– Герда, прошу. – Он гостеприимно усадил ее за стол.

А на столе… Клубничный торт со взбитыми сливками. Трехъярусная ваза с пирожными. Апельсиновый флан. Черничный сорбет. Маленькие фруктовые птифуры и еще столько всего сладкого!

– Фима… вы сами все это приготовили? – Герда в немом восхищении созерцала пиршество.

– Да. Сегодня. Встал в пять утра. И сюда к плите. Снял все кафе, а повара их отправил в отгул. Попробуйте это. Я этим особенно горжусь. – Фима Кляпов в своей крахмальной куртке вооружился двумя лопаточками и положил Герде на тарелку апельсиновый флан.

– Боже, как же вкусно! – Герда отправила ложку в рот, затем еще, еще, еще. – Фантастика.

Фима Кляпов, словно официант, налил ей в чашку крепкого душистого чая с бергамотом.

– Чудо… вы волшебник… как же вкусно. – Герда уплетала флан, забыв обо всем. – А вы? Почему вы не садитесь?

– Я хочу так. – Он смотрел на нее. – Кто готовит – тот и подает. Тот и саночки возит, Герда.

– А это что? А это? – Герда уже сама тянулась и к клубничному торту со взбитыми сливками, и к птифурам. Фима Кляпов накладывал ей. – Это позорно так объедаться… но я удержаться не могу. Я просто не могу удержаться. Это божественно! Откуда вы узнали, что я обожаю сладкое?

– Интуиция. – Низкий баритон Фимы Кляпова слегка охрип. Но он держал себя в руках.

– Эти маленькие пирожные…

– Птифуры.

– Они просто во рту тают, Фима!

Он смотрел, как она облизывает свои полные губы со следами взбитых сливок. Наступал на горло собственной мечте – стереть весь этот сладкий крем поцелуем… Терпел…

– Я сейчас лопну, – призналась Герда. – Это минимум три кило. И на весы не надо вставать.

– Не надо вам никаких весов.

– Фима, спасибо. Я не ожидала… Вы все время меня чем-то удивляете. Поражаете. – Она подняла взор свой на него. Смотрела через очки. – Надо же… повар… и такой кудесник.

– Это еще не все. – Фима снял поварскую куртку и надел пиджак. – Идемте.

– Куда? Фима, у меня буквально несколько минут. Я не могу опаздывать на этот чертов семинар. Они хотят, чтобы я выступила и рассказала про наш город и…

– Не опоздаете. – Он распахнул перед ней дверь кафе и кивнул на двери роскошного бутика «Кристиан Лабутен», что как раз напротив.

Они зашли. Там все уже было готово. Менеджер торгового зала встретил их, рассыпаясь в комплиментах. Продавец закрыл бутик, повесив табличку «Технический перерыв».

Витрины, а на них знаменитые туфли – лабутены. Лодочки на шпильках, босоножки на каблуках. Известные всему свету туфли с красной подошвой.

Фима Кляпов усадил Герду на бархатный пуф. Продавец подал ему коробку. А в ней…

– Ой! – воскликнула потрясенно Герда.

В коробке маленькие лабутены – серебряные, усыпанные стразами. Воистину – золушкины хрустальные сияющие туфельки.

Фима Кляпов опустился на одно колено. Достал туфельки. Взял ногу Герды. Сам снял лофер и собственноручно надел ей золушкин башмачок.

– Вам велики, – прошептал он.

Надвинулся всей грудью, и согнутая нога Герды, обутая в сияющую туфельку, уперлась ему каблучком прямо в сердце. Фима Кляпов чувствовал, как в нем закипает кровь.

Герда смотрела на него молча. Она сняла очки. Держала их в руке.

Фима Кляпов очень бережно разул ее вторую ногу и надел туфельку. Затем он сунул руку в карман пиджака. Там лежала заветная коробка – футляр с кольцом от Тиффани с крупным бриллиантом. Он хотел было достать ее, чтобы сделать ей предложение – вот так, на коленях. С ее сводящим с ума золушкиным башмачком, достающим до самого его сердца.

– Фима…

– Что?

– Фима, нет.

– Почему нет?

Она убрала ногу с его груди.

– Фима, это не мое. Не для меня. Я не принимаю все это. Я все это от себя отринула. Как лишнее. Ненужное. Гламур… весь этот гламур. – Герда мягко ему улыбалась, кивнула на роскошные полки. – Это правда не мое. Я вам снова признательна. Но я не могу это принять. Вы только не обижайтесь, хорошо? Это все очень романтично. И очень красиво. Богато. Но это не для меня, понимаете? Это слишком. Это чересчур. Это так напоказ. Есть женщины, которым все это нравится. Которые об этом лишь мечтают. Чтобы все было вот так. Но не я.

– Не вы. – Фима Кляпов поднялся.

Футляр с бриллиантовым помолвочным кольцом от Тиффани так и остался в его кармане.

– Не вы, Герда, – повторил он.

Она вынула ножки из хрустальных башмачков, которые и точно были ей велики. Обула снова свои замшевые лоферы. Взяла сумку, набитую папками. И опять надела очки на нос.

– Мне пора.

– Да, конечно.

– Фима, я так признательно вам за потрясающе вкусный обед.

– Это называется сладкий комплимент от шеф-повара. – Он смотрел на нее. – Герда, а вечером мы увидимся? Билеты в Большой на балет, я…

– Ненавижу балет. Фима, вряд ли получится – я иду с Лизой и друзьями из комитета в Гоголь-центр.

– Понял.

Он проводил Герду на улицу. Смотрел, как она стремительно удаляется от него по Петровке в направлении Берлинского дома с его трижды проклятым экологическим семинаром…

Он втянул воздух сквозь зубы. Но его жизненное кредо было – никогда не сдаваться.

Он вернулся в бутик.

– Беру эти. – Он кивнул на «золушкины башмачки». – А так же эти, те, вон те и еще вон те.

Он показывал на туфельки на полках.

– Они все есть тридцать пятого размера, – интимно шепнул модный вертопрах менеджер. – А у вашей подруги ножка тридцать четвертого. У нас таких размеров в наличии нет.

– Так позвоните в Париж. – Фима Кляпов сверкнул глазами. – Предзаказ. Пусть самолетом послезавтра доставят.

Глава 39

Вендетта

– Я сама хотела сегодня к вам приехать. Так что ваш звонок, майор Ригель, весьма кстати, – объявила прокурор Клара Порфирьевна Кабанова, переступая порог кабинета, где они все ждали ее на следующий день в одиннадцатом часу.

План, о котором они втроем договорились накануне, был прост: сначала допрос Кабановой на тему ее лжи и отсутствия дома в день убийства Аристарха Бояринова. А затем – вопросы о семье, о прошлом, о ее первом муже и убийстве ребенка, о пораненном отцом Лесике Кабанове и суициде, когда он же, Лесик, нашел мертвого отца в петле.

Однако все планы пошли прахом.

Потому что внезапно воцарился беспредельный хаос.

Кабанова оглядела кабинет. По Кате, сидевшей в стороне, лишь взглядом скользнула, по Вилли Ригелю за его столом с открытым ноутбуком и папками с документами – тоже. Ее взгляд уперся в Гектора Борщова, устроившегося по привычке боком на подоконнике. Катя тоже глянула на него – четкий профиль на фоне окна.

– Клара Порфирьевна, в деле возникли новые данные, – сказал майор Вилли Ригель. – И они касаются вас и вашей семьи. Поэтому я и вызвал вас. Это официальный допрос под запись, под видеорегистратор. Предупреждаю вас.

– Отлично. – На лице Кабановой возникла холодная довольная улыбка. – Это как раз то, что нужно.

– Начну с главного. В прошлую нашу беседу вы сказали нам, что не покидали дом в Красково днем… – Вилли Ригель назвал дату. – В это время недалеко от Малаховки был убит Аристарх Бояринов. С которым вы, по вашим словам, никогда не встречались.

– Да. И что, майор?

– А то, что вы нам солгали. У нас есть доказательства – вы уехали из своего дома в Красково в одиннадцать с минутами. До Малаховки ехать не больше десяти минут.

– И кто же вам представил эти доказательства? – усмехнулась Кабанова. – И что это? Вы организовали за мной наружку? Или он, – она вдруг резко выбросила руку вперед и ткнула в сторону молчавшего Гектора, – установил в моей машине жучок-маяк? Майор, я права? Этот человек предоставил вам все эти доказательства?

– Я, Клара Порфирьевна, – ответил Гектор.

– Я и не сомневалась. Значит, нас пишет видеорегистратор сейчас? – Кабанова глянула на потолок – где камеры? Она достала из своей большой дорогой сумки от Prada, смахивающей на министерский портфель, пухлую папку, положила ее на стол. Достала флешку и тоже положила на стол. – Да, я вам сказала неправду тогда, майор. Я покидала дом перед похоронами моего сына. Я ездила за цветами для похорон. А так же за этим.

– Что это, Клара Порфирьевна? – спросил Вилли Ригель.

– На флешке – аудиозапись. Копия, которую я сделала с оригинала. Он в надежном месте, и вам до него не добраться. А это копия. Аудиозапись, которую тайно сделал мой сын при разговоре с Гектором Борщовым незадолго до своей гибели.

Катя поняла, что аудиозапись наконец-то всплыла.

– Послушайте на досуге, майор, как этот человек, Гектор Борщов, запугивает моего сына, требуя у него… Половину доли доходов, которые мог бы принести так и не построенный в вашем городе мусорозавод. Голоса, я думаю, вы узнаете. У него очень приметный запоминающийся голос, не правда ли? – Кабанова глянула на Гектора. – Ну, оччччччень запоминающийся голос.

Катя увидела, что при этих словах Гектор напрягся. Она не могла взять в толк, что его так встревожило? И голос… да, конечно, она сама обращала внимание на это. Не такой «актерский», как у Фимы Кляпова, конечно, однако необычный…

– Хорошо, я послушаю. – Майор Ригель забрал флешку. – Так куда именно, в какое место вы ездили?

– В надежное место. Туда, где мой покойный сын хранил это. – Клара Порфирьевна положила руку в кольцах на папку.

Она открыла ее. Катя увидела множество бумаг.

– Ксерокопии, – пояснила Кабанова. – Оригиналы у меня. И опять же до них вам не добраться. Я их предъявлю только в суде. Дело в том, что мой сын Лесик был очень умный… смелый. Борщов, а он тебя тогда не испугался. – Кабанова повернула к Гектору свое сильно накрашенное, заметно постаревшее лицо. В глазах ее зажегся огонь. – Он решил – на войне как на войне. Он не собирался тебе уступать – тебе и твоему отделу – скопищу хапуг и вымогателей. Он решил подстраховаться. Найти на тебя компромат. Что-то, чего ты боишься. И он подстраховался. Я думаю, ему это стоило немалых денег. Но в наше время все ведь имеет свою цену. Все продается и покупается. Даже старые тайны. Мой сын нашел каналы и купил твою тайну. Она вся здесь, в этих документах.

– О чем вы говорите, Клара Порфирьевна? – спросил Вилли Ригель.

– Сейчас расскажу вам подробно. Этот человек, Гектор Борщов, он не совсем то, чем кажется. Чем так старается казаться. Из кожи вон лезет. Вы его хорошо знаете? Катя, – Кабанова внезапно повернулась к молчавшей Кате, – а вы его хорошо знаете? Вы всегда почему-то защищали его в разговорах со мной. Так что вы знаете о нем? Что все, весь мир знает о нем? Крутой – да? Безбашенный. Рисковый. Таким хочет казаться. Настоящий полковник. Мужик… Ты ведь мужик, Борщов, а? – Кабанова улыбалась… нет, уже скалилась – странная помесь львицы и гиены. – О тебе ходят легенды в органах? О том, что ты такой герой. Воин… профи из элитного подразделения. И еще, что ты бабник. Заметили, наверное, как он старательно поддерживает этот свой имидж? Брутального любовника. Эту свою рабочую легенду?

Катя увидела, как Гектор вдруг сильно побледнел. Стал белым, как мел, как и тогда, в ночь веселого газа…

– Но все это иллюзия. Катя, я предупреждала вас сразу – пусть у вас в этом деле не останется иллюзий. – Кабанова снова обращалась именно к Кате. – И я рада, что вы сейчас услышите то, что я скажу. И что здесь работает видеорегистратор. Пусть все узнают самую главную тайну Гектора Борщова, которую он годы охранял как зеницу ока. Из-за которой он и убил моего сына… моего прекрасного храброго великолепного сына Алешу… моего Лесика.

Гектор встал. Он стоял напротив Кабановой. А она смотрела ему прямо в глаза.

– Опять же слухи о событиях давних, последовавших за Второй Чеченской войной. И по слухам, что витают о тебе в определенных кругах, близких к силовым структурам, как раз тогда твой отец генерал-лейтенант Борщов захотел новую звезду на погонах, чин генерал-полковника и должность начальника какого-то там вашего управления спецопераций. И ради этого он лично послал в самое пекло вас с братом – тебя с твоим близнецом Игорем, молодых офицеров. Вы должны были покрыть себя неувядаемой славой и стать трамплином вашему отцу для еще более блистательного витка его карьеры. Вы с братом в то время служили в самом элитном подразделении. Этакий секретный спецотряд ликвидаторов самых опасных и жестоких террористов. Благородные киллеры. По слухам, во время одного рейда высокого в горах твоего брата-близнеца Игоря боевики захватили в плен. И его не просто убили. Его зверски пытали перед смертью. И над ним жестоко надругались. Его изнасиловали. А потом его кастрировали. Так говорят… такая вот легенда о братьях-близнецах… О Диоскурах. Ты же фанат античных мифов, Гектор Борщов. Античная трагедия жизни, для которой есть повод – Кабанова взяла в руки одну из ксерокопий. – Но обратимся, как юристы, к документам. Здесь рапорты твоему руководству. Здесь показания других членов спецотряда, твоих сослуживцев. Ведь проводилось тщательное внутреннее расследование всех событий. Здесь, наконец, все медицинские документы из госпиталя. Там, в Моздоке… и Центрального военного госпиталя… и еще одной – уже частной клиники. Катя, хотите сами почитать нам это вслух? – Кабанова протянула руку с документами Кате. – Мне хочется, чтобы он, убийца моего сына, услышал это из ваших уст. Здесь гриф «секретно». Все это хранилось многие годы. Об этом знали лишь его непосредственный начальник, его зам, сослуживцы из отряда, которые почти все погибли потом, и медики. Они не провели тогда комиссование, увольнение вследствие… Впрочем, здесь все написано очень подробно. Фактически это было нарушение. Но руководство в тот момент закрыло глаза. Тебя пожалели, Гектор Борщов, с прицелом на то, как тебя впоследствии можно использовать. И на кого тебя можно было натравить. Это был акт великого милосердия и такого же цинизма со стороны системы, которой ты служил.

Пауза. Они все молчали. Катя ощущала, как тьма сгущается перед ее глазами. Тьма заполняет кабинет.

– Из документов становится ясно, что события в те дни развивались совсем не так, как гласят слухи. Не один Игорь Борщов попал тогда в плен к боевикам в том высокогорном ауле, когда вы преследовали группу, напавшую на комендатуру. Вы ушли вдвоем в разведку с братом. Ты был командиром этого отряда. А вовсе не твой близнец. Вы как альпинисты совершили восхождение в горы. И те, кто стерег вас в засаде в горах, те террористы, они прекрасно это знали. Им нужен был ты. У них именно с тобой были давние жестокие счеты. И они захватили тебя в плен. И твоего брата тоже. Да, твоего брата убили у тебя на глазах. А до этого жестоко пытали. Но ему ничего не отрезали. Потому что на очереди был ты… Тебя тоже пытали. Но не убили. Тебя оставили в живых. А перед этим тебя изнасиловали. Это было групповое изнасилование. Это длилось долго. Несколько часов. В процессе насилия тебя опять пытали. Это ведь тебя кастрировали там, в том высокогорном ауле возле метеостанции. Приняли все доступные меры, чтобы ты не истек кровью. Чтобы ты жил. И еще долго служил им утехой уже в другом своем качестве – евнуха. А потом там, в том ауле, командование высадило десант с вертолетов. И твоих мучителей убили. А тебя – полуживого, изуродованного – доставили в госпиталь. Но это уже был не тот Гектор Борщов, что раньше. Правда?

Нет ответа.

– Правда? – очень тихо, почти шепотом повторила прокурор Клара Порфирьевна Кабанова.

Глава 40

Блистательный Кавказ

Из прошлой жизни. Вторая Чеченская. Кто помнит ее?

Птица над головой… Высоко… Далеко…

Голубые чистые прозрачные небеса, наполненные солнечным светом.

Он увидел их. И понял, что все еще жив.

– А ты крепкий, – сказал ему Абдель Азиз, подходя и дергая за веревку, которой его привязали за ноги к старому грузовику с выбитым пулями лобовым стеклом. – Ты ведь Гектор. Такое тебе дали имя при рождении. Я знаю эту историю. Я учился в университете в Волгограде на философском три курса. У нас там была до войны целая диаспора. Ну и как тебе в реале роль Гектора Троянского? Каково оно, когда тебя тащат привязанным за колесницей победителей?

Абделю Азизу тоже двадцать пять, как и братьям-близнецам, один из которых уже мертв. Но возраста Абделю добавляют важность и окладистая черная борода, благоухающая мускусом. А также дедовская каракулевая папаха, которую он не снимает даже во время боя. Носит с камуфляжем гордо, напоказ.

– Вставай. – Абдель Азиз достал из чехла нож и перерезал петлю, захлестнувшую ноги Гектора у щиколоток.

Птица все кружит над головой… Это стервятник, привлеченный видом черной крови, лужей растекшейся у кирпичной стены бывшей метеостанции, к которой прибито выпотрошенное окровавленное тело.

– Ты крепче брата. Слышал, как он орал в конце? Это как музыка сфер. И горы откликнулись ему эхом. – Абдель Азиз повел рукой, словно приглашая к новому невиданному зрелищу зеленые склоны вокруг, поросшие лесом, и опустевший аул с заброшенными домами, и снежные вершины далеких гор, среди которых ледяная сияющая Тебулосмта – царица цариц.

Гектор пошевелился. Ноги… они не сломаны. Сломаны ребра и правая рука. На теле нет живого места. Все тело – сплошная рана. Они тащили его на полной скорости по этой горной дороге, где каждый камень сдирал с него кожу. Он медленно согнул ноги в коленях, повернулся на бок. Голова… Она разбита… Но он все еще жив.

– Мы тебя гоняли кругами за твоей колесницей, – насмешливо сообщил Абдель Азиз. – Жаль, развернуться здесь особо негде. Путь короток. Дальше дорога заминирована. Это чтобы ваши федералы не прошли. Ну, поделись с нами, как это, Гектор, когда тебя волокут за колесницей победителей?

– Ты, что ли, победитель? – прошептал Гектор. Он перевернулся, оперся на здоровую руку. И встал. Медленно. Выпрямился.

– В данном конкретном случае получается, что я. Я твой Ахилл. – Абдель Азиз улыбался. – Видишь, я знаю. Я читал. Я не тупой черножопый хачик. Я даже знаю, что сказали по этому поводу Гегель и Аристотель. Но я закрыл свой слух для всей этой вашей ерунды. Для всего этого вашего словесного блуда. Мне нет надобности во всем этом – чуждом и лживом. Я оставил в своей памяти и сердце только одни слова. Одну книгу.

Их окружили боевики. Бородачи с оружием. Целая толпа. Четверо сразу встали позади и по бокам Гектора, как только он с усилием поднялся из дорожной пыли.

– Мы давно хотели на тебя посмотреть. – Абдель Азиз разглядывал его, словно оценивал. – На тебя и твоего брата. Сколько наших вы убили? Сколько наших убил ты? Я посчитал – двенадцать. Заурбек, Ваха… Мовсед… Джарах аль Валид… этих я знал лично. Умар Кутейб – я перед ним преклонялся. Он резал вашим глотки, как овцам. Он рубил ваши головы. Иса, Хамзат… Сулейман, Хаттаб… Он был мне как брат, мы учились в Волгограде вместе с ним. Он взорвал тот троллейбус, нажал на кнопку, когда вышел из него. Саид Эмин… Хункар – Паша… Он учил меня минному делу. Всех их я знал. А ты их всех убил.

– И тебя бы убил.

– Нет. Ты до сих пор не понял. Мы тебя не убьем.

Гектор глянул на него. Глаза его залила кровь. Голова кружилась. Он еле стоял на ногах. Сломанные ребра и рука болели. Он был один против сорока боевиков. Его брат Игорь… Чук умер у него на глазах. Его выпотрошенное растерзанное тело уже облепили черные мухи.

– Брат твой отделался слишком легко и быстро. А он не совершил и половины того, что сделал ты. Все те, кого я сейчас назвал, мои братья по оружию, они не одобрили бы твоей смерти даже в пытках. – Азиз Абдель вздохнул. – Есть ли кара на земле, которой ты достоин за то, что убил тех, кого я любил, с кем я воевал против вас, федералов… собак недорезанных… против всего этого вашего порядка… уклада, образа жизни, который я ненавижу.

Он приблизился к Гектору вплотную и схватил его рукой за подбородок.

– Ненавижу… ненавижу вас всех… ненавижу тебя… ненавижу эту твою долбанную Трою, которую ты…

Гектор левой здоровой рукой ударил его в челюсть. Никто из стоявших рядом с ним боевиков не смог предотвратить этот мощный молниеносный удар.

Азиз Абдель упал в пыль на глазах у всего отряда.

Боевики вскинули автоматы.

– Нет! – крикнул властно Абдель Азиз и вскочил на ноги, как барс. – Не стрелять! Факел. Запалите факел.

Кто-то побежал в здание заброшенной метеостанции за бензином. Намотали на палку старый бушлат, облили бензином, запалили зажигалкой. Боевик держал факел в руках, словно знамя. Четверо боевиков схватили Гектора сзади за руки и за шею.

– Кроме Гектора Троянского, я знаю историю знаменитого полковника Лоуренса Аравийского. Читал его книгу в Каире, купил в книжной лавке – перевод на арабский. – Абдель Азиз снова был спокоен или хотел таковым казаться. Даже пыль не стряхнул с камуфляжа. – Среди прочих вещей, о которых он там пишет – его исповедь о плене у турок. Он опустился в подробностях и самоуничижении до того, что признался, что турки изнасиловали его в тюрьме. Всю последующую жизнь он жил словно в тени своих признаний. Отказался от блестящей военной и дипломатической карьеры… уединялся… Ну, ты, наверное, тоже про него читал… Но на Востоке мы знаем о нем и кое-что еще. Его самоизоляция, его аскеза… это было все потому, что в тюрьме после утех, а может, и перед ними, его оскопили. Превратили в евнуха. Это так принято у нас на востоке. Старая древняя традиция: не просто убить своего злейшего врага. Но отнять у него душу… отнять, уничтожить его «Я».

Абдель Азиз кивнул своим людям:

– Я уважаю старые добрые традиции, Гектор. Ты послужишь нам тем, что ты имеешь, когда мы сейчас все поимеем тебя.

Боевики нагнули Гектора, пригибая его, а он… Он собрал все силы, чтобы… Но подошли еще и еще. Его окружило уже двенадцать боевиков.

Абдель Азиз смотрел. На губах его в надушенной бороде блуждала улыбка. Ноздри раздувались.

…

Потом через какое-то время он кивнул подручному. И тот достал старинный кинжал – бичак из еще дедовских ножен у пояса.

– Можешь терпеть или орать, если будет больно, – разрешил Абдель Азиз Гектору – поверженному в прах у его ног, уже голому. Окровавленному. Закусившему кулак свой так, что зубы…

…

– Переверните его. – Абдель Азиз показал на факел. – Мы сразу, как проведем эту маленькую ампутацию, вставим катетер из походной аптечки, а затем прижжем тебя огнем. Старый дедовский способ. Огонь лучше бинта остановит кровь. Она запечется коркой, словно в мангале. Евнухи, они потом обитали в гаремах… Шары им оставляли. Это делало их гиперстрастными. Они сходили с ума, разбивали себе головы о стены. Здесь нет женщин. Придется нам в продолжении нашей маленькой вечеринки использовать гаремного евнуха. Так что уж ты потерпи, мой хороший, и, пожалуйста, не сдыхай.

Птица над головой…

Уже не стервятник.

Тот улетел, так и не дождавшись падали.

Белый голубь.

Из тех, что гнездятся среди роз и хвои у подножия снеговой Тебулосмты.

Глава 41

Евнухи Империи

– Правда? – очень тихо повторила прокурор Клавдия Порфирьевна Кабанова.

– Да.

Они не узнали голоса Гектора, когда он ответил. Хриплый, искусственно заниженный до глухих, животных нот.

– Рычи, рычи громче, Шерхан бесхвостый. – Кабанова в этот миг и точно походила на волчицу из той старой сказки джунглей. – Ты не представляешь, на что способна мать, потерявшая сына. Твой отец-генерал, когда узнал, что случилось с тобой и братом, заработал инсульт и спятил. Его горе и утраты компенсировали ему особняком в Серебряном Бору и участком. А кто компенсировал мое горе мне?! Ты все приумножил за эти годы. Ты купил и присоединил соседние участки, и теперь у тебя там целое поместье. Когда ничего другого не остается в жизни, на уме лишь стяжательство и жадность. Посмотрите на него. – Кабанова обернулась к Кате. – Он ведь даже не мужик. Он никто. Пустое место. Евнух. В Византии евнухи занимались накоплением богатств империи, но и себя не забывали. Евнухи – скопидомы, которым все мало, мало… мало… У них одна страсть – алчность. Они на все готовы ради денег. Вот и он тоже – евнух нашей новоявленной Империи. И он не единственный, такие, как он, есть еще. А если наши дела на Ближнем Востоке пойдут так, как сейчас, их будет еще больше. Евнухи империи. – Она усмехнулась. – Слыхала я, что в твоей конторе все сплошь гомофобы. Так по мне сто раз лучше быть геем, чем таким, как ты, нулем. У геев, по крайней мере, все на месте.

– Клара Порфирьевна! – Вилли Ригель повысил голос.

– Не сметь меня перебивать, майор. Я здесь обвинитель. А ты, евнух, возненавидел все и всех. Ты возненавидел моего сына. Моего Лесика, потому что у него было все то, чем не обладаешь ты. И это ты его убил. Сначала хотел ограбить, шантажировал его, пытался отнять его имущество. А когда понял, что мой сын, чтобы защититься от твоих вымогательств, раскопал факты из твоего прошлого, которые ты хранил как свою главную тайну, ты его убил. Я сначала думала – за деньги или по приказу твоих командиров в отделе. Но нет. Ты убил моего Лесика, потому что он узнал о тебе все. Все это! – Кабанова стукнула кулаком по папке с документами. – Я обвиняю тебя, Гектор Борщов, в убийстве моего сына. Клянусь, я тебя уничтожу. Ты сядешь в тюрьму за убийство. И пусть даже тебе дадут всего десять – двенадцать лет, но ты каждый день там, за решеткой, будешь проклинать ночь и час, когда убил моего сына, служа проституткой, подстилкой своим сокамерникам-мужикам. Моя бы воля – матери, сына которой ты убил – не тюрьма, не смертная казнь тебе в качестве наказания. Я бы сама тебя снова кастрировала! Рука бы не дрогнула, подонок!

– Клара Порфирьевна, покиньте мой кабинет. – Майор Ригель тоже поднялся.

– Что?!

– Вон отсюда.

– Значит, вот как, майор? Что ж, я сказала все, что хотела. Копии документов оставляю вам. Изучите подробно. Катя, идемте. Нам здесь больше нечего делать. У нас есть темы, которые нам с вами надо обсудить. – Кабанова забрала сумку и повернулась к Кате.

Та осталась сидеть.

– Что же вы? Идемте со мной.

– Клара Порфирьевна, то, что вы сейчас сделали, бесчеловечно, – сказала Катя. – Уходите. Уходите с глаз долой.

– Значит, вы предпочитаете остаться в компании евнуха и дурака-полицейского? – Кабанова усмехнулась. – Вольному воля. Я так понимаю, что наше с вами сотрудничество потерпело крах. Вы все еще в плену иллюзий… Предупреждаю вас обоих, если вы встанете у меня на пути и начнете помогать этому подонку, попытаетесь его отмазать, я и вас уничтожу. Я сотру вас в порошок.

Когда она ушла, Гектор повернулся лицом к стене. Сжал кулаки. С губ его сорвалось что-то подобное вою… стон хриплый, как у раненного насмерть… и голос вновь предательски сорвался на фальцет.

– Катя, оставьте нас тоже, пожалуйста. – Вилли Ригель подошел к нему.

Катя сразу вышла.

– Гек… Гек… обернись… посмотри на меня… я твой друг, Вилли… я здесь с тобой. Я рядом. Поговори со мной.

Вилли Ригель осторожно попытался развернуть его к себе.

– Тихонько… вот так…

Гектор повернулся и сразу резко вскинул к лицу скрещенные руки, как в блокировке при медитации, словно отгораживаясь от мира, закрывая себя наглухо.

– Тихо… тихо, – шептал Вилли Ригель. – Я с тобой… ну взгляни на меня, Гек. Поговори со мной. Если хочешь знать… я не то, чтобы догадался, но…

– Когда? – прошептал Гектор.

– После того как ты о брате сказал, в ночь с этим газом…

– