– Ключи, которые хранила Бузурукинская… – начала я, но Дегтярев не дал мне договорить.

– Если наши предположения верны, то они могут открыть дверь квартиры на Ломоносовском. Внутри, возможно, найдутся документы, альбомы с фотографиями. Завтра сам туда поеду!

– Отправимся вместе, – сказала я, ожидая, что толстяк возразит: «Только тебя там не хватало».

Но Александр Михайлович отреагировал иначе:

– Конечно. Ты же нашла ключи!

Глава двадцать девятая

На следующий день около полудня мы с Дегтяревым стояли на лестничной площадке и смотрели на запертую дверь.

– Всего одна квартира на этаже, – удивилась я.

– Лифт доходит до седьмого этажа, – сказал полковник, – дальше шли пешком. Полагаю, сейчас мы находимся в технической зоне. Квартира Сталины, скорей всего, переделанное чердачное помещение, которое ее отец смог перевести в жилой фонд. Непростое, однако, дело.

– Зачем столько сложностей? – удивилась я. – Проще за взятку или дружескую услугу получить квартиру.

– Так очередь есть, – напомнил полковник, гремя ключами, – разгневанный гражданин, чье жилье неправомерно отдали бы Сталине, написал бы «телегу» в Моссовет, неприятностей не оберешься. А здесь гениальный выход. Мужик при высоких чинах, со всех сторон заслуженный, строчит просьбу: «Так, мол, и так, дочери нужна квартира, разрешите перевести техническое помещение в жилой фонд». В виде исключения партийному функционеру не отказали. Ни у кого ничего не отняли, все очередники довольны, Сталина получает чердак. Опля! Сезам, откройся!

Дегтярев дернул дверь, та распахнулась. Я ожидала, что на лестнице запахнет или пылью, или плесенью, или чем-то неприятным, но воздух оказался нормальным.

– Там темно, – поежилась я, заглядывая в прихожую.

Дегтярев вошел внутрь, послышались щелчки, потом полковник вышел.

– Света нет? – предположила я.

Александр Михайлович открыл железную дверцу, на которой виднелась нарисованная белой краской полустертая молния.

– Ух ты! Такие пробки я сто лет не видел!

Я заглянула ему через плечо.

– О-о-о! Когда мы с бабушкой жили на улице Кирова, у нас такие же были.

Полковник нажал на кнопку, и в прихожей вспыхнул свет.

– Ура! – подпрыгнула я и кинулась к двери.

– Стоять! – скомандовал Дегтярев. – Идешь за мной, ничего не трогаешь.

Мы вошли в квартиру, и минут через пять, обойдя просторную кухню, которая соединялась со столовой, миновав спальню, попали в гардеробную. Я пришла в восторг.

– Ну и ну! Апартаменты выглядят по-современному. Одежда сохранилась, обувь, сумки. Слушай, неужели в то время народ уже совмещал кухню со столовой? Оборудовал гардеробные?

– Простые люди надеялись въехать из коммуналки хоть в однушку, маленькая, да собственная, – вздохнул приятель, – если повезло заполучить двухкомнатную, устраивали детскую. Но Сталина жила одна, а квадратных метров тут, похоже, почти двести.

– Шуба из белки, – протянула я, – мечта всех моих подруг. Ну, что? Давай осматривать шкафы, искать документы, фотографии.

– В столовой и спальне нет ни гардеробов, ни секретеров, ни комодов, – напомнил полковник, – вероятно, у нее был кабинет.

– Зачем молодой девушке, которая не работала, кабинет? – усмехнулась я.

Дегтярев направился по коридору к закрытой двери.

– Сейчас узнаем, как она использовала помещение.

Александр Михайлович распахнул дверь, переступил через порог и констатировал:

– Детская!

Я поспешила за ним.

Перед глазами открылось большое помещение, метров тридцать, не меньше. На полу лежал ковер, под потолком висела дорогая хрустальная люстра. Одну стену целиком занимали шкафы и открытые полки, на которых сидели плюшевые игрушки, куклы, стояли книжки.

Полковник открыл один шкаф, осмотрел вешалки с платьицами и сделал вывод:

– Здесь жила маленькая девочка.

– Судя по нарядам, ей было года два, – продолжила я.

Александр Михайлович чихнул.

– Пыли много. У Маратовой была дочка Татьяна.

– Что там, за дверцей в углу? – поинтересовалась я.

– Похоже, шкаф, – буркнул полковник, – открой да посмотри.

Я подошла к створке и повернула круглую ручку. Перед глазами открылась ниша. Скорей всего, она когда-то и впрямь служила гардеробом. Вверху я увидела палку, на ней болтались пустые вешалки.

– Что нашла? – спросил Дегтярев.

– Ничего, – разочарованно ответила я, – пусто.

Глава тридцатая

На следующий день мы собрались в офисе.

– Ну, и ничего там нет! – воскликнул Сеня, выслушав рассказ Александра Михайловича. – Я ожидал иного.

– Чего? – заморгал Кузя.

– Мумию в шкафу, – замогильным голосом пропел Собачкин.

– Подобные находки – редкость, – отмахнулся Дегтярев, – интересно не то, что мы обнаружили, а то, чего мы там не нашли.

