Проститутка, наркоман-полицейский и жена арестанта. Славная компания подобралась.

— Якимов не просто третий член «Рокота», - ответила я им неспешно, тщательно взвешивая каждое слово. - Он его организовал. Не знаю, право, его ли это была инициатива, или же кто-то другой подал идею… Однако распоряжения моему мужу отдавал именно этот господин. Сей кружок есть фикция, разумеется, но все трое, что были под началом Якимова, – Шекловский, Зимин и мой муж – полагали, будто он существует на самом деле. Разве что, мой муж искренне верил, что борется с «Рокотом».

Временами он улавливал идущее откуда-то снизу бормотание, диалог двух невидимых существ. Кто-то пытался с ним заговорить, но значение слов ускользало: голова превратилась в решето, не способное ничего удержать. Он слышал только непонятные звуки странного языка, вернувшегося к своему первоначальному состоянию, к крикам протеста против жестокости богов, управлявших этой долиной.

— Полагаете, ваш супруг – невинная жертва обмана? – зло ухмыльнулся Фустов.

Ибо это было царство мертвых. Где все исчезает.

И теперь уж я со всей искренностью попыталась его убедить:

Он очень устал, словно проделал уже долгий путь. А вот когда пустился в этот путь, сказать бы не смог. Хотя был уверен, что впереди кто-то идет: на поворотах тропы возникала и сразу исчезала какая-то тень. Он изо всех сил старался ее догнать, но она все время куда-то девалась, и выходило, что расстояние между ними непреодолимо.

— Прошу вас, поверьте мне – о столь ужасных планах он не знал! Его задачей было лишь присматривать за Зиминым и Шекловским в университете и распространить слухи о «Рокоте» по городу.

Дорога сделала последний поворот, стала прямой как стрела и привела его к огромной пирамиде с двустворчатыми бронзовыми воротами. Теперь он наконец смог разглядеть фигуру, которая шла впереди. К воротам и дракону, охранявшему их, отважно подходил человек с благородными чертами лица.

— Это правда, - встала на мою сторону Ида. – Не знал он ничего, у меня же еще и выспрашивал, кто, мол, брату мысли эти поганые в голову вбил. А потом сюда отвез, пообещал документы выправить…

Он торжественно поднес руку ко лбу чудовища и что-то сказал. Слова сорвались с раскрытых губ, как раскаты грома. От этого невиданного голоса земля задрожала под ногами, а пирамида заходила ходуном. Ворота зашатались на петлях и с грохотом рухнули на землю. Человек обернулся и позвал его за собой.

— Да-да, - подхватила я, - будь Евгений заодно с Якимовым – разве пожалел бы он Иду? Стал бы ее укрывать?



Пико с трудом открыл глаза и тут же зажмурился, застонав от боли. Голова кружилась. Он оперся на руки и пытался остановить вихрь, в котором неслась перед ним комната.

Сей аргумент, кажется, убедил Глеба Викторовича – он молча ушел к окну. Ида тоже примолкла. Вытерла замусоленным платком нос, а потом все-таки не выдержала, сказала:

Он понял, что лежит на полу. По мере того как замедлялось кружение комнаты, нарастала жгучая боль в затылке. Наверное, его чем-то ударили. Шатаясь и стиснув зубы от напряжения, он попытался схватиться за край стола и подняться на ноги. Мозг силился восстановить последнее, что запомнилось: голос Менахема, который говорил… А где же сам Менахем?

— Как его, говорите – Лев Кириллович? Ни разу от Давы имени такого не слышала…

В маленькое окошко проникал дневной свет. Наверное, с того момента, как Пико потерял сознание, прошло несколько часов. Света было достаточно, чтобы ориентироваться в тесной комнатке. Его тусклый луч безжалостно высветил распростертое на полу безжизненное тело. Еврей лежал совсем недалеко от Пико.

— Разве ж он вам много рассказывала? – холодно спросила я.

Он ушел к тем теням, которых в гордыне своей пытался вызвать. Юноша наклонился над телом и с горечью подумал, что Менахема столкнули в царство мертвых с той же жестокостью, с какой отправили туда Фульдженте и печатника. На сюртуке еврея виднелся аккуратный надрез, края которого были чуть запачканы кровью. Из него торчала рукоятка кинжала. Один быстрый, точный удар! Менахем даже крикнуть не успел, а душа уже покинула тело.

Та горько махнула рукой, всхлипнула:

Пико огляделся вокруг в надежде обнаружить какой-нибудь след, оставленный убийцей, но ничего не нашел. Тот, кто убил, не тронул в комнате ни одного предмета. Хрупкие стеклянные баночки в безупречном порядке стояли на полках шкафа. Книги и рукописи по-прежнему ждали прикосновения рук хозяина, и их, похоже, никто не трогал. Юноша готов был поклясться, что ничего не пропало.

— Вовсе ничего не рассказывал. Хоть и жил Дава у меня на квартире, но уж месяца три мы с ним по душам не разговаривали. Как уйдет чуть свет – только к ночи и возвращается. Иногда пьяный. Иногда с дружком этим его. С Зиминым. До чего мерзкий тип, я вам скажу! Уж я-то на что не робкая девка, много чего повидать пришлось – и то ажно мороз по коже, как Зимина этого его увижу. А пару раз втроем приходили – с супругом-то вашим. Он все разговоры с Давой вел какие-то заумные – у меня голова от таковых разговоров болит, так что я уходила всегда. Вот потому и решила сперва, что это Евгений Иваныч Давку с панталыку сбил…

Ничего, кроме жизни Менахема. Видимо, она и была нужна убийце, и больше ничего. Иначе он не оставил бы все на своих местах.

Она снова вытерла нос – видимо переводила дыхание. А я поспешила спросить:

У Джованни снова закружилась голова. Он опустился на землю рядом с трупом. Заострившийся профиль еврея казался высеченным из мрамора. Борясь с приступом тошноты, Пико пытался понять, за что же того убили. Людей убивают либо за то, что они сделали, либо за то, что они знали. И почему ничего не взяли? Может, причиной смерти стала тайна? Менахем знал что-то такое, о чем нельзя никому рассказывать?

— Откуда вы узнали о будущем убийстве? Ведь знали же – еще когда к нам в первый раз пришли. Не так ли?

Комната перестала кружиться. Только теперь Пико отдал себе отчет, в какой опасности находится сам. Один, в доме убитого. С минуты на минуту кто угодно мог что-то заподозрить и постучать в дверь. Надо было уходить, и как можно скорее.

Ида нерешительно кивнула:



Превозмогая дурноту, юноша высунулся в дверь, чтобы проверить, не выставлен ли там пост. Ни души. Более того, никаких следов ночного рынка с его суматохой. Он осторожно выскользнул из дома и двинулся по переулку.

— Дава проболтался… Он как с Зиминым этим нагуляется, так подвыпивши чуток всегда приходил – а тут… ей-Богу, в стельку. Не знаю, как и до дому дошел. Много он тогда мне выболтал, покуда я его до койки вела – трепался языком своим, что отомстит им всем и за папу, и за меня, что наплачутся они еще. Ну а потом не выдержал и сам разревелся, будто дитё. Клялся мне, что не хочет, мол, никого убивать – не хочет, но должен… А наутро молчал, что рыба. Так я и не добилась от него ничего. Кого они на тот свет удумали отправить?.. Испугалась только очень – за него испугалась. Побежала к вашему Евгению Иванычу…

Шел он с трудом, втянув голову в плечи и надеясь, что никто не обратит внимания на его плащ, запачканный речной грязью. По счастью, пройдя несколько шагов, он очутился на маленькой площади среди знакомых развалин. Теперь он знал, где находится. Рядом был Пантеон и гостиница, которая казалась ему лучшим из убежищ.

На последних шагах к дому его снова бил сильный озноб. Зубы опять застучали, плащ ледяной коркой охватил тело, как будто на нем выросла вторая кожа. Из последних сил он поднялся по лестнице и рухнул на постель.

Глава XXXI

Джованни закрыл глаза, позволив телу качаться на волнах усталости, а сам погрузился в шумы, обрывки слов и впечатлений недавнего прошлого. Лежавшее рядом с ложем одеяло он натянул до самого подбородка в надежде хоть на миг спрятаться от окружающего мира.

Выговорившись, Ида замолчала надолго. Но ни я, ни Фустов, бесцельно глядящий в осенний солнечный день за окном, тишину не нарушали. Заговорила опять сама же Ида:

По телу юноши заструилось тепло, и он почувствовал, как расслабляется и на него накатывает сон. Но хоровод мыслей не остановился, наоборот, закружился в голове еще живее. Что-то в его сознании отчаянно сопротивлялось сну, и он балансировал на грани забытья и реальности. Штурм башни, бегство по подземному ходу, остывшее тело Менахема — все эти образы мелькали перед ним, и фантазия смешивала их с другими, еще более яркими. С образами сказочного сияния красоты.

— Только я вот чего не понимаю. Ежели и впрямь этот, как его…

Как ни старался Пико отодвинуть на задний план видение совершенного женского тела, которым украдкой любовался в Сикстинской капелле, оно все равно всплывало в череде недавних событий. И его снова одолели сомнения: могла ли такая невероятная красота принадлежать ожившему трупу.

— Якимов, - подсказала я.

Тут в дверь постучали. Не успел он слова сказать, как в дверях появилась девица с накрашенным лицом. В руках она несла дымящуюся тарелку с едой.

— Да, Якимов. Ежели он такой высокий чиновник – зачем же ему генеральшу убивать? Али она знала что про него?

— Отец велел принести вам поесть. Он хочет, чтобы вы были довольны нашим домом и путешествием.

Я покачала головой:

Не дожидаясь ответа, девушка шагнула вперед, а за ней выглянула сестра, скромно стоявшая в тени. Младшая шла, чуть наклонившись вперед под тяжестью живота, который стал еще заметнее.

— Нет, полагаю, выбор пал на Ксению Хаткевич совершенно случайно. Просто столь дерзкая выходка революционеров, как убийство средь бела дня беременной жены генерала – она по-настоящему испугала и горожан, и, что гораздо важнее, чиновников. У каждого из них из тех чиновников есть жены, дочери, племянницы… а «Рокот» дал понять, что именно близкие им женщины под угрозой. Что с «Народной волей» не покончено, как они полагали прежде – что, переродившись в «Рокот», революционное движение стало лишь злее и бездушнее. А значит, и ответить ему нужно тем же – немедля выявить и уничтожить всех тех, кого упустили или пощадили в прошлые годы. Словом, убийство Ксении Хаткевич развязало Якимову руки. Позволило усилить контроль над горожанами, проводить обыски, где и когда вздумается. И арестовывать по малейшему подозрению всех, кого сочтут нужным. – Я обернулась к Фустову и уже у него спросила: - Ведь это Якимов инициировал обыск на нашей квартире, верно?

Пико прикоснулся к животу: в его теплом горбике уже угадывалось движение новой жизни, постепенно обретавшей форму. При виде этих двух несчастных девчушек ему вспомнилось противоречие между двумя великими функциями Венеры, о которых говорил еще Платон. Мощь Эроса тут была выражена драматически. Чтобы осуществить бесчисленные комбинации, необходимые для сохранения вида, природа избрала путь насилия и хаоса в желаниях. А в безупречном порядке, скрытом за стальным барьером неприступной красоты загадочной незнакомки, прятался недостижимый мир идей.

Тот молча кивнул.

— Тебе правда ничего не хочется? — сказала старшая, взяв его руку и приложив ее к своей груди.

— И билеты в оперу именно на эти места дал Евгению он же, - закончила я.

Пико помотал головой.

— Пожалуй, если бы вы с супругом пали очередными жертвами революционеров, это бы идеально для Якимова, - признал Фустов.

— Надо было у ведьмы травки попросить, чтобы охота вернулась, — проворчала она, и Пико рассмеялся.

— Да… - без сил согласилась я. – Мой муж много знает. И вот-вот понял бы, во что втянул его Якимов.

Девица с разочарованным видом удалилась, таща за руку младшую.

А потом Глеб Викторович отошел от окна и, найдя мои глаза, сказал то, о чем я сама даже думать боялась:



— Ежели все так, то вскоре станет известно, что ваш супруг повесился в камере. Или застрелен при побеге. Живым такой свидетель Якимову совершенно точно не нужен.

Пико принялся за еду, рассуждая сам с собой.

Да, Фустов выговаривал это именно что со злорадством. Будто ему станет легче, если кто-то еще будет столь же несчастен, как он сам.

Если у Альберти действительно была книга Гермеса, то кому она досталась после его смерти? Он от многих слышал о ней, но никто не знал, где она сейчас. Копия, находившаяся у Козимо, явно была не единственной. Существовала как минимум еще одна, но она погибла в доме печатника. Может, была и третья, и ею воспользовался тот, кто совершил ритуал… Джованни с силой тряхнул головой. Не иначе, лихорадка берет над ним верх, если он начал верить в эту ерунду. То, что в книге, которую Марсилио видел у Козимо, содержался именно ритуал Орфея, всего лишь предположение. И похоже, этой книгой никто не завладел. Никто даже не знает, как умер архитектор.

— Я должна вернуться в Петербург, - сказала тогда я решительно. – Необходимо поставить в известность графа Шувалова – попрошу его помощи…

Пико вспомнил слова аббревиатора и захоронение в церкви Сант-Агостино. Несмотря на явные признаки лихорадки, после еды и короткого отдыха он почувствовал себя гораздо лучше. И тут ему пришла еще одна мысль. Он встал и отправился на поиски трактирщика.

— Графа Шувалова нет в городе, - надменно перебил Фустов. – Разумеется, Якимов нарочно подгадал время. И в Петербурге вы Шувалова не дождетесь – вас ищут. А когда найдут, то вам не поздоровится. Хотите, чтоб у вашего супруга была вполне реальная причина покончить с собой?

Тот препирался с возчиком, который предлагал что-то купить, и цена вызвала жаркую дискуссию. Увидев подходящего Пико, трактирщик понизил голос, а возчик быстро отвернулся к стене, словно не хотел, чтобы его узнали. Пико сделал вид, что не обратил внимания на эту сцену, и спросил хозяина, где здесь церковь.

— Сант-Агостино? Недалеко. Замечательное место для укрепления духа и веры. Вы хорошо сделали, собравшись ее посетить на пути спасения, но момент выбрали неудачный.

— Якимов не посмеет мне ничего сделать, - возразила я. – Из страха перед Шуваловым.

— Почему?

— Уверены в этом даже после подаренных билетов в оперу?

— Тамошние монахи решили расширить заведение, — подмигнул трактирщик. — Они выпотрошили здание, как каплуна, и намереваются отделать его мрамором. Говорят, братья получили от Папы Сикста разрешение брать в Колизее травертин[69]. Хотите туда попасть? Перейдите Навонскую площадь вдоль, а в конце поверните направо, на улицу Тор-Сангвинья. И сразу ее увидите: там больше камнерезов, чем монахов.

Я смешалась. Но все-таки нашла доводы для возражений:



— События в опере можно было бы списать на случайный выбор «рокотовцев». Но два покушения подряд… в случайность этого Шувалов ни за что не поверит. Нет, Глеб Викторович, попади я в руки Якимова сейчас – меня, разумеется, станут запугивать, но жизни моей ничего не грозит. В этом я уверена. А потому должна вернуться. И должна попытаться сделать хоть что-то, ежели мой муж еще жив. Это единственный шанс, поймите.


Церковь Сант-Агостино


— Ваш единственный шанс – держаться меня! – холодно напомнил Фустов. – Кто у вас есть в Петербурге, кроме Шувалова? Неужто рассчитываете, что господин Кошкин, рядовой служащий департамента полиции, сделает для вас больше, чем я?

Пико вышел на улицу и направился по указанной дороге. В этот час на площади перед Пантеоном царило обычное оживление. Взад-вперед сновали повозки. На двух колоннах по бокам площади в честь праздника развевались полотнища из разноцветных тканей. Из открывшихся лавочек тянуло пряным запахом специй и жареного мяса, которое предлагали прохожим.

Мой следующий взгляд на Фустова внезапно оказался полон отвращения. Нет, грязных намеков в его тоне нынче не слышалось – но я все еще прекрасно помнила их. И вряд ли когда-то забуду.

Снова задула холодная, колючая трамонтана. Резкие порывы ветра поднимали с земли пыль, крутили ее в воздухе и разбивали маленькие вихри о двери и выщербленные стены домов. По небу неслись облака, а на западе скопились тяжелые дождевые тучи, освещенные солнцем.

— Вы глупец и ничтожество, раз подумали о господине Кошкине то, что подумали! – вдруг взвелась я. - И не смейте сравнивать себя с ним: поставь вас рядом, ни у одного здравомыслящего человека не осталось бы сомнений, в ком больше ума, чести и достоинства! Если б я только могла выбирать!..

Порывы ветра были так сильны, что временами заглушали запахи. И тогда казалось, что власть в Риме взяли камни и мрамор, начисто лишенные всякой человечности.

Глеб Викторович внешне был вполне спокоен. Однако то, как жег он меня взглядом, подсказывало, что мои слова его все-таки задели.

Но, несмотря на фокусы погоды, в городе царила атмосфера праздника. Внимание Пико привлекла толпа, сгрудившаяся у Пантеона, вокруг ярко раскрашенной повозки. Один из ее бортиков был опущен и представлял собой импровизированную сцену, а кузов прикрывала колышущаяся на ветру занавеска. Зазывалы обещали публике интересное зрелище. Пико подошел ближе: он узнал одну из повозок египтян. Вдали, за стеной, окружавшей виноградники, по ту сторону Ротонды, виднелся фасад храма Минервы. Развалины, о которых говорил трактирщик, располагались чуть ближе.

— Что ж. В таком случае мне и впрямь жаль, что выбирать вы не можете, - ответил он ровно.

Но любопытство пересилило все остальное: очень хотелось посмотреть, что будут делать актеры. Не обращая внимания на протесты, он локтями протолкался к первому ряду зрителей. Высокий человек в роскошных варварских одеждах что-то вещал со сцены на своем странном наречии. Непроизносимые звуки чужого языка улетали вместе с ветром. Рядом с ним неподвижно, закрыв глаза, словно во сне, стоял худенький мальчик, лицо которого было разрисовано какими-то значками, похожими на буквы незнакомого алфавита.

Горько признавать, но это правда. Я ненавидела этого человека, была страшно обижена – но нуждалась в нем. В нем и в Иде. И, пожалуй, даже с обидой я могла бы смириться, но решающим было другое:

Вождь, видимо, что-то говорил о мальчике, но толпу, не понимавшую ни слова, это не особенно впечатляло. Толпа ждала зрелища. Рядом с Пико какие-то двое мужчин делились впечатлениями: наверное, они уже видели представление. Один восхищался «египетской магией», а другой кивал и осенял себя крестом, наверное стараясь нейтрализовать подозрительную силу, исходящую от повозки. Но оттуда пока ничего не исходило, кроме потока громких слов. Пико уже собирался уйти, когда вождь схватил кусок зеленой ткани с золотым шитьем по краям и набросил его на мальчика, полностью скрыв того из виду.

— А что, если я не верю вам? – взвешенно спросила я Глеба Викторовича. – Откуда мне знать, что моего мужа и впрямь арестовали? И откуда знать, что Шекловского вы убили из жалости, а не потому, что он мог сказать что-то важное перед смертью…

Вождь раскинул руки, словно призывая с неба какие-то силы, а потом начал водить ими над зеленым полотнищем, едва касаясь худенького тела, которое угадывалось под складками. Так продолжалось довольно долго. Потом египтянин вдруг резко сдернул ткань: мальчика под ней не было. Толпа восхищенно и испуганно охнула.

— Что?.. – ахнула вдруг Ида за моим плечом. – Вы же сказали, он ударился головой и умер… Так вы сами убили Даву? – переспросила она, словно потерянная уставившись на Фустова.

Пико тоже поразил такой поворот событий. Он застыл, разинув рот, как последний из крестьян, бесновавшихся от ужаса и восторга. Оставшись один, вождь с торжествующим видом оглядел зрителей. Он явно наслаждался произведенным впечатлением. Его глаза перебегали с одного лица на другое и вдруг остановились на Пико. Юноше показалось, что в них вспыхнул огонек, но египтянин тут же отвел взгляд. И все-таки Пико трудно было отделаться от впечатления, что вождь искал его в толпе и что представление в какой-то мере было затеяно ради него.

Тот даже бросил на меня взгляд, в котором мелькнул укор. А я смутилась: неужто этот человек скрыл от Иды, сколь мучительной была смерть ее брата?

Вождь раскланялся перед публикой и отступил назад. Занавеска опустилась, и он тоже скрылся от глаз зрителей.

Впрочем, с утешениями Фустов как всегда не торопился:



— Успокойтесь! – зло прикрикнул он. - Ваш брат все равно был не жилец – он мучительно умирал на моих глазах. А вы смеете еще о нем плакать? Он убийца!

Толпа начала расходиться, со всех сторон слышались разные комментарии. Пико с минуту постоял в задумчивости, осмысливая увиденное. В голове у него теснился уже целый лес гипотез, объяснявших то, что произошло на сцене. Каким образом исчез мальчик? Вокруг уже начинали удлиняться вечерние тени, но сцена была дополнительно ярко освещена факелами, горевшими по углам. Значит, о простом обмане зрения речи быть не могло. Нет, мальчик действительно находился под полотном, Пико хорошо видел его силуэт, когда порывы ветра прибивали ткань к телу ребенка.

— Да вы… вы!..

На миг он допустил, что мальчик и вправду исчез в результате магических заклинаний, на которые египтяне были большие мастера, но тут же в гневе отказался от этой мысли. Ему представился сердитый взгляд Лукреция: учитель укоризненно качал головой и указывал на богов, которых в своей поэме обратил в бегство вместе с их пресловутыми чудесами. Всему должно найтись логическое объяснение. Скорее всего, мальчик остался на помосте и исчез из виду не с помощью магии, а в результате простого трюка. Он вполне мог спуститься в замаскированный тканью люк и спрятаться внутри повозки. А покрывало держалось с помощью какого-нибудь приспособления, чтобы создать иллюзию накрытого им тела.

Ида бросилась на Фустова с кулаками – я едва успела перехватить ее руки. Прижала к себе и, успокаивая, гладила по спине, покуда она тряслась в рыданиях.

Но что могло его держать? Вождь поспешил свернуть покрывало и бросить его в повозку, якобы желая как можно скорее очистить поле зрения публики. Может быть, секрет крылся именно в этом быстром движении?

— Тише, тише… ваш брат не убийца, - искренне сказала я. - Напротив – я жива нынче благодаря ему. И я не позволю этому человеку вас обидеть.

Юноше вдруг захотелось вскарабкаться на помост и встретиться с вождем, но он вдруг застыдился и не полез. Это означало бы принять вызов, а ведь египтянин только того и хотел. Пико решил не ввязываться и отправился по своим делам.

Через плечо Иды я тяжело поглядела на Фустова. Тот выдержал мой взгляд, однако прежнего хладнокровия в нем как не бывало. Кем бы Фустов не считал мальчишку – он пожалел его сестру, скрыв от нее лишние подробности.



Но этот же самый человек выкрикнул сейчас:

— Вместо того чтобы лить слезы лучше вспоминайте, что ваш драгоценный братец говорил о Якимове? Меж ними должна быть связь – непременно должна быть! Как-то же он передавал этим двоим поручения!

Миновав многочисленные телеги, тачки и груды строительных материалов, он добрался до церкви Сант-Агостино. Внутри вместо ожидаемого полумрака его ослепил яркий свет: у одной из абсид была полностью снята крыша и разобраны стены. В открывшемся просвете виднелся соседний монастырь, утопавший в зелени фруктового сада. Работа по реставрации и реконструкции кипела вовсю. До самого потолка, вернее до того, что от него осталось, громоздились леса, сколоченные из бревен. Повсюду виднелись кучи камней и кирпича. Боковые нефы тоже явно не годились для молитвы. Нетронутой всеобщей строительной суматохой оказалась только одна небольшая капелла, где стоял освещенный двумя свечами саркофаг.

— Я уже говорила вам тысячу раз, что не слышала никогда этого имени! Сколько можно меня мучить?..

Пико принялся растерянно озираться и вдруг увидел какого-то человека в сутане, который входил в пробоину в стене со стороны монастыря.

— Оставьте ее в покое, - вмешалась я, - она потеряла брата! Имейте сострадание!

— Это церковь Сант-Агостино? — спросил Джованни.

— А я потерял смысл жизни! – гаркнул в ответ Фустов. - Все мои стремления, все цели были подчинены тому, чтобы вернуть Ксению! А теперь? Теперь-то мне что делать?!

Человек в сутане остановился и кивнул:

— Найти новую цель. Вспомните, вы сами говорили, что ходите по этой земле, чтобы отомстить убийцам Ксении! У вас есть шанс это сделать! У вас высокая должность – достаточно высокая чтобы подобраться к Якимову…

— Еще немного, и здесь будет самая грандиозная базилика в Риме. К следующему юбилею работы уже закончатся. Вы собираетесь поклониться матери великого святого?

Тот поморщился:

Он указал на одиноко стоящий саркофаг.

— Какой дешевый прием, Лидия Гавриловна. Вам плевать и на меня, и на Ксению, и на нее тоже – вы просто хотите вытащить мужа!

— Да, конечно. Но также и могиле одного человека, который здесь покоится. Мне сказали, что в вашей церкви захоронены останки Леона Баттисты Альберти, архитектора.

— Леон Баттиста Альберти… Вы разыскиваете его могилу? Да вы на ней стоите, — немного подумав, ответил монах.

— Да, хочу, - твердо сказала я. – И, поверьте, сделаю для этого все возможное! Но и на вас мне не наплевать… я гляжу на вас, Глеб Викторович, и мне делается страшно – оттого, что вижу свое будущее. Ведь и вы были когда-то иным, не так ли? Но я теперь уж знаю, что в каждом человеке – и во мне, и в вас, в каждом – живет зверь. Зверь, способный на все, на любые мерзости! Вот только – чем меньше на свете становится людей, которых человек любит – тем вольготнее себя чувствует его зверь. Я сожалею о том, что произошло с вами, ей-Богу. Но если я лишусь мужа… мне некого будет больше любить.

Пико опустил глаза и увидел у себя под ногами прямоугольник, с трудом различимый на полуразрушенном полу из ромбовидных каменных плиток. Под пылью и мусором он превратился в обшарпанный безымянный камень с едва различимой надписью. Юноша инстинктивно отскочил в сторону, словно камень его обжег. При виде этой забытой, жалкой могилы его охватило чувство вины. Человек, который при жизни наслаждался признанием и уважением самых блестящих умов Италии, покоился здесь, всеми забытый, и ни цветок, ни свеча не напоминали о том, что он жил на земле. Пройдет время, и подошвы пилигримов совсем затрут надпись на камне. Само имя канет в вечность, как будто человека и не было. Конечно, память о нем будет жить в его произведениях, им будут восхищаться в течение долгих веков, но ничто не напомнит о скорби и одиночестве его последних дней.

Когда я замолчала, то почувствовала вдруг, что в столовой стало слишком тихо. Это ходики над каминной полкой остановились. В мертвенной тишине старого дома было слышно лишь, как тихонько всхлипывает Ида, снова и снова утирая нос замызганным платком. Фустов не вытерпел: подошел и подал ей свежий – тот самый, оборванный, с моими инициалами.

— Не бойтесь поступить неуважительно, — сказал монах, заметив движение юноши. — Там, под плитой, ничего нет.

Но Глеб Викторович не сказал ей ничего. Молча вернулся к ходикам и вновь завел их, неспешными размеренными движениями. Принимал решение, очевидно.

— Как ничего нет? Но здесь же написано!.. — решительно возразил Пико.

И только теперь я заметила на той каминной полке свой револьвер… Женин, если быть точнее. И Фустов, будто угадав мои мысли, взял его в руки. Поглядел на выгравированную у рукоятки надпись. Откинул барабан.

Он принялся руками сгребать мусор, чтобы расчистить надпись. Имя архитектора проступило яснее. Кроме имени на плите были выбиты только даты рождения и смерти. Джованни провел по строчкам пальцем, чтобы монах убедился.

— Заряжен… - сообщил зачем-то. – Выходит, Лидия Гавриловна, вы и впрямь умеете обращаться с такой игрушкой?

— Уверяю вас, там ничего нет, — покачал головой монах. — Когда начались работы, пришлось вскрыть все гробницы в нефе: без этого их было не переместить. И как раз эта оказалась пустой. Брат Мирто, бывший смотритель, мой предшественник, рассказал, что тело, скорее всего, куда-то перенесли, выполняя волю самого покойного. Он вспомнил, что при захоронении ему говорили, будто Альберти высказал пожелание покоиться в Падуе, в базилике дель Санто. Наверное, так и сделали. А вы его родственник? Хотите затребовать камень?

Вопрос, впрочем, был риторическим, так что отвечать я не стала. Да и какое значение это имело сейчас?

Пико поднялся.

— Нет, я не был с ним знаком. А кто тогда занимался его останками?

Фустов же, взвешивая в руке револьвер, решил вернуться к прежней теме:

— Десять лет назад? — пробормотал старик, вглядываясь в надпись. — Я же вам сказал, тогда был другой смотритель.

— Как бы там ни было – до Якимова мне не добраться. Это уровень графа Шувалова, но не мой. Якимов приблизит меня к себе, лишь, если я стану ему чем-то крайне полезен.

— А этот брат Мирто еще жив? — осторожно спросил Пико, не надеясь услышать положительный ответ.

Однако старик, против ожидания, кивнул:

Он положил револьвер обратно на полку и нашел мои глаза:

— Да, хотя он разменял уже девятый десяток и близок к тому, чтобы отдать Богу душу.

— А более всего полезен я буду, ежели привезу ему вас.

— А с ним можно поговорить?

Глеб Викторович определенно имел что-то в виду. И мгновением позже я его поняла:

Монах нерешительно на него взглянул.

— Он очень слаб и не совсем в уме. Что он сможет вам поведать?

— Ведь это правда… - И торопливо, воодушевляясь с каждым словом, заговорила: - Повторюсь, я уверена, что Якимов не посмеет сделать со мной что-то – а тюрьма меня не страшит… я готова на это, ежели это единственный шанс подобраться к Якимову и выявить его связь с Зиминым. Ведь он общался с Зиминым – непременно общался! И вы, войдя в его окружение, должны будете выяснить подробности!

— Прошу вас, брат! Это очень важно! Я специально приехал из Флоренции, чтобы поклониться праху этого человека.

— Нет-нет, - тотчас пошел на попятную Фустов, - я не могу просто так привезти вас Якимову. Хотя бы потому, что я из иного ведомства: придется объяснять, откуда я вовсе знаю о его распоряжении насчет вас. Преступник – это ваш муж, но не вы сами.

— Ну ладно, раз уж вам так нужно… Чтобы потом не говорили, что монахи Сант-Агостино прогнали паломника. Брат Мирто теперь все время проводит в келье. Он не встает с постели.

— Тогда я должна совершить некое преступление. Чтобы было по вашей части. Причем, достаточно серьезное…

Старик повел его к разрушенной абсиде, а от нее через дворик — к двери прилегающего монастыря. По узкой лестнице они поднялись на второй этаж и дошли до маленькой кельи в конце коридора. Монах легонько постучал и вошел.

— Вроде убийства?

Пико услышал, как они перекинулись несколькими словами, и монах пригласил его войти. Келью, больше похожую на закуток, почти целиком занимала кровать. Над ней висело скромное деревянное распятие. Маленькое окошко пропускало ровно столько света, чтобы осветить прозрачное, словно стеклянное, лицо древнего старика, лежащего на кровати. Длинная белая борода спускалась до самой простыни, сливаясь с ней.

Об этом наивно осведомилась Ида. Выплакавшись, она теперь перебирала аккуратными пальчиками изодранное кружево на моем платке. И далеко не сразу поняла, отчего мы с Фустовым так внимательно на нее смотрим.

— Брат, вот этот юноша хочет с вами поговорить.

— Да, вроде убийства, - подтвердила я.

Старик повернул голову к двери, обратив к Пико водянистые глаза, белесые от катаракты. На его морщинистом лице появилось вопросительное выражение.

— Десять лет назад, когда вы были смотрителем монастыря, в церкви хоронили одного человека, которого звали Леон Баттиста Альберти. Вы его помните?

Глава XXXII

Старик отвел глаза. Его лицо снова стало бесстрастным, но тут же вдруг озарилось.

— Леон Баттиста… флорентинец…

…несколькими днями позже в Доме предварительного заключения на Шпалерной улице

— Вы помните? — взволнованно воскликнул юноша.

Якимов свое обещание сдержал: тотчас после допроса меня перевели в одиночную камеру. По сути, ее и камерой назвать нельзя – это была настоящая комната. Натопленная, с жесткой, но все-таки койкой, с зарешеченным, но все-таки окном.

— Да… Я помню… Он часто заходил… но не для молитвы, — тихо сказал старик, и голос его прозвучал грустно. — Он изучал остатки античных стен… и термы, которые построил Нерон.

— А кто после его смерти занимался погребением?

Все это, конечно, прекрасно, однако самой большей поблажкой, которую я сумела выторговать, я считала то, что меня отвели к тюремному доктору. Он осмотрел меня, подтвердил слова Фустова о недавней контузии, обработал ссадины и порез на шее и прописал полный покой. В адрес арестантки пожелание покоя звучало настоящим издевательством… Но я сочла, что он сказал это не нарочно: доктор был совсем юным мальчиком, вчерашним студентом, очевидно; еще не успевшим понять, куда занесла его злодейка-судьба.

— Только один человек. Он сказал, что они вместе учились. Ученый, родом из Неаполя.

— Он не называл своего имени?

— Может, и называл, но я не помню, — покачал головой старик. — Высокий такой, волосы до плеч…

И я была ему безмерно благодарна за то, что отвернулся, на мое смущенное замечание, будто бы мне надо одеться… а сама тем временем ловко стащила с перевязочного столика ножницы да спрятала в рукав платья.

Пико вздрогнул: у него перед глазами возник образ Перфетти. Джованни был уверен, что речь идет именно о последнем представителе античной Академии, и собрался задать еще вопросы, но на лице старика вновь появились признаки огромной усталости. Он обессилел: голова упала на постель, глаза закрылись. Казалось, он очень глубоко заснул, и юноша на миг испугался, что тот испустит дух у него на глазах. Только еле слышное дыхание говорило о том, что старик еще жив.

Теми ножницами я позже привела свои волосы в хоть сколько-нибудь приличный вид и снова спрятала, точно зная, что, ежели моей жизни еще раз будет что-то угрожать, – я пущу их в ход.

Смотритель, молча слушавший диалог, тронул Пико за плечо:

— Пойдемте. Брат Мирто больше ничего не сможет ответить.

Словом, нынешней ночью у меня были все условия, чтобы спать, как младенец… да только я так и не сомкнула глаз.

Джованни шагнул к двери и уже на пороге опять услышал слабый голос:

Вместо этого, глядя в зарешеченное окно на темнеющее небо, я вновь и вновь размышляла, где нынче мой муж.

— Я его потом видел. Это он извлек тело из могилы.

Я знала, что Женя арестован за революционную деятельность. Но, видимо, достаточных доказательств против него мало. В самом деле, не считать же поводом к казни наличие в доме одной-единственной книги Бакунина? Но Якимов осторожен и предусмотрителен: обыск в квартире на Малой Морской он затеял на тот случай, ежели мы с Женей чудом спасемся в театре. А мы и спаслись… потому он вынужден был задействовать запасной план: арестовал Ильицкого на основании найденной в его доме запрещенной литературы.

— Он? Когда? — вскричал Пико.

Но старик снова погрузился в молчание.

Следующим пунктом плана, судя по всему, должна была быть попытка заставить его добровольно сознаться в революционной деятельности. Пойти на эшафот.

И, вероятно, он бы заставил Женю это сделать – если бы тогда, в театре, они арестовали меня вместе с мужем. Женя бы что угодно сказал им и что угодно подписал, лишь бы меня не тронули. Насколько же я должна быть благодарна Глебу Викторовичу, что он и впрямь увез меня…



Однако позже, спустя почти четверо суток, я ведь попала в руки Якимова. Почти что по его плану! Право, я полагала, что Якимов, уцепившись за это, первым делом покажет меня Жене. Даст понять, насколько серьезны его намерения.


Возле храма Изиды


Но, вместо того, чтобы шантажировать мною Ильицкого, Якимов изо дня в день убеждал меня обвинить мужа в убийстве Иды. А нынче и вовсе пошел на крайние меры – едва не убив меня, но все-таки добившись словесного согласия дать нужные показания.

Значит, погребением Леона Альберти занимался Перфетти. И он забрал тело. Но зачем? В голову Пико внезапно пришла безумная идея. А что, если последователи архитектора не ограничились тем, что, упорствуя в любовных грезах, вызвали из царства мертвых прекрасную Симонетту? Что, если они попытались вернуть к жизни и своего учителя?

И отчего он так и не предъявил меня, измученную, мужу? Уж не потому ли, что Женя больше не в его руках?

В один миг пошатнулась вся его система ценностей. Нет, сказал он себе, природа следует своим законам, давая жизнь только на определенный отрезок времени. И за этот отрезок времени форма жизни развивается, согласно логике своего вида, двигаясь по пути совершенствования. Камень, к примеру, еще более каменеет, вес притягивает к себе еще вес. А живое существо растет, впитывая в себя тончайшие скопления атомов, которые выделяет все вокруг, и эти скопления формируют и дополняют еще более тонкие атомы его души, взращивая ее. И душа созревает и обретает мудрость.

Но где же он тогда?..

А потом, перевалив через вершину длинной параболы развития, свободное падение в пустоте обретает тенденцию скорректировать свое движение с мировыми законами, которые подчиняют себе все на свете. Атомы отдаляются друг от друга, начиная с самых тонких, составляющих память, и раньше всех стираются недавние образы. Мало-помалу огромное усилие природы, вызвавшее к жизни неповторимое существо, сходит на нет в круговращении падения, пока с последним вздохом существо это не вернется в ничто. Так исчезает каждый, смеясь над смертью, которая приходит слишком поздно.

* * *

И все-таки мечта кого-то из этих людей пустилась в земной путь. Пико содрогнулся. Вдруг у них получилось и Альберти тоже вернулся? Он с трепетом вспомнил лица всех, с кем недавно познакомился. А вдруг один из них и есть великий архитектор? Он только сейчас сообразил, что никогда не видел лица Альберти. Значит, вполне мог с ним повстречаться. Им может быть любой из его новых знакомых. Пико отогнал от себя эту мысль, но она, как жук-точильщик, уже угнездилась где-то в глубине сознания. Наверное, единственным способом избавиться от нее было напрямую встретиться с Перфетти и заставить того объяснить, почему он так странно себя вел. Перфетти живет рядом с монастырем, прилегающим к церкви Санта-Мария-сопра-Минерва. Если гуманист имеет обыкновение проводить все свободное время в изучении развалин храма Изиды, значит, есть надежда там его и найти.

Когда в зарешеченном окне заблестели первые звезды, я услышала за дверью тяжелые шаги – и тотчас вскочила на ноги, готовая ко всему на свете.

Пико спросил дорогу у какого-то прохожего, который выглядел не таким неотесанным мужланом, как остальные. Ему повезло.

— Арестованная! Собирайтесь да поживее, - велел караульный.

— Минерва? А, это там, где стоял древний храм. Это совсем недалеко. Поднимайтесь по переулку вдоль Ротонды и сверните налево. Там увидите развалины храма и пирамиды на месте ворот, а за развалинами сразу будет церковь делла Минерва и монастырь.

— Но как же… Господин Якимов лично обещал, что я останусь здесь!

Снова Джованни оказался у Пантеона. Вот уж воистину, возле античного храма сходились все подземные пути Рима, как сказал ему Маттео Корно в Сиене.

Воскликнула и – только потом увидела за его плечом Глеба Викторовича.

Небо постепенно темнело, улицы тонули в вечерних тенях. Шагая тем же путем, которым уже шел совсем недавно по направлению к Марсову полю, Пико думал, что, наверное, найдет Перфетти в келье. На Навонской площади он не увидел ни египтян, ни их разноцветной повозки. Осталась только кучка зевак да женщины с кувшинами, пришедшие зачерпнуть воды из фонтана. Атмосфера праздника исчезла, ее словно выдуло ледяным северным ветром, вздымавшим вихри пыли.

— Якимова нынче нет, - бесстрастно возразил он, - а начальник тюрьмы отдал другое распоряжение. Собирайтесь, вас отвезут на Гороховую.

— А где эти мошенники? — спросил юноша у какого-то человека, зубоскалившего с женщинами у фонтана.

Фустов смотрел на меня прямо и серьезно, отчего сразу пришло понимание, что он знает, что делает. Благо, собирать мне было нечего, – через четверть часа мы уже сидели в полицейском экипаже, который скоро несся по пустым и влажным после дождя улицам Петербурга.

— Уехали. Они никогда не остаются долго на одном месте, — с довольным видом ответил тот.



Мы были наедине здесь, но я, чувствуя на себе тот же серьезный взгляд, не могла проронить ни слова. Не находила сил, не знала, что сказать. Смотрела поверх занавески на мельтешащую Шпалерную улицу и безотчетно цеплялась пальцами за свою соболью накидку. Стараниями моих сокамерниц, она давно стала истерзанной и жалкой – но эта накидка была единственным физическим напоминанием о той жизни, успевшей за последние несколько дней стать прошлой.

Пико отправился дальше, к ротонде Пантеона. По соседнему с ней переулку, забитому лавчонками и лотками уличных торговцев, он поднялся к маленькой площади, где высился кирпичный фасад церкви. Перед ним торчали из земли развалины античного здания. Да и сама церковь походила на вынырнувшее из глубины веков древнее строение. Рядом вросли в землю какой-то обелиск и полуразрушенный временем сфинкс.

Фустов не выдержал первым. Пересел ко мне ближе и попытался поймать взгляд. И снова я чувствовала, как он глазами пересчитывает каждую ссадину на моем лице.

Когда-то здесь возвышался храм, о котором рассказывал Манетто. Он, несомненно, был посвящен какому-то восточному божеству, может быть Изиде. Пико спросил себя, что же искал ученый в этих руинах, и сразу увидел его высокую фигуру. Тот сворачивал в переулок. Юноша собрался окликнуть Перфетти, но из бокового прохода за спиной неаполитанца появилась группа масок и оттеснила его от Пико.

— Простите, - выдохнул он, наконец. – Простите за это все – я не должен был такого допустить…

Перфетти обернулся на смех и шутки веселой компании, и Пико поднял руку в знак приветствия. Но ученый не заметил его и двинулся дальше, уже не обращая внимания на то, что происходит у него за спиной.

— Прекратите! Не смейте меня жалеть – ни слова об этом! Не то я сама не выдержу больше ни минуты и тогда… тогда… - К горлу начали подступать слезы – этого-то я и боялась. – Ежели я начну себя жалеть, то уже не остановлюсь, понимаете? И сломаюсь. Я живу только мыслями о будущем – я не могу себе позволить думать о том, что происходит сейчас.

Маски тоже, казалось, не заметили юношу. Все их внимание сосредоточилось на человеке, который шел по переулку впереди них. В их поведении было что-то странное. Все четверо громко смеялись и шутили, но из их движений начисто исчезла беспечная небрежность подгулявших бездельников. Они четко выстроились в колонну и шли за Перфетти, как в почетном карауле, вытянув руки вдоль туловища.

— Понимаю. Не буду, - тотчас согласился Фустов. А потом признался: - Я живу вот так – мыслями о будущем – уже много лет. Как вернулся из Сорбонны и узнал, что Ксения замужем, тогда для меня все и кончилось. Словно замерз, коркою ледяной покрылся изнутри. Сперва стреляться думал. Потом она написала, и я решил, что еще не конец. Устроился в полицию, дабы ее вернуть. А потом… я ведь даже не помню, когда перестал ее любить. Все стало привычкой. Самоцелью. И желание вернуть ее – тоже. Я уж и не знал толком, зачем она мне…

Повинуясь инстинкту, Пико замедлил шаг и спрятался в тени, прижавшись спиной к стене ближайшего дома. Преследователи держали дистанцию около десяти шагов. Когда ничего не замечающий ученый остановился у какой-то колонны, они тоже замедлили шаг.

Сколь ни была я погружена в собственные переживания, но все-таки повернула голову, внимательно поглядев на Фустова. Тот сосредоточенно смотрел в черную стенку кареты.

— Вы что же – почувствовали облегчение, когда ее не стало? – спросила я.

Пико вжался в стену, стараясь, чтобы его не увидели, и был почти уверен, что остался незамеченным. Маски тем временем поменяли тактику и по знаку одного из них разделились. Трое исчезли в боковой улочке, а тот, что подал знак, продолжал молча идти за Перфетти, постепенно ускоряя шаг. Стараясь не шуметь, Пико отделился от стены и двинулся вперед. Преследователь все больше сокращал расстояние, отделявшее его от неаполитанца. Вот их уже разделяет всего несколько шагов. Тут незнакомец сунул руку под плащ, а когда вытащил, в ней что-то блеснуло.

Веки Фустова дрогнули, меж бровей легла морщинка – с долю секунды он как будто раздумывал над моими словами. Но потом решительно мотнул головой:

Другой рукой, словно избавляясь от досадной помехи, он сорвал с себя маску. А может, просто хотел, перед тем как убить свою жертву, усилить оскорбление.

— Нет. Нет, что вы. С ее смертью все запуталось еще более. Раньше я полагал, что, как добьюсь своего – освобожу Ксению, – то все тотчас изменится. Или и не тотчас, но все равно изменится хоть когда-то. Что я оттаю, вновь вспомню ту девочку из детства и сумею ее полюбить. А теперь? – Он живо поднял на меня глаза, будто и впрямь ждал ответа. - Теперь-то мне чего ждать? На что надеяться? Ведь нет никакого будущего, Лидия Гавриловна – есть только «сейчас».

Пико сразу узнал смуглого испанца, который был на банкете, и крикнул, подавая ученому сигнал тревоги. Его рука тоже мгновенно схватилась за кинжал.

— Вновь думаете стреляться? – серьезно спросила я.

Ей-Богу, в тот миг сия мысль вовсе не казалась мне кощунственной. Скорее, вполне логичным исходом его жизни. Не пуля, так кокаин однажды добьют этого человека. Ежели для него существует только «сейчас».

У него не было ни плана действий, ни времени, чтобы его обдумать. Джованни большими прыжками помчался вперед, отдавшись на волю инстинкта и памяти об уроках боевого искусства. Голова оставалась на удивление ясной, взгляд фиксировал каждую деталь, каждый камушек под ногами. Реакция на предупредительный крик была разной: Перфетти обернулся и, увидев Пико, летящего к нему с кинжалом в руке, впал в панику. Должно быть, он решил, что юноша собрался на него напасть, и резко повернул назад, к своему преследователю, ища у него защиты.

Однако он, на миг отведя глаза, как будто прислушался к себе. А потом качнул головой:

Тот застыл с кинжалом в руке, удивленно глядя на Перфетти, и в его глазах отразилось смятение. Добыча сама шла на клинок, стоило только выбросить руку к ее горлу — и конец. Это секундное замешательство помогло Пико. Он в два прыжка оказался вплотную к бывшей маске и выставил вперед лезвие клинка, готовый ударить в любой момент.

— Нет, - Глеб Викторович скривил в усмешке губы, словно сам был удивлен. А потом опять нашел мои глаза: - Странно, но вовсе не думаю.

Вот уж не рассчитывала, что смогу еще испытывать это чувство, но мне сделалось неловко под его взглядом. Я нахмурилась, заправила за ухо клочок волос, что падал мне на лицо, и ответила куда резче, чем следовало:

Испанец, должно быть, решил, что сначала надо покончить с юношей, и, быстро перекинув кинжал в левую руку, правой вытащил из-под плаща шпагу.

— Право, вам одному решать – быть вашему будущему или нет! Ответьте лучше, зачем везете меня на Гороховую?

На этот раз Фустов раздумывал куда дольше. А когда заговорил, то проигнорировал мой вопрос:

Он занес оружие над головой, собираясь рубануть сверху, и лезвие сверкнуло в лунном свете. Пико каждой клеточкой тела ощутил толчок и вместо того, чтобы затормозить, как поступил бы любой на его месте, бросился вперед. Это его и спасло. Противник от удивления не успел опустить шпагу, а только выставил короткий кинжал, прикрываясь лезвием, чтобы потом нанести сокрушительный удар сверху. Но Пико летел на него по инерции собственного броска, тоже протянув вперед кинжал, который пришелся как раз на рукоятку оружия врага. Это и отвело удар от его лица.

— Я разговаривал с тем доктором, - сказал он бесстрастно. - Вы в положении, не так ли?

Рухнув на противника всем телом, он почувствовал, как сталь слегка царапнула его по щеке. Враг под ним отчаянно дергался, надеясь высвободить прижатую к земле руку с кинжалом. Другой рукой, в которой испанец все еще сжимал шпагу, он лихорадочно царапал землю, пытаясь достать лезвием до бока Пико.

— А вам-то что за дело?!

Голос мой дрогнул, вот-вот готовый сорваться на плачь – мне пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы взять себя в руки. Все позже. Когда все будет позади – я наплачусь вдоволь. Но не сейчас.

Противник был силен и весом превосходил юношу. Он бился под ним, как взбесившийся скакун, который вот-вот сбросит седока. Тогда ему удалось бы реализовать преимущество в оружии и Пико пришлось бы плохо. Смерть уже уселась рядом с ними, просчитывая и взвешивая исход поединка, и у юноши были считаные секунды, чтобы отвести от себя ее глаза. Испанец нацелился головой ему в лицо, но Джованни увернулся, и лоб врага ткнулся ему в скулу и скользнул по щеке движением, напоминавшим гротескную любовную ласку. Боль от удара подхлестнула юношу. Почувствовав губами ухо врага, он вцепился в него зубами и рванул изо всех сил, напрочь отрывая ушную раковину.

Фустов же ответил:

— Вероятно, не хочу, чтобы ваш муж и впрямь свернул мне шею, ежели с вами что-то случится. Все это зашло слишком далеко. И не привело ни к чему… Мы затеяли это, чтобы я мог подобраться ближе к Якимову, раздобыть доказательства, что он связан с Зиминым или Шекловским – но за целую неделю я так и не нашел ничего. Ровным счетом ничего! Зимин арестован – это он в театре стрелял в Шекловского. Я сам лично допрашивал его. Поверьте, допрашивал достаточно. Так вот Зимин ни имени Якимова не слышал, ни по фотокарточке его не узнал!

Испанец взвыл от боли, и юноша почувствовал во рту сладковатый привкус крови. Он рвал зубами податливую плоть, а испанец отчаянно крутил головой, стараясь освободиться. Рана ослабила его самообладание. Теперь он двигался беспорядочно и бесконтрольно. Пико быстро этим воспользовался и вонзил кинжал испанцу в бок.

— Вам следует допрашивать усердней! – с нажимом сказала я.

— Его повесят. И Зимин об этом знает. Он фанатик-революционер, он не стал бы подыгрывать ярому монархисту Якимову. Если б и стал покрывать кого-то ценою своей жизни, то такого же фанатика, как он сам! Лидия Гавриловна, простите – видит Бог, как я доверяю вам, но, боюсь, что вы все же ошиблись. Не Якимов стоит за всем этим.

От боли тот даже не заметил удара, хотя сталь клинка прошла возле самого сердца. После второго удара он глухо охнул и закрутил в воздухе шпагой, брыкаясь ногами. Пико почувствовал, как тело врага под ним обмякло. Тот хрипло закашлялся, и на его губах показалась кровь.

— Но все же увозите меня на Гороховую – подальше от Якимова? - холодно поинтересовалась я.

Юноша замахнулся кинжалом, чтобы еще раз вонзить его в распластанное на земле тело. Испанец пытался опереться о мостовую и приподняться. Его била дрожь. Потом руки ослабели, и он тяжело рухнул, уткнувшись в брусчатку окровавленным ртом.

А Фустов внимательно поглядел на меня и сказал самое главное – с чего и следовало начать:

Пико быстро вскочил, перевернувшись в воздухе, и пригнулся, с кинжалом в руке, готовый к нападению сообщников агрессора.

— Нынче мне стало известно, что ваш опекун в городе. И завтра же я отвезу вас к нему – под его защиту. Отвез бы сейчас же, да особняк его пустует, я понятия не имею, где нынче Шувалов… Не в Главный штаб же вас везти. - Фустов решительно сжал челюсти. – Словом, пережить бы эту ночь, а завтра для вас все кончится.

От последних своих слов Глеб Викторович сам же смутился и отвел взгляд. Сурово свел брови.

Но никого возле себя не увидел, кроме длинной фигуры Перфетти, бессильно скорчившейся возле стены. Ученый заслонял лицо сжатой в кулак рукой. Глаза его были расширены от ужаса. Пико выплюнул оставшийся во рту кусочек уха и вытер рот. Ему хотелось привести себя в порядок и избавиться от противного привкуса крови. Нагнувшись и опершись руками о колени, он наконец-то перевел дух.

Я наблюдала за ним и не знала – радоваться ли? Слова о том, что все кончится, звучали заманчиво…



И все же целью моей было не попасть под защиту дядюшки – целью был Якимов. Но что, если я и впрямь навожу на него напраслину? Женя так верил Якимову… И тот сдержал слово – выделил мне весьма приличную одиночную камеру.

Перфетти не двигался. Он как сполз по стене, так и остался сидеть на земле с вытаращенными глазами.

Все еще задыхаясь, с окровавленным клинком в руке, Пико выпрямился и сделал к нему несколько шагов. Ученый не сводил с кинжала полных ужаса глаз. Чтобы успокоить его, юноша поспешил спрятать кинжал под плащ и показал ученому другую руку, в которой не было оружия.

Впрочем, я не могла отмахнуться от факта, что выделил он мне эту камеру, когда я пообещала дать показания против мужа. Он заявил это вполне определенно. И все, что сотворили со мной прежние сокамерницы, произошло с его указания. Без сомнений! И Якимов же послал того караульного, чтоб был настороже и вмешался, ежели девицы перегнут палку, поскольку я нужна ему живая. Запуганная, но живая.

А самое главное: умирающий Дава Шекловский пытался всучить мне книгу. Книгу Бакунина, том первый. Такую же точно, том второй, подбросили нам в дом – именно подбросили, теперь уж я в этом не сомневалась. И сделал это, разумеется, тот же, кто инициировал обыск.

Он попробовал встряхнуть Перфетти, чтобы привести его в чувство, но тот только чисто детским движением поднес к лицу второй кулак и еще больше съежился, стараясь слиться со стеной.

— Я не ошиблась насчет Якимова, - твердо сказала я вслух. – Распоряжения Зимину и Шекловскому действительно исходили от него. А то, что Зимину не знаком сей человек, означает лишь, что передавались распоряжения не лично. Был еще кто-то. Четвертый участник «Рокота». Связующее звено между Якимовым и Зиминым. Якимов должен был встречаться с кем-то в эти дни, и вы обязаны выяснить, с кем!

— Не бойтесь, мессер Антонио! — громко сказал юноша, взяв старика за руку и пытаясь привлечь его внимание. — Это я, Джованни Пико! Вы в безопасности, по крайней мере пока!

Глеб Викторович, подумав, согласился. Он нахмурился, припоминая:

— За неделю через его кабинет прошла уйма людей… кто угодно мог. И все же его посещали сплошь чиновники разных рангов. Нет, полагаю, встречаться в стенах Главного штаба они бы не стали.

Старику наконец удалось справиться с паникой. Все еще дрожа и нетвердо держась на ногах, он поднялся, протянул руку и с благодарностью сжал плечо юноши.