Ксения опять начала всхлипывать.

– Все врут, врут, врут… и ты врешь! Ты же сказал, что ваша станция совершенно безопасна… Что ваш поганый «Свекрафт» ничего не нарушает…

– «Форсмарк» тут ни при чем, – Том предупредительно поднял ладонь.

– Ну да, конечно… ни при чем…

– Радиоактивного препарата, которым отравили Кнута, на «Форсмарке» нет и не было.

– И ты сам в это веришь? Вы заврались все! И правительство, и вы все заврались. А если ты веришь – значит, и сам поддался на это вранье.

– Повторяю: такого препарата на «Форсмарке» нет.

– Мне нравится Кнут! Я не хочу, чтобы он умирал! И я хочу домой. В Россию. Дали бы этим свиньям денег, и они оставили бы нас в покое.

И что на это ответить?

Он взял ее руку, посмотрел на облезший черный лак на ногтях, чернильную татуировку шмеля на предплечье, и его захлестнула волна нежности. Ему мучительно захотелось обнять дочь, прижать к себе, но она выдернула руку и опять высморкалась в пасторальную салфетку.

На пороге кухни появилась белая фигура.

– Мы закончили. Квартира не контаминирована. Осталось только взять кровь на анализ. Только у вас, Том, – добавил он, заметив округлившиеся глаза Ксении.

Том не стал спрашивать, есть ли решение прокурора и на эту процедуру, – единственное, что он хотел, чтобы они побыстрее исчезли.

– Я сейчас выйду к вам. – Не при Ксении же – она панически боится крови. – Поешь, Ксюша. Вареная колбаса в холодильнике.

Дочь наградила его ненавидящим взглядом.

– Я не голодна, – прошипела она. – И к тому же вегетарианка. Ты бы знал это, если бы хоть раз прислушался к тому, что я говорю.



Сэповские ушли. Ксения заперлась у себя в комнате и включила музыку. Том открыл холодильник, достал недопитую бутылку Sancerre и отрезал несколько кусков фалунской колбасы.

На секунду ему стало до слез жаль самого себя, но тут же возник в памяти Кнут на больничной койке. Памперс под больничной рубахой… вот так заканчивается путь прославленного капитана шведской деловой жизни.

Кнут и Ребекка… Что ж, по грехам и наказание. Спать с женщиной друга – смертный грех.

«Что со мной? – Том даже вздрогнул. – Как я могу желать ему смерти? Неужели я настолько сильно ревную?»

Он зажмурился и выпил глоток ледяного вина. Что еще сказал Кнут, кроме этого запоздалого признания – «Прости»? Что-то насчет саботажа, что история с полонием – только начало.

Кнут все время подозревал какой-то заговор в связи с «Западным потоком». Он был уверен, что стратегия русских направлена на создание искусственной зависимости Запада от сибирского газа. Тогда для них откроются невиданные возможности политического шантажа. И, разумеется, произвольных цен.

Наверное, это он и имел в виду. Не так уж много игроков, которым выгодно, что русский газ пройдет мимо Швеции. Акционеры «Свекрафта» уже потеряли миллиарды, а «Олшор» на грани банкротства.

Если не…

Больше из любопытства он потянулся к ноутбуку, брошенному на ворох непрочитанных газет, и открыл биржевой сайт. Внимания ничто не привлекло. Перешел на сайт опционов и насторожился.

За последние месяцы куплено на удивление много опционов на продажу. Том не считал себя экспертом по опционам, но тут он сразу сообразил, что это значит, и позвонил Гелас.

– Привет, – обрадовалась она, увидев, кто звонит. – Как дела?

– Дела так себе. Приходили из СЭПО.

– С чего бы? Тебя в чем-то подозревают?

– Не знаю… думаю, кто-то их на меня навел. Кто-то хочет меня смешать с дерьмом. Или… или это вопрос карьеры. Кому-то выгодно, чтобы я исчез с горизонта.

– Стефан?

– У меня есть кое-какие подозрения.

– Но что они делали у тебя дома?

– Проверяли на радиацию. Думаю, кроме радиации, еще кое-где порыскали.

– И?

– Слава богу. Никакой радиоактивности не обнаружили. А у тебя как?

