Я лгала на этих сборищах. Лгала, как не лгала еще никогда. Никогда в жизни я не играла столь блестяще – плакала, дрожала, то отказывалась признавать свою проблему, то переживала инсайты; мне аплодировали стоя в благодарность за мой труд. Никто меня не раскусил. Или же раскусили полностью, но на самом деле не особенно заинтересовались увиденным. Мне было все равно; благодаря вранью я выписалась и вернулась в свою квартиру и к своей прежней работе. Когда я покидала клинику, стоял октябрь, время, когда дневной свет даже не пытается пробиться сквозь тучи. Я стояла в кругу, и каждый говорил мне прощальные слова. Мы обнялись и – так уж было положено – обменялись телефонами и адресами. Дома я отправила все эти бумажки в мусорное ведро и тут же наведалась к мусоропроводу. Мешок, задевая стенки, улетел вниз со свистом, словно я открыла портал в космос.

Потом начались будни, совершенно бесцветные. Я вернулась на работу, но довольно скоро, сославшись на свое состояние, попросила менее ответственные задания. Можно сказать, занималась сортировкой скрепок. День за днем. Остальные делали вид, что все как всегда, но я замечала: они наблюдают за мной и избегают меня – так объезжают автоаварию, на которую все-таки не могут не смотреть. Иногда мне звонили из газет, чтобы взять у меня интервью, или с телевидения с просьбой прокомментировать положение в Кызылкуме, но я просто вешала трубку. Иногда я, выдавая себя за собственную секретаршу, писала электронные письма, в которых сообщала, что нуждаюсь в покое; в причины я не вдавалась. Иногда я писала, что я, к сожалению, в командировке. Люди понимали, что это блеф, но мне было все равно. Сразу после работы я ехала домой и весь вечер сидела одна. Иногда я думала о Генри. Была зима, и темень стояла круглые сутки.

По выходным и в среду вечером я ехала навестить Сири и Нур. Каждый раз я искала предлога избежать визита, хотя бесконечно тосковала по Сири. И всегда ехала. Мы с Нур никогда не обсуждали всерьез, когда Сири вернется ко мне. Иногда я замечала на себе взгляд Нур, когда та думала, что я не смотрю. Еще я замечала, что она как будто с неохотой оставляет меня наедине с Сири. Ее-то обмануть было невозможно.



Я подползла к своей одежде, нашарила в кармане пузырек с таблетками и высыпала в ладонь целую горсть. Какое знакомое ощущение: как будто таблеткам давно пора было оказаться у меня в руке, как будто они всегда должны быть со мной. Голубые кружочки лежали у меня на ладони. Они дорого мне обошлись, врачи и психотерапевты из клиники лечения зависимостей говорили, что таблетки едва не сломали мне жизнь. Я отогнала эту мысль и ссыпала таблетки в рот. С трудом проглотила и стала как всегда ждать, когда уляжется паника. Освобождение – словно морской отлив, словно уходит гроза. Я снова легла на бок. Надо выждать, подышать. Паника понемногу утихала, но не так, как я рассчитывала. Я странно себя чувствовала; голова сделалась легкой, будто воздушный шарик. Стало трудно ориентироваться в комнате. Вдруг у меня не та переносимость, что раньше, когда я принимала таблетки каждый день, а иногда и по нескольку раз в день? А ведь я проглотила целую горсть, и неизвестно, как они на меня подействуют. Но в любом случае мне стало лучше. Все было лучше по сравнению с тем, что я испытала только что.

Я легла на спину и позволила мыслям течь, как им хочется. Дыхание пришло в норму. Взгляд бродил по потолку. И тогда я увидела его. В дальнем углу. Маленький, но безошибочно черный глаз. Камера. Я встала и, пошатываясь, подошла к ней. Камера сидела слишком высоко, мне было не дотянуться; я кое-как подтащила стул и встала на него дрожащими ногами. Действительно, похоже на линзу камеры. Я помахала перед ней рукой – как дети, когда увидят свое изображение на мониторе в магазине. Непонятно было, включена она или нет.

Я слезла со стула и огляделась. Поодаль стояла трехногая табуретка. Я взяла ее, снова влезла на стул и изо всех сил ударила табуреткой по стене, прямо возле камеры. Осталась легкая вмятина, не больше. Я перехватила табурет и попыталась действовать ножкой. Дело пошло лучше. В стене хрустнуло, и после нескольких ударов мне удалось проделать дыру. Я просунула руку и немного подергала камеру. Провода крепко удерживали ее. В стене светилась голубая лампочка. Камера явно была включена. Даже в своем нынешнем состоянии я поняла, что это значит. Кто-то наблюдал за мной.

Ну все. С меня хватит. Решение пришло быстро. Я ухватила камеру, изо всех сил дернула – и выдрала ее из стены. За камерой, словно кишки, потянулись провода. Голубая лампочка побледнела и медленно погасла. Я положила камеру на пол, схватила металлическую табуретку и прицелилась. Первый удар пришелся по полу, сантиметрах в десяти от камеры, второй оказался удачным. От камеры откололся кусок черного пластика. Следующий удар пришелся по объективу; стекло мелко брызнуло, на пол посыпались осколки. Если кто-нибудь наблюдает за мной сейчас, он или она поймет, что я обнаружила камеру. Но мне было плевать, теперь все это не имело значения. Потом я непослушными руками натянула одежду, сунула пистолет за пояс сзади и полезла наверх, к люку.



Какое-то время я лежала в морозильной камере, код то вспоминался, то снова забывался, однако в конце концов мне удалось открыть крышку. Я выбралась в медпункт и дальше, в холл. В доме стояла тишина, словно он и правда спал. Не только жильцы, а сам дом. Я открыла входную дверь. У меня было подростковое чувство, что я крадусь пьяная в дом так, чтобы Нур не заметила, только теперь я выскальзывала из дома. Едва оказавшись на крыльце, я поняла, насколько похолодало. Ветер больше не дул с ураганной силой, но оставался ледяным, враждебным. Для человека, одетого в рубашку и джинсы, температура была непереносимой, но стужа как будто не действовала на меня. В первый раз за двое суток я вне дома и меня можно увидеть – странное чувство, словно переодеваешься на площади.

В предутренних сумерках я стояла босая на лужайке перед домом и смотрела на море, пустынное, куда ни глянь. Бежать было некуда, не было двери, в которую можно постучать, не было спасателей, которым можно позвонить. Мне начало казаться, что я снова в лагере в Кызылкуме. Как будто я оттуда не уезжала.

От холода ноги потихоньку теряли чувствительность; я пыталась сообразить, что делать дальше. Мне пришло в голову, что стоит поговорить с Юном. Что бы ни происходило на острове, Юн, кажется, в этом не замешан. Или же он был куда лучшим актером, чем казалось. С момента моего исчезновения я видела его по-настоящему растерянным и в отчаянии от произошедшего. Я повернулась и снова вошла в дом, пытаясь придумать, как объяснить Юну, что я не умерла, но потом решила, что он и сам это заметит – стало быть, объяснения излишни.



Как можно тише и незаметнее я прокралась вверх по широкой лестнице, ведя рукой по вычурной резьбе, а в коридоре свернула налево, подальше от крыла, где располагались комнаты Генри и Лотты. Я подошла к тяжелой деревянной двери, ведущей в комнату Юна, набрала в грудь воздуху и постучала. Никто не ответил. Я не решилась стучать еще раз, стук выходил слишком громким, и просто взялась за дверную ручку. Дверь оказалась не заперта. Я заглянула в комнату, и дверь сама собой с тихим скрипом открылась полностью. Неразобранная кровать, разбросанная одежда. В остальном в комнате было пусто. Я сделала несколько шагов. Дверь в ванную приоткрыта, но там тоже никого. Черный кожаный несессер балансировал на краю раковины, на полу валялись полотенца. Крышка унитаза поднята, сиденье – тоже. Юна нигде не было.



Откуда исходит звук, я не поняла. Рука потянулась за спину, к пистолету, пальцы обхватили рукоятку. Пистолет был холодный и тяжелый. Я осторожно выскользнула в коридор. Дверь в комнату Генри стояла приоткрытой. Голова у меня была легкой, сердце тяжело билось, что-то липкое попало в глаза, и я не сразу поняла, что это пот, стекавший у меня со лба. Я вся была в холодном поту. Подойдя к комнате Генри, я заглянула внутрь. Лотта лежала в кровати, скрытая одеялом.

– Лотта! Лотта!

Я пыталась шептать, но не поняла, прозвучали слова или нет. Лотта не ответила. Я подошла к кровати. Лотта лежала спиной ко мне, из-под одеяла высовывался уголок махрового халата. Я тронула ее за плечо. Никакой реакции. Я потрясла чуть сильнее, и Лотта безжизненно перевалилась на спину. Я закричала, зовя ее по имени, сильно встряхнула ее, но ничего не произошло. Сердце стучало где-то в ушах так, словно мимо меня шел товарный поезд. Я пыталась думать, но казалось, что на самом деле думать больше не нужно. Был только один ответ на все вопросы, один-единственный. Я услышала у себя за спиной звук и обернулась. Оружие странно оттягивало руку.



В дверях стоял Генри. Рука у меня дрожала, когда я прицелилась в него, и мне пришлось держать оружие обеими руками. Несколько секунд мы не отрываясь смотрели друг на друга и молчали.

– Значит, это был ты, – сказала я наконец.

Собственный голос как-то странно прозвучал у меня в ушах.

– Да, я, – тихо ответил Генри. – Но это не то, что ты думаешь. Положи оружие, и я все объясню.

Он сделал полшага вперед. Я сняла пистолет с предохранителя.

– Не подходи. Не подходи, мать твою.

Генри не двигался.

– Анна, – тихо и сосредоточенно заговорил он. – Положи оружие. Я объясню. Ты сейчас – не ты. Что именно ты приняла?

Он сделал еще полшага вперед.

– НЕ ПОДХОДИ! – крикнула я.

Пот затекал мне в глаза, тело казалось холодным и липким. Оружие было нелепо тяжелым, руки у меня заметно дрожали.

– Оружие и мое досье в сейфе! – выдавила я. – Люди пропадают один за другим! Ты знал, ты все время знал, это ведь ты ударил меня в медпункте, да?

– Да. Я.

– И ты убрал остальных?

– Да, я, но Анна, послушай, пожалуйста, это не то, что ты думаешь, ты только положи оружие…

Он вдруг рванулся ко мне, протянул руку к оружию. Я зажмурилась и нажала на спусковой крючок.

Генри отбросило к самой стене, и он медленно съехал вниз. Изо лба стекал ручеек крови. На стене остались красные полосы. На полу виднелось что-то серовато-белое. Тело несколько раз дернулось, Генри еще осел и остался полулежать, словно кукла, брошенная в углу. Направив дуло в пол, я вышла из комнаты – в коридор, вниз по лестнице и в дверь.

День обещал быть чудесным. Ветер утих, в завесе туч появились просветы. Несколько лучей восходящего солнца упало на траву, которая волшебно засветилась серебристо-серым. Я шла босиком по траве вдоль тропинки, потом спустилась к краю скалы. Морские птицы ныряли в воду, солнечные блики плясали на волнах, словно косяк золотых рыбок плавал кругами прямо у поверхности. Я села на обрыве, свесив ноги, и увидела, что штанины высоко забрызганы кровью. Далеко внизу волны в белой пене накатывались на камни, и крутились в водоворотах пряди морской травы. Я всмотрелась в морскую даль. На горизонте показался вертолет. Сначала – один. Потом два.

Стокгольм, протекторат Швеции, май 2037 года

Полковник

У полковника Пера Улофа Энмарка, сидевшего напротив них, был измученный вид: глаза покраснели, а тело висело на скелете, словно тяжелое одеяло на слабой ветке. Казалось, он едва может сидеть. Вокруг полковника распространялся слабый, но безошибочный запах запоя. Полковнику, кажется, было все равно.

Начал он, дознаватель. Они так договорились. Старые военные часто предпочитают говорить с мужчинами. Он потянулся к диктофону, нажал кнопку и немного нагнулся, словно не доверял способности диктофона улавливать звук в пространстве.

– Начинаем запись. Первый допрос полковника Энмарка. Сначала я хочу поблагодарить вас за то, что вы уделили нам время.

– Полагаю, выбор у меня невелик. – Голос Полковника звучал устало, под стать тому, как выглядел Полковник.

– Разумеется, вы сможете уйти, когда пожелаете. – Теперь и она вставила словечко.

– Как великодушно с вашей стороны, – сказал Полковник.

И замолчал. Он явно не собирался облегчать им задачу. Какое-то время было тихо, потом она незаметно толкнула его в бок. Начинать все-таки надо.

– Итак? – вопросительно сказал дознаватель.

– Итак? – отозвался Полковник.

– Полковник, мне нужно подтверждение. Добровольно ли вы участвуете в допросе?

Полковника этот вопрос как будто утомил еще больше.

– Нельзя ли обойтись без этого? Да…

– Прошу прощения?

– Да, я добровольно участвую в допросе о событиях, имевших место на острове Исола. Потому что, полагаю, именно о них вы и хотите поговорить?

Дознаватель обеспокоенно заерзал.

– Прошу прощения, но…

– Да нет, все верно, только я, разумеется, и могу сообщать здесь сведения. Да, я принимаю участие в допросе добровольно. Теперь мы можем начать?

И у него, и у нее плечи слегка расслабились, и он приступил к допросу.

– Разумеется. Тогда я хотел бы начать с вопроса: когда вы узнали, что Анна Франсис является объектом?

– Объектом?

– Истинным кандидатом.

Полковник как будто задумался. Невозможно было понять, правда ли ему надо подумать или он просто хочет позлить их, не торопясь с ответом.

– Я подозревал это с самого начала. Насколько я понял, она идеально вписывалась в проект. К тому же до меня доходили слухи о…

Полковник резко замолчал.

– Да? – воззвал к нему дознаватель.

– Ну, как это говорят… Способность к насилию?

– Можете уточнить?

– Вряд ли. До меня ведь доходили в основном слухи.

– Какие именно?

Полковнику как будто стало неуютно, он переменил положение на стуле.

– Что она как-то там провалилась в конце кызылкумской операции. Что у нее были сложности.

– Какие сложности?

Полковник пожал плечами.

– Не знаю. Обычные? Посттравматическое расстройство, наркотики, нервный срыв, опрометчивые решения? Все, что рано или поздно поражает всех, кто работает, как она. Старая история, как говорится.

– Вы ведь сами долгое время служили в тех местах?

Вопрос был задан легким тоном, но Полковник, кажется, мгновенно расслышал неозвученную угрозу.

– Да, и я уверен, что вы оба читали мое личное дело, там изложено все, что стоит знать. И если наш с вами разговор на секунду свернет на мои старые ошибки – то он окончен, так что прекращайте это со мной. Вы, конечно, много как можете испортить мне жизнь, но я слишком стар, чтобы меня это заботило. Бо́льшую часть того, что было мне дорого, я уже потерял, и если я правильно понял, сейчас вы хотите поговорить со мной. Улавливаете разницу? Это вы хотите что-то от меня, и если вы посмеете намекнуть, что хотите меня прищучить, то я встану и уйду.

– Прошу прощения, полковник. – Дознаватель казался униженным.

– Я принимаю извинение, – сказал Полковник, хотя судя по его виду, это было не совсем так.

Первый дознаватель толкнул дознавательницу в бок, словно обозначая, что ей пора принять эстафету, но она продолжала молчать. Еще не время. Дознаватель продолжил:

– Вы упомянули, что слышали “старую историю” об Анне Франсис. Известно ли вам что-то, что нельзя описать как “старую историю”?

– Возможно, про… – Полковник запнулся.

– Продолжайте.

– Про тот случай, с мальчиком.

– Случай с мальчиком?

– Что она застрелила мальчика. Что именно это ее сломало.

– Можете подробнее?

Полковник тяжко вздохнул, словно ему уже смертельно надоели и сами дознаватели, и их жалкие приемы.

– Нет, не могу, и смею предположить, что вам о тех событиях известно больше, чем мне, так что я нахожу излишним строить догадки.

Дознаватель покосился в свои бумаги, хотя на самом деле смотрел на ее руки. Она описала небольшой круг указательным пальцем: “двигайся дальше”. У них были свои условные знаки. Легкий подъем указательного пальца означал “моя очередь”, вытянутый палец – “продолжай спрашивать”. Теперь следовало двигаться дальше, не злить Полковника без нужды. К тому же они получили, что хотели.

– Хорошо. Оставим это. По вашим словам, вы сначала подозревали, что именно она является самым подходящим кандидатом. Потом вы стали думать по-другому?

– Конечно, когда она исчезла. Или умерла. Или как это назвать.

– Вы были уверены, что она умерла?

– Да, ведь мы с врачом… Катей… мы ее нашли. Вы дали мне наркотик? Полагаю, что да.

Полковник оторвал взгляд от столешницы и перевел красные глаза с дознавателя на его коллегу. Она повела туда-сюда указательным пальцем: “не отвечай”.

– Сожалею, полковник, но я не уполномочен сообщать подробности операции.

Полковник безрадостно усмехнулся.

– Ясно, наркотик был. Анна ведь сама его подсыпала. Полагаю, во время ужина? Отличная работа, я ничего не заметил. Вы выбрали подходящего кандидата. И умно сделали, дав мне посмотреть на нее мертвую. Иначе у меня возникли бы подозрения.

– Вы встречали Анну Франсис до того, как увидели ее на Исоле?

– Нет, и вам ведь это известно? На острове я увидел ее в первый раз.

– Какое впечатление она на вас произвела?

Полковник слегка откинулся назад и долго молчал. Потом ответил, причем казалось, что он тщательно выбирает слова:

– Она была как пружина. Явно жила в страшном напряжении. Даже если бы я ничего о ней не знал, то заподозрил бы, что она побывала на войне – было у нее в глазах нечто характерное.

– Что вы имеете в виду?

– Это трудно описать, но такое бывает с теми, кто… Я видел, что Анна постоянно настороже. Она не поворачивалась спиной, не откровенничала. Я сам такой же, так что узнал это поведение. Так делают, когда привыкают прикрывать тылы.

– Вы описали бы ее как уравновешенную?

– Думаю, да. Она не были ни дерганой, ни нервозной, если вы это имеете в виду. Производила впечатление собранного и контролирующего себя человека. Но настороже.

– Как бы вы описали ее отношения с Генри Фаллем?

– Тут я не мог разобраться. С одной стороны, они вели себя так, будто незнакомы, с другой – у меня было впечатление, что как раз знакомы. Она как будто относилась к нему с особым вниманием, и он к ней тоже. Когда она исчезла, я предположил, что кандидат – он. Это объяснило бы ее настороженность. Но потом я подумал, что это отношение вполне можно объяснить по-другому.

– Как, например?

Вопрос как будто позабавил Полковника – тот снова перевел взгляд с него на нее и обратно.

– Не верю, что вас настолько испортили эти ваши игры во власть! Вы и правда не знаете, почему мужчина и женщина могут оказывать друг другу повышенное внимание?

– А, вот что вы имеете в виду. Понимаю, – сказал дознаватель.

– Вы уверены? – Полковник отвечал как будто ему, но смотрел на нее; он как будто развеселился.

– Простите?

Голос дознавателя прозвучал обиженно. Она подумала, что пора сменить его, поскольку Полковник начал приобретать преимущество. Теперь допросом руководил он. Когда Полковник вошел в кабинет, ей трудно было сопоставить сломленного человека, оказавшегося перед ними, с тем, энергичным и активным, о котором она читала в рапортах с Исолы, но теперь в Полковнике проступали черты человека из донесений. Дознаватель предпринял новую попытку.

– Вам не приходило в голову, что Анна не умерла?

– Сначала – нет, но когда Катерина Иванович тоже исчезла, я начал задумываться. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Слишком хорошо?

– Вы меня поняли. Когда речь идет об упражнениях подобного рода, люди не проваливаются сквозь землю просто так. Я достаточно долго имел дело с подобными вещами, так что все понимаю.

Дознаватель полистал документы.

– Давайте вернемся к моменту исчезновения Анны Франсис. Как реагировали остальные?

– Я бы сказал, они были потрясены и напуганы.

– Чья-то реакция отличалась?

– Фалль, конечно, казался очень расстроенным.

– А был кто-нибудь, кого исчезновение Анны особенно потрясло?

Полковник, кажется, понял, куда клонит дознаватель.

– Если вас интересует, появились ли еще у кого-то подозрения там и тогда, то я отвечу – нет. Фалль об этом позаботился. И любовная история, конечно, великолепная ширма. Так и было задумано?

– К сожалению, я не могу…

Полковник шумно вздохнул.

– Да-да, вы не уполномочены разглашать детали, я знаю. В любом случае – отлично придумано, чья бы идея это ни была.

Теперь настала очередь дознавательницы. Она хотела сменить тему, по возможности не возбуждая у Полковника подозрений.

– Пойдем дальше. Что произошло потом?

– Мы приняли решение обыскать остров.

– Кто взял на себя инициативу?

– Этого я не помню.

Дознавательница пристально смотрела на него, откинувшись на спинку стула.

– Другие наши собеседники вспоминали, что инициативу проявили вы. – Она постаралась не пережать.

– Вполне возможно. Но это мог оказаться кто угодно. Организовать поиски – самое естественное дело.

Дознавательница двинулась дальше:

– Давайте совершим скачок во времени. Я хотела бы услышать, как вы получили от Генри Фалля указание исчезнуть.

Полковник некоторое время молчал, будто что-то вспоминая. Его ответ впервые прозвучал неуверенно.

– Сначала кто-то крикнул, что причал уплыл, и мне только теперь пришло в голову, что это мог подстроить Генри Фалль, когда вместе с нами осматривал территорию возле лодочного сарая.

– И что вы сделали?

– Мы бросились на берег и сели в лодку. Фалль устроил так, что от берега отплыли только я и он. Помню, фон Пост хотел с нами, но Фалль ему отказал.

– Итак, вы вдвоем отплыли…

– Тогда-то я и получил инструкции.

– Как они звучали?

– Фалль сообщил, что объектом операции, как я тогда уже начал подозревать, была Анна Франсис. Сказал, что она не умерла. Что она должна думать, будто наблюдает за нами, а тест на стрессоустойчивость предполагает, что мы, члены группы, будем исчезать один за другим. Наверху должны убедиться, что она справится со стрессом и продолжит выполнять приказ. Проще говоря, что она сдюжит.

– Какие технические инструкции вы получили?

– Я должен был взять в рот шланг кислородного баллона, который он мне дал, и перевернуть лодку. Когда остальные скроются в доме, снова сесть в лодку, обойти на ней остров и в условленном месте присоединиться к Катерине Иванович.

Дознавательница полистала документы, нашла карту острова и положила ее в центр стола.

– Можете показать, как вы огибали Исолу?

Полковник нагнулся к карте и пальцем показал, как он обогнул пол-острова и вошел в очень маленький и узкий залив возле северо-восточного угла дома; это место вряд ли можно было увидеть из окна, поскольку оно располагалось прямо под торцом. Если бы кто-нибудь захотел добраться до заливчика пешком, ему или ей пришлось бы продираться сквозь кусты, разросшиеся на крутом склоне.

– Вот здесь я поднялся, а здесь – вошел.

– В пещеру?

– Да, в ту, что с обратной стороны острова, под домом.

– Трудно ли было добраться до места встречи незамеченным?

– Нет, все прошло хорошо. Прочие оставались в доме, а Катя уже ждала в пещере, в тайнике.

– А лодка? Разве не было риска, что ее кто-нибудь заметит?

– Может быть, вы помните, что она была надувная. Я спустил из нее воздух и забрал с собой в пещеру. – Полковник явно устал.

– Верно ли я понимаю, что, пока вы играли активную роль в операции, все шло гладко?

– Да, я бы так сказал. При всей своей бесчеловечности, операция проходила гладко.

Снова вмешался дознаватель. Она бросила на него раздраженный взгляд. Они планировали допрос совсем не так, и ей не нравилось, что он отступает от протокола.

– Когда остальные присоединились к вам, можно ли было сказать по их виду, что операция и дальше проходит без помех?

– Да, можно.

– Никто не упоминал, что в действиях Генри Фалля чувствуется растерянность?

– В каком смысле растерянность?

– Об этом я спрашиваю вас.

– Трудно ответить на вопрос, которого не понимаешь.

Теперь оба сидели, склонившись над столом. Дознаватель продолжил:

– Указывало ли что-нибудь на то, что Фалль теряет контроль над операцией?

Ей захотелось остановить его. Она пыталась дать ему знак не разрабатывать эту тему, но было уже поздно.

– Не понимаю, к чему все это? Почему вы не спросите у него самого, напрямую?

Слишком поздно дознаватель понял, что направил разговор не по тому пути. Он откинулся назад и постарался придать лицу холодное выражение.

– К сожалению, мне запрещено…

– Что-нибудь случилось? Пошло не так? – Полковник занервничал.

– Полковник…

– С Анной что-то случилось? Она мертва?

– Анна Франсис жива, полковник.

Она сильно пнула дознавателя под столом. Надо было вмешаться, но она не знала как. Полковник сидел, подавшись вперед, теперь скорее он допрашивал дознавателя.

– Значит, проблема все же с Фаллем. Что случилось? Он выдал себя?

Дознаватель в отчаянии вскинул руки.

– Сожалею, но я не могу…

– Отвечайте сейчас же, иначе я сам его спрошу! – Полковник уже стоял, перегнувшись через стол, нависая над дознавателем, и почти кричал.

– Должен с прискорбием сообщить, что это невозможно. Генри Фалль мертв.

Полковник молча уставился на него. Дознавательница подавила внезапное желание закрыть лицо руками.

– Мертв? Но, черт возьми…

– Сожалею, полковник. Я полагала, что вам об этом известно, – тихо сказала дознавательница, хотя знала: если бы не этот разговор, полковник остался бы в неведении.

Взгляд Полковника заметался от одного к другому.

– Черт возьми. Проклятье… Что вы сделали?

Дознавательница подалась к диктофону и коротко сказала:

– Двенадцать тридцать шесть. Допрос окончен.

Она остановила запись. Полковник рванул к себе куртку, висевшую на спинке стула. Руки у него дрожали. Не глядя на дознавателей, Полковник вышел.

Катя

В коридоре Кате встретился Полковник. Он быстро шагал, опустив голову, и чуть не столкнулся с ней. Когда Полковник поднял глаза, Катя уже готова была поздороваться, но осеклась, увидев выражение его лица. Полковник нагнулся к ней:

– Ты что, замешана в этом дерьме?

Он почти выплюнул эти слова. Подошедший сзади охранник взял его за плечо.

– Сожалею, полковник, но свидетелям запрещено говорить друг с другом.

Полковник жестко, не отрываясь, смотрел на нее.

– Тьфу!

Он стряхнул руку охранника и с ненавистью глянул на Катю, после чего снова размашисто зашагал по коридору. Катя проглотила комок в горле и пошла дальше, к указанной ей двери – двери допросной комнаты.



– На какой стадии вы присоединились к операции?

Вопрос задал мужчина. Женщина сидела молча, занеся ручку, как будто изготовилась записывать. Она держала блокнот под углом, и Кате было не видно, пишет ли она. Может, это специальный прием, чтобы она чувствовала себя неуверенно. Катя кашлянула и ответила:

– Я присоединилась к операции, когда приняли решение насчет Анны Франсис.

– Что вам известно о том, как принималось решение?

– Насколько я поняла, кандидатов было несколько, но остановиться решили на ней.

Дознаватель-мужчина посмотрел в свои бумаги, что-то промычал.

– Что вы знали о прошлом Анны?

Просто отвечай на вопросы, подумала Катя. Не больше и не меньше. Отвечай на вопросы – и все.

– Я знала про нее, но ведь про нее все более или менее знали.

– Откуда вы про нее знали?

– Ну, из газет, из телевизора… о ее работе в Кызылкуме.

– Но вы знали о ней больше, чем писали газеты, верно?

Теперь заговорила женщина, дознавательница. Она улыбалась. В голосе звучала доверительность, вызывающая на откровенность. Словно дознавателям просто надо подтвердить то, что им и так известно. Катя помедлила с ответом.

– Я имела доступ к рапортам о ее кызылкумском проекте.

– И что там было написано?

– Ну… Мне кажется, обсуждать это здесь не вполне правильно. Те рапорты частично…

– С грифом секретности? – Дознавательница продолжала улыбаться любезной полуулыбкой.

– Не знаю, должна ли я отвечать на этот вопрос.

Дознавательница нагнулась к стоящему на столе диктофону и произнесла:

– Запись остановлена.



Когда запись снова пошла, дознавательница заговорила:

– Катерине Иванович были предъявлены документы, которыми Председатель уполномочивает и ее, и меня обсуждать материалы секретного рапорта SOR234:397, класс три. Я повторяю вопрос: что содержалось в документах, которые вы просмотрели перед отправкой на остров?

– Ну, там было кое-что. Она страдала от ПТСР…

– Посттравматического стрессового расстройства.

– Да-да, и у нее еще, насколько я поняла, были проблемы с употреблением препарата FLL.

Дознавательница с интересом взглянула на нее, вскинув бровь.

– Вы говорите “с употреблением”. Не “со злоупотреблением”?

Катя заерзала. Она знала, что эта тема всплывет; ей казалось, что она более или менее подготовилась.

– Трудно сказать. Она долгое время жила в крайне тяжелых условиях. Я бы сказала, что нет ничего ненормального в попытке помочь себе, используя наркотические или подавляющие тревогу препараты, а также в том, что при подобных обстоятельствах развивается ПТСР. Это скорее указывает на то, что ты – живой человек. Ненормальным было бы никак не реагировать на обстоятельства.

– Понимаю, – сказала дознавательница, хотя Катя усомнилась, что дознавательница понимает или вообще хочет понять. – Поэтому вы в конце концов приняли предложение? Потому что на острове Анне предоставили доступ к препарату?

– Ну… нет… Нет. По-моему, это была плохая идея.

– Вы даже подали письменный протест. Почему?

Вопрос был задан тем же легким тоном, но теперь в голосе послышалась еле заметная жесткость.

– Я подумала, что это ненужная жестокость. Человека, который избавился от зависимости, нельзя подвергать риску снова стать зависимым. Да еще в стрессовых обстоятельствах.

Дознавательница склонила голову набок, словно не вполне понимая.

– Вы все же не хотите сказать, что она злоупотребляла? Даже в свете того, что произошло?

– Нет. Я думаю, это слишком сильное слово. Неправильное.

– Вам известно, что она лечилась от зависимости?

– Да, известно. И я знаю, что лечение было успешным.

– Кто рассказал вам об этом?

– Секретарь Нурдквист. И это следовало из рапорта.

Дознавательница записала что-то в блокноте и продолжила.

– Почему вы в конце концов согласились, чтобы препарат оказался в медпункте?

– По словам секретаря, очень важно было убедиться, что Анна реабилитировалась полностью, что она не вернется к злоупотр… к употреблению, независимо от того, насколько тяжелы обстоятельства. Что когда дело касается этой должности, мы не можем позволить себе поставить не на ту лошадь.

Дознавательница подняла глаза от бумаг.

– Он употребил именно это выражение? “Поставить не на ту лошадь”?

– Насколько я помню, да.

Дознавательница продолжала делать записи. “Что она там пишет?” – подумала Катя.

– Значит, препарат все-таки доставили на остров, для своего рода испытания характера?

– Да. А разве все это не было своего рода испытанием характера? – спросила Катя – и тут же пожалела об этом.

Секретарь

– Чья это была мысль – чтобы препарат FLL оказался на острове?

Говорила женщина, дознавательница. Он бы предпочел говорить с дознавателем-мужчиной. Говорить с мужчинами всегда было проще. Может, они понимали его чувства; а может, именно поэтому его допрашивает женщина. Он решил не поддаваться. Но никакого желания разговаривать с этой стервой в форменном пиджаке у него не было.

– Что вы имеете в виду – “чья это была мысль”?

– Именно то, о чем я сказала. Кто предложил, чтобы FLL оказался на Исоле?

– Чтобы дать вам ответ, мне надо заглянуть в протокол. Навскидку я не помню.

Она обезоруживающе улыбнулась, словно на такой ответ и надеялась.

– Не проблема! Все материалы у нас здесь. Пока вы смотрите, мы можем ненадолго прерваться.

Секретарь покачал головой. Вашу мать.

– Нет, это займет слишком много времени. Я даже не помню, где могут быть эти записи.

Она улыбнулась еще шире. Секретарю она сейчас казалась похожей на змею, которая готовится заглотнуть жертву целиком.

– Мы можем сделать перерыв? Чтобы вы нашли все, что вам нужно для ответа? Вы ведь сами составляли эти протоколы, так что поиски не будут долгими. К тому же времени у нас сколько угодно. Итак… – Она посмотрела на коллегу, тот коротко кивнул. – О’кей, остановка записи, шестнадцать сорок девять…

Секретарь покачал головой и махнул рукой.

– Нет, нет… Не нужно. Продолжаем.

Она посмотрела на него, склонив голову набок, и как будто решилась.

– Тогда я в третий раз задаю вопрос: чье это было предложение?

Надо было что-то отвечать. Секретарь откашлялся.