Я смотрела на них и думала: знают они или нет? Понимают, что он и в самом деле убийца? Или он убедил их, что его оклеветали?
А если понимают, неужели им все равно?
Не могу объяснить, зачем я провела на чердаке двое суток. Когда Олег уходил в дом, меня начинало ломать. «Покажись, сволочь, покажись!» Я бормотала это, прижимаясь носом к пыльному стеклу. И когда он и в самом деле показывался в саду, меня охватывало облегчение.
Он здесь.
Никуда не делся.
На второй день я стала представлять, что убиваю его. Стреляю, как снайпер в фильмах… Я прицеливалась, зажмуривала глаз, наводила вытянутый палец, как ствол, на лицо Олега… Паф! Нет, лучше в грудь. Паф! Я изрешетила его. Я палила ему в ноги, в живот и в пах. Простреливала коленные чашечки.
Именно тогда ко мне пришло понимание, что этого недостаточно. Нельзя его просто убить! Он не заслужил быстрой смерти. Выстрел в голову – это подарок.
Я торчала на пустом чердаке, где воняло мышиным пометом, и думала о том, чего хочу по-настоящему.
Хочу, чтобы Олег мучился и знал, за что именно. И еще чтобы он знал, кто его терзает.
Как долго?
Наверное, неделю. Может быть, две. Но каждую минуту из этих двух недель его должно трясти от страха.
Пожалуй, это меня бы устроило.
Прежде я воображала, как убиваю его. Прохожу мимо и втыкаю в его брюхо нож. Или стреляю – так же, как сегодня, только по-настоящему. На чердаке стало понятно, что ничего подобного не произойдет.
Я убью его иначе.
В понедельник я написала заявление на увольнение. Мне казалось, в любую секунду, пока я торчу за стойкой, Олег может исчезнуть. Я выдавала полотенца – и представляла, как он уходит из дома с рюкзаком за спиной. Теряется в лесу, в горах, на берегу океана… Эта навязчивая мысль меня измучила. Даже Воропаев заметил, что со мной творится что-то неладное. Я бездумно соврала, что боюсь снова провалиться и не поступить в институт. «До экзаменов еще очень далеко», – сказал Воропаев, странно посмотрев на меня.
Даже времена года куда-то исчезли. Остались только мы вдвоем с Олегом, будто дети, вскарабкавшиеся на карусель и выбравшие себе по лошадке. Олег меня не замечает. Я сижу прямо за ним. Карусель несется все быстрее, мне приходится крепче держаться за гриву своего коня, и все, что я вижу, – это спину впереди сидящего всадника.
После увольнения я неделю провела в соседнем доме. Олег пинал балду. Бухал с приятелями. Изредка куда-то уходил. Я не могла следить за ним – меня мигом бы спалили, – так что приходилось ждать его возвращения.
Я тупо сидела и пялилась в окно. Ела тушенку из банки. Пила воду.
Вокруг кружили мухи. Пыль рассеивалась в столбе света, как песок в воде.
Бессмысленное время. Целые часы, ухнувшие в пустоту.
Но я не могла оттуда уйти. Меня тянуло в полузаброшенный дом, как магнитом.
За эти дни стало окончательно ясно, что весь мой план – просто дерьмо.
На что я рассчитывала? Мне казалось, я буду следить за Олегом, узнаю все о его жизни, а потом придумаю жестокую месть – и исполню ее.
Уже на второй день чердачной вахты я поняла, что осуществить задуманное невозможно. Как проследить за Олегом, если он знает меня в лицо?
Все это было тупостью с самого начала!
Мой потолок – это и впрямь пырнуть его ножом.
А ведь я уже начала представлять, как похищу его! Воображала, что открываю багажник машины, а внутри лежит, скрючившись, Олег со связанными руками и черной полосой изоленты на месте рта. Надо было меньше смотреть глупых фильмов!
Я ни на что не способна. Пустое место. Мне стоит вернуться к отцу и делать то, что он скажет. А еще лучше – превратиться в подобие матери. Зря я отказывалась от наркоты, которую предлагал папаша!
Пискнул телефон. «Нужно поговорить», – написал Воропаев. Знаю я, чего он хочет. «Переезжай ко мне, места хватит. Хотя бы попробуем!» Он уже заговаривал об этом, с каждым разом все настойчивее.
Я обхватила голову руками. Что мне делать?! У меня было четыре года на подготовку – и чего я добилась?
Я ничем не помогла Вике, когда она была жива. И не могу отомстить за нее теперь, когда она мертва.
Если бы я верила в бога, я бы стала молиться. Но вместо бога у меня был Карамазов. Дима-дед, добренький, любимый, хороший! Ты меня защищал все мое детство! Только благодаря тебе и Вике я выросла хоть немножко человеком, а не таким же отродьем, как мой отец! Пожалуйста, помоги мне! Это в последний раз – и больше я тебя ни о чем не попрошу!..
Шаги на лестнице.
Я прислушивалась в изумлении, даже не пытаясь спрятаться. Кто-то проник в дом, но точно не через дверь – я бы увидела людей или подъезжающую машину! Значит, это не хозяева.
Поднимался кто-то грузный, тяжелый.
Воропаев?!
Или Олег?
Карамазов не мог бы забраться по крутой лестнице, даже если бы он магическим образом материализовался в сенях.
Складной нож скользнул в мою ладонь. Я нажала на кнопку, и выскочило лезвие. Я ждала, сжимая рукоять, почти обрадовавшись, что наконец-то можно будет действовать, а не тухнуть у окна.
Человек, поднимавшийся на чердак, остановился.
– Давай ты не будешь ничем в меня кидать, ладно? Я просто хочу поговорить.
Я настороженно молчала. Голос вроде незнакомый… Это кто еще такой?
– Просто поговорить, – повторил он.
Над люком показалась голова. Затем руки. Ладони уперлись в края, и гость вытолкнул себя целиком. Встал в полный рост и сразу расчихался.
Я молча смотрела на него, не веря своим глазам.
– Я без оружия! – Он поднял испачканные руки вверх. – Ну и духота… Давай, может, спустимся? Там хоть есть чем дышать.
Три часа спустя я вышла из дома, почти не скрываясь. На моем лице играла широкая улыбка. Так легко я себя не чувствовала с того времени, как мы с Воропаевым ходили в поход. Да, теперь мне было чем дышать!
У меня появился союзник.
Глава девятая. Год спустя
Олег задержался в родном городе ненадолго. Я не зря боялась, что он может слинять в любой момент. В конце концов так и произошло. Он ушел: правда, не с рюкзаком, а с чемоданом, и до вокзала его доставило такси.
Переезд в столицу. Новая работа. Женитьба.
Он успешно реализовывал свой план построения счастливой жизни. Вернее, мой план! Это я напророчила Олегу благополучное существование. Вскоре они примутся рожать детей, ездить на море и размещать фотки с младенцем, у которого обязательно будет заблюрено личико.
Вот бы бросить ему в комменты фото моей сестры из морга! И ничего не блюрить.
Но я знала, что до этого не дойдет. Мне нужно успеть до того, как он обрюхатит свою нынешнюю бабу.
Беременные тетки – мое слабое место. При виде женщины с пузом на меня что-то находило. Я переставала нормально соображать и больше всего хотела смыться куда-нибудь и забиться в дальний угол. На жене Олега слишком многое было завязано, чтобы я могла позволить себе эту тактику.
Мне передали фотографии с их свадьбы. Расписались они без всяких торжеств. Невеста пришла в загс в джинсах, голубом свитерке и с венком, сплетенным из тепличных ромашек и колокольчиков. Олег был в брюках и рубашке, но рядом с ней все равно смотрелся простовато.
Когда я уехала вслед за Олегом, у меня не хватило духу нормально попрощаться с Воропаевым. Я написала ему письмо и оставила на столе. В письме говорилось, что я собираюсь поступать в московский институт. Расставание разобьет мне сердце, у меня нет сил обнять тебя, зная, что это в последний раз и больше мы не увидимся… И всякое бла-бла-бла в таком духе.
Надеюсь, Воропаев не обливался слезами над этим посланием.
Хочется верить, что он разозлился, пошел в клуб и снял одну из тех сисястых швабр, которые строили ему глазки. Он всегда нравился бабам. Странно, что до меня он так долго был один.
Велика вероятность, что Воропаев припрется по адресу, где якобы я проживала с матерью и бабкой. Ну что ж… Одним разочарованием в жизни простого опера будет больше!
Но, если начистоту, мне этого не хотелось. Я не на шутку привязалась к Кириллу, пока мы были вместе. Так что, может, не все в моем письме было враньем.
К маю у меня всё было готово. Теперь мой замысел был не призрачным облаком, в котором клубились мечты, а проектом здания. Я вдумчиво рассматривала его, выискивая слабые места.
Их хватало.
Но я больше ничего не боялась.
Три этажа. Три шага – и я на крыше дома: стою победителем, раскинув руки. Я очень долго к этому шла, черт возьми. Пока Олег работал, выпивал, торчал в барах с друзьями, покупал себе шмотки, водил подружку в кино, трахался, ужинал – в общем, пока он просто жил, я готовилась. Все это время. Каждый час. Эти пять лет были предварительной жизнью перед той, настоящей, которая случится, когда эта тварь будет наказана по заслугам.
Итак, три шага.
Мой сообщник этот план не поддерживал. Даже пытался меня отговорить. Ну, с таким же успехом он пытался бы требовать у деревьев, чтобы ветер не дул. Моя жизнь сама по себе больше не имела никакого смысла. Только в связке с Олегом.
Забавно: я полностью зависела от него. А он об этом даже не догадывался.
Шаг первый: мне нужна его жена. Олег по уши втюрился, иначе не предложил бы этой милой мышке выйти за него замуж. На богачку или дочурку губернатора она ну никак не тянула.
Пусть он подергается, когда она исчезнет.
Съемная квартира оплачена на три месяца вперед. Отсюда удобно следить за Олегом. Когда необходимость в слежке отпадет, я оставлю его жену здесь, с кляпом во рту, прикованной к батарее. Соберу вещи – и поминай как звали.
Видите, как просто? Мне даже не нужно ее убивать. Она умрет сама от голода в доме, где ее криков никто не услышит. Да, ее смерть будет мучительна – но разве смерть Вики была легкой? Нет, мне не было жалко эту женщину. Считайте, она сама пристегнула себя наручниками к батарее, когда нацепила венок и отправилась в загс под руку со своим уродом.
Шаг второй: я поймаю Олега. Приманкой послужит его жена – к тому времени уже мертвая. Но ему-то об этом откуда знать? Он будет измучен и измотан бесплодными поисками, общением с ментами, которые ничего не смогут ему сказать, потому что в нашем районе нет пока ни одной рабочей камеры. Он очумеет от неизвестности. Где она? Убита? Изнасилована? Закопана в лесопарке? Умирает в больнице? Люди в стрессе принимают неверные решения – так мне объяснял Карамазов. Олег пойдет за призраком своей жены, как Орфей за Эвридикой.
Только вместо Аида в аду его буду ждать я.
И мне останется лишь один-единственный шаг. Рассказать ему обо всем – а потом убить.
По-моему, отлично придумано!
Я наконец стану свободной. Моя сестра упокоится с миром – так, кажется, говорят в фильмах.
Большего мне и не нужно.
Заманить жену Олега в снятую мной квартиру оказалось проще простого.
С домом мне несказанно повезло. Он, собственно, был полноценным участником моего плана. Из шестидесяти квартир в нашем подъезде заселено от силы пять. Остальные либо стоят пустые, либо в них идет ремонт.
С раннего утра до позднего вечера, а зачастую и ночью, вокруг долбят, сверлят, грохочут, стучат… Эта дикая музыка заполняет коридоры и вырывается наружу сквозь распахнутые окна. Я-то под нее засыпаю как убитая. А вот как ее выносят другие бедолаги… Знаю, что верхний жилец, не выдержав, съехал в хостел. Это мне было только на руку.
Рабочие бригады сменяют друг друга чуть ли не каждую неделю. Время от времени в какую-нибудь из квартир наведываются хозяева, устраивают строителям разнос и выгоняют их. На пару недель ремонт в отдельно взятой бетонной коробочке затихает, а затем появляется новая бригада.
Мой замысел сложился окончательно, когда я заметила, что доставщики стройматериалов приезжают строго после одиннадцати. Как будто в утренние часы их могут растерзать штукатуры-зомби.
Все прошло как по маслу.
Я довольно легко втащила эту женщину в квартиру. На случай, если она придет в себя, у меня в кармане лежал кастет. Чем-чем, а им я пользоваться умею.
Но она провалялась без сознания почти два часа. Я успела вытащить ее телефон, сунула его в карман, неспешно дошла до лесопарка и выбрала дорожку, ведущую к озеру. Встав подальше от рыбаков, я выбросила телефон в воду. Он мило булькнул на прощанье. Симку я заранее вытащила и на обратном пути уронила в открытый канализационный люк.
Когда я вернулась, жена Олега все еще валялась без сознания. Сопля… Даром что бегает каждый день.
Я сходила на кухню, заварила чай. Вернулась, села на матрас, брошенный в углу, неспешно выпила чай, рассматривая свою жертву и настраивая себя.
Если она выбрала Олега в мужья, значит, в ней есть какой-то изъян. Нормальная женщина не купилась бы на бывшего уголовника!
Она такая же, как он. Просто тупая кукла, не человек. Бледная светловолосая кукла, довольно миловидная. У Олега по-прежнему хороший вкус! Хотя, конечно, рядом с Викой она и рядом не стояла. Смешно даже сравнивать!
Я отставила в сторону пустую чашку. От звука кукла вздрогнула и открыла глаза.
– Привет, Полина! – сказала я.
Глава десятая
Тряпку я положила поблизости, чтобы заткнуть ей рот, если начнет верещать. Но она и не пискнула. Уставилась на меня: глазищи в пол-лица, моргает как заведенная. Затем обвела взглядом комнату.
Смотри, смотри… Можешь даже составить мой фоторобот. Тебе все равно некому будет меня описать.
Она попыталась привстать, и вот тут-то случился конфуз. Правое запястье у нее было пристегнуто к батарее. Жена Олега подергала рукой, словно наручник мог расстегнуться, и снова взглянула на меня.
И опять ни воплей, ни идиотских вопросов.
– Можно мне воды?
Я кинула бутылку ей на колени.
Она выпила половину, установила бутылку между ног, тщательно завинтила крышку. Надо думать, ее мозги вскипели от напряжения. Зачем ее похитили? Почему ее держит прикованной женщина, а не мужчина? А может, я напарница сексуального маньяка, которая добывает для него жертв?
– У моего мужа нет денег. Ты зря тратишь время.
А, вот оно что. Решила, что я потребую за нее выкуп. Стоило промолчать, но я не удержалась:
– Серьезно? У монтажника нет денег? Кто бы мог подумать, елы-палы! Ты меня поразила в самое сердце.
– Я знаю, зачем ты все это делаешь, – сказала жена Олега и вытерла вспотевший лоб. Она довольно чужеродно смотрелась в этой комнате в своем щегольском спортивном трико, футболке и длинном расстегнутом худи – серо-голубом, под цвет глаз. – Слушай, это нелепо, честное слово. Подумай сама: зачем Олегу рассказывать моему мужу, куда он спрятал деньги? Даже если это он их украл… Пожалуйста, отпусти меня! Я никому ничего не скажу.
Я прищурилась.
– У меня для тебя сюрприз. – Мой голос охрип от злости. – Твой муж, дура ты набитая, это и есть Олег.
Она нахмурилась.
– Его зовут Антон.
– Твоего мужа до переезда в Москву звали Олег Макеев! – При слове «Макеев» она вздрогнула, и я заинтересовалась: – О как! Неужели он тебе рассказал, почему сменил имя и фамилию? Интересно послушать!
– Моего мужа зовут Антон Мисевич, – упрямо сказала она. – Он ничего не менял. Послушай… Как тебя зовут?
– Не твое собачье дело!
Она закусила губу. Помолчала, что-то обдумывая, и наконец решилась.
– Мой муж – честный и порядочный человек. Он мне все рассказал. Я знаю, вы все считаете, что он познакомился в колонии с парнем, который ограбил инкассаторов, и тот ему признался, куда спрятал деньги… Но это неправда!
– Мы все?
– Да, да, вы все! Ты и все эти люди, которые притворялись его семьей… Эти папы, мамы, сестры…
Мне показалось, я начала улавливать логику в ее ахинее. Вытащив телефон, я сунула ей под нос фотографию.
– Ты про этих людей?
Она нахмурилась, разглядывая их, и кивнула:
– Да, это они…
– Ты совсем пустоголовая. Это его родная семья, ясно? Иван, Лариса, Люба, Надя… – Я поочередно тыкала в загорелые лица. – И детей еще штук пять, может, шесть.
– Это не его семья! Отец и мать Антона умерли, я могу назвать кладбище, на котором они похоронены…
– Твоего урода зовут Олег!
– Я была у них дома!
– На кладбище?
– В Искитиме!
– Кладбище в Искитиме? – Я расхохоталась. – Ты запредельная дура, конечно. Тебя даже не жалко.
Она дернулась и замолчала.
Я вернулась на свой матрас. Надо было заткнуть ей рот кляпом и уйти, но я жутко устала после всей этой беготни сначала с книгами и неподвижным телом, а затем с ее телефоном. Мне хотелось просто молча полежать.
Но эта сука не могла сидеть тихо и держать язык за зубами.
– Пожалуйста, послушай меня! – Рядом начали штробить, и она заговорила громче: – Послушай! Здесь какая-то ошибка! Ты принимаешь меня не за того человека! И моего мужа тоже! Он не сделал ничего плохого. Еще можно все исправить, если ты отпустишь меня…
Все, я больше не могла это выносить.
– Можно исправить? – тихо спросила я и встала. – МОЖНО ИСПРАВИТЬ? Твой муж убил мою сестру! Он держал ее под водой, пока она не захлебнулась. А знаешь, почему ему это удалось? – Голос у меня дрожал от бешенства. Я нависла над девкой. – Потому что она рожала! Въезжаешь? Она не могла сопротивляться! Он утопил сначала ее, а потом ребенка! Их общего ребенка, которого он же ей и сделал за девять месяцев до этого! А теперь скажи мне, что здесь можно исправить, тупая ты тварь?!
Я едва удержалась, чтобы не схватить ее за уши и не начать колотить башкой об стену.
– Ты осталась одна после смерти сестры?
Я вздрогнула.
Девка смотрела на меня снизу вверх. Лучше бы ей втянуть голову в плечи и зажмуриться, но она этого не сделала.
– Ты осталась одна?
Точно так же на меня смотрела Вика. Как взрослый смотрит на ребенка.
Я отшатнулась.
Единственное, что было хорошего в моей семье, – это Вика. Я обитала на мусорной куче, питалась объедками, вела себя как свинья – и все остальные вели себя так же. Дрянь, гниение и плесень. Когда купаешься в грязи, быстро забываешь, что в мире есть что-то другое. Встречные видятся не людьми, а такими же свиньями, разве что некоторые маскируются получше. Но у каждого из-под маски лезет гнусное рыло с клыками.
Моя сестра была сделана из другого теста. Она была как тихое пение скрипки среди хрюканья и гогота. Ты слышал музыку и поднимался с карачек на колени, а потом вставал, пошатываясь. Только благодаря этому во мне сохранялось что-то хорошее.
Были ли у Вики недостатки? У нее была чертова прорва недостатков! Она была дура, не разглядевшая в своем парне конченого урода. Доверчивая идиотка, – и этого я до сих пор не могу ей простить. Упертая, твердолобая. Из тех, что до старости тащатся в одной колее, будто дряхлые лошади, не способные даже поднять головы, чтобы оглядеть вспаханное поле.
Но вот какое дело: она никому не причиняла зла, моя упрямая старшая сестра. Ни единой живой душе. Никогда. И я уверена, не сумела бы этого сделать, даже если бы прожила еще девяносто лет.
Девка, скорчившаяся возле батареи, смотрела на меня глазами Вики. Они ни в чем не были похожи! И все же меня разрывало на части от узнавания. Я твердила себе, что это подделка, мерзкая фальшивка! Меня душили слезы и одновременно хотелось разнести здесь все к чертовой матери.
Зачем она так смотрит?!
Я ее ударила. Она до последнего не ожидала, что я это сделаю, и когда я занесла над ней руку, продолжала смотреть с тем же испуганным недоумением, – будто собака, которую никогда в жизни не били, и она пытается понять, отчего хозяин приближается вразвалочку с палкой в руке. Может быть, мы поиграем, мой добрый хозяин?
Удар вышел смачный. Башка у нее мотнулась так, что девка влепилась щекой в батарею. Она вскрикнула и вжала голову в плечи. Скула мгновенно вспухла.
Господи, я чуть не кинулась за льдом, чтобы приложить ей к ушибленному месту!
В тот миг я поняла, что должна убить ее. Прямо сейчас. Иначе все полетит к черту, весь мой продуманный трехэтажный план. Плевать, что она еще нужна мне, чтобы приманить Олега! Что-нибудь придумаю! Но от девки нужно избавиться немедленно. Она все испортит.
Нож? Очень грязно! Хотя какая разница… Смотреть на нее было невыносимо – словно мне царапали сердце ржавым гвоздем. Если она исчезнет, мне станет легче… легче…
Теперь девка таращилась на меня с ужасом и что-то бормотала, но ее слова заглушал нарастающий звон в моей голове. Распахнуть окно, перевеситься наружу и блевать, пока из меня не вывалятся все кишки и в башке не наступит благословенная тишина, – вот чего мне хотелось больше всего. Тошнота была непереносимой. Я сглотнула, вытерла лоб. Он был влажный и холодный, и я вздрогнула, как если бы дотронулась до трупа.
Нет, я живая! Труп сидит передо мной и смотрит огромными глазами, глупыми, как у пупса.
Я сходила на кухню и вернулась с ножом. Вокруг колошматили, долбили, стучали, вгрызались в стены, и мне чудилось, будто это я – недостроенный дом, но тело мое не создается, а рушится. Сверло вгрызается в кости, плитку приколачивают прямо к векам. Скоро я ослепну и сдохну, искореженная, в муках.
Жена Олега заплакала. Она даже не пыталась рваться, тупая жертвенная овца. Не заорала, не стала бить наручниками о батарею, как сделала бы я на ее месте.
Я подступила к ней с ножом и замахнулась.
Давай же, шевелись! Цепляйся за все шансы, даже мизерные! Не сдавайся, черт тебя возьми! Если бы моя сестра сопротивлялась, быть может, она была бы еще жива! И мы не оказались бы здесь, понимаешь ты, бессмысленная корова?
Яростный оркестр из молотков, дрелей и перфораторов наяривал что-то безумное, и дом плясал и раскачивался, как пьяница на свадьбе, и меня раскачивало вместе с ним. Я пыталась заорать, отсрочить смерть этой идиотки… Но вместо крика из меня фонтаном выплеснулась рвота. Я едва успела отскочить.
Не знаю, теряла ли я сознание или следующие минуты просто изгладились из памяти. Когда я пришла в себя, то увидела, что стою на коленях, лицом к стене. Ножа в моей руке не было. За спиной была тишина.
И голова моя тоже наполнилась тишиной. Как колодец – темными водами.
Нет ножа.
За спиной тихо.
Ни плача.
Ни вздоха.
Я простояла так, кажется, не меньше пяти минут. При мысли о том, чтобы обернуться, меня трясло.
Пока я не посмотрела, все поправимо. Но когда я увижу тело с перерезанным горлом, будет поздно. Поздно для всего.
А пока я – как несчастный Шредингер, только мой кот сидит сзади, привязанный к батарее. Он одновременно живой и мертвый.
Я глубоко вдохнула и оглянулась.
Жена Олега сидела, вжавшись в стену. Нож валялся посреди комнаты.
Мне показалось, я забыла, как дышать. Она ничего не говорила, просто смотрела на меня не отрываясь.
Наверху снова начали сверлить. Тогда я встала, чувствуя себя совершенно пустой внутри, как выдутая яичная скорлупа. Мы с Викой делали из пустых скорлупок елочные игрушки. Бумажный клювик, нитяные ножки. Получался цыпленок, смешной и хрупкий. А если нос-помпон, то клоун. Или просто человечек.
Я – крепкая, закаленная скорлупка. Меня не раздавишь, сжав кулак. Но внутри я пуста, и на мне ничего не нарисовано, а единственный человек, который мог сотворить из меня что-то милое и веселое, давно мертв.
Я прошла мимо ножа, села на корточки возле жены Олега, не ощущая ничего. Отперла наручники. Бросила ключ на пол. Отвернулась, села на подоконник. Кран на соседней стройке переносил плиты. По дырявому остову будущего дома ходили строители. Сквозь дырки виднелось небо.
Жена Олега соскребла себя с пола, поднялась и вышла. Я слышала, как хлопнула дверь. Посмотрела вниз, оценила высоту… Недостаточно высоко, чтобы гарантированно разбиться насмерть. Надо забраться на крышу.
Послышались шаги. Я изумленно обернулась и увидела жену Олега. В руках у нее были ведро и тряпка. Не глядя на меня, она села на корточки возле той стены, где меня выворачивало наизнанку, и принялась вытирать рвоту.
– Ты дура? – спросила я осипшим голосом.
Жена Олега молча продолжала свое занятие. Я слезла с подоконника и двинулась в ванную комнату, переставляя ноги медленно-медленно, как пассажир корабля, которого после шторма переправили на берег, но земля все еще гуляет у него под ногами.
Вторая тряпка нашлась под раковиной. Она была в каких-то черных разводах, но я отмыла ее под краном.
Глава одиннадцатая. Сыщики
Больничный коридор был не белым, а розовым. Грязно-розовая кишка. Бабкин словно оказался внутри дождевого червя. Рядом не было ни души. Он сидел в полном одиночестве и ждал.
За дверью царила тишина. Сергей прислушивался, но до него не доносилось ни звука. Он не понял, отчего его не пустили к рожающей жене, но врач был так убедителен и так решительно выталкивал его из родильной палаты, где за его спиной люди в белых халатах тыкали какими-то тонкими серебристыми клювами в неподвижное тело Маши, что Бабкин не мог не подчиниться. От врача здесь зависело все. И вот Сергей сидел в коридоре и безропотно ждал, когда это закончится.
Наконец вышел доктор. Бабкин вскочил, но дверь захлопнулась быстрее, чем он успел увидеть Машу. Его снова поразила странная тишина, словно во всем огромном больничном корпусе не было ни одного пациента, кроме его рожающей жены.
– Доктор, что с ней?
– Умерла, – сухо ответил врач.
– Умерла? – бессмысленно повторил Сергей.
Врач посмотрел на него.
– А чему вы удивляетесь? – неприязненно спросил он.
Сергей знал, что удивляться он действительно не имеет права. Все, что случилось, случилось по его вине.
Он помнил, что есть еще кое-что важное…
– Подождите, а ребенок?
Доктор уже уходил. Бабкин кинулся за ним.
– Стойте! Где наш ребенок?!
Тот не обернулся. Сергей ускорил шаг, затем побежал, но белая спина маячила на том же расстоянии. Сергей задыхался, с него градом лил пот, розовая кишка коридора сжималась и пульсировала. Ему вспомнилось, что при поступлении в мединститут абитуриенты в обязательном порядке сдают бег на короткие дистанции. Врач должен иметь физическую возможность сбежать от родственников пациента или его самого в случае, если тот по недосмотру остался жив и активен…
С этой мыслью Сергей проснулся.
Маша безмятежно спала, закинув руку за голову. Живот под одеялом возвышался, как сугроб.
Бабкин осторожно дотронулся до ее запястья.
– Ты у меня пульс проверяешь, что ли? – сонно пробормотала Маша, не открывая глаз. – Сережа, я тебя сдам на Канатчикову дачу.
– Я сам сдамся. Спи.
В ванной Сергей долго умывал лицо, пил из-под крана, плескался, пока холодная вода не смыла липкое ощущение ото сна.
«Если тот по недосмотру остался жив и активен…»
– Истерик, – пробормотал Бабкин, рассматривая свое отражение. – Кабан-параноик. И почему все время Маша? Хоть раз бы мне приснилось, что Илюшин помер родами.
На кухне он сделал бутерброд и сжевал его всухомятку, глядя в окно. Эмпирическим путем Бабкин выяснил, что лучше всего от кошмаров действует жратва. Чем проще, тем лучше. Ржаной хлеб с маслом. Кружок колбасы. Неделю назад жена застала его на кухне в три часа ночи. Бабкин хлебал борщ прямо из кастрюли – быстро-быстро, словно кот, обнаруживший разлитую сметану.
Disney Pixar
Цыган уже махал хвостом у двери. Сергей пристегнул поводок, и они вышли на улицу. Несмотря на хромоту, пес бежал резво, а в парке даже погнался за воображаемой белкой.
Наблюдая за ним, Бабкин окончательно пришел в себя. Есть что-то невероятно утешительное в собаке, которая носится кругами или в упоении дрыгает лапами, валяясь в траве. Она вырабатывает столько чистой радости, что хватает на всех окружающих.
СУПЕРСЕМЕЙКА 2
ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ МИССИЯ
К одиннадцати он отвез Машу в больницу. Стены, как с облегчением отметил Сергей, были не розовыми, а светло-голубыми. Он бывал здесь и раньше, но почему-то их цвет вылетел у него из головы. Кошмар заслонил и вытеснил реальность.
– Я поговорю с врачом и вернусь, – сказала Маша. – Подождешь здесь?
В вестибюле толпились беременные женщины, и, помаявшись, Бабкин сбежал от них в коридор. Он до сих пор испытывал неловкость при виде больших животов, отечных ног, разбухших вен. Читая книгу на телефоне, он потерял счет времени и спохватился, когда на телевизионном экране над головой беззвучно побежала заставка выпуска новостей.
Новеллизация Сюзанны Фрэнсис
Сорок минут прошло, где она? Маша сказала, что визит – чистая формальность, последняя перед родами.
Бабкин пошел по коридору, пытаясь вспомнить фамилию врача. Дойдя до последней двери, он замедлил шаг. Это был кабинет заведующего отделением, и оттуда доносился Машин голос.
Incredibles – 2
– Я понимаю… Но все-таки… Павел Борисович, мне кажется, это перестраховка…
– А это, миленькая моя, не вам решать, – перебил вальяжный голос. – Что сказала Воронцова по результатам УЗИ?
– Матка в тонусе, но ведь это было и раньше…
Суперсемейка – 2. Исключительная миссия / [пер. с англ. В. С. Сергеевой]. – Москва: Эксмо, 2018. – 224 с. – (Disney. Суперсемейка-2. Книги по фильму).
– Вы разве врач? – с нажимом спросил голос. – Нет, ответьте, – вы кто? Домохозяюшка, поди?
– Я сценарист, – тихо сказала Маша.
Суперсемейка переживает не самые простые времена: они снова вынуждены скрывать свои суперспособности и жить обычной жизнью. Но всё меняется в один день, когда Эластике и Мистеру Исключительному поступает предложение, от которого невозможно отказаться. Доказать миру, что супергерои ему нужны, – для этого Эластика отправляется на выполнение новой опасной миссии. А вот Мистеру Исключительному придётся остаться с детьми – и по сложности это дело можно приравнять к спасению мира! Но когда выяснится, что всем супергероям угрожает могущественный и очень коварный враг, семья объединит усилия – только так можно победить злодея!
– Я разве в вашу епархию лезу? Советую вам, убить героя или оставить в живых? Не лезу и не советую! Потому что понимаю границы своей компетентности. Вы, когда с нами заключали контракт на ведение беременности, вручили нам ответственность за ваше самочувствие. И за здоровье ребеночка! Если мы считаем, что лучше перестраховаться и недельки две провести под нашим присмотром, значит, надо послушаться.
– Две недели в больнице – это очень долго… Я могла бы проверяться у Воронцовой раз в два-три дня… если она считает это необходимым…
Пролог
Бабкин не узнавал Машу. Тихий, неуверенный голос. Долгие паузы между словами.
– Вы пытаетесь рассуждать о том, в чем не разбираетесь. Поймите простую истину… – врач заговорил проникновенно. – У вас в настоящее время мозга – нет. Вот просто – нету! Вместо него работают гормоны. Вы думаете гормонами. Решение принимаете гормонами. А принимать надо – мозгами!
Сергей толкнул дверь и вошел.
В комнате без окон вспыхнул яркий белый свет.
Маша съежилась на стуле. Врач – лет пятидесяти, полноватый, представительный; густые курчавые волосы, очки в серебристой оправе, – мял в пальцах игрушку-антистресс.
– Слышь, ты, граница компетентности, – процедил Бабкин, у которого от ярости окаменели скулы. – Тебе кто позволил так говорить с пациентами?
– Файл 82-712, допрос ведёт агент Рик Дикер, – сказал в микрофон суровый секретный агент. Его низкий голос не выражал никаких эмоций, пока он готовился задавать вопросы смущённому подростку, сидевшему перед ним. – Назовите ваше имя, пожалуйста.
– Вы кто, извините? – Врач откинулся в кресле, поблескивая линзами.
– Это мой муж, – пробормотала Маша.
Мальчик заёрзал на стуле и поморщился от слепящего света.
– Ну, раз муж, тогда сообщите ему, что здесь не принято так себя вести…
– Э-э... Тони, – сказал он. – Тони Райдинджер.
– Как же она скажет без мозга? – прорычал Сергей. – Но у тебя-то мозги есть? Вот ты и поучи меня, как надо себя вести!
Он в два шага преодолел расстояние от двери до стола. Врач невольно вжался в спинку кресла, губы его испуганно дрогнули.
– Расскажите про инцидент, – потребовал Дикер.
Пренебрежение, с которым тот разговаривал с его испуганной женой, вызвало в памяти Бабкина утренний кошмар, мучительное чувство беспомощности, с которым он проснулся. Но сейчас, сию секунду он вовсе не был беспомощен. Не помня себя от гнева, Сергей с размаху обрушил кулак в центр стола. Столешница мгновенно, как будто даже охотно треснула и просела под его рукой.
– Ну, там была та девочка...
– Слушали-постановили, – раздельно сказал Бабкин, не сводя взгляда с помертвевшего лица доктора. – Мы у вас больше не наблюдаемся, договор разрываем. Маша, пойдем.
Как только Тони начал рассказывать, эта сцена заново развернулась перед его глазами. Он всё прекрасно помнил – как подошёл во время соревнований к знакомой девочке из своей школы и заговорил с ней:
Их никто не остановил. Сергею было бы даже любопытно взглянуть на человека, который попытался бы это сделать. Они неторопливо шли по тенистой улице, и Бабкин приноравливался к медлительному шагу жены.
– Э-э... ты Фиалка, да?
В конце концов молчание начало его тяготить.
– Надо было у него игрушку отобрать. Мне она явно нужнее.
– Да, – с улыбкой ответила та.
Он ожидал, что Маша засмеется. Но она обернула к нему бледное лицо и без улыбки сказала:
– Ты как-то по-другому выглядишь, – сказал Тони.
– Сережа, я понимаю, что он взбесил тебя. Но теперь ты чувствуешь себя героем, а я за две недели до родов осталась без лечащего врача.
Бабкин опешил.
– Я и чувствую себя по-другому, – доверительно кивнула девочка.
– Твой врач – Воронцова…
– А ты чуть не оторвал голову заведующему отделением. Вряд ли она будет рада меня наблюдать. К тому же ты мужественно разорвал контракт.
Тони сказал Дикеру, что они с Фиалкой и раньше были знакомы, но теперь ему показалось, что она изменилась.