– Вань Синь, Ян Синь – два красных сердца[71] – это не председатель Чжун так говорил?

– Да, он, – подтвердила Ян, вытирая слезы. – Я часто видела тебя во сне, никак не думала, что встречу здесь.

– А мне лицо показалось знакомым сразу, как увидела!

– Ну, за встречу председателя Ян и председателя Вань после долгой разлуки! – провозгласил партсекретарь.

Тетушка подмигнула мне, я понял и подвел Ван Жэньмэй к Ян:

– Председатель Ян, хочу извиниться за это наше пустяковое дело, из-за которого вам пришлось специально ехать в такую даль.

– Извините, председатель Ян, – согнулась в почтительном поклоне Ван Жэньмэй. – В этом деле нет вины Сяо Пао, во всем виновата я сама. Заранее в противозачаточном кольце иголкой дырку проковыряла, обманула его…

Ян растерянно застыла, а потом расплылась в улыбке.

Я весь покраснел и слегка толкнул Ван Жэньмэй:

– Не болтай глупости.

Ян взяла Ван Жэньмэй за руку и оглядела ее с головы до ног:

– Товарищ Ван, твоя прямота мне по душе. Характер у тебя немного похож на характер твоей тетушки!

– Меня ли сравнивать с тетушкой? – сказала Ван Жэньмэй. – Она – верный пес компартии, на кого партия укажет, того она и кусает…

– Ерунду ты несешь!

– Какая же это ерунда, – возразила Ван Жэньмэй, – ведь это очевидно. Партия прикажет тетушке забраться на гору ножей, и она заберется; партия велит прыгнуть в море огня, и тетушка прыгнет…

– Будет, будет тебе, что обо мне говорить, я делаю еще недостаточно, нужно стараться дальше.

– Товарищ Ван, – сказала Ян, – мы – женщины, и как нам не любить детей? Один, двое, трое, десять детей родить – и это не покажется много. Партия и государство тоже любят детей, только взгляни на председателя Мао, на премьера Чжоу[72], как у них сияют лица от радости при виде детей, эта любовь от сердца. Мы для чего вершим революцию? В конечном счете для того, чтобы обеспечить счастливую жизнь детям. Дети – будущее страны, ее сокровище! Однако мы сталкиваемся с тем, что если не проводить планирование рождаемости, очень может статься, что детям будет нечего есть, не во что одеваться, они не смогут учиться. Поэтому планирование рождаемости и есть средство малой негуманностью добиться великого человеколюбия. Ты испытываешь боль, приносишь небольшую жертву, это и есть вклад в общегосударственное дело!

– Председатель Ян, я вас послушаюсь, – сказала Ван Жэньмэй. – Сегодня же вечером сделаю операцию. – И она повернулась к тетушке: – Тетушка, вы заодно мне всю матку удалите, и дело с концом!

Ян вздрогнула, а потом рассмеялась.

Все тоже засмеялись вслед.

– Вань Сяо Пао, – указала в мою сторону Ян. – Какая прелесть твоя жена! Мне очень понравилась – но матку удалять нельзя, нужно хорошенько предохраняться! Верно, председатель Вань?

– Племянникова жена – человек способный, – сказала тетушка. – Подождите, вот она восстановится после операции, я готова зачислить ее в рабочую группу по планированию рождаемости! Секретарь У, хочу сперва тебе дать знать об этом.

– Не вопрос, – откликнулся партсекретарь коммуны. – Мы должны зачислять туда самых способных! Товарищ Ван Жэньмэй может убеждать личным примером, и это может принести действенный результат.

– Вань Сяо Пао, – обратилась ко мне Ян, – ты сейчас на какой должности?

– Замкомандира роты по культуре и спорту.

– Сколько лет на этой должности?

– Три с половиной.

– Тогда вскорости можно будет повысить тебя до замкомандира батальона, – сказала Ян. – Товарищ Ван сможет вместе с тобой переехать в Пекин.

– Я смогу дочку взять с собой? – осторожно поинтересовалась Ван Жэньмэй.

– Ну конечно! – подтвердила Ян.

– Я вот, правда, слышал, что переехать в Пекин непросто, нужно дождаться определенных показателей…

– Ты возвращайся и хорошенько трудись, – сказала Ян. – А это дело – моя забота.

– Ой, как здорово! – Ван Жэньмэй даже запрыгала от радости. – Дочка сможет в Пекине пойти в школу. Моя дочка тоже станет пекинкой!

Ян еще раз смерила Ван Жэньмэй взглядом и обратилась к тетушке:

– К операции подготовьтесь как следует, чтобы безопасность была гарантирована.

– Насчет этого не волнуйтесь! – заверила тетушка.

11

Перед тем как зайти в операционную, Ван Жэньмэй вдруг схватила меня за руку, посмотрела на шрамы от зубов на запястье, и в голосе ее прозвучало искреннее сожаление:

– Сяо Пао, вот уж не стоило мне кусать тебя…

– Ничего.

– Еще болит?

– Да разве это боль? Почти как комар укусил.

– Может, ты меня укусишь?

– Да будет тебе, что ты как маленькая.

– Сяо Пао. – Она еще держала мою руку. – Как там Яньянь?

– Дома, дед с бабушкой за ней смотрят.

– А еда у нее есть?

– Есть, я купил два пакета сухого молока, два цзиня сырного печенья, а еще коробку измельченного мяса и коробку лотосового крахмала. Так что не волнуйся.

– Яньянь все-таки больше на тебя похожа, верхнее веко без складки, а у меня двойное.