– Все время думаю о Кнуте…

Они помолчали. Где-то у Гелас в квартире мягкий, задумчивый соул – та самая музыка, что звучала ночью.

– Да… я тоже.

– Дичь какая-то… Ты думаешь, он… он знает?

Сухие, потрескавшиеся губы… И шепот: прости…

Слышала ли Гелас это прости? Если даже слышала, не спросила – за что?

– Да. Думаю, знает. Он знает, что обречен.

– Черт…

– Вот именно.

Том отпил еще вина.

– Знаешь, я обнаружил кое-что странное.

– Что?

– Кто-то скупил огромное количество опционов «Свекрафта» и «Олшора». Опционов на продажу. Еще до того, как Кнута отравили.

– Подожди… подожди… опцион на продажу – это когда покупаешь право продать в будущем акции по определенной цене? На тот случай, если игрок предполагает, что компания скоро закачается?

– Особенно если не предполагает, а знает. Ты права. Я еще не посчитал, но кто-то сильно разбогатеет на этой сделке.

– Не понимаю… ты имеешь в виду…

Она замолчала.

– Вот именно. Кто-то был уверен, что акции «Свекрафта» сильно упадут. Настолько уверен, что решился поставить на это много… очень много миллионов.

Хайнц

Атомная станция «Форсмарк», Эстхаммар, январь 2014

Хайнц обвел взглядом зал управления. Много лет назад, когда он только начинал работать, все было по-другому. Вместо бесчисленных компьютерных дисплеев – сотни аналоговых циферблатов с тонюсенькими стрелками. Ручное управление. Иногда приходилось постучать ногтем по стеклу, если прибор показывал сомнительные цифры, – не застряла ли стрелка.

Но во многом все как прежде.

Происшествие в Грайфсвальде, в ГДР. 1975 год. Электрик, показывая новичку, как надо действовать в случае короткого замыкания, устроил пожар, который успел повредить насосную систему станции. К счастью, пожар быстро погасили, до взрыва дело не дошло.

Об этой истории узнали четырнадцать лет спустя.

Даже о Чернобыле сообщили не сразу. И то скорее всего только потому, что подняли тревогу шведы, – ветер донес волну радиации. Советская классика – ни в чем не сознаваться.

Он посмотрел на экран – живая диаграмма показывала продукцию электроэнергии час за часом. Сегодня все реакторы работали с полной нагрузкой: морозы не отпускают, потребность в энергии близка к максимуму.

Хромая, подошла Соня. Седые волосы собраны в узел, очки съехали на кончик носа.

– Как ты, Хайнц? У тебя вид, как будто кто-то умер.

– Ну нет… пока никто, – соврал он.

Марианн уже начала заводить разговоры о новой собаке, но Хайнц не был уверен, хочет ли он… По крайней мере, не сразу. Пока не перестанет причинять боль память об Альберте, о его заливистом добродушном тявканье. А как он тыкал Хайнца мягким замшевым носом в бок, если случалось проспать время утренней прогулки…

Но главное – надо дождаться, пока Центр оставит его в покое. Иначе дело может кончиться еще одной зарезанной собакой.

Соня положила руку на больной тазобедренный сустав и некоторое время смотрела на него с недоверием, словно знала, что он от нее что-то скрывает.

Они работали вместе уже пятнадцать лет. Вместе были у пульта в тот вторник в июле 2006 года, когда на «Форсмарке» произошел едва ли не самый серьезный ядерный инцидент в Швеции.

Короткое замыкание в трансформаторе выбило две важных цепи в системе обеспечения безопасности. Поначалу все выглядело безобидно: реактор отреагировал снижением мощности на тридцать процентов. А потом началось черт-те что: включилась аварийная вентиляция, завыли сирены, замигали красные лампы: повышенное давление в реакторе, утечка, вырубились компьютеры…

Тогда обошлось во многом благодаря его и Сони грамотным действиям и, главное, присутствию духа.

Хайнц знал, что у нее хранится футболка, которую заказали сотрудники. Надпись гласила: Я спасла Швецию от ядерной катастрофы. Эта дурацкая футболка – награда за мой подвиг.

У Хайнца тоже была такая футболка, но он ее никому не показывал. Даже Марианн про нее не знала – он искренне считал, что хвалиться нечем. Надо стыдиться, а не хвалиться.