– И что мы не нашли? – не поняла я.

– Затхлой атмосферы, толстого слоя пыли, ключ в замке легко повернулся, дверь обита по старинке стеганым дерматином, а он уже через пару недель становится грязным, но створка выглядела чистой, лампочки нормально включились, из крана текла не ржавая вода, а чистая сразу пошла, – перечислил полковник, – все это и кое-что еще свидетельствует: апартаменты убирают не так часто, как квартиры, в которых постоянно живут, но регулярно приводят их в порядок. Возможно, Сталина жива. Лет ей очень много, в таком возрасте трудно себя самой обслуживать. Вероятно, старуха поселилась с кем-то, обещала за уход переписать на него апартаменты. А человек уже считает их своими, наводит там минимальный порядок. Что с ее дочкой? Есть какие-то сведения?

Кузя кашлянул.

– Никаких сведений, кроме того, что девочка родилась дома. Названа Татьяной. Отчество не указано. Больше о ребенке ничего нет. Куда он делся, неизвестно. Естественно, я попытаюсь найти среди жильцов подъезда тех, кто обитает в нем со дня постройки дома, но прошло много лет. На успех в данном случае рассчитывать не приходится.

– Ключи, – пробормотала я. – Как они попали к Ксении? Зачем Бузурукинская их хранила? Каким образом она связана с Маратовой?

Дегтярев отвернулся к окну, а Кузя зачастил:

– Я разузнал кое-какие подробности о Бузурукинской. Про настоящую ничего нового не откопал, ее отправили в Юрасово в интернат, которым руководила в то время Зоя Федоровна, тетя Натальи Королевой, которая позднее стала директором того же заведения. Ксения умирает, но вскоре восстает из могилы и живет себе дальше вполне успешно. Она поступает в медучилище, получает диплом и спокойно работает. Рожает дочку Леночку. В биографии Ксении-два отсутствуют черные и даже серые пятна.

– Но в шкатулке, которую хранила со всех сторон положительная дама, обнаруживаются ключи от квартиры, где прописана Маратова. Плюс открытка в тайном отделении, – забубнил Дегтярев.

– Почтовая карточка для Ксении более важна, чем ключи, – заметила я.

– И на чем основан твой вывод? – ехидно поинтересовался полковник.

– На женской психологии, – пояснила я, – шкатулку в отсутствие хозяйки могут обшарить любопытные. Ключи лежали на виду. Надо лишь крышку поднять, и вот они. А открытку спрятали в потайном отделении.

Меня прервал сигнал эсэмэс, которое прилетело на телефон.

– Приехала! Аккуратная женщина. Не опоздала, но и не явилась раньше. Сеня, встреть гостью.

Собачкин быстро вышел во двор.

– Кого ты пригласил? – спросила я у Дегтярева.

– Эмилию, дочь писателя Германа Траубе, – ответил вместо него наш компьютерных дел гений, – возможно, она что-нибудь расскажет об открытке.

– Сомнительно, что гостья нам поможет, – заметила я.

– Когда была написана открытка, Эмилии было десять лет, – объяснил полковник, – в этом возрасте дети, в особенности девочки, уже много чего понимают. И из текста явствует, что она состояла в дружбе со Сталиной.

В офис вернулся Сеня, вместе с ним вошла стройная, хорошо одетая дама с красивой укладкой и естественным макияжем. Я быстро окинула Эмилию взглядом. Платье на ней от Zara, сама люблю эту фирму, в ее магазинах можно найти модные наряды, покупка которых вас не разорит. В руках у гостьи очень дорогая, но с виду простая сумка, под стать ей и обувь без опознавательных знаков, но я знаю, кто произвел ридикюль и лоферы, в которые обута женщина. Ее волосы определенно покрашены в салоне: столь сложного мелирования самой никогда не добиться. Разве что у тебя соседка или подруга колорист в дорогой парикмахерской, и она по доброте душевной превращает тебя в красавицу прямо на кухне. В ушах у посетительницы маленькие жемчужинки, в комплекте с ними тонкая «нитка» на шее. Духи… Я повела носом и удивилась – мой любимый аромат от фирмы «Iunx». Она почти неизвестна массовому российскому покупателю, ее любят, но жалуются на высокую цену. Считается, что не стоит судить о человеке по его одежде. Но дама пенсионного возраста, которая ходит в мини-юбке, обтягивающей футболке с вырезом до пупа, накладывает на себя тонну яркого макияжа, сделала фальшивые ногти длиной эдак сантиметров пять, массу подтяжек, старается казаться девушкой-щебетуньей, но от предпринятых усилий выглядит только старше, вызывает у меня жалость. А Эмилия не пытается скрыть свои годы, сохранила стройную фигуру, открытую улыбку, одевается соответственно своему возрасту, выглядит моложе, и к ней испытываешь уважение.

– Весьма удивлена вашим приглашением, – начала беседу дама, – будучи любопытнее кошки, я теряюсь в догадках: зачем понадобилась частным сыщикам?

Дегтярев подал ей лист бумаги.

– Здесь ксерокопия записки. Похоже…

– Где вы нашли почтовую карточку? – прервала полковника гостья.

– Ее хранила умершая Ксения Федоровна Бузурукинская, – объяснил Сеня. – Вы с ней случайно не знакомы?

