– Рики? – промычала я в трубку.
– Джессика! Что случилось? – с тревогой в голосе спросил он.
– Кристина умерла. У Дэнни шок. Приезжай, пожалуйста, – тяжело дыша, сообщила я.
«По приказу Барклая-де-Толли с 1810 года командиры русских частей начали посылать агентов в соседние государства» [73. С. 457].
– Вот дерьмо! – выругался он. – Что, чёрт возьми, произошло?
Один из интереснейших эпизодов деятельности русской разведки связан с так называемым «делом Савана». Отставной ротмистр русской службы Давид Саван, происходивший из прусских дворян, проживал с семьей в Варшаве. Не имея средств к существованию, он пытался получить место учителя, но это у него не вышло. Начальник Генерального штаба и куратор разведслужбы герцогства Варшавского генерал Станислав Фишер «предложил ему помощь в подыскании места работы, но за это попросил прежде выполнить поручение на русской территории. Находясь практически в безвыходном положении, Саван был вынужден принять предложение Фишера. Снабженный инструкцией и деньгами, он в начале 1811 года перешел границу, но, прибыв в Вильно, добровольно явился к командованию русской армии и рассказал о полученном задании. В создавшейся ситуации было решено использовать человека, доказавшего свою преданность России. В обратный путь Саван отправился уже как русский контрразведчик» [13. С. 58–59]. Он доставил интересовавшие генерала Фишера «сведения», специально подготовленные в штабе Барклая-де-Толли.
Более того, находясь в Варшаве, Давид Саван смог получить ряд ценных сведений, которые передал командованию русской армии. В начале 1812 года Саван как агент, успешно справившийся с предыдущим заданием, был направлен в подчинение барона Луи-Пьера Биньона — резидента французской разведки в Варшаве.
– Она умерла!
Послужной список Давида Савана с марта 1812 года пополнился рядом успешных действий по выявлению французских тайных агентов. В частности, при его содействии была изобличена группа прибалтийских банкиров во главе с неким Меньцельманом, снабжавшая деньгами агентуру Наполеона в России. По его сообщению начались поиски французов Пенетро и Годена, которые под предлогом закупки мачтового леса разъезжали по западным областям России, собирая сведения о русской армии. С помощью Савана попал под негласное наблюдение один из самых активных резидентов французской разведки Антон Беллефруа, официально занимавший должность супрефекта города Тикочина.
– Я в Берлине, – нервно сказал он. – Ты можешь дать трубку Дэнни?
С участием Савана было также организовано одно из мероприятий по дезинформации: он передал сотрудникам-французам подложный приказ Барклая-де-Толли о дислокации русских войск на ближайшие месяцы. Из него следовало, что русские войска не будут пытаться сами перейти Неман, но будут активно противодействовать переправе и обязательно дадут генеральное сражение в приграничной полосе. В подтверждение этого в начале июня император Александр вместе с исполняющим обязанности начальника Генерального штаба генералом Беннигсеном демонстративно произвел рекогносцировку местности в районе города Вильно. Именно на основе полученной от Савана информации Наполеон разработал план разгрома русских войск в приграничном сражении, о котором на самом деле не было и речи.
* * *
– Нет, – крикнула я, внутренне недоумевая, что это они все против меня – Он не говорит, потому что Тина умерла.
В начале 1812 года император Александр I подписал три секретных документа — «Уложение для управления Большой действующей армией», «Инструкция начальнику Главного штаба по управлению Высшей воинской полицией» и «Инструкция директору Высшей воинской полиции». «Эти документы вобрали в себя представления Барклая-де-Толли и его окружения о подходах к организации и ведению военной разведки и контрразведки накануне и во время боевых действий» [69. С. 9].
В инструкциях указывались обязанности различных чинов контрразведки, приводились правила, способы и методы работы с агентурой, сбора и передачи сведений. В дополнении к «Инструкции начальнику Главного штаба по управлению Высшей воинской полицией» было, например, такое положение: «В случае совершенной невозможности иметь известие о неприятеле в важных и решительных обстоятельствах должно иметь прибежище к принужденному шпионству. Оно состоит в склонении обещанием наград и даже угрозами местных жителей к проходу через места, неприятелем занимаемые» [69. С. 10].
Не произнося больше ни слова, я положила трубку и стала искать номер Симона. Его мобильный был выключен.
Это положение появилось не случайно. Объяснение ему можно найти в письме французского эмигранта на русской службе Мориса де Лезера, занимавшегося организацией агентурной разведки на западной границе, Барклаю-де-Толли от 6 декабря 1811 года. Маркиз писал:
«Крайняя осмотрительность, которая проявляется жителями Герцогства [Варшавского княжества] по отношению к путешественникам, создает для нас большие трудности по заведению агентов и шпионов, способных принести пользу» [69. С. 10].
Я позвонила Бее: мне срочно нужно было с кем-то поговорить.
В марте 1812 года вышеназванные инструкции были разосланы в войска. В мае они были дополнены предписанием Барклая-де-Толли, «в котором еще раз уточнялся круг обязанностей контрразведки, была расширена власть директора и произошло увеличение полицейских функций в деятельности высшей полиции. На основе этого предписания вся местная полиция будущего театра военных действий была постепенно подчинена контрразведке» [13. С. 61].
Во 2-й Западной армии пост директора военной полиции долго оставался вакантным, что не способствовало организации контрразведки. Лишь 24 мая на эту должность получил назначение подполковник Морис де Лезер, но после неудачных действий русских войск в районе Смоленска он, как и многие другие иностранцы, был заподозрен в тайных контактах с французами и сослан в Пермь.
– Беа, это была она. Кристина умерла.
Историк Е. В. Тарле отмечает, что де Лезер был выслан из армии «явно демонстративно» [130. С. 113], и сделал это князь Багратион, который написал:
«Сей подноситель подполковник Лезер находился при вверенной мне армии по отношению министра военного для употребления должности полицейской. <…> Выходит, что господин сей Лезер более нам вреден, нежели полезен» [130. С. 113].
– Мне очень жаль, Джессика. Скажи, если я как-то могу помочь.
Как видим, еще до начала войны князь Багратион «смотрел на ситуацию со своей колокольни» [5. С. 614], не желая понимать мотивы и поступки Барклая-де-Толли, и это обстоятельство часто вредило успеху общего дела. Что же касается Мориса де Лезера, то в 1813 году он был оправдан и произведен в полковники.
