Второго сентября сорок девятого года Стелла разрешилась от бремени мальчиком весом шесть фунтов шесть унций. Роды прошли естественным путем и без осложнений, хотя – подчеркнем это особо – по болевым ощущениям мало уступали тем, первым, когда Стелла едва не умерла.

Назвали ребенка Томасом – в честь деда по отцу, только на американский лад. Крепенький, здоровенький мальчик, говорили о нем; достоин имени, что в семействе Маглиери носят старшие сыновья. Крестными родителями были, разумеется, Тина и Рокко.



Тут-то для Стеллы время и ускорилось. Она больше себе не принадлежала. Часы сна и бодрствования валились в кучу. Ни утра, ни дня, ни вечера, ни ночи – сплошная суета. Такие понятия, как завтрак, обед и ужин, потеряли смысл. Стелла ела, когда чувствовала в этом потребность – иными словами, постоянно: Томми, этот каннибальчик, досуха высасывал из нее энергию. Стелла знала только один предмет заботы. Им был ее сын – ровно до тех пор, пока во чреве не затеплилась новая жизнь. Заботы пришлось разделить надвое. За вторым ребенком последовал третий – очередное разделение. Дальше речь шла уже не о разделении, а о раздроблении. В итоге от Стеллы почти ничего не осталось. Беременности вымотали ее, роды обескровили, кормления опустошили. Дети, вынашиваемые и уже имеющиеся, застили ей саму жизнь; все, с детьми не связанное, казалось не более значительным, чем первые звезды, помигивающие на бледном горизонте, едва замечаемые краем глаза. Когда наконец с продолжением рода было покончено, Стелла уставилась в зеркало на сорокачетырехлетнюю женщину и долго вспоминала, что же случилось с нею в эти пятнадцать вычеркнутых из жизни лет.



Один из пунктов в списке, несомненно, Куинни. С виду просто розовый бутон; а по зрелом размышлении – были, были причины насторожиться.

В мае пятидесятого, во вторник, в кухню, где Стелла кормила грудью Томми, ворвался Луи. Тину, которая чистила морковь, едва дверью не пришиб. Стелла на него шикнула, поспешно прикрыв салфеткой голый сосок и сморщенное, сосредоточенное младенческое личико.

Ассунта стояла у плиты, помешивала пасту деревянной лопаткой. Не дожидаясь, пока мать обернется, Луи выпалил:

– Мам, я хочу жениться.

Ассунта взглянула на сына сравнительно спокойно.

– Вот как, Луи? Ты, значит, хочешь невесту подыскать?

– Я уже нашел, мам. Я и предложение сделал, да она отказала.

Ассунта с Тиной так и ахнули. Стелла низко опустила голову, почти зарылась в детское одеяльце – незачем матери и сестре видеть, как она усмехается.

– Ты сделал предложение, не позвав девушку в дом, не показав родителям? – возмутилась Тина.

Ассунта ложкой, вымазанной в соусе, стукнула Луи по плечу.

– К чему такая спешка? – Последовал новый удар, сильнее первого. – С девушкой неладно, да?

– Нет, что ты, мам. Она честная девушка. Знаешь, какой у нее отец строгий? У такого не забалуешь!

С детства Луи имел мешки под глазами, придававшие ему сходство со щенком – очень правдивым щенком.

– А предложение я сделал, чтобы ее удержать. Чтобы не думала, будто я забавляюсь. Это у меня серьезно, мама.

– Давай-ка поподробнее о девушке, – вмешалась Стелла. – Не ходи вокруг да около, а то папа вернется – покажет тебе «предложение».

Как выяснилось, две недели назад Луи с Биллом Джонсоном приехал по вызову в один дом в Уэст-Хартфорде. Дверь открыла старшая дочь. Объяснила: проблема в предохранителе. Говорила она по-английски очень бегло, Луи даже не понял, что она итальянка, пока не приметил над дверью деревянную табличку – лик Иисуса и надпись «DIO BENEDICA LA NOSTRA CASA»[27]. Девушка не отходила от электриков ни на шаг. Отслеживала. Он, Луи, аж взмок весь под ее взглядом – так боялся напортачить. Но и уйти, ничего не сказав, было выше его сил.

А вымучить ему только один вопрос удалось: «Как вас зовут?» Девушка ответила: «Паскуалина Латтанци». Длинновато для такой малюточки, по мнению Луи. Он даже рукой показал – вот, дескать, какого она росточка, и добавил про личико будто с картинки. Чуть позднее выяснилось, что «Паскуалину» давно сократили до «Куинни».

Понятно, при Билле Джонсоне Луи не мог свидание назначить. Он запомнил адрес, после работы оседлал велосипед и предстал перед Куинни. Она была во дворе – читала книжку и заодно присматривала за младшими братьями, которые вокруг яблони войнушку затеяли.

– Тебе тут находиться нельзя. Мой отец тебя убьет, – сообщила Куинни.

– А я не боюсь, – выдал Луи.

– Зато я боюсь. Не хочу, чтоб он и меня прикончил.

Куинни отложила книгу и поднялась, скрестив руки на груди.

– Я приехал, чтобы пригласить тебя на свидание. Если надо, сначала отца твоего спрошу, – не терял надежды Луи.

– Свидания сразу исключаются, – произнесла Куинни. Впрочем, Луи поклясться мог: она просто проверяла, до какой степени он настойчив.

– Почему это сразу и почему это исключаются? Ты несовершеннолетняя?

– Мне восемнадцать. Семья у меня патриархальная.

Патриархальная, как же! При таком-то американском выговоре!

– Папа считает, свидания – это пшик, – продолжала Куинни. – Вот пусть соискатель сначала посватается, а потом, так и быть, папа ему разрешит со мной видеться – не наедине, конечно. Все как в старой доброй Италии. Не собираешься жениться – даже не подходи.

– А если собираюсь? – брякнул Луи. Спохватился было, но тотчас решил: почему нет? – Если я официально посватаюсь, отец тебя со мной отпустит?

Куинни заколебалась, протянула:

– Ты ведь меня совсем не знаешь…

– Не знаю – так узнаю. Ну что, должен я посвататься, прежде чем говорить с тобой? Я могу. Хоть сейчас.

– Я в будущем году колледж оканчиваю. Устроюсь секретаршей. Вот тогда о семье и подумаю.

К тому времени один из мальчишек отделился от остальных и стал плечом к плечу с сестрой, даром что едва до этого плеча доставал. Руки он сложил на груди, копируя позу Куинни, и выдал, как могла бы выдать сильно уменьшенная копия Джона Уэйна[28]:

– Шел бы ты восвояси, приятель, подобру-поздорову.

– Вот и я о том же, – подхватила Куинни.

Луи ретировался, но стал заезжать каждый вечер по пути домой.

– Завязывай с этим, – говорила Куинни. – Мне проблемы не нужны, а ты их создаешь. Так нельзя.

– Согласись встретиться со мной в другом месте, и я не буду тревожить тебя дома, – парировал Луи.

Куинни пока не согласилась.

Действительно, положение Луи было непростое. Выслушав брата, Стелла фыркнула.

– Ты не лучше Кармело! Будто не знаешь, что некоторых девушек надо оставить в покое!

– Некоторых – может, и надо. Только не Куинни. Она хочет замуж. Если бы не отец, она бы уже давно со мной на свидание пошла, я же знаю.

– Ну конечно, все вы всегда знаете! – Стелла склонилась над младенцем. – И ты таким же вырастешь, Томми? Тоже будешь о себе много понимать? По головам пойдешь, а своего добьешься, да?

