мне в моем метро никогда не тесно
– Вы все еще не хотите поговорить на другие темы? Рассказать, например, про сына, работу?
ОТТУДА СЮДА
До половины первого Адамберг неподвижно простоял у стены, глядя на факс, который не подавал признаков жизни. Потом ему это надоело, и он вышел пройтись и купить что-нибудь поесть. Не важно что. Возьмет, что попадется на окрестных улицах, с которыми он мало-помалу знакомился. Бутерброд, помидоры, хлеб, фрукты, пирожное. Зависит от настроения и от магазинчика, здравый смысл тут ни при чем. Он не спеша прошелся по улицам с помидором в одной руке и лепешкой с грецким орехом в другой. Ему захотелось весь день провести на улице и вернуться только завтра. Но Вандузлер мог прийти домой на обед, а тогда он, возможно, получит ответ на свой вопрос, и с нелепыми выдумками будет покончено. В три часа он вернулся к себе в кабинет, бросил куртку на стул и повернулся к факсу. На полу лежал листок.
– Нет, у меня все в порядке. А наши беседы на меня отлично действуют. Видите, в каком я прекрасном настроении. И спать стала лучше. Даже сны снова снятся. Я всегда видела цветные сны, с самого детства. И вот теперь опять чуть ли не кино по ночам смотрю.
Господин комиссар,
Присланная вами перевернутая четверка является точным изображением цифры, которую в прошлом рисовали жители некоторых мест на дверях домов или оконных рамах во время чумы. Полагают, что этот знак античного происхождения, но он был заимствован христианами, которые считали, что он представляет собой крест, нарисованный без отрыва руки. Этот знак применялся также в торговле и книгопечатании, но больше всего он известен как талисман от чумы. Рисуя этот знак на дверях домов, люди стремились таким образом защитить себя от беды.
Надеюсь, что эти сведения будут вам полезны, господин комиссар. Всегда к вашим услугам,
Марк Вандузлер.
– Это, с одной стороны, хороший признак, а с другой – не очень, – рассмеялась Людмила Никандровна.
Опустив голову и держа в руке факс, Адамберг склонился над столом. Значит, перевернутая четверка — талисман от чумы. В городе ею помечены уже тридцать домов, а у этого бретонца в ящике куча писем. Завтра англичанин из 1665 года увидит первый труп. Адамберг, нахмурившись, вошел в кабинет Данглара, по дороге давя куски штукатурки.
– О господи, доктор. Давайте уже рассказывайте!
На днях в метро я видел очень странную женщину. Нет, не странную, а странно себя ведущую. Нет, даже не странно – она не хихикала, не гримасничала, не переодевалась на глазах всего вагона, – а как-то напряженно. Видно было, что она волнуется. Не находит себе места. Она переминалась с ноги на ногу, садилась, потом вставала, становилась у дверей, потом отходила вглубь вагона. Обшаривала глазами пассажиров, оглядывала их цепко, внимательно и вместе с тем растерянно, даже испуганно. Я испугался тоже. Я даже подумал, что она террористка-самоубийца. Вспомнилось объявление, которое громко читают на эскалаторе: «Сообщайте в полицию о людях, чье поведение вам кажется странным или подозрительным». Я стал внимательно на нее смотреть. Молодая, немногим более тридцати. Красивая, гладкая, аккуратно накрашенная, со слегка подведенными глазами, с бледно-лиловой помадой. Прическа – пробор и пучок. Маленькие золотые серьги. В руках – лаковая сумочка на яркой латунной застежке. Одета была в нечто среднее между деловым пиджаком и короткой летней курткой. Шея, наглухо замотанная шелковым платком-шарфиком. Юбка из тонкой шерсти, до середины колена. Тупоносые туфли на шнурках. Коричневые непрозрачные колготки…
— Данглар, ваш художник дурака валяет.
Адамберг положил факс Данглару на стол, и тот с настороженным видом прочел его. Потом перечитал заново.
Людмила Никандровна задумалась. Рассказать ведь можно по-разному. Мать считала, что Витька Лариска охмурила. И что гулять она начнет, тоже было понятно. Иначе как шалавой или проституткой свою невестку мать и не называла. А Людмиле Никандровне Лариска нравилась. Звезда поселка, слишком яркая, дерзкая, наглая. И, конечно, красивая. Лариска была при этом очень доброй и отзывчивой. Странно, но мало кто в Лариске видел доброту, в основном замечали фигуру, грудь.
И тут я увидел, что это не колготки, а чулки! Потому что сквозь юбку рельефно виднелись подвязки, по две на каждом бедре!
— Да, — сказал он. — Теперь я вспомнил, где видел эту четверку. На балконной решетке торгового суда в Нанси. Их было две, и одна была перевернута.
И я понял, кто она и откуда.
— Так что будем делать с вашим художником, Данглар?
Витек влюбился в Лариску в десятом классе. Впрочем, он был не первым влюбленным и не последним. Но Витек под Ларискиными окнами торжественно проорал, что никому ее не отдаст и она будет с ним. Лариска даже не выглянула.
Попаданка. Гостья из 1960-х. Поэтому она так разглядывала людей, особенно женщин, и при этом косилась на свое отражение в окнах вагона.
— Я уже сказал. Забудем о нем.
Даже интересно, что она расскажет о нас, вернувшись обратно.
— Да, но что еще?
исторический роман сочинял я понемногу
Витек сдержал слово и регулярно приходил с разбитым лицом. Он подрался за Лариску на выпускном с лучшим другом, сломал тому нос и добился, чтобы Лариска ушла с ним на пляж. Через шесть месяцев после выпускного Ларискин живот стал слишком заметен. К Витьку пришла ее мать и потребовала срочной свадьбы. Витек был только рад. Лариска говорила, что замуж не хочет. Мол, пусть ухажер сам ее попросит и все сделает как положено. Витек купил массивное золотое кольцо, вялый, но здоровенный букет в золотой целлофановой обертке и сделал предложение, плюхнувшись на одно колено. Лариска обещала подумать, потом бегала к швее перешивать и расставлять в талии свадебное платье, в которое никак не помещался живот. Свадьба прошла в лучших традициях – с машинами, куклой на капоте, в местном, считавшемся лучшим на побережье, ресторане «Парус». На свадьбе Лариска строила глазки другу Витька, тому самому, которому тот сломал нос на выпускном. Во всяком случае, Витьку показалось, что невеста флиртует с его лучшим другом. Так что действующие лица отыграли, не отступив от сценария: Витек снова сломал другу нос, Лариске же прилетел в глаз кулак мужа.
— Заменим его другим. Ясновидящим, который боится чумы, как чумы, и оберегает дома своих сограждан.
ТАЙНЫ ТВОРЧЕСТВА
— Он ее не боится. Он ее предсказывает и готовит. Шаг за шагом. Он готовится к войне и может открыть огонь завтра или сегодня ночью.
– Пушкин, напишите мне в альбом! – сказала Каролина Собаньская и на всякий случай уточнила: – Стихи.
Они жили душа в душу. Витек ревновал Лариску к каждому столбу. Напившись, обвинял в том, что сын, названный Пашкой, не от него. После чего шел драться с якобы Ларискиными ухажерами, разбивал губу Лариске, а утром валялся у нее в ногах.
Данглар давно изучил лицо Адамберга и знал, что оно могло меняться с бесцветного и тусклого, как остывший очаг, на горящее и пылкое. И тогда под его смуглой кожей словно разливался какой-то загадочный огонь. Данглар знал, что в такие напряженные минуты никакие отговорки и предостережения не помогут, а всякий здравый смысл разобьется в прах. Поэтому он приберегал логику до лучших времен. Вместе с тем в такие минуты с Дангларом происходило что-то необычное — необъяснимая уверенность Адамберга заражала его, он на время забывал о логике, и это приносило ему какое-то странное облегчение. И тогда он слушал коллегу, почти не возражая, против собственной воли увлеченный его мыслями. Обычно Адамберг говорил так медленно, что Данглара это начинало раздражать, теперь же этот тихий неторопливый голос, его мягкость и монотонность окутывали и влекли за собой. И он часто убеждался в том, что туманные рассуждения Адамберга оказывались правдой.
Он присел к столу, раскрыл большую тетрадь, переплетённую в сафьян, огляделся. Каролина подвинула к нему чернильницу и подсвечник; черный амур держал три свечи. Пушкин всмотрелся: амур и вправду был хорошенький курчавый негритёнок. Забавно. «Вероятно, сие есть следствие похода Наполеона в Египет», – подумал Пушкин. Взял перо, улыбнулся, задумался, нахмурился и вдруг спросил:
– Стихи? О чем?
Поэтому сейчас Данглар беспрекословно надел куртку и позволил Адамбергу увести себя на улицу, где тот поведал ему рассказ старого Дюкуэдика.
– Обо мне, – прошептала она, глядя ему в глаза. – И о вас… О нас с вами…
Супруга, впрочем, в долгу не оставалась. Могла приложить мужа и сковородкой, и лицо ему расцарапать, и утюгом горячим заехать. Страсти кипели – они дрались, мирились, Лариска убегала, Витек шел ее искать и обещал убить. Лариска каждый день собиралась разводиться и уехать за новой жизнью. Куда? Да подальше от этого поселка и Витька.
Пушкин потер переносицу, ногтем провел по странице, как бы отчеркивая место для первой строки, обмакнул перо, и снова на секунду задумался, и вывел своим летящим почерком:
Незадолго до шести часов оба прибыли на площадь Эдгар-Кине и приготовились слушать вечерние новости. Адамберг сначала прошелся по перекрестку, осматриваясь и привыкая к месту действия, нашел глазами дом Дюкуэдика, синюю урну на платане, спортивный магазин, в окне которого можно было разглядеть торопившегося Ле Герна, а напротив — кафе-ресторан «Викинг», куда Данглар устремился сразу, чтобы не выходить оттуда весь вечер. Адамберг стукнул ему в окошко, предупреждая о приходе Ле Герна. Он знал, что если он послушает объявления, это ничего не даст. Но ему хотелось самому видеть место, где их читают.
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
волны, плеснувшей в берег дальний…
Но первым уехал Витек – Людмила Никандровна нашла брату работу в Москве. Это случилось после того, как у Витька рухнула мечта о местной Рублевке и богатых заказчиках. Теперь уже Лариска валялась у мужа ногах и умоляла не уезжать, не бросать ее и Пашку. Лариска то рыдала, то скандалила, Пашка научился распознавать настроение матери и начинал вопить в нужный момент, да так громко и отчаянно, что сбегались все соседи, гадая, кто кого на сей раз убивает – жена мужа или муж жену. Но Витек, которому сестра прислала даже деньги на билет, причем не на поезд, а на самолет, уже нарисовал себе светлое будущее без обязательств и «прицепа» в виде жены и ребенка. Мать встала на сторону сына и всячески его поддерживала. Лариску жалели соседи, но не вмешивались – в каждой избушке свои погремушки. А у Витька с Лариской эти погремушки были слишком громкими и надоели всему поселку.
Боже!
Голос бретонца удивил его, громкий и полнозвучный, он, казалось, без всяких усилий долетал до дальнего конца площади. Собрать такую толпу ему наверняка удается во многом благодаря голосу, подумал Адамберг.
— Один, — начал Жосс, от которого не укрылось присутствие комиссара. — Продаю оборудование для пчеловодства и два пчелиных роя. Два: хлорофилл вырабатывается сам по себе, а деревья и не думают этим кичиться. Пусть для хвастунов это послужит примером.
Пушкин творил у нее на глазах!
Мать в открытую говорила, что Витечка себе в Москве и получше женщину найдет, а не такую шалаву, как жена. При этом все знали, что Лариска за все время ни разу налево даже не посмотрела. Верная оказалась баба. Но что поделаешь? Раз уж ее назначили в местные шалавы, то приходится терпеть. А могли и в дурочки назначить. Или в старые девы. Поселок-то маленький, жизнь однообразная, так что у каждого имелась своя роль, чтобы не сдохнуть со скуки.
Адамберг оторопел. Он не понял второго объявления, но публику, похоже, оно совсем не смутило, никто не смеялся, и все ждали продолжения. Видимо, здесь к такому привыкли. Как и в любом деле, чтобы тебя послушали, главное увлечь зрителей.
Каролина тактично отвернулась, как она всегда отворачивалась в ресторане, когда ее кавалер набирал на переносном терминале свой пин-код.
— Три, — невозмутимо продолжал Жосс. — Ищу родственную душу, по возможности привлекательной внешности, если нет — тем хуже. Четыре: Элен, я все еще жду тебя. Я больше никогда не подниму на тебя руку, отчаявшийся Бернар. Пять: сукин сын, который сломал мне звонок, ты об этом пожалеешь. Шесть: продаю мотоцикл «Ямаха» 750 FZX 92, пробег 39000 км, покрышки и тормоза новые, полный техосмотр. Семь: что мы такое, да что же мы такое на самом деле? Восемь: выполняю мелкую портновскую работу, качество гарантировано. Девять: если когда-нибудь придется переехать на Марс, отправляйтесь без меня. Десять: продаю пять ящиков французской стручковой фасоли. Одиннадцать: клонировать человека? По-моему, на этой Земле и без того дураков хватает. Двенадцать…
популярная психология
Адамберга начала убаюкивать монотонная речь бретонца. Он рассматривал людей, одни что-то записывали на клочке бумаги, другие слушали не шевелясь, держа авоськи в руках, эти, казалось, просто пришли отдохнуть после долгого дня в конторе. Поглядев на небо, Ле Герн рассказал о погоде на завтра и перешел к морскому метеопрогнозу, к вечеру ожидалось усиление западного ветра с трех до пяти метров в секунду, и, видимо, это всех устраивало. Затем опять пошли объявления, как практического, так и философского содержания, и Адамберг очнулся, заметив, что Дюкуэдик насторожился после номера шестнадцать.
Витек отметил отъезд хождением по бабам, каждой обещая золотые горы и выезд в столицу в ближайшее время. В Москве он тоже пустился во все тяжкие, не выполнил вовремя работу, поскандалил с прорабом, дал тому в морду и благополучно вернулся в поселок. Людмила Никандровна оплатила прорабу неустойку и моральную компенсацию, чтобы тот забрал заявление из милиции. Вернувшись, Витек узнал, что его ждут не только Лариска с сыном, но и Катька с новорожденной дочкой. Витек во время прощального загула не помнил, как вообще мог добраться до Катьки? Та ведь была известной недотрогой, чуть ли не в монастырь собиралась уходить, такая правильная-расправильная. Но Катьке просто тоже роль такая досталась, и она не могла поклясться, что дочка от Витька. Возможно, и от Коляна. Но Колян молчал, слава богу. Не в его интересах было трепать языком – жена и трое детей, четвертый на подходе. Так что Катька была спокойна, что Колян не сболтнет лишнего, и в отцы назначила Витька. Все то время, что Виктор отсутствовал, Лариска вела битву с Катькой. Она выпивала и шла к сопернице выяснять отношения – к кому вернется ее муж? Бабы ругались, рвали друг дружке волосы, но, когда пришло время рожать, в роддом Катьку повезла Лариска. А к кому еще было Катьке бежать? Они же с ней за одной партой сидели, лучшие подруги. Да и про Коляна только Лариска знала.
ВЫХОД ИЗ ВЕДРА
— Семнадцать, — читал Жосс. — Значит, это бедствие рядом, оно существует, и его присутствие есть плод творения, ибо не создается ничего нового и не существует ничего, что уже не было бы создано.
Обожаю эти штуки – «выход из отношений», «завершение отношений» и прочие фокусы коммерческой психологии. Диалектика спроса и предложения.
Он взглянул на комиссара, давая понять, что только что прочел «странное» послание, и перешел к номеру восемнадцать: «Опасно давать расти плющу посередине стены». Адамберг дослушал все до конца, в том числе и неожиданную повесть о кругосветном плавании французского корабля «Луиза-Женни» грузоподъемностью 546 тонн, который вез вино, ликеры, сухофрукты и консервы и, возвращаясь в Бас-о-Зерб, сел на мель у берегов Пан-Браса, экипаж погиб, спаслась только собака. Этот рассказ вызвал довольное бормотание одних и разочарование других. Кое-кто отделился от толпы и направился в «Викинг». А чтец уже спрыгнул на землю и одной рукой поднял эстраду, вечерний выпуск новостей закончился. Адамберг в замешательстве обернулся к Данглару, чтобы спросить, что он обо всем этом думает, но тот, как и следовало ожидать, ушел заканчивать недопитую рюмку. Когда Адамберг вошел в «Викинг», Данглар сидел облокотившись на барную стойку и безмятежно потягивал кальвадос.
Лариска просто устала от бесконечной битвы. Да и толку-то? В одном поселке жить, не вырваться. Так что вернувшегося из столицы ни с чем мужа Лариска выгнала к Катьке. А до этого она, посмотрев на новорожденную девочку, которую назвали Софкой, убедилась, что отец Витек. Если Пашка был похож на мать, то Софка – копия отец. Даже свекровь ахнула:
Вот парень звонит девушке из автомата. Подходит ее мама. «Здрасьте, Марья Петровна, это Саша! Свету можно?» – «Светы нету!» – и короткие гудки. Парень выскакивает из будки. Закуривает «Приму». Докуривает. Снова звонит. Соединение. Голос Марьи Петровны. Он молчит. Марья Петровна алёкает раз пять, потом говорит кому-то: «Может, сама скажешь?» Трубку берет Света. «Алё!» – «Свет, ты что?» – «Не звони мне больше вообще, вот что! Я скоро замуж выхожу, за любимого человека!» Короткие гудки. Парень закуривает еще одну «Приму», девушка на другом конце провода красит ресницы, собираясь в гости.
— Это какое-то чудо, — сказал Данглар, указывая на рюмку. — Лучшего напитка я нигде не пробовал.
Всё. Они вышли из отношений и тем самым завершили их. Завершение началось вчера, когда она вдруг не пришла на свидание, а выход вы только что сами видели.
Кто-то коснулся плеча Адамберга. Это оказался Дюкуэдик, который пригласил комиссара присесть с ним за дальний столик.
Не то теперь.
– Ну Витя маленький. Даже щеки те же – смешные, как у хомячка.
— Поскольку вы оказались в наших краях, — сказал он, — лучше я скажу вам, что здесь никто не знает моего настоящего имени, кроме глашатая. Понимаете? Здесь все зовут меня Декамбре.
— Секундочку, — сказал Адамберг, записывая фамилию в блокнот.
«Она сейчас находится в долгом и сложном периоде выхода из отношений», – на полном серьезе пишет одна моя знакомая о своей подруге. «Мы с Таней любим друг друга, но пока серьезно не встречаемся, вы понимаете? Потому что мы сейчас завершаем отношения со своими бывшими», – рассказывает молодой мужчина.
Чума, Дюкуэдик, седые волосы — Декамбре.
Даже интересно, что такое «завершать отношения» и «выходить из них»?
Катька, прожив месяц с Витьком и наткнувшись глазом на его кулак, велела ему возвращаться к Лариске. Тот так и ходил туда-сюда, благо жили через дорогу. Все односельчане привыкли к тому, что у Витька две бабы, двое детей, так и живут. Вроде как счастливо. Да и что удивительного – все так живут, только скрывают. Еще и завидовали – повезло Витьку с бабами. Сами обо всем договорились, дети дружат, в одной песочнице растут. Лариска работала в сезон официанткой, а сына подбрасывала Катьке. Та подрядилась вязать на продажу всяких зайцев, мишек и, когда отвозила товар, дочку оставляла с Лариской. А что было делать? Выживали как могли. Если Витек брал заказ, то обе по очереди следили, чтобы он не напивался и доделал работу. Семейный бюджет делили поровну. Официально Витек развелся с Лариской, но на Катьке не женился. Она и не бежала в загс.
— Я видел, что вы что-то записывали во время оглашения, — сказал Адамберг, убирая блокнот в карман.
Неужели так: когда отношения были в разгаре, они спали три раза в неделю, а в ходе завершения такой график: первый месяц два раза, второй месяц – один раз в неделю, потом месяц в две недели раз, потом два месяца по разу в месяц, потом предпоследние два раза в течение двух кварталов – и, наконец, завершающий прощальный отвальный секс в новогоднюю ночь в отеле пять звезд на взморье, под звуки полонеза Огинского. Так?
Нет, не может быть.
— Десятое объявление. Хочу купить стручковую фасоль. Благодаря объявлениям здесь можно купить хорошие продукты, и не так дорого. А что касается «странного» объявления…
Наверное, речь идет о тренингах и терапевтических сессиях. Которые помогут вам завершить отношения (10 индивидуальных занятий) и выйти из них (8 групповых семинаров на выезде, гостиница и питание оплачиваются отдельно).
— «Странного»?
Мать была, конечно, и рада, и не рада, что сын вернулся. Она считала, что Мила недостаточно сделала для брата. И что выбрала ему не ту работу, где его не понимали и не ценили. Людмила Никандровна рассказала матери, что ее любимый сын устроил и сколько пришлось заплатить, чтобы избежать скандала, но мать все равно считала виноватой дочь. Как, впрочем, и Витя. Он всем рассказывал, что прораб был жулик, недоплачивал, паркет привез бракованный. И в Москве все такие – жулики, лишь бы кусок урвать. А ему, Витьку, профессиональная честь и репутация не позволили класть дешевый паркет вместо дорогого. Вот за это морду прорабу и набил. В общем, Витек выглядел чуть ли не героем, который указал столице, что не в деньгах счастье, а в честных людях. Позже Витек придумал себе, что вернулся не из-за работы, а из-за семьи, чтобы с Пашкой на рыбалку ходить, а Софку на качелях качать. Ведь семья-то дороже. Никто, конечно, в эти россказни не верил, но все привычно одобрительно кивали, и Витек себя в такие моменты очень уважал.
В чем же дело? Думаю, дело не в спросе, а в предложении. Известный казус: в одном из графств одного американского штата была зарегистрирована резкая вспышка тонзиллита. За короткое время было сделано свыше тысячи операций по удалению гланд и аденоидов. Американский Минздрав, получив эту странную статистику, стал разбираться. Оказалось, в этом графстве недавно открыли практику два десятка новых врачей – и все, как на грех, специалисты ЛОР. Так случайно совпало.
— Я имею в виду письмо этого психа. Сегодня впервые была упомянута чума, хотя и замаскированная словом «бедствие». Это лишь одно из ее названий, а есть и много других. Смерть, инфекция, зараза, бубонная болезнь, моровая язва… Люди старались избегать ее настоящего имени, такой она вызывала страх. Наш приятель следит за ее приближением. Он уже почти назвал ее, он у цели.
Вывод, надеюсь, ясен.
Тут к Декамбре подошла миниатюрная девушка со светлыми вьющимися волосами, собранными в пучок на затылке, и застенчиво коснулась его руки.
Однако остается вопрос. У этих американцев ведь же на самом деле было что-то вроде тонзиллита? Ответ: да, скорее всего, было. Но они как-то справлялись. Вопрос: стали ли они здоровее после того, как им повырезали аденоиды и гланды? Ответ: а черт его знает…
— Что случилось, Мари-Бель? — спросил Декамбре.
Скандал все равно случился, как же без этого? Когда мать еще жила с Витьком, Людмила Никандровна каждый месяц посылала брату деньги – «на маму». Купить лекарства, продукты. Порадовать новым комплектом постельного белья, к которому та всегда была неравнодушна. Мать радовалась, рассматривала броский рисунок – особенно любила с цветами, – гладила ткань и, аккуратно сложив и снова запечатав упаковку, убирала комплект на верхнюю полку шкафа. Сама же спала на старой, давно застиранной и расползающейся на нитки простыне. Убедить мать пользоваться новым комплектом и наконец выбросить старый было невозможно. Присланные Людмилой Никандровной деньги Витек считал своими. Если зарплату он до копейки – ну почти до копейки – отдавал Лариске с Катькой, то про денежный перевод от сестры молчал и даже спьяну ни разу не проболтался. Конечно, если бы Лариска с Катькой узнали, что Людмила Никандровна раз в месяц отправляет крупную сумму, то быстро бы разобрались с расходами. Да, Витек покупал матери рассаду, саженцы, удобрения для огорода – еще одна ее страсть. По первому требованию менял шланги для полива и прочую хозяйственную утварь. Да, тратился на лекарства. Но большая часть оседала в его кармане, что позволяло ему чувствовать себя комфортно и уходить в запой по первому желанию, несмотря на тщательный контроль со стороны аж двух жен.
Стало ли легче «выходить из отношений» и «завершать их», когда вместо брошенной телефонной трубки и лишней выкуренной сигареты – десять сессий и восемь семинаров? Не знаю. И никто не знает. И не узнает никогда.
Девушка поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
* * *
— Спасибо, — улыбнулась она. — Я знала, что у вас получится.
Объявление! «Выход из ведра!»
— Не стоит, Мари-Бель, — ответил Декамбре, тоже улыбнувшись.
Когда Людмила Никандровна забрала мать в столицу, то перестала присылать Витьку деньги. Тот, не получив пятого числа перевод, к чему уже успел привыкнуть, позвонил сестре и спросил, с чего вдруг задержан обязательный денежный транш.
Девушка взяла под руку высокого брюнета с волосами до плеч и, махнув на прощание, удалилась.
Вы постоянно чувствуете резкое нежелание выносить мусорное ведро? При этом вы чувствуете раздражение оттого, что ваш партнер не желает выносить мусорное ведро, несмотря на напоминания? Вы испытываете разочарование от того, что ваш партнер не выносит ведро без напоминаний? Вы переживаете чувство собственной малоценности как при мысли о том, что партнер не выносит ведро сам, так и при его напоминаниях вам о вашем долге вынести ведро? Это сопровождается чувством вины за нежелание выносить ведро самому и за понукания партнера, чтоб он, наконец, вынес ведро? При этом вы постоянно вспоминаете о том, как в детстве вас заставляли выносить ведро, или ставили в пример соседского ребенка, который прилежно выносит ведро, или же ведро выносила бабушка, навязывая вам чувство вины за невынос ведра?
— Очень хорошенькая, — заметил Адамберг. — Что вы для нее сделали?
– Так я же забрала маму, – ответила, обалдев от такой наглости, Людмила Никандровна.
Семинар «Выход из ведра» включает два воркшопа:
— Я заставил ее брата надеть свитер, и, можете мне поверить, сделать это было нелегко. Следующий этап наступит в ноябре, когда надо будет убедить его надеть куртку. Придется потрудиться.
1. Как принять свое нежелание выносить ведро в качестве части собственного «я».
Адамберг решил не вникать в эти истории, понимая, что все это тонкости местной жизни, которая его совершенно не интересовала.
– Ну и что? – искренне не понял Витек. – Тебе жалко, что ли? Обеднеешь? А мне что делать? На что жить?
2. Как освободиться от эмоциональной зависимости от партнера, выносящего ведро.
— Вот еще что, — сказал Декамбре. — Вас заметили. На площади уже были люди, которые знали, что вы из полиции. Кто им рассказал, — добавил он, окинув комиссара беглым взглядом, — понятия не имею.
Семинар проводится на выезде.
— Вестник?
– В смысле? Я же отправляла деньги на мать, а не тебе на жизнь. – Людмила Никандровна все еще пыталась держать себя в руках.
Стоимость 22 000 рублей. Гостиница, проезд, питание, ведро и мусор оплачиваются отдельно.
— Возможно.
— Это не страшно. Может, оно и к лучшему.
– Какая разница? Мне нужны мои деньги! – потребовал Витек. – Ты там со своих психов гребешь лопатой, а я тут корячусь на заказах.
из подслушанного
— Это ваш заместитель вон там? — спросил Декамбре, кивнув в сторону Данглара.
— Это капитан Данглар.
– Витя, я не пришлю тебе деньги.
РАЗГОВОРЫ НА СКАМЕЙКЕ У МОРЯ
— Имейте в виду, Бертен, этот высокий нормандец, хозяин бара, объясняет ему сейчас чудесные омолаживающие свойства своего домашнего кальвадоса. И пока ваш капитан ему внимает, он может за четверть часа помолодеть лет этак на пятнадцать. Я вас просто предупреждаю, потому что этот кальвадос совершенно необычный. Он может сделать вас недееспособным, по крайней мере, на все завтрашнее утро.
— Данглар часто бывает недееспособен целый день.
1.
– Вот ведь стерва, – процедил Витек, прежде чем положить трубку.
— Ну что ж, прекрасно. Просто пусть знает, что этот напиток — нечто из ряда вон выходящее. Потому что он делает тебя не просто недееспособным. Он размягчает мозги, и ты уподобляешься улитке, покрытой слизью. Ты просто перерождаешься.
– Муж сегодня с утра по хозяйству: мусор вынес, в магазин сбегал, овощи настриг для окрошки – ну, что может быть лучше?
— Это больно?
– Муж, который домработницу наймет.
— Нет, это все равно что уйти в отпуск.
Еще где-то в течение полугода брат звонил пятого числа и требовал перевод. Несколько раз они сильно ругались. Убедить Виктора, что он взрослый мужчина и должен сам зарабатывать на жизнь, а она не обязана высылать ему пособие, к которому он привык, Людмила Никандровна оказалась не в силах. Обвинения в том, что он тратил деньги не на мать, а на себя, Виктор не принимал. Он был свято уверен в том, что старшая сестра ему должна, раз она богатая. Рассуждал пошло и банально – ей деньги на голову падают, так что должна делиться. Да и что за работа такая – мозги вправлять? Вот ему каждая копейка потом и кровью достается.
Декамбре попрощался и вышел, предпочитая не пожимать руку полицейскому у всех на виду. Адамберг продолжал наблюдать, как Данглар возвращает себе молодость, а в восемь часов силой усадил его за стол, чтобы заставить поесть.
2.
— Зачем? — с достоинством поинтересовался Данглар, глядя на комиссара остекленевшими глазами.
– Был тут вчера на блошином рынке в Звейниекциемсе, там кассетный видюшник продавали за десять евро, с ума сойти. А когда-то за такой видюшник убивали. Обалдеть. Сейчас не верится. А ведь убивали! Помню, кино было про это. Следователь говорит: «убиты трое граждан, из квартиры похищена видеотехника».
– Я тебе еще в детстве твердила, что умственный труд оплачивается выше физического. Ты не хотел учиться, – на автомате в сотый раз повторяла Людмила Никандровна.
— Чтобы было чем блевать ночью. А то живот разболится.
– А то! Еще бы. Видео стоило дороже квартиры. И за первые компьютеры убивали, особенно если с цветным монитором.
— Чудесная мысль, — согласился Данглар. — Давайте поедим.
– Обалдеть. А сейчас за что убивают?
Брат давил на жалость, рассказывал про подрастающих детей – «твоих родных племяшек, между прочим», которым нужны одежда, обувь и все остальное. Людмила Никандровна напоминала, что на каждый день рождения, все праздники присылает племянникам и деньги, и подарки. Так что ее совесть чиста.
XIII
– Сейчас ни за что. Сейчас просто так.
У дверей «Викинга» Адамберг поймал такси, чтобы отвезти Данглара домой, а потом стоял под окнами Камиллы. С тротуара были видны освещенные стекла ее мастерской под крышей. Несколько минут он устало глядел на свет в окне, опершись на капот чьей-то машины. Тело Камиллы заставит исчезнуть картины этого странного утомительного дня, и вскоре от бредней про чуму останутся лишь обрывки, затем легкая дымка, и они исчезнут совсем.
3.
Он взобрался на восьмой этаж и бесшумно вошел. Когда Камилла сочиняла, она оставляла дверь полуоткрытой, чтобы ее не прерывали на середине такта. Сидя за синтезатором с наушниками на голове и держа руку на клавиатуре, она улыбнулась ему, знаком давая понять, что еще не закончила работу. Адамберг стоял, слушая звуки, долетавшие из наушников, и ждал. Девушка работала еще минут десять, потом сняла наушники и выключила синтезатор.
Витек, видимо, понял, что сестру не переломить, и больше вообще не звонил. Даже не интересовался, как себя чувствует мать. Не говоря уже о том, что ни разу за все время не спросил, как там поживает его родная племянница. А о существовании Марьяши он вообще, кажется, не помнил. Когда девочка родилась, Людмила Никандровна позвонила брату в порыве чувств и поздравила:
– Ты внучку позвала, как я просила?
— Это будет приключенческий фильм? — спросил Адамберг.
– Позвала, она не хочет. Я ей сказала: «Пойдем в гости, там будет хороший мальчик, приехал из Москвы». А она говорит: «Нет. А вдруг я влюблюсь в мальчика, а он уедет, и нельзя будет встречаться, и будет очень тяжело. Лучше не надо».
— Фантастика, — ответила Камилла, вставая. — Пока только одна серия. А мне заказали шесть.
– Ты стал двоюродным дедом!
– Подожди! А сколько ей лет? Восемь?
Камилла подошла к Адамбергу и положила руку ему на плечо.
– Ты что! Уже одиннадцать!
— Там про одного типа, — сказала она, — который ни с того ни с сего появляется на земле, у него полный набор паранормальных способностей, и он хочет всех уничтожить, неизвестно почему. Похоже, этот вопрос никого не волнует. Желание убивать сейчас удивляет не больше, чем желание выпить. Он просто жаждет смерти, и все, так задумано. И у него есть одна особенность: он не потеет.
– Ты че, совсем с дуба рухнула? Какой я дед? – ответил Витя и положил трубку.
– А-а. Тогда понятно.
— У меня тоже фантастика, — сказал Адамберг. — Пока только первая серия, и я ничего не могу понять. На земле появился тип, который хочет всех уничтожить. И особенность его в том, что он изъясняется на латыни.
4.
Людмила Никандровна тогда удивилась подобной реакции. Но связала это с кризисом среднего возраста, который у мужчин может наступить в тридцать лет и никогда не закончиться. Но позже выяснилась причина, оказавшаяся, как всегда, банальной и пошлой. Лариска, позвонив Людмиле Никандровне с поздравлениями, сообщила, что Витек, так сказать, не всегда теперь может. Вот и бесится. Да еще и Людмила Никандровна сообщила, что он дедом стал. У него крышу-то и снесло на этой почве. Мало того, что импотент, так еще и дед. В запой ушел от расстройства.
Среди ночи Адамберг проснулся от того, что Камилла тихонько пошевелилась. Она спала, положив голову ему на живот, а он руками и ногами прижимал ее к себе. Это его слегка удивило. Он осторожно подвинулся, чтобы дать ей место.
– Завтра в Риге – тридцать пять.
– Что? Тридцать пять? С ума сошла! Сорок пять!
XIV
Людмила Никандровна переключилась на заботы о матери – старалась сделать так, чтобы той было хорошо. Надеялась, что прабабушка прикипит к правнучке, но та осталась равнодушной. Маленькая Марьяша ее раздражала, что было заметно. Настю бабушка вроде как любила, но как любят собак или кошек люди, которые не имеют их в собственном доме. Любовь на расстоянии. Погладить и пойти дальше. Почесать за ухом и побыстрее сбросить с колен. А потом, счищая шерсть с брюк или пальто, радоваться, что дома нет ни собачки, ни птички, ни рыбок.
– Сорок пять? Это ты с ума сошла!
С наступлением ночи на маленькой дорожке, ведущей к ветхому домишке, появился человек. Он знал наизусть каждый стертый камень под ногами и полировку старой деревянной двери, в которую стукнул пять раз.
– Нет, надо же, как она всем голову заморочила! Ей сорок пять! И не завтра, а в марте уже было!
— Это ты?
– Кому?
С каждым днем мать все больше начинала раздражаться. Как-то она позвонила дочери на работу и потребовала срочно приехать. Перепуганная Людмила Никандровна ехала в такси и не знала, что и думать, поскольку мать ничего не объяснила и отключила телефон. Людмила Никандровна сто раз пожалела, что оставила Марьяшу под присмотром прабабушки. Хотя поначалу все было хорошо – ведь они оставались вдвоем не в первый раз. Марьяше нравилось скручивать клубки ниток для прабабушки, которая вдруг увлеклась вязанием. Еще ей нравилось делать домик из стула и пледов и прятаться там от прабабушки, играя в прятки. Опять же прабабушка научила правнучку раскладывать пасьянс, и та с радостью помогала его собирать «на желание». Марьяша была разумной девочкой, и скорее она следила за прабабушкой, чем та за правнучкой. Марьяша, которой Людмила Никандровна провела инструктаж, чувствовала себя взрослой и очень этому радовалась. Она проверяла, выключила ли прабабушка плиту, закрыла ли кран в ванной. Не разрешала открывать дверь незнакомым людям, даже если те представлялись социальными работниками. Но Марьяша все-таки была ребенком, и могло случиться все что угодно.
— Я, Мане! Открывай.
– Рите! А ты говоришь, что завтра ей тридцать пять. Ишь, молодуха! Она уже подтяжку делала. Всё равно всё видно.
Высокая дородная старуха с лампой в руке провела его в кухню, одновременно служившую гостиной. В маленькой прихожей не было электричества. Он тысячу раз предлагал Мане сделать в доме ремонт, благоустроить его, но она всякий раз упрямо отказывалась.
– Да не Рите, а в Риге! Тридцать пять градусов! В тени! В Риге!
— Потом, Арно, — говорила она. — Когда это станет твоим. А мне плевать на удобства.
За то время, пока Людмила Никандровна ехала домой, она успела вспомнить всех старых знакомых – коллег, которые работали хирургами и кардиологами в разных больницах, предполагая самое страшное. Она не выпускала из рук телефон, собираясь сразу звонить Нинке, которая через клиентов и собственные связи могла достать черта лысого, а не только нужного специалиста. Людмила Никандровна продолжала набирать номер матери, но телефон так и оставался отключенным, хотя она сто раз просила так не делать.
– Фу, слава богу. А то я подумала, что ты ей поверила.
Потом она показывала ему свои ноги, обутые в грубые черные мокасины.
— Знаешь, сколько мне было, когда мне купили первую обувь? Четыре года. А до этого я бегала босиком.
Дверь в квартиру оказалась закрыта. Людмила Никандровна звонила, стучала кулаком и ногой.
5.
— Знаю, Мане, — говорил мужчина. — Но ведь крыша течет, и от этого гниет пол на чердаке. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день ты провалилась.
– Как звали художника Шишкина?
— Не лезь не в свои дела.
– Кто там? – услышала она испуганный голос Марьяши. От сердца немного отлегло.
– Который рожь, лес, сосны, мишки? Не знаю.
Человек опустился на цветастый диванчик, и Мане принесла подогретого вина и тарелку лепешек.
– А ты подумай.
— Раньше, — сказала Мане, ставя перед ним угощение, — я могла стряпать тебе лепешки из сливок. Но теперь не найдешь такого молока, чтоб давало сливки. Прошли те времена, да, прошли. Теперешнее молоко хоть десять дней продержи на воздухе, оно только плесенью покроется, а сливок не даст ни грамма. Сейчас не молоко, а вода. Приходится класть сметану. Мне приходится это делать, Арно.
– Марьяша, это я, открой! – закричала Людмила Никандровна.
– Что ты мне загадки задаешь? Не знаю!
— Знаю, Мане, — сказал Арно, наполняя большие стаканы, которые принесла старуха.
— Они намного хуже?
– А ты подумай хорошенько. Шишкин. Рожь, сосны, родные просторы и все такое. Ну? Включи логику!
Мать сидела в комнате и вязала под бубнеж телевизора.
— Нет, такие же вкусные, я тебя уверяю! Не волнуйся ты из-за этих лепешек.
– Неужели Иван Иваныч?
— Ты прав, хватит вздор молоть. Как твои дела?
– Что случилось? – кинулась к ней Людмила Никандровна. – Сердце? Давление? Тебе плохо?
– Ура! (целуются).
— Все готово.
Лицо Мане расплылось в жестокой улыбке.
– При чем здесь давление? – возмутилась мать, сбившись со счета петель. – Но мне надо с тобой серьезно поговорить.
6.
— Сколько дверей?
— Двести пятьдесят три. Я работаю все быстрей и быстрей. Знаешь, получается очень красиво и четко.
– Там, наверху, дети с кровати прыгают на пол. Прыгают и прыгают. Добро бы только бегали, а то прыгают. Люстра трясется. Я день терпела, два терпела, на третий поднялась, постучала в дверь… Пожалуйста, говорю, я не против, чтобы играли-бегали, вы им только скажите, чтоб не прыгали вот так прямо с кровати на пол, бу-бух! А она такая мне говорит, нет, ты представляешь, что говорит?
– То есть ты позвонила мне и сорвала с работы, чтобы серьезно поговорить? – опешила Людмила Никандровна.
Улыбка старухи стала еще шире, но немного смягчилась.
– Чтоб ты пошла лесом?
— Ты очень способный, мой Арно, и ты восстановишь свои способности, могу поклясться на Библии.
– Хо! Если бы. Она мне говорит: «А вы хоть понимаете, что вы сейчас сделали? Вы нарушили мое личное пространство!»
– Естественно.
Арно тоже улыбнулся и положил голову на большую рыхлую грудь старой женщины. От нее пахло духами и оливковым маслом.
— Все, малыш, — повторила она, гладя его по голове. — Они сдохнут все до единого. Сами подохнут, без посторонней помощи.
7.
— Все, — повторил Арно, крепко сжимая ее руку.
– Он вообще такой, непростой. Французский и итальянский – свободно. Студию себе сделал из двушки, стену ободрал до кирпича. Живет пока один. Говорит: «Я люблю дорогих женщин, в этом моя проблема».
– Хорошо. Говори. – Людмила Никандровна сделала глубокий вдох и подумала, что, слава богу, все хорошо, все живы и здоровы.
Старуха вздрогнула.
– Ой, ты его слушай побольше. Дорогих женщин он любит! Я его давно знаю, я тебе объясню, в чем его проблема. Он любит которые за сто евро, а у него есть только пятьдесят! Ой, какая проблема!
— Где твое кольцо, Арно? Где оно?
– Надо объяснить Марьяше, что она должна носить дома тапочки. Она все время бегает, и громко. А сюда, в эту комнату, надо купить ковер, желательно с ворсом. И велеть Марьяше бегать в тапочках по этому ковру. Но никак не голыми ногами по полу.
— Не тревожься, — сказал он, выпрямляясь, — я просто надел его на другую руку.
8.
— А ну, покажи.
Пожилой мужчина – толстый, самодовольный, по всему видать, богатый – хвастается своему спутнику:
– Она кому-то мешала? Соседи снизу жаловались? – Людмила Никандровна сделала еще один глубокий вдох и медленный выдох. Но все еще не могла прийти в себя. Переволновалась. И испугалась сильно, конечно же.
Арно протянул ей правую руку, средний палец которой украшало кольцо. Старуха провела большим пальцем по маленькому бриллианту, который блестел у него на ладони. Потом сняла кольцо и надела ему на левую руку.
– Нет, нет, неплохой был год. Кое-что лишнее из коллекции продал, купил кое-что нужное. Вот «Кавказского пленника» купил, первое издание, тысяча восемьсот двадцать второго года, то самое, где Пушкин такой курчавенький.
— Носи на левой руке, — приказала она, — и никогда не снимай.
– Неужели еще можно купить прижизненного Пушкина?
– Никто не жаловался. Но она мешает. Мне. Я слышу, как она бегает. Разве нельзя приучить ребенка к тапочкам? И бегать, если ей так хочется, исключительно по ковру. От твоих паласов никакого толку. Вообще не понимаю, зачем ты их положила. Можно же купить нормальный ковер, а в коридор – ковровую дорожку. Мне всегда нравились дорожки. Даже у Лариски ковровая дорожка в квартире лежит.
— Хорошо. Не волнуйся.
– (Неожиданный вздох.) Всё можно купить, кроме мамы с папой…
— На левом безымянном пальце, Арно.
Людмила Никандровна сидела перед матерью, разглядывала свои руки – появился тремор – и не понимала, что ей делать.
— Ладно.
9.
— Мы столько лет ждали. И сегодня вечером все свершится. Благодарю Господа за то, что позволил мне дожить до этой ночи. А если Он это сделал, Арно, значит, на то была Его воля. Ему было угодно, чтобы я жила, а ты смог совершить то, что задумал.
– Сосед сбоку – долбит перфоратором и дрелью, аккуратно и законно, с девяти до двадцати двух сорока пяти, и вот так уже года три. У соседки сверху двое чудесных малышей, в детсад не ходят. С утра до отбоя скачут – мне по голове. У соседа снизу собака, тупой бассет, как хозяин уходит на работу – начинает гулко гавкать и выть. Что мне делать? Все говорят: ничего не сделаешь. Ремонт, дети, домашний любимец – это святое.
– Да, мама, хорошо, – ответила она, чтобы не провоцировать скандал.
— Это правда, Мане.
– Да. Да-да.
— Выпьем, Арно, выпьем за тебя.
– Что ты дакаешь? Что бы мне такое отмочить, чтоб они ничего со мной не могли сделать?
Старуха подняла стакан и чокнулась с Арно. Они молча выпили, не размыкая рук.
– Прими православие.
Конечно, она не заставила Марьяшу ходить в тапочках и ковер с ворсом не купила. Но потом, вспоминая тот случай, Людмила Никандровна думала, что именно тогда появились первые явные звоночки – признаки ухудшающегося состояния матери. Людмила Никандровна отматывала назад дни, недели, месяцы, надеясь вспомнить момент, который проглядела. Понять, где совершила ошибку. И, несмотря на то что, как врач, она миллион раз говорила родственникам, что болезнь неизлечима, нет волшебной таблетки, сама же искала ответы на вопросы, которые ей задавали. А если бы увидела раньше, могла бы что-то сделать? Хотя бы замедлить развитие болезни? И как заметить, что болезнь уже запущена и начала свой отсчет? А можно было ее предупредить? Если бы человек жил в других условиях, было бы все по-другому? Возможно, он и вовсе бы не заболел? Если бы кто знал…
— Довольно вздор молоть, — сказала Мане. — Ты хорошо подготовился? Код знаешь? Этаж тоже? Сколько их там?
– Типа Христос терпел и нам велел? Спасибо.
— Он живет один.
– Да нет! Отпусти бородищу и привлеки их за оскорбление чувств. Что они тебе молиться мешают. Увидишь, как запоют.
— Пойдем, возьмешь их, тебе надо спешить. Я их двое суток морила голодом, набросятся на него, как бешеные псы. Надень перчатки.
– Ну хватит себя изводить, – сердилась Нинка. – Ты ничего не могла заметить. Твоя мать, уж прости, что я так говорю, всегда была с придурью. Так что ни один врач не заметил бы. Если бы она была профессором в университете и читала лекции, а потом вдруг перестала узнавать буквы, то да.
Вслед за Мане Арно стал подниматься по ветхой лесенке, ведущей на чердак.
10.
— Не сверни себе шею, Мане.
– Он женился и уехал, а меня даже в копию не поставил!