– Это да, а лучше бы на тебя была похожа, ты-то красивее меня.

– Говорят, девочки больше похожи на отцов, а мальчики на матерей.

– Может быть.

– У меня на этот раз мальчик, я знаю, я тебя не обманывала…

– Времена уже иные, мальчик, девочка – какая разница? – с деланой беспечностью сказал я. – Через пару лет приедете ко мне в Пекин, устроим дочку в самую лучшую школу, дадим хорошее воспитание, будет незаурядной личностью. Одна хорошая дочка лучше десяти плохих сыновей!

– Сяо Пао…

– Ну что еще?

– Сяо Сячунь тогда меня полапал правда через одежду!

– Какая же ты смешная, – улыбнулся я. – Я уже забыл давно.

– Через толстую куртку на подкладке, а под курткой еще был свитер, а под свитером – рубашка, а под ней…

– Бюстгальтер, да?

– В тот день у меня бюстгальтер был постиран, под рубашкой была сорочка.

– Ладно, прекрати эти глупости.

– И поцеловал тогда неожиданно, с наскоку.

– Хорошо, поцеловал и поцеловал! Романтические отношения все-таки.

– Я не позволяла ему целовать себя. Он поцеловал, а я ему ногой заехала, так что он за низ живота схватился и на корточки присел.

– Силы небесные, бедолага Сяо Сячунь, – засмеялся я. – А когда я тебя потом целовал, что же ты меня не пнула?

– У него изо рта какой-то дрянью несло, а от тебя приятно пахло.

– Тебя послушать, так тебе судьбой было назначено стать моей женой.

– Сяо Пао, я правда страшно благодарна тебе.

– За что это?

– Даже не знаю.

– Ну вот и не надо про любовь, погоди, будет время, и скажешь.

Из операционной высунула голову тетушка и махнула Ван Жэньмэй:

– Заходи давай.

– Сяо Пао… – Она вцепилась мне в руку.

– Не бойся, – успокаивал я. – Тетушка говорит, операция пустяковая.

– Вернешься домой, свари мне курицу.

– Хорошо, двух сварю.

Подойдя к операционной, Ван Жэньмэй обернулась и посмотрела на меня. На ней был мой старый серый мундир, одна пуговица отлетела, нитки торчат. В синих штанах с желтым грязным пятном на ноге и старых тетушкиных кожаных туфлях коричневого цвета.

В носу защипало, в душе пустота. Я сидел в коридоре на пыльном диване и прислушивался к доносящимся из операционной металлическим звукам. Представил себе эти инструменты, почти воочию увидел их режущий глаз блеск и чуть ли не ощутил их холод. Со двора донесся радостный детский смех. Я встал и через стекло увидел мальчика лет трех-четырех с двумя надутыми презервативами в руках. Мальчик бежал, а за ним гнались две девочки примерно того же возраста…

Из операционной в страшном замешательстве выскочила тетушка:

– У тебя какая группа крови?

– Вторая.

– А у нее?

– У кого?

– У кого еще? – рассердилась тетушка. – У жены твоей!

– Наверное, первая… Нет, не знаю…

– Остолоп!

– Что с ней? – Я смотрел на пятна крови на белом халате тетушки, и голова была какая-то пустая.

Тетушка вернулась в операционную, и дверь закрылась. Я приник к щели, но ничего не увидел. Голоса Ван Жэньмэй не слышно, только слышно, как громко говорит Львенок. Она звонила в уездную больницу, вызывала «Скорую».

Я с силой толкнул дверь, и она открылась. И увидел Ван Жэньмэй… увидел тетушку с засученным рукавом, Львенка, которая толстым шприцем брала кровь у нее из руки… Лицо Ван Жэньмэй белое как бумага… Жэньмэй… Держись… Какая-то медсестра вытолкала меня.

– Пустите меня, – твердил я, – пустите меня, мать его…

По коридору подбежали несколько человек в белых халатах… Один, мужчина средних лет, от которого пахло смесью табака и какой-то дезинфекции, потянул меня к дивану, усадил. Дал сигарету, помог прикурить, успокаивая:

– Не волнуйся, сейчас из уездной больницы приедет «Скорая». Твоя тетушка перекачала ей шестьсот кубиков своей крови… Должно быть, все не так серьезно…

Под звуки сирены примчалась «Скорая». Эта сирена змеей скользнула в меня. Люди в белых халатах с аптечками. Человек в белом халате в очках и с фонендоскопом на шее. Мужчины в белых халатах. Женщины в белых халатах. Мужчины в белых халатах со сложенными носилками. Кто вошел в операционную, кто остался стоять в коридоре. Двигались они все быстро, но выражение лиц спокойное. На меня никто не обращал внимания, никто даже глазом в мою сторону не повел. Во рту чувствовался вкус крови…

…Эти люди в белых халатах стали неторопливо выходить из операционной. Один за другим они садились в машину «Скорой помощи», последними туда затащили носилки.

Я метнулся в двери операционной и увидел накрытую белой простыней Ван Жэньмэй, ее тело, ее лицо. Тетушка, вся в крови, в изнеможении сидела на складном стуле. Львенок и остальные стояли, словно окаменев. В ушах стояла тишина, и лишь потом зазвенело, будто в них залетело по пчеле.

– Тетушка… – вырвалось у меня. – Вы же говорили, ничего страшного?

Тетушка подняла голову, наморщила нос и закатила глаза, лицо ее исказилось, словно от ужаса, и она вдруг звонко чихнула.

12

– Сестрица, братец, – стоя во дворе, непослушным языком проговорила тетушка, – пришла вот просить прощения.

