— Она не соблюдала закон? Вы ее арестовали?

И снова горькая усмешка.

— Нет, она блюла законы еще строже, чем я. Но она не слушала меня, когда я говорил ей, чтобы она позаботилась о себе.

— А чем она болела?

— Она часто кашляла.

— Очень часто?

— Да, очень.

— А как ее звали?

— Эмма, но я всегда называл ее Рози, потому что она страстно любила розы, и это было ее второе имя.

— Мне тоже больше нравится Рози. Она была красивая?

— Как весенние сумерки.

— Даже в самом конце?

— Красивая, как осенние сумерки.

Ребенок и мужчина смотрели друг на друга, влажные глаза одного уравновешивали ставшие совсем сухими глаза другого.

— И вам ее не хватает?

— Каждый Божий день, мой мальчик, ты даже не представляешь как.

— И поэтому вы завели собаку?

Острый рыболовный крючок все еще удерживал правый край верхней губы шерифа. Он махнул головой.

— Давай иди погуляй с Санни, он уже извелся. А я пойду приготовлю нам отличный омлет с шампиньонами.

Джарвис хлопотал на кухне, бросая взгляд в окно на Райли, который играл с собакой на свежевыкошенной лужайке. Видя, как мальчик смеется во все горло, он почувствовал, что поступил правильно, не бросив все после смерти Рози. В конце концов, возможно, он и не создан для жизни на солнце, жена была права, они принадлежали Карсон Миллсу. Привычки, воспоминания и связи — все удерживает его на этой земле, объединяет с ее жителями. Это место и эти люди — вот тот скелет, что скрепляет вместе плоть и душу Джарвиса. А пес — его луч света, и это здорово для такого человека, как он.

Радостные крики Райли рикошетом отдавались в голове старика, в то время как слезы стекали ему на усы.

* * *

На следующее утро они вместе ходили выгуливать Санни вдоль кукурузных полей, окружавших с тыла владения шерифа, и хотя солнце еще только всходило над горизонтом, палило оно уже нещадно. Августовский день обещал выдаться необычайно жарким.

Джарвис проснулся рано, как он привык. После смерти Рози он спал мало, часами лежал в полумраке, смотря в потолок и вспоминая их самые прекрасные годы. По ночам он пристрастился читать, стопки старых романов Джима Томпсона, Раймонда Чандлера, Джеймса Крамли, Джеймса М. Кейна и, разумеется, Дэшила Хэммета[10]. Большинство из них он прочел раньше, но ни один из современных авторов ему не нравился. Услышав, как в конце коридора заскрипели половицы, он завернулся в махровый халат и спустился, чтобы приготовить завтрак для Райли. Он встретил мальчика за накрытым столом, непомерно щедро уставленным едой: беконом, яйцами, сосисками, тушеными помидорами и даже хлопьями с молоком. Но Райли тут же спросил, не могли бы они вместе выгулять собаку, и пока обжигающие лучи солнца скользили между колышущихся стеблей кукурузы, озаряя золотистой дымкой горизонт и высвечивая алмазным блеском миллионы жемчужных росинок, Райли Ингмар Петерсен тихонько шел рядом со стариком, держа в руке поводок, другая его рука осторожно проскользнула в жесткую ладонь Джарвиса Джефферсона.

Они шли уже довольно долго, стараясь поспевать за псом, обнюхивавшим все на своем пути, когда Райли спросил:

— А вы скоро арестуете того, кто убил моего отца?

— Если мне удастся хорошо выполнить свою работу, то да.

Мальчик поколебался, стараясь словами выразить свои чувства:

— Не наказывайте его слишком строго.

Пальцы Джарвиса взъерошили шевелюру мальчика. Этим все сказано.

Когда они вернулись в офис шерифа, Джилл вытащила из сумки кубик Рубика.

— Посмотри, что мой брат привез из Нью-Йорка!

— Что это?

— То, что займет твои руки и голову.

Пока Райли разбирался с игрушкой, Джарвис отыскал Беннета и дал ему инструкции на день. Он отправил своего помощника в «Одинокого волка» ждать возвращения Джойс Петерсен и попытаться узнать подробнее о человеке, с которым она уехала вчера. Но уже час спустя мать Райли в сопровождении Дугласа перешагнула порог офиса. Бледнее зимнего утра, такая худая, что больно смотреть, с отсутствующим взглядом, словно разум ее остался далеко позади, в полных надеждой годах ее ранней юности. Джарвис смотрел, как она обняла сына и поцеловала его в лоб, но при этом ни один, ни другая не выразили ни радости, ни особой печали. Скорее, Райли похлопал мать по спине, чтобы приободрить ее. Во многих случаях этот мальчик вел себя совсем как ребенок, но иногда он действовал совершенно как взрослый, с нежностью удивился Джарвис. Затем они провели Джойс одну, без сына, в соседнюю комнату, и после того, как ей принесли чашку дымящегося кофе, которую она обняла своими тонкими пальцами, шериф сел напротив нее. В мятой рубашке в красную и белую клетку и полотняных брюках, сидевших на ней мешком, с сальными, забранными в хвост волосами, откуда выбивалось несколько упрямых прядей, без следов макияжа на лице, она распространяла вокруг себя не слишком приятный запах. Джарвис сразу почувствовал исходящий от нее легкий кислый душок. Сомнений нет, дома она не ночевала, и скорее всего, не спала вовсе.

— Примите мои соболезнования, мадам Петерсен, в связи с кончиной вашего мужа.

Глядя перед собой блуждающим взором, она неуверенно кивнула.

— И мне очень жаль, что приходится задавать вам этот вопрос, но я уверен, что вы понимаете… Вы причастны к его смерти?

Глаза глубокого зеленого цвета уставились на старика, и внезапно в них промелькнула искорка жизни.

— Вы спрашиваете, не я ли его убила?

Сложив руки под подбородком, Джарвис кивнул.

— Никогда не хватало смелости, — произнесла она. — Но должна была, уже давно.

— Насколько я понял, ваши отношения были… сложными.

— Я не могу назвать это «отношениями».

— Мадам Петерсен, давайте не будем притворяться, мы оба знаем, чем вы занимаетесь в «Одиноком волке», это ни для кого не секрет. Это муж заставил вас пойти туда?

Покорным жестом она подтвердила его слова.

— Я была уверена, что когда-нибудь окажусь здесь, и меня станут расспрашивать об этом. Я даже удивлена, что вы не арестовали меня раньше.

— Справедливое применение закона заключается в понимании того, когда можно закрыть глаза на нарушение, а когда лимит исчерпан. Йон заставлял вас заниматься проституцией?

— Да.

— И вы понимаете, что это может быть мотивом.

— Понимаю. И могу составить вам целый список причин, по которым я могла убить эту мразь.

— Вы не могли отказаться?

— Йон был собственником, так что поначалу я подумала, что он хочет меня проверить, и отказалась… Но он… он умел получать то, чего хотел. Тогда я поняла, что у него не осталось ни капли любви, что я стала для него всего лишь вещью, как старая тачка, которую невозможно продать, а потому надо под что-нибудь приспособить. Сначала я думала, что умру… но со временем это стало способом убегать с фермы.

— Где вы были сегодня ночью, Джойс?

— Я шла вдоль Северной дороги на Карсон Миллс.

— Всю ночь? — изумился Джарвис.

— Часть ночи.

Шериф наклонился над столом, чтобы быть ближе к той, кого допрашивал.

— Вы хотите сказать, что в ночь, последовавшую за убийством вашего мужа, вы до рассвета шли по дороге без всякой цели?

— Я сказала не совсем так. Я сказала, что шла.

— Но зачем?

— Чтобы не возвращаться. Чтобы поразмыслить.

— О чем?

— О себе. О своей жизни. Я не хотела опять увидеть его. Я была на пределе. Не могла больше терпеть его замечания, его взгляд, его оскорбления и его удары.

— Свидетели в «Одиноком волке» видели, как вы уехали с каким-то мужчиной, кто он?

— Кларк или Кент, я толком не запомнила. Географ или что-то в этом роде. Кажется, он составляет карты дорог, чем-то таким занимается, я подробно не запоминала, слушала его вполуха.

— Это был клиент?

— Да.

— Вы помните, в котором часу вы с ним уехали?

— В начале первого, но не уверена.

Джарвис вновь прокрутил в голове хронологию событий. Согласно словам Мейпл и Райли, Йона Петерсена убили между половиной второго и двумя сорока пятью, когда пастор Алецца и Райли приехали на ферму и обнаружили тело. За это время Джойс и ее сообщник могли спокойно доехать до фермы, убить Йона и уехать так, что их никто не заметил.

— И куда вы отправились?

— Мы поехали на север, но не доезжая до Виолы, он остановился в рощице, чтобы я могла выполнить свою работу.

— А потом?

Широко открытые глаза Джойс напоминали глаза наркомана, погрузившегося в воспоминания о своем последнем сеансе химического блаженства. Моргнув, она с печальным видом вернулась в реальность.

— Я не хотела, чтобы он платил мне. Вместо этого я попросила его потерпеть меня еще немного, увезти меня далеко, подальше от Карсон Миллса.

— И он увез?

— Сначала он немного поломался, говорил, что у него работа, что он не может терять время и везти меня обратно. Но я ему обещала, что не стану просить его отвезти меня назад, что меня можно просто высадить на обочине дороги, и он согласился. Мы ехали, слушали радио, а потом, в Клируотере, он пригласил меня пообедать.

— О чем вы говорили за обедом?

— Я толком не помню. Болтал больше он, я слушала, а ему это нравилось. Помнится, он ругал жену и, кажется, своего начальника.

— А потом?

Она пожала плечами.

— Потом он сказал, что должен задержаться в Клируотере по работе, снял комнату в мотеле, мы все повторили, а потом, когда он заснул, я ушла.

— Вы шли пешком из Клируотера?

— Да.

Джарвис даже присвистнул.

— Однако расстояние-то не маленькое!

— Да, согласна, я шла почти всю ночь. Похоже, у меня пятки сбились в кровь, — произнесла она, поднимая ногу в открытой стоптанной туфле и показывая посиневшую подошву.

— Можете сказать мне название мотеля?

— Нет, но я могу найти его, я знаю, где он находится.

— Вы не боялись, как отреагирует Йон на то, что вы не ночевали дома?

Она снова пожала плечами.

— Я была уверена, что больше не вернусь.

— А ваш сын? Разве вы не тревожились, оставляя его?

— У него есть отец. К тому же… думаю, я очень давно перестала быть хорошей матерью. Райли это знает. Вы же видите, он прекрасно без меня обходится.

Джарвис это уже понял, но не хотел делиться своими выводами с Джойс Петерсен.

— Надо найти вашего клиента, Джойс.

— Я помню, что у него коричневый «датсун», зарегистрированный в Огайо. Он сказал, что пробудет в нашем округе еще несколько дней.

— Очень хорошо, это может вам помочь. Теперь же вам надо где-то устроиться, но не на ферме, где идет следствие. Вы знаете, куда пойти?

— Нет, не представляю. Быть может… Я спрошу Рона и Пэтси, не могут ли они позволить мне ночевать над баром.

Джарвис представил себе, как Райли пытается заснуть под доносящиеся снизу шум и крики не слишком презентабельных клиентов «Одинокого волка», и покачал головой.

— Позвольте мне сделать несколько звонков, и я найду вам комнату с двумя кроватями на ближайшие несколько дней. Полагаю, вас не нужно предупреждать, что вы не должны покидать город. И…

Джарвис заколебался, ибо это выходило за рамки его полномочий, но потом махнул рукой.

— И прекратите заниматься тем, что вам приходилось делать в том баре. Постарайтесь держаться от этого подальше. Теперь никто вас не заставит этим заниматься. Я не шучу и прослежу за вами. Это важно и для вас, и для Райли. Вам надо взять себя в руки, Джойс.

— Для меня это единственный способ заработать на жизнь, шериф.

— Мы постараемся устроить так, чтобы вы могли прокормить себя, пока не вернетесь на ферму. А там займитесь вашим огородом, придется, конечно, поработать, но у вас очень неплохая земля, я знаю ее гораздо дольше, чем вы, она может давать все необходимое, а еще есть куры и свиньи. Пока вас не будет, я поручу Беннету кормить их. Потом мы посмотрим, чем вам можно помочь.

Джойс с подозрением или даже скорее с испугом смотрела на шерифа.

— Я бы никогда не поверил, что придется говорить это женщине, только что потерявшей мужа, но… это второй шанс, Джойс. Не упустите его. Для себя и для Райли. Он хороший парень, он это заслужил.

Словно в знак согласия, она молча качнулась всем телом и встала, когда Джарвис пригласил ее к выходу. Уже оказавшись на площадке, он остановил ее.

— Вы ни разу не спросили меня, как идет расследование. Разве вам не интересно узнать, кто убил вашего мужа? У вас есть собственные соображения, Джойс?

Она сделала такой большой глоток воздуха, что чуть не поперхнулась, а потом, уставившись на шерифа, произнесла:

— Если Господь и вправду существует, я уверена, что он сам покарал его. Он не мог больше терпеть существование Йона, и явил свою волю. Бог точно знает, когда надо исправлять собственные ошибки.

28

Джарвис поселил Райли с матерью у Мередит Конвел, владелицы парикмахерского салона, у которой после отъезда сына в глубине сада пустовал маленький домик на колесах, и Малкольм Тьюна, лютеранский пастор, договорился со своей паствой, чтобы они каждый день по очереди приносили еду вдове и сиротке. Джарвис знал, что у них больше не будет недостатка в еде, и к концу недели он увидит их поправившимися не меньше чем на пару кило. Нет более эффективного способа, чем армада святош, лишенных возможности творить добрые дела, которым вы неожиданно доверяете наполнить пустые желудки.

Со своей стороны шериф и Дуглас изъездили все городские закоулки в поисках свидетелей, видевших, как накануне после полудня мимо проезжал коричневый «датсун». Они начали с западных окраин, чтобы проверить, не солгала ли Джойс, не возвращалась ли она на ферму со своим сообщником, любовником, головорезом или послушной жертвой, но никто не видел ничего похожего на «датсун». Затем они направились на север, и там один из рабочих, предыдущие два дня копавший траншею, а также почтенная кумушка, проводившая время у себя в саду, расположенном возле дороги, вспомнили такую машину с парочкой в кабине. Рабочий даже весьма точно описал пассажирку: он как раз пил пиво, чтобы освежиться, ибо стояла адская жара, когда рядом проехал автомобиль, и его взгляд встретился со взглядом девицы, которая, по его мнению, была красивая, но грустная, и на его вкус слишком тоща. Так что Джойс только что заработала очко. Джарвис направил Дугласа в сторону Клируотера, проверить мотель, который описала им Джойс, и попросить местные власти помочь им найти географа, зарегистрированного в Огайо. Тем временем шериф заехал к Тайлеру Клоусону спросить его, что он делал накануне в начале первого. Он не забыл, что больше двадцати лет назад Йон Петерсен изувечил Клоусона, и хотя для большинства срок давности уже истек, изуродованное лицо Тайлера и его исковерканная жизнь все еще могли считаться вполне весомым мотивом. Особенно если Тайлер оказался под действием алкоголя или же впал в депрессию. Иногда месть могла напомнить о себе неожиданным импульсом, выбиться из глубин памяти по вине какого-нибудь слова, запаха или звука и превратить вполне порядочного человека в боевую машину, ослепленную зовом возмездия. Такое уже бывало, особенно здесь, где вражда между патриархальными семьями передавалась из поколения в поколение, разжигая воинственные пережитки, выходящие за грани разумного. Но Тайлер Клоусон, чей толстый вспухший шрам все время, пока он говорил, извивался на лице, словно огромный червяк, имел самое прочное алиби: он работал на автозаправке и сумел составить список из полудюжины лиц, все из местных, готовых засвидетельствовать, что его там видели в промежутке с тринадцати до пятнадцати часов. Джарвис старательно записал каждое имя, хотя он знал, что Тайлер не мог ему соврать, особенно когда услышал имя миссис Бромиш, фанатичной, но неподкупной прихожанки методистской церкви.

В конце дня, иссушенный жарой, Джарвис заехал к Аль Метцеру, чтобы купить себе ледяного рутбира. Они немного поболтали, лавочник истекал крупным потом (он стал таким толстым, что Джарвис удивлялся, как это он еще жив), затем шериф перешел улицу и сел в тени на скамейку перед своим офисом. Итог первых допросов однозначный: Йона Петерсена ненавидели все, он пребывал в ссоре с большинством семей в городе, но этого недостаточно, чтобы сделать из них убийц. Должна быть веская причина, чтобы подняться на холм и практически оторвать ему голову, скрутив ее на сторону. А самую очевидную причину назвал его собственный сын: Йон, похоже, питал слабость к молоденьким девушкам. Для такого ответственного человека, как Джарвис, это было столь же страшно, сколь невыносимо. Как подобный стервятник мог процветать во вверенном ему округе, а он даже не подозревал об этом! Вдобавок Йон Петерсен! Джарвис осыпал себя упреками. Он вспомнил, что как-то раз Джилл сказала ему про одну из мамаш, та не раз видела околачивавшегося у школы Йона Петерсена и боялась, что он продает школьникам наркотики, но Джарвис не придал этому значения, полагая, что Петерсен, конечно, мерзкий тип, но не похож на дилера, а еще меньше — на человека со связями. Господи, ведь он же видел бездонный взгляд этого мерзавца, когда тот был еще мальчишкой, уже тогда от него пробирала дрожь! Как он мог допустить, чтобы Йон вырос в тени Карсон Миллса, как не подумал о том, что с годами тот станет еще хуже? Какой дьявольский оптимизм повлиял на него, какой шериф мог похвастаться тем, что защищает своих сограждан, будучи последним из гуманистов? Возможно, он единственный на весь округ, кто носит сапоги и стетсон, но ни одного ствола на поясе, и даже в бардачке своего автомобиля! И это он, он, шериф!

Джарвис выпил половину бутылки рутбира и успокоился. Надо вести расследование в этом направлении. Отец девочки, подвергшейся нападению Йона Петерсена, возможно, предпочел сам осуществить правосудие, вместо того, чтобы обращаться к слепому представителю закона. А если это именно так? Что сделает Джарвис, если обнаружит, что один из тех бравых парней, кого он каждый день встречал на улице, внезапно разъярился, узнав об изнасиловании дочери? Арестует ли он его, чтобы отправить в суд Вичиты, где его станут судить незнакомые люди, которые ничего не знают о его жизни, о том, что он хороший отец семейства, верный друг, честный работник? Джарвис погладил седые усы. Всему свое время, подумал он. Час решения вопросов личной этики еще не настал, сейчас важно найти истину.

Он прикончил бутылку, но остался сидеть. Что-то еще не давало ему покоя. Призрачная мысль, порхавшая на обочине его сознания. По поводу того, что рассказал мальчик, Райли. Джарвис силился вспомнить, но в голову ничего не приходило. Когда ребенок об этом упомянул, он сразу насторожился, но деталь, упомянутая Райли, быстро изгладилась дальнейшим его рассказом, подобно написанному на песке слову, смытому вскоре прибоем. И пока молочная пена памяти возвращалась в открытое море, Джарвис исследовал берег своих воспоминаний, пытаясь прочесть там нужное слово, от которого остались лишь бороздки и колечки, начертанные круглым детским почерком. Ничего не поделаешь. И тем не менее он был именно здесь, исчезающий отпечаток слова, ставшего нечитаемым. Как все же бесит эта неумолимая старость!

Через пять минут Джарвис, отчаявшись, сдался. Бросив пустую бутылку в мусорный ящик на тротуаре, поскрипывая больными суставами, он пошел к себе в офис. Сначала он попытался восстановить генеалогическое древо Петерсенов и подчеркнул два имени: Ракель и Ханна. Ингмар мертв, и хотя его труп так и не всплыл в Слейт Крик, никаких сомнений не оставалось, что все это время кости вспыльчивого фермера кисли где-нибудь под илистыми речными наносами. Оставались две женщины, тетки Йона, одна из которых, прежде чем уехать из штата, вышла замуж за одного из сыновей Дикенера, а другая напоминала гарпию, выскакивавшую из своего укрытия в тот момент, когда ее меньше всего ждали. Были ли у них веские причины иметь на него зуб? Что касается первой, то в это, похоже, трудно поверить, она уже много лет не появлялась в округе. Что касается другой, Ракель, шептались, что после смерти старого Ингмара Йон выставил ее за дверь, избив и, по сути, ограбив. Это вполне могло считаться мотивом, хотя Джарвису и не верилось. Но ее надо отыскать — хотя бы послушать, что она скажет.

В этот вечер Джарвис, сидя на крыльце дома под просительным взглядом Санни, поужинал тунцом в томате, даже не вынимая его из банки, а потом оба товарища, пользуясь вечерней прохладой, отправились на прогулку вдоль рядов кукурузы. Вернувшись, Джарвис застыл перед пачкой Пэлл Мэлл, гордо возлежавшей на подоконнике при входе, и непонятно, шла ли речь о каком-то фетише или о провокации. После смерти Рози он едва не вернулся к своим старым привычкам курильщика, однако сдержался. Ради нее он не имел права. Тогда-то он и положил здесь пачку сигарет и с тех пор каждый день проходил мимо, чтобы проверить силу своей воли, а, главное, жизнеспособность своей любви. Он знал, что в тот день, когда он возьмет хотя бы одну сигарету, это будет означать, что Рози ушла уже очень давно, и настало время отправиться вслед за ней.

Когда Санни свернулся клубочком у себя в ивовой корзине, где на дне лежала мягкая подушка, которую Джарвис стирал каждую неделю, шериф понял знак. Он тоже поднялся к себе, прочитал несколько страниц Джеймса Крамли и погасил свет.

Ночью дом поскрипывал, его деревянные кости наконец-то остывали, а каркас, основательно расширившийся за день, начинал сжиматься. То же самое и с мягкой черепицей, очень горячей днем и медленно, подобно мягкому каучуку, остывающей под светом звезд. Дверь тихо скрипнула, возможно, задетая ночным сквозняком, который трепал рубашку, небрежно сброшенную Джарвисом перед сном, и внезапно у края кровати возник силуэт Рози. Склонившись над ломким в костях телом мужа, она натянула простыню, прикрыв его до плеч, и старик свернулся клубочком словно дитя. Рози погладила его по голове и поцеловала в висок с такой нежностью, на какую способна только супруга, угадывающая настроение мужа пять десятков лет. Это уже не любовь, это чувство более высокое, космическое, когда две души настолько слились, что разделяет их только преграда из их тел. Прошептав ему памятные слова любви, тень растаяла, оставив после себя мерцающие серебристые завитки, сквозь которые задумчиво смотрела луна.

Приподнявшись на локтях, Джарвис, растерянно озираясь, пребывал в состоянии блаженства, сердце его трепетало, и он не сразу понял, что все, привидевшееся ему, совершенно нереально. К горлу подступил ком, взгляд затуманился печалью, и шериф откинулся на подушку. Внезапно вспомнив всю сцену, он резко выпрямился.

В его сне жена гладила его по голове, но в другой руке она держала цветок.

Мак.

29

Прошла целая жизнь, прежде чем солнце, наконец, соблаговолило встать.

Джарвис пришел к себе в офис, когда город еще спал сном праведника. Он перерыл все архивы, пока не нашел дело почти двадцатилетней давности об изнасиловании маленькой Луизы Мэки, затем он решил посмотреть свои заметки по делу Эзры Монро, также предположительно ставшей жертвой сексуального насилия. Он прочел несколько страниц, и долго раздумывал, прежде чем снова нырнуть в длинную комнату, заставленную слегка заплесневелыми картонными коробками, чтобы выкопать еще более толстую, чем предыдущие, папку с делом об убийстве Терезы Тернпайк. Он всегда был убежден, что эти три дела связаны между собой. Слишком похожи, чтобы между ними не существовало связи. Особенно в таком обычно столь мирном городке, как Карсон Миллс.

Во сне, увиденном Джарвисом, прозрачная фигура жены заставила всплыть из подсознания то, что неотступно преследовало его накануне и исходило от маленького Райли. Мальчик говорил о маках, и среди ночи его слова будто бы взорвались в мозгу Джарвиса, еще не ослабевшем от старости, которая так расстраивала шерифа. В свое время он не увидел в этом цветке улики, существенной для своего расследования, хотя часто вспоминал о засушенном маке, подобранном под окном Луизы Мэки. Сначала он подумал, что девушка сама бросила его туда, и только потом спросил у нее. Но никто в семье не понял, о чем он говорил. Тогда он задался вопросом, мог ли насильник потерять его, перелезая через подоконник, но даже в этом случае простой засушенный мак вряд ли мог бы помочь добраться до преступника, и Джарвис отбросил эту зацепку. Ему никогда не приходило в голову, что цветок мог быть своего рода подписью. В каком-то журнале он читал, как убийца-рецидивист, совершивший не одно преступление, испытывал потребность подписывать свои преступления по примеру художников, оставляющих автографы на своих полотнах. Йон Петерсен изнасиловал Луизу Мэки и по какой-то причине, свидетельствовавшей об одержимости этого сексуального извращенца, позаботился засушить мак между страницами книги, чтобы отметить печатью своего присутствия место совершения насилия. Джарвис ругал себя за небрежное обследование владений Монро: он сделал обход, проверил двери, но не зная, что искать, не увидел ничего примечательного. А оно находилось там, все эти годы, у него под носом, а он ничего не заметил.

Пересмотр материалов всех трех дел в свете того, что он узнал теперь, к сожалению, не принес дополнительной информации. Йон Петерсен, без сомнения, изнасиловал этих двух девушек, а возможно, и других, но в том, что касается убийства Терезы Тернпайк, в отчете об осмотре местности ничто не указывало на наличие мака. К тому же, Джарвис не видел, какая связь могла существовать между библиотекаршей, двумя девочками-подростками и Йоном Петерсеном. Кроме того, что для всех школьников того времени Тереза олицетворяла доверие. Они верили ей, она могла их выслушать, а иногда и все уладить. Неужели Йон Петерсен забил ее до смерти, желая остановить, чтобы она не предупредила власти? Но в таком случае как он узнал, что Луиза или Эзра доверились Терезе? Неужели он выслеживал их, словно хищник, шпионил за каждым их движением, за каждым шагом? Неужели он так запугал их, что они решились говорить? В то время Йону исполнилось пятнадцать, но он уже был способен на худшее. Серийный насильник и, вероятно, убийца. В ярости он мог забить несчастную библиотекаршу своими тяжелыми кулаками до потери сознания. Это вполне правдоподобно, Тайлер Клоусон мог засвидетельствовать. А затем курить сигарету за сигаретой, разглядывая ее труп… Однако Джарвис проверил, Йон курил другую марку, отличную от тех окурков, что нашли рядом с трупом библиотекарши, но разве это может служить ему оправданием? В свои пятнадцать Йон Петерсен наверняка курил то, что под руку попадется. Гордился ли он тем, что совершил? Не это ли убийство привило ему вкус к насилию? Следовало ли усматривать в Терезе Тернпайк отправную точку в мерзкой роковой фреске, ставшей вехой в зловещей хронологии Йона Петерсена, вплоть до его апофеоза: его собственной смерти, убийства, которым кольцо замкнулось?

В восемь часов Джарвис наконец сумел дозвониться до агента ФБР из филиала в Вичите, но тот переадресовал его в бюро Канзас-Сити, где можно было получить информацию напрямую. И там Джарвис, исполненный надежды, изложил свое дело.

— Так чего же вы конкретно ищете, любезный? — повторил агент Харпер снисходительным тоном, чем в высшей степени обозлил Джарвиса.

— Хочу узнать, были ли случаи сексуальной агрессии за двадцать, или даже двадцать пять последних лет, а может, даже и убийства, когда преступник вместо подписи оставлял на месте преступления цветок мака. Я не могу обзванивать каждый округ, один за другим, и просить их прошерстить все их архивы, мне рассмеются в лицо, а у меня это займет все оставшиеся мне годы.

— Но почему вы звоните нам?

— А разве картотека ФБР собирается не для этого? Разве у вас нет централизованного хранения материалов всех уголовных дел?

— Когда речь идет о федеральном судопроизводстве, да, конечно, но не о местных расследованиях, друг мой!

Джарвис сжал в руках трубку, он ненавидел самодовольного агента Харпера, а потому с легкостью представил, как тот, закинув ноги на бювар из безупречной кожи, служащий ему для «работы», разглаживает на животе свой галстук.

— Разве у вас нет организованных каталогов, где все разнесено по рубрикам или еще не знаю как, чтобы регистрировать все преступления, совершенные в штате?

— А еще чего? Гарема секретарш, работающих день и ночь, чтобы рассортировать убийства, совершенные в каждой деревушке? Опомнитесь, старина, вы не в библиотеке Конгресса, ФБР работает на другом уровне!

— Тогда кто собирает, переплетает и курирует все совершенные преступления в нашей стране? Или вы сейчас хотите мне сказать, что в Соединенных Штатах Америки никто не следит за страной в целом?

— Спокойнее, шериф, спокойнее. Поверьте, мы тут не прохлаждаемся. Мы как раз создаем систему, позволяющую прослеживать дела от одного штата к другому, система начнет работать с вводом компьютеров и…

— Компьютеров? — взревел Джарвис, ненавидевший уже само это слово. — И когда же я смогу задать интересующий меня вопрос компьютеру?

— О, боюсь, не раньше, чем через несколько лет.

Джарвис выдохнул, чтобы сдержать ругательство, уже готовое сорваться с его губ.

— Но мне нужны сведения сейчас, — возмущенно произнес он.

Долгий раздраженный вздох агента Харпера потрескивал в трубке.

— Хорошо, послушайте, я вам ничего не обещаю, но скажите мне точно, что вы ищете, и я посмотрю, нельзя ли сделать запрос по телексу во все наши бюро. Посмотрим, что получится. Вам так подойдет?

— Если бы моя жена была еще здесь, я бы попросил ее приготовить вам пирог с клубникой и доставил бы его вам в тот же день.

— Достаточно простого «спасибо».

* * *

В начале первого того же самого дня небо напоминало настроение шерифа Карсон Миллса: жара достигла такой степени, что воздух насытился электричеством и огромные черные тучи, напоминавшие чудовищных кашалотов, готовились извергнуть все моря мира на округ Самнер. За несколько минут ветер усилился и теперь с такой скоростью вращал крылья мельниц, флюгера и вывески, что их скрип слился в единую серенаду, исполняемую неслаженным оркестром. Жители спешили по домам или заскакивали в магазины, многие закрывали ставни, чтобы защитить стекла.

Джарвис вернулся от Фрезеров, где долго терзал Луизу, прежде носившую фамилию Мэки, вопросами о нападении на нее. Вытянуть из Луизы хоть что-нибудь оказалось крайне сложно: все, что с ней произошло, осталось в прошлом и больше ее не касается, говорила она, стесняясь обсуждать тему в присутствии мужа. В конце концов ей удалось убедить Джарвиса, что она никогда не рассказывала о том, что с ней случилось, Терезе Тернпайк. Собственно, она даже не понимала, что могла бы ей рассказать, ибо сама мало что знала и спустя двадцать лет по-прежнему утверждала, что не видела своего насильника: было слишком темно, она была потрясена, все случилось очень быстро, но чтобы ее рана затянулась, потребовался не один год. Гипотеза шерифа стала прихрамывать, поставить ее на ноги могла только Эзра Монро, если, конечно, она доверилась Терезе Тернпайк. После изнасилования у нее было время, на нее напали несколькими днями раньше, чем убили библиотекаршу… Но вот уже несколько лет, как Эзра исчезла, а три года назад Джарвис даже искал ее по просьбе матери, но безуспешно. Он зашел в тупик.

Дуглас возвратился как раз перед тем, как внезапно стало темнее, чем в сумерках, начался сильный дождь и улица потонула в серых потоках воды, с треском пузырившейся и яростно колотившей по плиткам.

— Я сумел обогнать потоп! — воскликнул Дуг, стаскивая куртку. — Я видел тучи в зеркале заднего вида, они гнались за мной от самого Клируотера!

Некоторое время Джарвис, Джилл и Дуглас с кофе в руках, наблюдали за грозой, стоя у большого окна, на котором красовалась позолоченная звезда, потом помощник шерифа уединился со своим начальником, чтобы доложить о результатах поездки. Он нашел владельца мотеля, где, по словам Джойс, ее клиент снял комнату, и тот подтвердил, что видел их вместе. А с помощью местных полицейских Дуглас нашел Кларка Кеннета, картографа, подтвердившего невиновность Джойс — если, конечно, не предположить, что они сообщники и ухитрились на полной скорости скатать на ферму на западе, причем так, что их никто не заметил, а потом еще быстрее примчаться на север, чтобы множество свидетелей могли это подтвердить. Нет, Джарвис ни секунды в это не верил. Не Джойс нанесла этот удар, не она поставила финальную точку.

В другой комнате зазвонил телефон, и Джарвис подумал, что начинаются неприятности. Когда на Карсон Миллс обрушивалась гроза, звонки шли один за другим, жители сообщали о поваленных опорах линии электропередачи, требовали помочь вычерпать затопленный подвал или просто хотели приободриться, поговорив с кем-нибудь. Но Джилл, переводя звонок на начальника, объявила:

— Это Беннет, шериф!

— Бог мой, а я и забыл про него! Я отправил его на ферму Петерсенов покормить кур и свиней! Алло, Беннет!

— Шериф, я застрял, здесь столько воды, что форель из Слейт Крик поднимается к самой ферме! Я не могу вернуться в город.

— Болван, я и сам это вижу! Ты что, считаешь, что у нас другая погода? Оставайся на месте, пока гроза не кончится.

— А если она не кончится?

— У тебя что, есть нечего?

— Кроме смеха, шериф, что мне делать?

— Иногда я задаюсь вопросом, не специально ли ты во все влипаешь.

— Здесь мрачно, я не хочу тут сидеть, здесь воняет, дом постоянно скрипит, а в дыры льется вода!

— Тогда запрись у себя в машине и слушай записи твоего чертова Хэнка Уильямса! Что тебе еще сказать?

Беннет не ответил. Связь прервалась. После нескольких попыток связаться с ним Джилл просунула в дверь голову.

— Телефонная сеть не работает, — сообщила она.

Джарвис раздраженно фыркнул. Они превратились в рабов прогресса, подумал он, как только отключалось электричество и телефон, они теряли самих себя. Отчуждение по-американски передается по кабелям, проложенным вдоль дорог.

Загрохотал гром, зашатались стены. Дуглас и Джарвис переглянулись, словно два удивленных ребенка.

— Думаю, нам тоже остается только ждать, — произнес Дуглас.

— Ждать и извлекать уроки.

— Из чего?

— Из этого, — промолвил Джарвис, указывая на стену мутной воды, стершей мир по ту сторону окна.

Дуглас нахмурился, словно только что получил расчетный листок, из которого исчезли все надбавки.

— Какие уроки?

— Не знаю, но они точно есть. По крайней мере, когда стареешь, очень полезно: ты воспринимаешь все философски и можешь придать смысл тому, в чем ты его раньше не видел.

— А если не получается?

— Тогда сходишь с ума.

30

Церкви напоминают магниты. Что бы вы ни делали, каковы бы ни были ваши личные убеждения, ноги все равно приведут вас в место отправления культа. Непременно. Под любым предлогом. Благочестие, туризм отправление какого-нибудь обряда или просто из любопытства. Так работают церкви, храмы, мечети, синагоги, они хватают вас, а потом выплевывают, с той разницей, что в промежутке вы получили вашу маленькую дозу обращения. Такого рода места являются воплощением сослагательного наклонения и, как следствие, неизбежного стремления к сомнению, а значит, к недоверию, то есть к своеобразной вере, пусть даже формальной; только открытая дверь превращает атеиста в агностика, то есть в своего рода верующего. «Быть может…», «А если…». Религиозны вы или нет, святилища вселяют в вас сомнения, веру в возможность высшей справедливости, во всеведущий суд и таким образом способствуют вашему превращению в моральное существо, даже вне законов, являющихся всего лишь маркерами пределов нашей терпимости. В предположении «В том случае, если…» достаточно переосмыслить понятия добра и зла в уме каждого. Таким образом, церкви также являются цементом цивилизации.

Когда я слышу по радио или читаю в газетах, что закат религии неизбежен, я содрогаюсь, спрашивая себя, каков станет мир, основанный только на личной этике. Думается мне, он окажется хуже, чем представлен нам в самых мрачных фантастических романах. Но я также уверен, что человек никогда сознательно не убьет отца, даже самому непримиримому стороннику независимости от взрослых необходимо время от времени оборачиваться, чтобы встретить ободряющий взгляд того, кто старше тебя. Книги по истории убедили меня, что мы являемся порождением циклов, мы повторяем наши ошибки, ибо неспособны все исправить с первого раза. Мы двигаемся на ощупь, медленно, как если бы человечество было учеником с ограниченными возможностями или чересчур рассеянным. Религия может официально приходить в упадок, но я знаю, она вернется в массовом масштабе, а из ее недр, увы, вспыхнут войны, но оттуда же придет и спасение нашего рода, я в этом убежден.

После смерти Рози предсказание пастора Алеццы стало сбываться: Джарвис все реже и реже ходил к мессе, и в конце концов вовсе перестал посещать церковь. Но я уверен, каждый человек всегда возвращается к своим корням. Так что в среду утром Джарвис Джефферсон постучался в дверь церкви. Алецца встретил его с улыбкой, свидетельствующей о том, что он ждал его. Он пригласил шерифа войти, и они сели на скамью в первом ряду.

— Вам не хватает веры? — спросил пастор.

— Я никогда не порывал с ней.

— Тогда почему вы больше не приходите на мессу?

Джарвис указал на большое распятие.

— Чтобы он знал, что я недоволен.

— А теперь вы смирились.

— Нет. Но я должен успокоиться, мне бы не хотелось устраивать скандал в момент предъявления улик. Моя Рози бы не одобрила.

— Из этого я делаю вывод, что вы здесь для того, чтобы поговорить не с Господом, а со мной?

— Я пришел к вам, если можно так сказать, не как верующий, а как шериф. Я хотел бы задать вам несколько вопросов относительно Йона Петерсена.

Взгляд Алеццы стал жестким, вокруг глаз собрались крохотные морщинки. Когда методистский пастор с внешностью актера позволял себе дать выход эмоциям, его красота исчезала.

— Я в числе подозреваемых?

— Скажу честно, до сегодняшнего дня я даже не включал вас в список, — промолвил шериф, — но теперь, когда вы сами говорите… Скажите, если пастор убьет человека, о котором он точно знает, что он очень плохой, он попадет в ад?

— Если речь идет об убийстве по собственной воле? Разумеется. Убийство — смертный грех.

— А разве существует способ действовать не по собственной воле?

— По воле Господа, например.

Губы шерифа в насмешливой улыбке сложились в запятую под его усами.

— И часто Бог велит своим пасторам убивать по его воле? Скажите мне об этом, и я тотчас пойду надевать на него наручники.

Алецца пристально посмотрел на Джарвиса, и улыбка тотчас слетела с лица старика.

— Это метафора, шериф.

— Хорошо, но я все же хочу вернуться к тому, что произошло в день убийства. Вам позвонил Райли Петерсен, так?

— Да, он был у Стюартов. Он сказал мне, что если в тот день я говорил с ним искренне, я должен тотчас приехать, потому что его отец хочет причинить кому-то зло.

— В тот день?

— Да. Я… однажды утром я встретил Райли и сказал ему, что если он хочет зайти ко мне поговорить, моя дверь всегда для него открыта.

— Почему вы так сказали? Ведь они же лютеране, разве нет?

— Они прежде всего человеческие существа, дети Господа. А я, как и все, слышал, что рассказывают о жизни на ферме Петерсенов. Хотелось приободрить мальчика, напомнить ему, что он не одинок.

— Но разве не пастор Тьюна был должен взять на себя эту обязанность?

— Пойдите и скажите ему об этом.

Джарвис покачал головой.

— Итак, вы помчались к Стюартам. В котором часу это случилось?

— Точно не знаю. В начале первого.

— Мальчик и Трэвис Стюарт утверждают, что пришлось звонить дважды, чтобы вы взяли трубку.

— Возможно. Я сидел на улице, писал, там плохо слышно телефон.

— Хорошо. А дальше?

— Я забрал мальчика, сказал Трэвису, что сам справлюсь, и мы поехали на ферму.

— Почему? Почему бы не попросить его поехать с вами? Когда Петерсен пребывал в ярости, требовалось несколько человек, чтобы усмирить его, вы разве этого не знали?

— Я обещал мальчику помощь, это был мой долг, я не хотел замешивать сюда Стюартов. К тому же, думаю, пастор в одиночку может напугать гораздо больше, моя должность внушает почтение, а если бы мы прибыли группой, Йон Петерсен мог расценить наше появление как вызов.

Джарвис согласился.

— А когда вы приехали на место, Йон был один?

— Да. Я толкнул дверь, он лежал там, растянувшись во весь рост. Разумеется, мертвый.

— Райли сказал, что вы провели в доме не менее пяти минут. Могу я узнать, почему?

Алецца не сумел скрыть удивления.

— Я думал, я не в списке подозреваемых!

— Нет, я спрашиваю лишь для того, чтобы уточнить детали, вы же знаете людей, что заседают в судах Вичиты, если что-то останется неясным, они опять станут говорить, что мы в деревне не умеем работать чисто.

— Сначала я застыл от неожиданности. Я знал Йона, и вам это известно. Я хочу сказать, что знал его лучше, чем вы можете себе представить. Однажды он пришел ко мне.

— К вам? К методисту?

— Да. Уверен, в тот день Ингмар перевернулся в своей могиле.

— Чего он хотел?

— Говорить.

— Что он вам сказал?

— Мне жаль, шериф, но я не могу вам повторить его рассказ. Он должен остаться между ним и Богом.

Джарвис раздраженно хмыкнул.

— А дальше?

— Я знал, с кем имею дело, но когда увидел его мертвым, для меня это стало настоящим ударом. Не поймите меня превратно, я не оплакивал его участь, но это был шок. Оправившись, я позвонил вам и вышел. Да, возможно, это заняло у меня пять минут.

— А вы не слышали никаких звуков в доме? Никого не видели вдалеке?

— Вы говорите о Мейпл? Нет, ее там не было, или же она хорошо спряталась.

— И мальчик все время находился в вашем автомобиле?

— Совершенно верно.

— Потом вы ждали меня снаружи. Как вам кажется, если в доме кто-то прятался, мог он за это время сбежать?

— Да, вполне, он мог воспользоваться задней дверью, и мы бы ничего не увидели.

— Когда вы ехали на ферму, по дороге вы никого не встретили?

— Кажется, нет. Я так взволновался, что, признаюсь, не смотрел по сторонам. Вы действительно полагаете, что убийца все еще находился в доме?

— Не знаю. Нападение было неожиданным, Йона Петерсена застали врасплох, это точно, иначе бы он оказал сопротивление. А временной промежуток между его приездом на ферму вместе с Мейпл и тем часом, когда вы нашли его мертвым, довольно короткий. Убийца в любом случае расположился где-то неподалеку.

— Может, Мейпл что-то видела?

— Нет, она сказала, что Йон на миг заколебался, словно что-то заметил, и она, воспользовавшись его замешательством, сбежала.

— Вы подозреваете ее?

Не решаясь ответить, Джарвис только покачал головой.

— Нет, даже сильно рассердившись, Мейпл, скорее всего, не смогла бы даже курицу ощипать, не то что убить человека.

— Я видел его свернутую шею, чтобы так сделать, нужна недюжинная сила, как считаете? Именно это я себе и сказал. Словно их было несколько.

Алецца выставил вперед руки и добавил:

— Как бы там ни было, посмотрите, у меня нет ни одной царапины, ни одной ранки, надеюсь, это меня оправдывает.

Джарвис помахал рукой перед собой, словно отгоняя невидимую муху.

— Оставьте, вы слишком ревностно ему служите, — произнес Джарвис, кивнув в сторону и указывая на Христа, — чтобы навлекать на себя его гнев. — Разве что найдете мне бедолагу, в виновности которого не усомнится сам Господь!

Алецца схватил шерифа за запястье и, наклонившись к нему, понизил голос.

— Не стану лгать, что я никогда не желал его смерти, — произнес он. — Йон Петерсен был гнусный тип, Джарвис.

— Я знаю. Не знаю, что он вам наговорил, но уверен — ничего, кроме мерзостей. Никто не станет оплакивать его смерть. Боюсь, даже его сынок.

— О, он мне много чего рассказал. Слишком много. Я рад, что он был лютеранином, иначе не знаю, как бы я сумел вести службу в его присутствии.

Джарвис встал, пастор последовал за ним.

— Почему бы вам не побыть здесь еще немного? — спросил он шерифа. — Уверен, у вас накопилось много претензий к Господу.

— О, вы же знаете, я вышел из того возраста, когда чувствуешь потребность исповедоваться. Есть у меня пара историй, которые слегка запудрят мозги там, наверху, когда я поднимусь туда со своими бумажками.

— Я предлагаю вам не исповедаться, а просто поболтать. Ни шерифа, ни пастора, просто двое мужчин, хорошее пиво и ребрышки на гриле.

Глаза Джарвиса блеснули.

— Не в этот раз, сейчас, я, к сожалению, должен ехать дальше. Истина имеет один ужасный недостаток — со временем она изнашивается. Надо бегать за ней, как за королевой выпускного бала, если вы не хотите, чтобы она вышла замуж за другого.

— Приходите, когда захотите. Не обещаю, что у меня всегда найдется мясо, но за свежее пиво летом ручаюсь. И с этого дня постарайтесь приходить к нам на мессу. Бог умеет повернуть дело так, что мы прощаем его за те горести, которые он заставил нас пережить.

— Со мной у него будет много работы, я не уверен, что это стоит тех усилий, что ему придется приложить. Но я подумаю. Во всяком случае, обещаю встретиться с вами за кружкой пива.

Джарвис сел за руль и направился в центр Карсон Миллса, иначе говоря, на обычную улицу, разделявшую квартал на две части. По дороге он в сотый раз перебирал в уме материалы следствия и неизменно возвращался к трем первым делам, столкнувшим его, хотя он об этом и не знал, с Йоном Петерсеном. В нем крепла уверенность, что ответы на его вопросы скрываются где-то там, между изнасилованиями Луизы и Эзры и убийством Терезы Тернпайк. Он опросил всех, кого хотел, о смерти Йона Петерсена. У него не было никаких иллюзий относительно заключения коронера, где вряд ли обнаружится что-то новое. Маловероятно, чтобы отпечатки, снятые на ферме, заставили черта выскочить из табакерки, их слишком много, смазанных и в основном непригодных для разработки, а Джарвис не собирался стучаться в каждую дверь Карсон Миллса, чтобы сравнить отпечатки его жителей с найденными на месте преступления. Шериф не верил даже в помощь ФБР: в лучшем случае Бюро сообщит, что зафиксировано еще одно изнасилование, на месте которого полицейские нашли цветок мака, но это маловероятно. Их сообщение лишь косвенно подтвердит, что грязная энергия такого негодяя, как Йон Петерсен, выплескивалась за пределы округа Самнер. Его убил либо отец девочки, на которую он напал, но тогда, чтобы узнать истину, придется рассчитывать только на будущие угрызения совести мстителя, либо причину следует искать в том давнем времени, когда Йону исполнилось пятнадцать и он стал являть скрытую ранее мерзость своей натуры. Но чтобы напасть на след в далеком прошлом, Джарвису надо отыскать Эзру Монро.

Когда три года назад Элейн приехала к нему на улицу, к его дому, Джарвис сделал все, чтобы найти девушку. Он обзванивал полицейских в Вичите, связывался с частными лицами, потянул за ниточки в барах, на автовокзале, в социальной помощи; он осаждал чиновников мэрии, опросил все благотворительные организации, предъявляя им описания Эзры, написал множество писем в администрацию, надеясь отыскать хоть какой-нибудь протокол, составленный на ее имя; подкупал девушек, работавших в архивах газет, и уговаривал их порыться в старых номерах в поисках коротких сообщений, связанных с исчезновением молодой девушки, соответствовавшей данному им описанию; он даже запросил поименный список трупов, найденных за два предыдущих года, начиная с того времени, как Элейн перестала получать новости от дочери. Безрезультатно. Но он не сложил руки и продолжал добиваться и искать еще три месяца, пока, наконец, не сдался перед очевидностью: Эзра решила исчезнуть, и, насколько ему известно, она покинула Вичиту, а может, и Канзас, так что пока она сама не захочет объявиться, он больше не услышит звук ее голоса и не увидит ее хорошенькую мордашку.

И пока шериф перебирал все, что он сделал, чтобы в который раз убедиться, что ничего не забыл, очевидность бросилась ему в глаза.