– Впервые слышу эту фамилию, – спокойно отреагировала Эмилия.

– Открытка хранилась в шкатулке, – подхватила я, – там же находились ключи от квартиры на Ломоносовском проспекте, она принадлежала Сталине Константиновне Маратовой. О ней нет никаких сведений, известно лишь, что Маратова прописана по этому адресу. А из открытки понятно, что вы Сталину знали.

– Это обман! – воскликнула Эмилия. – Ложь!

– Зачем нам врать? – удивился Семен.

Эмилия сделала глубокий вдох.

– Она умерла. Покончила с собой.

Гостья открыла сумку, вынула футляр, добыла из него очки и начала протирать их замшевой тряпочкой.

– Только не подумайте, что я боюсь мертвецов. Теперь знаю, тело – всего лишь временное пристанище для души, которой необходимо избавиться от грехов, чтобы уйти в Царствие Небесное к своему отцу. Много лет я пела на клиросе в хоре. Не раз присутствовала на отпеваниях.

Посетительница посмотрела на Леню.

– Вы, наверное, тоже встречались с покойниками?

– Случается порой, – подтвердил эксперт, который на всех совещаниях предпочитает сидеть молча, пока к нему не обратятся.

– Не замечали, что лицо у покойного совсем другое, чем у живого человека? – продолжала Эмилия. – Самый частый вопрос родственников: «Это наш? Совсем не похож!» Почему так?

– Душа отлетела, – неожиданно опять заговорил Леонид, – только оболочка на земле осталась, и она подлежит утилизации. Нечего рыдать на могиле, водку на поминках жрать. Скорбим и радуемся. Скорбим, потому что временно расстались, радуемся, потому что надеемся на встречу в Царствии Небесном. Наши вопли телу не нужны. А вот душе необходима молитва, сорокоуст, чтение Псалтири.

Я приоткрыла рот. Много лет знаю Леню, но впервые от него подобные речи слышу.

Эмилия вздохнула.

– Рада встрече с братом по вере. Вы должны понять, как мне страшно от того, что она покончила с собой. Где сейчас ее душа?

– Сталина совершила самоубийство? – уточнил полковник.

Гостья молчала.

– Вас, наверное, волновала судьба ребенка Маратовой? – догадался Сеня.

Эмилия вынула из сумки небольшой флакончик.

– Дух силен, тело слабо. Будьте любезны, дайте мне стакан воды. Необходимо принять гомеопатические капли, которые делает прекрасный врач Евгений Изович Нуль.

– Смешная фамилия, – хихикнул Кузя.

Эмилия взяла из рук Сени бокал, накапала в него прозрачной жидкости, выпила лекарство и посмотрела на Кузю.

– У каждого свое понятие о юморе. Один смеется, читая книгу Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», другой хохочет над чужой фамилией. Интеллектуальный уровень у людей разный.

Наш компьютерщик растерялся, Эмилия продолжила:

– Нет, суицид совершила другая женщина.

– Кто? – хором спросили мы с Дегтяревым.

Эмилия поджала губы и не ответила.

– Ее звали Туся? – уточнила я.

Гостья подняла бровь.

– Почему вы так решили?

– Открытка, – пояснила я, – в ней подпись «Туся».

– Правда лучше, чем ложь, – добавил Леня.

Эмилия опустила голову.

– Мои слова про обман относились не к вам. К обстоятельствам, при которых появилась эта открытка. Хорошо. Дайте лист бумаги и ручку, я напишу пару фраз.

Глава тридцать первая

– Что скажете о почерке? – передав лист Лене, спросила гостья.

Эксперт надел очки.

– Я не графолог, дилетант в данной области. Но… похоже, что вы автор текста на открытке. Сходство не стопроцентное, однако…

Эмилия подняла руку.

– Верно. Это я постаралась. Попытаюсь объяснить, что произошло. Моя первая учительница отличалась звериной злобой. Девочку Траубе она ненавидела по нескольким причинам. Фамилию ребенка Раиса Ивановна считала немецкой, а у нее на фронте погиб отец. Отчество Германовна лишь усиливало ненависть. Имя ее тоже бесило. Однажды она не сдержала негодования, влепила мне «два» за диктант, где была всего одна ошибка. Видно, в тот момент преподавательница совсем не владела собой, потому что сделала приписку красными чернилами: «Отродью фашистов следует уважительно относиться к великому языку народа-победителя».

– Сильно! – воскликнул Сеня.

– В школу к директору пришел мой отец, – продолжала Эмилия, – вызвали Раису Ивановну. Папа спокойно объяснил: «Имя Герман в честь одного из основателей Валаамского монастыря, преподобного Германа, мне дал отец. Он был священником, его убили, когда рушили храм, в котором он служил настоятелем. Дочь я назвал по просьбе бабушки, она обожала писательницу Эмили Бронте, а та, как известно, англичанка. Предок нашей семьи Марк Траубе являлся голландцем, кораблестроителем. Его в Россию привез Петр Первый, когда начал создавать флот. Марк женился на боярыне Кругловой, та родила кучу детей. К немцам мы отношения не имеем. Но! Неужели Раиса Ивановна не понимает, что слова «немец» и «фашист» не синонимы? Знает ли она о судьбе Эрнста Тельмана, одного из главных политических оппонентов Гитлера, который за борьбу против фашизма был расстрелян? Слышала ли она о немцах, которые спасали евреев, боролись против нацизма? Читала ли произведения великих германских писателей, чьи книги жгли во времена третьего рейха на площадях? И может ли учитель издеваться над ученицей? Имеет ли право третировать ребенка? Как в школе относятся к подобному поведению?