Уже в ходе войны, до соединения русских армий под Смоленском, в армии князя Багратиона агентурной работой, помимо де Лезера, занимались довольно странные люди: французский эмигрант Жан Жанбар и некий Экстон, художник, «знающий европейские языки». Багратион характеризовал его как человека способного, имевшего связи «со многими людьми хорошего состояния, могущего находить многие знакомства через искусство в живописи портретов», естественно, «по достаточном снабжении его деньгами» [5. С. 420]. Этот Экстон был послан в Варшаву, чтобы наблюдать за движением неприятельских войск к российским границам. Но он так и не сумел обосноваться в Варшаве; польская и французская контрразведки быстро «раскусили» его и выслали обратно в Россию.
– Мне нужны выходные до конца недели. Пусть шеф оформит мне отпуск.
Вообще складывается впечатление, что в данной области князь Багратион в основном имитировал активность. Похоже, что его гораздо больше интересовало то, как бы ему восстановить свои прежние сильные позиции при императорском дворе.
19 октября 1811 года он написал Барклаю-де-Толли письмо, в котором просил его, «пока еще со стороны наших соседей не происходит никакого движения, исходатайствовать высочайшее у государя императора соизволение прибыть мне зимним путем, как удобнейшим для поездки, на самое короткое время в столицу для личного объяснения с его величеством» [5. С. 423].
– Я ему передам, – с готовностью сказала она. – Это был несчастный случай?
Однако его попытка хотя бы на время вырваться в Санкт-Петербург не удалась. «Опала, наложенная на него — правда, в весьма мягкой форме, — не проходила. Государь уже не хотел, как это было прежде, видеть его за своим столом» [5. С. 424].
23 ноября 1811 года Барклай-де-Толли написал Багратиону:
– Мне нужно заканчивать; я напишу – пообещала я, внезапно осознав, что времени на длинные разговоры просто нет. Мне надо срочно забрать свою машину. Иначе её увезут на эвакуаторе. Почему мы не поехали на моей машине, а его не оставили на парковке?
«М[илостивый]. г[осударь]. Петр Иванович! Его императорское величество по настоящим обстоятельствам находит пребывание ваше при войсках необходимо нужным, а потому на отношение вашего сиятельства ко мне от 19 октября высочайшего соизволения не последовало» [5. С. 424].
Как видим, император не только не хотел видеть князя Багратиона «за своим столом», но он и не считал нужным лично переписываться с ним.
«Ах да, потому что Кристина умерла».
* * *
В 1-й Западной армии Барклая-де-Толли организация контрразведки была поставлена намного лучше. «Только там Высшая воинская полиция имела штат чиновников, канцелярию и директора. Ей же перед войной была подчинена местная полиция от австрийской границы до Балтики» [13. С. 61–62]. На пост директора военной полиции армии в апреле 1812 года был назначен родившийся в Москве сын выходца из Франции Яков Иванович де Санглен. Так как 1-ю Западную армию возглавил Барклай-де-Толли, то де Санглен начал именовать себя «директором Высшей воинской полиции при военном министре», то есть как бы руководителем всей русской военной контрразведки.
Как мне теперь быть? Дэнни точно не довёз бы меня, так что я позвонила своему брату и спросила, не мог бы он подвезти меня до машины. Конечно, он хотел знать, как это я оставила её.
Кстати сказать, де Санглен, «носивший французскую фамилию, но считавший себя совершенно русским (однажды он даже едва не подрался на дуэли с французским офицером, пренебрежительно отозвавшимся о России и русских) [58. С. 230], не советовал Михаилу Богдановичу соглашаться на командование и обосновывал он это так: «Командовать русскими войсками на отечественном языке и с иностранным именем — невыгодно» [9. С. 389]. Очень скоро мы увидим, до какой степени мудрым оказался этот человек.
Штат Высшей воинской полиции де Санглена был немногочисленным, но весьма эффективным. Для работы в канцелярии, по его представлению, из соображений секретности первоначально направили лишь одного чиновника — титулярного советника Протопопова, однако по мере расширения делопроизводства в помощь ему были взяты коллежский секретарь В. П. Валуа, студент Петрусевич и коллежский регистратор Головачевский. Постепенно были набраны сотрудники, занимавшиеся разведработой. Некоторых перевели из Министерства полиции — в частности, барона П. Ф. Розена, надворного советника П. А. Шлыкова и отставного поручика И. А. Лешковского. С началом войны в контрразведку попали полицмейстеры городов Вильно и Ковно Андрей Вейс и майор Эдвард Бистром, ранее активно сотрудничавшие с де Сангленом, потом — таможенный чиновник Андрей Бартц, а в сентябре 1812 года — житель Виленской губернии Янкель Закс. Были приняты и несколько отставных офицеров-иностранцев, имевших опыт боевых действий — подполковник Кемпен, капитан Ланг, а также отставной ротмистр австрийской службы итальянец Винцент Ривофиналли.
– Я потом тебе объясню, – ответила я, внутренне задаваясь вопросом, почему до всех так плохо доходило? У Торстена был короткий рабочий день, и он мог приехать через два часа.
Кстати сказать, в Вильно обнаружилось немало французских шпионов. Де Санглен поручил местному полицмейстеру Вейсу следить за всеми прибывающими в город, а сам начал посещать известный тогда ресторан Крешкевича. Там его внимание вскоре привлек один весьма развязный поляк, назвавшийся Михаилом Дранжевским. Де Санглен познакомился с ним, а затем приказал Вейсу произвести в его квартире обыск. Под полом и в дымовой трубе квартиры были найдены записи Дранжевскаго о русской армии и ее генералах, инструкция по агентурной работе и даже патент на чин поручика, подписанный Наполеоном! Естественно, шпион был арестован, а Вейс за это дело получил орден Святого Владимира 4-й степени.
Отметим, что Яков Иванович де Санглен после оставления Москвы и отъезда из армии Барклая-де-Толли, также уехал в Санкт-Петербург, в Военное министерство, где служил до 1816 года. После отъезда де Санглена директором Высшей воинской полиции стал способный контрразведчик барон П. Ф. Розен, который занимал этот пост до октября 1813 года. В декабре 1812 года военным генерал-полицмейстером армии был назначен выходец из прусских дворян генерал-лейтенант Ф. Ф. Эртель.
Два часа. Что я буду делать так долго? Что мне вообще теперь делать? Кристина мертва и навсегда останется мёртвой.
Если до войны люди де Санглена занимались выявлением французской агентуры, то с началом военных действий их важнейшей задачей стало получение оперативных сведений о движении войск противника. С этой целью все чиновники Высшей воинской полиции регулярно посылались на фланги и в тыл неприятеля. Розен и Бистром направлялись в район Динабург — Рига; Бартц — в Белосток; бывший адъютант Барклая-де-Толли Винцент Ривофиналли — в район Подмосковья; Шлыков — под Полоцк, затем под Смоленск и в 3-ю армию и т. д. Уроженцу Риги, отставному капитану К. Ф. Лангу были приданы два казака для захвата «языков» — всего за войну он доставил 30 «языков» и был ранен в ногу.
«Йорг», – пронеслось у меня в голове. – «Позвони Йоргу, он должен приехать и присмотреть за Дэнни».
«В архивных документах есть сведения, что в период с 1810 по 1812 гг. на территории Российской империи было задержано и обезврежено 39 военных и гражданских лиц, работавших на иностранные спецслужбы» [69. С. 11].
У меня не было его номера, так что я побежала в кабинет Дэнни и стала рыться в различных документах, не находя ничего.
Казалось, Дэнни не сдвинулся ни на миллиметр.
Как видим, «в результате принятых русским командованием мер к лету 1812 года, несмотря на сложные оперативные условия, разведка смогла достичь неплохих результатов» [69. С. 11]. «Разведка в войсках перед началом войны велась достаточно активно и приносила много информации» [3. С. 25]. В частности, «ей удалось узнать точное время предполагаемого наступления французских войск, их численность, места дислокации основных подразделений, а также установить командиров армейских подразделений и дать им характеристики. Кроме того, она наладила агентурные связи на территориях, контролируемых неприятелем» [69. С. 11].
– Где твой телефон? – крикнула я ему.
* * *
Он безучастно пожал плечами.
15 сентября 1811 года за свою энергичную деятельность на посту министра военных сухопутных сил Барклай-де-Толли был награжден орденом Святого Владимира 1-й степени. Однако «враги не могли простить ему его отстраненность от интриг и хитросплетений придворной жизни. К тому же Михаил Богданович не был стяжателем, не имел огромных богатств, родовых поместий» [105. С. 171].
– Ты просто фантастический помощник, – огрызнулась я.
Как отмечает в своих «Записках» М. А. Фонвизин, «Барклай-де-Толли почти не имел в армии приверженцев: все лучшие наши генералы, из которых многие приобрели справедливо заслуженную славу, были или против него, или совершенно к нему равнодушны» [145. С. 109].
Я нашла его мобильный на кухонном столе и пролистала контакты. Затем забила номер Йорга в свой телефон. Без понятия, почему я не позвонила прямо с телефона Дэнни. Возможно, потому что Кристина умерла.
Это свидетельство представляется чрезвычайно важным, ибо сделал его Михаил Александрович Фонвизин, человек, который участвовал в военных действиях в Финляндии, воевал в 1812–1814 годах, а в 1820 году дослужился до чина генерал-майора. Кому, как не ему, было знать, что происходило в армии… К сожалению, дальнейшие события покажут, что он был прав.
Йорг ответил после третьего гудка:
Тем не менее приготовления к неизбежной войне шли уже с 1810 года, и шли они, «минуя Аракчеева», «через номинально подотчетного ему военного министра М. Б. Барклая-де-Толли» [15. С. 10]. По словам историка В. М. Безотосного, «Александр I, предпочитая напрямую решать все вопросы непосредственно с Барклаем, фактически отстранил на этот период своего любимца от дел. Во всяком случае, степень воздействия Аракчеева на армейскую жизнь в то время была ограниченна, за исключением, пожалуй, артиллерии» [15. С. 10].
– Пфистерер.
Планы грядущей войны
– Йорг? Это Джессика!
Тем временем обстановка на западной границе России становилась все тревожнее, и одним из инициаторов разработки планов будущей войны с Францией стал Барклай-де-Толли, подавший в марте 1810 года Александру I записку с названием «О защите западных пределов России».
– Какая Джессика?
Это был набросок целой стратегической программы действий в случае вооруженного столкновения с Наполеоном. Так как за два года до войны было крайне трудно точно угадать, куда направит удар будущий противник, Барклай-де-Толли предлагал заняться укреплением обороны на трех основных направлениях: в Прибалтике, в Белоруссии и на Украине. Оборона должна была опираться на оборонительные линии по Западной Двине и Днепру в сочетании с уже имевшимися, но требовавшими усиления и модернизации крепостями — Рига, Динабург, Бобруйск, Киев, а также на особые укрепленные лагеря и крупные склады продовольствия.
«Чёрт возьми! Они что, хотят разозлить меня?»
Действующая армия была важной составной частью этой системы. Но сухопутные силы России были разбросаны по огромной территории от Финляндии до Камчатки. К тому же восьмой год шла война с Персией, и на Кавказе находилось около 30 тысяч человек под командованием генерала от кавалерии А. П. Тормасова. Шестой год продолжалась война с Турцией — Молдавской армией, в составе которой было порядка 46 тысяч человек, командовал генерал от инфантерии М. И. Голенищев-Кутузов. Немалые силы находились и в столь знакомой Барклаю-де-Толли Финляндии. Так что войск было много, но они были весьма разобщены. Это понятно, «такое размещение было прямым следствием войн, которые вела Россия» [8. С. 261].
– Подруга Дэнни. Кристина умерла!
В связи с тем что западная граница оставалась практически без прикрытия, 19 (31) марта 1812 года последовало высочайшее повеление о составлении из всех войск, собранных в западных губерниях, двух армий. Одна из них, получившая название 1-й Западной, была вверена самому Барклаю-де-Толли, а другая, названная 2-й Западной, — князю Багратиону. Оба главнокомандующих были облечены равной властью, но Барклай-де-Толли, как военный министр, мог передавать Багратиону приказания именем императора.
Молчание.
3-я Резервная (Обсервационная) армия была сформирована в апреле и поступила под командование генерала от кавалерии А. П. Тормасова.
Однако следует отметить, что, помимо плана Барклая-де-Толли, существовало еще не менее трех десятков проектов ведения будущей войны против Наполеона, исходивших как от русских генералов, так и от иностранцев. В частности, наступательный проект предлагал князь Багратион, которого «захлестывали обида и стыд от самой мысли об отступлении» [5. С. 447].
При этом «некоторые русские участники войны и историки, условно говоря, “недруги Барклая”, полагали, что у российского командования не было заранее продуманного замысла отступления, каковое, по их мнению, осуществлялось стихийно, на ощупь, под давлением обстоятельств» [114. С. 36].
* * *
– Где вы? – наконец спросил он.
На самом же деле идея «скифской войны» родилась задолго до 1812 года, и впервые она была выдвинута именно Барклаем-де-Толли. На этот факт обращают внимание ряд весьма уважаемых авторов. Например, А. И. Попов пишет:
– У Дэнни. Он… ему нужна твоя помощь! – я практически умоляла его.
«Очевидно, что русское командование заранее предполагало применить “скифскую тактику” — об этом говорят все распоряжения Барклая перед войной и в самом ее начале» [114. С. 39].
– Я еду, – ответил он. – Я в пути. Скорее всего, буду через час. Может, позже. Я потороплюсь.
Генерал М. И. Богданович считал:
Чем они занимаются так долго?
«Весьма неосновательно мнение — будто бы действия русских армий в первую половину кампании 1812 года, от вторжения Наполеона в пределы России до занятия французами Москвы, ведены были без всякого определенного плана. <…> Не подлежит сомнению… что план отступления наших армий внутрь страны принадлежит не одним иностранцам… <…> и что главный исполнитель этого соображения, Барклай-де-Толли, сам составил его задолго до войны 1812 года» [19. С. 93–94].
Всё это просто не может происходить наяву. Я рассерженно вернулась в гостиную.
Богданович пишет о Барклае-де-Толли:
– Дэнни! – прикрикнула я. – Вот теперь точно завязывай с этой хренью!
«Давно уже он уверен был в необходимости отступать для ослабления неприятельской армии, и это убедительно доказывается словами, им сказанными знаменитому историку Нибуру в то время, когда Барклай, будучи ранен в сражении при Прейсиш-Эйлау 1807 года, лежал на одре болезни в Мемеле. “Если бы мне довелось воевать против Наполеона в звании главнокомандующего, — говорил тогда Барклай, — то я избегал бы генерального сражения и отступал до тех пор, пока французы нашли бы, вместо решительной победы, другую Полтаву”.
Нибур тогда же довел слова Барклая-де-Толли до сведения прусского министра Штейна, который сообщил их генералу Кнезебеку, а Кнезебек — Вольцогену и Фулю» [19. С. 104].
«Почему ты и на него кричишь?»
Отметим, что прусский министр Штейн — это Генрих-Фридрих-Карл фон Штейн (1757–1831), министр торговли, промышленности и финансов в кабинете короля Фридриха-Вильгельма III, возглавивший в октябре 1807 года прусское правительство. Генерал Кнезебек — это Карл-Фридрих фон Кнезебек (1768–1848), который во время войны 1806–1807 годов состоял при главной квартире русской армии. Соответственно, Людвиг фон Вольцоген (1774–1845) и Карл Фуль (1757–1826) — это тоже были прусские генералы на русской службе.
Свидетельство М. И. Богдановича имеет принципиальное значение, и есть смысл разобраться, откуда авторитетный военный историк взял эту информацию. Сам он ссылается на «Мемуары» французского генерала Дюма, опубликованные в Париже в 1839 году.
– Поговори со мной, – приказала я, взяла подушку и кинула её ему в голову. Он не попытался ни поймать её, ни защититься. Так как он вообще никак не реагировал, я метнула и вторую следом.
Гийом-Матьё Дюма, родившийся в 1753 году, был потомственным дворянином. В феврале 1805 года он получил чин дивизионного генерала, участвовал в сражениях при Ульме и Аустерлице, в марте 1806 года стал военным министром при Неаполитанском короле Жозефе Бонапарте, а когда тот занял испанский престол, вместе с ним покинул Неаполь и в июле 1807 года стал военным министром Испании.
То, что я и сама пребывала в состоянии шока, я поняла гораздо позже. В ярости и отчаянии я присела перед ним на пол и потрясла его. Он не сопротивлялся. Я взяла его лицо в руки и заставила посмотреть на меня. Губу он искусал полностью, глаза, которыми он когда-то смог привязать меня к себе, теперь смотрели сквозь меня. В них не было больше ни капли жизни, только бездонная пустота.
Как видим, генерал Дюма был человеком весьма серьезным, и допустить какую-то непроверенную информацию из его уст крайне сложно. Вот, дословно, что он пишет в своих «Мемуарах»:
– Дэнни, – умоляла я.
«Я узнал, что государственный советник Нибур, сын знаменитого датского путешественника, с которым я познакомился во время пребывания в Гольштейне, находится в Берлине. Я поспешил пойти увидеть его; а так как мы заговорили о предстоящей войне против России и о догадках, которые можно было бы сделать относительно наступательных планов императора Наполеона, он мне сказал, что с тех пор, как он узнал о том, что генерал Барклай-де-Толли стал главнокомандующим русских армий, он не сомневается, что тот будет реализовывать план оборонительной кампании, который он представил во время Тильзитского мира. <…> Нибур провел три месяца в Мемеле в близких отношениях с Барклаем-де-Толли, который, будучи тяжело ранен при Эйлау, был перевезен в Мемель, куда перебрался двор Пруссии. Нибур отлично запомнил все детали этого плана комбинированных отступлений, которыми русский генерал надеялся завлечь великолепную французскую армию в самое сердце России, даже за Москву, истощить ее, удалить от операционной базы, дать ей израсходовать свои ресурсы и снаряжение, а потом, управляя русскими резервами и с помощью сурового климата, перейти в наступление и дать Наполеону найти на берегах Волги вторую Полтаву. Это было страшное и очень верное пророчество; оно мне показалось таким позитивным и таким важным, что, едва присоединившись к генеральному штабу, я тут же поведал о нем князю Ваграмскому (маршалу Бертье. — С. Н.). Я не мог сомневаться, что он не доложит об этом императору, но со мной об этом больше не говорили» [165. С. 416].
Поясним, что упомянутый Нибур — это Бартольд-Георг Нибур (1776–1831), родившийся в Копенгагене и привлеченный в 1806 году министром Штейном на прусскую службу. А князь Ваграмский — это маршал Луи-Александр Бертье (1753–1815), неизменный начальник Генерального штаба Наполеона.
Слёзы снова безостановочно текли вниз. Он без слов притянул меня в свои объятия, положил подбородок на мою голову и поглаживал мою спину, пока я ревела и ревела. Дэнни не проявлял никаких эмоций; он действовал, как робот.
Как видим, генерал Дюма избегает принятых в мемуарах формулировок типа «по слухам…» или «рассказывали, что…», а называет конкретные имена людей, и это все были люди весьма ответственные и не склонные к фантазиям. В связи с этим довольно спорным выглядит мнение историка В. М. Безотосного, который пишет:
«Мнение Дюма-мемуариста — носит легендарный характер, и как свидетельство, полученное из третьих рук (Барклай — Нибур — Дюма), должно быть взято под большое сомнение. Даже если такой разговор имел место, то одно дело — частное мнение командира бригады, не несущего ответственности за свои слова, коим был Барклай в 1807 году, и совсем другое — план военного министра, принятый после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий» [13. С. 90].
Да, в 1807 году Барклай-де-Толли был только генерал-майором, но после этого, как мы уже знаем, он получил богатейший опыт боевых действий в Финляндии. Там противник, ведя настоящую «скифскую войну», настолько измотал русских бесконечными отступлениями и нападениями партизан, что Михаил Богданович, став военным министром, твердо решил использовать этот опыт в борьбе с «Великой армией» Наполеона. И произошло это именно «после серьезного анализа всех деталей обстановки и трезвой оценки последствий». В этом вообще можно не сомневаться, так как Барклай-де-Толли всегда все делал только после серьезного анализа и оценки последствий.
Мой телефон зазвонил. Торстен уже подъехал.
Другое дело, что планы Барклая-де-Толли — а это был человек, аналитические способности которого высоко ценил император Александр — несколько раз корректировались. Тот же В. М. Безотосный отмечает, что «мысли Барклая не оставались законсервированными и неподвижными» [13. С. 90].
Проклятые два часа уже прошли? Где Йорг?
* * *
Я медленно встала с пола, мои колени затекли. Они похрустывали, когда я распрямлялась.
Как мы уже говорили, в марте 1810 года Михаил Богданович представил императору записку «О защите западных пределов России», в которой предлагал организовать оборонительные линии по Западной Двине и Днепру. Но тогда точно сказать, куда направит свой главный удар Наполеон, было невозможно. По этой причине Барклай-де-Толли считал, что нужно действовать «по обстоятельствам и при случае наступательно» [13. С.91]. Подчеркнем — при случае. И совершенно не факт, что этот случай представился бы…
– Я быстро съезжу за своей машиной, – тихо сказала я Дэнни и не получила ответа. – Приедет Йорг. Он скоро должен быть здесь. Ты будешь один не больше десяти минут. Ты справишься?
Уже осенью 1810 года Барклай-де-Толли докладывал императору, что из-за недостатка средств и нехватки времени программа сооружения крепостей на предполагаемой линии обороны сокращается, и это послужило причиной для определенных изменений в вопросах планирования.
В начале 1811 года из-под пера военного министра вышли два варианта предполагаемых военных действий: наступательный и оборонительный.
Дэнни кивнул. Я поцеловала его в окровавленные губы. Даже это он позволил сделать. В это мгновение я поняла, что Дэнни больше никогда не будет таким, каким был. В нём сломалось что-то, что уже не склеишь. Это осознание заставило меня снова заплакать.
Летом 1811 года «царь, по общему утверждению, неофициально утвердил план Фуля» [13. С. 92].
Я погладила его светлые волосы.
В некоторых источниках этого человека именуют Пфулем
[27]. Он родился в Штутгарте и был видным прусским военным теоретиком, офицером Генштаба. После поражения Пруссии в 1806 году Фуль перешел на русскую службу в чине генерал-майора и вскоре стал ближайшим советником императора Александра. В 1811 году он был привлечен к составлению плана военных действий против Наполеона, и его план был основан на взаимодействии двух армий, из которых одна должна была, опираясь на специально построенный Дрисский лагерь, сдерживать противника, а другая — действовать ему во фланг и в тыл.
Генерал М. И. Богданович подчеркивает:
– Я вернусь через два часа. Ради всего святого, не двигайся с места!
Выбегая, я хотела ещё раз позвонить Йоргу, когда увидела, как его машина показалась из-за поворота. Я вздохнула с облегчением. В эмоциональных ситуациях Дэнни был похож на бомбу с часовым механизмом. Я почувствовала себя значительно лучше от того, что он не останется один.
«В составлении Фулева плана не имел участия ни Барклай-де-Толли, ни кто-либо другой из наших известных военных людей. Барклай, военный министр <…> не только не одобрял этого плана действий, но приводил его в исполнение против воли» [19. С. 101–102].
Мой брат уже ждал.
Собственно, Барклай-де-Толли особо и не приводил «педантично-абстрактный» план Фуля в исполнение, что дало основание историку В. В. Пугачеву написать:
– Что с тобой, сестрёнка, ты вся зареванная? – спросил Торнстен, и для его характера это прозвучало обеспокоенно.
«Если по Барклаевому плану велась фактическая подготовка, то план Фуля по существу не оказал никакого влияния на русские военные приготовления» [116. С. 34].
«Это мнение ученого наталкивает на мысль, что план Фуля в 1811 году должен был маскировать настоящий ход подготовки к войне» [13. С. 92].
– Ты можешь просто оставить меня в покое и отвезти к машине?
Он обиженно молчал, пока мы не доехали до пожарного выхода.
Относительно наступательного варианта плана Барклая-де-Толли следует сказать следующее: он был разработан после того, как в октябре 1811 года была заключена русско-прусская конвенция. Михаил Богданович сам был одним из подписавших этот документ, но он прекрасно понимал, что Пруссия — союзник ненадежный, а посему вариант был очень скоро скорректирован «с учетом внешнеполитических изменений». Тут, кстати сказать, военный министр окажется совершенно прав: буквально накануне войны Пруссия перейдет на сторону Франции, что станет важной дипломатической победой Наполеона.
– Почему ты оставила автомобиль у морга?
* * *
– Чтобы ты тупо спросил! – накричала я на него, вышла из машины и просто ушла, даже не поблагодарив за то, что он подвёз меня.
В том же 1811 году И. Б. Барклай-де-Толли, младший брат министра — он тогда был полковником и отвечал в картографическом ведомстве генерала К. И. Оппермана за рекогносцировку и составление планов — доложил, что, по его оценкам, армия Наполеона насчитывает 500 тысяч человек, а вместе со шведами и турками — 600 тысяч человек.
Как мы очень скоро увидим, русская военная разведка весьма реально оценивала силы противника. Противопоставить им на главном направлении удара Россия могла лишь около 200 тысяч человек, а посему планы военного министра свернулись к тому, что необходимо будет вести оборонительную войну. В письме императору от 18 июля 1812 года Михаил Богданович написал:
На обратном пути к Дэнни я позвонила маме и сказала, что на этой неделе не приеду домой.
«В настоящее время, когда должно заниматься исключительно безопасностью государства, возникает вопрос о том, как сосредоточить скорее все действующие силы армий, а не рассеивать их за границей на рискованные предприятия» [17. С. 304].
– Где ты? – хотела знать она.
Что он имел в виду? Наверняка русские войска, находившиеся в это время слишком далеко от предполагавшегося театра военных действий, — например, в Финляндии и даже в Сербии.
– У Дэнни. Кое-что произошло. Я взяла отпуск на эту неделю и приеду домой только в воскресенье.
* * *
– Что случилось? – судя по её голосу, мама тоже забеспокоилась.
Еще раз подчеркнем: к этому времени, благодаря донесениям разведки, все симптомы скорого нападения Наполеона были уже явными и Барклай-де-Толли стал предпринимать усилия по дезинформации противника.
– Ничего. Я не заберу собаку. Пока, – я хотела положить трубку.
В «игру», в частности, был задействован уже известный нам Давид Саван, который, говоря современным оперативным языком, «должен был играть роль резидента, потерявшего связь с центром» [13. С. 100]. Через генерала Нарбонна он передал французам сведения, из которых следовало, что русские собираются дать сражение в приграничной полосе. Это весьма укрепило уверенность Наполеона, всегда делавшего главную ставку на генеральное сражение. Вот и теперь он писал своему брату Жерому: «Я перейду Неман и займу Вильно. <…> Когда этот маневр будет замечен неприятелем, он будет либо соединяться, чтобы дать нам битву, либо сам начнет наступление» [159. С. 470]. Поэтому легко представить себе степень удивления и раздражения французского императора, когда в начале войны он узнал об отходе русских войск.
– Твой голос звучит, как будто ты плакала. Вы поссорились?
* * *
– Нет! – прорычала я в телефон. Мои нервы дрожали от напряжения. – Он ведь не говорит со мной!
Но вернемся к плану барона Фуля, который предусматривал создание Дрисского лагеря между дорогами на Санкт-Петербург и Москву: лагерь должна была занять армия Барклая-де-Толли, закрыв оба направления и приняв на себя главный удар, тогда как армия князя Багратиона должна была действовать в тыл и фланг французам.
Конечно, мама поняла это неверно, да и откуда ей было знать?
– Может быть, стоит вернуться домой, если он так обращается с тобой, – посоветовала она мне.
Михаил Богданович не одобрял этот план, и, как пишет В. М. Безотосный, «вряд ли можно до такой степени принижать в тот критический для государства момент аналитические способности бесспорно умного человека, каким был Александр I, что он не смог разглядеть бросающиеся в глаза противоречия между проектами своего советника-теоретика и опытного практика — военного министра. Сомнительно, чтобы русский император <…> оказался настолько неграмотным в военном отношении и не отличил существенные расхождения во взглядах авторов» [13. С. 101].
Фактически император Александр держал про запас оба плана. Это значило, что «остановиться на каком-то одном плане действий власть не смогла. Отчасти это отражало умонастроение императора Александра, нередко в своих действиях предпочитавшего уйти от окончательного, твердого решения» [5. С. 434].
– Его подруга умерла, – моё объяснение только ухудшило положение дел.
С другой стороны, такое двойственное положение весьма устраивало государя: неудачу всегда можно было бы списать на военного министра, а лавры победы присвоить себе. По этой причине, кстати, Александр I и прибыл в армию, постоянно вмешивался в ее управление и старался направлять ход событий, что крайне раздражало Михаила Богдановича, знавшего, что, согласно параграфу 18 «Учреждения для управления Большой действующей армией», «присутствие императора слагает с главнокомандующего начальство над армией» [140. С. 7].
– Что? Но ведь это ты его подруга.
В подобных условиях, естественно, Барклай-де-Толли «не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя первым помощником императора» [13. С. 103].
Император Александр I был умным человеком и понимал, что план отступления перед Наполеоном будет воспринят в штыки в русском обществе. Потом, 24 ноября 1812 года, он так и написал Барклаю-де-Толли:
– Другая подруга… – в середине фразы я замерла. Я чуть было не проговорилась. – Просто оставь меня в покое.
Я снова положила трубку и добавила в мысленный список людей, перед которыми мне нужно извиниться, ещё одну строчку.
«Принятый нами план кампании, по моему мнению, единственный, который еще мог иметь успех против такого врага, как Наполеон <…>, неизбежно должен был встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который <…> должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля в глубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому приготовился» [13. С. 104].
А приготовился государь, бывший «едва ли не самым искушенным человеком в России в искусстве дворцовых интриг и мастером закулисных комбинаций» [15. С. 12], следующим образом: сначала «подставил» генерал-майора Фуля, который за шесть лет нахождения на русской службе так и не выучил ни одного русского слова, а второй жертвой общественного мнения сделал Барклая-де-Толли. Насколько цинично это было осуществлено — мы скоро увидим.
В один миг вся моя энергия испарилась. Я хотела назад к Дэнни, лечь к нему в кровать, накрыться с головой и заснуть на веки вечные. И видеть сны. О счастливом мире. Без болезней, без изнасилований, без СПИДа, без смерти. Со здоровым Дэнни и живой Кристиной. Сны о единорогах, которые щиплют травку под радугой, рядом со смеющимися детьми со сладкой ватой в руках.
Александр Павлович вообще был мастером двойной игры. Недаром же Наполеон говорил про него:
«Александр тонок, как булавка, остер, как бритва, фальшив, как пена морская; если бы надеть на него женское платье, то вышла бы прехитрая женщина» [90. С. 226].
Когда я приехала, машина Йорга всё ещё стояла у дома, и я поблагодарила бога за это, залетая в квартиру.
Очень верно подмечено! Мы же пока отметим то, что и своего военного министра император в 1812 году «подставил» по двум направлениям: во-первых, он дал лишь словесное одобрение отступательного плана ведения войны, без официальных документов, на которые мог бы сослаться Михаил Богданович; во-вторых, покинув армию, он не отдал четкого приказа по поводу того, кто остается главнокомандующим над всеми русскими войсками.
Уже в коридоре Йорг поймал меня и знаком дал понять, что я не должна шуметь. Он отвёл меня на кухню, налил мне горячий чай и дал шоколадное печенье. Как будто я могла есть. Я упала на стул, как мешок с мукой.
Мнение историка Е. Р. Ольховского:
– У Дэнни шок, – сказал он и внимательно посмотрел на меня. – И у тебя тоже.
Барклай-де-Толли обладал обширными познаниями в военном деле и в военной истории, любил учиться и обогащаться новыми знаниями. Он избегал любых излишеств, больших обществ, не любил играть в карты. Барклай-де-Толли вел скромную жизнь. Солдаты уважали своего командира за необыкновенную храбрость, правдолюбие, заботу о них. Как выглядел Барклай-де-Толли? Он был высокого роста, имел продолговатое бледное лицо, голова была лысой, носил бакенбарды. Поступь его и все приемы выражали важность и необыкновенное хладнокровие. Наружность его, с первого взгляда внушавшая доверие и уважение, являла в нем человека, созданного командовать войсками. <…> Спокойствие духа никогда ему не изменяло, и в пылу битвы он распоряжался точно так, как это было в мирное время. Он не обращал ни на кого внимания, не замечал, казалось, неприятельских выстрелов. Бесстрашие его не знало пределов. В обращении с равными он был всегда вежлив и обходителен, но ни с кем близко не сходился; с подчиненными от высших до низших чинов был кроток и ласков. Никогда не употреблял оскорбительных или бранных выражений, всегда настоятельно требовал, чтобы до солдата доходило все то, что ему было положено по уставу.
– Он говорил с тобой? – я сделала глоток чая. Мятный. Он словно бы пробудил во мне последнюю искру жизни.
Барклай-де-Толли неважно владел правой искалеченной рукой и слегка прихрамывал на правую ногу. Это внушало уважение к нему, от него веяло величественностью. Неутомимый в походе, Михаил Богданович почти все время проводил верхом на коне и слезал с него только для того, чтобы засесть за служебные бумаги, за «кабинетные труды». Равнодушие его ко всему, что касалось его личных удобств, было полным [105. С. 171–172].
– Да, говорил.
Глава шестая
– Как тебе это удалось? – удивлённо спросила я.
«Гроза двенадцатого года»
– Большой опыт, – объяснил он. – Я – социальный педагог. Это часть моей работы.
Соотношение сил
Без удовольствия я жевала печенье. Я правильно сделала, что позвонила Йоргу.
В марте 1811 года в России «был произведен рекрутский набор по два человека с 500 душ» [142. С. 133].
– Где сейчас Дэнни?
В результате, как отмечает военный историк В. П. Федоров, из того, что было и «что успели сделать для сформирования резервов, было составлено три армии: 1-я Западная, 2-я Западная и 3-я Дунайская. Из резервов на скорую руку были образованы 1-я и 2-я Резервные армии, и, наконец, к 5 мая была еще сформирована 3-я Обсервационная армия, порученная генералу от кавалерии графу Тормасову, но нужно, опять-таки, не забывать, что резервные армии не успели получить окончательную организацию и, следовательно, не имели настоящего числа людей, а были, скорее, лишь кадрами трех действующих армий. Следовательно, при окончательном подведении итогов боевой готовности России к предстоящему кровавому спору во внимание принимать нужно лишь состав двух действующих армий и третьей обсервационной Тормасова, которая в силу необходимости сделалась тоже действующей, ибо Дунайская армия Кутузова была еще далеко, да и не успела окончательно освободиться от Турецкой войны» [142. С. 133–134].
– Пошёл спать. Я привёз ему кое-что из аптеки, чтобы он смог уснуть.
К началу войны 1812 года Барклай-де-Толли командовал 1-й Западной армией, размещенной на границе Российской империи в Литве.
– Ты дал ему снотворное?
Когда он получал это назначение, император Александр сказал, что «настал момент, когда важнее деятельности по министерству становится служба непосредственно в войске» [8. С. 297].
Михаил Богданович согласился с этим и лишь поинтересовался, что делать с министерством.
«Так нечестно, я тоже хочу!»
«Вы останетесь министром, — последовал ответ, — однако же все дела канцелярские станет вершить князь Горчаков. Конечно же, и Алексей Андреевич, как глава Военного департамента, не будет отдел сих в стороне» [8. С. 297].
– Так было лучше всего; он был совсем не в себе. Я не знаю, сможет ли он это вынести. Для него это слишком, он это вытесняет. Но ему нужно это проработать, иначе он никогда не выберется. Ему нужно испытать скорбь.
– Как мы это сделаем? – удивилась я, поскольку совершенно не представляла, что в таком состоянии, как сегодня, он подпустит к себе скорбь.
Услышав имя графа Аракчеева, Барклай-де-Толли сразу понял, что вопрос окончательно решен, и сдал «дела канцелярские» князю Алексею Ивановичу Горчакову, своему заместителю, участнику войны с Наполеоном 1806–1807 годов, кавалеру ордена Святого Георгия 3-й степени.
26 марта (7 апреля) 1812 года Барклай-де-Толли приехал в Ригу, где последний раз он был двадцать лет тому назад, а 31 марта (12 апреля) он уже прибыл в Вильно, где находилась главная квартира его армии.
– Чувства придут, – сказал Йорг. – Он пройдёт через все их оттенки, так и надо. Важно, чтобы он не остался в ярости. Единственное, что может ему помочь, это скорбь. Он должен прийти к этому чувству и остаться в нём.
По уточненным данным историка А. А. Подмазо, 1-я Западная армия имела на тот момент следующий состав [107. С. 60–64]:
Я снова кивнула.
Командующий: генерал от инфантерии М. Б. Барклай-де-Толли
– Завтра после обеда я заеду за ним. В приюте есть психологи, я отвезу его к ним, – сказал Йорг.
Начальник штаба: генерал-лейтенант Н. И. Лавров
– А он поедет? – не веря в это, спросила я. Мне не казалось это возможным, но к тому времени я уже поняла, что никогда не узнаю Дэнни достаточно хорошо, чтобы уже не удивляться ему.
Генерал-квартирмейстер: генерал-майор С. А. Мухин
– Ты тоже должна поехать, – Йорг сказал это так уверенно, что я не стала возражать.
Дежурный генерал: флигель-адъютант полковник П. А. Кикин
Начальник артиллерии: генерал-майор граф А. И. Кутайсов
– Что вообще случилось? – спросила я. – Ты знаешь?
Начальник инженеров: генерал-лейтенант X. И. Трузсон
1-й пехотный корпус: генерал-лейтенант граф П. X. Витгенштейн
Йорг рассказал мне то, что знал от Дэнни. Что, возможно, было изнасилование. Затем Кристина приняла наркотики, которые ещё непонятно почему были грязными. Я думаю, это было хуже всего. Она не просто мирно умерла. Эти картины будут преследовать Дэнни до конца его жизни. Так же, как и меня. Как будто в наших головах было ещё недостаточно ужасных картин.
5-я пехотная дивизия: генерал-майор Г. М. Берг
14-я пехотная дивизия: генерал-майор И. Т. Сазонов
Мы быстро съели суп с лапшой. Мне как-то удалось впихнуть его в себя ложка за ложкой. Как бы невероятно это ни было, жизнь всё равно шла дальше. По крайней мере для тех, кто остался. Только поздно вечером Йорг засобирался уходить.
Две бригады кавалерии
Три артиллерийских бригады
– Я оставлю телефон включённым на всю ночь, – пообещал он мне. – Если что-то случится, звони. Всё равно когда.
Всего в корпусе: 28 батальонов, 16 эскадронов, 3 казачьих полка и 120 орудий.
– Спасибо.
Йорг обнял меня на прощание. Что бы я делала без него? Этот вопрос позже мне пришлось задать много раз, когда оказалось, что мы с Дэнни одни на свете. Его отец сидел в тюрьме, мать ни на что не годилась, тётка была на другом конце мира, а мои родители – из другой жизни. Они никогда бы не смогли понять всего этого. Они насильно увезли бы меня домой, чтобы защитить от Дэнни.
2-й пехотный корпус: генерал-лейтенант К. Ф. Багговут
Мы были одни и навсегда останемся одни.
4-я пехотная дивизия: генерал-майор герцог Е. Вюртембергский
17-я пехотная дивизия: генерал-лейтенант З. Д. Олсуфьев 3-й
Бригада кавалерии
Я не стала тратить силы и раздеваться, а легла в джинсах и свитере к Дэнни на кровать. Он поступил так же. Всё ещё в спортивной одежде он, свернувшись, лежал на одеяле и спал. Он снял грязные носки и бросил их в угол. Я осторожно легла сзади. Он пах потом. За всё время, что я была с ним, я ни разу не ощущала запах пота и он никогда не ложился в кровать, не приняв душ. Я мягко притянула его к себе. Он проснулся. Конечно, он проснулся. Йорг, должно быть, дал ему около килограмма снотворного; когда кто-то ложится в его кровать, он просыпается. Он травмирован до самого дальнего уголка своей души, и смерть Кристины не исправит состояние дел. Он взял мою руку, положил её себе на грудь и некоторое время держал её там. Потом он медленно встал, подошёл к окну и направил взгляд на воображаемую точку где-то далеко в темноте.
Две артиллерийских бригады
– Поговори со мной, Дэнни, – как часто я говорила ему эту фразу и как часто мне ещё придётся её говорить в будущем?
Всего в корпусе: 24 батальона, 8 эскадронов и 78 орудий.
Он повернулся ко мне, и словно в первый раз заметил, что я была в комнате.
– Тебе не надо домой? – удивленно спросил он.
3-й пехотный корпус: генерал-лейтенант Н. А. Тучков 1-й
Всё же он что-то сказал.
3-я пехотная дивизия: генерал-лейтенант П. П. Коновницын
– Я отпросилась. Эту неделю я буду у тебя.
1-я гренадерская дивизия: генерал-майор граф П. А. Строганов
Он кивнул, принимая эту мелочь к сведению, и снова уставился в окно.
Два казачьих полка
– Её изнасиловали, – внезапно сказал он, разорвав тишину.
Две артиллерийских бригады
– Это пока точно не известно, – слабо возразила я.
Всего в корпусе: 26 батальонов, 2 казачьих полка и 84 орудия.
– Это именно то, чего она боялась больше всего в жизни. Почему, черт подери, это должно было случиться именно с ней? Снова. Что за дерьмо творится в этом проклятом мире?
– Тебе ли не знать, что жизнь несправедлива.
4-й пехотный корпус: генерал-адъютант граф П. А. Шувалов
– Я ненавижу мужчин! Всех! Такое могут совершить только мужчины, – его голос дрожал от злости и презрения. – Их всех следует удавить в газовой камере.
11-я пехотная дивизия: генерал-майор Н. Н. Бахметьев 1-й
– Не все такие, – попыталась я переменить тон. – Ты тоже мужчина.
23-я пехотная дивизия: генерал-майор А. Н. Бахметьев 2-й
– Если так, я тоже пойду в газовую камеру, – с горечью сказал он – С удовольствием впереди всех с развивающимся флагом.
Бригада кавалерии
Две артиллерийских бригады
– Ты злишься, – заметила я. – Это хорошо. Тебе нельзя это вытеснять, напротив, нужно выпустить злость.
Всего в корпусе: 25 батальонов, 8 эскадронов и 78 орудий.
5-й резервный (гвардейский) корпус: цесаревич Константин Павлович
Как по команде, в нём что-то взорвалось. Он ударил по стенке шкафа ногой. Дерево сразу же сломалось. Дэнни подтянул ногу обратно и другой ногой сломал другую сторону. Я была с этим знакома, и знала, что он не остановится, пока не превратит шкаф в гору щепок. Если это ему поможет…
Гвардейская пехотная дивизия: генерал-майор А. П. Ермолов
Дэнни занял позицию сбоку от шкафа и снова и снова бил ногой, как в кикбоксинге, даже не тратя силы, чтобы поставить ногу и замахнуться. Древесина и так разлеталась во все стороны. Он всё ещё был босым, и со временем из его стопы начала идти кровь. Но он был привычен боли и мог её приглушить. Даже если он, в общем, замечал её, казалось, она ему совсем не мешала. Возможно, она ему даже помогала не чувствовать душевную боль так остро. Только когда от шкафа не осталось ничего, он вышел из комнаты. Я пошла за ним в гостиную. Голой и без того уже раненой ногой он ударил по стеклянной двери шкафа. Раздался звон, и осколки полетели в разных направлениях.
1-я кирасирская дивизия: генерал-майор Н. И. Депрерадович
– Дэнни, хватит! – попыталась остановить его я, недоумевая про себя, неужели он решил разнести всю мебель в доме.
Две лейб-гвардии артиллерийских бригады
– Ты же сказала, что злость – это правильно! – он не перестал бить дверцу.