерялась. Таких нельзя на улице оставлять, пропадут.

– Нельзя, – подтвердила Нелли. – А теперь куда поворачивать?

– Никуда не надо, пока едем прямо, и все, – сказала Свете. И, не утерпев, пожаловалась: – Представляете, мне муж не разрешил брать домой кошку. Говорит, он ее съест.

– Съест?! – недоверчиво переспросила Нелли.

– Съест, – подтвердила Свете. – На самом деле, может, он такой. В том и проблема! Но я считаю, каждый из нас обязан уметь держать себя в руках.

– По крайней мере, когда доходит до поедания кошек, – согласилась Нелли. – Вполне можно обуздать свой гастрономический порыв.

Она с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. И не потому, что боялась обидеть новую знакомую. Просто ей нравилось говорить абсурдные вещи с совершенно серьезным видом. Если бы не врожденная смешливость, всегда бы так себя вела.

– В общем, мы от него ушли, – заключила Свете. – Я еще никогда в жизни так громко дверью не хлопала. Сама испугалась, что потолок обвалится. Отлично получилось!

– И что вы теперь будете делать? – сочувственно спросила Нелли.

– Поеду к друзьям. То есть уже к ним еду, большое вам за это спасибо! А то я так рассердилась, что обо всем на свете забыла. И выскочила из дома без кошелька. Могла бы, конечно, за ним вернуться, но как-то глупо возвращаться сразу после того, как пригрозила уйти навсегда. Нет уж, пусть теперь сам меня ищет и уговаривает! У нас так заведено.

«Какие молодые дураки», – подумала Нелли. Но не осуждающе, а, наоборот, одобрительно. Ей нравилась беззаботная самоуверенная дурковатость, свойственная юности. Сама никогда такой не была, но в последние годы упорно пыталась развить в себе это качество. Лучше поздно, чем никогда. Собственно, нынешняя поездка в отпуск под девизом «слабоумие и отвага» – за рулем, в одиночку, практически куда глаза глядят, даже без предварительного заказа гостиниц – была вовсе не следствием житейской беспомощности, Нелли совершенно не свойственной, а очередной тренировкой всегда восхищавшего ее навыка «вести себя как полная дура и не огрести». Оно, конечно, не всегда получается. Вот и сегодня расплаты не миновать.

Ладно, ладно, «расплата» – это слишком сильно сказано. Однако ночевать, скорее всего, придется в машине. Что, на самом деле, невелика беда, если сперва удастся добыть чего-нибудь горячего. И, в идеале, вкусного. Эх, мечты, мечты.

– Вы не знаете, в это время еще где-нибудь можно поесть? – спросила она.

– Конечно! – заверила ее Свете. – Как минимум, «Чили-пицца» на Гедимино работает всю ночь… так, погодите, кажется, скоро надо будет поворачивать направо. Да, точно, возле того светофора!.. А можно просто у Тони. Я имею в виду, у моих друзей.

Нелли открыла было рот, чтобы отказаться. Ужин у незнакомых людей в ее планы определенно не входил. Но Свете добавила:

– Друзья, к которым вы меня везете, сейчас сидят в кафе. Не помню, до которого часа там работает кухня, но что-нибудь съедобное точно найдется, особенно если я попрошу.

– Спасибо, – сказала Нелли. – Кафе, открытое в начале двенадцатого вечера в понедельник – это очень ценно. Мне с вами крупно повезло.

– А мне – с вами, – откликнулась Свете. – Люблю, когда все так удачно устраивается. Это красиво, как математика.

– Как математика? – удивилась Нелли.

– Ну да. Сидят себе два маленьких никому не интересных числа, и вдруг – оп! – внезапно между ними появляется знак умножения. Или вообще возведения в степень. И два маленьких числа сразу становятся одним большим. Никто от них такого не ожидал! Даже они сами от себя.

Нелли рассмеялась от неожиданности. А потом, следуя указаниям своей спутницы, свернула направо, еще раз направо и оказалась на набережной. Ясно, что это уже и есть центр города, близко-то как! Впрочем, все близко, если знать, куда ехать, а не петлять.

Однако попетлять еще пришлось, когда въехали в Старый город, и все сразу стало так сложно, хоть плачь, но Свете оказалась гораздо лучше навигатора, предупреждала о поворотах заранее и повторяла столько раз, сколько нужно, а сбившись с толку, не верещала: «Пересчет маршрута», – только смеялась: «Ой, мамочки! Куда же это я вас завела?»



– Вот где-нибудь там, возле забора можно оставить машину, – наконец сказала Свете, указывая в направлении белеющего справа приземистого храма. – И сейчас, и потом, когда будете по городу гулять. Идеальное место: центр, а платной стоянки нет, запрещающих знаков тоже, зато всегда есть тень от деревьев, в солнечный день это важно. Правда, отсюда до моих друзей минут десять пешком, но это же ничего?

Нелли только мечтательно улыбнулась. После целого дня, проведенного за рулем, возможность идти куда-то пешком казалась ей счастьем.



Первые пару минут Нелли наслаждалась ходьбой и видом высокого двуглавого костела, чрезвычайно удачно подсвеченного прожекторами: одна башня была освещена ярко, а вторая – едва-едва, бледным, тусклым лучом, так что казалась призрачной. Наверняка случайно так получилось, и уже завтра ответственному за городскую иллюминацию настучат по ушам за разгильдяйство[45], но вот прямо сейчас выглядит идеально, сразу ясно, таким и должен быть настоящий храм: одна половина целиком здесь, в человеческом мире, светлая, четкая, понятная, а вторая едва мерцает тенью нездешнего света, ради которого, по идее, все и затевалось. Не только этот конкретный храм, вообще все.

Свете тем временем свернула, перешла дорогу и увлекла Нелли в какой-то темный проходной двор, провела ее по почти невидимой в темноте тропе, ловко лавируя между сараями и гаражами; напоследок им пришлось по очереди перейти по шаткой, ненадежной доске глубокую, как озеро, лужу. Марш-бросок по не в меру пересеченной местности сопровождался нервным хихиканьем Нелли и возмущенными воплями проснувшейся кошки, зато и награда была велика: восхитительный вид на ночной город с холма, на вершине которого они как-то внезапно оказались. Немного постояли там, отдавая дань уважения красоте мира, а потом развернулись и пошли вдоль старой крепостной стены, по узкой улице, стекающей вниз, как река.

