И она вновь надела личину Марины. И тотчас почувствовала, как сердце превращается в лед, а взгляд в камень. Так было легче – перекрыть выход всем эмоциям и ничего не чувствовать. И вот теперь, одна в своей холодной квартире, Петра поняла, что обошлась с Фрэнком, как когда-то с Проктором. И теперь, как и тогда, она вздрогнула, вспомнив об этом, отказываясь верить, что сказала такие слова.

– Вино был хорошим, Фрэнк. Но не настолько, – ответила Петра. Когда же он открыл рот, чтобы заговорить – то ли возразить или же просто сказать что-то хорошее, – она его оборвала: – Ты на что рассчитывал? Что напоишь меня и трахнешь? Ты так думал?

Слез не было; холод в ней заморозил бы любые слезы, превратив их в лед. Без четверти четыре она позвонила в Маджента-Хаус и отменила просьбу о досье.

19

Петра сняла телефонную трубку.

– Мисс Шеперд? – уточнил женский голос на другом конце линии.

– Да?

– Это говорят с ресепшна. Вас хочет видеть мистер Брюстер.

– Спасибо. Пусть поднимется ко мне в номер.

Она перешла из спальни в гостиную и выглянула из окна на 63-ю Ист-стрит. Дорогу перегораживал мусоровоз, и водители машин, которые выстроились в хвост за ним, отчаянно гудели клаксонами. В дверь постучали.

Поверх поношенного серого костюма на Эндрю Уилсоне была серая куртка-анорак. Ансамбль завершали коричневая синтетическая рубашка, алый галстук с рисунком «пейсли» и бледно-голубой джемпер с V-образным вырезом. Англичанин в Нью-Йорке, он смотрелся здесь инородным телом.

Высокий и худой, а точнее, долговязый и нескладный. На голове – густая шевелюра взлохмаченных локонов, превращавшихся из светло-каштановых в серебристые. «Интересно, с момента прибытия в Нью-Йорк он хотя бы раз прошелся по ним расческой?» – подумала Петра. Очки в черепаховой оправе с толстыми линзами искажали налитые кровью глаза. Кожа Уилсона была такой же серой, как и его костюм, а зубы – классическим американским кошмаром.

– Видели бы вы, где я остановился, – пробормотал он, с завистью окинув взглядом мебель, антиквариат, персидский ковер, две вазы роз и даже сами размеры ее номера. – Кто вы?

– Элизабет Шеперд. Консультант по вопросам управления.

– Консультант по вопросам управления?

– Да. Живу за счет сочных расходов и корпоративного жира. А вы?

– Я – Саймон Брюстер, учитель средней школы из Брента на коротких зимних каникулах.

– Вот почему я остановилась в «Лоуэлле», а вы – в выгребной яме. Кофе?

– Чай, пожалуйста.

Разумеется. Одного взгляда достаточно, чтобы это понять. Петра заказала в номер чай.

– У Гилера огромный особняк на Лонг-Айленде, – сообщил Уилсон, – недалеко от Сентерпорта, с видом на Лонг-Айленд-Саунд. Там его семья проводит бо́льшую часть времени. Сам дом скорее напоминает крепость. У него также есть две квартиры в самом Нью-Йорке: семейная квартира на Парк-авеню – я говорю «квартира», хотя на самом деле это два верхних этажа дома, – и другая на Пятой авеню. В ней все и произойдет.

– Почему именно там?

– Потому что там он развлекается. Его жена даже не догадывается, что это место существует.

– У него есть любовница?

– Нет. Он использует проституток. Это даст вам доступ в квартиру.

Желудок Петры подкатился к горлу. Интересно, знает ли Уилсон что-нибудь о ее прошлом?

– Каким образом?

– Легко и просто. Гилер всегда пользуется услугами одного и того же эскорт-агентства, «Премьер». Мы настроим телефон в его квартире на Пятой авеню так, что когда он туда позвонит, его звонок пойдет на наш номер.

– А если он позвонит откуда-то еще?

– Не позвонит. Мы знаем его привычки, а они стабильны. Он приезжает в квартиру рано днем. И сразу звонит в агентство. Затем принимает душ и выпивает, чтобы снять стресс и расслабиться. Примерно через час после звонка в «Премьер» приходит девушка по вызову.

– Как вы настроите телефон?

– У нас есть один человек, который поможет нам получить доступ к нью-йоркским телефонным сетям.

– А что в квартире? На какую защиту я могу там рассчитывать?

– В этом вся красота этого варианта. Когда Гилер там, он жертвует безопасностью ради любовных утех. Он не любит, чтобы за ним наблюдали или подслушивали его. Телохранитель остается внизу и обыскивает проститутку в вестибюле, прежде чем она войдет в лифт. После чего или болтает с портье, или идет и ждет Гилера в лимузине.