– Давление в конденсаторе низкое, – сказала Соня, оставив в покое самочувствие Хайнца.

– Низкое?

– Да. Иди посмотри.

Хайнц встал и двинулся за Соней к мониторам в углу зала.

– Странно, правда? – негромко сказала она и сдвинула очки на место. – Реактор работает на максимальной мощности, а давление…

Соня, как всегда, права.

В этом режиме давление в конденсаторе должно быть как минимум на пять процентов выше.

Хайнцу никак не удавалось отделаться от мысли о температуре в бассейне выдержки топлива, которую якобы неверно измерил Филип. Расхождение результатов – не заслуга ли это его флешки? Может быть, чужая программа каким-то образом путает результаты замеров?

И что тогда будет? Уровень воды, давление, температура – все эти показатели жизненно важны для нормальной работы станции. Жизненно в буквальном смысле.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. Сказать, что он что-то подозревает, – значит, признаться, что он химичил с компьютерной системой.

– Что? – спросила Соня. – Что ты хотел сказать?

– Ничего… Ровным счетом ничего. Давление и в самом деле низковато.

Том

Музей современного искусства, центр Стокгольма, январь 2014

Всего пять дней, а ощущение, будто прошла вечность. Всего пять дней, когда они обсуждали случившееся и надеялись, что Кнут вот-вот выздоровеет. И уж, во всяком случае, успеет принять участие в сегодняшнем собрании акционеров. А вместо этого ему с каждым днем становилось хуже, и новость, что генеральный директор крупнейшего в Европе энергетического предприятия тяжело и, возможно, смертельно болен, разлетелась по миру, как лесной пожар.

Жизнь Тома в развалинах, а Кнут дожидается смерти в палате интенсивной терапии в Каролинском госпитале.

Разыгрывается спектакль – в равной мере абсурдный и трагический.

Том стоял на сцене в арендованном большом зале на нижнем этаже Музея современного искусства. Свободных мест нет – три сотни активных владельцев акций и журналистов из разных стран, и столько же стоят в конце зала и в проходах. Те, кому не нашлось места, следят за происходящим на больших телеэкранах в вестибюле.

Том, Гелас и председатель совета директоров Оскар Дальшерна составляли трио солистов в спектакле, который можно было бы назвать «В ожидании Кнута». Приходилось импровизировать, потому что все планы и наметки пошли псу под хвост.

– К сожалению, вынужден повторить: достоверной информации, когда Кнут Сведберг сможет приступить к своим обязанностям, я не располагаю, – развел руками Оскар Дальшерна.

– Вы собираетесь кого-то назначить исполняющим его обязанности, пока Кнут не вернется? – спросил один из инвесторов.

– Мы над этим работаем.

– А он вообще когда-нибудь вернется, как вы считаете?

– Я не врач, но, разумеется… мы надеемся, что состояние его стабилизируется и он пойдет на поправку.

– Ходят слухи, что он умирает, – сказал журналист по прозвищу Афтонбладет-Йозеф[22].

Я не врач, сказал Дальшерна. Анонимная фигура закованного в белые доспехи врача, который попросил их удалиться из палаты, наверное, навсегда врезалась в память Тома. Как и страдальческое, почти неузнаваемое лицо Кнута. Последние дни он долго не мог заснуть.

Но Кнут и Ребекка… ему было стыдно, но он не мог заставить себя по-настоящему сострадать умирающему другу.

Оскар, который вел собрание, явно выдохся. Гелас, умница, немедленно это заметила, вышла на середину сцены и взяла у него микрофон. Оскар оживился, а Том почувствовал чуть ли не гордость – вести собрание при таком накале страстей решится не каждый, тем более добровольно.

– Оскар уже сказал – мы на текущий момент очень мало знаем. Болезнь редкая, и никто не в состоянии точно прогнозировать исход.

– Широко обсуждается версия, что Кнута отравил подосланный русский шпион. Что вы можете сказать по этому поводу?

В зале зашумели. Задавший вопрос Афтонбладет-Йозеф чуть не подпрыгивал от любопытства.

Но они были готовы к вопросу. Перед собранием Гелас полчаса разговаривала с крупным функционером из Министерства иностранных дел.