«Вот как, интересно, я потом найду свою машину?» – насмешливо спросила себя Нелли. Удовлетворительного ответа на этот вопрос в ее ошалевшей от сладкого речного ветра голове не нашлось. Но всерьез беспокоиться о собственном будущем почему-то не получалось. Как-нибудь, точка. Не пропаду.

Легкомыслие, всю жизнь казавшееся Нелли недоступным, хоть и опасным сокровищем, вроде гномьего золота, которым поди еще правильно распорядись, вдруг само легло в руки. К драгоценной добыче прилагался роскошный футляр: летняя ночь, булыжная мостовая, крепостная стена, белокурая девочка с пестрой кошкой, сладкий запах цветущих акаций, бледные фонари, круглая желтая луна, звуки вальса, доносящиеся откуда-то издалека. Как же хорошо начинается отпуск, а. Слабоумие и отвага к счастью, старая лиса переправилась через великую реку, не вымочив хвост, хулы не будет, радость[46].



– …Ой, мамочки! – вдруг ахнула Свете. – Ну конечно! Как же я не сообразила?.. И что теперь делать?

– Что-то пошло не так? – удивилась Нелли.

Они только что свернули во двор, просторный, темный, засаженный старыми деревьями. В глубине двора высился забор из строительных щитов, подсвеченный разноцветными фонариками, больше всего похожими на рождественскую гирлянду.

– Я совсем дура, – простодушно призналась ее спутница. – Наобещала вам с три короба, забыла, что тут эта стройка…

– И кафе ваших друзей из-за нее закрыто? – сообразила Нелли.

– Нннууу… – почему-то замялась Свете, – можно сказать и так.

– Действительно обидно. А у вас с маленькой Леди есть какие-то запасные варианты? Если что, не стесняйтесь, я вас куда угодно отвезу.

– Спасибо, – просияла Свете. – Нас больше никуда везти не надо. А вот как теперь накормить вас ужином – это вопрос! Или нет?.. Слушайте, а вы согласитесь немножко здесь подождать? Буквально минуту? Я обязательно что-нибудь вам принесу!

– Лучше просто объясните, как добраться до ночной пиццерии, о которой вы говорили, – улыбнулась Нелли. – Пойду туда.

– Объясню, – пообещала Свете. – И покажу. И даже провожу, если понадобится. Только кошку в дом занесу. Очень вас прошу, никуда не уходите!

И, не дожидаясь ответа, побежала куда-то в дальний конец двора. Нелли посмотрела, как тоненькая фигурка ее новой знакомой растворяется в темноте, пожала плечами – ладно, почему бы не подождать. Присела на кстати подвернувшийся пень, закрыла глаза, вдохнула аромат летней ночи и чуть не заплакала – не то от неожиданно острого, почти невыносимого с непривычки счастья, не то от обиды, что до сих пор было не так.



Свете и правда вскоре вернулась. Примерно через четверть часа – именно столько обычно и длится «минуточка», на которую мы все время от времени куда-нибудь убегаем. А «секундочка», как правило, еще длиннее, такой вот парадокс.

Теперь вместо маленькой пестрой кошки в руках Свете была тарелка, на которой лежал здоровенный кусок багета; при ближайшем рассмотрении выяснилось, это не просто кусок, а бутерброд. С чрезвычайно богатым внутренним миром. В смысле с начинкой в несколько слоев.

– Осторожно, он очень горячий, – сказала Свете, присаживаясь рядом на корточки. – Я поэтому на тарелке принесла: в руки не взять, а есть лучше прямо сейчас, с бутербродами вечно так: чем горячей, тем вкусней.

Нелли открыла было рот, чтобы сказать: «Да не стоило так хлопотать», – и прочее вежливое, необязательное, привычное, что обычно говорят, принимая угощение от малознакомых людей, но тут ее ноздрей коснулся аромат горячего хлеба, дымного мяса и каких-то до боли знакомых, но вот прямо сейчас почему-то неузнаваемых пряностей, и вежливым формулировкам пришлось снова опуститься на дно породившего их сознания. Потому что случаются в жизни такие прекрасные моменты, когда с пронзительной ясностью осознаешь: рот нужен человеку в первую очередь для еды. Болтовня подождет.

Бутерброд был проглочен со скоростью, изумившей саму Нелли. Жаль, Свете не догадалась включить секундомер, зафиксировали бы какой-нибудь рекорд. Впрочем, и без рекордов вышло неплохо.

– Спасибо, – сказала она. – Невероятно вкусно. Даже не подозревала, что обыкновенный горячий бутерброд может таить такие бездны наслаждения. Пиццерия мне, пожалуй, больше не нужна. Пойду просто гулять. Кстати, как называется улица, на которой мы оставили машину? Это тайное знание мне пригодится.

– Расу, – откликнулась Свете. – Когда пойдете ее искать, можно ориентироваться на Миссионерскую церковь[47] и купол Визиток[48], их много откуда видно. Идемте, покажу.

Нелли поднялась и пошла за ней – но не обратно на улицу, а в глубь двора, где громоздились строительные заборы.

– Ничего-ничего, – бормотала себе под нос Свете, – теперь мы тут отлично пройдем. Пройдем-пройдем, никуда не денемся, все будет хорошо.

– Почему «будет»? – улыбнулась Нелли. – По-моему, все уже хорошо. Вот прямо сейчас.

– Да, конечно, – рассеянно согласилась ее спутница. – Осторожно, пожалуйста, здесь доска выпирает, можно кофту порвать. А сейчас будут ступеньки. Лучше давайте руку, а то все-таки очень темно.

Рука Свете оказалась неожиданно холодной, как будто только что с мороза вошла. И очень сильной, сразу ясно, что на нее можно опереться по-настоящему, а не только для вида, если что, действительно удержит, не даст упасть. А выглядит таким нежным и хрупким созданием! Удивительно все-таки, как одно-единственное прикосновение может изменить впечатление о человеке.

Спустившись на несколько ступенек, Нелли вдруг поняла, что мельтешившие впереди разноцветные рождественские фонарики украшали не строительные щиты, а фасад маленького одноэтажного флигеля, окна которого сияли тусклым, но теплым оранжевым светом. Из-за приоткрытой двери доносилось бодрое бренчание расстроенного пианино, негромкие голоса и умопомрачительные запахи – сразу ясно, откуда был родом лучший горячий бутерброд ее жизни, только что съеденный до последней крошки и оставивший неизгладимый след в ее памяти, навсегда.

Свете улыбнулась смущенно и одновременно торжествующе.

– Видите, Тонино кафе все-таки открыто, – сказала она. – Плевать он хотел на эту дурацкую стройку! И мы с вами отлично прошли. Зря я сомневалась. Хотите зайти? С едой у него в это время уже не очень, но, если что, еще пара бутербродов точно найдется. Зато напитки на месте. Кофе, чай, коньяк, пиво, ром, лимонад, текила и все остальное – что еще положено пить в барах? Я, честно говоря, совершенно не разбираюсь в человеческом пьянстве, но мне и не обязательно. Я же там не работаю, а только в гости хожу.

– Совершенно не разбираюсь в человеческом пьянстве! – восхищенно повторила Нелли. – Спасибо, это лучшая в мире формулировка. Теперь я знаю, что надо говорить в таких случаях вместо всем надоевшего: «Я за рулем».

– Так вы зайдете? – просияла Свете.

– Да я сейчас ради чашки горячего кофе в ад спущусь и черту на рога усядусь! – искренне сказала Нелли.

Как в воду глядела.



Ад, не ад, но пламени в этом заведения и правда оказалось в избытке. Огонь рассудительно тлел в дровяной печи, деловито потрескивал в маленьком камине, легкомысленно подмигивал гостье с расставленных всюду свечей и многозначительно мерцал за стеклами керосиновых ламп. Сполохи плясали на стенах маленького кафе и чрезвычайно выгодным образом подсвечивали лица немногочисленных посетителей, придавая им дополнительную вдумчивую глубину. Говорили здесь, навскидку, как минимум на четырех языках – и это притом, что Нелли насчитала всего девять человек: нарядная старуха с изумительными фиалковыми глазами в пол-лица; стриженная под мальчишку белокурая женщина и высокий улыбчивый мужчина рядом с ней; пижон в вызывающе белоснежном летнем пальто; бойкая смуглая девица, ухитрившаяся напялить на себя чуть ли не всю новую коллекцию Desigual разом, и сопровождающий ее элегантный блондин в подчеркнуто строгом костюме; коренастый дядька в клетчатой рубахе, удобно расположившийся в огромном кресле; влюбленная пара на дальнем подоконнике, оба рыжие, как лисята, но из разных пометов, медный он, медовая она. Ай да, еще пианист – не то белокурый, не то совершенно седой, непонятно, следует ли считать его посетителем; ладно, посчитаем, пусть будет десятым, тогда с нами как раз дюжина, хорошее число. И все остальное здесь тоже хорошее, особенно все остальные, не люди, а воплощенная мечта начинающего идеалиста. Примерно так и я представляла себе завсегдатаев питейных заведений в детстве, прочитав в очередной книжке, что главный герой отправился в бар. И еще понятия не имела, что на самом деле регулярное пьянство по ночам не так уж красит людей. И умней их, увы, не делает. Но этим оно, похоже, и правда на пользу. Такие милые, всех бы обняла.

– Это мой добрый друг, ее зовут Нелли, она нас с Леди сюда привезла, а по дороге придумала для нее имя! – звонко сказала Свете.

Нелли почувствовала себя неловко, внезапно оказавшись в центре внимания, однако никто на нее особо не пялился, собравшиеся вежливо покивали и вернулись к своим делам, в смысле стаканам и разговорам. Пианист приветственно взмахнул рукой и продолжил играть что-то сладко знакомое и одновременно мучительно неопознаваемое, в точности как давешние пряности в бутерброде; ладно, может вспомнится потом.

– И она была готова спуститься в ад ради чашки кофе, – заключила Свете.

Эта фраза предназначалась бармену или бариста – в общем, единственному человеку по ту сторону стойки, с пиратской серьгой в ухе и невозмутимым тонким лицом отставного профессора математики, повидавшего на своем веку столько многокилометровых формул, описывающих немыслимые процессы, что теперь его ничем не проймешь.

– Не хотелось бы навязывать вам свое мнение, но поверьте, вот именно за кофе в ад спускаться не стоит, – сказал он. – Хотя бы потому, что никакого ада, конечно же, нет. Максимум, на что он способен, – примерещиться. А кофе требует сурового реалистического подхода. Иллюзией не напьешься, таково мое экспертное заключение.

Нелли растерянно моргнула. По идее, такие остроумные монологи требуют достойного ответа. Но в голове, как назло, было пусто, как в школе в разгар каникул. Все разбежались, вернутся неделю или даже месяц спустя.

– Это Тони, – сообщила ей Свете. – Говорят, от его кофе иногда мертвые воскресают, и не потому что слишком крепкий, просто так вкусно, что обидно оставаться трупом и упустить все удовольствие. Я-то сама кофе не пью, но слухам верю. От человека, у которого из кухонного крана течет самый настоящий горный ручей, иного как-то и не ждешь.

– Моей заслуги тут нет, просто бедняга внезапно сошел с ума, – скромно заметил Тони. – Возомнил себе водопроводом, что хочешь, то и делай. Психиатры бессильны, и их можно понять, до сих пор еще никому не удавалось надеть смирительную рубашку на ручей. Лично я даже пытаться не стал бы. Пришлось предоставить в его распоряжение свой кухонный кран: я считаю, что всякий ручей имеет право на счастье, безумен он или нет. И мне прямая выгода. Известно, что вода обезумевшего ручья шибает в голову лучше любой выпивки. Если понемножку добавлять ее в коктейли, можно здорово сэкономить на водке. Но кофе я, конечно, варю на обычной речной воде, поэтому не беспокойтесь.

Он поставил на стойку большую белую чашку и церемонно добавил:

– Кофе за счет заведения. Не отказывайтесь, пожалуйста, это традиция: клиент, переступивший порог ровно в полночь, получает бесплатный напиток, а вы вошли буквально с последним ударом часов, – и, немного подумав, добавил: – Но честно говоря, если бы вы появились здесь раньше или позже, я бы придумал какой-нибудь другой предлог вас угостить. Вы мне нравитесь.

Обескураженная его признанием, Нелли взяла чашку и уселась за первый попавшийся свободный стол. Свете устроилась рядом. Пестрая кошка снова была с ней, сидела на коленях и деловито вылизывалась.

– Сытая, – улыбнулась Свете. – Тони ее курицей накормил. Слышали бы вы, как страшно она рычала, когда вцепилась в первый кусок! Тоже мне леди.

– Леди, леди, – заверила ее Нелли. – Аристократия только потому и стала аристократией, что их далекие предки умели очень страшно рычать.

– Тони то же самое сказал! – обрадовалась Свете. – Слово в слово! А как вам кофе?

– Еще не знаю. Сейчас попробую. Ого! Ничего себе!

– Надеюсь, вы сражены? – строго осведомился из-за стойки Тони, угрожающе поблескивая пиратской серьгой. – Не ожидали, что будет настолько хорошо?

– Не ожидала, – признала Нелли. – И да, сражена.

– Вот и отлично, – откликнулся он. – Значит, мы все не зря старались. Если захотите добавки, или чего-нибудь покрепче, я к вашим услугам.

Он отвернулся и деловито загремел посудой, а Нелли сделала второй глоток. Кофе и правда был великолепный. Даже слишком хороший для усталой странницы, заранее согласной на любую бурду, лишь бы оказалась горячей и содержала хоть малейший намек на утешительную кофейную горечь. Как будто сироте, мечтавшей откусить краешек пирожка, внезапно подарили весь мир.

Вдохновленная наглядным доказательством доброжелательности Вселенной, Нелли благодарно возвела глаза к потолку. Счастье, что перед этим успела поставить чашку на стол, а то непременно уронила бы ее себе на колени, обнаружив, что на потолке, скрестив ноги, сидит человек. Почему-то зеленый, но во всех остальных отношениях вполне антропоморфный. Даже, можно сказать, симпатичный; вернее, был бы вполне симпатичным, если бы не вызывающе травяной цвет лица. В одной руке он держал открытую книгу, в другой – стакан с кро… Ладно, не будем драматизировать, просто с чем-то подозрительно красным. И это подозрительно красное каким-то образом не выливалось на головы всем присутствующим. Хотя, по идее, должно.

– Это что вообще? – наконец спросила она. – Это кто? Это как?

– На самом деле он не зеленый, – утешила ее Свете. – Это, наверное, настроение у него такое сейчас.

Какое, черт побери, облегчение.

– Или просто заснул снами наружу, с ним это часто бывает, – добавила Свете.

– «Снами наружу»? Это как?

– Да очень просто, – улыбнулась Свете. – Когда человек спит снами внутрь, он сам видит, что ему приснилось. А когда снами наружу, их видят все остальные, хотят они того или нет.

– Что?!

Нелли ушам своим не верила. Только что была нормальная девица, плакала, гладила кошку, дорогу показывала, и вдруг…

– Вообще-то снами наружу мало кто спит, – поспешно добавила Свете. – Ничего удивительного, что вы не знали. Но вы не волнуйтесь, ничего страшного в этом нет… по крайней мере, пока ему не приснится какой-нибудь кошмар. Вот тогда да, лучше сразу будить.

Бармен Тони, явно услышавший какую-то часть их беседы, тоже задрал голову к потолку, прыснул в кулак, как школьник, но тут же спохватился, снова придал своему лицу бесстрастное выражение и громко сказал:

– Эй, ты чего? Мы же договаривались: ты сидишь на стуле, как все добрые люди и не зеленеешь при посторонних, а я за это притворяюсь, что все еще варю кофе хуже, чем ты.

Зеленый человек закрыл свою книгу, неторопливо допил красное из стакана, огляделся по сторонам и наконец спросил:

– Посторонние – это у нас кто?

– А то сам не видишь, – укоризненно сказала ему Свете.

– Светечка! – обрадовался он. – Наконец-то ты объявилась! Я рад.

– Нечему тут радоваться, – печально ответила она. – Виткус кошку в дом не пускает. Говорит, он ее съест.

– Правду говорит, – пожал плечами зеленый. – Сама знаешь, такое вполне может случиться. Думаешь, было бы лучше, если бы он ничего не сказал, а в один прекрасный день – ам! – и…

– Замолчи! – возмущенно воскликнула Свете. И внезапно разрыдалась, горько и отчаянно, как ребенок, прижимая к себе пеструю кошку, будто ее и правда кто-то собирался отнять.

– Ты чего? – растерянно спросил зеленый.

Спрыгнул с потолка – книга и стакан при этом остались, где были, – присел на корточки рядом со Свете, погладил ее по голове.

– Прости, дружок. Не хотел тебя расстраивать. Но ничего нового я не сказал. Ты сама знаешь, с кем связалась. И до сих пор тебя все устраивало.

– Просто до сих пор у меня не было кошки! – сквозь слезы сказала она.

– Да ладно тебе, не реви. Не пропадет твоя кошка. Хочешь, я ее к себе заберу?

– К себе?! – возмутилась Свете. – Обойдешься! Никто не знает, во что она может рядом с тобой превратиться. Ну уж нет!

– По крайней мере, я ее совершенно точно не съем. Ладно, не хочешь мне, оставь ее Тони. У них взаимная любовь с первого взгляда. Эй, я же правильно говорю?

– Если под «первым взглядом» ты подразумеваешь первый кусок курицы, то да, – откликнулся бармен. – Она так страшно рычала, невозможно устоять.

– У меня тоже любовь с первого взгляда! – отрезала Свете. – Не хочу никому ее отдавать.

И демонстративно поцеловала кошку в макушку, между ушами: моя!

– Ладно, не хочешь – не отдавай, – пожал плечами зеленый. – Главное, в речку за собой не тащи. В рыбу эта маленькая леди даже у меня, пожалуй, не превратится. Никаких шансов! Хищники никогда не превращаются в свою еду.

– Я знаю, – серьезно согласилась Свете. – И это большая проблема!

Нелли слушала их краем уха, не вникая. Не до того! Таращилась на зеленого человека с бесцеремонным любопытством, а на самом деле, в надежде воочию убедиться, что удивительный цвет лица, рук и всего остального – это просто грим. Тогда бы ей сразу полегчало. А что на потолке сидел – подумаешь. Просто клоун, ну, в смысле какой-нибудь акробат. Или, например, каскадер. Чем только люди не зарабатывают на жизнь. А книга и стакан – рабочий реквизит, на какой-нибудь зверской липучке. Наверное, в их клоунских кругах обычное дело, вот совершенно не удивлюсь.

Никаких следов краски она так и не разглядела. Но твердо сказала себе: значит просто очень хороший грим. Качественный. Какие-нибудь новейшие технологии. Знать ничего не желаю, сказано – грим, значит грим!

Нелли всегда была стойким бойцом за свое душевное равновесие. А уж сегодня сам бог велел сражаться за него до последней капли крови. Очень уж хороший выдался вечер. Может быть, вообще самый лучший в жизни. И никаким зеленым типам его не отравить.



– …На худой конец, вы всегда можете решить, что просто спите, – внезапно сказал зеленый. – Например, уснули в машине, еще на границе. Не идеальный вариант, зато самый простой. Присниться может вообще все что угодно. Даже я.

Он каким-то образом успел пересесть поближе. Устроился на полу, у Неллиных ног, и смотрел на нее снизу вверх приветливо и одновременно вызывающе. Но без тени смущения или хотя бы сочувствия, это факт.

– Уснула в машине – это было первое, что пришло мне в голову, когда я увидела, как вы сидите на потолке, – сказала ему Нелли. – Но, честно говоря, это было бы обидно. Очень уж хороший выдался вечер. Такие вещи должны хотя бы иногда происходить наяву. Так что беру, пусть будет, вместе с вами и потолком, куда теперь вас девать.

Сказала и тут же пожалела: зачем? Но зеленый человек не стал ни смеяться, ни возражать. А напротив, серьезно кивнул.

– Ну что ты к ней прицепился, – укоризненно сказал ему бармен Тони. – Дай человеку кофе спокойно попить.

– Ну, чашку-то я у нее не отнял, – заметил зеленый. – И не планирую. Просто она мне нравится. – И, повернувшись к Нелли, повторил: – Да-да, вы мне нравитесь. Настолько, что даже хочется с вами познакомиться. Но у меня сейчас ни одного имени, как назло. Совсем недавно было целых восемь штук, одно другого причудливей, а теперь – все. Отняли злые люди у бедного сироты…

– Хорош заливать, – перебил его Тони. И сказал Нелли: – Не было никаких злых людей. Он сам сжег свои имена, все до единого, еще в середине зимы. Заявил, что устал от определенности и устроил страшенный пожар, попутно покончив с январскими морозами, за что ему, конечно, большое спасибо, надоели они нам тогда – словами не передать.

– Сжег имена? – повторила Нелли.

Просто, чтобы не молчать.

– Ну да, – подтвердил бармен. – Ожоги, конечно, быстро зажили, даже шрамов не осталось, но с тех пор нам приходится проявлять чудеса изобретательности, когда мы хотим его позвать.

– Извини, дружище, – сказал ему зеленый. – Я знаю, что с безымянным мной еще трудней, чем обычно. Просто в голову не пришло, что это надолго. Был уверен, по весне появится пара-тройка новых. Но вот уже июнь, а я по-прежнему хожу без единого имени. Я и сам не рад. Вот с девушкой хорошей теперь не могу познакомиться, как нормальный человек. Например. Вы уже допили свой кофе?

Вопрос был адресован Нелли, которая к этому моменту как раз успела решить, что попала в один из интерактивных театров, о которых так много разговоров в последнее время. Где зритель оказывается полноправным участником действия и даже влияет на его ход. Только ее без предупреждения привели, поэтому совсем удивительно получилось. И теперь ясно, куда бегала Свете, попросив ее подождать во дворе: договаривалась с друзьями-актерами о сюрпризе. Молодец девочка, что тут скажешь. Таких удивительных подарков мне еще никто никогда не делал. Как же мне повезло! – думала она.

– Вы уже допили свой кофе? – повторил зеленый.

Нелли взяла в руки чашку, внимательно посмотрела, кивнула:

– Да, там только гуща осталась.

– Ну и отлично. Если познакомиться мне все равно не светит, буду вас развлекать.

– Даже не вздумай! – дружным хором взвыли Тони и Свете.

– Это моя гостья, – добавила она.

– Была твоя, стала моя, – усмехнулся зеленый. – Так уж ей повезло.

И подмигнул Нелли – дескать, держись меня, детка, со мной не пропадешь. Хотя заранее ясно, что наоборот.

Нелли поняла, что спектакль нравится ей все меньше. Слишком много внимания к ее персоне, она бы предпочла и дальше просто сидеть и смотреть. Интересно, кто у них тут режиссер? Кого можно попросить, чтобы убрали зеленого, а все остальное оставили, особенно пианиста, особенно при условии, что он расскажет, где, черт побери, где она уже слышала эту мелодию? Потому что попытки вспомнить почти так же мучительны, как требовательный взгляд этого крашеного кривляки, чтобы ему в ад провалиться. В тот самый, которого нет.

Эх, как ни крути, а испортил мне этот тип все удовольствие, – печально резюмировала она.

В этот момент входная дверь распахнулась, и на пороге появился волк. Ну, то есть как – волк. Скорее, чудовище, отдаленно напоминающее волка. И как минимум раза в два крупней, чем волкам положено. Хуже всего, что оно совершенно не походило на реквизит, даже очень дорогой и качественный. С другой стороны, существуют же какие-то новые материалы, высокие технологии, так что леший его разберет.

Высокотехнологичный реквизит тем временем коротко рыкнул – не то чтобы угрожающе, скорее, предупредительно: «Я тут». Впрочем, Нелли этого было совершенно достаточно, чтобы оцепенеть от страха. Зато остальные посетители кафе бровью не повели. Вместо того, чтобы вооружаться кухонными ножами и с воплями выскакивать в окна, они приветливо заулыбались, а бармен Тони сказал:

– Отлично выглядишь, Виткус. Рад тебя видеть.

Огромный волк вежливо кивнул и направился прямо к Нелли. Ну, то есть ей сперва показалось, что именно к ней. Сидела, смотрела, как чудище приближается, с ужасом понимала, что не может ни пошевелиться, ни даже закричать, как в кошмарном сне, – значит, это все-таки сон? Хорошо, если так, но, божечки, что в таких случаях делают, чтобы проснуться прежде, чем тебя начнут раздирать на части? Не хотелось бы досмотреть до этого драматического момента.

Волк, однако, не обратил на Нелли никакого внимания. Подошел к Свете, которая, завидев его, надменно вздернула подбородок, покрепче прижала к себе кошку и отвернулась к окну. Лег рядом, положил голову ей на колени и тихо, по-щенячьи заскулил.

– А мне, думаешь, вот прям очень весело сидеть тут без тебя? – укоризненно спросила она.

Волк еще немного поскулил. Потом несмело лизнул Светену руку. Она вздохнула, погладила его по лохматой башке. Сказала:

– Я тоже тебя люблю, и ты это знаешь. Но у меня теперь есть кошка. Она маленькая и беззащитная. Она уже один раз потерялась, хватит с нее. Я ей твердо обещала, что никогда ее не брошу. И не отдам чужим людям. И тебе на съедение тоже не отдам. Между прочим, я даже в речку с ней не нырнула. Хотя сперва очень хотелось к маме, домой. Но я как-то перетерпела! А чем ты хуже меня?

Волк коротко рыкнул и потянулся к кошке. Нелли, только-только начавшая успокаиваться, охнула и схватилась за сердце: только не это, нет! Однако Свете почему-то не испугалась. Сидела и спокойно смотрела, как огромный волк вылизывает маленькую пеструю кошку – бережно, осторожно, как новорожденного щенка.

И зеленый тип смотрел на них, как зачарованный. И бармен Тони, чья невозмутимость сменилась откровенным умилением. Того гляди, пустит слезу, и как после этого жить? И остальные посетители кафе смотрели на Свете, волка и кошку, а пианист наконец-то заиграл что-то по-настоящему знакомое; стыдно сказать, «Историю любви». В других обстоятельствах Нелли фыркнула бы: «Боже, какая сентиментальная безвкусица», – и вышла бы, хлопнув дверью, но, надо признать, для этого интерактивного спектакля, плавно переходящего в кошмарный сон, вполне удачное решение. Пусть хоть что-нибудь будет просто, понятно и предсказуемо. Например, музыкальный фон.

Пока они все умилялись, волк вдруг подпрыгнул метра на три, не меньше, счастье, что потолки тут высокие, а то крышу бы снес своей огромной башкой. Перекувыркнулся в воздухе и приземлился – аккуратно, на все четыре… нет, всего на две ноги. И оказался невысоким, но изумительно сложенным молодым человеком, с разбойничьим скуластым лицом и неожиданно милой, почти детской улыбкой.

– Светичка, – сказал он, опускаясь на одно колено перед Свете, – рыбка моя серебряная, я не съем твою… нашу кошку. Скорее уж лапу себе отгрызу. Обещаю. Поехали домой.

– Это ничего, если я вас тут одну оставлю? – спросила Свете.

Не то чтобы Нелли была готова вот прямо сейчас остаться без ее поддержки. И уходить из кафе пока не очень хотелось. Но глаза Свете так сияли, что пришлось невозмутимо кивнуть:

– Конечно. Я помню, машина на улице Расу, идти, ориентируясь на купола храмов, к тому же Тони обещал мне добавку, определенно не пропаду.



Парочка с кошкой скрылась за дверью, минуту спустя где-то далеко, во дворе взревел мотоцикл, а Нелли все смотрела им вслед, вернее, просто в одну точку, которая, по случайному совпадению, оказалась прямо над входом. Если долго не двигаться и даже не моргать, мысли сперва замедляются, а потом совсем умолкают. Иногда это наилучший выход – чтобы никаких мыслей не было вообще. Ну их к чертям собачьим.

– Отлично получилось! – сказал зеленый тип, усаживаясь на освободившийся стул рядом с Нелли. – Я бы сам лучшего развлечения для вас не придумал. Ребята молодцы.

Она не слишком обрадовалась его соседству. Но и возражать не стала. На это просто не было сил.

– Хотите выпить? – сочувственно спросил ее бармен.

– Коктейль с водой из вашего сумасшедшего ручья? Да, пожалуй, самое время. Подобное лечат подобным; во всяком случае, так говорят.

– Не советую, – вмешался зеленый. – Очень уж шибает в голову. А вам с этой головой еще жить.

– Мне в любом случае с ней еще жить, – усмехнулась Нелли. – И со всем, чему моя бедная голова стала свидетелем. Стыдно признаться, но я до сих пор еще ни разу не видела, как волки превращаются в людей. И теперь… э-э-э… несколько удивлена. Можно и так сказать.

– Бросьте, почему это вдруг стыдно признаться? Вашей вины в этом нет, – утешил ее зеленый. – Где в наше время такое увидишь? Оборотни нечасто селятся среди людей. И Виткус не собирался, пока не влюбился в русалку. Сами видели, по уши. К тому же взаимно. А это уже совсем огромная редкость. Один случай на миллион. И куда им, спрашивается, было деваться? Он в реке долго не высидит, ей в лесу тоже делать особо нечего. Только и оставалось – превратиться в людей, благо этому в наших краях даже самые пропащие лесные духи обучены, снять квартиру на окраине города, чтобы все-таки к лесу поближе, и… Ну что вы на меня так смотрите? Не надо расстраиваться. Я вам с самого начала сказал: вы имеете полное право решить, что это просто сон. А во сне чего только не бывает.

– Ну уж нет, – упрямо сказала Нелли. – Если уж этот ваш приятель – как его? Виткус? – меня не сожрал, пусть все остается как есть. Все-таки отличное начало отпуска, жалко если оно не наяву. И место замечательное. Такое идеальное кафе из моих детских грез. Вас бы еще отсюда убрать, и совсем прекрасно было бы, – мстительно добавила она. – Ничего личного, просто выяснилось, что меня раздражают люди зеленого цвета. Стыдно быть расистом, я знаю. Но поделать ничего не могу.

– Что, получил? – расхохотался бармен Тони. – Нашлась на тебя управа! А героев ждет награда.

Он поставил перед Нелли стакан с каким-то прозрачным пузырящимся напитком. Объяснил:

– Это просто бузиновый лимонад; честно говоря, ничего особенного, зато огромная редкость в наших краях. Водопроводной воды из сумасшедшего ручья там всего одна капля; ладно, две, но точно не больше. Я подумал, вам не повредит.

Нелли только сейчас поняла, как сильно ей хочется пить. Осушила стакан залпом, не отрываясь. А когда захотела поставить его на стол, обнаружила, что никакого стола больше нет. И стула тоже. И огненных бликов на стенах, и самих стен, и окон, вообще ничего. Но она сама все-таки есть. И невозмутимый приветливый Тони с пиратской серьгой. И все остальные, включая ее зеленого приятеля. Только никакой он был не зеленый. А огненный. И одновременно прозрачный, как вода. И все остальные, кажется, тоже, хотя трудно вот так сразу сказать, как именно выглядят существа, парящие рядом с тобой в радужном шаре, среди других таких же радужных шаров, видеть которые – чистая, звонкая, почти невыносимая радость. А уж находиться внутри…

Она моргнула, и все снова встало на место: стулья, кресла, стены, окна, барная стойка, камин и дровяная печь. И стол, на который можно аккуратно поставить стакан, а уже потом окончательно потерять душевное равновесие и заплакать. Но не от горя и не от страха, совсем нет. Просто от полноты чувств.

– Ой, простите, – сказал Тони. – Не знал, что это на вас так подействует. Похоже, все-таки немного не рассчитал дозу. С другой стороны, для вас это скорее везение, чем несчастье. Но извинения я вам, пожалуй, все-таки принесу.

И поставил на стол большую эмалированную кастрюлю, до краев заполненную клубникой. Мелкой, спелой, похоже, только что с грядки. И такой ароматной, что Нелли, не переставая плакать, потянулась, взяла несколько ягод, отправила в рот. И, все еще всхлипывая, громко сказала:

– Пожалуйста, угощайтесь. Так нечестно, что все это – мне одной.



Четверть часа спустя кастрюля была пуста, лица посетителей кафе окончательно приобрели сходство с ангельскими, а пианист, принявший деятельное участие в истреблении клубники, вернулся к инструменту и заиграл какую-то сложную, но вполне узнаваемую вариацию на тему бетховенской «Оды к радости». И был совершенно прав.

– Теперь, пожалуй, даже я не хочу, чтобы вы считали это происшествие сном, – сказал зеленый человек, свешиваясь с потолка, куда снова зачем-то забрался. Возможно, просто из милосердия, чтобы не нервировать Нелли. Сама, конечно, виновата, забыла добавить, что люди, сидящие на потолке, раздражают ее даже больше, чем просто разноцветные.

– А то нечестно получится, – добавил он. – Мы-то вашу клубнику наяву лопали. А вы, получается, нет.

– Ну так я и не собираюсь считать это сном, – ответила ему Нелли. – А что вы на потолке сидите, так я с самого начала решила, что вы клоун. В смысле каскадер. И твердо намерена стоять на своем.

– Клоун и есть, – легко согласился зеленый. – Кто же еще. Проблема в другом: считать эту ночь сном или явью, не то чтобы вопрос выбора. Что бы вы сейчас ни решили, а завтра утром все равно будете вспоминать нас, как самый странный сон в своей жизни. Льщу себя надеждой, что довольно приятный. Но – сон.

Нелли открыла было рот, чтобы возразить – с какой это стати я буду вспоминать вас, как сон? Не настолько же я дура, чтобы…

Но и сама понимала – настолько. Уйду отсюда, и уже через пять минут обнаружу, что весь этот бред совершенно не укладывается в голове. «Приснилось» – единственное удовлетворительное объяснение. Потому что альтернатива ему: «сошла с ума».

– Обидно, – наконец сказала она. – Что же это за жизнь такая дурацкая, если все по-настоящему замечательные вещи могут происходить только во сне. А когда наяву, то все равно во сне. Потому что кто же поверит.

– Вот именно, – кивнул зеленый. – И теперь я думаю, как вам помочь. Хотя, по идее, мне должно быть до одного места. Я же с вами даже не познакомился, не вышло, увы. И на танцы не пригласил. И поцеловать не попытался. Но думаю все равно.

– А чего тут думать? – пожал плечами бармен Тони. – Обморок! Наш Обморок, слава богу, еще никогда не подводил.

– Ты готов отдать ей Обморок? – удивился зеленый. – Это, конечно, все меняет. Я потрясен.

– Да ладно тебе, – отмахнулся бармен. – Тоже мне, великая жертва. Готов спорить, что в один прекрасный день она нам его вернет.

Нелли открыла было рот, чтобы спросить: «Какой еще, к лешему, обморок?» – но тут Тони извлек из кухонного шкафа странный черный предмет. И протянул ей.

При ближайшем рассмотрении черный предмет оказался термосом, очень старым, облезлым и каким-то мятым, будто его часами крутил в руках какой-нибудь нервный великан накануне важного экзамена. На обшарпанном гнутом боку красовалась кривая, словно бы детской рукой сделанная надпись «Обморок-76». Бледно-голубые буквы на черном фоне выглядели стигматами. Как-то сразу становилось ясно, что термос не просто был расписан, а претерпел муки. И не был канонизирован только по причине жуткого внешнего вида. Несправедливо, но мир вообще несправедлив.

– И что я должна с этим делать? – наконец спросила Нелли.

– Вы – ничего, – сказал бармен. – Делать буду я. Сварю кофе – не беспокойтесь, на самой обычной воде! – налью в этот термос и дам его вам. С собой. Утром, обнаружив его под подушкой, вы не сможете отрицать, что он есть. И кофе в нем тоже есть. А кофе – это очень реальная вещь, я вам уже говорил. Иллюзией он стать не может ни при каких обстоятельствах. И уж тем более ни при каких обстоятельствах вы не сможете счесть эту вещь своей, – для пущей убедительности он взмахнул перед ее носом чудовищным черным термосом. – В том и заключается его убийственная магическая сила, что такого ужаса ни у кого, кроме нас нет. А значит, доказательство налицо. Чего ж вам еще?

– И тогда вы точно свихнетесь, – мстительно пообещал зеленый, показав ей неожиданно розовый, совершенно человеческий язык. – Я бы и сам свихнулся, если бы это кошмарище у себя под подушкой нашел. Но вы, конечно, можете отказаться. В любой момент.

– Отказаться? – изумилась Нелли. – Отказаться от возможности найти с утра термос с кофе? Если я и дура, то не настолько. Наливайте!

– Кофе сперва надо сварить, а уже потом наливать, – заметил Тони. – Поэтому придется вам еще немного у нас задержаться, невзирая на приставания этого жуткого типа. Я бы его давным-давно выставил, но не могу: это моя персональная божья кара. В смысле ближайший друг. А божью кару, сами знаете, не выбирают.

И поставил перед ней еще один стакан с лимонадом. На этот раз лимонад был розовым и совсем несладким. И вкус какой-то неуловимо знакомый, снова что-то из детства, да что ж ты будешь делать, опять ничего вспомнить не могу!

– Ревень, – подсказал ей бармен Тони. – А в бутерброде была грузинская приправа «Хмели-сунели», ваш папа ее очень любил и пригоршнями сыпал в еду. Извините, что сую нос не в свое дело, но вы так мучились, пытаясь вспомнить, никакое сердце не выдержит. А вот что играл Карл, я вам не подскажу; боюсь, он и сам уже не вспомнит. Поэтому пейте лимонад. В нем всего три капли моей безумной водопроводной воды, беспокоиться не о чем. Слишком мало для настоящего сумасшествия, зато для радости – в самый раз.

– Ладно, поверю вам на слово, – улыбнулась Нелли. И взяла стакан.

* * *

Проснувшись в своей машине, Нелли сразу подумала: вот и хорошо, значит не придется ее искать. Поглядела в окно, потом, на всякий случай сверилась с телефоном: где я вообще? Это точно Вильнюс? После такой развеселой ночки трудно вот так сразу понять, что приснилось, а что все-таки было наяву. Вдруг я уснула прямо на Белорусской границе? И до сих пор стою там, как дура, перегородив проезд.

Однако вместо пограничных шлагбаумов за окном виднелись какие-то старые, явно недействующие храмы, со всех сторон окруженные деревьями, и телефон уверенно сообщал: «Вильнюс, 10:24». Ну слава богу, значит, приехала все-таки наяву. А вот все остальное…

С «остальным» было настолько сложно, что Нелли решила: не буду думать об этом с утра. Сначала кофе, потом – еще кофе. Потом найду гостиницу, приму душ, лягу и вытяну ноги. А там поглядим.

Выполнить эту договоренность с собой оказалось очень легко: ни на что другое у нее все равно пока не было сил. На поиски ближайшей кофейни их, впрочем, тоже не было, но куда деваться. За роскошь быть живым человеком приходится расплачиваться ежедневной мукой воскресения, нам не привыкать.

Еще немного, и встала бы, и пошла, но тут почувствовала, что в бок упирается что-то большое и твердое. Подскочила, как укушенная, почему-то рисуя в воображении пистолет, все-таки кинематограф проделывает с нашим сознанием удивительные вещи. Заслуженно получила по башке низким автомобильным потолком и от этого как-то сразу пришла в себя. Взяла в руки самый страшный в мире, черный, как мысли злодея термос с вмятинами от великаньих пальцев, с надписью «Обморок-76», прижала его к груди, как заново обретенную после нескольких дней поисков глупую кошку, поцеловала в крышку, как в лоб, отвинтила ее, сделала глоток, ожидаемо обожглась и расплакалась, громко, навзрыд, как в детстве, как бы от боли, но на самом деле, конечно, от радости. Как хотите, мои дорогие чудовища, адские-незнакомцы-из-бездны, столбы священного пламени, радужные шары, оборотни и русалки, а теперь вы все у меня точно есть.

Ратушная площадь (Rotusės a.)

Город в половине третьего ночи

– Новолуние, – говорит Тони. – Вот именно сегодня – оно. Точнее, завтра. Ну, то есть ночью, в два с копейками… нет, даже не с копейками, а ровно в половине третьего. Прикинь!

– И что из этого следует?

– Из этого следует вообще все.

Обожаю внятные объяснения.

* * *

– …самым дурацким рейсом, в два часа ночи – скороговоркой докладывает Саша. – На все остальные билеты стоят столько, что проще еще немного подкопить и купить личный самолет. Причем с золотыми пропеллерами. Короче, я прилетаю ровно без двух минут два. Но тебе все равно придется меня встречать. Таковы гримасы твоей злой судьбы.

– Два часа ночи – прекрасное время, – твердо говорит Аль. – Лучше захочешь – не придумаешь.

* * *