Петра на секунду задумалась:

– Каких девушек он предпочитает?

– Грудастых блондинок.

Какой сюрприз, подумала Петра. Впрочем, видев несколько его фотографий, она и так догадалась бы. Стереотипы не рождаются на пустом месте.

– Я не намерена красить волосы, поэтому мне нужен парик. Вы можете это устроить?

– Да.

– Что касается сисек, то уж какие есть.

Уилсон густо покраснел.

– Да и вообще, – продолжала Петра, – он не успеет подойти ко мне слишком близко, чтобы понять, какие они. Скажите лучше, какая в доме система безопасности?

* * *

Петра резко проснулась, будто ее кто-то толкнул. Она попыталась нащупать выключатель; ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто и где она и что делает. Затем Петра подумала о Фрэнке, о том, как обошлась с ним. По коже тотчас пробежали мурашки. Она перекатилась на большой двуспальной кровати. Было половина пятого утра. Ее внутренние часы еще не приспособились к нью-йоркскому времени.

В шесть часов Петра сделала упражнения на растяжку, после чего в течение двадцати минут нежилась в горячей ванне, выйдя из которой завернулась в просторный халат и заказала завтрак. Ожидая, когда его доставят в номер, сидела, скрестив ноги, на кровати, положив перед собой телефон. В Нью-Йорке было почти семь – и почти полдень в Лондоне. Звонок противоречил любым правилам – в крайнем случае она была обязана воспользоваться платным телефоном. Но ей было все равно. В любом случае она набрала номер. В трубке раздался гудок. Поняв, что еще не готова, Петра разорвала соединение. Ей нужно обдумать, что она скажет. Да, извинится, но это также будет нечто большее. Она должна все объяснить, иначе как еще ей загладить вину? Да и загладит ли она ее? И каким должно быть объяснение?

Принесли завтрак. Петра ела фрукты, йогурт, свежие булочки и все время пыталась придумать правдоподобное оправдание – но, увы, не смогла. После завтрака она вновь набрала номер Фрэнка и на этот раз не стала бросать трубку. Ответа не последовало. Интересно, чем он сейчас занят? Вдруг он с другой женщиной? От этой мысли стало муторно.

* * *

Пока телефон Гилера не подсоединили к нужному номеру, Петра могла не ждать никаких звонков. Сегодня она была туристом. Поднялась на самый верх Эмпайр-Стейт-билдинг, совершила прогулку в Гринвич-Виллидж и Сохо, посетила Музей современного искусства и музей Гуггенхайма. Вечер провела в номере, тупо глядя в телеэкран. Встав после бессонной ночи рано утром, позвонила Уилсону в отель. Они договорились встретиться в одиннадцать. Он назвал ей адрес, и Петра решила пойти туда пешком.

Она перешла Седьмую авеню и направилась к Таймс-сквер. Поговорка показалась ей правдой: нигде мы так не одиноки, как в толпе. Петра шла по городу, по Манхэттену, охваченному рождественским настроением, но оно ее не затрагивало. В отличие от холода. Она и мороз были заодно, от их прикосновения застывало буквально все.

Отель, в котором остановился Уилсон, был расположен недалеко от автобусного терминала портового управления. Его номер был ненамного больше ее ванной комнаты в «Лоуэлле». Это расстроило Петру, так как напомнило ей гостиничные номера из ее прошлого: одинокая безвкусная картина на стене, телевизор модели 1970-х годов, шкаф с оранжевой шторкой вместо дверей. Когда Уилсон предложил выйти погулять, Петра моментально согласилась.

В нескольких кварталах от отеля они нашли закусочную. Петра заказала кофе, Уилсон заказал полный завтрак. Официантка принесла два огромных стакана воды со льдом.

– Все готово, телефон присоединен, – сообщил Уилсон.

Она кивнула.

– Теперь нам просто нужно подождать.

– Недолго. Сегодня Гилер занят, но завтра днем у него выделено два часа. Скорее всего, это то, ради чего мы здесь.

– Да, поскорее бы все закончилось.

– Это точно. Тогда мы можем убраться отсюда.

– Вам это не нравится?

Уилсон развел руками, мол, не обессудьте.

– Я не городской человек.

– А Нью-Йорк – самый городской из всех городов…

– Это точно.

– Вам не нравится жить в Лондоне?

– Я не живу в Лондоне. Мы уехали десять лет назад.

– Мы?

– Моя жена и я, и наши трое детей. Мы купили дом в Суррее. – Уилсон посмотрел в окно на людской поток. Его мысли, похоже, уплыли вместе с его взглядом. – Конечно, старший больше не живет с нами. У него свой дом в Илинге.

