– Твой отец ничего тебе не рассказывает. – Я удивлена тем, с какой силой она это говорит.

– Может быть, тебе просто стоит вернуться домой, – говорит он с презрительной насмешкой. – Ах да, точно. Ты же не можешь. – Я едва сдерживаюсь, чтобы не охнуть. Как много ему известно о прошлом Ноа?

Я выхожу на видное место.

– Достаточно.

От осознания, что я слышала все, что он говорил, у Эммета забегали глаза. В какой-то момент мне кажется, что он сдастся.

– Ведь была же причина, по которой она была совсем одна с ребенком, когда мы ее нашли, – упрямо говорит Эммет. Я вижу, как у Ноа, стоящей у него за спиной расширяются глаза, она в ужасе от мысли, что он как-то догадался о ее секрете. Конечно же, Эммет блефует. Иначе быть не может. Я никогда никому не скажу, а он не мог узнать как-то иначе.

– Маленькая шалава, это небось ее ребенок, – выплевывает Эммет в сторону Ноа. Не думая, я подхожу к нему, влепив такую сильную пощечину, что у меня болит ладонь. Он делает шаг назад, ошарашенно глядя на меня, след моей руки краснеет на его щеке.

– Ты за это заплатишь, – клянется он.

– Убирайся, пока я не позвала твоего отца, – говорю я.

Эммет уносит ноги, продолжая держаться за щеку.

– Спасибо, – говорит Ноа, когда он пропадает из виду. – Я не понимаю, откуда он мог узнать?

– Не думаю, что он знает, – говорю я, и Ноа как будто выдыхает с облегчением. – Я-то уж точно ему не говорила. Скорее всего, он просто пытается вытянуть информацию. – По правде говоря, секреты в цирке не хранятся подолгу, обычно все становится явным, так или иначе. Но я не скажу Ноа, это только заставит ее еще больше волноваться.

Ноа опускает глаза в пол.

– Это правда? То, что сказал Эммет? Мы возвращаемся?

– Еще неизвестно. Герр Нойхофф говорил, что власти грозились свернуть тур. Это только одна из вероятностей, и я не хотела огорчать тебя.

– Я не ребенок, – говорит Ноа с упреком.

– Знаю. Я должна была сказать что-то об этом. Но ты ведь не обязана возвращаться, ты понимаешь.

– Как я могу покинуть цирк? – искренне спрашивает она, ее взгляд затуманен сомнениями. – Я ни за что не уйду без тебя.

Я улыбаюсь, тронутая ее преданностью. Пару месяцев назад она была чужой в этом цирке. Человеком извне. А теперь не может представить себе жизнь без него. – Это просто представление, и ни одно представление не может длиться вечно.

– А как же ты? – спрашивает она. Она такая юная, и у нее всегда так много вопросов.

– Я уже говорила, я не убегу. Я не буду больше прятаться, – клянусь я. Им придется хорошо постараться, чтобы забрать меня.

– Отсюда можно добраться до Швейцарии, – решается сказать она, поднимая взгляд в сторону гор. – Возможно, если мы пойдем вместе…

– Нет. – Я поворачиваюсь, чтобы быть лицом к лицу с ней. – Здесь есть люди, которые поручились за меня. Люди, которым придется заплатить ценой своей жизни, если я уйду. Но это не касается тебя, – добавляю я. – Ты можешь идти.

– Я с тобой до конца, – говорит она, ее голос слегка дрожит.

– Давай больше не будем об этом сегодня, – говорю я, похлопав ее по руке.

Ноа согласно кивает головой и снова смотрит на веселящихся людей.

– Свадьба была чудесная, – говорит она. – Я бы мечтала о такой.

Я пытаюсь не рассмеяться. Собрание в лесу такое простое, совсем не похожее на изысканный праздник.

– А какая девушка не мечтает? – добавляет Ноа. – Ты возьмешь его фамилию?

Я не думала об этом. И теперь я качаю головой. Я изменилась, перестала быть той, кем была раньше: я не смогу сделать это снова.

– Но что ты вообще здесь делала? Нам надо возвращаться. – Я иду обратно на праздник, но Ноа не идет за мной. Ее взгляд перемещается в другую сторону, противоположную от палаток цирка.

– Ты ведь не думаешь о том, чтобы снова пойти к тому парню, правда? – спрашиваю я.

– Нет, конечно, нет, – говорит она, немного поспешно.

– Это навлечет на нас беду. И потом, ты ведь обещала, – напоминаю я.

– Да, – отвечает она. – Я просто устала и хочу проведать Тео. Я попросила Эльси уложить его спать после церемонии. – Я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь решить, можно ли ей верить.

– Астрид. – Я слышу голос Петра, разогретый алкоголем, он громко зовет меня с места, где проходит праздник.

– Я должна идти, – говорю я.

– Понимаю. – Ноа сжимает мою руку. – И насчет того, что было только что… Спасибо тебе. – Ее голос наполнен благодарностью.

А затем она разворачивается и идет к поезду. Я хочу крикнуть ей вслед, снова предупредить ее, но не делаю этого, возвращаясь к собравшимся.

Глава 17

Ноа

Оставив Астрид, я иду вдоль поезда и улыбаюсь. Я знала о свадьбе. Петр признался мне всего несколько часов назад, и мы договорились устроить Астрид сюрприз. Я переживала, что она будет не рада – Астрид не из тех, кто любит сюрпризы, – но теперь я счастлива, что приняла участие в затее.

Петр и Астрид теперь вместе, вот-вот станут семьей. Она выглядит счастливой, по-настоящему счастливой, впервые с тех пор, как я с ней познакомилась. А я рада за нее, но не могу не думать о том, что все может измениться, что Астрид теперь будет ночевать с Петром каждую ночь и станет как будто меньше принадлежать мне.