– Нам объяснили, что на начальной стадии расследование засекречено, поэтому ответить на этот вопрос я не могу. Прежде всего потому, что не знаю ответа.

– О’кей, я понял. Вы не можете комментировать слухи из политических соображений.

Журналист вложил в эту фразу весь доступный ему сарказм.

– Никто не может лишить вас права истолковывать мой ответ как вам заблагорассудится.

– Но реакция России была довольно резкой, не так ли?

– Об этом спросите в МИДе. Мы не высказываемся по внешнеполитическим вопросам.

Оскар Дальшерна заерзал на стуле, но промолчал. Не стал ввязываться в дискуссию.

Журналист повернулся к Тому.

– Вы отвечаете за отношения с Россией, насколько мне известно. Каково ваше мнение?

Куда делся второй микрофон? Свет прожекторов ослепил Тома, и он беспомощно завертел головой.

Гелас молча протянула ему грибок микрофона и поощрительно улыбнулась. Он сразу успокоился.

– Том Бликсен, – не унимался Афтонбладет-Йозеф. – Как вы считаете – получит Швеция русский газ или нет?

Том попытался собраться с мыслями. У него появилось ощущение, что каждое его слово будет взвешено на ювелирных весах. Нет права на неточность. Официальное высказывание нельзя взять назад.

Он прокашлялся и сделал паузу, лихорадочно обдумывая форму. Краем глаза заметил, как напряженно и выжидающе смотрят на него Гелас и Оскар.

И не только они. Внезапно в зале воцарилась тишина. Такое ощущение, что все – и крупные инвесторы, и представители пенсионных и банковских фондов – уставились на него, будто каждое его слово может решить их судьбу. Возможно, это и так. От того, как они истолкуют его слова, зависит курс акций. Многомиллионные, если не многомиллиардные суммы.

Одно он знал твердо: приукрашивать нельзя. Правда обязательно настигнет тебя на повороте, поставит подножку, и ложь во спасение обернется разочарованием и паникой.

Потерявшее доверие акционеров руководство предприятия… такого допустить нельзя.

– Лично я считаю, что договор о шведской ветке русского газа в настоящий момент… скажем так, очень трудно привести в гавань. Сначала все должно успокоиться. Повторяю, это мое личное мнение.

Собственно говоря, сказанное им – первая конкретная и предполагающая какие-то выводы информация. Со сцены видно, как журналисты и акционеры схватились за свои лэптопы и планшеты.

Через несколько секунд его слова разнесут по всему миру.

– То есть надежды нет? Вы говорите это прямым текстом? – крикнул с места один из самых бесстрашных инвесторов страны. Человек, который занимался фондовым рынком, еще когда Том ходил в коротких штанишках.

В эту секунду Том ненавидел всех без исключения: инвесторов, брокеров, спекулянтов. Едва почувствовав слабину, они бросаются на поскользнувшееся предприятие как стервятники. У них один закон – закон джунглей.

Гелас перехватила микрофон.

– Производство энергии, а значит, и уровень доходов концерна «Свекрафт» стабильно как никогда, если вас интересует эта сторона дела. Наши атомные станции – ведущие в мире и по мощности, и по уровню безопасности.

– Германия избавляется от атомных станций. Наши левые и «зеленые» настаивают, чтобы Швеция взяла с немцев пример, – хмыкнул старик и поправил очки. – Газ – единственное, что придает вес вашим акциям. Я благодарю свою интуицию, что догадался их вовремя продать.

– Браво, Густаф, – крикнул кто-то с места.

В зале поднялся невообразимый шум.

Оскар постучал молоточком, призвал к тишине.

– Слово заведующему отделом финансов.

Дальшерна жестом пригласил Тома и Гелас сесть поближе.

Том слушал презентацию Стефана вполуха. Достал мобильник и открыл сайт биржи.

Реакцию рынка предсказать невозможно – как капризный ребенок, никогда не знаешь, что выкинет.

«Свекрафт»… Он поморгал – не ошибся ли?

Девять процентов.

Их акции упали на девять процентов.

Прошло всего несколько минут после его пессимистической оценки возможностей получить русский газ, и за эти минуты акционеры потеряли восемь миллиардов крон. В чем он ошибся?

