– Не твоего ума дело. Все чисто. Уж не ты ли донесешь на меня в полицию?

Хлои обратила внимание на красные отметины на лице Даниэль. По крайней мере, одна из полученных ранее пощечин, ранила ее.

– Я буду молчать, Пауль, если ты исправишь ошибку и поступишь по справедливости.

— Он приезжал? — поинтересовалась Хлои. — Я имею в виду, к тебе домой?

– Размечтался. Я не умею делить, дядя. Ты же знаешь, в школе я учился плохо. В том числе и потому, что часто прогуливал, так как стеснялся носить джинсы, которые покупала мне мать. Ведь у нас всегда были не деньги, а только твои подачки… Так что справедливость в том, что ты ничего не получишь. Даже если ты донесешь на меня, это тебе ничего не даст. Медальона баронессы ты не увидишь никогда, вернее, того, что было в нем…

Отто Фукс даже забыл на мгновение, что лишается богатства, – настолько жуткий интерес вдруг овладел его сознанием. С замиранием сердца он спросил:

— Черт его знает. Я вылетела оттуда уже через две минуты после разговора с тобой. Просто… Я чувствую себя такой дурой. Все это время я видела признаки измены. Чем больше я думаю об этом, тем больше понимаю, что он передавал мне этот бизнес лишь для того, чтобы сидела молча. У него есть куча денег, вложенных во многие места и…

– Пауль, а что же было в медальоне?

— Что?

– За дурака меня держишь? Любой намек на это позволит тебе начать самостоятельно действовать. Хотя без этой информации ты все равно ничего не добьешься. Так что живи спокойно, как будто ничего и не было, ведь твоя старость обеспечена.

– Но, Пауль… Ведь это я сообщил о существовании медальона, то есть я помнил о вас. А чем же ты платишь?

— Ничего. Я не хочу тратить ни капли своего времени на этого ублюдка. Давай поговорим о тебе. Как у тебя дела?

– Ты сообщил, а я сделал. Мы квиты, дядя. К тому же ты сам рассказывал, что наш дед в том письме упоминал своих потомков вообще, а не только тебя… А разве я не отношусь к ним? А мой брат Курт? Кстати, он вот-вот освободится, и мы вдвоем доведем дело до конца.

Хлои так и не раскрыла Даниэль тайну, что их отец объявился на ее пороге всего два дня назад. Эта новость поразила бы сестру куда больше, чем полученные ранее пощечины, но она не видела смысла скрывать этот факт. Учитывая то, что происходило с Молтоном, чем бы это ни являлось, она вдруг поняла, что в ее жизни сейчас и правда слишком много секретов.

– Ты шакал, Пауль!

— Все было хорошо до вчерашнего дня. Я приехала домой, а тут меня поджидал гость. Даниэль… Отец вышел. Он сидел и ждал меня на ступеньках.

– Нет, дядя. Я Вольф.

– А я, по-твоему, не являюсь потомком? А твоя мать?

— Ты шутишь? — переспросила сестра.

— Не хотите про себя — расскажите о нем.

— Нет. Это правда. Он сидел прямо там и ждал меня. Спросил, не хочу ли я пообедать или поужинать с ним.

– О матери мы позаботимся, а ты обойдешься.

— О, Господи. И что ты ответила?

— Сказала, что мне это не интересно. Сказала, что если захочу увидеть его или пообщаться, то сама отыщу его.

О Старике можно рассказывать долго, даже написать книгу, что я и предложил однажды писателю, у которого обворовали квартиру. Но тот ответил, дескать, документалистика — дело журналистов, а художественные образы должны быть рождены фантазией, тогда они, как ни странно, получаются более яркими и объемными.

В бессильной злобе Отто Фукс заорал в трубку:

Даниэль отматерилась и кивнула на бутылку Хлои.

— У тебя есть еще?

– Я донесу на тебя, Пауль!

Хлои достала еще одно пиво из холодильника, откупорила и протянула сестре. Она обратила внимание, что Даниэль слегка дрожала, как обычно бывает, если нервы находятся на пределе, пронизывая все тело. Сестра прошла в гостиную и присела на диван. Хлои внимательно следила за ней, понимая, что на голову Даниэль свалилось слишком много за раз. Сначала ее избил парень, которого, как она считала, она любила, а затем она вдруг узнала, что ее отец, которого она ненавидела большую часть своей жизни, вышел из тюрьмы и гуляет на свободе… Это действительно много.

Я рассказал Элефантову, как впервые увидел Старика в деле. Это было двенадцать лет назад, я работал второй день, и Старик взял меня на обход зоны. Показал охраняемые объекты, проходные дворы, расположение телефонов, сторожевых постов, познакомил с нашими помощниками из числа местных жителей, провел по местам сбора подучетных элементов, мы проверили несколько квартир, хозяева которых представляли интерес для уголовного розыска.

— Поговори со мной, Даниэль, — произнесла Хлои. — О чем ты думаешь?

– Доноси, – спокойно ответил тот.

— О том, что все это отстой. Как только тебе кажется, что жизнь налаживается, она тут же хорошенько пинает тебя, напоминая о том, кто ты есть. Хлои… Сегодня утром я проснулась с мыслью о том, что мое будущее оказалось гораздо лучше, чем я вообще могла мечтать. А теперь… Теперь все это.

О Старике ходили легенды, и я не спускал с него глаз, впитывая каждое движение, жест, манеру держать себя и разговаривать с людьми, перенимая его тон, фразы, слова, начинающие и заканчивающие беседу. Никаких особых премудростей не уловил: он держался спокойно, вежливо, доброжелательно, хотя доброжелательность эта вовсе не располагала к тому, чтобы похлопать его по плечу или просто первым протянуть руку.

Отто забегал по комнате, крепко сжимая телефон потной рукой. К горлу подступил комок, который не давал ему говорить. Наконец он справился с этой проблемой и снова закричал в трубку:

— Я не думаю, что отец доставит нам много хлопот, — сказала Хлои. — Скорее всего, до него дойдет, что мы не хотим иметь с ним ничего общего, и он отправится своей дорогой.

— Если ты не хочешь иметь с ним ничего общего, то зачем приложила столько усилий, чтобы выпустить его?

– Пауль, ты еще узнаешь меня!

Это был логичный вопрос и на первый взгляд он казался вполне простым.

Уже смеркалось, ноги гудели, хотелось есть, мы шли по старым кварталам, их давно снесли, и, гуляя в городском саду с кинотеатром, кафе, аттракционами, плавающими в искусственном озере лебедями, трудно представить узенькие кривые улочки этого «Шанхая», убогие, покосившиеся домишки, помойки в ямах под ветхими заборами.

В телефоне зазвучали короткие гудки, и Отто швырнул его на пол и повалился в кресло. Отдышавшись, он взял себя в руки. Теперь решение совершенно отчетливо оформилось в его голове. Его больше не мучила двойственность чувств. Он выбрал деньги.

— Я знала, что в этой истории что-то пошло не так, — пояснила Хлои. — Я просто не могла все бросить. И когда начала копать, то постепенно вышла на Рутанну… Узнав, что отец не убивал маму.

— Он приходил к тебе, Хлои. Для этого явно была причина.

Последний адрес оказался небольшим домишкой, сложенным из обломков кирпича, почерневших досок, с крышей, покрытой толем. В нем веселилась большая и весьма живописная компания. Когда я рассмотрел лица собравшихся, мне захотелось попятиться. Старик поздоровался, спокойно сел за стол, сдвинул в сторону карты, вынул из-под чьего-то локтя финку в черном футляре, вылил на пол водку из початой бутылки, потом, указывая пальцем, пересчитал собравшихся.

— Даниэль… Он не был убийцей. И он мой отец. Я не могу просто выкинуть его из головы, как сделала ты. Но в любом случае, я также не хочу, чтобы он возвращался в мою жизнь.

28

— Надеюсь, ты понимаешь, что я ненавижу его не потому, что это проще, чем простить, — ответила Даниэль. — Есть вещи, о которых ты не знашеь… Вещи, о которых я не могу…

«Двенадцать. Иди, позвони, пусть пришлют автобус».

– Хай, Мартина.

Хлои быстро подошла и взяла Даниэль за руку. Она четко ощутила дрожь, слабую, но достаточно явную.

Держался Старик так, что было сразу видно, кто здесь хозяин положения. Почти все присутствующие его знали и вели себя тихо, но один оказался залетным, у него задергалась губа и налился кровью тонкий бритвенный шрам через левую щеку.

– Хай, Максик. Ну как, роешь?

— Ты можешь рассказать мне, — сказала она. — Честно говоря, я решила покончить с секретами, как в жизни нашей семьи, так и в личных отношениях.

«Это еще что за чучело? Пошел вон, а то кусков не соберешь!»

Компания зашевелилась, на пьяных лицах явственно проступила угроза, руки полезли в карманы, опустились под стол к пустым бутылкам. Атмосфера мгновенно накалилась, теперь достаточно было одною слова, чтобы сработал стадный инстинкт и пьяная толпа, не думая о последствиях, начала бить, топтать, калечить, убивать.

— Нет. Я не могу. Я не готова, — покачала головой сестра.

– Скорее роюсь… в своих мозгах.

— Даниэль… Ты можешь рассказать мне. Он уже вышел. Если есть причина, по которой ты боишься его, ты должна поделиться со мной.

Я не считал еще себя настоящим работником милиции, но фактически им являлся, и до сих пор стыдно вспоминать охвативший меня страх и чувство беспомощности перед надвигающейся опасностью. А Старик молча запустил руку за борт пиджака, так неспешно и даже лениво, что у меня мелькнула глупая мысль, будто он хочет почесать под мышкой, вытащил свой наградной «ТТ» — табельного оружия он никогда не носил — и выстрелил. В замкнутом пространстве небольшой комнатки грохот мощного патрона больно ударил по барабанным перепонкам, так что у всех заложило уши, пуля вывалила кусок стены с два кулака в полуметре над головой человека со шрамом, тот побелел, и рубец стал выделяться еще сильнее, а Старик уже спрятал пистолет и спокойно, будто ничего не произошло, сказал мне, продолжая прерванную мысль: «Так и объясни дежурному: в „газик“ все задержанные не поместятся, нужна „стрела“ или что там есть под рукой».

– О, ты это любишь, мой сыщик.

Со слезами на глазах Даниэль посмотрела на сестру, издав смешок, который тут же перешел во всхлипывания.

Инцидент был исчерпан. С этого момента Старик стал для меня кумиром.

— Давай просто скажем, что эти следы на моем лице вполне привычны для меня. И что моя неспособность доверять мужчинам имеет корни из прошлого.

– А ты, конечно, никогда не промолчишь, моя писательница.

Рассказанная история произвела на Элефантова сильное впечатление, и он спросил, не могу ли я познакомить его со Стариком. Я ответил, что могу, и если мы его застанем, то прямо сейчас.

— А как насчет твоей неопределенности? — уточнила Хлои. — Она откуда появилась?

Настроение Макса было скверным, и он не смог удержаться от того, чтобы не парировать подначку Мартины. В голове не было конкретного плана, лишь робкие варианты действий, которые в случае удачной реализации их могли принести успех. Он снова ставил на его величество случай. Этот звонок Мартине был попыткой двинуться еще в одном направлении розыска.

На этот раз смех Даниэль был настоящим. Она вытерла слезы с глаз.

Старик оказался дома. Разговор завязался быстро. Элефантов изложил, что его интересует. Старик порасспрашивал о новом приборе и, к моему удивлению, легко согласился подвергнуться измерениям.

— Возможно, когда-нибудь я все тебе расскажу. Но пока я просто не могу.

Он пожалел о своей реакции на ее реплику и примирительно сказал:

Потом Старик угостил нас крепким чаем с пиленым сахаром и сухарями, Элефантов попросил рассказать о войне. Старик усмехнулся: мол, об этом говорить можно неделю. Тогда Элефантов уточнил:

– Извини, Мартина. Не хотел, но вот вырвалось… Просто настроение не самое радужное.

— Что было самым трудным и запомнилось больше всего?

— Пожалуйста, не пойми меня неправильно, — ответила Хлои. — Но ты так себя ведешь, что я могу лишь предполагать определенные вещи. И они не особо приятны.

Она с привычной легкостью ответила:

— Для меня самым трудным испытанием была сытость.

— Успокойся, — сказала Даниэль. — Что бы ты ни предполагала, все это, скорее всего, довольно близко к реальности.

– Я не обиделась, Максик. Думаю, ты звонишь мне не для того, чтобы пожаловаться на настроение, а хочешь задать вполне конкретные вопросы… Выкладывай.

— Что-что? — не понял Элефантов.

Хлои нечего было ответить. Ей оставалось лишь сидеть там с сестрой, размышляя о том, как они умудрились вырасти вместе с абсолютно противоположным мнением об отце.

– Верно, Мартина. Ты, конечно, помнишь рассказ твоей подруги Гизелы, который прозвучал здесь, в моем офисе, когда история с медальоном только начиналась.

— Быть сытым среди голодных — самое противное на свете, — продолжал Старик. — Нас готовили на задание. Особое задание, особая подготовка.

Неужели он вел себя с ними по-разному?

– Безусловно, как можно такое забыть?

Усиленный рацион: белки, жиры, углеводы — все по научным таблицам, по формулам. Хочешь, не хочешь — ешь! Я за три месяца набрал два кило, и это при изнурительных тренировках, такой и был расчет — организм укрепить, запасы впрок сделать. А через поле от нашего лагеря — голодающая деревенька. Детишки, женщины в мерзлой земле ковыряются, картошку ищут, кору с деревьев дерут… Кожа да кости, еле на ногах стоят, ветром качает. Через день похороны. А у нас сахар, масло, мясо, консервы, шоколад… Увольнений у нас не было, они тоже близко не подходили — запретная зона, ничего не передашь… Ребята в бинокли смотрят да зубами скрипят: стыдно, кусок в горло не идет.

* * *

– Отлично. Мне помнится, что она как-то называла того молодого американца… Она еще рассказывала, что он писатель. Я тогда не придал существенного значения этим данным, так как не считал их важными в тот момент.

А один был в группе — Коршун, здоровый такой, краснощекий, бодрячок, он жрал в три горла да приговаривал: нас не зря кормят, подкожный жир поможет задачу выполнить, так что ешьте, раз положено, это дело государственное…

Следующим утром Хлои проснулась в 5:35. Даниэль все еще спала на диване, настояв на том, что не станет делить кровать с сестрой, понятия не имея, какова ее интимная жизнь. Хоть она и не занималась сексом с Молтоном в своей постели, Хлои все равно испугалась, что может покраснеть, а потому не стала спорить.

– Пожалуй, что-то такое она говорила. Почему бы тебе самому об этом у нее не спросить?

Все правильно говорил. Потом мы голодали неделями, три дня под снегом лежали, по сто километров за сутки проходили. Если бы не подкожный жир, не запасы энергии — нипочем не выдержать. Только Коршуна с нами не было.

Тихо покидая квартиру, чтобы не разбудить сестру, Файн думала о Кайле. Она хотела было написать ему, но затем вспомнила ту холодную дистанцию, которую он сохранял накануне. В результате она решила, что, по крайней мере, дождется окончания их встречи с Джонсоном. Если бы ему требовалась поддержка, он бы сказал.

– Понимаешь, Мартина, я чувствую себя очень неловко от того, что мне пока нечего ей сказать… А они с дочерью очень на меня рассчитывают. Я бы хотел, чтобы ты на правах старой подруги спросила у нее об этом американце. Свяжись с ней при случае.

Перед самой заброской ногу подвернул. Может, правда, и не нарочно, но у меня к нему веры ни на грош! Если человек не стыдится брюхо набивать, когда кругом голод, то дрянь он и больше ничего!

– Зачем тянуть? Я звякну ей сейчас, а потом перезвоню тебе.

Прогулявшись до любимой кофейни, Хлои заказала масала и уселась в дальней части заведения. Отыскав в Интернете номер телефона исправительного учреждения, в котором содержался ее отец, она прослушала голосовое меню и нажала цифру ноль, чтобы ее соединили с оператором. Она попросила предоставить ей информацию о недавно освобожденном заключенном, но ей лишь ответили, что рабочий день начинается с 8:30. Тогда Файн объяснила, что это касается проводимого ФБР расследования и продиктовала номер своего значка. Оператор извинилась и сказала, что сделает все возможное, чтобы все устроить как можно скорее.

Старик плюнул в пепельницу. Он всегда очень спокойно рассказывал о боевых действиях, но здорово горячился, когда речь шла о трусости, предательстве, шкурничестве.

Вскоре Макс снова услышал ее голос:

— Что именно вы хотите узнать? — поинтересовалась женщина на том конце провода.

– Ты знаешь, Максик, ей даже не пришлось искать визитку, которую американец когда-то им оставил. Она сразу назвала его имя, так как отлично его помнила. Его зовут Майкл Роуз.

— Среди своих такая сволочь маскируется, а вот в оккупированной зоне их сразу видно! И одежда не та, и курево, и жратва. Особенно это на женщинах заметно. Одна изможденная, в ватнике и сапогах, другая — ухоженная, нарядная, чулочки шелковые, туфельки, духи французские. И пусть ее не видят с немцами в автомобиле или за столиком в варьете, все равно все ясно! — В голосе Старика появилось ожесточение.

— Мне нужна точная дата выхода на свободу Эйдена Файна. Также я хотела бы уточнить номер его надзирателя.

– Благодарю, Мартина.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы достать информацию как можно скорее, но все это может затянуться до открытия.

— Я понимаю, — ответила Хлои, завершая звонок.

— А какой-нибудь случай вы можете рассказать? — Элефантов перебил довольно бесцеремонно, как будто хотел сменить тему разговора.

– Не стоит благодарности, мой неутомимый сыщик… Ведь я твоя добровольная помощница, – ответила молодая женщина и тут же добавила: – Хочешь почитать его романы?

Она медленно потягивала напиток, разглядывая снующих туда-сюда посетителей. Снова появилось желание связаться с Молтоном, которое ей едва удалось побороть. Выйдя из кофейни, Хлои обошла весь квартал, прислушиваясь к звукам и наблюдая за тем, как туманным утром пятницы просыпается Вашингтон.

Когда снова зазвонил телефон, Файн уже возвращалась домой. Она практически удивилась, решив, что оператор из исправительного учреждения уже успела раздобыть всю необходимую информацию. Но вместо этого на дисплее высветился номер Молтона. Хлои тут же ответила, стараясь звучать обыденно.

– До чтения дело, пожалуй, не дойдет, но подержать книги в руках хочется. По крайней мере, те, которые переведены и изданы у нас в стране.

— Случай? Случаев всяких хватало.

— Привет, — все, что она смогла произнести, взяв трубку.

– Не вижу связи между медальоном и романами американца.

— Привет, Хлои, — ответил он. Файн никогда не призналась бы ему лично, но она просто обожала, когда он звал ее по имени, а не по фамилии, как обычно агенты обращались друг к другу. — Слушай, прости меня, что повел вчера себя так подло. Эта встреча… Все может быть очень плохо.

– Безусловно, нет никакой связи. Но ведь кто-то переводил его книги у нас, какое-то издательство впоследствии выпустило их в свет. Одним словом, при этом он контактировал с какими-то людьми…

Старик любил вспоминать прошлое, но его рассказы напоминали кусочки мозаики, из которых нельзя было сложить цельную картину.

— Но ты же сам сказал, что это не проблема.

— Ну, она не касается жизни или смерти, конечно. Осталось всего два часа до встречи с директором и я понял, что должен объяснить тебе, что происходит. Я точно не знаю, чего будет касаться разговор, но предположения есть. Вчера вечером я получил письмо от Джонсона, которое лишь подтвердило мою догадку.

— Когда освобождали Польшу, мы вчетвером на «газике» заехали в маленький городишко, какой там городишко — одни развалины. Немцы ушли, наши еще не пришли, пусто. Улицы завалены обломками, где-то что-то горит, ни души не видно, тишина такая, что жуть берет. Искали помещение для контрразведки, ничего подходящего — все дома сильно повреждены, наконец, смотрим — целое здание, только стекла выбиты. Во дворе парты сломанные, глобус, муляжи всякие — школа. Я говорю Сашке Бурцеву: пойду посмотрю, как там внутри, а вы поезжайте дальше, может, что получше найдете.

Мартина рассмеялась:

— Говори же, — перебила она. — Я не из тех, кто любит осуждать. Надеялась, ты уже понял это.

Зашел, осмотрелся, наверх поднялся — подходит: лестница в порядке, перекрытия крепкие, полы целы, только убрать надо, мусора много, бумаги, мебель поломанная навалом. Слышу, мотор шумит, что-то, думаю, рано вернулись, дверца хлопнула, и машина уехала. Ничего не понимаю. А по лестнице шаги, ага, Бурцев, куда же он остальных послал? Вышел из-за угла, а передо мной, метрах в пяти, — эсэсовский офицер! Я стою и смотрю на него, а он на меня пялится, оба словно оцепенели, потом одновременно — к кобурам. Время как остановилось: у него рука медленно-медленно крышку отстегивает, и у меня застежка не поддается, наконец вытащили шпалеры, я упал на колено, он тоже не лыком шит — отскочил за колонну, короче, оба промазали. А потом началась перестрелка, как в кино, только безалабернее и не так красиво. Бегаем друг за другом, палим, не попадаем. Наконец подстерег я его в спортзале, там посередине целая куча всякой всячины: конь, козел, брусья, маты горой, спрятался я за ними, он в другую дверь входит, бах — готово!

— Именно это я и делаю. Но… Как насчет кофе? Где-нибудь недалеко, поскольку у меня мало времени.

– И всем этим людям рассказывал историю о медальоне.

— Я знаю местечко, — улыбнулась она, оглядываясь на улицу, с которой только что вернулась.

– Ну мало ли что…

* * *

Старик азартно рассек рукой воздух. Рука у него была тяжелой, пальцы словно сжаты и чуть согнуты, большой прижат к ладони. Попади под такой удар — не поздоровится.

По одному лишь виду Молтона было ясно, что он плохо спал этой ночью. Судя по всему, он действительно сильно переживал по поводу предстоящего разговора с директором Джонсоном. Тем не менее, оделся он достаточно презентабельно и старался выглядеть нормально. Усаживаясь за стол с чашкой кофе в руках, он был скорее похож на человека, который планирует отправиться в путешествие.

– Короче, Максик, у тебя нет определенного плана действий, и ты снова делаешь ставку на случай.

— Спасибо, что согласилась встретиться, — сказал он. — После того, как я повел себя сегодня ночью, у меня были сомнения, что ты запросто можешь ответить взаимностью и послать.

— Я на нем бумаги важные нашел и вот эту штуку с пояса снял…

— Ты был слегка холоден, — заметила она. — А подобное отношение сразу после секса обычно заставляет девушку задуматься, — Хлои хотела, чтобы это прозвучало как шутка, но понимала, что ей не удалось достичь желаемого результата. — Более того… В тот момент, когда я сообщила, что нас вызывают обратно в Вашингтон, я уже знала, что что-то не так. Твое настроение и отношение ко мне сильно изменились.

– Да, Мартина. Вынужден в этом признаться. Но не ты ли совсем недавно, находясь на горе Рохусберг, вполне лестно отзывалась о роли этого явления в нашей жизни? И заметь, я делаю определенные движения навстречу возможному случаю. Случаи не случаются у тех, кто лишь мечтает о них, сидя на диванчике в офисе. Случаи, Мартина, если угодно, требуют глубокой веры от тех, кто их ждет, и тогда они происходят в их жизни…

Кайл кивнул, отпивая свой кофе и явно пытаясь оттянуть неизбежное. Когда он поставил чашку обратно на стол, у него не оставалось иного выбора, кроме как продолжить.

Старик покопался в ящике и положил на стол нож в кожаных ножнах с красивой костяной ручкой.

— Послушай… Эти последние пять недель или около того, когда новых дел в Бюро не было, Гарсия попросил меня поработать с той группой, которая пыталась разобраться со схемой отмывания денег… Была некая договоренность между наркоторговцем из Бостона, агентом недвижимости в Нью-Йорке и банком здесь, в Вашингтоне. Честно говоря, я до сих пор не до конца уверен, как все это происходило. Зато я в курсе, что группе экспертов, с которой я работал, каким-то образом удалось узнать, откуда идут поставки, — он выделил интонацией слово «поставки». — Эти парни пользовались наличкой, поскольку отследить ее гораздо сложнее. Когда речь заходила о поставках, то подразумевались некие точки… Места, где деньги передавались из рук в руки.

– Все философствуешь.

— Японский, для харакири. Символ чести, презрения к смерти. Эсэсманы себя тоже вроде как самураями считали, вот и таскал для форсу.

Он замолчал и Хлои поняла, куда он клонит. Она никогда не считала Молтона мошенником, но… все люди допускают ошибки. Идеала просто не существует.

– А что остается, Мартина? Сегодня у меня здесь, на Шиллерштрассе, такая отвратительная погода, что делать что-то другое просто невозможно.

— Мы тогда произвели три ареста. Первым на удочку попался достаточно крутой парень, который находился в розыске почти год за мошенничество с электронным банком. Более того… Мы наткнулись на одну из точек. Прямо там, спрятанная между стеллажами на складе, недалеко от Бостона. Всего нас было четверо, включая меня. И, судя по твоему взгляду, ты понимаешь, о чем идет речь.

Элефантов снял ножны и зачарованно рассматривал тусклый клинок, а я смотрел на Старика. Обычно всех завораживали смертоносные железки: пистолет с неровно выгравированной наградной надписью на затворе, экзотический трофей, добытый в перестрелке, рукоятка индуктора, поворот которой отправил на тот свет несколько сотен фашистов, и другие материальные предметы, напрямую связывавшие сегодняшний день с тем суровым временем, о котором рассказывал Старик, и подтверждавшие каждое его слово. Предметы «оттуда» резко отличались от повседневных вещей привычного мира, от них пахло опасностью, порохом, гарью, кровью, они гипнотизировали, вызывали волнующее, тревожное чувство причастности к давно прошедшим героическим событиям. А сам рассказчик отодвигался на второй план, уходил в тень: в нем не было никакой экзотики, обычный человек, такой же, как все вокруг.

Она знала об этой его оригинальной привычке говорить о погоде применительно к тому ограниченному пространству, где он находится в настоящий момент. Понимая, что он вкладывает в свои слова шутливый смысл, тем не менее не удержалась и ответила:

— Сколько было в той поставке? — спросила Хлои. Она пока не понимала, как реагировать на его рассказ. Она не знала, стоило ли вообще слушать все это. Появилось ощущение, что она говорит с преступником.

– Представь себе, что она не менее отвратительна и во всем Франкфурте.

— Шесть с половиной миллионов долларов.

Старику на вид не дашь его шестидесяти трех: сухой, энергичный, крепкий, всегда загорелый, только глубокие морщины вокруг рта и глаз, морщины на лбу, белые волосы говорили о том, что человек многое повидал на своем веку. Тонкий крючкообразный нос придавал ему сходство с хищной птицей, и были моменты, когда это сходство усиливалось выражением лица, взглядом и прищуром глаз, неотвратимой целеустремленностью.

– Неужели? – ответил Макс и расхохотался.

— Сколько ты взял? — наклонилась она ближе, опустив голову.

Его настроение внезапно улучшилось, и он решил наконец оставить Мартину в покое. Изменившимся, уже бодрым тоном продолжил:

Нет, Старик не был обычным человеком. Он был человеком государственным. В свое время ему доверяли очень многое и от его решений зависело немало. В его мозгу хранилось тайн не меньше, чем в бронированных сейфах специальных архивов, и сведения эти не выходили наружу — например, я, много раз слышавший отдельные эпизоды его биографии, так и не представлял, как они увязываются между собой и как связаны с более широкими событиями, не знал, чем занимался Старик всю войну и какие задания он выполнял.

— Каждый взял по сто тысяч. Мы решили, что это смешная сумма для них и пропажи никто не заметит. В конце концов, никто ведь не отслеживал поставку. Мы первыми нашли ее.

– Все отлично, моя верная помощница. Будем заканчивать разговор. Пора действовать. До следующего сеанса связи.

— Тогда с чего ты взял, что директор Джонсон все узнал?

Но я точно знал, что Старик абсолютно надежный, железный человек. Его нельзя купить, запутать, обмануть, сбить с толку, выведать или пытками вырвать то, что он не считал нужным сообщать. Даже убить его было нельзя, во всяком случае многие пытались это сделать и не смогли. В Старике сидели четыре пули, все пистолетные — он близко сходился со смертью, и, казалось, они не причинили ему вреда, даже шрамы заросли и стали почти незаметны.

— Понятия не имею. Я никуда не вкладывал деньги. Я просто спрятал их… И постепенно использовал эту наличку на всякие мелочи в течение нескольких недель, чтобы поскорее избавиться от этих денег. Я знаю, что это была глупая идея… Но они достались так легко. Деньги просто лежали перед нами и никто не знал о них.

На мой взгляд, ему не везло и оттого он получил меньше, чем заслуживал. Дело не в знаках отличия, наград у него хватало не только наших — и польские кресты, и венгерские ордена, и именное оружие, которое и тогда вручалось нечасто, а уж сейчас разрешалось хранить в единичных случаях.

Она отключила телефон, подивившись неожиданной смене настроения Макса. Потом подумала, что удивляться в принципе нечему. Таким он был всегда. Еще в те времена, когда отношения между ними были более тесными.

— Думаю, некоторые купюры были помечены, — предположила Хлои.

Судьба Старика вообще сложилась как-то нескладно. Вроде все шло хорошо — выполнял задания, возвращался живым, звания шли быстро, в капитанах он вообще не ходил: прыгнул в тыл врага старшим лейтенантом, а вернулся майором. Но потом все пошло наперекос: что получилось — я не знаю, хотя уверен, что вины Старика тут не было, просто время жестокое да служба, не слушающая оправданий, только он чуть не угодил под трибунал, но отделался разжалованием в лейтенанты.

— Да, об этом я и подумал.

В тот же вечер Макс отправился в публичную библиотеку, где беседовал с одной из сотрудниц.

После войны тридцать лет прослужил в милиции, работал фанатично, по-другому не мог, сумел стать классным профессионалом, знатоком преступного мира, точнее, того мирка, который еще оставался, обычаи, традиции и язык которого берегли вымирающие «паханы», редкие, как зубры, даже в колониях особого режима.

— Кайл… Если разговор пойдет об этом и у него есть доказательство… Все может очень плохо кончиться.

– Простите, фрау, я интересуюсь книгами одного американского писателя, которые были переведены и изданы у нас в Германии.

Он дни и ночи проводил в своей зоне, всех блатных знал как облупленных, и они его знали, боялись, уважали по-своему. Нераскрытых преступлений у Старика почти не было, на допросе он мог разговорить любого, даже к самым отпетым, ворам в законе, находил подход.

— Я понимаю. Но… Я хотел, чтобы ты узнала об этом до встречи. Если меня вызвали по этому поводу, то я понятия не имею, как все пойдет дальше. Я не хотел лишиться шанса увидеть тебя еще раз до того, как получу по заслугам. Я был обязан рассказать все.

Узнав его в таком ключе, Хлои стало жаль его. Она никогда еще не видела Молтона напуганным. Потянувшись через стол, она взяла его за руку.

– Вы пробовали поискать в нашем каталоге? У нас ведь есть электронный каталог. Вон там в углу помещения можете сесть за любой компьютер и поискать то, что вам нужно.

Но все тридцать лет Старик оставался исполнителем, выше старшего инспектора и майорского потолка так и не поднялся, потому что образования не имел, начальства не чтил, «подать себя» не умел. Каждый из этих недостатков в отдельности, возможно, и не сыграл бы большой роли, но взятые вместе они служили надежным тормозом при решении вопроса о выдвижении.

— Я понимаю, почему ты не хотел рассказывать, — произнесла Файн. — И кто знает… Раз вас было четверо, возможно, дисциплинарные меры будут не столь жестоки, как ты думаешь.

– Простите, фрау, у меня не очень много времени. Я давно уже не бывал в библиотеках. По большей части пользуюсь интернетом. Боюсь, что затрачу много времени, ведь я совершенно не представляю, как структурирована ваша система классификации книг. А ведь потом, если я что-то отыщу, еще придется ползать между многочисленными стеллажами с книгами…

Всю жизнь, за исключением нескольких лет неудачного опыта супружества, Старик прожил в общежитии, уже перед самой пенсией получил квартиру в ведомственном доме, и нельзя сказать, чтобы очень этому обрадовался.

— Три года назад агент, отработавший в Бюро двенадцать лет, был пойман на краже всего лишь семнадцати тысяч долларов из российского вагона, — ответил Молтон. — Он потерял работу и провел восемнадцать месяцев в федеральной тюрьме. На этот случай я и опираюсь.

Сотрудница недовольным тоном сказала:

Он всегда был выше житейских забот, не думал о быте, да и о себе, пожалуй, не думал.

— Боже, Кайл…

– В этом нет ничего сложного для человека, привыкшего к работе с компьютером. Скорее всего, молодой человек, вы просто ленитесь. Кстати, кто вы по профессии?

Война пращей запустила его в самое пекло, туда, где надо мгновенно ориентироваться, принимать единственно правильное решение, быстро стрелять и уворачиваться от выстрелов, входить в контакт с людьми, определяя, кто друг, а кто — враг, рисковать своей и чужими жизнями, предугадывать действия противника и переигрывать его, прятаться, маскироваться, атаковать, где все подчинено одной цели — выполнению задания и где именно это является смыслом жизни, а еда, отдых, одежда, место ночлега превращены во второстепенные, обеспечивающие детали, без которых при необходимости можно обойтись.

— В общем, мне пора, — кивнул он, нервно постучав по столу пальцами. — Я просто хотел увидеть тебя перед этим разговором. И я знаю, что это верх эгоизма, но все же надеюсь, что ты сможешь простить меня за эту оплошность. То, что у нас с тобой началось… Думаю, все могло бы получиться. Серьезно. Но если сегодня все пойдет по схожему сценарию…

– Я частный сыщик.

Такое же отношение к быту Старик сохранил и в милиции, поэтому он никогда не добивался ни путевок, ни квартиры, ни садового участка, поэтому же не стал отвлекаться на институт, хотя был не глупее тех, которые учились у него азам сыска, а получив дипломы, поглядывали уже несколько свысока.

Кайл не договорил, словно его слова могли стать реальностью, произнеси он их вслух.

— Пожелай мне удачи, — добавил он, проходя мимо, а затем наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

Его слова произвели магическое действие. Сотрудница, которая, пожалуй, встречалась с частными сыщиками лишь в детективных романах, изменилась в лице и с неподдельным интересом взглянула на Макса. Уже более примирительным тоном она сказала:

Пять лет Старик на пенсии, но от дел не ушел: стажировал начинающих, учил молодых, консультировал опытных, помогал асам. Бывали случаи, когда дипломированные сыщики заходили в тупик и не могли помочь им ни справочные картотеки, ни информационно-поисковая система, ни машинная память, тогда они шли к Старику, не то чтобы на поклон, а вроде бы просто рассказать, посоветоваться, мол, одна голова хорошо да две лучше, и Старик брался за дело, рылся в собственной памяти, тянул за тоненькие, одному ему известные ниточки, находил давно забытых осведомленных людей и, глядишь, давал результат. Отставка ничего не изменила, Старик продолжал жить так же, как раньше, так, как привык. И по-прежнему ни во что не ставил комфорт и материальные блага.

— Хочешь, чтобы я поехала с тобой в штаб-квартиру? — спросила она.

– Очень интересно. Ну что ж, ради такого случая сделаем исключение… Так произведения какого автора вы разыскиваете?

— Нет. Это лишь все усложнит. Пока, Хлои.

Да, Старик не был обычным человеком, таким же, как все вокруг. К сожалению. Если бы все были такими, как он… Увы! Я изо всех сил старался походить на Старика, но сомневался, что мне это удается.

И он ушел. Файн наблюдала, как Кайл вышел на улицу через парадную дверь, оставив ее сидеть одну в дальней части кафе второй раз за это утро.

– Майкла Роуза. Я уверен, что его книги издавались в Германии.

Правда, тогда в ночном поезде, когда внутренний голос, основанный на инстинкте самосохранения, убеждал, что отвернувшийся к двери тамбура человек с сигаретой не Глушаков и проверять его нет никакой необходимости, во всяком случае сейчас, одному, я примерил к ситуации Старика и спросил у курящего документы.

Женщина присела за компьютер и быстро защелкала компьютерной мышью. Довольно быстро нашла то, что требовалось.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

И Элефантова, который сейчас вертит в руках самурайский нож, снятый Стариком тридцать семь лет назад с убитого им эсэсовского офицера, захватывающие истории интересуют не сами по себе, он же не мальчик десяти лет от роду. И не научный интерес им движет, хотя, может, и играет какую-то роль, но не основную; а главное, что подающего надежды ученого волнует, — теперь это видно невооруженным взглядом, — смог бы он сам в пустом городе выйти один на один с врагом? Смог бы победить и с теплого еще тела снять документы и трофей?

– Не знаю, все ли это произведения, что издавались у нас, но в нашей библиотеке имеются два романа названного вами автора. Похоже, оба находятся на полках. – Потом она встала и, улыбаясь, сказала: – Так и быть, отведу вас к нужному стеллажу. Может быть, тем самым ускорю процесс раскрытия преступления… Ведь вы занимаетесь раскрытием преступлений?

Уж не знаю, что стряслось у этого парня — симпатичный, талантливый, с перспективой, а вот забрали же сомнения, мол, чего я стою, и пытается их разрешить — присматривается к «людям действия», примеряет их поступки, ищет отличия себя от «них».

К моменту, когда Хлои уселась за руль и завела машину, ее нервы были на пределе. Сердце начинало безумно колотиться при мысле о Молтоне, даже несмотря на то, что он действительно осознанно совершил преступление. Ей также хотелось побыть с Даниэль, которая пряталась в ее квартире, не зная, чем занять себя. Ей вспомнилось, как ночью сестра рассказывала о своей жизни, о том, как сегодня ты стоишь на вершине, наслаждаясь успехом, а завтра судьба дает тебе пинка под зад, напоминая, кто ты есть на самом деле.

– Случается и так, – смущенно ответил Макс.

Да, отличий уйма, ни я, ни Старик в жизни не изобретем никакого прибора и не додумаемся до десятой доли тех вещей, которые ты придумал, зато отобрать у пьяного нож, пистолет выбить, наручники надеть, в притон ночью войти — это у нас лучше получится. Каждому свое. И мы от нашего неумения и незнания не страдаем, а ты свое, похоже, болезненно переживаешь. Потому что еще в каменном веке выслеживать, убивать и свежевать дичь считалось делом сугубо мужским и потому почетным, а вот там звезды рассматривать, огонь жечь, на стенах рисовать мог вроде бы каждый кому не лень. И хотя охотники обеспечивали день сегодняшний, а созерцатели и рисовальщики — завтрашний, сейчас это всем ясно, в генах все равно сохранилось деление на мужское ремесло и всякое там разное.

Она прочувствовала все это, паркуясь в гараже и заходя в штаб-квартиру ФБР. Еще вчера утром Хлои проснулась рядом с Молтоном и оба они предвкушали развитие новых отношений. Затем им назначили новое дело, подключив к интересному расследованию впервые за последние шесть недель. Жизнь шла по восходящей траектории, даже несмотря на неожиданное появление отца на пороге.

Она отвела сыщика в дальний угол помещения, где на самой нижней полке одного из стеллажей разыскала две средней толщины книги и протянула их сыщику.

Но чтобы вылезло наружу это глубоко запрятанное, чтобы начали сомнения мучить, нужна какая-то встряска, взрыв какой-то нужен, да чтобы он наложился на давний душевный надлом, неуверенность в себе, скрытую, залеченную, похороненную как будто, а оказывается — живущую. И отгадку надо искать в прошлом твоем — юности, а может, в детстве…

«Теперь посмотри, где ты находишься сейчас», — подумала Файн, заняв свое рабочее место. Она выглянула в коридор, в сторону кабинета Гарсии, надеясь хотя бы мельком увидеть Молтона. Но на часах уже было 8:10. Их совещание к этому времени шло полным ходом в кабинете Джонсона этажом выше.

– Вот за этим столиком можете полистать и поискать то, что вас интересует. Если желаете получить книги на дом, можете у нас зарегистрироваться. Как я поняла, вы не особый любитель чтения… У нас взимается небольшая сумма раз в год, и потом в течение года вы можете брать на дом все, что пожелаете. Ах уж этот интернет… люди скоро совсем отвыкнут от простой запыленной бумажной книжки.

Интуитивная догадка Крылова была верной. Чтобы понять специфические черты характера Элефантова, сыгравшие определяющую роль в рассказываемой истории, следовало заглянуть на тридцать лет назад…

Хлои изо всех сил старалась отвлечься работой и принялась отвечать на письма. Сделав пару заметок по делу Лорен Хилард, она решила позвонить позже шерифу Дженкинсу, чтобы уточнить новые подробности из жизни Оскара Альвареса и его двоюродного брата. Откроют ли на них дело? Заставит ли Джонсон работать ее дальше одной или назначит нового напарника?

– Вы, пожалуй, правы, фрау. Хотя в детстве я читал очень много. Не расставался с книгой.

Файн пыталась сфокусироваться на этих моментах, но было тяжело. Все ее мысли крутились исключительно вокруг Молтона и его будущего.

– И что вы любили?

Когда в 8:37 зазвонил телефон, Хлои подпрыгнула от неожиданности. Она схватила его, надеясь увидеть там знакомый номер: Гарсии, Молтона, даже Джонсона. Кого-то, кто сообщил бы ей, что ждет Кайла дальше.

– Детективы, – коротко ответил Макс.

Но номер не определился, хотя она все же поняла, откуда был звонок.

Ей перезванивали из исправительного учреждения. Из места, где до недавнего времени находился ее отец.

– И все?

— Агент Файн.

Глава восьмая

– Еще немного почитывал исторические романы.

— Здравствуйте, Агент Файн. Это Тэмми из Сомерсетского исправительного учреждения. Мы говорили с утра. Я получила информацию, которую вы искали.

ЭЛЕФАНТОВ

Женщина помолчала и, решив не продолжать дискуссию о будущем печатной книги, сказала:

— Спасибо за оперативность, — произнесла Хлои.

Сергей Элефантов рос единственным ребенком в семье, и, если исходить из стереотипных представлений, его должны были безмерно баловать. Всю жизнь ему внушали, что именно так оно и было, в качестве примеров приводили необыкновенную, купленную на толкучке за большие деньги коляску, покупаемые на рынке апельсины и всегда наполненную вазочку с конфетами на обеденном столе. Сам Сергей ничего этого не помнил.

— Конечно. Итак, заключенный Эйден Файн был освобожден две недели назад. По всей видимости, в его деле появились какие-то новые доказательства непричастности и он вышел под условно-досрочное. Что касается его надзирателя, это Бенджамин Неттлс. Вам нужен его номер?

Семейная хроника сохранила факт прибытия новорожденного к домашнему очагу — счастливая мать неловко захлопнула дверцу такси, прищемив ему руку. К счастью, резиновый уплотнитель смягчил удар, а компрессы и примочки привели распухшую и посиневшую кисть в норму. Сергей этого не помнил, но случай многократно пересказывался как забавный курьез, и только много лет спустя, сжимая и разжимая кулак, он смог оценить истинную юмористичность давнего события.

Помнить себя в окружающем мире Сергей стал с трех лет, хотя потом родители не верили этому, тем более что в его памяти откладывались события, которые они, конечно, давно забыли. Например, попытка вызвать большой снег. Отец сказал, что снег выпадает от дыхания людей, и Сергей, лежа закутанный в одеяло на санках, всю прогулку старательно выдыхал воздух ртом прямо в небо.

— Да, пожалуйста.

– Если не возникнет желания взять книги на дом, поставьте их на прежнее место. Вы запомнили куда?

На следующий день, проснувшись, он бросился к окну, ожидая увидеть сугробы вровень с подоконником, и испытал первое в жизни разочарование.

Тэмми продиктовала номер и на этом разговор был окончен. Хлои даже не стала раздумывать над своим следующим шагом. В голове тут же возник образ Даниэль прошлой ночью, которая буквально затряслась от страха, лишь узнав, что их отца выпустили из тюрьмы. Она ведь вполне четко сказала, что есть некоторые моменты, о которых Хлои даже не догадывалась.

Макс кивнул и отправился к небольшому столику, где уже сидел один пожилой клиент и читал газету.

Второе разочарование связано с отношением взрослых к правде, которую они учили его говорить всегда и везде. Был праздник, гости сидели за столом, он вышел из спальни, где прихорашивалась перед зеркалом мать, и на шутливый вопрос, что там делает твоя мама, серьезно ответил: «Красит щеки губной помадой».

В результате она набрала номер надзирателя, который ответил после третьего гудка.

Гости захохотали, появилась мать с натянутой улыбкой и румянцем, забивающим помаду, весело сказала, что он все перепутал, но потом на кухне отвесила подзатыльник.

Один роман назывался «В плену иллюзий», и из аннотации Макс узнал, что он рассказывает о судьбе молодого человека, наивного и легковерного по натуре, его учебе в университете, конфликтах с друзьями и преподавателями, о его первой страстной любви, закончившейся изменой возлюбленной; в итоге герой постепенно освобождается от иллюзий и утешает свою душу тем, что наконец освободился от них и нашел для себя высший смысл в том, что осознал это. Обычная житейская история, которую пережили многие, но все по-разному.

Какое разочарование было третьим, Сергей не помнил. То ли старшие мальчишки под предлогом испытания смелости и умения писать склонили его изобразить на цементном полу подъезда неприличное слово, а потом, пока двое держали его под руки, чтобы не стер, третий позвал родителей: «Посмотрите, что ваш Сережа написал», то ли Моисей, поклявшись страшными клятвами, что вернет, взял посмотреть чудесный из черной пластмассы — большая редкость по тем временам — подаренный бабушкой пистолет и неожиданно убежал вместе с любимой игрушкой, то ли… Разочарований приходилось переживать все больше и больше, Сергей потерял им счет. Одни проходили безболезненно, другие наносили глубокие раны, повзрослев, он понял, что самый верный способ избежать их вообще — не очаровываться, и заковался в броню скепсиса и сарказма, будто предчувствуя, что самое горькое, перевернувшее всю его жизнь разочарование еще впереди.

— Бенджамин Неттлс, слушаю.

Второй роман назывался «Еще до заката солнца». Аннотация к нему была совсем короткой и гласила: «О том, что было и еще, возможно, будет; о тех делах, что успешно завершены, и тех, закончить которые не удастся никогда». Макс нашел фразу слишком мудреной. Но будучи сам по натуре человеком, склонным к философствованию, подумал, что истинный смысл аннотации можно понять только после прочтения романа. Сейчас это в его планы не входило, и он открыл роман на той странице, где было написано: «Перевод с английского Акселя Бекмана». На следующей странице было указано, как назывался роман на языке оригинала. Переводчиком первого романа оказался все тот же Аксель Бекман. Макс аккуратно записал на листке бумаги имя переводчика, название издательства и год выпуска романов. Затем вернул книги на место и покинул здание библиотеки.

До семи лет мир Элефантова делился на две неравные половины. Первая ограничивалась высоченными, покрытыми золотым и серебряным накатом, потрескавшимися стенами, стертым желтым паркетом и бурым, с громоздкими лепными украшениями потолком. Двадцать восемь квадратов жилплощади неоднократно подвергались перестройке, и о прошлом квартиры можно было судить по заложенным и вновь пробитым дверям, неудобствам планировки да неистребимому запаху коммуналки.

— Мистер Неттлс, вас беспокоит Агент Хлои Файн, ФБР. Мне нужны контактные данные человека, который недавно был условно освобожден. Его зовут Эйден Файн.

Здесь негде было играть и прятаться: жили тесно, углы и простенки плотно заставлены разномастной обшарпанной мебелью, в чулане размещалась фотолаборатория, даже заглядывать в которую Сергею строгонастрого запрещалось. Запреты вообще пронизывали всю детскую жизнь Элефантова и мешали развиваться и шалить в гораздо большей степени, чем скученность и теснота. Запреты и постоянно царящая в семье атмосфера тревожной напряженности.

Неттлс передал ей информацию и, записав ее, Хлои ощутила, что начинает дрожать, подобно Даниэль накануне.

Мать Сергея закончила ветеринарный институт, его рождение совпало с моментом распределения, и много лет спустя, сопоставив эти обстоятельства, Сергей пришел к выводу, что обязан своим появлением на свет ее отвращению к сельской глубинке и боязни любых животных крупнее кошки.

29

Прав он был или нет — сказать трудно, но факт остается фактом: Ася Петровна, благополучно избежав распределения, осталась на кафедре ассистентом, лелеяла мысли об аспирантуре, а когда выяснилось, что научную стезю ей не одолеть, пристроилась в отраслевую лабораторию, здорово напоминающую эффективностью проводимых исследований контору «Рога и копыта», где всю жизнь составляла таблицы, чертила диаграммы эпизоотии крупного рогатого скота и видела бодливых коров, кусачих баранов и лягающихся лошадей только на цветных плакатах, где они преимущественно изображались в разрезе.

* * *

Однажды, правда. Асе Петровне пришлось две недели провести в непосредственной близости от настоящих животных, и еще два года она с ужасом вспоминала об этом.

К одиннадцати часам нервы Хлои все еще были так напряжены, что она постепенно начинала чувствовать слабость. Она сильно переживала по поводу Молтона, так и не получив ни капли информации. Вишенкой на торте стал тот факт, что прямо сейчас она заезжала на парковку маленького итальянского ресторанчика, где договорилась встретиться пообедать с отцом. Их неловкий разговор состоялся уже полтора часа назад, но до сих пор буквально каждое его слово эхом разносилось в голове Файн.

Вольф сидел в мягком кресле и потягивал пиво прямо из бутылки. Каждый раз, сделав глоток, он не глядя отставлял бутылку в сторону, и ее донышко громко стукало о столик, где бутылка некоторое время соседствовала с полной окурков пепельницей, а потом снова горлышком вперед отправлялась ко рту Вольфа и обратно на столик. Пока бутылка находилась возле пепельницы, Вольф нервно нажимал кнопки телевизионного пульта, пытаясь наконец найти устраивающую его телепередачу, но на экране так и не возникали сюжеты, которые бы ему понравились. Вольф сам не знал, что ищет. Он был в старых потертых джинсах, обтягивающих его плотные ноги, которые он для удобства положил на мягкий красный пуфик. Под черной выцветшей майкой угадывался мощный торс. Два дня назад Вольф обрил голову, и большие залысины, которые обычно сильно выделялись на фоне остальной прически, были почти незаметны. Бритая голова делала и без того недоброе лицо Вольфа почти свирепым, и каждый, кто сейчас взглянул бы на него, решил, что перед ним бывший сиделец.

А было так: кафедра проводила исследование эффективности новой вакцины и Асю Петровну послали в глубинку собирать материал. Она предусмотрительно взяла с собой пятилетнего Сергея, и у того воспоминание о жизни в деревне навсегда врезалось в память яркими красочными обрывками.

Она зашла в практически пустой ресторан, что было логично, засчет раннего времени, и тут же увидела своего отца. Тот сидел за угловым столиком, жевал булочку и смотрел в окно. Хлои остановилась, просто наблюдая за ним какое-то время. Прошло много лет с тех пор, как она последний раз видела его без решетки и пуленепробиваемого стекла между ними, не считая момента их встречи у ее двери пару дней назад. Со стороны же он выглядел вполне нормальным человеком и не был похож ни на домашнего тирана, ни на потенциального убийцу, ни на монстра, как называла его Даниэль.

Просто человек. Просто ее сломленный отец.

…Вечером с пастбища гонят коров, женщины выстраиваются вдоль улицы, ожидая; скорее это дань традиции, а не необходимость: животные прекрасно знают свои дома, безошибочно сворачивают к нужным воротам, лбом открывают калитку и сами заходят во двор.

Предметы интерьера, окружавшие Вольфа, ему не принадлежали, а находились в квартире Моники, подружки Вольфа, с которой он был знаком еще до отсидки. Моника не состояла ни в одной из криминальных группировок, и Вольф решил пожить некоторое время у нее, считая, что здесь он в безопасности. Кроме того, он находился у Моники еще по одной причине. Моника любила его и была щедра на женские ласки, которых Вольф долгое время был лишен. В настоящий момент Вольф дожидался ее возвращения. Моника должна была принести жратву и выпивку. Откуда у нее деньги, Вольфа не интересовало. Он знал лишь, что поступают они к ней законным путем, хотя Моника уже давно нигде не работала. Его устраивало ее собственное объяснение, что деньги ей дают богатые родственники.

Хлои подошла к столику и присела. Он поднял взгляд и улыбнулся ей. Улыбка была искренней и явно наполненной радостью, из-за чего Файн ощутила себя довольно неловко.

— Большое спасибо, что позвонила, — произнес он. — Я действительно поверил, что ты будешь держать дистанцию.

Оживленно, шум, гам, звяканье колокольчиков, мычанье… Солидно шествует стайка гусей, вид у них грозный, и, чтобы они не подумали, что он испугался, Сергей швыряет в вожака камнем. Гусак расставляет крылья, угрожающе вытягивает шею, с шипением раскрывает клюв и гонится за ним.

— Я тоже, — ответила она. — И не могу понять, есть ли у меня на это причины.

Молодая женщина вошла в комнату так, что он не услышал ее шагов, потому что как раз в этот момент он поймал музыкальную передачу, где красотка-певица душераздирающим голосом пела о любви. Моника обняла его сзади за шею и прошептала в ухо:

Приходится бежать в спасительный двор, но гусак не прекращает преследования, сердце уходит в пятки, Сергей вбегает в сени и закрывает нижнюю половину двери, опасаясь, что метровое препятствие не остановит рассерженную птицу. Но гусь удовлетворенно складывает крылья и вразвалку важно удаляется.

— Даже после того, как было доказано, что это не я убил ее, ты все еще ненавидишь меня? — вздохнул он, бросив булочку обратно в корзинку.

На двуколке подъезжает мать, прощается с тетей Клавой, та взмахивает вожжами. Ася Петровна видит, что Сергей ест цибулю — только что выдернутую луковицу и круто посоленный хлеб — самый вкусный ужин на свете, но это криминал, дома не миновать бы скандала, а здесь все по-другому, дети тети Нюры, хозяйки, едят то же самое, и мать, улыбаясь, чмокает Сергея в макушку…

— Я никогда не ненавидела тебя, папа. Даже тогда, когда считала, что это твоих рук дело. Даже тогда, когда узнала, что чисто технически ты был невиновен, но спал с женщиной, которая сделала это, — Хлои ухмыльнулась и, не сдержавшись, добавила: — Кстати, как там Рутанна?

– Как дела, мой уголовничек?

— Хоть что-то, — проигнорировал он последний вопрос.

…Жаркий полдень, слепни, матери нет, Сергей капризничает, тетя Нюра отвлекает его: «Видишь, дедушка мимо пошел». Сергей решает, что дедушку зовут Мимо. Хочется с ним познакомиться, дедушка живет страшно далеко — через два дома, тетя Нюра разрешает: «Сходи, тут рядышком, дедушка хороший». Сергей, замирая, шагает по пыльной дороге, пугливо озирается, подойдя к дому, нерешительно заглядывает сквозь дырку в заборе, дедушка Мимо приглашает во двор, угощает помидорами с грядки, Сергей отказывается: немытое есть нельзя, заболеешь. Дедушка смеется и надкусывает помидор: «Видишь, не болею».