Внезапно я чувствую себя одиноко. Вспоминаю Люка. Я не видела его с той ночи, когда Тео заболел, это было неделю назад. Я не смогла встретиться с ним на следующий вечер, после представления, как он просил, – Тео стало лучше, но он был слишком слаб, и я не хотела рисковать, оставляя его одного. Поэтому я оставила Люку записку в ящике под вагоном. «Брат заболел. Не могу сегодня прийти». Записка исчезла, так что я знала, что он ее прочитал. Или надеялась на это – что, если кто-то другой нашел ее? Я нарочно сделала содержание записки размытым, но все равно – возникнут вопросы. Несколько дней от него не было ответа, и я переживала: возможно, Люк потерял ко мне интерес вскоре после нашего поцелуя, а может, он просто сдался?

Теперь я иду к ящику, не решаясь на что-то надеяться. Внутри клочок страницы из цирковой программки, он смят так сильно, что я думаю: может, кто-то решил кидать сюда мусор? Разворачиваю бумажку. На задней стороне размытой черной краской написано: «Приходил, надеялся увидеть тебя. Понравилось, как ты танцуешь. Встретимся в городском музее».

Люк был здесь вечером и видел, как я танцую. Я заливаюсь румянцем, воодушевленная и смущенная одновременно. Как я могла не знать об этом? Но потом меня охватывает беспокойство. Никто не должен был знать про свадьбу. Он не должен был приходить сюда. Но в глубине души я уверена, что могу доверять ему.

Я снова перечитываю записку. «Встретимся в городском музее». Я знаю, о каком здании он говорит. Но старый музей, который находится в самом центре города, – это такое странное место для встречи. Да и комендантский час уже давно начался. Я никак не могу пойти туда.

Кроме того, я пообещала Астрид, что больше не увижусь с Люком. Оборачиваюсь, пытаюсь найти ее глазами, но она уже исчезла в толпе. Сегодня ночью Астрид будет с Петром. Конечно же, она не заметит, если я уйду. Однако самым мудрым решением будет остаться на вечеринке до самого ее конца, а затем пойти к Тео. Но скоро мы уедем, и я, возможно, никогда больше не увижу Люка.

Я смотрю в сторону поезда, чувствуя необходимость проведать Тео до того, как куда-либо пойду. Он лежит на койке внутри спального вагона, не спит, будто бы ожидая меня. Я беру его на руки и прижимаю к себе, вдыхая его теплый, нагоняющий сон запах. С тех пор, как он заболел, я постоянно переживаю за него, мне как будто напомнили, какой он хрупкий, как легко я могу его потерять.

Эльси встает с соседней койки, она сидела и вязала рядом.

– О, как здорово, ты вернулась, – сказала она. – Я смогу присоединиться к празднику, пока он не закончился.

– Я не вернулась, просто… – Я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить, зачем мне нужно, чтобы она присмотрела за Тео еще некоторое время. Но прежде чем я успеваю придумать ответ, она выскакивает из поезда.

Я думаю, не позвать ли ее обратно, но решаю не делать этого.

– Только ты и я, – говорю я Тео, и он воркует в знак одобрения. Я перевожу взгляд с ребенка на дверь поезда и обратно, думая, как поступить. Осмелюсь ли я взять его с собой?

Выхожу на холодный ночной воздух, затем останавливаюсь. Выносить отсюда Тео – это так безответственно. Но если я хочу увидеть Люка, у меня нет другого выхода. Я укрываю Тео своим пальто, прижимая его к себе.

Иду прочь от поезда, низко нагибаясь и стараясь держаться самого края стоянки цирка, чтобы меня не увидели, спешу скрыться за деревьями. Когда кроны деревьев надежно прячут меня, я иду по направлению к городу, медленно пробираюсь по лесу и стараюсь не упасть, переступая бесконечные корни деревьев и камни, которые торчат из жесткой неровной земли. Это та же тропа, которую мне показала Астрид в тот первый день, когда я пошла в Тьер, но теперь она кажется мне жуткой, за деревьями прячутся мрачные тени. Теперь в лесу только мы с Тео, совсем одни, как в ту ночь, когда нас нашел цирк. Меня передергивает, страх и отчаяние той ночи снова окутывают меня. Сухие ветки хрустят под моими ногами, выдавая нас. Мурашки бегут по коже, как будто кто-нибудь вот-вот выпрыгнет из кустов прямо на меня.

Лес кончается, и я иду к мостику через ручей. Вдруг я останавливаюсь, глядя на Тео, он смотрит на меня в ответ своими доверчивыми глазами. Он рассчитывает на меня, знает, что я сделаю так, как лучше для него. «Я такая эгоистка», – думаю я, меня снедает чувство вины. Как я могу рисковать его безопасностью ради такого?

Когда я приближаюсь к городу, улицы пустынны – комендантский час, – фонари выключены. Я прячу Тео глубже под пальто. Он извивается у меня под боком, он уже не новорожденный, чтобы покорно лежать. Молю о том, чтобы он не начал кричать.

Я выбираю не центральную дорогу, по которой я шла в день, когда встретила Люка, а напротив, стараюсь идти по параллельной боковой улочке, стараясь держаться в тени стены из осыпающегося камня, которая идет вдоль.

Музей находится на севере центра города. Это маленький замок, который переделали для экспозиции, посвященной истории города, но теперь он закрыт. Дорога, ведущая к его воротам, – это открытое пространство, залитое лунным светом.

Растерявшись, я останавливаюсь, у меня бегут мурашки. «Встречаться в центре города – это глупо», – думаю я, представляя, с каким неодобрением на меня смотрела бы Астрид. На воротах висит тяжелая цепь, они закрыты. Я делаю шаг назад, разозлившись. Это что, какая-то шутка?

– Ноа, – раздается голос Люка в темноте, он зовет меня, стоя сбоку от музея, у двери, ведущей внутрь. Главная галерея внутри похожа на пещеру, здесь влажно и пыльно. В лунном свете я вижу, что холл, который когда-то выглядел величественно, теперь разграблен. Разорванная картина повисла на стене, поломанные доспехи лежат на полу. За разбитыми стеклами видно, что выставки опустошены, все ценное забрали немцы или мародеры. Что-то, птица или, возможно, летучая мышь, хлопает крыльями в темноте под высоким потолком.

– Ты пришла, – говорит Люк, как будто не ожидал, что я решусь на это. Он обнимает меня, и я вдыхаю его запах, аромат хвои и мыла, зарываясь носом в его шею. Это всего лишь второй раз, когда он обнимает меня, но я чувствую себя как дома в его объятиях.

Его губы находятся рядом с моими, и я закрываю глаза в предвкушении. Но тут Тео между нами ворочается, и я отстраняюсь.

– Это безопасно? – спрашиваю я, когда он ведет меня в маленький зал в стороне. Здесь он зажигает свечу, ее огонек дрожит, на стене появляются наши длинные тени. Раздается шорох, как будто что-то выбегает из-за угла, пытаясь вернуться обратно в темноту.

– Сюда никто не приходит, – говорит Люк. – Раньше это место было гордостью нашего города. Теперь тут нечем гордиться. – Он опускает глаза. – Это твой брат? – спрашивает он, и я киваю.

– Некому было за ним присмотреть, – говорю я, замечая, что говорю это извиняющимся тоном. Оглядываю лицо Люка, пытаясь заметить в нем раздражение, но он спокоен.

– Ему уже лучше? – спрашивает Люк с искренним беспокойством.

– Он в порядке. Но у него был сильный жар, мы очень испугались. Поэтому я не могла встретиться с тобой в то воскресенье, – добавляю я.

Люк кивает с серьезным выражением лица.

– Я бы увиделся с тобой раньше, но знал, что это будет невозможно, пока он не поправится. – Он убирает руку за пазуху, доставая что-то. – Держи, я тебе принес. – На его мягкой ладони лежит кубик сахара. Настоящего сахара. Я еле сдерживаюсь, чтобы не схватить его и не запихнуть себе в рот. Вместо этого я касаюсь его языком, вздрагивая от знакомого вкуса, который я уже совсем позабыла. Затем я подношу его к губам Тео. Он урчит и улыбается незнакомому вкусу.

– Спасибо, – говорю я. – Я не ела настоящего сахара с тех пор, как… – Я остановилась, вспомнив, как отец однажды достал мне немного сахара на день рождения, год назад. – С тех пор, как началась война, – вяло заканчиваю я.

– Я сказал папе, что с этого момента, я буду питаться по карточкам, как все, – говорит он. – Иметь больше, чем другие – мне это кажется неправильным.

– Люк… – Я не знаю, что сказать. Он протягивает руку и гладит нежную ладошку Тео. – Хочешь его подержать? – спрашиваю я.

– Серьезно? Я никогда не… – Я передаю Тео Люку, и ребенок улюлюкает, удобно устраиваясь в его больших руках. Люк аккуратно опускается на пол, прижимая к себе Тео. Веки ребенка начинают тяжелеть, и глаза закрываются.

Люк снимает свою куртку и, сделав из нее мягкую кровать для Тео, бережно кладет его туда. Затем он приближается ко мне, увлекая меня в объятия.

– Ты легко смогла найти дорогу? – Он целует меня, не дожидаясь ответа. Я прижимаюсь к нему, желая большего. Я позволяю его рукам заходить дальше, и вдруг я вовсе не сломленная, не опозоренная, не чудачка из цирка. Я снова девушка, просто девушка.

Но когда его пальцы касаются моих бедер, я останавливаю его.

– Ребенок…

– Он уже засыпает.

Я зарываюсь глубже в его объятия.

– Мы уезжаем, – печально говорю я.

– Знаю. Я обещал, что приеду к тебе в другой город, помнишь?

– Не туда, – отвечаю я. – Мы возвращаемся в Германию или куда-то в сторону Германии.

Он напрягается и хмурится все сильнее.

– Это же так опасно.

– Знаю. У нас нет выбора.

– Я найду тебя и там, – решительно говорит он.

– Ты вряд ли сможешь приехать даже на один раз.

– Каждую неделю буду приезжать, – возражает он. – Или чаще, если захочешь.

– Но это очень далеко, – протестую я.

– И что? – спрашивает он. – Думаешь, я не смогу?

– Дело не в этом. Просто… – Я опускаю взгляд. – Зачем тебе это? От этого ведь столько проблем.

– Потому что я не могу допустить даже мысли о том, что больше тебя не увижу, – вырывается у него. Когда я поднимаю голову, я вижу, что у него покраснели щеки, как будто бы воздух внезапно стал теплее. В его глазах нежность. Как он, зная меня так мало, может испытывать такую сильную привязанность, тогда как те, кто любили меня с детства, похоже, ее утратили.

– Я хочу показать тебе кое-что.

Он встает и ведет меня к маленькой двери в глубине галереи. Я оборачиваюсь на Тео, где он лежит, мирно посапывая. Конечно же, Люк не предлагает мне его оставить одного?

– Что такое? – спрашиваю я, испытывая прилив любопытства, когда Люк открывает чулан. Он достает картину, масло такое свежее, что запах щиплет мне нос. Я понимаю, что на картине воздушная гимнастка, качается на трапеции. Откуда у него такая картина? Я смотрю на нее, на знакомый изгиб ее тела в полете. У нее светлые волосы в высоком пучке, прямо как у меня. Затем, разглядывая знакомый красный костюм, я ахнула.

Это мой портрет.

Нет, не совсем мой. Это приукрашенная версия меня: грациозное тело, безупречные черты. Люк нарисовал меня такой, какой он меня видит, восхищаясь мной.

– О Люк! – говорю я в изумлении. Теперь я понимаю, как он смотрит на меня, как художник, внимательно, рассматривая каждую деталь. – Это невероятно. У тебя настоящий талант. – Он запечатлел меня с идеальной точностью, начиная от ткани костюма до легкой тени страха в глазах, которую мне никогда не удается скрыть до конца.

– Ты думаешь? – У него на лице сомнение, но в голос прокралась нотка гордости.

– Просто изумительно, – отвечаю я совершенно искренне. Я пытаюсь представить, сколько часов ему потребовалось, сколько усердия. – Почему ты оставил свою мечту изучать искусство?

Его лицо темнеет.

– Я хотел быть художником. Иногда рисовал на чердаке того амбара, ты помнишь. Но отец узнал, чем я занимаюсь, и уничтожил мои работы, запретив мне продолжать. Я умолял его о том, чтобы он разрешил мне стать хотя бы учителем рисования, но он и слышать меня не хотел.

Глаза Люка сверкают, когда он проживает тот момент заново. Он продолжает:

– Я рисовал втайне от него, а потом он узнал. – Он поднял вверх свою правую руку с изуродованным указательным пальцем. – Он сделал так, чтобы я уж точно никогда не стал настоящим художником.

Я отшатнулась, меня охватил ужас, но не из-за покалеченного пальца, а из-за жестокости, которую отец проявил к собственному ребенку.

– Но этого было мало, чтобы палец перестал работать. Я все еще хорошо справляюсь с мелкими деталями, – добавляет он.

– Как ты можешь оставаться с ним? – спрашиваю я. – Он же монстр.

Он смотрит на меня широко распахнутыми глазами, и я думаю, не разозлится он на меня за такие слова.

– Он делал то, что считал правильным, – отвечает он.

Мы сидим в тишине, никто из нас не говорит ни слова. Люк доверил мне свой ужасный секрет. Я должна прямо сейчас рассказать ему о своем прошлом. Но в этот момент я слышу голос Астрид у себя в голове: «Никогда не думай, что знаешь, что в голове у другого человека». Глядя в его ясные синие глаза, я вижу, что он не поймет, почему я приняла те или иные решения, не поймет ситуации, которые заставили меня их принять.

Вместо этого я тянусь к нему руками, беру его лицо в ладони и поворачиваю к себе. Я целую его снова и снова, не останавливаясь, не думая о том, где мы, и о том, что Тео совсем близко. Руки Люка смыкаются вокруг меня, оказываются на моей талии, на бедрах. В какой-то момент я хочу оттолкнуть его. Мой живот так и не вернулся к той форме, которая была у него до того, как я родила. Грудь обвисла из-за молока.

Но потом я обнимаю его и позволяю страсти заполнить мой рассудок. Руки Люка оказываются у меня под юбкой. Я начинаю сопротивляться. Мы не можем заняться этим здесь. Он бережно кладет меня на спину, подложив руку под мою голову, чтобы уберечь меня от жесткого каменного пола. Я вспоминаю немецкого солдата, единственного мужчину, с которым я была, я этом смысле. Все тело напрягается.

Люк обхватывает ладонью мой подбородок и нежно поворачивает мое лицо к себе.

– Я люблю тебя, Ноа, – говорит он.

– Я тоже тебя люблю. – Эти слова я произношу на выдохе. Страсть во мне разгорается, отгоняя воспоминания.

Когда все заканчивается, мы лежим на твердом каменном полу на груде разбросанной одежды, наши ноги переплетаются.

– Это было прекрасно! – заявляю я, пожалуй, слишком громко. Мой голос эхом проносится по всему музею, спугнув какого-то голубя вдалеке. Мы оба тихо смеемся.

Он собирает меня в охапку, притягивая ближе.

– Я так рад, что мы разделили свой первый раз друг с другом, – говорит он, предполагая, что я тоже девственница.

– Прости, – говорит он минуту спустя, посчитав мое молчание признаком сожаления. – Я воспользовался ситуацией, я не должен был.

– Это не так, – уверяю я. – Я ведь тоже этого хотела.

– Вот бы нас с тобой ждало светлое будущее вместе… – сокрушается он.

– Или хотя бы кровать, – шучу я.

Но его выражение лица остается серьезным.

– Все должно было быть иначе. Эта чертова война, – ругается он. Если бы не эта чертова война, мы бы никогда и не встретились. – Прости, – говорит он снова.

Я крепко обнимаю его.

– Не извиняйся. Я не огорчена.

Просыпается Тео, и его плач нарушает тишину. Я отрываюсь от Люка, чтобы застегнуть блузку. Люк встает и подает мне руку. Расправляя юбку, я иду к Тео. Люк поднимает Тео с пола, на этот раз более уверенно. С теплом смотрит на ребенка. Мы снова опускаемся на землю и обнимаемся втроем в темноте, как будто стали одной семьей, вслушиваясь в звуки ночного музея, мышиный шорох и ветер, дующий снаружи.

– Пойдем со мной, – говорит Люк. – Прочь отсюда. Я смогу достать автомобиль и отвезти нас к границе.

«Нас». Хотя Люк уже говорил об этом раньше, теперь это предложение кажется более серьезным, более осязаемым. Я пытаюсь представить, как я уезжаю из цирка и начинаю жизнь с Люком. Эта мысль внушает мне ужас, она настолько ужасна, насколько и прекрасна.

– Я не могу, – говорю я, отчаянно желая сбежать вместе с ним, но осознавая все риски и реальное положение дел. Куда мы поедем? И что насчет Астрид и цирка, и еще тысячи разных вещей, которых я не могу ему объяснить?

– Ты это из-за Тео? Мы можем взять его с собой, растить как своего. Они не заметят разницы. – Люк говорит это с надеждой, и я тронута тем, что он хочет взять на себя ответственность за Тео.

Я твердо качаю головой.

– Все гораздо сложнее. Астрид и цирк… Я обязана им жизнью.

– Она поймет. Она захочет, чтобы ты уехала… – начинает он снова. – Ноа, я хочу забрать вас с Тео отсюда, туда, где вы будете в безопасности. – Он хочет заботиться обо мне. Как бы я хотела снова стать той девушкой, которой я была прежде. Она бы, наверное, позволила увезти ее куда-нибудь подальше. Однако я зашла слишком далеко. Теперь я не знаю, как это сделать.

Но я подношу палец к его губам.

– Давай пока не будем говорить об этом.

Тео снова начинает капризничать, он устал, замерз, сбит с толку из-за непривычной обстановки.

– Нам надо идти, – говорю я скрепя сердце, я не хочу прерывать этот чудесный момент, но переживаю, что кто-то может услышать шум и найти нас. Люк встает и передает мне Тео, подоткнув поплотнее свою куртку, в которую завернут ребенок.

Когда мы возвращаемся обратно, уже очень поздно, комендантский час начался давным-давно. В городе темно, в лесу – тишина. Люк молча провожает меня, пока мы идем к цирку. Музыка прекратилась, и я думаю: неужели меня не было так долго, что все закончилось и все легли спать? Но среди деревьев все еще горят фонари. В их сиянии я вижу Астрид, она стоит на поляне. По ее позе, рукам, сложенным на поясе, я понимаю, что она в ярости.

Ужас заставляет мой желудок связаться узлом. Астрид знает, что я ушла, понимаю я. Что я нарушила свое обещание никогда больше не видеться с Люком.

– Астрид, – я обхожу поезд, приближаясь к ней, – позволь мне объяснить.

Затем я замираю на месте.

Народ все еще толпится в роще, где проходила свадебная церемония. Но они больше не танцуют, они стоят неподвижно, как фигуры на сцене.

Еще один шаг вперед – и я понимаю почему. В центре рощи, где всего пару часов назад проходила свадьба, стоит с полдюжины жандармов.

И их ружья наведены на Петра.

Глава 18

Астрид

Я замерла на месте, когда полиция стала приближаться к Петру, поднимая оружие. Это не может быть правдой. Это какая-то шутка, которую решили разыграть на нашу свадьбу. Но никто не смеется. Лица вокруг меня перекошены от шока и ужаса.

Минуту назад – а кажется, целую вечность – Петр смотрел на меня, его лицо сияло, он представлял наше совместное будущее. Затем какая-то тень мелькнула в его глазах, и вот в них отразились фигуры французских полицейских, заполонившие пространство за цирковыми артистами.

Полиция пришла в большом количестве, чтобы исключить саму возможность сопротивления или побега. Их лица нам знакомы. Когда-то они могли коснуться шляпы в знак приветствия или, по крайней мере, кивали нам на улице. Теперь они стоят перед ним с угрожающим видом, ноги в сапогах широко расставлены.

– Петр Московиц… – низким и отрывистым голосом говорит один из полицейских, предположительно их начальник. Он выглядит немного старше остальных, у него седеющие усы, значки украшают лацкан его формы. – Вы арестованы.

Я открываю рот, чтобы возразить, но звук не выходит. Кошмар, который снился мне десятки раз, становится явью. Петр медленно поднимает голову в ответ на приказ полицейского. В его глазах пылает ярость. Он сидит неподвижно, но я вижу, как работает его мозг, обдумывая, что делать. Полицейские настороженно смотрят на него, но держатся на расстоянии, как перед странным и опасным зверем. Я задерживаю дыхание. Какая-то часть меня хочет, чтобы Петр боролся и сопротивлялся даже сейчас, когда это бессмысленно. Но это только ухудшит ситуацию.

Что им нужно от Петра? Я не понимаю. Почему они пришли за ним, а не за мной?

Герр Нойхофф выступает вперед.

– Господа, s’il vous plait[32], объясните, в чем дело? – Он протирает лоб запятнанным платком. – Уверен, мы могли бы сначала это обговорить. Возможно, за одной из моих лучших бутылок бордо?.. – Он приветливо улыбается. Он много раз отговаривал полицейских обыскивать палатки с помощью хорошей еды и выпивки, которую он хранил как раз для таких случаев. Но полиция игнорирует его, приближаясь к Петру.

– В чем его обвиняют? – спрашивает герр Нойхофф, отбрасывая мягкий тон и придавая голосу властность.

– Измена, – отвечает капитан, – Франции и Рейху. – Герр Нойхофф бросает тяжелый взгляд в мою сторону. Он часто предупреждал Петра о его номере, а теперь пришла расплата.

Но они ведь еще не схватили его. «Сопротивляйся, борись, беги», – безмолвно кричу ему я. В отчаянии я смотрю в сторону того тайника на противоположной стороне поля, который Петр с такой любовью соорудил для меня в своем домике. Это узкое пространство было рассчитано на меня, а не на него. Но даже если бы он мог туда поместиться, оно сейчас слишком далеко, слишком поздно. Уже не спрячешься.

– Идем, – говорит капитан, но в его голосе нет злобы. Это седеющий мужчина, ему до пенсии осталось всего год или два. Он считает, что просто выполняет свою работу. Однако молодой офицер рядом с ним с раздражением похлопывает себя по ноге дубинкой, жаждет воспользоваться ею. Взгляд Петра останавливается на дубинке в тот же самый момент, что и мой. Наконец, он распрямляется и встает. Он не будет устраивать сцен, он не хочет последствий для меня и всех остальных. Он подходит к полицейским медленно, но без сопротивления, однако его руки сжаты от гнева. Несмотря на весь ужас, я чувствую слабый проблеск надежды. Возможно, обойдется, будет как во время инспекций. Герр Нойхофф подкупит полицейских и вернет Петра к утру.

Петр приближается к полицейским. У меня из горла вылетает сдавленный звук, когда один из них надевает на него наручники. Его руки бледнеют, когда наручники врезаются в кожу, и мои руки как будто тоже болят. Кажется, меня никто не услышал.

Петр стоит спокойно, не оказывая сопротивления. Но тогда офицер с дубинкой подходит и сбивает с его головы цилиндр. Лицо Петра как будто разбивается на тысячу осколков от удивления и ярости. Он нагибается за шляпой. Потеряв баланс из-за наручников, он падает на бок.

Полицейский хватает Петра с земли, поднимая на ноги. Теперь его свадебный костюм пропитан грязью, руки дрожат от гнева. Я знаю, теперь он не сможет сдержаться.

– Там, куда ты попадешь, тебе это не понадобится, – насмехается полицейский, откидывая шляпу ногой. В воздухе повисает тишина, а Петр, кажется, размышляет, чем он может ответить на это.

Тогда он плюет полицейскому в лицо.

Тишина становится оглушительной, полицейский стоит в оцепенении. Затем он кидается вперед с рыком, с силой ударив Петра коленом в пах.

– Нет! – кричу я, а Петр складывается пополам от боли. Он не поднимается, но мужчина продолжает бить его, снова и снова.

«Скажи что-нибудь», – думаю я. Сделай что-нибудь. Но я застыла на месте, меня сковал ужас. Теперь мужчина бьет его дубинкой, осыпая ударами по голове и спине. Мое тело кричит от боли, чувствуя каждый удар, как будто это не его бьют, а меня. Петр лежит неподвижно, свернувшись в комок.

– Хватит! – резко говорит капитан, оттягивая молодого полицейского в сторону. – Он нужен им живым.

Когда я слышу эту последнюю фразу, меня пробирает ужас. Кому он нужен? Зачем?

– Отправьте его в грузовик, – приказывает капитан.

Два полицейских поднимают Петра на ноги и ведут к грузовику. Теперь он не в состоянии оказать никакого сопротивления. «Я всегда буду с тобой», – говорил он всего несколько дней назад. Побитый, он как будто постарел на много лет.

Но я не сдамся.

– Подождите! – кричу я, подбегая к нему. Полицейский хватает меня за плечо, когда я приближаюсь, его острые ногти врезаются мне в кожу через платье. Я отталкиваю его, не обращая внимания на то, что ткань рвется.

Я хватаю Петра за руку, но он отталкивает ее.

– Астрид, ты не можешь пойти со мной, – говорит он на немецком, низким голосом и резко. На лбу у него начинает формироваться огромная шишка от удара. – Ты должна оставаться здесь. Ты должна быть в безопасности.

– Они отправят тебя в городскую тюрьму. Ты вернешься через пару часов, – говорю я, отчаянно желая поверить в собственные слова. – Они просто пытаются напугать нас, это предупреждение. Скоро ты вернешься…

– Пути назад нет, – говорит он до того, как я заканчиваю фразу. – Ты не должна ждать меня здесь. Оставайся с цирком. Понимаешь меня? – Его темные глаза прожигают меня. – Пообещай мне, – говорит он.

Но я не могу.

– Довольно! – рявкает полицейский, который бил Петра, отделяя нас друг от друга. Я делаю шаг к нему, желая выцарапать ему глаза. – Только дай мне повод, – угрожает он. Я отступаю. Я не хочу сделать Петру еще хуже.

Полиция тянет Петра к военному грузовику, который остановился на грунтовой дороге рядом с шатром. На боку грузовика написано что-то на одном из славянских языков, которого я не знаю. Перед ним стоит черный полицейский автомобиль. Из грузовика выходит водитель в военной форме и открывает двери багажника, я вижу, что внутри грузовика два длинных ряда коек. Тогда я понимаю, что это конец – он не вернется.

– Нет! – кричу я и бегу к грузовику.

Чьи-то руки хватают меня сзади, удерживая. Это Ноа, хотя я не знаю, откуда она здесь появилась. Она обнимает меня обеими руками.

– Подумай о себе… О своем ребенке.

Она права. И все же я борюсь с ней всей силой своего тела, как лев, пытающийся вырваться на свободу, сбежать от своего укротителя.

– Они забирают его, Ноа, – говорю я с отчаянием. – Мы должны остановить это.

– Это так не работает, – отвечает она, твердо и уверенно. – Если тебя арестуют, это ничем не поможет.

Конечно же, она права. Но как я могу стоять здесь и ничего не делать, когда они отнимают у меня весь мой мир?

– Сделай что-нибудь, – умоляю я, прошу Ноа помочь, так же как я помогала ей. Но она просто держит меня. Она, как и я, ничего не может с этим сделать.

Герр Нойхофф снова подбегает к ним, его лицо раскраснелось от гнева и отчаяния. Он протягивает небольшой кошель, тяжелый от монет, там, наверное, все деньги, которые остались у цирка. Отдать их – значит оставить цирк в руинах, но он готов отдать даже это, лишь бы спасти Петру жизнь.

– Офицеры, погодите, – умоляет он. «Пожалуйста, Господи», – молюсь я. Пусть это сработает. Это наша последняя надежда.

Капитан поворачивается к нему, и я вижу в его глазах муки совести – что пугает меня больше, чем что-либо еще.

– Простите, – говорит он. – Это выше моих полномочий.

Паника охватывает меня с новой силой, и я вырываюсь из рук Ноа, бегу вперед.

– Петр!

Но уже слишком поздно, полицейские грузят его в багажное отделение, и он не сопротивляется этому. Я кидаюсь на дверь, мои пальцы всего в нескольких сантиметрах от Петра, мне почти удается ухватиться за него, но нет. Я поворачиваюсь к ближайшему полицейскому.

– Заберите меня вместо него, – говорю я.

– Астрид, нет! – Слышу, как Ноа кричит позади меня.

– Заберите меня, – повторяю я, игнорируя ее. – Я его жена, и я еврейка, – кричу я, не думая об опасности, которую я навлекаю не только на себя, но на весь цирк.

Полицейский нерешительно смотрит на капитана в ожидании команды.

– Ждите здесь! – командует капитан. Он исчезает, обходя грузовик спереди, направляясь к полицейской машине, после чего возвращается, уже с бумагами.

– У нас нет информации о том, что в цирке числится еврейка, и вы не указаны в списках к перевозке. – Он поворачивается к Петру. – Это правда, что она ваша жена?

– У меня нет жены. – Глаза у него остекленевшие. Я делаю шаг назад, до глубины души задетая его словами.

– Отойдите, – приказывает охрана, закрывая дверь и отделяя меня от Петра навсегда.

– Нет! – плачу я. Я снова бросаюсь к грузовику. Полицейские отдирают мои пальцы от бампера, откидывая меня назад с такой силой, что я едва не падаю. Но я обегаю грузовик и встаю перед ним, сложив руки. Им придется переехать меня.

– Астрид, стой… – Я снова слышу голос Ноа, он кажется таким далеким.

Полицейский, который избивал Петра, быстро подходит ко мне.

– Отойдите, – грозится он, замахиваясь дубинкой.

– Астрид, нет! – Петр кричит с такой тоской, какой я никогда не слышала в его голосе, его почти не слышно через стекло, которое теперь нас разделяет. – Ради всего святого, отойди.

Я не двигаюсь.

Полицейский опускает руку. Я пытаюсь отпрыгнуть, но дубинка попадает мне в живот с отвратительным глухим звуком. Боль пронзает мой живот, и я падаю на бок, прямо на землю.

– Астрид! – кричит Ноа, теперь она ближе, бежит ко мне. Она закрывает меня своим телом, пытаясь защитить.

– Хватит! – командует капитан и идет к нам, чтобы остановить своего подчиненного. Но он не останавливается. Он замахивается ногой и с силой ударяет меня сбоку, в точку, где Ноа не прикрывает меня. Что-то внутри меня как будто разбивается. Я кричу, моя боль эхом проносится по лесу.

Затем я слышу рык, поднимаю голову. К полиции идет герр Нойхофф, его лицо побагровело от ярости, он встает между нами и мужчиной.

– Как вы смеете бить женщину?

Я никогда не видела его в такой ярости. Он выпрямляется во весь свой небольшой рост и как будто бы становится больше и ярче, когда встает лицом к лицу с немцем.

Полицейский снова заносит свое оружие. Меня охватывает ужас. Герр Нойхофф пожилой человек, он не выдержит такого удара.

Герр Нойхофф внезапно поднимает руки к груди, и на его лице отражается удивление. Он падает на землю, как будто от удара. Но полицейский не ударял его, дубинка остается в воздухе.

Ноа подбегает к герру Нойхоффу. Я тоже пытаюсь встать, чтобы подойти к нему. Но острая боль пронзает мой живот, и я снова складываюсь пополам. Я подползаю по земле к тому месту, где он лежит, так быстро, как могу. Судорога сковывает низ живота, становится все сильнее. Я чувствую влагу под юбкой, как будто я описалась, как в детстве. Пусть это будет просто роса на земле, умоляю я.

Наконец, я оказываюсь рядом с герром Нойхоффом, его мертвенно-бледное лицо покрыто потом.

– Мариам, – шепчет он, то ли принимая меня за его давно почившую жену, то ли просто вспоминая о ней, я не знаю. Ноа расстегивает его воротник, и он жадно вдыхает воздух.

У меня в голове проносится детское воспоминание. Однажды мы с братьями играли в долине на месте нашей зимовки, катались с горки по безбрежному белому снегу. Я подняла голову и увидела на горе герра Нойхоффа. На фоне светло-голубого неба он напомнил мне греческого бога, Зевса на Олимпе. Заметив меня, он улыбнулся. Уже тогда он, кажется, присматривал за нами.

– Врача! – кричу я, но никто, ни полицейские, ни охранники, не спешит нам на помощь. Ноа сгибается рядом со мной, и мы беспомощно наблюдаем за тем, как глаза герра Нойхоффа становятся пустыми и мертвыми.

Юбка подо мной уже не просто влажная, а мокрая. Жидкость слишком теплая, чтобы быть просто влагой от земли. Кровь. Я потеряю и своего ребенка? Несколько дней назад я не была уверена, что хочу этого ребенка, а теперь вдруг он – это все, что у меня есть в этом мире. Я держусь за живот, пытаясь удержать жизнь, которая ускользает из меня, внутри. Затем я начинаю молиться, так, как не молилась с тех самых пор, когда была еще совсем маленькой.

С ревом включается двигатель грузовика. Когда он уезжает, обдавая нас выхлопными газами, я поднимаюсь на руках. Слышен стук: Петр бьется в стеклянное окно, увидев, что произошло, но не в силах сделать ничего, чтобы помочь нам.

Я протягиваю руку, пытаясь коснуться его. Резкая боль, сильнее, чем та, от удара полицейского, охватывает меня, бьет в самый низ живота. Я падаю и снова сворачиваюсь в комочек, подтягивая колени к груди.

Продолжая лежать на земле, я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Петра в последний раз. Через окно я вижу, как он плачет, не сдерживая слез. Его горе проникает в меня, принося больше боли, чем любой удар. Глаза, которые всего несколько минут назад смотрели на меня с такой любовью, стали меньше, губы, которые я целовала, принося ему священную клятву, уносятся куда-то далеко-далеко.

Грузовик с грохотом уезжает, и Петр исчезает из виду.

Глава 19

Ноа

– Астрид! – кричу я, подбегая к ней, когда грохот двигателя стихает вдали. Не отвечая, она неподвижно лежит на земле, одна рука протянута в сторону, куда уехал грузовик.

Когда я приближаюсь, она сворачивается в комочек.

– Нет, нет… – стонет Астрид снова и снова, держась за живот и рыдая. Я сажусь рядом с ней и немного приподнимаю ее, положив себе на колени и укачивая, как ребенка.

Потом я возвращаюсь к герру Нойхоффу. На его теле нет следов удара. Его кожа бледная, как пепел, но глаза при этом смотрят вверх, на небо. В этот момент я вспоминаю его кашель, его проблемы с сердцем. Астрид поднимает голову, ее глаза увеличиваются, когда она смотрит на неподвижное тело герра Нойхоффа.

– Нужен доктор, – говорит она, будто в лихорадке, и пытается встать. Затем со стоном она снова оседает, складываясь пополам.

Я обнимаю ее одной рукой. Я не знаю, она правда думает, что мы можем помочь ему или просто не хочет в это поверить.

– Он мертв, Астрид.

Я обнимаю ее крепче, она плачет. Затем свободной рукой я закрываю глаза герра Нойхоффа и стираю пятно грязи с его щеки. Его лицо выглядит спокойно, он как будто крепко спит.

Астрид побледнела и ослабла в моих руках. Ее руки крепко держатся за живот. «Ребенок!» – думаю я с ужасом. Но я не решаюсь сказать об этом вслух.

Толпа артистов и работников держится на приличном расстоянии, они смотрят на нас. Я подзываю одного из мужчин, машу ему рукой.

– Нужно вернуть герра Нойхоффа в его вагон, – командую я, заставляя свой голос звучать более властно, и надеюсь, что он меня послушает. – Затем надо связаться с похоронным бюро… – Астрид отворачивается, не желая слышать подробностей.

– Астрид, пойдем, мы поможем тебе.

Я встаю и пытаюсь поднять ее. Но она лежит на земле рядом с герром Нойхоффом, отказываясь двигаться, как собака, потерявшая своего хозяина.

– Этим ты не поможешь Петру, – добавляю я.

– Петра больше нет, – говорит она, каждое слово наполнено тяжелым горем.

Чья-то рука касается моего плеча. Я оборачиваюсь и вижу Люка с Тео на руках. Когда мы добрались до территории цирка и увидели полицию, я всучила Тео Люку и побежала Астрид на помощь. Как хорошо, что он догадался держать Тео подальше от глаз полиции.

Люк хочет наклониться, чтобы помочь мне поднять Астрид. Но я отгоняю его, если она увидит его, будет только хуже.

– Пойдем, Астрид, – умоляю я, выпрямляясь в очередной попытке поднять ее на ноги. Начинаю идти, что удается мне с большим трудом, я проседаю под ее весом. Люк идет позади на некотором расстоянии от меня, держа на руках Тео.

– Почему? – Я не могу не задать этот вопрос, пока мы ковыляем до поезда. – Почему они арестовали Петра? – Когда я только увидела полицию, я испугалась, что они узнали о свадьбе, которая противоречит законам Виши и Рейха. Но если бы это было причиной, они бы забрали и Астрид.

– Его номер, – отвечает она безжизненно. В глубине души я уже знала ответ. Если бы причиной была свадьба, они бы забрали и Астрид.

Мы доходим до поезда, и я помогаю Астрид забраться в спальный вагон. Уже поздно, но вагон пуст, все остались на улице, обсуждая случившееся. Помогаю Астрид лечь на койку.

– Тебе надо отдохнуть, – говорю я, снимая с нее обувь.

Она не отвечает, но сидит неподвижно, глядя прямо перед собой. Я видела ее здесь много раз, но сейчас она как будто не на своем месте. Она должна быть с Петром, праздновать свою первую брачную ночь. А теперь эта мечта не сбудется. Это невозможно.

Я возвращаюсь к двери, чтобы забрать Тео у Люка. Пытаюсь положить Тео в руки Астрид. Обычно ей так хорошо с ним, но сейчас она отмахивается от него.

– Астрид, нам надо организовать все для герра Нойхоффа, – начинаю я. – Нам нужно будет, конечно же, отменить ближайшее представление. Но потом надо будет выступать снова. Ты согласна со мной? – Я слышу в своем голосе жалобный тон, я хочу, чтобы она взяла все в свои руки, как обычно. Однако она сидит неподвижно, в ней не осталось силы воли. Мои глаза наполняются слезами, они стекают вниз. Я так хочу быть сильной ради нее, но ничего не могу с собой поделать.

– О, Астрид, я просто не могу поверить, что герра Нойхоффа больше нет. – Хотя я знала его всего несколько месяцев, он был мне как отец гораздо в большей степени, чем мой родной.

– И не только его, – резко отвечает она.

– Да, именно, – отвечаю я поспешно, вытирая глаза. Я не имею права плакать перед ней, когда она потеряла гораздо больше, чем я. – Но мы не должны терять надежды. Петр вернется. – Она не отвечает.

Вдруг ее лицо бледнеет. Она ложится, хватаясь за живот. Затем она отворачивается к стене и издает стон. Это не просто горе, понимаю я, это боль. Теперь я вижу небольшое пятно крови под ней, просочившееся через ее юбку на простыню.

– О, Астрид, твой ребенок! – кричу я, в панике выдавая ее секрет. Пятно становится больше на моих глазах. – Я пойду в город, найду доктора.

Она качает головой, отказываясь.

– С этим ничего не сделаешь, – отвечает она. – Слишком поздно.

– Кто-то должен осмотреть тебя, – возражаю я. – Позволь, я позову хотя бы Берту.

– Я просто хочу отдохнуть. – Когда она поняла, что с ней происходит?

– Мне так жаль… – Я ищу подходящие слова. – Я знаю, каково это, терять ребенка. – Но мой ребенок хотя бы смог родиться, не знаю уж, к счастью для него или к несчастью.

– Это к лучшему, на самом деле, – мрачно говорит она. – Я все равно не смогла бы стать хорошей матерью.

– Это не так, – возражаю я. – Я видела тебя с Тео и знаю, что это не так.

– Как ты могла заметить, я мало подхожу на роль заботливой матери.