Директриса залепетала:

– Педагогов не хватает. Шатунова не преподает в начальных классах, она учитель биологии, анатомии. Ей трудно ладить с малышами.

Отец улыбнулся.

– Это, по-вашему, оправдывает геноцид школьников?

Раису уволили. Мне тогда было восемь лет. Более у меня в школе проблем не возникало, остальные педагоги вели себя корректно. И кто мог подумать, что история на этом не закончится?

Эмилия вздохнула.

– Через два года ко мне на улице подошла женщина и спросила: «Вы Эмилия Траубе?» Я знала, что с незнакомыми людьми нельзя разговаривать, но дама знала мое имя. Это усыпило мою бдительность, поэтому я ответила:

– Да.

– Антонина Семеновна, – представилась блондинка, – редактор вашего папы.

Как дочь писателя, я знала про такую профессию, отец часто говорил:

– У меня встреча с редактором.

Но никаких имен он не называл.

Антонина продолжала:

– У меня небольшая проблема, необходимо вписать несколько фраз в рукопись вашего батюшки. Я везла ему текст, но подвернула ногу, идти дальше не могу. По счастью, неприятность случилась около вашей школы. Сделайте одолжение, перепишите текст, отнесите домой, Герман его поправит.

Эмилия прикрыла глаза ладонью.

– Мне десять лет. Даже сейчас детям этого возраста свойственна наивность, хотя современные ребята намного умнее меня той, маленькой. Я в четвертом классе соответствовала, наверное, нынешним выпускникам детского сада. Мне и в голову не пришло удивиться: почему именно мне надо написать текст на открытке? Мы с редактором просто сели на лавочку, и я выполнила ее просьбу. Женщина посмотрела на результат моих стараний и пришла в восторг.

– Какой почерк! Каллиграфия. Эмилия, посидите тут минут пять, неподалеку в парке гуляет моя дочь. Она старше вас, но никак не научится красиво писать буквы. Хочу показать ей, как их надо выводить.

Конечно, я согласилась.

Эмилия вздохнула.

– Опять же мне в голову не пришло осведомиться, почему дочка не с матерью. Став взрослой, я многократно прокручивала в памяти тот день, после которого моя жизнь пошла совсем по-иному. Ругала себя, лет в семнадцать хотела покончить жизнь самоубийством, но потом неожиданно поняла: моей вины нет. Меня никогда не обманывали, мама всегда честно говорила:

– Тебе доктор сейчас сделает прививку, на секунду станет больно, будто комар укусил. Не плачь, за мужество ты получишь шоколадку.

Я и представить не могла, что взрослый человек может солгать. Поэтому просто сидела и ждала Антонину. Долго я на скамеечке скучала, пока сообразила, что редактор не вернется. Не поняла, почему она мне открытку не вернула, и пошла домой.

Дверь в квартиру мне, как обычно, открыла тетя Катя, лифтерша, ей взрослые оставляли ключи.

Она спросила:

– Почему ты так опоздала?

Я сообщила ей про странную тетю.

Екатерина Андреевна заахала.

– Ну и натворила ты дел! Никакой та баба не редактор Германа Львовича. С ним мужчина работает, я точно знаю, из издательства пакеты привозят, мне их оставляют, там всегда на конвертах написано: «Для Траубе. От редактора Сергея Крохина». Влетит тебе по первое число. Я б свою внучку за такую дурость ремнем так отстегала, что ей неделю не сесть!

Меня никогда не пороли, но я испугалась до икоты. Когда родители вернулись, я ничего им не рассказала. Тряслась всю ночь, вдруг лифтерша папе наябедничала и он меня бить придет?

Утром в нашем подъезде дежурила тетя Шура. Я спросила, куда подевалась Екатерина Андреевна, и услышала:

– В отпуск ушла, в деревню поехала. Теперь я у вас посижу.

У меня чуть слезы от радости не потекли. Дальше дни полетели своим чередом. Не знаю, сколько времени прошло, может, неделя. Я вернулась из школы, а у нас в квартире сидят посторонние мужчины. Отец не то что бледный, синий, у него трясутся руки. Какая-то женщина на кухне стоит. Она меня обедом накормила, на вопрос «Где мама?» ответила: «По делам уехала» и стала меня расспрашивать, а я неожиданно для себя рассказала ей про редактора и открытку. Когда закончила рассказ, незнакомка вышла из кухни, и я услышала, как она сказала кому-то: «Слышали, что Эмилия говорила?» Через секунду в кухню влетел отец, схватил меня, начал бить. Я закричала от страха и боли. В помещение ворвались люди, оттеснили папу. Один из мужчин зло сказал: «Герман Львович, девочка ни в чем не виновата, она совсем маленькая. Кашу вы заварили. Нечего на ребенка стрелки переводить». Это все, что я запомнила, потом лишилась чувств.

Глава тридцать вторая

Эмилия прервала рассказ.

– Я вас пока не утомила?

– Нет, нет, – ответил Дегтярев.

Траубе продолжила рассказ и чем дольше она говорила, тем печальнее становилось у меня на душе. К сожалению, некоторые люди не способны признать свою вину и рады свалить ее на кого угодно, даже на собственного ребенка.

Эмилия очнулась в больнице, провела там несколько дней. Из клиники ее забрала тетя Ира Семенова, лучшая подруга мамы, у нее не было ни мужа, ни детей. Она сказала девочке:

– Ты пока поживешь у меня, у тебя дома ремонт затеяли. Пойдешь учиться в другую школу. Квартира у вас большая, ее не один год в порядок надо приводить.

Эмилия обрадовалась, ей нравилась тетя Ира, у нее дома жили две собачки, кошка и черепаха. Ее родители животных не держали. Герман Львович их не любил, считал разносчиками заразы. Попрыгав от восторга, Эмилия вспомнила про родителей и спросила:

– А папа с мамой тоже у вас поселятся?

– Нет, они уехали на заработки в другой город, – пояснила Ирина Михайловна, – на ремонт жилья много денег надо.

По словам тети Иры, пара Траубе теперь работает за границей, в стране, с которой не было никакой связи. И лет до четырнадцати Эмилия ей верила. Но время шло, школьница поумнела. В тот день, когда девочке исполнилось пятнадцать, Ирина утром внесла в детскую большую коробку и весело затараторила:

– С днем рождения, солнышко. Открывай, это тебе родители прислали.

Эмилия посмотрела на Ирину Михайловну.

– Где мои мама и папа?

– Котенок, они за границей… – начала Семенова.

– Я все знаю, – остановила ее девятиклассница.

Ирина Михайловна схватилась за сердце.

– Боже! Кто тебе рассказал?

Эмилия поморщилась.

– Никто. Хватит врать. Они умерли?

– Адочка скончалась, – прошептала Ирина.

– Когда моя мама умерла? – продолжала допрос Эмилия. – И где отец?

– Он жив, – выпалила Ирина Михайловна и захлопнула рот.

– Или ты рассказываешь правду до конца, или я убегу из твоего дома навсегда, – пригрозила Эмилия.

Ирина заплакала и все выложила. Она дружила с Аделаидой с детского сада, считала ее своей сестрой, была в курсе всех ее проблем, радовалась, когда та удачно вышла замуж, родила дочь. Семья Траубе жила счастливо, жена никогда не жаловалась подруге на мужа. И вдруг!

Аделаида позвонила Ире и очень спокойно сказала:

– У тебя в почтовом ящике лежит письмо. Прочитай его прямо сейчас. Поклянись, что исполнишь мою просьбу.

– Что за ерунда? – спросила Ира.

– Просто поклянись, – повторила ее лучшая подруга.

Семенова поклялась, Ада молча отсоединилась. Ирина спустилась на первый этаж, нашла конверт и ознакомилась с текстом. «Ира! Я привожу здесь свое письмо, которое составила для мужа и положила в его кабинете на стол, там же находится и фото. «Дорогой Герман! В тот день, когда ты предложил мне руку и сердце, я сказала: «Поклянись, что никогда не обманешь меня. Я готова к любым трудностям, которые случаются в браке. Но я не переживу лжи. Вранья. В тот день, когда услышу, что ты изменил мне, я умру. Я просто не смогу дальше жить». Ты поклялся: «Никогда в наших отношениях не будет неправды». Сегодня, после того как Эми ушла в школу, а ты уехал на работу, мне позвонила женщина, сказала: «В почтовом ящике лежит письмо. Если не поверите, езжайте по указанному адресу, посмотрите на девицу. Откройте глаза! От вас вот-вот уйдут и муж, и дочь». Я нашла конверт, а в нем записку и фото. Я сразу узнала почерк Эмилии, онемела. И тут опять зазвонил телефон. Тот же голос спросил:

– Прочитала? Поняла, что Сталина отобрала у тебя и Германа, и дочь?

– Письмо написано рукой Эмилии, – воскликнула я. – Кто такая Туся?

– Ты с ней говоришь, – пояснила собеседница, – я не одобряю поведения Сталины, хоть и являюсь ее подругой, но решила предупредить тебя, законную жену Траубе. Да, открытку настрочила твоя дочь, я очки разбила, а без них буквы расплываются. Специально попросила девочку помочь мне. Ты увидишь ее почерк, и все сомнения в правдивости моих слов отпадут. Эмилия знает и меня, и новую любовь твоего мужика.

Я поехала по указанному адресу, дверь открыла беременная женщина. Когда я объяснила, кто к ней приехал, на меня обрушился поток ругани. Я отдала ей открытку со словами:

– Пусть она всегда напоминает вам о бедной Аделаиде, которая не могла жить во лжи. Позаботьтесь о Германе, любите его.

Девица опять разразилась нецензурной бранью. Я ушла. Все. После того, что я узнала о Германе, жизнь потеряла всякий смысл. Эмилия теперь твоя, удочери девочку. Я категорически против того, чтобы дочь осталась с отцом и его новой пассией. Прощай, моя единственная, любимая сестра. Твоя Ада – Адочка – Адюша».

Перепуганная Семенова бросилась звонить Траубе, но никто не снимал трубку. У Иры от предчувствия беды затрепетало сердце. Семенова не знала, что ей делать, она помчалась домой к Аде. Дверь ей открыл закадычный друг Германа Иосиф Леонидович Наумов, занимавший высокий пост в милиции. Он не пустил перепуганную Ирину дальше порога, спросил:

– Возьмешь Эми на воспитание? По поводу денег не волнуйся, на девочку дадут столько, сколько потребуется.

Ира схватилась за стену.

– Ада! Что с ней?

Иосиф вздохнул.

– Она оставила у мужа в кабинете письмо, где объяснила, что не может жить с тем, кто ей изменяет. Там еще было фото. На нем запечатлели скамейку, Эмилию и какую-то женщину, сидевшую рядом с девочкой спиной к объективу. Узнать, кто она, нет возможности, просто стройная фигура в платье и платочке, который носят многие модницы. Из снимка не явствует, что девочка и дама близко знакомы, но Аделаида утратила способность трезво мыслить.

Ирина опустила голову.

– Эмилия, твоя мама была очень нежная, романтичная, наивная, ей бы родиться в начале девятнадцатого века, в двадцатом такие ранимые люди не выживают. Поговорив с незнакомкой, Ада написала письмо мужу, позвонила мне и выпила гору таблеток из домашней аптечки. Когда Герман вернулся домой, он нашел жену мертвой, увидел письмо, фото и сразу позвонил Иосифу. Почему ему? Траубе за пару месяцев до несчастья предложили на год поехать в ГДР, читать лекции по русской литературе в колледже города Визенбурга. Жену и ребенка следовало оставить в Москве, в советские времена специалистов за рубеж редко отправляли вместе с семьей, предпочитали, чтобы кто-то: супруга или дети оставался дома. Они были гарантией возвращения командированного на родину. Самубийство жены – это мощный удар по репутации мужа. Поэтому Герман и кинулся звонить Иосифу. Тот приехал вместе со своей командой, Наумов начал расспрашивать Траубе:

– Письмо Ады прочитал?

– Нет, – ответил тот, – мне страшно. Не знаю, что она там написала.

Иосиф стал озвучивать текст, когда речь дошла до Эмилии, отец вскочил и бросился бить девочку, только что вернувшуюся из школы.

Ирина Михайловна обняла Эмилию, та слушала ее, раскрыв рот.

– Иосиф все устроил, тебя из клиники отдали мне. Наумов запретил что-либо тебе рассказывать. Я просто воспитываю тебя, получаю деньги и отчитываюсь Герману за каждую копейку.

Эмилия замолчала, снова выпила воды и опять осведомилась:

– Дальше рассказывать?

Глава тридцать третья

– Будем вам признательны за продолжение истории, – кивнул полковник.

Эмилия развела руками.

– Я спросила у Ирины, где сейчас мой отец, и узнала, что он уехал в ГДР, там познакомился с какой-то фрау, они поженились. Герман Львович остался в Берлине. Он честно до восемнадцати моих лет посылал Семеновой алименты. Потом перестал. Я его не интересовала, а меня грызло чувство вины. Это же я написала письмо! Ощущение, что я убила маму, оказалось очень сильным, настолько, что я решила, как она, уйти из жизни. Наелась таблеток, очнулась в Склифосовского. Врачи откачали дурочку. Больница полнилась пациентами, но меня положили в одноместную, правда, крохотную палату с санузлом. Однажды вечером туда приехал Иосиф Леонидович и откровенно поговорил со мной. Он сообщил, что мой отец постоянно ходил налево, категорически не хотел детей. Аделаида, наоборот, хранила верность супругу, обожала его так, что не могла оценивать его объективно, верила ему безоговорочно. Если Герман сказал, что он находился на совещании в издательстве до полуночи, то это, конечно же, правда. Ада жила с закрытыми глазами. Лишь один раз она пошла против воли мужа: не сделала аборт, родила дочь. Германа малышка раздражала, он старался поменьше с ней общаться. Писатель никогда не любил свою дочь. Не стоит мне пытаться искать отца, налаживать с ним контакт. Ничего хорошего из этой затеи не получится. Еще я выяснила, что папа ухитрился обменять свою огромную московскую квартиру на однушку, прописал там себя и меня. Как ему этот финт удался? Неизвестно. Но понятно, что он получил за аферу неплохие деньги. Сразу после сделки с апартаментами он уехал в ГДР и там осел.

Эмилия усмехнулась.

– Я намотала на ус слова Наумова. Отца не искала, понятия не имею, что с ним. Тетя Ира умерла от старости, завещала мне все свое имущество, включая квартиру и дачу. Я успешная художница, у меня все хорошо. Официально я в брак не вступала, но одинокой не живу. Детей нет, желания обзавестись ими никогда не возникало. Фамилию Траубе я сменила на Красавину. Почему? Она мне просто понравилась. Вот такая история.

– Значит, Сталина Константиновна Маратова вам незнакома? – уточнил Дегтярев.

– Я просто написала письмо под диктовку той женщины, которая назвалась редактором, – пояснила гостья.

– А кто такая Туся? – спросила я.

Эмилия издала протяжный вздох.

– Рада бы объяснить, да точно не знаю, может, это она обманом вынудила меня написать открытку. А может, нет. Вы поговорите с Наумовым. Возможно, он в курсе.

– Он жив? – изумился Кузя.

Эмилия вздернула подбородок.

– Молодой человек, Иосиф Леонидович не мальчик, но его памяти, бодрости и чувству юмора вы точно позавидуете. Я всегда поздравляю Наумова с праздниками. Он в отставке, но дома не сидит, ведет занятия с курсантами. Сейчас найду его контакт.

– Спасибо, номер есть, – остановил ее полковник.

Когда Красавина уехала, Сеня проявил любопытство:

– Александр Михайлович, ты знаком с Иосифом?

– Он мой первый босс, – объяснил толстяк, – и учитель. Легендарная личность. Я тоже поздравляю его со всеми красными датами, иногда навещаю. Сейчас спрошу шефа кое о чем.

Дегтярев приложил трубку к уху и вскоре заулыбался.

– Иосиф Леонидович, это Сашок. Точно! Сашок – пенсионер. Самому не особенно нравится. Хочу воспользоваться вашей уникальной памятью. Нет, не льщу. Знаю, что вы в книжечки все записываете. Уперся я лбом в стену. Герман Львович Траубе. Говорят, вы с ним были знакомы. И Эмилию, дочь его, встречали. Ладно, раз велите не ходить вокруг да около, говорю прямо: мы занимаемся делом, в котором возникла открытка, ее школьница Эмилия по просьбе якобы редактора отца написала. Сейчас явимся. Я и Даша. Конечно, уже к машине идем.

Полковник встал и направился к двери, я пошла следом.

– Он в курсе, кто такая Туся? – крикнул нам вслед Сеня.

– Не уверен, – ответил на ходу полковник, – он велел: приезжай, поговорим.

– Сколько лет Иосифу? – поинтересовалась я, садясь за руль.

– Хм, – протянул полковник, – никогда не задумывался над этим. Ну… э… Да какая разница? Он не так чтобы очень молодой.

Я сделала вид, что напряженно слежу за дорогой. Когда Дегтярев пришел на работу в милицию, Иосиф уже заведовал отделом. А Александр Михайлович не сразу после школы подался в органы, ему, наверное, было лет двадцать семь, когда он получил удостоверение. Скорей всего, Наумову сейчас за восемьдесят.

Но мужчина, который открыл нам дверь, выглядел моложе Дегтярева и, в отличие от Александра Михайловича, не обзавелся лишним весом. Высокий, поджарый, он, похоже, регулярно занимается спортом. Я решила, что вижу старшего сына Иосифа, хорошо, что не успела сказать: «А мы к вашему отцу».

– Проходи, Саша, – велел мужчина.

– Еще раз добрый день, Иосиф Леонидович, – непривычно тихо произнес Дегтярев, – со мной Дарья.

– Так ты уже сказал, что прибудешь с ней, – напомнил Наумов, – топайте, ребята, в кабинет. По коридору налево.

Мы с полковником проследовали в указанном направлении.

– У вас ничего не изменилось, – удивился Александр Михайлович.

– Когда мы с тобой в последний раз виделись? – осведомился Наумов.

– Пару месяцев назад на ваш день рождения, – отрапортовал бывший подчиненный, – только тогда мы в ресторане сидели. В кабинет я под Новый год заходил.

– С тех пор у меня появились новый компьютер и доска модная, – пояснил Иосиф, – невнимательный ты, Саша. Всегда тебя уверенность в собственной правоте подводит и выводы скоро делаешь.

– Вы где-то служите, – сообразила я, – иначе зачем доска?

– Молоток, сообразила, – кивнул Наумов, – без дела меня сразу на погост понесут. Состою в одной структуре. Пригодился им мой опыт, не стали намекать: «Вам, дорогой товарищ, пора на скамеечке в парке сидеть, голубей кормить, а потом, шаркая тапками, домой ползти». Мигом за меня ухватились, закричали: «К нам скорей, к нам». Там, где я зарплату получаю, ценят опыт, ум, связи, а не морду без морщин. Ну, и с чем вы, друзья разлюбезные, пожаловать изволили?

Александр Михайлович посмотрел на меня.

– Нет, сам докладывай, – усмехнулся хозяин, – она расскажет, а ты потом с замечаниями влезешь, как начальник. Мне тебя послушать хочется.

Полковник безропотно стал выкладывать все, что мы раскопали, разыскивая по заказу Волковой правду о ее бабушке. Когда Дегтярев замолчал, Наумов быстро пробежал пальцами по клавиатуре, пробормотал:

– Третий, ящик десять, – встал, подошел к закрытому шкафу, набрал на замке код, распахнул дверцу.