Он посмотрел на Гелас. Она наклонила голову и закрыла лицо руками, встретиться с ней глазами не удалось. Наверное, тоже разочарована его выступлением.

Он присмотрелся – она плакала. Слезы капали на полированную поверхность стола.

Гелас под столом положила ему на колени мобильник.

Он медленно поднял его и посмотрел на дисплей.

Кнут скончался 14.33. Аврора.

Леннарт

Площадь Сергеля, центр Стокгольма, 2013

Горечь воспоминаний давно прошла. Годы, потраченные впустую, годы постоянного страха разоблачения… вряд ли его душевное состояние в те времена способствовало гармоничной семейной жизни.

Но он повернул историю себе на пользу. Во всем есть свои недостатки и преимущества. Если бы не все пережитое, он не стал бы тем, кем стал.

Иногда его посещали воспоминания – Ватерлоо, Кирилл… но странно: никакого страха или раскаяния Леннарт не испытывал. Он вернулся к жизни. Это право каждого человека – жить той жизнью, которая ему предназначена. А не навязанной кем-то со стороны.

Он посмотрел на площадь Сергеля из окна своей конторы на верхнем этаже высокого нового дома на Сенной площади. Скоро лето. Приехала дочь. Поживет у них перед практикой. У отца и его новой самбо Черстин.

Взгляд остановился на самом большом в мире фаллическом символе – стелле-фонтане в центре площади. Забавно – почему-то этот невероятных размеров фаллос наводил его на мысль о собственной сексуальной жизни. В последние годы у него было много женщин. Когда-то казалось, что он никогда не сумеет забыть любовь к красивой и талантливой Валентине. Но теперь он сошелся с дизайнером из «Свенск Тенн» – познакомились, когда она проектировала интерьер его летнего дома в Ставснесе.

Валентина постепенно уходила в себя. Она забросила рояль, увлеклась мистицизмом и говорила в основном о Толстом и Далай-ламе.

В дверь постучали – один из его аналитиков.

– У тебя есть время, Леннарт?

– Смотря для чего.

– Надо пошарить в планах госбанка по процентной ставке. Мои контакты и твои – нечего и сравнивать.

Пошарить… Леннарт вспомнил, как он шарил по квартире Кирилла в Брюсселе – методично обшарил все комнаты. Работа была адская – Кирилл, будучи скорее всего под мухой, рассовал все документы в искусственном беспорядке, в котором наверняка и сам ориентировался с трудом. Всё – кодовые имена, места встреч, явки, пароли – представляло собой огромный пазл, который Леннарту все же удалось составить.

«Листочек», как называл его Кирилл, представлял собой список агентов двух сортов. Постоянно активные, предававшие свою страну, так сказать, на конвейере, вроде Леннарта, и спящие агенты, активировать которых предполагалось в самых крайних случаях.

Иногда он подумывал, не передать ли этот листочек в СЭПО, но каждый раз отказывался от этой мысли. Боялся, что могут выйти и на его след.

– Я посмотрю… – сказал он отсутствующе.

Его вывела из равновесия невольная экскурсия в прошлое, вызванная словечком «пошарить».

– Спасибо. Кстати, на европейском рынке опционов у нас сто миллионов плюс.

– Отлично! – воскликнул Леннарт с преувеличенным энтузиазмом.

Вернувшись из Брюсселя, он устроился главным экономистом в банк. Не из самых крупных. Это дало ему возможность управлять скопленным капиталом – пухлые, почти не облагаемые налогом конверты с зарплатой Еврокомиссии плюс не менее пухлые конверты, которые с возрастающим нежеланием передавал ему Кирилл, превратились во вполне легальные банковские счета.

Очень скоро он понял, что его финансовое чутье намного тоньше, чем у большинства коллег. В начале двухтысячных он уволился и основал фондовую компанию «Фёрст финанс». Кризис 2008 года стал настоящим прорывом. Леннарт сумел разглядеть его признаки за горизонтом, и когда огромное большинство продавало акции за бесценок, чтобы спасти свои предприятия, он их скупал. И для себя, и для своих клиентов. Вновь вставшая на ноги биржа принесла ему нешуточную прибыль. Вскоре после этого он закрыл фирму для массовых акционеров. Занялся управлением своим капиталом и деньгами нескольких очень богатых людей.

