— А что тут особенного?

— И кого? Я там толком почти никого не знаю, как же можно просить.

— А разве обязательно хорошо знать человека, чтобы сидеть рядом с ним на похоронах?

— Так как?

— Что — как?

— Ты идешь со мной? Ладно, это я так, пошутил. Совсем не хотел утруждать тебя.

— Конечно, пойду.

— Правда?

— А почему бы и нет? Конечно, я, наверное, буду довольно жалко выглядеть по сравнению со всеми этими разодетыми в пух и прах красотками...

— О, не думаю.

— Нет?

— Конечно, нет! Что за глупости!

Я взял ее за подбородок, притянул к себе и коснулся губами ее рта. Потом коснулся ее волос. Темные волосы, слегка припорошенные сединой. Серебряные тонкие нити, под цвет ее глаз...

Она сказала:

— Я боялась, что это случится. А потом боялась, что не случится.

— А теперь?

— Теперь просто боюсь. Вообще...

— Хочешь, чтобы я ушел.

— Хочу ли я, чтобы ты ушел? Нет, я вовсе не хочу, чтобы ты уходил. Хочу, чтобы ты поцеловал меня еще раз.

И я поцеловал ее. Она обвила руками мою шею, приникла ко мне, и я ощутил тепло ее тела сквозь одежду.

— Дорогой... — прошептала она.

Позже, лежа в постели и прислушиваясь к биению своего сердца, я на мгновение ощутил острейший приступ тоски и полного одиночества. Казалось, я снял крышку с какого-то бездонного колодца и заглянул в него. Потянулся и положил руку ей на бедро, и от этого простого человеческого прикосновения веревка, на которой был подвешен тяжкий груз, оборвалась.

— Привет, — сказал я.

— Привет.

— О чем задумалась?

Она засмеялась:

— Знаешь, мои мысли вряд ли можно назвать романтичными. Пытаюсь представить, что скажет моя консультантша.

— А тебе обязательно обо всем ей докладывать?

— Да нет, конечно, необязательно. Но я все равно скажу: «Между прочим, я тут на днях оказалась в постели с одним парнем, который не пьет вот уже восемь дней!»

— А что, это смертный грех, что ли?

— Ну, не смертный, но это нехорошо.

— И как же она тебя накажет? Заставит прочитать молитву пятьдесят раз подряд?

Она снова рассмеялась. Мне всегда нравилось, как она смеется. Громко, весело, от души.

— Она непременно ответит: «Ну, что ж, по крайней мере ты хоть не пьешь. А это самое главное». И еще добавит: «Надеюсь, ты получила удовольствие?»

— А ты получила?

— Удовольствие?

— Да.

— Бог ты мой, нет, конечно! Я изобразила оргазм.

— Оба раза, да?

— Само собой, — она приникла ко мне, положила руку на грудь. — Ты останешься?

— А что скажет твоя консультантша?

— Ну, не знаю. Возможно, что вместо овечки на заклание пошла старая овца. О Господи, чуть не забыла!

— Ты куда?

— Позвонить.

— Ты что, серьезно? Будешь звонить своей консультантше?

Она покачала головой. Накинула халат и села, листая маленькую записную книжку Потом набрала номер и сказала:

— Привет, это Джен. Ты спишь, нет? Послушай, я, наверное, некстати, но позволь задать дурацкий вопрос. Слово «Рикон» тебе ничего не говорит?.. — Она продиктовала по буквам. — А я подумала, может, это ругательство, что-то в этом роде... Ага... — Какое-то время она слушала, потом возразила: — Нет, ничего подобного. Просто разгадываю кроссворд на сицилийском, вот и все. Знаешь, как-то не спится по ночам... О, это прекрасно отвлекает, ничуть не хуже Библии.

НОВЫЙ КРУГ ЛАВКРАФТА

Закончив беседу, она повесила трубку и сказала:

— Знаешь, меня вдруг осенило. Я подумала, а вдруг это диалект или какое-то неприличное слово, ругательство какое-нибудь, и поэтому, вероятно, его нет в словаре.

— Какое еще ругательство? И когда это пришло тебе в голову интересно?

— Не твое дело!

Посвящается моей дорогой Кэрол, столь напоминающей Асенат Уэйт красотой и не свойственной возрасту мудростью, но в отличие от знаменитой героини не отягощенной мрачными семейными тайнами!
— Ой, смотрите-ка, покраснела!

— Знаю, сама чувствую. Это мне урок: не лезь помогать другу расследовать убийство.

ПРЕДИСЛОВИЕ

— Ни один добрый поступок не остается безнаказанным, да?

— Так, во всяком случае, говорят. Мартин Альберт Рикон и Чарлз Отис Джоунс... Эти имена он использовал?

Фу, какой ужас… кошмар… как мерзко… и отвратительно… а как гадко… патологично!.. а уж как извращенно… бррр… одним словом — пакость. Все эти замечательные эпитеты приходят мне в голову, когда я просматриваю готовый сборник — он получился просто чудесным. Вот, к примеру, «Поющая равнина» — читаешь и сразу понимаешь, что такое настоящий английский юмор. Конечно, он весьма своеобразный: в эпиграфе — страшная-престрашная цитата из «Некрономикона», которая вдохновила автора на написание рассказа о блужданиях трех шалопаев в поисках паба — причем повествуется об их злоключениях с весьма серьезной миной (очень лавкрафтовский по духу прием, согласитесь). «Своеобразный», сказал я — ну да, там даже акцент у владельца газетного киоска своеобразный. А уж отношение трех студентов-лентяев к тайнам другого мира и того своеобразнее — они таращатся в иное измерение, как в обычный телевизор! Ох уж эта пресыщенность, свойственная юности… Или вот, к примеру, «Камень на острове». В свое время Дж. Вернон Ши заявил, что лавкрафтовские ужасы и офис суть две вещи несовместные. А я, между прочим, именно в офисе тогда и работал, так что сюжет про молодого человека, которого посещают страшные видения, в то время как коллеги ничего не замечают, мне весьма импонирует — вот она, моя автобиография (правда, в немного приукрашенном виде). Ну а что помер главный герой — не беда. Кому он, в самом деле, такой сдался. Давайте лучше про что-нибудь более приятное поговорим.

— Оуэн, Чарлз Оуэн Джоунс.

— И ты считаешь, они что-то означают?

Например, про рассказы Брайана Ламли. Или про то, что Джеймс Уэйд написал, — я один считаю, что автор хихикал, когда выписывал злоключения своего персонажа? Ладно, что он наивный ротозей — это традиционный прием. Равно как и то, что он постоянно хлопается в обморок, а потом очень своевременно приходит в себя, чтобы посмотреть одним глазком на творящиеся вокруг ужасы — и снова сомлеть. Но как вам нравится страшное-престрашное заклинание «Н’яах аха-хах»? Не напоминает злодейский хохот маньяка из комикса? А вся эта история с Гостем — р-раз, и плащик нараспашку! а под ним — такое, что главный герой — «перепуган». Еще бы, как тут не перепугаться… Нет, ну а как вам фраза: «Часы тянулись, а мы все еще жужжали над Северным Мэном»? Так и представляешь себе, как телепается в небе их хлипкий летательный аппарат…

— Должны означать. Даже в том случае, если он ненормальный. Уж больно хитроумные имена! Должны что-то означать.

— Как Форт-Уэйн и Форт-Смит?

Вот и Дж. Вернон Ши решил подпустить комического в свой рассказ — во всяком случае, в тот, что появляется в этой антологии (другой напечатают в сборнике «Новые Мифы Ктулху»), Интонация, с которой рассказывается эта история, может показаться легкомысленной, однако я в ней склонен видеть возвращение к истокам — к характерному для ранних текстов Лавкрафта болезненному сознанию пропасти, разделяющей поколения. Ну и, конечно, нет никаких сомнений в том, что Лин Картер и Дейв Фоли изрядно повеселились — слизи достаточно, скольжение отличное, так держать! Думаю, читатели не станут обвинять меня в том, что я-де очернил память Лина, когда я скажу: даже самые серьезные его рассказы иногда читаются как самая настоящая пародия. «Гибель Яктуба» вполне серьезна по тону, но как вам заклинание из «Рыболовов из Ниоткуда», с которым обращаются к одноногому птицевидному богу, — «Куумьягга ннг’х ааргх»? И тем не менее, очень заметно, что Лину нравится описывать мертвый таинственный город, а нам нравятся его описания — правда, нужно заметить, рассказчик очень вовремя покинул Ушонгу…

— Может быть. Но я думаю, с именами дело обстоит сложнее. А Рикон — вообще очень редкое имя.

Алан Дин Фостер с удовольствием обыгрывает жанровые условности — у него получился натуральный сюжет про «ужас в подвале». Хотя мне, к примеру, обидно за Ктулху — бедняге только кота скормили, это как-то нечестно… Роджер Джонсон переселил типично лавкрафтовских существ в Англию, и мне нравится результат этого культурного скрещивания — на мой взгляд, у него получилось даже лучше, чем у меня в историях, где я честно пытался подражать Дедушке. А Питер Кэннон, на мой взгляд, сумел прекрасно передать неподражаемую лавкрафтовскую иронию в своем полном озорного остроумия рассказе. Дон Бурлесон написал классический ужастик, полный отвратительных подробностей, столь милых душе всякого вурдалака.

— Может, он начал писать: «Рико»?

— Я об этом уже думал. В телефонном справочнике полным-полно Рико. А возможно, он родом из Пуэрто-Рико.

Дик Тирни здесь появляется с рассказом, достойным лучших альманахов готических историй. И он не единственный, кто в своем творчестве возрождает подлинный лавкрафтианский дух: Гэри Майерс весьма успешно стилизует свой рассказ под классические вещи Дансейни, а Дэвид Кауфман по праву может гордиться ювелирной точностью, с которой он передает атмосферу нарастающего ужаса по приближении чего-то огромного и ужасного. Марк Рэйни заимствует великое имя Занна и с честью выходит из этого испытания, не посрамив славного композитора. Что же до Томаса Лиготти, то его воображению нет равных, если нужно передать мысль, что «единственной ценностью этого мира является его случайная и редко проявляющаяся способность намекать на мир иной».

— Почему бы и нет? Все остальные «Рико», наверное, оттуда. Может, он фанат Кэгни[18].

— Кэгни?

Другие рассказы вошли в этот сборник уже после того, как я написал это предисловие — уж больно Боб Прайс нервничал: где, кричал, обещанное предисловие, почему, возмущался, ты его еще не написал! Так что прошу меня извинить — если я про кого-то здесь не написал, то вовсе не по причине личной неприязни! Мне очень хочется прочитать все эти рассказы. Я даже более чем уверен, что не только прочту их, но и получу от чтения удовольствие! Хе-хе. Надо чаще улыбаться — а что еще прикажете делать, что если все мироздание — не более, чем дурацкая шутка богов? Похихикаем с Ктулху, попрыскаем в кулачок на пару с Йог-Сототом, посмеемся вместе с Шуб-Ниггурат… ха-ха-ха… Та-аак. А что это за холодный ветер ворвался в мою уютную комнатку сразу после того, как я написал предыдущее предложение? О Боже правый! Границы пространства и времени раздвинулись, и из щели показалось… что это?! Бледное лицо… орлиный нос… выдвинутая нижняя челюсть… из экрана монитора ко мне протягиваются холодные руки… меня оттаскивают от клавиатуры… хе-хе-хе…

— Ну, гангстер в сцене смерти, помнишь? «Мать милосердная, пришел конец Рико!» Теперь вспомнил?


Рэмси Кэмпбелл.
Мерсисайд,
Англия.12 мая 1993 года


— А мне почему-то казалось, что его играет Эдгар Робинсон.

— Может, и он. Я, когда смотрела программу для полуночников, всегда была пьяна. И все эти гангстеры из фильмов «Уорнер бразерс» перемешались в голове. Один из этих шустрых ребятишек... «Мать милосердная, это же...»

— Пара яиц, — сказал я.

ВВЕДЕНИЕ

— Что?

— Господи Иисусе!..

В книге «Лавкрафт: взгляд в прошлое Мифов Ктулху»[1] Лин Картер писал, что сборник Огюста Дерлета «Мифы Ктулху: свободные продолжения» «дал начало новой эпохи в истории Мифа — в силу ряда причин, но главнейшая из них та, что отныне вселенная Мифа открылась огромному множеству новых писателей» (с. 175). Этих литераторов Картер окрестил «Новым кругом Лавкрафта». Среди авторов — Рэмси Кэмпбелл, Брайан Ламли, Дж. Вернон Ши (друг Лавкрафта, с которым тот состоял в постоянной переписке, в Дерлетовском сборнике представлена его дебютная вещь, связанная со вселенной Мифов Ктулху), Джеймс Уэйд, Колин Уилсон (уже зарекомендовавший себя писатель, впервые обратившийся к лавкрафтовскому мифу), Гэри Майерс и сам Лин Картер. На самом деле, Майерс и Картер не успели на, что называется, первый поезд (в «Мифах Ктулху» нет их рассказов), однако сумели наверстать упущенное потом.

— Что случилось?

— Ну и хохмач же он, паршивый сукин сын! Ну и хохмач!

Пионерской в деле распространения Мифов Ктулху антологии Дерлета предшествовали выпущенные издательством «Аркхэм Хаус» книги Кэмпбелла («Обитатель озера и менее желанные жильцы») и Уилсона («Паразиты ума»), а следом за ней вышли сборники Майерса («Дом червя»), Ламли («Зовущий из тьмы», «Ужас в Оукдине», «Под болотами») и Картера («Сны в Р’льехе»). С тех пор Уилсон написал ставший каноническим для Мифов Ктулху «Философский камень», а несколько рассказов Кэмпбелла из предыдущих антологий, наряду с его новыми вещами, вошли в состав изданного «Скрим-пресс» сборника «Черным по белому» (1985).

— О ком ты?

Картер написал еще несколько текстов для Мифов Ктулху. Пять из них вошли в состав романа в рассказах, похожего на дерлетовский «След Ктулху». Их-то он и представил Джиму Тернеру, возглавившему «Аркхэм-хаус» после Дерлета. Однако редактор отклонил текст, и теперь мы ожидаем его выхода в издательстве «Хаозиум» под названием «Цикл легенд Зотха».

— Об убийце! Ч. О. Джоунс и М. А. Рикон. Я думал, это имена!

Со временем Картер убедил Майерса, которого считал самым талантливым из авторов «Нового круга», набросать еще несколько коротких текстов. Часть из них вошла в вышедшую в «Зебра-букс» картеровскую антологию «Странные рассказы» (Weird tales). Другие, в том числе и написанные по просьбе вашего покорного слуги, появились в «Склепе Ктулху» (Crypt of Cthulhu).

— А это не имена?

— Cojones, maricon.

Увы, но Уэйд и Ши в дальнейшем потеряли интерес к лавкрафтовской вселенной. Еще один рассказ Уэйда, «Морок над Иннсмутом» (по сути дела, краткая притча, повествующая об опасности ядерного оружия), вышел в пятом номере «Аркхэмского коллекционера», в то время как более крупное по объему «Молчание Эрики Занн» было напечатано в значимом для Мифов сборнике Эдварда Пола Берглунда «Ученики Ктулху» в 1976 году (издательство DAW Books). Написанные Ши в 1966 году воспоминания о Лавкрафте, «Г. Ф. Лавкрафт: Дом и Тень» были переизданы «Некрономикон Пресс» в 1982 году.

— Это по-испански?

Дерлетовский сборник (тот самый «Мифы Ктулху») преследовал, как выяснилось, сразу две цели. Во-первых, он собрал под одной обложкой самые ранние вещи, запечатлевшие первую стадию эволюции Мифов. Эти рассказы вышли из-под пера самого Дерлета, Генри Каттнера, Роберта Э. Говарда, Кларка Эштона Смита, Фрэнка Беллкнапа Лонга и многих других. А во-вторых, антология подарила мифам второе рождение, ибо воскресила их в современных одеяниях, как то и предлагал сделать Картер.

— Именно!

— Cojones... это ведь яйца, верно?

Представлялось важным и даже программным, что все новые рассказы, с одной стороны, безусловно вдохновлены творчеством Лавкрафта (или, по крайней мере, Дерлета), а с другой — совершенно не скрывали своей связи с современностью (три вещи Уэйда, которые я упомянул, с моей точки зрения, казались даже излишне современными — свойственные шестидесятым годам умонастроения и актуальная для того времени проблематика прямо-таки выпирали из текстов; впрочем, рассказы столь хорошо написаны, что даже это им не повредило).

— A maricon означает гомосек. Хотя, кажется, там нет буквы \"е\" в конце.

Неожиданным оказалось и то, что никто из новых авторов не пожелал привязать действие своих текстов к долине реки Мискатоник. Впрочем, критики уже не раз не без ехидства указывали на абсурдный географический перекос, очевидный при изучении фабул лавкрафтовских вещей: почему все эти инопланетные чудо-юдо выбрали местом для шабаша заштатный уголок Новой Англии?

— Может, он просто малограмотный?..

Дерлет лично рекомендовал Кэмпбеллу — и, похоже, другие авторы поняли намек и прислушались к словам мэтра — не ограничивать полет фантазии холмами и лесами вокруг Аркхэма и Иннсмута, ибо в тех местах и так уже изо всех щелей торчат щупальца, а из-за каждого угла приветливо машут привидения. Логичнее перенести действие куда-то в другое место и тем освежить читательское восприятие. Что ж, Дерлет оказался прав.

— Дьявол, — пробормотала она, — все мы далеки от совершенства.

Глава 29

Примерно в середине утра я пошел домой — принять душ и побриться. И надеть свой лучший костюм. Успел на двенадцатичасовое собрание, съел хот-дог на улице и встретился с Джен, как мы и договаривались, — у лотка с папайей, на углу Семьдесят второй и Бродвея. На ней было вязаное платье цвета голубиного крыла с черной искрой. Никогда не видел ее в таком нарядном платье.

Мы завернули за угол и оказались у входа в красивое здание, где профессионально приветливый молодой человек в черном спросил, на чьи похороны мы пришли, и провел нас через вестибюль, а затем по коридору в зал под номером \"3\". На распахнутой двери висела карточка с надписью «Хендрикс».

Внутри, по обе стороны от центрального прохода, выстроились стулья. Впереди, немного левее кафедры, на возвышении, стоял открытый гроб, утопающий в цветах. Утром я тоже послал цветы, но мог бы и не беспокоиться — у Санни их было столько, что хватило бы выстлать дорогу в мир иной какому-нибудь гангстеру эпохи сухого закона.

Чанс сидел возле прохода, в первом ряду справа. Рядом с ним — Донна Кэмпион, а дальше, в том же ряду, разместились Фрэн Шектер и Мэри Лу Баркер. На Чансе был черный костюм, белая сорочка и узенький черный шелковый галстук. Все девушки тоже были в черном. «Интересно, — подумал я, — водил ли он их в магазин накануне — покупать эти траурные наряды?»

Заметив наше появление, он встал. Мы с Джен подошли, и я представил ее присутствующим. Какое-то время мы стояли в нерешительности, и Чанс заметил это:

— Вы, наверное, хотите видеть усопшую? — и кивнул в сторону.

Видеть усопшую?.. Я направился к гробу, Джен шла рядом. Санни в ярком, нарядном платье лежала в гробу, обитом изнутри кремовым шелком. В руках, сложенных на груди, одна-единственная красная роза. Лицо словно вырезано из куска белого воска. Мне показалось, что оно почти не изменилось с того дня, когда я видел ее в последний раз.

Глава III

Чанс подошел, стал рядом со мной. И спросил:

2 сентября 1908 года, Гатчино

— Поговорим минутку?



— Конечно.

– Рота, подъём! – раздалось из чёрного раструба. И тотчас же заиграли горнисты.

Джен слегка сжала мою руку и отошла. Мы с Чансом стояли и смотрели на Санни.

3-я Елисаветинская даром не прошла. Там запоздавших младших старшие классы лупили мокрыми полотенцами, завязанными узлом, и Фёдор кубарем скатился по ступенькам.

Я сказал:

— А я думал, тело еще в морге.

– Рота, подъём! – настойчиво повторил раструб голосом Двух Мишеней.

— Позвонили вчера и сообщили, что ее можно забрать. А потом здешние специалисты возились допоздна, чтобы ее подготовить. Прекрасная работа, правда?

Сбросив ночное, Солонов ринулся умываться. Нет, как же здорово, что не надо бежать в общую туалетную!..

Он так торопился надеть форму, что не сразу даже заметил, что Петя Ниткин продолжает сладко спать, с головой укрывшись одеялом.

— Да.

– Петя! Да Петька же!..

— Вообще на себя не похожа. И уж ничуть не похожа на ту Санни, которую мы нашли на полу, верно?

– Мм… – раздалось сонное.

— Да.

– Вставай! Подъём уже сыграли!..

— Потом состоится кремация. Так проще. И девушки выглядят вполне прилично. Оделись соответственно ситуации.

– Чи-чиво?..

— Да, они выглядят просто замечательно.

– Вставай, говорю! – Федя сдёрнул с соседа одеяло. – Сейчас дежурные придут!..

— Достойно, — уточнил он. И после паузы добавил: — А Руби не пришла.

– Мм…

— Я заметил.

– Не мычи! Счас водой оболью! – пригрозил Фёдор. – Потом спасибо скажешь!..

— Она не признает такие церемонии. Разные, знаете ли, религии, разные обычаи, другая культура. Потом она вообще очень замкнутая и почти не знала Санни.

– Ну ладно, ладно, – заворчал Петя, кое-как спускаясь. – Дома меня никогда в такую рань не будили…

Я промолчал.

– Так то дома, а то в корпусе!..

— Когда закончится церемония, — сказал он, — я развезу девушек по домам. А потом обязательно поговорим.

Замок на двери, старательно запертый Фёдором на ночь, предательски щёлкнул. Створки приоткрылись, хлынул свет из коридора.

— Хорошо.

– Подъём, господа кадеты, – заглянул к ним подполковник Аристов. – Подъём и построение!.. Вам следует поспешить, господин Ниткин.

— Знаете «Парк-Бернет»? Галерею, где проводят аукционы? Главный их офис расположен на Мэдисон-авеню. Там завтра распродажа, и я хотел бы предварительно взглянуть на интересующие меня лоты. Давайте встретимся там.

– Так точно! – выручая друга, Фёдор поспешно вытянулся.

— Во сколько?

– С каких это пор ваша фамилия стала «Ниткин», господин кадет Солонов?

— Ну, не знаю. Здесь я недолго задержусь. К трем часам уже закончится. Давайте, ну, скажем, в четыре пятнадцать, устроит?

Федя не знал, что сказать, и только ел глазами начальство, потому что за его спиной Петя Ниткин прыгал на одной ноге, тщетно пытаясь попасть в ускользающую штанину чёрных форменных брюк.

— Вполне.

Две Мишени едва заметно улыбнулся.

— И знаете что, Мэтт? — Я обернулся. — Я рад, что вы пришли.

– Поторопитесь, господа кадеты, – и шагнул обратно за порог.

Ко времени, когда началось отпевание, в зал пришли еще человек десять — знакомые покойной. В середине, с левой стороны, сидели четыре негра. Мне показалось, что среди них был Кид Баскомб, боксер, которого я видел в тот день, когда познакомился с Санни. В заднем ряду сидели две пожилые женщины, и еще один человек, тоже не первой молодости, сидел в полном одиночестве неподалеку. Есть такие неприкаянные существа, которые посещают похороны совершенно незнакомых им людей — просто, чтобы скоротать время, и я подозревал, что эта троица принадлежит к их числу.

Выяснилось, что одеваться быстро, согласно уставам, Петя Ниткин категорически не умеет. Он всё делал тщательно, со старанием, но ужасно, непредставимо медленно. В зал, где уже строилась рота, они с Фёдором выскочили последними, удостоившись ухмылок от Нифонтова, Бобровского и Воротникова. Последний вообще глядел на Петю, словно кот на сметану, ну или как удав на кролика.

Как только началась служба, в зал бесшумно проскользнул Джой Деркин в сопровождении детектива в штатском. Они уселись в заднем ряду.

Построение не сильно отличалось от привычного всем, кому довелось учиться в военных гимназиях. Две Мишени и командиры отделений шли вдоль строя, проверяя, чистые ли руки, уши, ногти, всё ли в порядке с формой, блестит ли бляха на ремне и начищены ли полуботинки. Хоть и лёгкие, сиять они должны были не хуже, чем предназначенные для парадов сапоги. Поодаль, в оконной нише, устроился с раскладным столиком портной-старослужащий; капитаны Коссарт и Ромашкевич отправили к нему пару кадет, уже ухитрившихся лишиться где-то пуговиц.

Молодой священник был похож на ребенка. Не знаю, насколько его посвятили в суть дела, но он искренне скорбел, что юная жизнь оборвалась в самом цвету, говорил о неисповедимости путей Господних и о том, что истинными жертвами этой бессмысленной трагедии являются те, кто остался в живых. Он цитировал отрывки из Эмерсона, де Шардена, Мартина Бубера и Экклезиаста. Затем спросил, не хочет ли кто-нибудь из друзей покойной сказать несколько слов.

– Впоследствии, господа кадеты, к портному будете являться или вечером, перед сном, или же утром, до построения. – Две Мишени, заложив руки за спину, прохаживался вдоль строя. – Так… Все готовы? Смир-но! Напра-во, пойте молитву! «Отче наш» и «Спаси, Господи, люди Твоя».

Спели. Не шибко стройно, конечно.

Донна Кэмпион прочитала два коротких стихотворения — насколько я понял, собственного сочинения. Позднее я узнал, что это были стихи Сильвии Плат и Энн Секстон, двух американских поэтесс, тоже в свое время покончивших жизнь самоубийством. Потом со словами прощания выступила Фрэн Шектер. Она сказала:

– Кто в лес, кто по дрова, – вздохнул подполковник.

— Санни, не знаю, слышишь ли ты меня, но все равно хочу сказать тебе вот что... — И она принялась расписывать, как ценила дружбу усопшей, как восхищалась ее веселостью и жизнерадостностью. Начала она бодро, но к концу своей прочувствованной речи разрыдалась, и священник помог ей сойти с кафедры. Мэри Лу Баркер низким, монотонным голосом выдавила всего несколько фраз, суть которых сводилась к тому, что она, Мэри, плохо знала Санни при жизни, и очень сожалеет об этом, и надеется, что теперь несчастная наконец обрела покой.

– Научатся, Константин Сергеевич, – сказал Коссарт.

Больше никто не выступал. На секунду я представил, как на кафедру поднимается Джой Деркин и произносит пламенную речь: теперь Нью-йоркский департамент полиции еще крепче сплотит свои ряды и бросит все свои силы на поимку Потрошителя. Но этого не произошло — он остался на месте. Священник еще о чем-то говорил, — я уже не прислушивался. Затем один из служителей поставил пластинку, Джуди Коллинз исполняла «Великое прощение».

– Конечно. Начинайте утреннюю гимнастику, а затем ведите роту на завтрак, Константин Фёдорович.

* * *

Гимнастика была частично знакома – сокольская без предметов, заканчивавшаяся отжиманиями.

Выйдя на улицу, мы с Джен в полном молчании прошли два квартала. Затем я сказал:

И если Фёдор отжимался вполне даже сносно (как и тощий, но, видать, жилистый Нифонтов, не говоря уж о силаче Воротникове, напоминавшем сейчас поршень паровой машины), то несчастный Петя Ниткин после нескольких безуспешных попыток просто упал лицом в пол и замер, тяжело дыша.

— Спасибо, что пришла.

Капитан Коссарт пристально поглядел на него, однако ничего не сказал.

— Спасибо, что позвал меня... Господи, как же это глупо! Словно разговор после вечеринки: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провела время». — Она достала из сумки платочек, промокнула глаза, высморкалась. — Я рада, что ты пошел не один, — добавила она.

– Петь, вставай, – зашипел приятелю Фёдор, едва только прозвучала команда «Встать! Вольно, оправиться!».

— Я тоже.

– Не-э… – простонал Петя, не поворачивая головы.

— И еще я рада, что видела это. Было так печально и прекрасно... А кто этот мужчина? Ну, что заговорил с тобой у выхода?

– Вставай! – пихнул его локтем Фёдор. – На ко́злы захотел?

— Это Деркин.

Ко́злами в Елисаветинской гимназии звали скамью в подвале, где секли провинившихся. У Солонова это вырвалось словно само собой.

— Ах, вон оно что!.. А зачем он сюда приходил?

Кое-как кадета Ниткина удалось поставить на ноги. Был он весь красный и в поту; Фёдор затравленно огляделся, замечая со всех сторон насмешливые и полупрезрительные взгляды других кадет.

— Надеялся, что ему подфартит, полагаю. Никогда наперед не знаешь, кто может вдруг заявиться на похороны.

– Вы, мэлэдой чэ-эк, видать, сильно устали? – ухмылялся Бобровский.

— Но ведь народу было не так уж и много.

Воротников послушно загоготал.

— Всего ничего.

– Рота, марш! – спас всех капитан Коссарт.

— Хорошо, что мы там были.

— Да.

…Завтрак был накрыт в том же самом зале, где и вчерашний торжественный обед; белоснежные скатерти, на подносах – свежие французские булки, блюдца с квадратиками золотистого масла, тарелки с нарезанной колбасой и сыром, большие кружки с алым вензелем корпуса, в которые наливали чай из больших медных чайников, разносимых служителями.

Я купил ей чашку кофе, затем поймал такси. Она упрямилась, твердила, что вполне может доехать и на метро, но я все-таки усадил ее в машину и заставил взять десять баксов — расплатиться с водителем.

– Тэ-эк… – явно подражая Бобровскому, протянул второгодник Воротников, проходя мимо никак не могущего отдышаться Ниткина. – Много тебе этой колбасы, Нитка, жирдяй ты этакий. Брюхо лопнет. Ты ж сам хотел со мной поделиться, верно?

* * *



Дежурный галереи «Парк-Бернет» провел меня на второй этаж, где были выставлены предметы искусства стран Африки и Океании. Я увидел Чанса. Он стоял перед застекленным стеллажом, где выстроилась коллекция из восемнадцати или двадцати маленьких золотых фигурок. Некоторые изображали животных, другие — человеческих существ и предметы домашнего обихода. Одна почему-то надолго врезалась в память — человечек сидит на корточках и доит козу. Самая крупная фигурка легко уместилась бы на ладони ребенка; большинство отличалось изяществом, но и некой карикатурностью.



— Золотые гири Ашанти, — объяснил Чанс. — Из страны, которую британцы называли Золотым Берегом. Теперь это Гана. Позолоченные копии попадаются в лавках. Так, дешевка, жалкие подделки. А эти — настоящие.

И он одним ловким движением, говорившем о немалом опыте, отправил в рот разом все четыре положенных Ниткину толстых куска колбасы.

— Собираетесь купить?

Фёдор не успел перехватить его руку, а довольный второгодник как ни в чём не бывало уже шагал дальше, к своему столу.

Он покачал головой.

И капитан Коссарт, как назло, смотрел сейчас в другую сторону.

— Они со мной не говорят. А я всегда стараюсь купить вещи, которые могут разговаривать. Идемте, покажу кое-что.

Петя опустил голову и часто замигал.

Мы пересекли зал. На постаменте с четырьмя ножками стояла бронзовая женская голова. Она была надежно закреплена у основания. Широкий приплюснутый нос, резко выступающие скулы. Шея густо унизана бронзовыми ожерельями, отчего вся голова приобрела форму конуса.

– Эй, Воротников, ты чего?! – вскинулся было Фёдор. – Не твоё, отдавай!..

— Бронзовая скульптура исчезнувшего королевства Бенин, — объяснил он. — Голова королевы. О ранге этой особы судили по числу ожерелий на шее. Она говорит, с вами, Мэтт? Со мной говорит.

– Было ваше, стало наше, – отмахнулся второгодник. – А тебе-то что, Солонов?

Я чувствовал силу, таившуюся в этом бронзовом лице, — холодную силу и безжалостную волю.

Ну да. «Тебе-то что, Солонов?» Вот так оно всё и начинается, а потом презираешь себя за трусость.

— А знаете, что она говорит? Она издевается: «Эй, ниггер, ну что ты на меня вылупился? Да тебе всех твоих денег не хватит, чтобы купить меня и унести домой!» — Он рассмеялся. — По предварительной оценке она стоит от сорока до шестидесяти тысяч долларов.

– Ты у Ниткина еду отобрал. Ни за что ни про что. Он её тебе не проигрывал.

— Будете участвовать в аукционе?

– А ты-то чего лезешь? Помалкивал бы ты лучше, – сощурился Воротников. – Ты вообще кто такой?

— Еще не знаю. Тут, конечно, есть несколько предметов, которые я не прочь бы купить. Но иногда я хожу на аукционы просто из любопытства, как некоторые люди ходят на бега. Не делать ставки, а просто посидеть на солнышке и посмотреть, как бегут лошадки. Мне нравится сама атмосфера аукциона. Нравится стук молотка... Ну, нагляделись? Тогда идем.

– Фёдор. Солонов. – Федя сжал кулаки, нутром уже понимая, что драки после уроков. скорее всего. не избежать.

Он оставил машину в гараже на Семьдесят восьмой. По Пятьдесят девятой мы выехали к мосту и вскоре оказались на Лонг-Айленде. Вдоль проезжей части, у края тротуара, стояли проститутки — в одиночку и парами.

– И откуда ж ты, Солонов Фёдор, такой? – стал кривляться второгодник.

— Вчера вечером их было совсем мало, — заметил он. — Наверное, днем чувствуют себя в большей безопасности.

– Из Третьей Елисаветинской, – процедил Федя. – Слыхал про такую? Иль нет? К нам даже из Вольской гимназии самых отчаянных присылали! Неисправимых. Слыхал, нет?

— А вы были здесь вчера?

«Не имей сто рублей, а имей одну наглую морду», – как говаривал дядя Сергей Евлампиевич.

— Просто проезжал. Он ведь где-то здесь подобрал Куки, потом повез на Куинс-бульвар. Или же через эстакаду. Впрочем, наверное, это не так уж важно.

Очевидно, что-то где-то Воротников слыхал, потому как на лице его отразилась некая работа мысли.

— Не скажите.

Фёдор ухмыльнулся как можно выразительнее и несколько картинно потёр шрам на подбородке.

Мы выехали на Куинс-бульвар.

Самое смешное, что «неисправимых» из Вольской к ним действительно присылали, когда их родители или опекуны переезжали в Елисаветинск, где стояло сразу три армейских полка – пехотный, егерский и драгунский.

— Хочу поблагодарить вас за то, что пришли на похороны, — сказал он.

– Ну, смотри, Солонов, – наконец выдал Севка. – Коль махаться хочешь – это можно устроить! Только не здесь. – Он широко ухмыльнулся и отправился к своему столу, тем более что к ним уже начинали приглядываться дежурные дядьки и офицеры.

Петя Ниткин застыл над опустевшей тарелкой.

— Я хотел проводить ее.

– Я… я господину капитану скажу… – полушёпотом пробормотал он, растеряно глядя в пустую тарелку.

— Шикарная женщина с вами была...

– Что ты ему скажешь? – накинулся на друга Фёдор.

— Спасибо.

– Что он у меня… что еду забрал… колбасу!

— Кажется, Джен?

— Да.

– А он скажет – это ты сам слопал, а на него сваливаешь.

— Вы с ней... э-э...

– А вы разве не подтвердите? – простодушно удивился Петя.

— Мы друзья.

Конечно, подполковник Аристов говорил про то, что нельзя врать и что надо идти к ним, но… Уж больно памятно было, как презирали «филёров» и как устраивали им «тёмные» в 3-й Елисаветинской.

— Ах, вот как!.. — Он затормозил на красный свет. — А Руби не пришла.

Фёдор глянул на лица соседей по столу, с которыми ещё даже не успел познакомиться.

– Филёрить сразу, да-а? – неприятно скривил рот высокий и тощий парень с веснушками. Что ж, как и ожидалось.

— Знаю.

– А ты ворон не лови, тогда и колбаска никуда не денется! – поддержал его сосед, вихрастый блондин с бледно-голубыми глазами.

– А ябедничать – сам знаешь, – согласился и третий, рыжий. – Можно и того!..

— Я тогда вам навешал лапши. Не хотел, чтобы объяснение для вас расходилось с версией для девушек. Руби смылась. Собрала свои вещички и смоталась. Когда это произошло? По всей видимости, вчера. Накануне вечером мне передали, что она звонила. Но я весь день был в бегах, организовывал эти похороны. Все прошло нормально, как считаете?

Петя съёжился, втянул голову в плечи.

— Просто прекрасно.

– А еду отбирать, значит, можно?! – резко спросил Фёдор.

– А ты не зевай, – ухмыльнулся рыжий.

— Я тоже так думаю. Так вот, мне передали, что она звонила и оставила номер телефона. С кодом города, 415. Это Сан-Франциско. «Вот еще новости!» — удивился я. И позвонил. А она заявляет, что решила переехать. Я даже сначала не поверил: «Что за дурацкая шутка!» Поехал к ней на квартиру и вижу: пусто, все вещи свои забрала. Одежду и прочее. Нет, мебель осталась. В городе нехватка жилья, люди просто на уши становятся, чтобы найти квартиру, а я сижу на трех пустых хатах, как собака на сене. Смешно, да?

– Эх, вы! – вырвалось у Фёдора. – Не у вас отобрали – так и ладно, значит?

Мальчишки за столом переглянулись. И, судя по ответным взглядам, дело обстояло именно так. «Не у нас, так и ладно».

— А вы уверены, что говорили именно с ней?

– И что ж ты думаешь, что филёрить теперь можно, да, Солонов? – чуть ли не с укоризной сказал вихрастый. – Не по-нашему это, не по-кадетски. Пусть вот он к Воротникову идёт, скажет, что после уроков драться будет. Или сам иди, как собрался. Драться так драться, по-честному. А он-то сразу «скажу капитану»!..

– Да кишка у них обоих тонка, с Воротниковым махаться-то!.. – загоготал веснушчатый, однако третий, рыжий, только покачал головой, задумался.

— Уверен.

– А вот увидим, – дрожа от бешенства, сказал Фёдор. – Петя! Чего замер, ешь давай. Сыр мой хочешь? Я его терпеть не могу…

– Хочу, – прошептал красный как рак Пётр. – И, Федя… не надо, а? Пожалуйста… Обойдусь я без этой колбасы…