Урна с прахом Ван Жэньмэй стояла на квадратном столике посреди большой комнаты. Там же в белую чашку, доверху наполненную зернами пшеницы, воткнуты три курительные свечки. От свечей струился дымок. В военной форме с траурной повязкой я сидел рядом. Дочка у меня на руках, одетая в глубокий траур, то и дело поднимала на меня глазки и спрашивала:

– Папа, а что там в урне?

Я не мог ничего сказать в ответ, слезы текли по небритому лицу.

– Папа, а моя мама? Моя мама куда пошла?

– Твоя мама поехала в Пекин… – выдавил из себя я. – Через пару дней и мы туда за ней поедем…

– А дедушка с бабушкой тоже поедут?

– Поедут, все поедут.

Во дворе отец с матерью распиливали ивовую доску, отец стоя, матушка сидя, вниз вверх, туда сюда, пила звенела, в солнечном свете разлетались опилки.

Я знал, что отец с матерью пилят, чтобы сделать Ван Жэньмэй гробик. У нас там уже проводили кремацию, но власти не назначили даже места, где размещать урны с прахом, и народ их все же захоранивал и устраивал могилки. Те, кто побогаче, делали гробики, высыпали в них прах, а урны разбивали; те, что победнее, хоронили урны.

Вижу, как стоит, свесив голову, тетушка. Вижу горестные лица отца с матерью, вижу, как они механически повторяют одни и те же движения. Вижу, что вместе с тетушкой пришли секретарь парткома, Львенок и еще трое ответственных работников коммуны, к оголовку колодца они составили цветастые коробки с пирожными. Рядом с коробками положен еще и влажный кулек из рогожи, от которого пахнет соленой рыбой, и я понимаю, что это она и есть.

– Вот уж не думал, что такое случится, – начал партсекретарь. – Тут приезжала с экспертизой группа специалистов из уездной больницы, председатель Вань и ее коллеги все делали как надо, не допустили ни одной ошибки, мероприятия по неотложной помощи тоже проведены надлежащим образом, доктор Вань отдала ей шестьсот кубиков собственной крови. В связи с этим мы выражаем свое глубокое сожаление, глубокую скорбь…

– У тебя что, глаз нету? – вдруг вспылил отец. – Черная метка где? Не видишь, что ли, пила в сторону ушла на полцуня, куда это годится?

Матушка встала и с рыданиями пошла в дом.

Отец отбросил пилу, сгорбившись, подошел к бочке и, зачерпнув черпаком воды, полил себе на шею. Холодная вода потекла ему на подбородок, с шеи на грудь, смешавшись с золотистыми опилками. Напившись, он вернулся назад, поднял пилу и принялся яростно пилить один.

Партсекретарь и ответственные работники вошли в дом и трижды склонились в глубоком поклоне перед урной с прахом Ван Жэньмэй.

Один положил на очаг конверт из толстой оберточной бумаги.

– Товарищ Вань Цзу, – сказал партсекретарь, – мы понимаем, что никакими деньгами не возместить огромную утрату, которую понесла ваша семья в результате этого несчастного случая, примите эти пять тысяч юаней как выражение наших чувств.

Человек, похожий на секретаря, добавил:

– Государство выделило три тысячи, остальные две – от секретаря У и еще нескольких руководителей коммуны.

– Заберите, – сказал я. – Пожалуйста, заберите, нам не нужно.

– Мы понимаем ваши чувства, – печально произнес партсекретарь. – Мертвых не воскресишь, а живым нужно продолжать революционную борьбу. Звонила председатель Ян из Пекина, во-первых, она шлет соболезнования в связи со смертью товарища Ван, во-вторых, выражает сочувствие родственникам усопшей, а в-третьих, просила меня сообщить тебе, что твой отпуск продлен на полмесяца, закончишь хлопоты с похоронами, уладишь дела дома и возвращайся.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Вы можете идти.

Партсекретарь и иже с ним еще раз низко поклонились урне с прахом и полусогнувшись вышли из дома.

Я смотрел на их ноги, на толстые и тощие задницы, и из глаз снова потекли слезы.

Из переулка послышались женские причитания и мужская ругань, и я понял, что пришли тесть с тещей.

Тесть, держа в руках деревянные вилы, которыми провеивают зерно или ворошат сено, кричал:

– Сейчас вы мне, ублюдки, за дочь мою заплатите!

Теща размахивала руками, перебирая маленькими ножками, словно хотела наброситься на мою тетушку, но сама споткнулась и упала первой. Сидя на земле, она колотила по ней ладонями и голосила:

– Бедная моя доченька… Как же ты так ушла… Покинула нас, и как же нам дальше жить…

К ним подошел партсекретарь коммуны:

– Дядюшка, тетушка, мы как раз собирались к вам домой, это такое несчастье, мы тоже переживаем всей душой…

Тесть воткнул вилы в землю и заорал во всю мочь:

– Вань Сяо Пао, мерзавец этакий, а ну выходи!

С дочкой на руках я вышел к нему. Дочка крепко ухватила меня за шею и уткнулась личиком мне в щеку.

– Батюшка… – Я остановился перед ним. – Ну, казните меня…

Тесть высоко занес вилы, но руки его застыли в воздухе. На седой бороде я заметил капельки слез. Ноги у него подкосились, и он рухнул на колени.

– Милостивый в величии своем сущий… – Отбросив вилы, тесть взмолился со всхлипами: – Великий сущий, что живее всех живых, пусть он так же принесет вам беду… Зло ведь творите… Неужто не страшитесь кары небесной…

Подошла тетушка, она встала между тестем и тещей и, уронив голову, заговорила:

– Братец и сестрица Ван, в этом деле вины Пао нет, меня вините. – Тетушка вскинула голову. – Можете обвинять в недостаточном чувстве ответственности, в том, что вовремя не проверила установку спирали у женщины детородного возраста, в том, что мне в голову не пришло, что этот негодяй Юань Сай владеет техникой ее удаления, в том, что я не отправила Жэньмэй на операцию в уездную больницу. Теперь же, – тетушка глянула на партсекретаря коммуны, – я жду решения руководства.

– Выводы уже сделаны, дядюшка и тетушка, – сказал партсекретарь, – мы, как вернемся, обсудим вопрос оказания вам двоим материальной помощи, но вины доктора Вань здесь нет. Это чистая случайность, которую определило состояние здоровья вашей дочери, и даже если бы ее отправили на операцию в уездную больницу, результат был бы тот же. Кроме того, – громко провозгласил он, обращаясь к столпившимся во дворе и в переулке, – планирование рождаемости – это основной политический курс государства, а курс ни в коем случае нельзя менять из-за того, что произошло по случайности. Допустившие незаконную беременность должны автоматически идти на аборт; те, кто планирует незаконную беременность, нарушают политику планирования рождаемости и понесут суровое наказание!

– Тебе тоже от меня достанется! – С этим безумным воплем теща вытащила из-за пазухи ножницы и всадила в ногу тетушке.

Тетушка зажала рану рукой. Меж пальцев текла кровь.

К теще бросились двое ответственных работников, уложили ее на землю и вырвали из рук ножницы.

Рядом с тетушкой опустилась на колени Львенок, открыла аптечку, вынула бинт и принялась крепко перевязывать рану.

– Быстро позвоните и вызовите «Скорую»! – велел партсекретарь.

– Не нужно! – сказала тетушка. – Я, сестрица Ван, отдала твоей дочери шестьсот кубиков крови. А теперь, когда ты меня ткнула ножницами, наш кровный должок кровью и смыт.

Стоило тетушке двинуться, как кровь стала сочиться через бинт.

– Ты соображаешь, что делаешь, старая! – разбушевался партсекретарь. – Если с председателем Вань что случится, будешь нести юридическую ответственность!

Увидев, что у тетушки вся нога в крови, теща, видать, струхнула и опять стала бить ладонями по земле и голосить.

– Не пугайся, сестрица Ван, – хмыкнула тетушка. – Даже если я от столбняка помру, тебе отвечать не придется. Хочу поблагодарить тебя, ты своими ножницами помогла мне бремя скинуть, упрочила мои убеждения. – И она обратилась к пришедшим поглазеть зевакам: – А вас прошу довести до сведения Чэнь Би и Ван Дань, что они сами должны явиться ко мне в здравпункт, иначе, – тут тетушка махнула окровавленной рукой, – пусть хоть в могиле мертвеца схоронятся, и оттуда их вытащу!

Часть третья

Дорогой господин Йошихито Сугитани,

Сегодня первый день нового года. Со вчерашнего вечера зарядил снег и идет до сих пор. За окном уже белым-бело, на улице слышен радостный смех детей, высыпавших на снежные забавы. На тополе перед домом трещат две сороки, будто для них это приятный сюрприз.

Прочитал Ваш ответ, и на душе стало тяжело: никак не ожидал, что мое письмо вызовет у Вас серьезную бессонницу и так подорвет здоровье. Очень тронут Вашими соболезнованиями. Вы говорите, что у вас потекли слезы, когда Вы прочитали, что Ван Жэньмэй умерла, а я написал, что когда она умирала, глаза у нее тоже были полны слез. На тетушку я обиды не держу, считаю, что она сделала все правильно, хотя в последние годы она, пожилая уже, часто кается, говорит, у нее руки в крови. Но это история, а в истории смотрят на результат и не обращают внимания на то, какими средствами он достигнут. Как люди смотрят на Великую Китайскую стену, на египетские пирамиды и многие другие великие сооружения, но не видят, сколько под ними слоев белых костей. За прошедшие двадцать с лишним лет китайцы, используя крайние меры, наконец поставили под контроль резкое увеличение численности населения. По сути дела, это вклад не только в развитие самого Китая, но и всего человечества. В конце концов, все мы живем на одной крохотной планете. Природных ресурсов на Земле и так совсем немного, если их израсходовать, они не восполнятся, и с этой точки зрения критика Западом китайской политики планирования рождаемости выглядит не совсем справедливой.

За последние пару лет в наших местах произошли большие изменения. Новыми партийными секретарями становятся люди, не достигшие сорока, доктора, учившиеся в Америке, напористые, целеустремленные. Говорят, дунбэйский Гаоми по обоим берегам Цзяохэ ждет большое развитие. Вокруг грохочет все больше и больше строительной техники огромных размеров. Не пройдет и нескольких лет, как здесь произойдут громадные изменения, так что, возможно, все, виденное Вами в прошлый раз, уже исчезнет. Хороши или плохи в конечном счете эти грядущие перемены – судить не могу.

Посылаю с этим письмом третью часть материалов, касающихся моей тетушки, – мне уже неудобно называть их письмами. Конечно, я могу писать и дальше, к этому побуждает Ваша высокая оценка.

Еще раз почтительно приглашаю Вас в любое удобное время приехать к нам в гости – может быть, нам следует принять Вас как старого друга, без официальных церемоний.

В остальном – мы с супругой вскоре выйдем на пенсию и собираемся вернуться в родные места. В Пекине мы с самого начала чувствуем себя чужаками. Недавно недалеко от Народного театра две женщины, которые якобы «с малых лет росли в пекинских хутунах»[73], ругались часа два и еще более укрепили нас в решении вернуться на родину. Там народ, возможно, не так норовит обидеть, как те, что живут в больших городах, может, там и к литературе поближе будет.

Головастик

2004 год, Пекин

1

Закончив с похоронами Ван Жэньмэй, уладив дела с домашними, я спешно вернулся в часть. Месяц спустя пришла еще одна телеграмма: мать при смерти. С этой телеграммой я пошел к начальству просить об отпуске и одновременно быстро подал рапорт с просьбой о демобилизации.

Вечером после похорон матушки ясно светила луна, заливая двор серебристым блеском. Дочка спала на соломенной циновке под грушевым деревом, отец веером отгонял от нее комаров. На бобовых подпорках звонко стрекотали кузнечики, доносился плеск воды с реки.

– Поискал бы кого, – вздохнул отец. – Дом без женщины не дом.

– Подал уже рапорт с просьбой о демобилизации. Погоди, вернусь, а там поговорим.

– Ведь как славно жили, а тут глазом моргнуть не успел, вон как вышло, – снова вздохнул отец. – И не знаешь, кого винить-то.

– Ну и тетушку винить нельзя, – сказал я. – Никакой ее ошибки нет.

– Я ее и не виню. Это судьба.

– Таких преданных делу людей, как тетушка, уже и нет, а каждую политическую установку государства разве выполнишь?

– Так-то оно так, – согласился отец, – но почему всегда одна она? У меня тоже душа болит, как вспомню, как ее пырнули, кровищи целая лужа. Двоюродная сестренка все-таки, родня.

– Тут уж ничего не поделаешь, – сказал я.

2

Отец рассказывал, что после того, как теща пырнула тетушку ножницами, рана воспалилась и жар не спадал. Несмотря на это, она возглавила облаву на Ван Дань. Облава не очень подходящее слово, но на деле это облава и была.

Ворота семьи Ван Дань наглухо заперты, изнутри не доносилось ни звука. Тетушка скомандовала взломать замок, и все ворвались во двор. Твоей тетушке, конечно, тайно доложили первой, рассказывал отец. Прихрамывая, она вошла в большую комнату дома и сняла крышку с котла, наполовину полного жидкой каши. Потрогала пальцем – еще теплая. И, презрительно усмехнувшись, крикнула:

– Чэнь Би, Ван Дань, сами выйдете? Или мне вытаскивать вас, как крыс из норки?

В доме было так же тихо. Тетушка указала на шкаф в углу. В нем было полно старой одежды. Тетушка велела одежду вытащить, чтобы показалось дно. Взяв скалку, она несколько раз ударила по дну шкафа, пока не образовалась дыра.

– Эй, «герои партизанской войны», выходите, – проговорила она. – Или мне воды туда налить?

Первой вылезла дочка Ван Дань – Чэнь Эр. Лицо девчушки было в серо-белых полосках, как у маленького злого духа в деревенском храме. Она ничуть не плакала, наоборот, оскалив зубы, с гыканьем смеялась. За ней выбрался Чэнь Би: заросший щетиной, кудрявая голова, сквозь драную майку на груди выглядывают рыжие волосы, вид совсем безрадостный. Этот дылда тут же бухнулся на колени перед тетушкой и принялся отбивать один за другим земные поклоны. Он плакал в голос, и, по словам отца, это всколыхнуло всю деревню.

– Тетушка, тетушка, родненькая, ради меня, первого ребенка, которого вы приняли, ради Ван Дань, этой невелички, будьте снисходительны, сделайте нам поблажку… Тетушка, моя семья вовеки не забудет вашего великого милосердия…

По словам отца, присутствовавшие при этом говорили, что тетушка аж прослезилась:

– Эх, Чэнь Би, Чэнь Би, разве дело во мне? Будь это мое личное дело, и разговора бы не было: нужна тебе моя рука, и ту могу отрубить!

– Смилуйтесь, тетушка…

Чэнь Эр, девочка сметливая, тоже опустилась на колени и стала кланяться, приговаривая: «Смилуйтесь… Смилуйтесь…» В это время, рассказывал отец, один из собравшихся во дворе зевак, Угуань, разухабисто затянул песню из фильма «Подземная война»[74]:



Подземная война, эх подземная война,
храбрые бойцы в засаде встали как стена…
Ширь равнин, везде идет подземная война,
сунется японский дьявол, тут ему хана.



Тетушка провела по лицу, и его выражение резко изменилось:

– А ну, хорош, Чэнь Би, давай сюда Ван Дань, быстро!

Чэнь Би подполз к ней на коленях и обхватил за ногу. Чэнь Эр по примеру отца уцепилась за другую.

В это время со двора вновь раздался голос Угуаня:



Ширь равнин, везде идет подземная война…
Пусть лишь сунется захватчик… Ждет его разгром…
Весь народ стерилизован… Бремени не ждем…



Тетушка попыталась вырваться, но Чэнь Би с Чэнь Эр повисли на ней мертвой хваткой.

Что-то поняв, она велела тем, кто был с ней:

– Спускайтесь в яму!

Туда спустился ополченец с фонариком в зубах.

Потом полез еще один.

– Никого нет! – донеслось оттуда.

Вне себя от гнева тетушка склонилась в сторону и упала в обморок.

– Вот уж коварный малый этот Чэнь Би! – крякнул отец. – Ведь у него за домом огородик, верно? А в огородике колодец с воротом, и подземный ход туда выходит. Как он сумел проделать такой объем работы, ума не приложу, ведь это столько земли надо было вынуть да куда-то ее девать. Пока Чэнь Би с Чэнь Эр удерживали тетушку, Ван Дань пробралась подземным ходом и выбралась из колодца по веревке на вороте. Непросто ей это далось, – поражался отец. – И сама-то крохотная, и громадный живот торчит, но как-то сумела выкарабкаться.

Пока тетушку вели под руки к колодцу, она сердито пиналась и кричала: «Ну какая же я дура? Ну почему я такая дура? Ведь в свое время в Сихайском госпитале по приказу отца рыли точно такие же подземные ходы!»

После обморока тетушку положили в больницу. Как когда-то у Бэтьюна, у нее началось заражение крови, и она чуть не попрощалась с жизнью. Она была непоколебимо верна компартии, и партия платила ей тем же: говорят, для ее спасения какие только дорогостоящие лекарства не использовали!

В больнице тетушка провела полмесяца и, хотя рана полностью не зажила, сбежала оттуда. Ее мучила одна забота: по ее словам, она ни есть, ни спать не могла, пока ребенок остается в животе у Ван Дань.

– Ну скажи, если чувство ответственности доходит до такой степени, разве она просто человек? Она уже небожитель, злой дух! – вздохнул отец.

Чэнь Би и Чэнь Эр сразу заперли в коммуне. Некоторые утверждали, что их подвешивали и допрашивали с пристрастием, но это вздорные слухи. Ходившие к ним ответственные работники рассказывали, что они всего лишь заперты в отдельной комнате. Там была кровать и тюфяк, а еще термос и две кружки, еду и питье им приносили. Говорят, кормили их, как ответственных работников коммуны – пампушками из белой муки, жидкой пшенной и рисовой кашкой, несколько раз в день. Оба – и отец, и дочь – поправились, раздобрели. Кормили их, конечно, не задарма, деньги требовали. У Чэнь Би было свое дело, и деньги у него водились. По договоренности с банком извлекли все, что у него было на счетах, – тридцать восемь тысяч юаней! Пока тетушка лежала в больнице, в деревню из коммуны прибыла группа по распределению работ и провела общее собрание членов коммуны, где была объявлена политическая установка: все жители, которые могли ходить, обязаны искать Ван Дань. Каждому ежедневно полагалась материальная помощь в размере пяти юаней, которые изымались из тех самых тридцати восьми с лишним тысяч Чэнь Би. Некоторые деревенские пытались отказаться, считая это нечестно нажитым, но и отказаться было нельзя: с тех, кто отказывался, вычитали пять юаней; тут все разом и отправились на поиски. Из семисот с лишним жителей в первый день вышли триста с лишним, вечером им тут же выдали «материальную помощь», за раз было выплачено тысяча восемьсот с лишним юаней. В коммуне еще сказали, что обнаружившего Ван Дань да еще и заставившего ее вернуться ждет вознаграждение в двести юаней; а предоставившего зацепку, как ее найти, – сто. Тут в деревне все словно помешались: кто в ладоши захлопал от радости, кто втайне переживал. Отец сказал, что я знаю тех нескольких, кто действительно хотел заполучить это вознаграждение – две сотни или сотню. Большинство же относилось к этому несерьезно – пройдут по полям вокруг деревни пару кругов, крикнут: «Ван Дань, выходила бы ты! Будешь дальше прятаться, все деньги твоей семьи растратят подчистую!», а потом улизнут работать на свои участки. Вечером, конечно, нужно было идти получать деньги, не пойдешь получать – будешь оштрафован.

– Так и не нашли? – спросил я.

– А где искать-то? – хмыкнул отец. – Видать, в далекие края улетела птичка.

– Но она же такая крохотуля, шажок всего на пару пядей, да еще с таким большим животом, далеко ли сможет убежать? – засомневался я. – Думаю, она где-то в деревне. – И добавил шепотом: – Как пить дать, в доме матери прячется.

– Разве тебе напоминать надо? В коммуне одни интриганы и пакостники, им только дай, они из страха, что Ван Дань может в топке кана прятаться, всю землю вокруг дома Ван Цзяо на три чи перекопают, да и сам кан разломают. Думаю, в деревне нет таких, кто осмелился бы взять на себя такую ответственность: не донесешь о том, кто скрывается, оштрафуют на три тысячи.

– А не может быть, что сразу не додумались? В реке, в колодцах разве не искали?

– Ты эту девчушку недооцениваешь! У нее смекалки больше, чем у всех в деревне вместе взятых; да и сила духа у нее выше, чем у громилы в семь чи ростом.

И в самом деле так, я вспомнил это трогательно красивое личико Ван Дань и как на этом личике появляется то лукавое, то упрямое выражение и с тревогой проговорил:

– Но ведь она уже на седьмом месяце?

– Вот почему твоя тетушка и переживает! Как она выражается, пока не вышло из «котла» – это просто кусок мяса, надо резать, так режь, аборт, так аборт; а как вышло из «котла» – это уже человек, пусть без рук без ног, все равно человек, а человек подпадает под правовую защиту государства.

Перед глазами снова возник образ Ван Дань: семьдесят сантиметров росточком, с огромным выпирающим животом, задрав точеную головку, перебирая тоненькими ножками, с большим узлом на плече, она торопливо идет по глухой, полной преград дороге, то переходит на бег, то оглядывается, спотыкается и падает, снова встает и опять бежит… Или, сидя в большом деревянном корыте, в каком крестьяне размешивают соевую пасту, и тяжело дыша, гребет по бурным волнам реки…

3

На третий день после похорон матушки в традиционный день посещения могилы пришли родственники и друзья. Я сжег перед могилой бумажных лошадей и человечков, а также склеенный из бумаги телевизор. В десяти метрах от матушки находилась могила Ван Жэньмэй. Она уже поросла ярко-зеленой травкой. Согласно указаниям старших в роду, я с рисом в левой горсти и просом в правой стал обходить кругами матушкину могилу: три круга против и три по часовой стрелке, при этом рассыпая понемногу на могилу рис и просо и про себя приговаривая: «Новый рис и просо по земли, блаженства покойной ниспошли». Дочка топала за мной следом, тоже бросая зернышки маленькими ручонками.

Пришла вечно занятая тетушка, за ней Львенок с аптечкой через плечо. Тетушка еще немного прихрамывала. Я не виделся с ней несколько месяцев, и она вроде бы постарела. Она встала перед могилой матушки на колени и разрыдалась. Я никогда не видел ее плачущей, и это было довольно сильным потрясением. Львенок почтительно стояла в сторонке с глазами, полными слез. К тетушке подошли две женщины, стали утешать ее, тянуть за руки, пытаясь поднять, но как только они отпускали руки, она тут же вновь бухалась на колени и рыдала еще горше. Те женщины, что уже перестали плакать, заразившись от нее, тоже опустились на колени к могиле с громкими причитаниями.

Я нагнулся к тетушке, чтобы поднять ее, но Львенок шепнула со стороны:

– Пусть выплачется, слишком долго она сдерживалась.

Я взглянул на Львенка, и от заботливого выражения на ее лице в душе поднялось какое-то теплое чувство.

Наплакавшись, тетушка поднялась сама, вытерла слезы и сказала мне:

– Сяо Пао, мне председатель Ян звонила, говорит, ты демобилизоваться хочешь.

– Да, – подтвердил я, – уже соответствующий рапорт подал.

– Председатель Ян велела уговорить тебя этого не делать. Она уже договорилась с вашим командованием, чтобы тебя перевели на работу по планированию рождаемости, будешь у нее в подчинении, получишь досрочное повышение по службе, чтобы выполнять обязанности ее заместителя. Она очень ценит тебя.

– Это уже не имеет смысла, я уж лучше буду навоз копать, чем заниматься планированием рождаемости.

– А вот здесь ты не прав, – сказала тетушка. – Планирование рождаемости – дело партии, это очень важная работа.

– Позвоните председателю Ян и скажите, что я благодарен ей за заботу, но я лучше вернусь домой. Дома остались старые да малые, как они жить будут?

– Ты уж так наотрез не отказывайся, подумай хорошенько. Если есть возможность не уходить из армии, лучше не уходить. На местах работать непросто. Посмотри на Ян Синь, посмотри на меня, обе занимаемся планированием рождаемости, только она тонкокожая, и досуг есть, и всего в достатке, а я? Кручусь, верчусь, то кровь прольешь, то слезы, куда это годится?

4

Признаться, я за деньги и положение. На словах собирался демобилизоваться, но стоило услышать о возможном досрочном повышении в звании, узнать, что председатель Ян ценит меня, как в душе начал колебаться. Когда, вернувшись домой, заговорил об этом с отцом, оказалось, он тоже против демобилизации. Было время, сказал он, когда твой дед сделал добро командующему Яну, ногу ему спас да еще жену от болезни вылечил. Теперь, когда он такой большой начальник, разве плохо для твоей карьеры завязать с ним связи? На словах я возражал отцу, а на самом деле тоже так думал. Я человек маленький, из простого народа, и мне можно простить мысли об опоре на сильных мира сего. Так что когда тетушка снова пришла переговорить со мной, моя позиция изменилась. И поэтому, когда она предложила мне взять в жены Львенка, я хоть по-прежнему и приводил тот факт, что Ван Гань любит ее больше десяти лет, мои доводы против уже начинали рассыпаться.

– У меня детей нет, – говорила тетушка, – и в душе я давно уже почитаю Львенка за родную дочь. Человек она порядочный, добросердечный, предана мне, как я могу отдать ее за Ван Ганя?

– Тетушка, вы наверняка знаете, что с 1970 года, когда Ван Гань написал Львенку первое любовное письмо, до сегодняшнего дня прошло ровно двадцать лет. За эти годы он написал более пятисот писем, он мне сам говорил. Кроме того, чтобы выказать любовь к ней, он не остановился перед тем, чтобы выдать собственную сестру. Он, конечно, выдал и Юань Сая, и Ван Жэньмэй, но если бы не он, откуда вы узнали бы, что Юань Сай незаконно снимает кольца, как бы вам стало известно, что Ван Жэньмэй и Ван Дань планируют незаконную беременность?

– По правде сказать, ни одного из этих слащавых и тошнотворных писем Львенок не читала, они до нее не доходили – я договорилась с начальником почты Ма, и все письма этого человека переправляли прямиком ко мне.

– Но ведь он оказал вам услугу в вашей работе, и стерилизация началась с его отца, и он вам помог, поступился личными отношениями ради великой цели, даже родную сестренку и то изобличил.

– За такого человека тем более не выходят замуж! – рассердилась тетушка. – Сам посуди, может ли женщина опереться на того, кто доносит на друга, доносит на сестру?

– Но ведь он в конце концов вам помог!

– Это вещи разные! – с глубоким чувством сказала тетушка. – Запомни, Сяо Пао, человек может стать кем угодно, но нельзя становиться предателем, сколько бы ни приводилось высоких доводов и причин, нельзя становиться предателем. С древних времен и до наших дней, в Китае и других странах, предатели хорошо не кончали. В том числе и Ван Сяоти, он хоть и получил пять тысяч лянов золотом, я готова поспорить, что в конце концов своей смертью он не умрет. Сегодня ты за пять тысяч лянов переметнешься на сторону гоминьдана, завтра какая-нибудь партия предложит тебе десять тысяч лянов – и ты, что ли, снова станешь предателем? Так что, сколько еще тайных сведений Ван Гань нам ни предоставит, в душе я буду презирать его еще больше, для меня он уже кучка вонючего собачьего дерьма.

– Но, тетушка, а если бы ты не задерживала его письма? Разве не может быть, что они тронули бы Львенка, может, даже она давно бы уже вышла за него?

– Нет, это решительно невозможно. Львенок – человек высоких устремлений. За эти годы ею очаровался далеко не один Ван Гань, были и другие, по меньшей мере дюжина, и ответственные работники, и рабочие, но Львенку ни один не глянулся.

Я покачал головой в знак сомнения:

– Она действительно выросла немного…

– Фу ты! – не выдержала тетушка. – Где твоя проницательность?! Сколько бывает женщин, что на первый взгляд красавицы, а присмотришься как следует – одни пороки да изъяны. Ну а Львенок? Действительно, не сказать чтобы красивая, но заслуживает внимания, и чем больше смотришь, тем она симпатичнее. Ты, видать, никогда особенно не приглядывался к ней? Твоя тетушка всю жизнь с женщинами имеет дело, уж прекрасно знает им цену. А ты разве не помнишь, ты только на повышение пошел, я хотела познакомить тебя с ней, но ты с Ван Жэньмэй закрутил, у меня вся душа была несогласна, но в новом обществе браки по свободному выбору, а я, тетушка, могу лишь уважать чьи-то чувства и говорить добрые слова. Теперь, когда Ван Жэньмэй освободила место – я, конечно, никогда не надеялась, что она умрет, я желала ей долгой жизни – это уже судьба, это волей неба предопределены вам со Львенком брачные узы.

– Тетушка, что ни говори, Ван Гань мой друг с детских лет, о его любви ко Львенку знают и стар и млад, и если я женюсь на ней, меня все так заплюют, что как бы не захлебнуться в этой слюне!

– Опять ты глупости несешь. Его чувство ко Львенку одностороннее, это, как говорится, «коромысло цирюльника – жар лишь с одной стороны»[75]. Львенок ни разу не обмолвилась, что что-то к нему питает. А выйди она за тебя, это будет то, что называется «хорошая птица знает, на каком дереве свить гнездо». Кроме того, любовь штука такая, к дружеским отношениям отношения не имеет, это дело исключительно личное. Будь это кобыла, на которую Ван Гань глаз положил, ты, конечно, мог бы уступить ее. Но Львенок человек, раз ты полюбил, то отбить ее у тебя можно только силой. Ты же столько лет прожил на чужбине, столько иностранных фильмов пересмотрел, и все какими-то шаблонами мыслишь?

– Я хоть и не против, но Львенок…

– Об этом не волнуйся, – перебила тетушка. – Она со мной уже столько лет, все, что у нее на душе, я знаю как свои пять пальцев. Говорю тебе истинную правду, любит она именно тебя, и если бы Ван Жэньмэй не ушла, она могла бы остаться одна на всю жизнь.

– Тетушка, дай мне подумать пару дней, ведь у Ван Жэньмэй на могиле земля еще не высохла.

– А что тут думать, за долгую ночь много снов переснится! Если душа Ван Жэньмэй жива на небесах, она бы в знак согласия в ладоши захлопала. Ты спросишь почему? Потому что Львенок добрая, и это просто удача, что у твоей дочки будет такая мачеха! К тому же, – добавила тетушка, – согласно правительственным установлениям, вы со Львенком можете иметь ребенка, и я надеюсь, сможете родить двойню. У тебя, Пао, воистину получается – не было счастья, да несчастье помогло!

5

Определился день свадьбы со Львенком.

Все осуществлялось под руководством тетушки. Я ощущал себя плывущей по воде гнилушкой, подтолкни меня, и поплыву быстрее.

Направляясь в коммуну на регистрацию брака, мы со Львенком второй раз остались вдвоем.

Первый раз мы остались вдвоем в общежитии, где они жили с тетушкой. Это было в субботу утром. Тетушка втолкнула нас в комнату и вышла, закрыв за собой дверь. В комнате две кровати. Между ними – стол с тремя выдвижными ящиками. На столе навалены пыльные газеты и несколько книг по акушерству и гинекологии. За окном – с десяток подсолнухов с толстыми стеблями. На распустившихся цветках пчелы собирают пыльцу. Она налила мне стакан воды и присела на край своей кровати. Я сел на край тетушкиной. В комнате стоял запах туалетного мыла. На умывальной стойке подвешен умывальный бачок марки «Красный фонарь», наполовину полный воды с мыльной пеной. Тетушкина кровать не прибрана, одеяло не сложено.

– Тетушка с головой в работе.

– Да.

– У меня такое чувство, будто это сон.

– И у меня тоже.

– Ты знаешь про Ван Ганя? Что он написал тебе пятьсот с лишним писем.

– Да, тетушка говорила.

– И что ты об этом думаешь?

– Ничего не думаю.

– Я женюсь во второй раз, да у меня еще дочь, тебя это не смущает?

– Нет.

– А с домашними не хочешь посоветоваться?

– У меня нет домашних.