– Иду обедать с дочерью, – сказал он секретарше.

Та весело улыбнулась. Лену здесь знали. Она поступила как мать: не пошла по музыкальной линии, а окончила химический факультет университета. Проходила практику в лаборатории в Англии, а позавчера приехала на несколько дней навестить родителей. И Валентина, и он сохранили за ней отдельную комнату.

Самой главной своей заслугой Леннарт считал, что после возвращения из Брюсселя ему удалось восстановить отношения с Леной. Замечательная девочка. Унаследовала от родителей все лучшее. Он молился, чтобы она никогда не узнала его прошлое.

На Сергельгатан полно народу – офисная публика спешит на ланч. Яркое весеннее солнце ослепило его. Он бросил, как всегда, взгляд на монументальную скульптуру Орфея у Концертного зала и свернул к крытому рынку.

И вздрогнул. Тихий голос за спиной:

– Господин Бугшё?

Русское слово господин…Так к нему обращался только один человек на всей планете. Очень давно. Но не мог же Кирилл воскреснуть! Леннарт был уверен: когда он оставил Кирилла в машине на парковке, тот был мертв. Мертвее не бывает.

Медленно обернулся. Кириллова школа – никогда не реагировать бурно.

Сначала не узнал. Но память услужливо подсказала: он уже видел этого человека. Незадолго до отъезда в Брюссель он подсел к ним с Кириллом за столик в кафе. Кирилл заметно нервничал, а потом сказал – если ты когда-нибудь столкнешься с этим типом, немедленно доложи.

Сбылись худшие его опасения. Прошлое настигло его, и он не мог понять, как.

– Давайте полюбуемся на цветы, господин Бугшё, – приветливо сказал незнакомец.

Они подошли к цветочному развалу у Концертного зала.

Уверенность в себе как ветром сдуло. Еще пять минут назад он был преуспевающим финансистом, а сейчас… как и десять лет назад – покорный, бессловесный Леннарт, готовый выполнить любой приказ начальства.

– Сколько стоит? – спросил незнакомец, чтобы прервать торговца, расхваливающего свой товар. Почти безупречный шведский.

– Сто пятьдесят. Но для вас – сто тридцать.

– Вы знали моего друга Кирилла, – сказал его новый мучитель с гримасой, которую улыбкой можно было назвать только с большой натяжкой.

Леннарт молчал. Точно так же, как он молчал тридцать лет назад в московском отделе милиции. Ждал, что последует за этим грозным вступлением.

И через несколько минут он уже не замечал ни голубого неба, ни теплого весеннего бриза, ни растворенной в воздухе радости пробуждения природы.

Сонни

Главная контора СЭПО, Сольна, январь 2014

Сонни поначалу пытался сопротивляться людскому потоку, выносившему его со станции метро «Западная», но потом отдался на волю стихии. Он чувствовал себя рыбой в косяке, то и дело инстинктивно меняющем направление.

Посмотрел наверх – до конца одного из самых длинных в мире эскалаторов оставалось еще десять-пятнадцать фонарей. А может, и больше.

Кто же отравил Кнута Сведберга?

Вышел на улицу и поежился – пронизывающий холод. В очередной раз послал подальше начальство с их служебными «ауди». Так было уютно на Кунгсхольмене – зачем-то переехали в Сольну, к черту на куличках. Ему надоело каждый раз дрожать от холода, пока доберется на работу, но и сам виноват: он так и не научился одеваться по погоде, а идти еще с километр. Шапок вообще не признавал, а кожаное пальто, джинсовая куртка и водолазка продувались насквозь.



Шеф контршпионажа Челль Бьюрман пришел последним с парой папок в одной руке и кружкой кофе в другой. Хорошо сшитый костюм в кои-то веки. По неписаному правилу начальники отделов должны быть одеты официально. Костюм, галстук, светлая сорочка. Но на Челле костюмы, как правило, сидели мешком.

– Доброе утро, бойцы!

Он обвел взглядом собравшихся, будто и впрямь прикидывал, можно ли идти в бой с таким количеством солдат.

Сел рядом с Сонни.

– Не все еще знают, что мы нашли след полония на одном из самолетов. Детальнее – Андерс.

Сотрудник, пришедший из НИИ и получивший кличку Доцент-Андерс, прокашлялся. Сонни знал, что он скажет, – Андерс звонил ему еще вчера вечером.

– Мы проверили самолеты, летавшие в Россию в означенные дни. На предмет радиоактивности.

Андерс посмотрел на Сонни, потом на Челля – тот ободряюще кивнул: продолжай.

– Наша команда работала под видом бригады уборщиков. Русские ничего не должны были заподозрить.

Одобрительный гул. Мальчишеские мечты не умирают даже в такой организации, как СЭПО. Игры в индейцев и ковбоев. Переодевания. Можно всем этим заниматься и не бояться, что тебя упрекнут в незрелости.

– Один из самолетов «Аэрофлота» сильно контаминирован, причем пик излучения приходится на одно кресло. Этот борт в интересующие нас дни летал и в Москву, и в Санкт-Петербург.

Сонни почувствовал знакомую гордость. Еще неизвестно, что важней – это чувство или те несчастные сорок тысяч в месяц, что он получал от Фирмы.

– Но это не все. Мы только что получили рапорт от нашей команды на Центральном вокзале.

Сонни насторожился – этого он еще не знал.

– Нашли радиацию в пригородном поезде. Скорее всего, продолжение следа из трамвая номер семь.

Арланда-экспресс. Значит, Смирнов добирался в аэропорт на скоростном поезде.

– В пригородном поезде Стокгольм – Упсала.

Вот тебе и на. Как это понять? Смирнов сначала доехал до Упсалы, а потом взял такси и двинулся в обратном направлении? В Арланду?

– И как ты бы истолковал этот параллельный след, Сонни? – Челль выжидательно уставился на него.

Сонни начал говорить, еще не зная, куда приведет его нить рассуждений. Сначала факты.

Провел пальцем по усам – вправо, потом влево.

– Скорее всего, Смирнов направился сразу в Арланду. Пока неясно, как – автобус, такси или Арланда-экспресс.

Челль, по-прежнему не сводя с него глаз, поднес к губам кружку с кофе.

– Мы сейчас проверяем списки пассажиров. Если повезет, узнаем, когда Смирнов прибыл в Швецию и когда улетел.

– Это я все понимаю… я же не об этом. Как ты объяснишь отклонение следа? Зачем он поперся в Упсалу?

– Могу дать только одно объяснение: у Смирнова был помощник.

Эти слова вылетели спонтанно, еще секунду назад у него и мысли такой не было. Интуитивное высказывание, основанное на сэповском толковании теории вероятности. Но и не только интуиция.

Опыт.

Впрочем, интуиция – это и есть неосознанный опыт.

Предположение, конечно, диковатое. Ввести в следствие мистического помощника… Он рисковал доверием, которое заслужил за годы работы.

– Значит, мы ищем двух человек? Но послушай… никаких других свидетельств, что Смирнов был не один, у нас нет.

– А свидетельства о том, что он работал только и исключительно в одиночку? Они у нас есть? В «Дипломате» пока ничто не указывает на второго, но было бы странно, если бы такая сложная операция была поручена одному человеку.

– Пойдем по следам упсальского вагона?

Доцент-Андерс нисколько не огорчился, хотя предстоял немалый объем работы. Если уж кто и недоиграл в индейцев, так это он. И это при том, что он координировал многофакторный поиск уже несколько дней.

– Да, – сказал Сонни. – Что нам еще остается?

Том

Шеппсхольмен, центр Стокгольма, январь 2014

Пригибаясь под ледяным ветром, Том и Гелас двинулись в сторону Сити. Снегопад кончился, но с севера дул пронзительный ледяной ветер. Они мерзли, но Том понимал: холод этот идет изнутри. От него не спастись, сколько бы одежек ни навертеть.

– Не могу понять, – почти про себя сказала Гелас.

Том промолчал. Кнут умер, и тут Гелас права – представить невозможно. Сам он почти ничего не чувствовал. Пугающий эмоциональный вакуум.

Возможно, так проявляется шок, решил он.

– Ты думаешь, его отравил тот русский, с кем он встречался в «Дипломате»?

– Не знаю, – Том поднял руку, чтобы погладить ее по щеке, но она резко отвернулась.

– Не сейчас.

Он почувствовал себя дураком. Она, наверное, приняла его жест за эротический намек, хотя он просто хотел ее утешить. Не объяснять же…

Гелас двинулась к узкому мостику, соединяющему два острова, – Шеппсхольмен и Бласьехольмен. Он плелся за ней. Пустые улицы – журналисты давно ушли. Ветер пронес мимо кувыркающийся пластиковый пакет.

– Что будем делать?

– А что мы можем сделать? – ответил он вопросом на вопрос.

Том подумал об Авроре. Пытался несколько раз ей звонить – она не снимала трубку.

– Дать этому сукину сыну уйти безнаказанным?

Она остановилась и посмотрела на сверкающий фасад «Гранд Отеля», опоясанный ожерельем автомобильных фар.

– Это дело полиции, – сказал Том.

Гелас недовольно покосилась на него и тут же отвернулась.

– Ты чересчур просто смотришь на вещи.

– Куда уж проще. Кнута не стало, и мы ничего не можем изменить.

– Это я тоже понимаю.

Откуда эти враждебные интонации?

По мосту проехала машина, ослепив его на секунду. А может, она и права. Наверное, они тоже могут что-то сделать, хотя он и не представлял, что именно. Особенно если учесть, что он и сам на подозрении у СЭПО.

Гелас сунула руки в карманы пуховика, резко повернулась и посмотрела ему в глаза.

– Ты знаешь такого человека – Рогер Сильверклу?

– Сильверклу? Понятия не имею.

– Есть такой… довольно ушлый финансист. Сукин сын, как и все они. С отклонениями – моя подруга имела неосторожность с ним связаться… чего он с ней не вытворял! Привязывал, развязывал… Короче, он работает брокером. Не помню, где. Неважно. После собрания он подошел ко мне и стал рассказывать, что кое-кто сделал огромные деньги на истории со «Свекрафтом». И тут я вспомнила твои слова. Кто-то скупал опционы на продажу.

– А он сказал, кто именно?

Гелас помолчала и медленно кивнула.

– В их кругах болтают довольно много. Ты же знаешь – эти финансовые жучки те еще сплетники. Сильверклу твердо убежден, что у тех, кто скупал опционы, была инсайдерская информация. Спрашивал, не знаю ли я, кто именно сливает секреты компании. Хотел, наверное, и сам попользоваться.

– Кто-то из нас сливает инфу? Это же абсурд! Кто мог знать, что Кнута отравят? Это же невозможно! Даже твой Сильверпиль должен это понимать.

– Сильверклу, – спокойно поправила Гелас. – Он совершенно уверен… речь идет о таких деньгах, что только дурак может поверить, будто это случайность. Если наши акции упадут на пятьдесят процентов, владелец опциона на продажу положит в карман ни больше, ни меньше как два миллиарда крон… Два миллиона – случайность. Два миллиарда – продуманный план. Такова логика финансистов.

Тому стало не по себе. Вдруг представилось, что все происходящее – всего лишь дурной сон. Завтра проснется, пойдет на работу, а вечером они завалятся в «Бернс» – Ребекка, Аврора, Кнут и он. Будут пить вино, смеяться над каким-нибудь дурацким происшествием на работе и ругать русскую бюрократию.

– Два миллиарда… кто-то заработает два миллиарда на смерти Кнута…ты хочешь сказать, что этот кто-то… знал?

Гелас кивнула.

Его затошнило. Кто-то заработал на смерти Кнута… мысль омерзительная, даже если это и случайное совпадение. Хотя… наверняка случайность.

– Все это можно было бы проверить, – сказал он. – Беда в том, что торги опционами анонимны, к тому же проходят через кучу каких-то странных компаний. Игроки не хотят, чтобы про их планы узнали посторонние. Вряд ли возможно вычислить конечного покупателя.

– Не знаю… но хочу попробовать, – сказала Гелас.

И ее замерзшие губы сжались в тонкую сиреневую полоску.

Сонни

Бромма, пригород Стокгольма, январь 2014

Сонни медленно шел по пустой улице – хотел подышать свежим морозным воздухом после почти суток в конторе. Ветер стих. Габаритные огни автобуса исчезли за углом. Поздно, но кое-где в окнах еще горит свет. Какая-то женщина посмотрела на него из окна кухни.