– Кто бы говорил! – оборвал Луи.

– Расскажем папе, сынок, – решила Ассунта. – Пусть пригласит Куинни с отцом к нам в гости, на ужин. Это будет правильно и прилично.

– Ага, пригласи ее к нам, – усмехнулась Стелла. – Кто-кто, а папа твою Куинни с тобой сговорит, на ее желание не посмотрит.



Луи и Куинни Латтанци обручились в июне пятидесятого. Свадьба должна была состояться не раньше, чем Куинни окончит колледж и найдет работу.

– Замужних неохотно берут, – объяснила Стелле будущая невестка. – Каждый босс думает, вот сейчас она забеременеет и уйдет – так какой смысл вообще ее нанимать? Нет уж, о работе надо думать, пока ты мисс, а не миссис.

Родители Куинни жили в Америке уже давно. Отец, человек старых устоев, был прекрасным столяром. Мебель, им изготовленная, продавалась в лучших магазинах. Получив три класса образования («Для Италии это максимум», – неизменно добавляла Куинни в защиту отца), мистер Латтанци крайне уважал учебные заведения, потому и платил за колледж Куинни.

Сама она никогда в Италии не была. По-итальянски говорила чисто, но не скрывала, что презирает иммигрантов, которые не стремятся перенять американский стиль жизни. Внешностью и темпераментом типичная итальянка, Куинни обладала самоуверенностью молодых американок. Обручившись с Луи, она взяла привычку являться на Бедфорд-стрит раза два-три в неделю и поучать будущих родственников. «Обзаведитесь электрическими потолочными вентиляторами – вы же не в деревне живете! Купите телевизор – надо быть в курсе новостей. А почему вы купоны из газет не вырезаете? Сколько бы на продуктах сэкономили! Эти беленые стены – фи! Тут не Италия. В Америке стены принято красить да еще картины на них развешивать. А это специально для тебя, Тина. Рецепт маффинов с голубикой. Пышнее получаются, чем твои». И так далее и тому подобное.

Впрочем, Фортунам Куинни пришлась по душе. Немножко командирша – что ж такого? Она ведь права. «Во всем права, включая Антонио, – думала Стелла. – Раскусила его Куинни, и притом в момент. Просто она вслух говорит то, что другие сказать не решаются».



Именно Куинни просекла, что с Томми неладно. Пусть молоденькая и незамужняя, она знала, как должны вести себя американские малыши.

– Томми уже больше года, а он не ходит. Должен на ножках стоять к этому сроку.

Стелла ничего не ответила, но позднее передала замечание Ассунте и спросила:

– Мама, она права?

Ассунта взглянула на Томми, неуклюже ползавшего по полу, и скривила рот. Верный признак, что не знает и стыдится этого.

– Да, права, – наконец произнесла Ассунта. – Вы с Тиной и мальчиками к году уже бегали; так мне помнится. Может, в Америке по-другому. Дети все больше в доме, нет им нужды на двор выходить.

Стелла запаниковала. Они с Кармело повезли Томми в больницу. Врач не обнадежил. Стелла, конечно, не поняла и половины мудреных терминов. Одно было ясно: не исключаются самые серьезные диагнозы. Маленькое тельце Томми (слишком маленькое, по словам доктора, и слишком непропорциональное) подвергли ряду процедур. Мальчика взвешивали, измеряли рост, брали анализы, крутили-вертели. В течение трех недель Стелла глаз не сомкнула. Неужто Господь и это дитя отнимет?

Результаты обследования полностью исключали онкологию. Опухоли, обнаруженные у Томми, оказались доброкачественными. Если, конечно, слово «добро» применимо к наростам, тормозящим развитие по всему организму. Томми, сказал доктор, навсегда останется недомерком. Не сможет заниматься спортом, не постоит за себя, если на него нападут. Этому ребенку нужна особая забота; желательно ему находиться при родителях максимально долго.

«Максимально долго» вылилось во «всегда». Томми не суждено было дистанцироваться от материнского дома дальше чем на противоположную сторону улицы. Когда Стеллу постигла последняя недо-смерть, Томми сравнялось тридцать восемь. Он мог бы жениться или реализоваться иначе – а он остался ходить за матерью.



В пятьдесят первом году, 28 мая, Стелла родила второго сына, Антонио (по-домашнему Нино). Нареченный в честь деда с материнской стороны, он стал любимцем Стеллы, даром что носил имя ее врага. Возможно, причина в том, что Стелла еще имела силы разделять детские радости и горести Нино. После, когда мальчишки пошли один за другим, когда в доме вечно что-то проливалось и ломалось и кто-то вечно топал и улюлюкал, трудно стало наслаждаться материнством. Крестили Нино дядя Луи и Куинни, его невеста.

Нино рос бойким крепышом; вдобавок у него язык был как надо подвешен. Старшего брата он опекал; во всю жизнь у Томми не было друга лучшего, чем Нино. Собственно, никому и в голову не приходило задирать Томми во дворе – Нино бы такого не спустил, из-под земли достал бы обидчика. Зато не защищенный справками, подобно Томми, Нино в семидесятом был призван на военную службу по результатам лотереи[29] и загремел во Вьетнам. По крайней мере, Стелла, укачивая своего ладненького, с глазенками цвета шоколада мальчика, не подозревала, что через девятнадцать лет это подросшее тело будет разорвано в клочья противопехотной миной в джунглях Южного Вьетнама.



После медового месяца, который имел место в апреле пятьдесят второго, мистер и миссис Луис Фортуна поселились на Бедфорд-стрит, в старой спальне Стеллы и Тины. Куинни не скрывала недовольства.

– Мы постоянно на виду, – жаловалась она невесткам. – Мы ведь молодожены, а над нашей комнатой кто-то толчется, к нам без стука заглядывают.

– Ну и что ж, и мы так жили, пока денег не скопили, – резонно заметила Тина.

– Я – не вы, – парировала Куинни. – Меня по-американски воспитывали. Американцы не терпят, если им что не по нраву. Здесь не старушка Италия.

Куинни сказала это беззлобно, а такта от нее никто и не ждал.

– Это временно, Куинни. – Стелла поспешила замять неловкость, пока Тине слезы на глаза не навернулись. – И притом бесплатно.

– Хорошенькое «бесплатно»! Ваш отец, девочки, считает, раз это его дом, ему можно ко мне в любое время входить. В любое время!

Все было и так яснее ясного, однако Куинни не поленилась – объяснила «на пальцах».

– Как услышит, что мы… ну, в общем, Стелла, ты понимаешь – так и вламывается.

– В смысле, когда ты и Луи… в постели? – с ужасом в глазах уточнила Тина.

Стелла не удивилась, только подумала: Тинино счастье, что она не знает: отец и их с Рокко возню подслушивает. Вот когда она сама оценила и замок на своей двери, и лестничный пролет между Антонио Фортуной и семейной жизнью его старшей дочери.

– А ваша мать, – продолжала Куинни, – в моих вещах роется. Я ее застукала.

– Неправда! Мама такого в жизни себе не позволит! – вскинулась Стелла. Она сочувствовала Куинни, покуда та жаловалась на Антонио, – но клеветать на Ассунту? Нет, Куколка Куинни, тут можешь на Стеллину симпатию не рассчитывать.

– Конечно, не позволит! – поддержала Тина.

– Неужели? – не сдавалась Куинни.

– Если она и полезла к тебе в комод, то, наверное, чтобы забрать белье в стирку или в штопку, – заговорила Стелла. – Мама никогда чужого не стащит. Если ты ее в этом подозреваешь, значит, ты о ее душе понятия не имеешь!

– Может, и так, – процедила Куинни. Уселась поудобнее, на спинку откинулась – хозяйка! Больше она про Ассунту и комод не заикалась. Хоть Куинни себя в этом доме и поставила как надо, а успела усвоить: Стелла за мать горой стоит, Ассунта для нее вне подозрений.



А вот кто виноват в том, что случилось чуть позднее? Разумеется, Тони; его вина прямая и неоспоримая. Только и остальные руку приложили; стало быть – соучастники.

Например, Микки в семью ввела не кто иная, как Ассунта.

На третий месяц после возвращения Луи и Куинни из свадебного путешествия (шел июль 1952-го) Стелла укрепилась во мнении, что первый этаж дома на Бедфорд-стрит перегружен жильцами. Тут-то Ассунта и объявила: она-де двадцать лет с иеволийской родней не видалась, хочет в Калабрию отправиться. Хочет преклонить колени перед Девой Диподийской. Поездка будет удачно приурочена к Успению Святой Марии, а то Ассунта уж и забыла, как на родине празднуют. Да еще она сходит к матери на могилу – ни разу ведь не была, грех-то какой.

План оказался результатом долгих и тяжких дум – как остепенить Джо, чтобы женить? При его образе жизни женитьба исключалась – весь заработок шел на выпивку и девок. Слезы, уговоры и укоры были уже испробованы Ассунтой (безрезультатно). Тогда она задалась вопросом: если ХОЛОСТОЙ Джо не желает браться за ум, не возьмется ли за ум Джо ЖЕНАТЫЙ – волей-неволей? Иначе говоря, Ассунта решила сменить тактику на прямо противоположную. Дело оставалось за малым: найти невесту. Только, конечно, не здесь, не в Хартфорде. Девушки вроде Куинни не годятся. Во-первых, Ассунте они чужды, во-вторых, за Джо ни одна не пойдет – все же знают, что он за фрукт. Нет, надо увезти Джо подальше, оборвать расстоянием отнюдь не благоуханный шлейф, главные ноты в котором – трусость и пьянство. В родном селении Ассунта сможет контролировать беспутного сына.

Решилось все быстро и легко. За воскресным ужином Ассунта объявила семье о сердечном своем желании, заметила, что не может ехать одна – это женщине неприлично, – и попросила Джо ее сопровождать. Поездка займет всего-то пару месяцев.

– Пару месяцев? Нет, мам. Мне ж работу бросить придется.

– Не придется, – заверила Ассунта.

Заведомая ложь. Кто, интересно, станет держать место за новичком вроде Джо – да еще такое хорошее место, денежное, пенсию гарантирующее? Ассунту это не смущало.

– Как хочешь, сынок, а билеты я уже купила, – добавила она.

Замысел ее живо разгадали все домашние. С интригами у Ассунты никогда не получалось. Стелла удивилась только, что отец не возражал.

– Это ваши, женские дела, – выдал Антонио, давно махнувший рукой на старшего сына. Решил, должно быть, что жена неплохо придумала – почему бы не попробовать?

Джо и Ассунта отбыли в Италию 27 июля. В середине сентября на имя Антонио пришло письмо. Джо на своей гремучей смеси английского с итальянским сообщал, что в Иеволи очень славно, все им с мамой рады, они пробудут по Рождество включительно, а домой вернутся с его молодой женой, Микелиной – Джо в письме называл ее Микки.

«Ай да мама! Окрутила-таки Джо! – думала Стелла. – Интересно, где она невесту отыскала и какими калачами заманила этих двоих под венец?» Оставалось надеяться, что неизвестная пока Микелина – особа волевая и при ней Джо станет человеком. Стелла произнесла отдельную молитву Пресвятой Деве – о том, чтобы выбор Ассунты оказался правильным. На второй-то шанс рассчитывать не приходилось.



В январе пятьдесят третьего Джо с молодой женой занял бывшую комнату мальчиков. Живот Микелины был уже заметно оттопырен, из чего Стелла сделала вывод: новая невестка и впрямь сразу взяла быка за рога.

Микки только-только сравнялось восемнадцать. Она появилась на свет в Никастро; впрочем, Ассунта без запинки перечислила всю ее иеволийскую родню. Итак, мать Микки, сама из Пьянополи, доводилась двоюродной сестрой тете Виолетте, а старший брат Микки женился на школьной подруге Стеллы и Тины – на Мариэтте. Высокая, тоненькая Микки имела отличные ноги – длинные, стройные; данный факт был очевиден всем членам семьи Фортуна, поскольку Микки расхаживала по дому в коротеньком шелковом пеньюарчике. Ничего себе – дочь патриархальной Калабрии! Стелле оставалось только гадать, с чем связаны столь фатальные перемены в ее родном краю, когда эта земля начала производить таких распутниц. Смех Микки был громким и вульгарным, а уж флиртовала она с каждым, кто в штанах, включая деверя и свекра. В чем это проявлялось? В прикосновениях к ладони; в манере сидеть на диване, устроив голову на мужском плече. Стелла мысленно хихикала над Кармело, Рокко и Луи – всех троих Микки вгоняла в краску. Зато Куинни было не до смеха. Именно ей приходилось общаться с Микки чаще, чем остальным. Стелла с нетерпением ждала, когда же одна невестка втемяшит другой понятие о пристойном поведении. И как втемяшит – возможно, посредством доброй оплеухи?

– Я больше так не могу, девочки, – минимум раз в неделю говорила Куинни, обращаясь к Тине и Стелле. – Честное слово, находиться под одной крышей с этой особой – выше моих сил. Мне и раньше несладко было, а с тех пор, как Джо привез эту потаскушку, моя жизнь превратилась в кошмар.

– Ты что-то задумала, да? – Тина понизила голос и вся подалась к невестке.

Та фыркнула. Стелла отвлеклась от вязания, взглянула на Куинни. На ее лице ясно читалось: «Я сыта по горло».

– Куинни, ты съехать хочешь? – не отставала Тина.

– Хотеть не вредно. Ваша мама, девочки, никогда на это не согласится.

Стелле нечем было утешить Куинни. Она лишь в очередной раз порадовалась, что ее с Кармело от всего происходящего в доме отделяет прочная дверь с надежным замком.



В начале мая 1953-го Микки устроила предрожденчик. Быстро же выучилась у девчонок, с которыми в церкви свела знакомство. Гостей привалила целая ватага; будущей матери натащили печенья и очаровательных подарков. День выдался дождливый, и Микки отворила подругам комнату Луи и Куинни, указала на супружеское ложе – валите, мол, сюда свои мокрые плащи.

Это стало последней каплей, хотя, без сомнения, Куинни уже давно вынашивала планы.



В последнее воскресенье мая клан Фортуна отправился к одиннадцатичасовой мессе. Куинни объявила, что ей нездоровится, и не пошла. Луи остался при жене. Всю дорогу к церкви Ассунта с Тиной обсуждали, не связано ли недомогание Куинни с беременностью.

После мессы завернули к тетушке Филомене и дядюшке Альдо на обед. Погода была прекрасная, Стеллины мальчики играли во дворе с двухлетней дочкой Каролины. Ассунта ушла из гостей первая, чтобы заняться воскресным ужином. Через полчаса домой двинулись и остальные – Нино раскапризничался.

Еще не ступив на крыльцо, Стелла услышала вопли. В первую секунду ей показалось, это кричит какая-то зверушка, застрявшая, допустим, в подвальном окне. Или возникла проблема с канализационными трубами. Но нет. Кричала ее мать.

Хнычущего сынишку Стелла передала на руки Кармело, а сама поспешила в дом, переваливаясь, как гусыня. Только четвертый месяц – а она еле поворачивается; не иначе, слоненка носит. Стелла толкнула дверь. Было незаперто. В ноздри ударила жуткая вонь. Дрожащей рукой Стелла нашарила выключатель. Свет вспыхнул, но еще несколько секунд Стелла не могла сообразить, что именно предстало ее глазам.

Мать, тяжело дыша, скорчилась в прихожей над пятном блевотины. Простоволосая, лохматая; на голове кровоточат участки, где не далее как утром росли волосы. Чуть позже Стелла обнаружила выдранные пряди в кухне, возле раковины. Одна Ассунтина щека была вымазана чем-то темным; тотчас стало ясно, что это фекалии. Ассунту постиг понос. Следы испражнений обнаружились также на обоях, будто Стеллина мать сначала ползала на четвереньках по изгаженному полу, а затем вытирала ладони о стены. Повыше загрязнений имелись свежие царапины – свидетельства, что отсюда в спешке выносили крупногабаритные предметы.

«Куинни это сделала!» – подумала Стелла почти с торжеством. Однако торжество длилось не более секунды.

В дом ворвалась Тина, упала на колени рядом с матерью.

– Мама! Что случилось? Мамочка?!

Вопли возобновились. Стелла перешагнула через блевотину и пошла осматривать дом. Не иначе, Куинни выскочила из постели, едва Фортуны скрылись за углом – ловко, сучка, недомогание разыграла! Сразу же началась погрузка вещей в мебельный фургон. Одному Господу известно, какими правдами и неправдами Куинни этот фургон раздобыла – в воскресенье-то, когда ни одна компания-перевозчик не работает! За несчастных четыре часа Луи и Куинни вывезли абсолютно всю мебель из гостиной, столовой и своей спальни. Не постеснялись забрать кастрюли и сковородки, не побрезговали начатым куском мыла. Единственное, что после них осталось – пятно на стене, где висел, не давая обоям выцветать, диплом Луи.

– Malandrina, – повторял Антонио. И был прав – ничем не лучше разбойницы с большой дороги эта Куинни.

А Стелла думала: «Может, она и оставила бы диван, стол да пару стульев, если б ты, старый извращенец, еще раньше оставил привычку вламываться в комнату молодоженов».

Как женщина, Стелла невестку понимала; как дочь, оправдать не могла. Сердце разрывалось глядеть на Ассунту – конечно, ее реакция была преувеличенной, зато искренней. Такое не сыграешь, да и актриса из матери аховая. Ассунта не сомневалась, что удара не переживет – любимый сын предал, дом разграблен, семья – вдребезги.

Воскресный соус к пасте отменялся – Куинни и Луи ни единой посудины не оставили.

– Она сито мое забрала! – причитала Ассунта, словно похищение сита и было самым жестоким поступком Куинни. – Ситечко мое! На что мне теперь пасту откидывать?!

Кармело попытался увести родственников к себе в квартиру и там накормить, чем бог послал. Ассунта с места не двигалась. Одну ее тоже нельзя было оставить. Стелла затащила мать в ванную, отмыла, уложила в постель. От горя будто пьяная, Ассунта все рыдала. Тина из солидарности всхлипывала рядышком.

– Не суетись, Кармело, – сказала Стелла мужу. – Сегодня без еды обойдемся.

Кончилось тем, что Кармело у себя в кухне приготовил кастрюлю пасты и принес вниз. Кто был в состоянии есть – те поели, сидя в гостиной на полу (Куинни почему-то не увезла ковер). Мальчики кругами бегали по пустому дому, и Нино опрокинул миску с тертым сыром.



Четыре дня спустя в дом на Бедфорд-стрит пришла открытка с новым адресом Луи и Куинни, который был написан безупречным секретарским почерком. В субботу Стелла оставила детей на Тину, а сама вместе с Кармело поехала по этому адресу. Дом – совсем игрушечный, краснокирпичный, одноэтажный, с квадратиком двора, окруженным живой изгородью, – оказался на западной окраине. Должно быть, Луи с Куинни давно на него копили. А может, мистер Латтанци деньжат подкинул.

– Подожди в машине, я быстро, – сказала Стелла мужу. Не хватало, чтобы ее атака захлебнулась в благодушии Кармело.

Луи отсутствовал, что было к лучшему, ведь разговор Стелла имела исключительно к Куинни.

– Бессовестная! – выпалила Стелла, едва перед ней открылась дверь. На невестке было очаровательное розовое домашнее платье с цветочным принтом и пояском, который подчеркивал нереально тонкую талию. – Так с мамой поступить! Она же тебя, будто змею, на груди пригрела!

– К миссис Фортуна у меня претензий нет. Она прекрасная женщина, пусть даже у нее эмоции порой зашкаливают. – Куинни говорила быстро и с напором, и смысл сказанного предвосхитил Стеллину реакцию, унял праведный гнев. – Зато отец твой – извращенец, твой брат Джо – лузер, а его жена – ленивая невежественная потаскуха. В такой семейке я лично детей воспитывать не намерена.

Стеллу трясло от ярости, а крыть было нечем. Куинни права, кругом права. Уж кто-кто, а Стелла в курсе насчет своих родных.

– Зачем же ты именно так все обставила, Куинни? Это ведь жестоко!

– Ну, извини. – Кукольное личико малость смягчилось. – Мне правда жаль. Только, Стелла, ты сама знаешь – миссис Фортуна никогда бы нас не отпустила. А у брата твоего кишка тонка против матери пойти.



Тони Фортуна отправился на Франклин-авеню, к еврею по фамилии Гринберг, и купил новую мебель во все ограбленные невесткой комнаты. У мистера Гринберга товар был качественный, цены он не заламывал и в кредит легко отпускал. Говорил:

– Дайте сразу, сколько можете, а потом каждую неделю еще помаленечку платите.

– Папа, почему ты не потребуешь нашу мебель обратно? – спросила Стелла. – Куинни не отвертелась бы.

Антонио только рукой махнул.

– Что с них взять, с молокососов? У них ни гроша лишнего. Пускай пользуются. А матери приятно, что в доме теперь все новехонькое.

«Уж не раскаивается ли отец?» – подумала Стелла, но быстро отмела нелепое предположение. Раскаяние, чувство вины – это не про Антонио. Он не мебель купил, а индульгенцию, только вместо Папы Римского – Ассунта.



Микки родила в июле. Девочку назвали Бетти, крестными были Тина и Рокко. Стелла радовалась, что Микки не предложила эти роли ей и Кармело.

Во второе воскресенье октября Микки не пошла на мессу под предлогом неважного самочувствия. Джо тоже остался – нянчиться с дочкой. А днем Стелла испытала не столько удивление, сколько отвращение – мебель с первого этажа была вывезена.

– Как, опять? – шепнула ей Тина.

– Вот свинья! – отозвалась Стелла в полный голос. Измученная беременностью, она прислонилась к стене, на которой еще утром висела картина. – В хлеву эта Микки росла, как я и подозревала с самого начала.

– Неужели обязательно было повторять за Куинни? – вздохнула Тина.

– А как же! Своей-то фантазии не хватает, а выпендриться хочется. – Стелла скользила взглядом по пустой комнате; отметила, что грузчики в спешке и небрежении задели дверной косяк чем-то тяжелым, откололи щепку. – Знаешь, Тина, поделом этой парочке! Пускай теперь сами за аренду платят, сами стряпают, сами за своей Бетти подтирают.

– Бедная моя крестница! – воскликнула Тина.

Стелла поспешила съязвить, пока над печальной судьбой несчастной крошки не пролился водопад слез:

– Успокойся. Мы с этой девчонкой еще горюшка хлебнем.

Про себя Стелла думала: интересно, на что они жить собираются? Джо, понятно, потерял место в «Юнайтед электрикал» и последние полгода зарабатывал в мужской парикмахерской, подметая остриженные волосы.

По счастью, на сей раз Ассунта не раскисла, а рассердилась.

– Надо же было нас так околпачить! – бушевала она.

– Мама, Микки просто ведьма, – урезонивала Стелла. – Артистка. Ей чужое внимание нужно, только и всего.

Ассунта один за другим открывала шкафы и буфеты, удостоверивалась, что Джо и Микки забрали все до последней чашки, в том числе и новое сито для пасты.

– Мы бы сами им все нужное отдали, – приговаривала Ассунта. – Мы ж знаем, сколько Джо зарабатывает. Мы бы ему отдельный дом купили. Зачем он крал – у своих, у родных?

– Вот уж нет! – рявкнул Антонио. – Никаких отдельных домов. Ни единой поварешки. Иначе он никогда мужчиной не станет, болван великовозрастный.

Ассунта вмиг погрустнела.

– Как же так, Тоннон? Ведь сын он нам, сын…

– Слыхала американскую поговорку, жена? Как постелешь, так и выспишься. Джо с Микки кровать вывезли – вот пускай сами теперь ее по утрам и застилают.



В ноябре пятьдесят третьего Стелла родила третьего живого ребенка. На сей раз девочку. Имя выбрала сама – Бернадетта, в честь героини фильма[30]. Стелла этот фильм еще в войну смотрела, а был он об отроковице из Франции, которой Дева Мария являлась. Крестили малышку Джио, брат Кармело, и его жена.

Бернадетте, или Берни, суждено было остаться единственной дочерью Стеллы и Кармело и вырасти бойкой и бесстрашной; в частности, ее никогда не пугала перспектива поучать мужчин, соберись их вместе хоть две дюжины. Стандартных ловушек отрочества и юности она избегла – училась на ошибках братьев, а уж они богатый материал предоставили. Берни, первая в семье, окончила университет (обучение оплачивал Кармело, несказанно гордившийся своей девочкой). Строгая, серьезная, целеустремленная, Берни идеально подошла на должность бухгалтера в крупнейшей страховой компании Хартфорда; со временем она даже стала вице-президентом. От замужества долго открещивалась, как и Стелла; не для нее это, мол; затем передумала, за что я ей очень благодарна. Ведь Берни – моя мама. Просто однажды на курсах по развитию бизнеса, которые имели место в Университете Коннектикута, Берни познакомилась с программистом немецкого происхождения. Он-то и стал моим папочкой, и благодаря его наследству – белокурым волосам и голубым глазам – я не похожа на итальянку.

В своей семье мама – отщепенка, кривая ветка безукоризненно ровного семейного древа; отводок, самовольно отстреливший за пределы итальянского гетто, облюбовавший почву пригорода и удобрение научно-фантастическими романами. Хуже того – Берни отказалась крестить своих детей. Кстати, историю вроде этой услышать можно лишь от квази-аутсайдера. Истинный Маглиери никогда бы не предал ее бумаге.



В мае 1954-го, после нескольких месяцев подготовки – главным образом, подготовки Ассунты к этому событию, выколачиванию из нее материнского благословения, – Стелла и Кармело Маглиери переехали в новый дом, купленный Кармело в пригороде. На Фронт-стрит семье стало тесновато.

«Новому» дому Маглиери сравнялось двадцать лет. Кубической формы, он выглядел как подарок в синей упаковке – только разверни. Внутри было две спальни, две ванных плюс застекленная веранда, глядевшая на болотистый пустырь, который Кармело со временем превратил в огород и где даже построил беседку. Еще имелась лестница, устланная ковром, – в следующие двадцать лет Стеллины мальчишки ее штурмовали, чтобы вниз съехать на животах. Улица носила название Олдер-стрит – «Ольховая», даром что ни единой ольхи Стелла ни встречала ни на ней, ни вообще в Америке. А в Иеволи этих деревьев – ontano по-итальянски – было несчитано.

Со временем пришлось пристроить еще одну спальню, обставленную по-спартански – парой двухъярусных кроватей. Еще две такие кровати были установлены на лестничной клетке между первым и вторым этажом. Наконец, третья пара вытеснила из гостиной обеденный стол. Все равно Маглиери им не пользовались – мальчики ели прямо в кухне, даже не садясь (кто что ухватит), а воскресные семейные обеды проходили в доме тетушки Тины. Свою гардеробную Стелла переоборудовала под спальню для Берни, чтобы оградить дочь от буйных братьев. Впрочем, одной кровати в доме Маглиери неизменно не хватало. Вечно какой-нибудь мальчишка, без майки, зато в вонючих носках, дрых на куцем диванчике или отключался прямо на полу, перед телевизором. А порой, если ватага юных Маглиери зависала где-нибудь на ночь, пустовали сразу несколько койко-мест. Ну да кому охота их, сорванцов, пересчитывать да разыскивать? Довольно и тех, что явились домой. Так решила для себя Стелла.



У Маглиери имелись соседи слева, зато справа был заболоченный пустырь. Его-то и купили Тина и Рокко Караманико. Грузовики с песком шли один за другим, прежде чем Рокко счел участок годным для строительства дома своей мечты.

Караманико недаром поселились возле Маглиери – Тина постоянно помогала Стелле с детьми.



Вынужденный платить проценты по кредиту за дом и без конца покупать ботинки своим сорванцам, Кармело устроился помощником бармена в ресторан «У Чарли». С шести утра до трех дня он работал в «Юнайтед электрикал», затем мчался домой, снимал униформу, стряпал пасту и спешил в ресторан – нужно было успеть к пяти, ко времени открытия бара. Периодически Кармело подворачивалась «халтурка» – например, для компании, занимавшейся благоустройством парков, он косил газоны и подстригал живые изгороди. Словом, в долги умудрялся не влезать, хотя концы с концами едва-едва сходились.



В октябре 1954-го Стелла родила четвертого ребенка, третьего сына. Возник вопрос: кого сделать крестными? С Джо и Микки супруги Маглиери не разговаривали. Было решено пригласить Франческину Перри, в замужестве Карапеллуччи, и ее мужа, Фрэнка.

Кармело выбрал сыну имя Гаэтано – в честь приятеля, с которым когда-то трудился на прокладке железной дороги и который погиб на войне. Гаэтано, он же – Гай, стал самым богатым из всех детей Маглиери. Он и по сей день владеет тремя процветающими ресторанами, кегельбаном и компанией, производящей торговые автоматы. Почти все братья Гая в тот или иной жизненный период работали либо в его ресторанах, либо в цехах. Некоторые трудятся на Гая и поныне. Только не Томми – тот как устроился к отцу в «Юнайтед электрикал», так там и остался. Гай, даром что в колледже отродясь не учился, свою будущую жену встретил на вечеринке университетского женского клуба – его приятели-байкеры вздумали эту вечеринку приятно разнообразить своим вторжением. Аннабель, дочь конгрессмена, училась в Уэслианском университете и почти как профессионалка играла в теннис; все Фортуны в ней души не чаяли, даром что она разбила сердце Кармело, «перекрестив» Гая в республиканцы.



Тина и Рокко переехали в новый дом в декабре пятьдесят четвертого года. Как раз успели, прежде чем первый снег выпал. В доме была комната для гостей – роскошь чисто американская. Обычно Тина ее запирала, чтобы племянники не вломились и не уничтожили печенье и пирожки, приготовленные для чьего-нибудь предрожденчика.

Если глядеть с улицы, кажется, что оба дома – Караманико и Маглиери – имеют одинаковую высоту, хотя первый меньше второго. Просто Рокко выстроил дом на насыпном холме. Следующие шестьдесят лет всякий раз, когда начинались ливни, фундамент дома Маглиери «плыл», из-за чего в доме поселялась канализационная вонь, и Кармело много дней потом держал окна раскрытыми, а мебель вытаскивал во двор на просушку. Зато мальчикам было раздолье – они прыгали с крыльца прямо в воду, поднимая целые фонтаны брызг, и шла «флотилия на флотилию» в подвале. Правда, однажды Джонни наступил на отвертку, скрытую под мутной водой, и дело закончилось наложением швов.

Иногда, созерцая с застекленной веранды опрятный беленький домик Караманико и по-военному лаконичную лужайку, Стелла мечтала: вот бы ей жить в этом домике, в чистоте, не бояться ливней, не чувствовать вонищи; вот бы эти чертенята не имели к ней отношения. Но мыслей своих Стелла никогда не озвучивала. Знала: Тина, лежа в шезлонге подле Рокко, глядит со своего холма на полузатопленный сестрин двор и думает: «С радостью отдала бы и чистоту, и покой, и вообще все, что имею, лишь бы хоть один из этих мальчиков был моим сыном».



ИТАК, ВСЕ ДЕТИ Ассунты и Антонио выросли и разъехались; дом опустел. Стелла думала, отец снова пустит жильцов, а он взял да и выставил дом на продажу.

Стелле было досадно. Она помнила, как дорого дался дом на Бедфорд-стрит, как она лично вела счет пенсовикам в жестянке. Подумать, сколько трудов – а дом прослужил Фортунам всего десяток лет.

– Мама, разве тебе не жаль уезжать? – спросила Стелла.

Ассунта вздохнула.

– А что поделаешь? Зато буду ближе к внучатам.

Она, конечно, имела в виду Стеллиных детей. Тони после «исхода» Джо и Микки бойкотировал старшего сына, а Микки мстила тем, что не пускала Ассунту к своей Бетти.

Тогда вся ситуация предстала Стелле по-новому. Получается, теперь они с Кармело – ядро семьи; остальные Фортуны группируются вокруг них, подлаживаются под них. Что ж, вполне справедливо. Сначала родители и сестра заставили Стеллу жить «как подобает»; затем сделали ее своей королевой.

Луи и Куинни периодически приходили на воскресный ужин, однако детей у них все еще не было. Ассунта как-то отвела Куинни в сторонку и шепотом осведомилась, в чем проблема. Куинни глянула ей прямо в глаза и скривила свой кукольный ротик.

– Проблема? Слава богу, у нас полный порядок. Просто мы ждем, когда денег будет побольше.

После ухода сына с невесткой Ассунта передала разговор дочерям и спросила наивно:

– Как это понимать – ждем?

Стелла усмехнулась, но сердцем похолодела. Чтобы прогнать озноб, она взяла на колени маленького Гая. Вон оно что! Куинни, эта плутовка, знает и практикует некий трюк, не доступный Стелле! Впрочем, мысль только мелькнула и мигом исчезла, словно чужая; словно не мысль даже, а так, смутное воспоминание о небывалой жизни.

– Говорят… – начала Тина вкрадчиво. Щеки ее были как помидоры – значит, следовало ожидать либо сенсации, либо непристойности. – Говорят, если не хочешь забеременеть, добивайся, чтоб муж свою штуковину совал не ТУДА, а… – Тина сделала вдох. Ее так и распирало от охоты изречь откровение; с другой стороны, она колебалась насчет его подачи. – Словом, в зад, – наконец решилась она. – Там пускай что хочет вытворяет – ребенка не сделает. Еще вот сюда можно. – Тина подняла руку и скосила взгляд на подмышку. – Или в рот.

– Тина, тише говори! – шикнула Стелла. В гостиной Рокко, Кармело и Тони пили амаро – горький ликер на травах – и вполне могли расслышать Тину. Вдобавок там же, на ковре, возились трое старших детей со своими машинками и куклами. И меньше всего Стелле хотелось, чтобы «идеи» дошли до Кармело, открытого всему новому. – Где ты только этого набралась?

– На фабрике слышала от подруг, – отвечала Тина, по обыкнованию перекладывая ответственность, в данном случае – на американок и полек, с которыми вместе работала.

– Уж не от тех ли, которым достаточно только на нос мужчины взглянуть – и они тебе скажут, какой длины у него штуковина? – уточнила Стелла.

Тина не уловила сарказма.

– Так это же правда, – мечтательно протянула она.

– Откуда они сами-то знают? – не отставала Стелла. – Получается, им есть с чем сравнивать? Значит, не по одной штуковине в жизни видали, а, Тина? Потаскушки твои подружки, вот что я тебе скажу.

– Никакие не потаскушки! – Тина сделалась бурачного оттенка. – Они, наверно, от своих подруг слыхали.

Ассунта все не могла выйти из ступора – так потрясла ее гипотеза о предпочтениях младшего сына.

– Тина, по-твоему выходит, что Куинни ему свой зад подставляет? Сама?! – Тут Ассунту постигла новая догадка, вследствие чего она уставилась на дочь. – И рот тоже, да?

– Мама! – рявкнула Стелла. За стеной уже несколько минут было подозрительно тихо. – Вот увидишь Куинни – сама ее и спросишь!

Той ночью Стелле не спалось – ныли соски, ведь маленький Гай не хотел грудного молока, оно же продолжало вырабатываться. Вновь и вновь Стелла задавалась вопросом: взяла бы она «штуковину» Кармело в рот, будь такое непотребство надежной страховкой от беременности? Как ни убеждала Стелла себя в преимуществах, а при визуализировании ее чуть не стошнило. Ответить «да» на свой вопрос она не смогла.



Стеллу раздражало, что дети постоянно выбегают со двора на улицу. В один прекрасный день она позвонила в фирму по благоустройству садовых участков и потом с удовольствием смотрела, как плечистые парни в замызганных тесных джинсах, низко наклоняясь, блестя потными спинами, роют ямы и сажают кустарники. Два-три часа – и вуаля, вот она, живая изгородь, пышная, роскошно-изумрудная, скрывает от любопытных Стеллину жизнь.

Кармело потом долго бушевал. Зачем Стелла ему не сказала? Что́ он – кусты посадить не в состоянии? Кучу денег сэкономили бы.

Стелла только фыркнула.

– Когда бы, интересно, ты время на изгородь выкроил, а?

Несколько месяцев спустя Стелла взяла и наняла маляров. Они весь дом в ярко-розовый цвет выкрасили, пока Кармело был на работе. А пусть знает, что Стеллу бесить – чревато.



Гораздо позднее, уже когда рехнулась, Стелла сама уничтожила изгородь. Под корень срезала секатором. Взрослые сыновья только дивились – это какая же у нее силища, а главное, какая тяга к разрушению.



В первое лето на Олдер-стрит, в 1955 году, Кармело после очередного ливня откачал воду с участка, перекопал землю и устроил огород. Вставал до рассвета, ковырялся в своих грядках. Растил цукини, помидоры и горох. Посадил два куста крыжовника – редкий балканский сорт (парню из «Юнайтед электрикал», албанцу по национальности, удалось саженцы через таможню провезти). Вдобавок Кармело завел виноградные лозы – одну пустил по периметру двора, из другой получился живой навес над садовым столиком.

Глядя на резные листья, Стелла думала: двор словно перенесли в Коннектикут прямо из Иеволи, с горного склона. Они с Кармело родились и выросли в разных регионах Италии, но здесь, в Штатах, едва ли кто отыщет различия в их прошлом.

Да, коннектикутская зима слишком холодна, а коннектикутское лето – слишком влажно; и все-таки, когда выпадал в июне солнечный денек, Стелла, игнорируя клещей, ложилась в траву. Листья на просвет были лаймового оттенка, и при известном старании Стелле удавалось вообразить, будто она вернулась домой.



Следующие пятьдесят лет Кармело и Тина, работая каждый в своем саду, перекрикивались:

– Нет у тебя лишних бечевок – стебли подвязать?

– Как там мой Фредди – хорошо лужайку косил, не филонил?

– Не починили еще Стеллин пылесос?

– Не хочешь заскочить – по стаканчику пропустим?



Когда у Стеллы помутился рассудок, она, заодно с живой изгородью, уничтожила и крыжовник, и виноградые лозы, и даже чудесное инжирное дерево, которое, между прочим, вымахало на пятнадцать футов в высоту.



В августе пятьдесят пятого на своих кривеньких ножках с шишковатыми коленками пошел в детский сад Томми. Опыт был ужасен. Томми, хилый, тщедушненький, не мог толком ни бегать, ни бросать мяч. Последнему не научил его отец, сам отродясь не игравший с мячом. Мало того: Томми ни слова не понимал по-английски. В семье ведь говорили только на итальянском. Не просто недомерок, а недомерок без языка – чего уж хуже? Попробуй займи приличное место в сообществе с такими-то характеристиками.

Словом, Томми, как старшему сыну родителей-иммигрантов, пришлось тяжелее всех. Когда, год спустя, настала очередь Нино, дела обстояли уже не настолько фатально. По крайней мере, Нино был в садике не один, а с братом. Что касается Берни, она за два года до своего срока наслушалась английский слов и от Томми с Нино, и из телевизора, которым Маглиери успели обзавестись. Ни с садиком, ни со школой проблем у нее не возникло.



В октябре пятьдесят пятого родился Федерико. Сестра Кармело с мужем приехала на поезде из Монреаля, чтобы крестить малыша.

Из всех Стеллиных сыновей Фредди вырос самым красивым – чего стоили (пока не вылезли) его черные блестящие волосы; чего стоили глаза в форме перевернутых полумесяцев – знаменитый разрез, Ассунтино наследство, достояние семейства Маскаро; правда, Фредди из-за них япошкой дразнили. От отца он получил музыкальность и позднее даже стал ведущим вокалистом местного ансамбля.

Есть версия, что Стеллино помешательство стартовало именно на Фредди, пятом ребенке. С его появлением закончилось время, когда Стелла воспринимала своих сыновей как отдельных личностей. Отныне они слились для нее в одно целое. Четверых она бы вынесла, но пятеро – нет, это перебор. Когда старшие доросли до отроческих лет, у них уже и имя было общее – «ТоммиНиноГайФредди!». Да, вот так, с восклицательно-повелительной интонацией. Берни стояла особняком – этакая принцесса среди разбойников.



Далее последовал Никола, или Никки. Он родился в августе 1956-го, менее чем через год после Фредди. Стелла пять с лишним месяцев вообще не подозревала, что беременна. Привыкла в утренней тошноте за последние восемь лет, путала ее с похмельным синдромом. Остро встал вопрос о крестных родителях. Вроде всех знакомых задействовали. Пришлось опять обращаться к Тине и Рокко. А они как раз путешествовали по Италии. Поездка была в честь десятой годовщины их брака; планировалась, еще когда Никки и во сне Стелле не снился. Словом, супруги Маглиери решили: Господь поймет и простит такую задержку с крещением, и стали терпеливо дожидаться, когда вернутся будущие крестные родители.

К счастью, Ассунта и Антонио к тому времени переехали на соседнюю улицу. Ассунта по-прежнему гнула спину на табачной плантации, но в те дни, когда ей нездоровилось, пропускала работу и шла к Стелле – помогать с двумя малышами. Таким образом, негатив от близости к отцу нивелировался тем, что всегда была на подхвате мать. Иначе Стелла совсем бы пропала.

Лишь два сына Кармело унаследовали его ясные синие глаза, и одним из этих сыновей был Никки. Он же уродился и самым жалостливым. Сколько раз Стелла ловила Никки, когда он бочком двигал к лестнице, а курточку на его груди подозрительно оттопыривал живой комок. Стелла мчалась за сыном, барабанила в дверь, кричала: «Кого опять притащил?» Лучше так, чем обнаружить у Никки в постели окровавленную белку, спасенную из кошачьих когтей, или наткнуться на зеленого змееныша, колечком свернувшегося в ванне. Слишком нежный для этого мира, Никки, повзрослев, стал затворником. Окопался в спальне, из которой давно съехали братья; днями таращился в телевизор, а ходил лишь в больницу – за страшными диагнозами, чтобы медицинского пособия хватало на травку с виноградной содовой.



Каждый выходец из большой итальянской семьи не только осчастливлен толпой родственников, но и поддерживает с этими родственниками тесные связи. Это значит, что на долю итало-американца, послушного своей социальной группе, выпадает в разы больше мероприятий, чем способен себе вообразить американец с иными, неитальянскими корнями. Похороны и крестины, годовщины супружеской жизни и вечеринки по поводу окончания школы и колледжа, детские дни рождения – все бы ничего, если б не свадьбы. Ибо несть им числа, и каждую предваряет девичник с неизбежным разнашиванием и окрашиванием туфель[31].

Кармело Маглиери как раз отличался редкой послушностью социальной группе, а Стелла, нравилось ей это или не нравилось, была его женой. Вот почему каждую субботу (во всяком случае, Стелле казалось, что каждую) она присутствовала на какой-нибудь свадьбе. Кармело гнал ее в магазин за новым платьем – думал, у Стеллы от тряпок настроение улучшится. А что хорошего в пайетках, когда они блестят на раздутом животе, или в шелках, когда их пачкает сочащееся из грудей молоко? Словом, Стелла в тот период жизни ненавидела наряды. И сами свадьбы тоже, конечно. Болтовня ее утомляла, обязанность прочитывать списки подарков и решать, который им с Кармело по карману, – злила; необходимость улыбаться людям, чьи имена выскальзывали из памяти, – бесила. Стелла отлично помнила, какой восторг у нее вызывали сентябрьская фиеста в Иеволи и танцы военных лет в Итальянском сообществе; но танцевала одна Стелла, а имена силилась запомнить совсем другая.

У итальянцев, если вы не в курсе, принято на все мероприятия брать с собой детей. А значит, каждую субботу маленьких разбойников требовалось умыть, причесать и втиснуть в аккуратненькие брючки (годные для катания на пятой точке по вощеным полам). Стеллины сыновья были сами себе праздник, а если их бурное веселье противоречило торжественности момента – что ж, тем хуже для жениха с невестой. Гости не знали, то ли смеяться умиленно (очень уж славными выглядели мальчики Маглиери в своих одинаковых костюмчиках), то ли вызывать полицию. Нино, прирожденный изобретатель, отлично устраивал гонки на сервировочных столиках, похищенных из кухни. Нет, в свадебный торт юные Маглиери ни разу не врезались, а вот целый соусник маринары на невестин шлейф однажды опрокинули.

Году этак в пятьдесят восьмом – пятьдесят девятом Стелла умыла руки. Пускай мальчишки творят что хотят.

– Они у тебя невоспитанные, Стелла, – говорили ей, чисто по-итальянски сочетая упрек с безнадежностью.

– И что делать прикажете? – парировала Стелла. – Вон их сколько. Я в меньшинстве получаюсь.

Далее она советовала недовольным обратиться к ее мужу – доброму католику. Детей даровал Стелле Господь; несомненно, у Него имелись причины не давать ей ни сил, ни желания обуздывать этакую ораву.

Порой перспектива торчать на очередной свадьбе ввергала Стеллу в отчаяние. Сначала она прикидывалась больной, потом разработала более легкий способ отвертеться. Не готовилась к выходу, и все. Кармело заставал ее неодетой и непричесанной, время поджимало. Он вздыхал, забирал детей и шел праздновать без жены. Контролировать своих отпрысков у Кармело получалось ничуть не лучше, чем у Стеллы; зато уж к нему ни одна кумушка не сунулась бы с жалобами. Стеллу совесть не мучила – как по этой причине, так и по ряду других. В такие вечера, благословенные уединением и тишиной (разве что пищал самый младший, оставшийся на Стеллином попечении), она любила усесться на веранде и раздавить бутылочку вина, глядя, как отдаленная топь засасывает солнечный диск, успевающий напоследок окрасить дубы оранжевым и алым.



В январе пятьдесят восьмого появился Джованни, крещенный по дяде с отцовской стороны. Насколько предшествовавший ему Никки уродился тихим, настолько Джонни оказался буйным – словно бы за двоих. Вообще от него в семействе Маглиери происходило основное беспокойство, и началось оно с четвертого класса, когда Джонни принес в школу нож, за что его и исключили. Впрочем, в младенчестве он хлопот доставлял гораздо меньше, чем остальные, – со Стеллиной точки зрения. По крайней мере, колики, будь они неладны, Джонни не мучили.

Осенью пятьдесят восьмого у Стеллы случился выкидыш. Срок был небольшой, менее четырех месяцев. На сей раз – никаких душевных мук, одно только холодное отвращение при смыве в унитаз кроваво-розового комка. Добавлю, что к тому периоду Стелла вообще уже почти ничего не чувствовала; а если на нее пыталось «накатить» – сама «накатывала» из бутылки, покуда боль не унималась.



Ассунта и Тина заходили посидеть со Стеллой после работы. В такие вечера сестры обычно вязали крючком, а мать листала альбом с фотографиями из Тининого путешествия по Италии (альбом хранился у Стеллы специально для этой цели). Фотографировал сам Рокко. Запечатлел жену в окружении голубей на площади Сан-Марко в Венеции. А вот Тина в Риме, на ступенях Испанской лестницы – вылитая Одри Хепберн в том фильме, как же его? Ну, про сбежавшую принцессу. Наконец, Тина перед дворцом Святого Петра в Ватикане – поразительно близко к Его Святейшеству Папе Римскому. Приятно думать, что красота с фотографий в известной степени принадлежит и им, Фортунам – они ведь итальянцы, это их культурное наследие. Даром что у Иеволи больше общего с Хартфордом, чем с Венецианской лагуной. Ассунта переворачивала страницы благоговейно, изумленно – и не скажешь, что занимается этим каждый вечер уже целых два года.

Посиделки продолжались до возвращения с работы голодных Тони и Рокко. Что касается Кармело, он раньше одиннадцати не появлялся (был у бармена на подхвате, если читатель помнит). Вечера принадлежали Стелле – и семерым ее детям. Никто ее не контролировал, и она коротала времечко с бутылочкой, взятой из погреба, из мужниных запасов.



Доменико, родившийся в феврале шестидесятого, довольно долго пользовался привилегиями всеобщего любимца – вероятно, потому, что его считали последышком. По иронии судьбы, он получился самым неудачным из детей Маглиери и, взрослый, вызывал сплошные отрицательные эмоции – пьянством разрушил свой брак, а потом и вовсе скатился до наркотиков. Они-то и оборвали преждевременно его жизнь. А на детские фотографии поглядишь – ну просто пупсик: щечки как яблочки, кудряшки темные, шелковистые. По-домашнему его называли Минго, или просто Минг, в честь дяди Кармело.

Крестили ребенка Джо и Микки. Идея принадлежала Кармело – думал таким способом родственников помирить. Жизнь эту парочку не баловала. Джо и Микки так и ютились в той самой квартирке, в которую сдернули от Ассунты и Антонио. Микки по-прежнему одевалась как потаскушка, но материнство пошло ей на пользу, смягчило, что ли; во всяком случае, теперь Стелла была в силах терпеть невестку, пусть и недолго – ровно до конца воскресного семейного обеда.

Вслед за Бетти у них родилась вторая дочь. Микки носила третье дитя. Стелла, окруженная мальчишками, не могла понять, нормальные ее племянницы или нет. Казались они дикарками – неопрятные, нечесаные, взгляд блуждает. Чего удивляться, коли мать сама большой ребенок. Племянницы портили игрушки Берни – та глядела снисходительно. Потому что Стелла ей объяснила: двоюродные сестрички вообще без игрушек растут. По совету Стеллы Берни начала прятать тех кукол, что получше, в наволочку, чтобы обделенные дочери Джо и Микки не сломали и не стащили их.



В июле 1961-го Стелла снова родила. Девятого выжившего ребенка Маглиери назвали Энрико, или Ричи. Весил он восемь фунтов и выскочил из материнской утробы на сороковой минуте схваток, благослови его Господь. Крестными стали Куинни и Луи.

Ричи остался одиноким – не сумел примирить свою сексуальную ориентацию с ценностями своей же сугубо католической семьи. Таил от всех, что он – не мачо, и вследствие этого вовсе не начинал отношений. Попытаюсь найти плюсы в его воздержании. Например, мой дядя Ричи и выжил-то благодаря страху и стыду – в смысле, не заразился СПИДом, убившим двоих его близких друзей, театральных актеров. А братья Ричи, все как один, делают вид, будто ему просто не везло с женщинами. Сокрушаются вслух: «Бедняга Ричи не виноват, что не встретил ту самую, единственную. Может, еще встретит – какие его годы?» Стоит помянуть скелет в семейном шкафу Маглиери – любой из моих дядюшек горло обидчику перегрызет. Да в том-то и дело. Если намек на гомосексуальность считается клеветой, от которой необходима защита, человеку вроде Ричи просто деваться некуда, тем более что он проблем ни для кого не хочет и потрясателей основ не одобряет.



Однажды субботним утром, в апреле шестьдесят третьего, Ассунте, заглянувшей к Стелле, предстала следующая картина: одна коробка макаронов рассыпана на кухонном полу, вторую коробку терзает Минго, а малыш Ричи, только-только вставший на ножки, держится за мусорное ведро и тискает в кулачке скользкий пакет. Коробку-то Ассунта отняла, немало рассердив Минго, ну да пусть его злится; а вот где остальные дети, куда подевались?

Стелла нашлась в туалете первого этажа, над унитазом. Волосы, кое-как собранные в пучок, со сна сбились на сторону, седина была особенно заметна.