Петра попыталась угадать возраст Уилсона. Где-то за пятьдесят. После чего попыталась соединить несоединимое – умиротворенную жизнь в пригороде и работу на Александера в Маджента-Хаус.

– Как у вас это получается? – спросила она его.

Уилсон вернулся в реальность:

– Что именно?

– Работать на Александера. Имея жену, семью… Это выше моего понимания.

– Это работа. Только и всего.

Петра покачала головой:

– Неправда. Это… это… – Она не смогла подобрать нужных слов. – Я это к тому, что вы говорите ей. Допустим, вы вернулись вечером домой, и она спросит, как прошел ваш день; что вы ей скажете? «О, так себе, дорогая. Мы зачистили группу русских мафиози…»

– Моя жена не в курсе. Она думает, что я бухгалтер. По большому счету так оно и есть.

– Вас это не напрягает? Постоянно лгать кому-то, кого любишь?

– Разумеется. Но что поделать? По-другому нельзя.

– Что мешает вам уйти, найти нормальную работу?

Похоже, Уилсон искренне удивился:

– Уйти? Это как?

Но тут прибыл его завтрак, на тарелке размером с поднос. Яичница с беконом, порция в четыре раза больше обычной для одного. Для Петры это было похоже на сердечный приступ, ожидающий, когда его съедят. Плюс вафли, чтобы уж наверняка. Будучи Лизой, она за неделю съедала меньше.

* * *

От Пятой авеню к входу протянулась черная маркиза. Швейцар в длинном зеленом пальто и черных кожаных перчатках улыбнулся и открыл ей дверь. Вестибюль был огромен. Мраморный пол устилал персидский ковер. Между дверью и лифтами было три люстры. Оба консьержа за стойкой носили темно-серую униформу с медными пуговицами и алыми эполетами.

– Я к мистеру Гилеру.

Тот, что потолще, кивнул и нажал кнопку. Дверь на другой стороне вестибюля открылась, и ее поманил какой-то мужчина. Петра узнала его: его фото показывал ей Уилсон. Кен Рэндалл, бывший нападающий «Кливленд Браунс»[11], а ныне телохранитель Леона Гилера. По словам Уилсона, уйти из спорта Рэндалла заставила серьезная травма правого колена; всегда полезно знать уязвимые места людей. Он провел ее в маленькую комнату. Внутри стояли стол, пара стульев и высоко в одном углу – камера.

– Я тебя раньше не видел.

– Мадлен заболела. Я – ее замена.

– Я должен тебя обыскать.

– Да сколько угодно!

Рэндалл обыскал ее тщательно, не то что лентяй Луисо. Затем осмотрел содержимое ее сумочки: кошелек, ключи, губная помада, карандаш для глаз, тампоны, пара черных кружевных трусов. Когда он вытащил их, их взгляды встретились. Петра улыбнулась:

– Никогда не знаешь, когда понадобится запасная пара.

После трусов Рэндалл наткнулся на маленький баллончик и теперь пытался сладить с названием на этикетке.

– Что это? Саль… сальбамол… сальбумол… нет, погоди… сальбу…

– Сальбутамол.

– Что это?

– Я – астматик. – Петра сунула руку в сумку и вытащила пластиковую насадку. – Вставляешь баллончик в ингалятор, затем дышишь через этот мундштук.

Рэндалл начал возвращать вещи в сумочку.

– Астматик, говоришь?

– Да.

Рэндалл осклабился от уха до уха:

– Небось потому, что вечно приходится стонать и задыхаться? Угадал?

Петра поднялась на лифте на четвертый этаж. Двери открылись, и ее взору предстал небольшой полукруглый атриум. Впереди двойные двери были слегка приоткрыты. Атриум вел в большой овальный зал, окруженный рифлеными колоннами. Пол был каменный, в черно-белую клетку. В центре располагался небольшой бассейн с бронзовым дельфином посередине, изо рта которого била струя воды.

– Закрой дверь, затем поверни налево и иди до конца! – крикнул ей мужской голос.

Из окон гостиной открывался потрясающий вид на Центральный парк, единственную стильную вещь из того, что ей было видно. Паркетный пол, белые кожаные диваны, картины Пикассо на стенах и золото повсюду. Не комната, а памятник безвкусице.

На Леоне Гилере была простая белая рубашка. Он снял галстук и закатал рукава, обнажив мощные предплечья, поросшие густыми черными волосами. В левой руке держал стакан: в янтарной жидкости позвякивали кубики льда. Им вторили часы «Картье», ударяясь о толстый золотой браслет.

– Я – Ева, – представилась Петра.

– А где, черт возьми, Мадлен?

– У нее грипп.

– Женщина в «Премьере» ничего не сказала об этом.

– Она не знала, пока не позвонила Мадлен. Тогда та позвонила мне.

– Ты – ее подруга?

– Мы время от времени выручаем друг дружку.

– Что у тебя за акцент, черт возьми?

Хороший вопрос, подумала Петра.

– Шведский.

Гилер вопросительно поднял брови, и Петра поняла, что была права. Более того, могла составить список скучных предубеждений в его голове.

– Значит, ты шведка?

Она кивнула. Гилер полминуты придирчиво разглядывал ее, затем презрительно фыркнул.

– Проблема? – спросила Петра.

– Да, есть одна гребаная проблема.

– Какая?

– Сорок гребаных дюймов. Вот что. У тебя сиськи не сорок дюймов. Нет, черт побери. У тебя сколько? Тридцать шесть самое большое, верно?

Петра даже бровью не повела.

– Зато натуральные.

Гилера это не позабавило и не впечатлило.

– Я же сказал ей – этой бабе в «Премьере», – что мне нужно минимум сорок дюймов. Сорок дюймов, блондинка, которая хорошо работает ртом.

Ощущая себя внутри ходячим трупом, Петра попыталась изобразить кокетство.

– По мне, два пункта из трех – не так уж и плохо. Но, похоже, ты не хочешь меня… Может, мне лучше уйти?

Гилер сделал долгий глоток из стакана и задумался.

– Не знаю. Ты делаешь все то же самое, что и Мадлен?

– Мы не сравниваем списки. Что именно?

– Я трахаю ее так, как хочу. И она позволяет мне шлепать ее.

Довольно обычная просьба, по опыту Стефани, подумала Петра. Особенно среди бизнесменов, которые целый день промучились в костюмах в своих стерильных офисах. Им мало помыкать людьми посредством меморандумов. Чтобы почувствовать себя по-настоящему могущественными, им непременно нужно измываться над кем-то; и что может быть лучше, чем унизить человека физически? И все же Петру не переставало удивлять, что эти мужланы не понимали одной простой истины: если они кого-то и унижали, то в первую очередь самих себя. Они никогда не позволяли себе такое с людьми, которые действительно что-то значили в их жизни. Они не относились так к своим фарфоровым женам – только к анонимным профессионалкам, которым платили за то, чтобы те визжали, когда их трахали, ничего при этом не чувствуя.

– У тебя с этим проблемы? – спросил Гилер.

Говори, что хочешь, тебе осталось жить пять минут.

Петра улыбнулась:

– Нет, с этим у меня нет проблем.

– Тогда дай посмотреть, что у тебя есть.

– Здесь?

– Конечно здесь. Где же еще? Или тебе мало гребаной комнаты?

Грубые словечки были предсказуемы. Время, проводимое в обществе руководителей компаний и советов благотворительных фондов, требовало компенсации, а накопившееся раздражение – выхода. Таков был его стиль, хорошо знакомый Петре. Грубые слова и общая агрессия предшествовали щипкам и шлепкам, а те, в свою очередь, – ударам кулака.

– Мне нужно сначала сходить в уборную.

– Сходишь позже.

Петра напряглась:

– Мне нужно сейчас.

Гилер хмуро посмотрел на нее и недовольно буркнул:

– Прямо по коридору, потом налево, пройдешь через восьмиугольную комнату, вторая дверь справа.

Эта мелкая капитуляция подтвердила то, что она уже знала. Хозяйка положения – она. Такие типы, как Гилер, никогда этого не замечали, что было только на руку таким женщинам, как она.

Запершись в ванной, Петра сбросила с плеч черное, до щиколоток пальто. Затем высыпала содержимое сумочки на мраморную плиту, в которую были утоплены раковины. Пальцы нащупали бирку на дне и приподняли черную пластину. Открылся небольшой тайный отсек. Пистолет в таком не спрячешь, зато легко – обоюдоострое лезвие и ручку из нержавеющей стали.

Она скрепила вместе обе части и проверила прочность соединения. Вернув пластину на место, положила назад содержимое сумочки, за исключением баллончика, который она вставила в ингалятор. Это было хитроумное изобретение умельцев из Маджента-Хаус. В баллончик можно было закачать любой газ или спрей. Таким образом, спасательное устройство превращалось в оружие, которое можно было легко пронести через обычную систему безопасности.

И, наконец, разделась догола, сунула ноги в туфли на высоких каблуках и, надев пальто, сунула нож в правый карман. Лезвие прорезало подкладку, но металлическая гарда удерживала ручку на месте, не давая ей скользнуть за подкладку. Ингалятор отправился в левый карман.

Это будет сделать легко, сказала она себе. Такой человек, как Гилер, наверняка будет только рад, видя, как она входит в комнату на высоких каблуках и распахнув пальто. Глядя, как под ним мелькает голое тело, он наверняка начнет в предвкушении пускать слюни. Это отвлечет его, пока она не подойдет достаточно близко, чтобы распылить газ «Сирень» из баллончика ему в лицо. Ослепленный и задыхающийся, он не сможет дать отпор ее кулакам, которые отправят его в нокдаун на пол. В этот момент она вытащит нож, скинет туфли и сбросит пальто. Кровавую работу лучше делать голой; пальто ей понадобится, чтобы покинуть здание, и оно должно оставаться чистым.

Сначала она, подойдя к Гилеру сзади и обхватив его голову левой рукой, правой перережет ему горло. Главное – резать как можно глубже, как учил Бойд, отводя ее руку, чтобы с первого раза перерезать трахею и голосовые связки. Второй разрез, который просто ускорит смерть, начнется в верхней части бедра и, пройдя вверх через пах, перережет бедренную артерию. Как только Гилер будет мертв, она примет душ, смоет с себя кровь, затем оденется и уйдет.

* * *

Я иду по коридору и чувствую воздух обнаженной кожей. Мои руки засунуты в карманы пальто. Левая нащупывает ингалятор, правая сжимает стальную ручку ножа. Шершавая крестовина царапает мне ладонь. Я вхожу в восьмиугольную комнату, сквозь которую должна пройти, но почему-то останавливаюсь. Верчу головой и вижу в затемненных зеркалах, которые образуют стены, свое отражение. Сбоку, со спины, спереди. Как же необычно я выгляжу: пальто, высокие каблуки, кожа… Я вновь проститутка, я вернулась туда, где и начинала. Я не вижу в этом ничего странного, и это меня расстраивает. А потом во мне что-то рвется. Притворство заканчивается.

С тех пор как я согласилась убить Гилера, меня гложет вопрос: смогу ли я? Я стараюсь его игнорировать. Я физически и морально готова к этому. Более того, я убедила себя: этот акт – необходимое зло, которое позволит мне двигаться дальше в моих поисках справедливости. Невероятная чушь! Я смотрю на моих близняшек в зеркале и вижу эту ложь в каждой из них. Проктор был храбрым человеком, и он заплатил за свою храбрость своей жизнью, но я знаю: он никогда не заплатил бы эту цену за справедливость. Сколь мерзок ни был Гилер, я не могу убить его для того, чтобы узнать, кто убил мою семью. Это не мой мир. Он принадлежит кому-то другому.

Мне с трудом верится, как далеко я зашла. Вот я, голая, в Нью-Йорке, готова распотрошить мою жертву, как рыбу. Почему я не положила этому конец в самом начале? Некая часть меня наверняка все время знала, что я не смогу это сделать. В Бразилии все было иначе. Феррейру я убила, защищая себя. Марин же, как говорится, просто попал под горячую руку. Неужели я всерьез полагала, что способна на хладнокровное убийство? Наверное, я просто надеялась, что до этого не дойдет, что ситуация чудесным образом изменится и я буду избавлена от этого неприятного дела.

Я думаю о себе, какой я была на Брюэр-стрит. Смотрю на себя в зеркало и вижу, что ушла недалеко от этого. Вижу, что очень скоро могу вернуться туда, и очень легко. Леон Гилер может не опасаться меня, я не трону его даже пальцем, и этот мой провал дарит мне свободу.

* * *

Через четырнадцать часов Петра уже была в Лондоне. Сошла с окружной линии на набережной Темзы, всего в нескольких минутах ходьбы от Маджента-Хаус. После того как вышла из квартиры Леона Гилера, она была готова к тому, что кто-то – кто угодно – в любой момент перехватит ее. Даже одеваясь в ванной, почти ожидала, что Гилер крикнет ей, чтобы она поторопилась. Одевшись, Петра тихонько выскользнула из квартиры и вызвала лифт. Секунды ожидания показались ей вечностью. В вестибюле Рэндалл удивленно посмотрел на нее – он явно не ожидал увидеть ее так скоро. Она упредила его вопрос, сказав со скорбной улыбкой:

– Маловато силикона.

Похоже, он понял.

Выйдя на улицу, Петра повернула налево, а не направо, как велел ей Уилсон, а затем перешла на бег. Где-то по пути в отель она потеряла парик. Вернувшись наконец в номер, поспешно собрала вещи. Затем, сдав ключи, вышла из отеля и поймала такси в аэропорт имени Кеннеди. Странно, но ее так никто и не остановил. В аэропорт она приехала слишком рано, регистрация на рейс еще не началась. Ей было страшно, что это позволит кому-то ее догнать. Но нет, вновь никого. Лишь только когда самолет был уже в воздухе, этот страх начал отступать, сменившись чувством эйфории. Петра была слишком возбуждена, чтобы хотя бы пару часов поспать в этом коротком ночном перелете. Ей предстояло обдумать слишком много вариантов развития событий, один из которых состоял в том, чтобы просто исчезнуть. Впрочем, в конце концов, она отказалась от этого варианта, решив, что ей лучше противостоять Александеру лицом к лицу. Пусть он знает: его угрозы больше не пугают ее, она самостоятельный человек, и если он не оставит ее в покое, она может укусить.

И вот теперь, в нескольких минутах ходьбы от его логова, Петра ощутила прилив адреналина. Она валилась с ног от усталости, но это лишь усиливало легкое головокружение, которое эйфория спровоцировала в ней.

Петра воспользовалась входом с Лоуэр-Роберт-стрит. Набрав свой персональный код, на секунду застыла в ожидании. Щелкнул замок, и она вошла. Внутри поднялась по лестнице, а затем прошла по коридору к кабинету Александера. Увидев ее, Маргарет испуганно вздрогнула.

– Стефани… Что вы здесь делаете? Вам туда нельзя…

Петра распахнула дверь. Офис был пуст. Она вернулась в приемную.

– Где он?

– Внизу. В конференц-зале.

Сидя на дальнем конце овального стола, Александер курил. Перед ним не было никаких бумаг, лишь пепельница и пульт дистанционного управления от девяти телевизоров справа от него. Все девять выключены. На большом экране позади него никаких картинок. Свет приглушен.

Петра собиралась войти и произнести свою речь, прежде чем он успеет сказать хотя бы слово. Увы, окружающая обстановка выбила ее из колеи. Она огляделась по сторонам, ожидая, что кто-то материализуется за ее спиной. Но нет, вновь никого.

– Может, ты все же закроешь дверь? – спросил Александер.

– Я ненадолго.

Он пожал плечами:

– Честно говоря, я удивлен, что ты вообще потрудилась приехать сюда. Никто не думал, что ты объявишься, хотя у меня было такое подозрение.

– Я хотела, чтобы вы услышали все из моих уст.

– Я так и подумал.

Не желая, чтобы кто-то услышал их разговор – точнее, ее угрозы, – Петра закрыла дверь и приблизилась к столу.

– Полагаю, вы в курсе того, что произошло. Уилсон уже наверняка доложил.

– Верно. И, похоже, поздравления будут уместны.

Петра нахмурилась.

– Поздравления с чем?

Александер глубоко затянулся сигаретой и медленно выдохнул голубой дымок. Тот повис перед его лицом, словно танцующая вуаль.

– Жестокая работа, и хорошо сделана.

Взяв в руки пульт дистанционного управления, он, не спуская с Петры глаз, легким движением запястья навел его на девять телевизионных мониторов справа от него. Экраны ожили, но лишь на одном из них появилась картинка. Остальные просто оставались синими.

Александер приглушил звук. В углу экрана появился логотип Си-эн-эн. За ним, среди дымящихся обломков копошились пожарные и парамедики. Ошеломленные люди бесцельно блуждали среди брошенных автомобилей, их пустые лица то и дело высвечивали мигалки машин аварийных служб. Затем на экране возникли кадры, сделанные с вертолета. В объективе камеры был мост. С его середины поднимались клубы черного дыма. Описав дугу, вертолет пошел на второй заход, в кадре появились небоскребы Манхэттена. Затем весь экран занял заголовок «Срочная новость», за которым последовали подробности: «ПЯТЕРО УБИТЫХ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА НА МОСТУ КУИНСБОРО».

Петра повернулась к Александеру.

– Ничего не понимаю. Что это?

– Не можешь догадаться?

– Бомба на мосту Куинсборо?

– Нет. Запись, которую ты смотришь, была сделана вчера вечером. А вот это – то, что происходит сейчас.

Александер нажал кнопку, и еще один из экранов ожил. Он включил звук. Вновь Си-эн-эн. Но на этот раз это была телестудия в Атланте. За столом сидели два диктора. Говорила женщина, худая, самоуверенная, в дорогом костюме; мужской «манекен» слева от нее выглядел скромнее и серьезнее.

«ФБР оказывает помощь Департаменту полиции Нью-Йорка в поисках террористов, подложивших вчера вечером бомбу на мосту Куинсборо, взрыв которой унес жизни медиамагната Леона Гилера и троих из пятерых его детей. При взрыве также погиб Кен Рэндалл, водитель и телохранитель Гилера, бывший нападающий команды «Кливленд Браунс». Взрыв на мосту также повлек за собой массовое столкновение автомобилей, в результате чего тринадцать человек получили травмы разной степени тяжести. Четверо пострадавших находятся в тяжелом состоянии. Выступая ранее на Си-эн-эн, капитан Ричард Росс из Департамента полиции Нью-Йорка сказал, что это чудо, что погибли всего пять человек».

В телевизоре Росс орал в микрофон, стараясь перекричать сирены и стрекот вертолетных винтов.

«Там могло быть двадцать, а то и все тридцать трупов».

Александер вновь приглушил звук. С Петрой делать это не понадобилось. На какое-то время она лишилась дара речи.

– А ты чего ожидала? – спросил он ее. – Что мы упустим такую возможность? Что позволим тебе уйти и все профукаем? – И взял с пепельницы сигарету.

– Как? – прошептала она.

– Так же, как мы устранили Григория Исмаилова. Автомобильная бомба, приводимая в действие ртутным включателем. В данном случае – в сочетании с таймером.

– Уилсон?

Александер кивнул:

– Он подозревал, что ты не сумеешь довести дело до конца, поэтому на всякий случай мы разработали резервный план.

Эндрю Уилсон, в его мешковатом костюме и с плохими зубами. Она представила его дом в Суррее, его некрасивую жену и трех их неуклюжих детей, шторы, которые не подходят по тону к дивану, и то, как по случаю воскресенья они едят на обед ростбиф.

Глаза Петры по-прежнему были прикованы к лицам на экранах.

– Три ребенка…

– Знаю.

Чувствуя, как внутри у нее закипает злость, она повернулась к Александеру:

– Что вы хотите сказать этим «знаю»?

– То, что их не должно было быть в автомобиле. Жена Гилера находилась в Нью-Йорке со всеми пятерыми детьми. Гилер направлялся в особняк на Лонг-Айленде, чтобы проведать мать. В последний момент он решил взять с собой трех старших детей. Мы даже не знали об этом, пока оно не произошло.

– И вы считаете, что это вас оправдывает?

– Я не оправдываюсь. Я рассказываю тебе, что произошло. Трагическое стечение обстоятельств. Бомбы не смотрят, кого убивают. Они уносят жизни невинных людей, так что теперь у нас пять мертвецов, а не один.

– Ублюдок!

– Только не надо возлагать вину на меня. – Бледные водянистые глаза Александера были начисто лишены сочувствия. – Сделай ты свою работу, Гилер все равно был бы мертв, зато трое детей остались бы живы. Подумай об этом.

– Да пошел ты!..

– Можешь говорить что угодно, но это правда, и ты это знаешь.

Петра из последних сил старалась сдерживать гнев.

– С меня довольно.

Александер стряхнул пепел в пепельницу.

– Ты знаешь, что это невозможно.

– Все понятно. Вы думаете, ваши угрозы мне страшны? Попробуйте. Посмотрим, что произойдет. Мне наплевать, я готова рискнуть. Может, я даже воспользуюсь против вас чем-то из той замечательной подготовки, которую вы мне дали. Вы не можете мне угрожать. Уже нет.

– Это не гольф-клуб. Здесь нельзя просто взять и прекратить членство, потому что ты не хочешь больше играть. Ты – Петра Рейтер.

– Когда я выйду из этой двери, вы больше никогда меня не увидите.

Александер поднял глаза и встретился с ней взглядом.

– Как я уже сказал, бомбы часто убивают не того, кого надо. Погибают невинные люди, другие теряют родных и близких… Кому, как не тебе, это знать. В конце концов, однажды это уже случилось с тобой.

Он попал в самое уязвимое место. Петра отказывалась понять, как можно быть таким бессердечным и одновременно таким спокойным.

– Вы не человек, вы произведение искусства.

– Это может повториться, – ответил Александер.

Из нее мгновенно испарились остатки энергии.

– Это как?

– Твой брат. Его жена. Трое их детей.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы до конца осознать угрозу.

– Даже вы не опуститесь до такой низости.

Александер потушил сигарету.

– Не веришь? Надо чаще смотреть телевизор.

20

Петра насквозь промокла и продрогла до костей. Она несколько раз ударила кулаком по прочной деревянной двери. Вновь никакого ответа. Перешла к окну справа. Протерев окоченевшими пальцами оконное стекло, заглянула в щель между штор. Лампа на столе за креслом была зажжена, заливая комнату тусклым светом, но сама комната, похоже, была пуста. Свет стал первым намеком тепла, который ей встретился за долгие часы. Она начала постукивать по окну и даже попыталась позвать на помощь, но мышцы лица окоченели от холода. Струи дождя продолжали стегать ее по спине, слабое постукивание костяшек пальцев по стеклу поглотил ветер.

Петра почувствовала, что рядом кто-то есть, еще до того, как услышала хруст тяжелых ботинок по гравию. Она медленно повернулась. И тотчас же узнала нацеленный на нее пистолет – «ЗИГ-Зауэр P210–6».

– Я не принимаю гостей среди ночи, – сказал Иэн Бойд, с прищуром глядя на нее сквозь дождь. – Что ты здесь делаешь?

* * *

Даже согревшись, она продолжала дрожать. Физическое онемение прошло, но мысли и чувства оставались заморожены. Прошел час. Они сидели на кухне Бойда. Он налил ей очередную чашку чая с сахаром и молоком. Завернутая в одеяла, Петра тупо смотрела на датчик температуры на передней панели плиты.

Бойд поставил кружку на стол и сел с ней рядом. К ее лицу поднимался пар, и его влажное тепло было ей приятно.

– Что случилось?

Петра лишь молча посмотрела ему в глаза. В этом каменном молчании она провела остаток вечера. Бойд перестал ее расспрашивать, но продолжал говорить, рассказывая ей, как прошел летний сезон, как он сам продолжал покорять скалы, на которых она демонстрировала чудеса силы и ловкости, о том, что в последние дни погода была более сырой и холодной, чем обычно. Петра слышала его, но не слушала.

* * *

Когда она проснулась, было темно и холодно. Ее мутило, свинцовые судороги вынуждали ее сжаться в плотный комок. Она тупо смотрела во мрак, ничего не видя, ничего не чувствуя.

Больше всего угнетало осознание того, что архитектором ее нынешнего незавидного положения была она сама. Александер был верен своему слову. Он пытался ее отговорить. Предупреждал об ужасах, ждавших впереди, и о невозможности отступления. Умолял ее выбрать настоящую жизнь. Но она настояла на своем. Она была готова ко всему. Сейчас ей это казалось верхом самонадеянности. Подавленность, обволакивающая ее своим коконом, была неизбежной и неустранимой, как и судьба, ждавшая ее впереди. Пока Халил жив, она привязана к Александеру, и это нужно принять как данность.

Два дня Петра плыла по течению. В иные моменты она ощущала сокрушительный вес депрессии едва ли не телом. Ей было трудно стоять, тяжело дышать, невозможно сопротивляться. Она ушла в себя, отгородилась от мира. Сжаться в комок в тепле утробы – это ощущение было ей хорошо известно. Это был акт отчаяния.

* * *

Третье утро также принесло с собой проливной дождь. Свирепый и ледяной, подгоняемый ветром, он был типичен для Шотландии в это время года. Петра облачилась в запасную одежду, оставленную Бойдом в ее комнате в первое утро: старые джинсы, которые были ей слегка велики, но слишком тесны для него самого, футболку, плотную шерстяную рубашку и мешковатый свитер с высоким горлом. Петра предположила, что это вещи его покойной жены.

Открыв в первое утро глаза, она не узнала мир вокруг себя. Детали предыдущего дня просочились сквозь сито памяти не сразу: паника, желание бежать, сделанный ею выбор. Бойд. Странный выбор, так как Бойд был одним из них. И все же ей казалось, что она может ему доверять. Петра прилетела в Инвернесс, поездом добралась до Лэрга, где села в автобус до Дарнесса. Водитель заволновался, когда она потребовала, чтобы тот высадил ее на обочине дороги. Он начал пугать ее непогодой и темнотой, но она была непреклонна. Дождавшись, когда красные задние огни исчезли в ночи, по неровной тропинке направилась к озеру Бойда. В ее сознании эти детали, хотя и свежие, слились в размытое пятно.

Петра была слишком взбудоражена эмоционально, чтобы мыслить ясно и трезво. В течение первых двух дней, которые она провела под опекой Бойда, путаница в голове сохранялась. Способность сосредоточиться отшибло начисто. Она поймала себя на том, что ее бросает из одной крайности в другую, от крайнего возбуждения к полной летаргии. Бойд, похоже, узнал эти признаки и не подталкивал ее вопросами или указаниями. Он был готов терпеливо ждать.

На третье утро они вновь сидели в его кухне. Бойд готовил кашу, которая когда-то вызывала у нее омерзение, зато теперь – патологический, неуемный аппетит. Он стоял к ней спиной.

– Я думала, что смогу жить так, но я ошиблась, – сказала Петра.

Он даже не обернулся.

– Что случилось?

– Ты слышал про Нью-Йорк?

– Нет.

– Ты уже сообщил Александеру?

– Нет.

– А собираешься?

– Не знаю.

Петра заметила, что ее руки дрожат.

– Мне не хватает духа. Когда это нужно.

Бойд обернулся и поставил перед ней миску с ка- шей.

– Вот. Съешь это.

Она посмотрела на него.

– Я должна исчезнуть.

– Ешь.

Как всегда, Петра подчинялась. Бойд наблюдал за ней. Он приготовил для них обоих чай, и когда она доела свою кашу, сказал: