Сердце Хендрикс болело. Она хотела подойти к нему, чтобы утешить, но понимала, что не может двигаться. Грудь трепыхалась, ребра ломило.

«А ведь ничего этого могло и не быть», — вдруг подумал Борис. Сколько труда от него потребовал этот проект, с какими муками все продвигалось…

– Эдди, – прохрипела она, пытаясь сесть прямо.

Впрочем, все началось с рядового вопроса одного из руководителей кинофабрики:

– Не двигайся. – Он споткнулся, упал и снова поднялся. Его волосы прилипли ко лбу от пота. – Ты можешь сломать…

— Товарищ Винтер, как насчет новой фильмы? Есть отличный материал для экранизации… Боевик! Либретто уже готово. Со сценарием проблем не будет… Приключения, заграница — мне кажется, это в вашем вкусе…

Невольно Винтер заинтересовался. Его предыдущий фильм был комедией о молодом крестьянине в большом городе, и хотя режиссеру удалось повернуть сценарий так, чтобы уйти от навязших в зубах штампов, он чувствовал, что сыт крестьянами по горло. Ему хотелось приключений, романтики, размаха. Хотелось героев, которые не будут ни крестьянами, ни рабочими, ни — если уж говорить начистоту — нэпманами.

В коридоре возникло некое движение, и они оба замерли, как хищные животные на дикой местности. Сердце Хендрикс билось быстро и сильно.

Вскоре он заполучил для ознакомления либретто[40] и стал его читать. Но по мере того, как строка за строкой проходили перед его взором, недоумение Винтера росло и мало-помалу превращалось в оторопь.

Коротко говоря, никакого либретто не было и в помине, а был какой-то словесный фарш о героических заграничных рабочих, которые противостояли тайной капиталистической организации. Во главе ее стоял наводящий страх злодей по имени Тундер Тронк.

Они ждали.

Вновь и вновь спотыкаясь об это имя, Винтер наконец вспомнил, что видел его раньше, и не раз, на обложках тоненьких книжечек, выходивших серийными выпусками.

Ничего.

Издательство словно нарочно сделало все, чтобы отпугнуть читателей чудовищными обложками, дрянной бумагой и слепым шрифтом, но его усилия не увенчались успехом. Автором книжечек значился некий иностранец Фрэнк Гризли, и хотя от одного этого имени за версту разило подделкой, публика расхватывала выпуски на ура.

А потом…

Решив не полагаться на либретто, Борис отправил Тасю искать полный текст приключений Тундер Тронка, которые, как выяснилось, были недавно переизданы в одном томе. С большим трудом (весь тираж был уже раскуплен) жена раздобыла книгу, и режиссер засел за ее чтение.

Звук, прямо за дверью детской. Шаги, только медленные, шаркающие. Хендрикс встретилась глазами с Эдди и увидела на его лице отражение собственного страха.

«Только не еще один, пожалуйста, нет, пожалуйста, боже».

Надо вам сказать, что киношники — люди закаленные и что удивить их непросто, однако автору, скрывавшемуся под псевдонимом Фрэнк Гризли, это удалось.

В дверях появилась запыхавшаяся Илеана.

– Их было двое в ванной, но они просто исчезли. Что вы сделали?

Текст был не просто плох — какая-то совершенно особенная, разухабистая бездарность глумливо таращилась из каждой его строки.

Глава 28

Чувствовалось, что автор глубоко презирает своего читателя, что мир подвигов и романтики, о котором говорят лучшие приключенческие романы, бесконечно далек от Гризли, и что штампованные перипетии своих героев-манекенов он нагромождает чисто механически, гоня строку за строкой.

Эдди рухнул на пол у стены, с облегчением выдохнув. Хендрикс присела рядом с ним. Ноги дрожали и казались ватными. Она не была уверена, что когда-нибудь снова сможет подняться.

Если вначале Борис брался за книгу с некоторой надеждой, он закончил читать ее в полном отчаянии. Тут не было материала для экранизации; тут не было вообще ничего.

Для очистки совести он перечитал либретто, ища хоть чего-то, за что можно уцепиться, и возненавидел его еще больше, чем роман.

– Я принесла жертву, – объяснила Хендрикс. Вот как я от них избавилась.

«К черту эту дрянь, к черту Тундер Тронка… Возьмусь за какую-нибудь комедию».

Но на кинофабрике его огорошили сообщением, что комедий нет и не предвидится, потому что все режиссеры наперегонки снимают героические фильмы к десятилетию революции. Ну вот есть еще Тундер Тронк, а больше ничего.

Она ожидала, что Илеана спросит ее, что это за жертва, но женщина только моргнула.

Дома Борис сорвался.

– Ты их видишь, не так ли? – спросила она через мгновение. – Призраков.

От ругательств бывшего боксера дрожали стекла в рамах.

Тася, с тоской глядя на перекошенное лицо мужа, прижимала худые руки к груди и умоляла его не кричать так, потому что он волнует Марусю, Маруся будет плакать…

Нахмурившись, Хендрикс посмотрела на Эдди.

Но режиссер уже вошел в раж и не воспринимал никаких доводов. Коллег по профессии он полил отборной бранью, и самое мягкое из всего, что он сказал, было:

— Приспособленцы!

– Мы все видели их.

— Понимаешь, — добавил он через несколько минут, взволнованно меряя комнату шагами и бурно жестикулируя, — если бы они сами верили в коммунизм, в революцию, если бы Ленин хоть минуту их интересовал… Черт возьми, я бы не сказал ни слова! Но я же знаю этих сволочей, Октябрь их волнует не больше, чем сентябрь или декабрь! Лицемерные рвачи! Живи они в Италии, при этом… как его… Мусорини…

— Муссолини, — робко подсказала Тася.

Но Эдди уставился на нее, разинув рот. Сердце Хендрикс замерло.

– А ты нет?

Сама она находила итальянского лидера весьма импозантным, но мужу предусмотрительно об этом не говорила.

Эдди нахмурился. Илеана покачала головой.

— Да! Так вот, они бы все, голубчики, снимали фильмы о том, какой фашизм хороший, и превозносили бы его точно так же, как здесь превозносят революцию…

Хендрикс повернулась к Илеане.

Он еще немного побушевал, выпуская пар, потом съел Тасин пирог с яблоками и попытался успокоиться.

– Вы же, вроде, какой-то охотник за призраками, – пробормотала она. – Вы действительно думаете, что я поверю, что вы никогда не видели призрака?

— Может быть, тебе посоветоваться с кем-нибудь? — предложила жена. — С каким-нибудь хорошим сценаристом…

Но все знакомые сценаристы, как назло, сочиняли сценарии, прославляющие революцию. Шеренги большевиков с мужественными лицами шагали по страницам, изъясняясь сплошь лозунгами, которые в то время, когда кино еще безмолвствовало, выносились на экран в виде надписей.

Илеана издала нечто среднее между пыхтением и фырканьем.

— Купят это красное г… — позевывая, говорили сценаристы женам, — переедем в отдельную квартиру и заживем…

И жены кивали, и мечтали, как они обставят гостиную, и детскую, и спальню, и ревниво следили за тем, чтобы мужья не отлынивали от работы, а то, не дай бог, кинофабрика наймет другого сценариста, и плакал тогда вожделенный гонорар, а с ним и все мечты…

– Иногда во время очень интенсивного преследования температура в комнате падает, или я могу увидеть странную тень или пятно света, или чувствую присутствие. Но я не вижу реальных очертаний. Никто не видит. Кроме тебя, не так ли? Ты сказала, что видела мальчика в ванной.

Хендрикс сглотнула, ее горло внезапно стало сухим.

Глава 3

– Я уже видела троих, – сказала она. Мысленно поправила: «Четверых, считая кота».

Герои и злодеи

Илеана сжала губы.

– Твоя жертва, должно быть, была довольно мощной, – сказала она очень торжественно. – Моя лисья шкура все еще внизу. Мне нужно окунуть ее в розовую воду, чтобы завершить ритуал. – Она перевела взгляд с Хендрикс на Эдди, и одна ее бровь вопросительно изогнулась. – Вы, оба, с вами все будет в порядке?

Хендрикс кивнула, и Илеана вышла за дверь. Секунду спустя Хендрикс услышала, как ее ботинки стучат по лестнице.

Ученая пропаганда между актрисами — дело опасное; против нее надо принять неотложные меры. Островский А. «Таланты и поклонники»
Эдди приложил руку к ране на груди, между пальцами капала кровь.

Окольными путями через друзей Борис все же вышел на Мельникова, который раньше сочинял сюжеты для короткометражек. Режиссер рассказал о проклятом Тундер Тронке, который не дает ему покоя, и неожиданно узнал, что все сценаристы, которые брались за этот проект, в итоге от него отказались.

– Боже, ты же ранен. – Хендрикс подсела ближе. – Можно посмотреть?

— Говорили, что автор книги был вхож к актрисе, которая вышла замуж за наркома Гриневского, — доверительно сообщил Михаил. — Пообещал ей роль мачехи, расписал, какая это важная роль…

— Это мачеха Тундер Тронка, что ли? — проворчал Борис, припоминая. — У нее там всего несколько эпизодов, а потом он ее отравил…

Он кивнул, и она осторожно убрала его руку от груди. Порез был длинный, но неглубокий, и кровь почти остановилась.

— Ну да, и Нина Фердинандовна быстро сообразила, что участвовать в такой сомнительной фильме ей ни к чему… С тех пор все и застопорилось.

— А чем вообще занимается автор? — бухнул режиссер.

– Тебе нужна повязка. Я думаю, что у нас есть в ванной, но… – Она нерешительно взглянула на дверь в коридор. Она не хотела идти в ванную одна.

— Автор-то? — Михаил приподнял брови, и на его худом лице появилось чрезвычайно ироническое выражение. — Он писатель. Сочиняет сейчас книжку, прославляющую ГПУ…

Эдди, казалось, прочитал ее мысли.

— Да? Ну, ну… Интересно, откуда взялось такое дурацкое имя — Тундер Тронк?

– Мы пойдем вместе.

— Барон Тундер-тен-Тронк — персонаж вольтеровского «Кандида»[41]. Он был так богат, что жил в доме, в котором даже имелись окна и двери…

Он неуклюже поднялся на ноги, его свободная рука вернулась к порезу на груди.

— И какое отношение это имеет к книжке Гризли?

Несмотря на ноющие ребра, Хендрикс закинула его вторую руку себе на плечо, и они двинулись по коридору в ванную.

— Никакого. Просто автор когда-то читал Вольтера, и имя застряло в памяти.

Хендрикс щелкнула выключателем возле двери, ее взгляд мгновенно переместился на занавеску душа. Все выглядело нормально, но ей все еще казалось, что грудь что-то сдавливает.

Борис прошелся по комнате, думая о чем-то своем. Сидя на стуле с пунцовой плюшевой обивкой, сценарист невозмутимо ждал.

Оглядывая жилище своего нового знакомого, режиссер везде натыкался взглядом на книги. Почему-то это возбуждало в нем доверие к Мельникову, и он решился говорить начистоту.

Хендрикс задавалась вопросом, почувствует ли она себя когда-нибудь действительно в безопасности в этом месте.

— Я думаю, — начал Борис, — мы должны сочинить свою историю.

Михаилу не очень понравилось слово «мы», потому что до сих пор он своего согласия на участие не давал и вообще считал, что экранизировать «Тундер Тронка» в принципе невозможно. Этот текст заслуживал только одного — кануть в необъятной братской могиле, которую великая русская литература уготовила всему бездарному, что пытается к ней примазаться.

– Садись, – сказала она, отводя глаза от занавески. Эдди опустился на сиденье унитаза, она ковырялась в аптечке, вытаскивая марлю, антисептик и ватные шарики.

— Я узнаю, какие актеры свободны, — продолжал Борис, оживляясь, — напишем сценарий под них. А Гриневская — красивая баба?

– Ты можешь… ммм… подвинуть руку? – спросила она, взмахнув ватным шариком.

— Э… — осторожно протянул Мельников, — ну, в общем… Скорее да.

Эдди взглянул на нее. На мгновение ей показалось, что он хочет что-то сказать, но он только кивнул и опустил руку. Хедрикс присела рядом с ним.

С его точки зрения, жена наркома походила на нэпманшу — этакая раскормленная надменная самка с совиными глазами. Но он еще не настолько хорошо знал Бориса, чтобы пускаться с ним в откровенности.

– Может немного щипать, – сказала она, протирая его кожу антисептиком.

— Придумаем для нее роль, — заключил режиссер. — Откажется — возьмем другую актрису…

Эдди съежился, затем покраснел.

И он отправился на поиски актеров, которые не были бы заняты в красных эпопеях и могли через три-четыре месяца приступить к съемкам.

– Я знаю… Я тоже ненавижу эту штуку, – сказала она ему странно сдавленным голосом. Она прочистила горло. – Когда мне было лет девять или десять, я конкретно грохнулась с велика и полностью содрала кожу на коленках. Папа заставлял меня накладывать эту штуку каждую ночь, пока порезы не зажили, чтобы не попала инфекция. Клянусь, это было больнее, чем когда я грохнулась.

Первым, о ком подумал Борис, оказался Володя Голлербах. Они дружили много лет и работали бок о бок еще на самых первых советских лентах.

Какое-то время они не разговаривали. Хендрикс продолжала промакивать, пока ватный тампон не стал розовым. Грудь Эдди была теплой под ее пальцами. Весьма отвлекающе.

Впрочем, куда важнее дружбы было то обстоятельство, что Борис очень высоко ставил Голлербаха как актера и знал, что в любых обстоятельствах может на него положиться.

– Так ты говоришь, что я такой же мужественный, как та девятилетняя девочка? – пробормотал он.

Сам Володя происходил из семьи обрусевших немцев; педантичный и по-немецки аккуратный в жизни, на экране он поражал взрывной кипучестью и мог изобразить кого угодно — хоть влюбленного недотепу, хоть расчетливого дельца, хоть мятущегося неврастеника.

Она улыбнулась.

— Тундер Тронк? — Володя вздохнул, на его интеллигентное лицо набежало облачко. — Боря, прости, но ведь это же халтура. Дрянь…

— Мы с Мельниковым напишем свой сценарий. Ничего общего с книжкой не будет…

– Честно говоря, в девять лет я была та еще оторва.

— А как ты тогда объяснишь, что это экранизация?

Борис задумался, но решение пришло само собой.

– Верю. – Через мгновение Эдди опустил свою руку, слегка коснувшись пальцами тыльной стороны ее ладони. Она замолчала.

— Вот что: я оставлю главного злодея, Тундер Тронка. А все остальное будет совершенно другим.

К рукам Хендрикс прикасались и раньше, и возможно даже миллион раз. Эту часть ее тела, трогали, вероятно, наиболее часто.

— Да? И кого я буду играть?

— Главного героя, который с ним борется. — И тут Борис решил зайти с козырей: — Я напишу роль специально для тебя.

Но в этот раз было по-другому. Она почувствовала, как жар Эдди прожигает ее, распространяясь вверх по ее руке, к плечам, вниз по спине, пока не создалось ощущение, что его прикосновение разлилось по всему телу. Ее кожа горела.

Она перестала промокать рану, подняв на него взгляд. Эдди наблюдал за ней, и, посмотрев ему в глаза, она почувствовала, как ее щеки вспыхнули.

И хотя Володя все еще глядел на собеседника с недоверием, режиссер почувствовал, что его друг начинает колебаться.

– Хендрикс. – Он медленно произнес ее имя, как будто пытаясь почувствовать его вкус на языке. – Ты спасла мне жизнь сегодня вечером.

– Я… ничего подобного не делала, – выдохнула девушка. Она схватила развернутую повязку и неловко прижала ее к ране, позволив своей руке задержаться на его груди на мгновение дольше, чем это было необходимо.

Голлербах был знаменитостью, но даже у популярных актеров мало возможностей для маневра: обычно они играют персонажей одного типа или вынуждены соглашаться на роли из текущего репертуара. Пообещав создать роль для Володи, Борис знал, что затронет самую чувствительную его струну.

– Да, спасла, – сказал он.

— Когда ты собираешься снимать? — наконец спросил Володя, растирая лоб тонкими пальцами, которые операторы так любили показывать в кадре.

Хендрикс рассеянно уставилась на его губы. Она чувствовала, как его сердце бьется под ее ладонью. Хендрикс смотрела на него, а он на нее, и, не в силах больше терпеть тишину, она произнесла:

— Ну… К маю сценарий должен быть готов. Я хочу, чтобы в кадре было много солнца…

– Эдди.

«Вряд ли ты успеешь к маю, — мелькнуло в голове у Володи. — Да и сценарий наверху не утвердят…»

Имя сработало как заклинание. Он опустился на колени перед ней. Затем взял ее лицо в ладони и прижал губы к ее губам. Их тела соприкоснулись.

Но вслух он сказал совсем другое:

Секунду Хендрикс была неподвижна. А потом поцеловала его в ответ.

— Вообще летом я хотел поехать отдохнуть куда-нибудь… Устал я, понимаешь? Работаю без передышки, студия — экспедиция — студия…

Ей казалось, что она недостаточно близко прижимается к нему, не в состоянии полностью ощутить его тепло. Его руки спустились по ее спине, зацепились за пояс ее джинсов, и вот кончики пальцев нежно скользнули по коже.

Борис подпрыгнул на месте.

Это было похоже на электрический разряд. Она провела пальцами по его шее, запустила их в его волосы…

— Отличная мысль! Напишу такой сценарий, чтобы его можно было снять на юге… в Ялте, например! Там же своя кинофабрика имеется, бывшая ханжонковская[42], мы договоримся, они будут нам помогать со съемками… И поработать можно, и отдохнуть, когда не твоя смена!

Хендрикс вспомнила, как держала футболку Грейсона над пламенем, наблюдая, как оранжевая ткань скрывается в дыму. Слова так отчетливо звучали в ее голове: «Я жертвую любовью».

Заручившись согласием Володи, режиссер отправился искать кандидата на роль архизлодея Тундер Тронка и узнал, что все подходящие актеры уже на много месяцев вперед подписались изображать белых генералов и прочую контрреволюционную нечисть.

Она представила себя балансирующей на краю огромной пропасти, с которой сыпались камни, уплывая из-под ног. Одно неверное движение, и она летит вниз…

Борис скрипнул зубами и зашел в бюро кинофабрики, выяснить, кто все-таки будет свободен. Ответ его не устроил: из более-менее известных он мог рассчитывать только на комика Федю Лавочкина, который вследствие своего легкомысленного амплуа пролетал мимо революционных шедевров, и на Андрея Еремина — красивого, но деревянного актера, которого за глаза звали «Товарищ профиль».

— Все плохо, — сказал вечером жене расстроенный Борис. — Я с ними не сработаюсь.

Она резко отстранилась от Эдди, краснея.

— Почему? — спросила Тася.

– Прости. Я… я не должна была этого делать.

— Да глупо, просто глупо! У Лавочкина ухватки провинциального комика… пытается изображать из себя то Чаплина[43], то Китона[44], пыжится, но ведь убожество же! А Еремин вообще не актер…

Эдди моргнул.

— Он симпатичный, — сказала Тася, подумав. — А Лавочкина зрители любят. И никто из режиссеров на него не жаловался. Его просто нужно… Ну правильно направить.

– Что?

Борис начал колебаться. Он ценил жену за трезвый ум и признавал, что в кино могут сгодиться и отличные актеры вроде Голлербаха, и такие, у кого за душой ничего нет, кроме профиля либо набора уморительных гримас, которые может изобразить любой школьник. Но ему-то хотелось работать с лучшими, с мастерами своего дела. Он отлично сознавал рискованность проекта, который затевал, и боялся, что любой недочет может все погубить.

– Я не могу. – Слова соскочили с языка, и Хендрикс сразу же пожалела об этом. Но она не знала, как объяснить, чем именно она пожертвовала. Она не была уверена, что понимает это сама.

— Володя и Лавочкин… Да нет, ничего не получится. И что мне делать с Ереминым?

— Женщины любят видеть на экране красивого мужчину, — сказала Тася, пожав плечами. — Придумай для него какую-нибудь роль, где ему не придется много играть…

Вернутся ли призраки, если она снова влюбится?

Борис вспылил и заявил, что не будет придумывать ролей ни для Лавочкина, ни для Еремина, но на следующий день ему позвонил Мельников:

— Знаете, я тут встретил Володю, и он стал меня расспрашивать, кем будет его герой… А не сделать ли нам его репортером? Я имею в виду, репортеру легче перемещаться туда-сюда… что-то расследовать… Мне кажется, что без детективной интриги нам не обойтись. И потом, это хороший предлог для разных приключений…

Бремя всего, чем она только что пожертвовала, легло на ее плечи, и на мгновение Хендрикс показалось, что она не сможет удержаться в вертикальном положении. Она размышляла о том, что все последующие годы жизни она теперь должна провести в одиночестве, вспоминая этот момент.

Борис задумался.

В самом деле, Володя с его интеллигентным лицом отлично подходил на роль репортера. Только вот…

Что она натворила?

— Нет, — внезапно объявил Винтер, — он у нас будет маленький человек из газеты. Который работает с редакционной почтой… А по почте приходит таинственное письмо…

Эдди уставился на плиточный пол, как будто не мог смотреть на нее. Он нахмурился, перебирая край повязки, которую она только что прижимала к его груди.

В голове завертелись обрывки будущих сцен: конверты слетают со стола… Комическая вставка: Володя выглядывает из-за высоченных штабелей писем на столе… А Лавочкин — предположим, невезучий фотограф… растяпа… Он увязался за героем Володи, чтобы узнать тайну письма…

– Наверное, мне пора, – сказал он тихим голосом.

А еще Тундер Тронк, которого будет играть неизвестно кто! И Гриневская — роковая красавица… Только так ее можно уговорить и хоть как-то обезопасить свой проект. А Еремин… гм… товарищ профиль… Нет, такого Тундер Тронка не примут, скажут — слишком уж привлекательное зло вы изображаете. Ну пусть тогда будет любовником Гриневской…

Однако Тася, узнав о планах мужа, решительно помотала головой.

Хендрикс почувствовала, как что-то застряло у нее в горле.

— Ты что! Боря! Гриневский же старик… Конечно, он ревнив, как все старики! Ему не понравится, что жена изображает любовь с Ереминым… Сделай Андрея… Ну не знаю… ее братом, что ли…

— На кой черт мне брат? — заверещал Борис, багровея.

– Да, пожалуй.

Однако на всякий случай он отправился совещаться с Мельниковым, а потом поймал на студии Еремина и без всяких околичностей заявил ему:

Он смотрел в пол еще несколько секунд. Когда он поднял взгляд, Хендрикс показалось, что она увидела в его глазах отражение какой-то внутренней борьбы.

– Увидимся, Хендрикс.

— Я собираюсь экранизировать «Тундер Тронка». Как вы смотрите на то, чтобы сыграть американского миллионера?

От него не укрылось, что актер в первое мгновение изумился, но затем в его зеленоватых глазах замелькали иронические огоньки.

Не говоря больше ни слова, он встал и проскользнул мимо нее в коридор.

— Борис Иванович, я-то, конечно, всей душой, но… Разве вы не знаете, кто у нас играет американских миллионеров? Толстые комики, которым хорошо за сорок… Боюсь, я не смогу соответствовать… э… столь высоким требованиям.

Хендрикс закрыла глаза, почувствовав прилив адреналина. Смутно осознавая, что волосы на руках стоят дыбом, она слушала ровный стук своего сердца. И вдруг почувствовала себя живой каждой частичкой своего тела.

«А он далеко не дурак», — одобрительно помыслил режиссер.

Она пожертвовала любовью, чтобы призраки не забрали Эдди, или ее младшего брата, или ее саму.

Сам он терпеть не мог глупцов и с трудом сдерживался в их присутствии.

— Скажите, вы знаете Гриневскую? — быстро спросил Борис.

Целовать Эдди теперь было опасно.

— Нину Фердинандовну? Кто ж ее не знает…

Но это не означало, что она не хотела бы сделать это снова.

— Как думаете — я просто так спрашиваю — если вы, например, будете играть ее брата, она не станет возражать?

— Я раньше с ней не сталкивался, — ответил актер с обычным равнодушием красивых людей, которые настолько привыкли, что все с ними носятся, что едва обращают внимание на остальных. — Вы хотите знать, не ссорился ли я с ней? Повода не было…

Борис задал актеру еще несколько вопросов, условился, что будет держать его в курсе дела, и отправился к Мельникову.

Вдвоем они набросали план либретто, внесли в него поправки и представили один экземпляр на кинофабрику, а со вторым режиссер отправился на встречу с женой наркома.

Глава 29

Из того, что его заставили ждать добрых сорок минут, он поневоле сделал вывод, что Нина Фердинандовна не слишком расположена к будущей фильме.

– Мы вернемся рано утром, – говорила мама Хендрикс. – Деньги на еду и список телефонных номеров для экстренных случаев на столе. Хотя зачем тебе список? У тебя уже есть все наши номера в телефоне.

Другой человек на его месте, вероятно, упал бы духом, но Винтер почувствовал растущий азарт. Участие Гриневской могло сыграть в проекте решающую роль, и он был намерен во что бы то ни стало перетянуть ее на свою сторону.

Казалось, она произносила эту последнюю часть для себя, так что Хендрикс не стала отвечать и даже не оторвала взгляд от своего телефона.

В мечтах Борис видел хороший приключенческий фильм с тайнами, погонями и честными людьми, которые одерживают верх над сворой мерзавцев. Но на все это нужны были деньги, а между тем у него даже не было подходящего актера на роль главного злодея.

– Угу, – пробормотала она.

Наконец актриса в платье темно-лилового шелка показалась на пороге гостиной.

– Это всего лишь очередной осмотр, – добавил папа. – Доктор просто хотел бы связаться со специалистом в Нью-Йорке. Ничего серьезного не случилось.

Нина Фердинандовна была ярко накрашена, и на ее шее висел жемчуг в три ряда, стоивший немалых денег. Темные короткие волосы были подвиты и уложены по последней моде. Взгляд холодных совиных глаз оценивающе скользнул по крупной фигуре посетителя, который ради такого случая надел свой лучший костюм.

Это было адресовано больше маме, которая последние несколько дней ужасно беспокоилась. Но единственное, что было не так с Брейди, это то, что он ненавидел свою гипсовую повязку и отчаянно хотел от нее избавиться.

Глаза оказались не единственным недостатком этой яркой и экзотичной женщины: поглядев на ее руки, Винтер увидел, что пальцы у жены наркома толстые, как сосиски.

Хендрикс подняла взгляд и увидела, что отец положил руки маме на плечи, пытаясь ободрить ее, а та закрыла лицо руками.

Впрочем, на них сверкали такие внушительные кольца, что человек более чуткий к проявлениям богатства, чем режиссер, преисполнился бы отчаянной зависти и, пожалуй, даже решил бы, что Нина Фердинандовна вообще редкостная уродина, но ей несказанно повезло.

Хендрикс убрала телефон и постаралась уверенно улыбнуться.

— Присаживайтесь, пожалуйста… Степан Сергеевич! — крикнула она, обращаясь к маячившему за дверью не то секретарю, не то охраннику. — Когда придет Роза, скажите ей, чтобы подождала меня… Это моя маникюрша, — пояснила она Борису, любезно улыбаясь. — Кажется, мы с вами встречались на премьере «Рожденного бурей»… Ах, это был не ваш фильм? Тем лучше: мне он не понравился. — И она звонко рассмеялась.

– С Брейди все в порядке, – заявила ее мать, словно пытаясь убедить саму себя. Ее руки опустились вниз, так что теперь они скрывали только ее губы. Между бровей пролегла морщинка. – Ты действительно не против остаться одной?

«Ах, чертовка, — невольно подумал восхищенный режиссер. — Чертовка! Потрясающая шея, и грудь наверняка тоже… То, что надо для фильмы. Стоп… она ведь еще не дала своего согласия…»

Пальцы заглушили ее слова, так что на самом деле это прозвучало как «действительнонепротивостатьсяодной».

И он, подавшись вперед, с увлечением заговорил о своем проекте. Его глаза блестели, он чувствовал себя в своей стихии и видел, что Нина Фердинандовна, явившаяся с намерением поставить его на место, начинает смотреть на него с интересом.

Тем не менее, Хендрикс уловила смысл.

Он обрисовал перед ней блестящие перспективы.

– Нет, – сказала она. – Все прекрасно.

Съемки в Ялте, погони, приключения, роковая светская львица, зловещая организация, которая втягивает ее в свои козни и заставляет влиять на ее брата-миллионера…

— Да это настоящий боевик! — воскликнула Гриневская, не удержавшись. — Его даже в Европу можно будет продать…

И это была чистая правда. Она была в полном порядке.

Борис признался, что это его мечта, но пока — пока есть только либретто и желание сделать хороший приключенческий фильм.

Прошло две недели с тех пор, как они с Эдди и Илеаной избавились от призраков.

Нина Фердинандовна стала расспрашивать его об актерах; он назвал Голлербаха, Еремина, Лавочкина. Ни одно из этих имен не вызвало у нее возражений.

Все эти четырнадцать дней единственные звуки в коридоре исходили от ее родителей, пытающихся прокрасться мимо ее спальни, не разбудив ее. Хотя Хендрикс не спала первые две ночи, она понемногу начинала доверять новой тишине, которая окружала ее. Она даже взяла трубку в последний раз, когда Грейсон позвонил, и сказала ему, что, если он не удалит ее номер, она снова вызовет полицию. После этого его имя на экране мобильного больше не появлялось. Она думала о нем меньше, чем раньше, и даже если и вспоминала, то совершенно не чувствовала себя виноватой.

Поняв, что его предложение всерьез ее заинтересовало, Борис решил рискнуть и признался, что хотел бы начать съемки в мае, в крайнем случае — в июне.

Это означало, что сценарий не только должен быть написан в ближайшие несколько недель, но и утвержден руководством кинофабрики, а также вышестоящими лицами.

«Прогресс», – подумала она. Возможно, идея пожертвовать любовью была не так уж и плоха.

— Хорошо, — сказала актриса, загадочно улыбаясь. — Я подумаю…

Борис оставил ей либретто и, откланявшись, удалился, а Гриневская достала мундштук, в задумчивости выкурила папиросу, потом придвинула к себе телефонный аппарат и стала обзванивать знакомых, чтобы навести у них справки о Винтере.

– Порция сказала, что попозже зайдет проведать, – сказала Хендрикс. Ее телефон завибрировал, и она скользнула рукой по нему, не удосужившись ответить на звонок.

Он произвел на нее хорошее впечатление, но жизнь научила Нину Фердинандовну никогда не доверять впечатлению, и тем более — первому.

Через пару часов она знала о своем госте столько, что при желании вполне могла бы написать о нем роман.

Нет смысла раскрывать родителям реальный план. Впервые после переезда в Дрерфорд она начала чувствовать себя нормально.

Бывший боксер, воевал на стороне красных, после революции работал в театре и оттуда попал в кино, курит трубку, женат, налево не ходит, единственная дочь больна чем-то вроде рахита; жена с виду никакая, но на самом деле все примечает и за своего Бореньку любого загрызет и порвет. Но тут вернулся домой нарком Гриневский, и Нине Фердинандовне пришлось прервать свое увлекательное исследование.

А нормальные девочки устраивают вечеринки, когда их родители уезжают из города.

Она широко улыбнулась.

– Все нормально. Поезжайте уже.

* * *

Глава 4

Рейвен появилась через час после того, как родители Хендрикс уехали в город, с двумя сумками, наполненными «Джелл’О шотами» [32]. Порция пришла лишь на несколько секунд позже, стуча по экрану своего телефона.

Ялта

– Я заказала кучу пиццы от Тони, – сказала она, проносясь мимо Хендрикс, как будто именно она была хозяйкой вечеринки. – Все будет готово примерно через час, но мы можем отправить кого-то из ребят, чтобы забрать ее. – Она оторвалась от телефона и щелкнула пальцем. Блейк и Финн проследовали за ней, неся бочонок с выпивкой.

– Куда ставить?

Все люди как люди, а они в Крым!.. Пьянствовать, наверно, едут. Булгаков М. «Пьяный паровоз»
– Бочонок? – ошеломленно спросила Хендрикс. – С каких это пор нам нужен целый бочонок? Я думала, что у нас камерная вечеринка. Только вы, я, Коннор, Ви и тот парень из драматического клуба, в котором состоит Рейвен.

Если бы, к примеру, вам довелось встретить Гриневского за границей, где он частенько бывал, вы бы решили, что перед вами хорошо сохранившийся пожилой помещик — или просто господин, мимо которого буря революции промчалась, не задев его и не потревожив его уклада.

– Квентин, – мечтательно сказала Рейвен. Порция закатила глаза, и Рейвен ухмыльнулась.

В облике наркома не наблюдалось ровным счетом ничего большевистского. Он был сед, благообразен, носил усы и небольшую бородку, прекрасно одевался и благоухал отличными духами.

– Вы должны сказать ей.

С годами, когда его зрение заметно ослабло, он стал носить пенсне в золотой оправе, придававшее ему ученый вид.

– Сказать мне что? – спросила Хендрикс.

Взгляд внимательный, но не сверлящий и ничуть не неприятный; хорошо поставленная речь образованного человека; одним словом — джентльмен старой закалки.

– Порция пригласила еще нескольких человек, – сказала Рейвен. Порция бросила на нее взгляд.

Хендрикс почувствовала, как ее охватывает страх.

Он был другом Ленина и любил при случае ввернуть: «Бывало, мы раньше с Ильичом…»

– Несколько это сколько?

Люди злые (а таких всегда большинство) намекали, что, несмотря на дружбу с вождем революции и прочие достохвальные качества, нарком привлекателен не больше, чем полено, которое вот-вот отправят в печь. Но, очевидно, большая власть обладает своей собственной сексуальностью, которой людям, власти лишенным, не понять.

Еще при жизни Ильича нарком считался непререкаемым авторитетом во всем, что касалось искусства. Именно он решал, закрывать или нет Большой театр и что делать с усадьбой Льва Толстого.

– Этого бы не случилось, если бы ты была на Фейсбуке, – пробормотала Порция.

Увы, Гриневскому не хватило чутья остановиться на достигнутом.

У него были литературные амбиции. Он видел себя, черт возьми, большим писателем, прославленным драматургом. Сцена манила его, и он стал сочинять пьесы — главным образом исторические и до ужаса передовые.

– Порция! – возмутилась Хендрикс.

Тут-то вдруг и выяснилось, что критиковать искусство и пытаться создать хоть что-то путное в этом самом искусстве — две анафемски большие разницы.

Рейвен поморщилась.

Пьесы Гриневского были беспомощны, убоги, бездарны.

– Она бахнула открытое приглашение для всей школы. Идут все.

Критики — само собой, беспристрастные, как критики во все времена — превознесли их до небес и осыпали похвалами. Они объявили Гриневского новым Шекспиром и на всякий случай добавили, что он превзошел Расина, Мольера, Островского, Еврипида, Гоголя и Чехова.

– Все? – У Хендрикс перехватило дыхание. Их параллель в Дрерфорде насчитывала не менее двухсот человек. Нет ни малейшего шанса, что все поместятся в ее доме.

Встречая где-нибудь наркома, они спешили засвидетельствовать ему свое почтение, уважение, восхищение и преклонение, но Нина Фердинандовна слишком хорошо знала людей и видела, что глаза льстецов смеялись. Они презирали его, а он, проницательный, столько на своем веку повидавший человек, принимал их похвалы за чистую монету и не чувствовал подвоха.

Уверовав в свое значение, он свысока рассуждал о современных писателях, походя ругал Булгакова и вообще вел себя так, словно для него уже прочно было зарезервировано место в русской классике, где-то между Пушкиным и Достоевским.

– Ну, это же ты сказала, что хочешь очистить ауру в этом месте, – напомнила Порция.

Нина Фердинандовна распорядилась подать ужин, вполуха слушая мужа, который говорил о том же, о чем и всегда.

Он бурчал, что Горький невыносим, что «великий пролетарский писатель» ухитряется разом сидеть не на двух, а на трех стульях, и что вокруг него на Капри собирается отъявленная контрреволюционная сволочь.

Хендрикс сглотнула. Она действительно такое говорила, но имела в виду безобидное общение, тусовку с парой-тройкой друзей, чтобы это помогло ей забыть, что всего две недели назад ее терроризировали в собственном доме.

Жаловался на нечуткость Кобы[45], который не походил на Ильича и вообще мало прислушивался к мнению Гриневского о современном театре.

– Я не имела в виду грандиозную вечеринку.

Через несколько мгновений нарком переключился на подробности своего здоровья, коснулся какой-то статьи, которую за него писал незаменимый Степан Сергеевич (Гриневский, впрочем, говорил: «моя статья»), и заговорил о пьесе, которую собирался сочинить.

— А меня опять приглашали в кино, — вставила Нина Фердинандовна, воспользовавшись паузой в монологе мужа.

Порция в раздражении всплеснула руками.