Я увидела полки, сплошь забитые так называемыми амбарными книгами. Наумов вынул одну, полистал, потом вернул на место, тщательно запер свой архив, сел в кресло и начал методично рассказывать:

– У меня был друг, единственный. Мы прошли с ним огонь, воду и всякие трубы. Я ему больше чем себе доверял. По работе мы никогда не сталкивались. Я милиционер, он писатель, небезызвестный вам Герман Львович Траубе. Известно, что у каждого человека свои тараканы. Гера – прекрасный человек, но его насекомые были весьма большого размера и яркого окраса. Если дружишь с человеком, то необходимо понять: ты способен с его вредителями примириться? Если нет, то лучше остаться на уровне приятельства. Но мы с Герой стали настоящими друзьями. Он прощал мне, что я забываю поздравить его с праздниками, днем рождения, что постоянно занят, что редко видимся. А я никогда не лез в его личную жизнь. Гера был не тот мужик, которому нужно было жениться. Он не хам, не дрянь, не пьяница, хорошо воспитан, одет по моде и в придачу литератор. Зарабатывал прилично, имел свою квартиру, машину, дачу, деньги. Ухаживал за дамами красиво: подарки, цветы. Возил их на море, где у членов Союза писателей были дома творчества: Коктебель, Пицунда. Творить поэтам-прозаикам там следовало, книги пачками писать, на море глядючи. Но они на пляже валялись и романы крутили, не художественные, а самые обычные. Любовницы Геры от восторга, как им с Траубе повезло, в корчах бились, планы строили, свадебное платье в уме примеряли. А зря, более четырех-пяти месяцев ни одна не продержалась. Герман быстро остывал, очередная баба начинала его бесить и получала отставку. По какой причине он все-таки женился, а?

Поскольку, задав вопрос, Иосиф посмотрел на меня, я ответила:

– Как честный человек, по залету.

Наумов развеселился.

– Услышав от своей очередной любовницы про беременность, Герман поступал как честный человек. Хватал эту Василису Распрекрасную, но глупую, в объятия, вез к своему другу гинекологу, платил за аборт, забирал потом бабенку, покупал ей ценный подарок и – прощай, «мы не встретимся боле, друг другу руки не пожмем».

Иосиф стал ходить по кабинету.

– Даша, ты ошиблась. Дело было в другом. Гере предложили должность главного редактора толстого литературного журнала. От такого не отказываются. Номенклатура. Большой оклад, продуктовые заказы и самое сладкое – власть. Перед главредом большинство писателей ковром лягут, чтобы он их гениальные произведения опубликовал. Герман согласился. Но маленькая заноза – он был не женат. А в горкоме партии отделом культуры заведовал мужик, который говорил:

– Не имеет семьи, значит, подозрителен.

Перед Герой выбор встал: или он свободный свиристел, но тогда в уютное кресло сядет другой, или запрягается в телегу брака и становится влиятельной фигурой на литературном поприще.

Глава тридцать четвертая

Иосиф опять посмотрел на меня.

– Вы как себя чувствуете?

– Нормально, – удивилась я, – только пить хочется.

Хозяин налил в стакан воды и подал мне, потом спросил у Дегтярева:

– Она всегда такого цвета, как трава из подвала?

Полковник кивнул, Наумов сел в кресло.

– Герман примчался ко мне с заявлением: «Женюсь». Рассказал такую историю:

– Есть баба, зовут Аделаида. Молодая, любит меня до беспамятства, но воспитана старомодно, в постель без штампа ни-ни. У нас с ней случился романчик. Месяц я грядку окучивал, потом Ада точки расставила:

– Или женимся, или расстаемся. Иначе никак.

Хотел с ней разбежаться. А сейчас вижу: девушка – наиболее подходящий вариант для жены: родни нет, денег тоже, тихая, больше молчит, чем говорит, образование хорошее, моего круга курочка. Внешне хороша, ее одеть, обуть, украсить, станет лучше многих. Если ее не особенно баловать, то век благодарна будет. Хочешь посмеяться? Она меня попросила поклясться в вечной верности, заявила: «Не переживу измены, сразу с собой покончу». Я выполнил ее желание.

Иосиф потер затылок.

– Гера сел на трон, стал рулить журналом. Год, наверное, он налево не бегал, это был рекорд для него, потом за старое принялся. Ада родила девочку. Герман ребенка не хотел, но решил, что стать отцом – это солидно, поможет в карьере. А он нацелился на пост в горкоме, хотел делать карьеру по партийной линии. Домой Траубе приходил только ночевать. Один раз я его предостерег:

– Не перегибай палку. Узнает супруга о твоих зигзагах, беда случится. Развод все твои расчеты обломит.

Он засмеялся.

– Не! Адка уверена: раз я поклялся в верности, значит, налево не сверну.

Жили они тихо, без скандалов. Гера к жене хорошо относился, в деньгах ее не стеснял. Дочь ему по барабану, но ребенок одет, обут, бутерброды с черной икрой ест. Полный штиль. Потом звонок! Гера на трубке.

– Йося! Срочно приезжай. Беда.

Я кинулся к нему и узнал историю, которую вы мне сообщили. Кое-как я все утряс. К Гере претензий у милиции не было. Кончину Ады объяснили болезнью. Дескать, она узнала, что неизлечимо больна, и решила сама уйти из жизни, испугалась мучений. Девочку забрала подруга Аделаиды. Гера ей до восемнадцати лет на Эмилию алименты платил. Его вскоре после похорон жены тихо убрали по собственному желанию с должности главного редактора, он ко мне приехал, попросил: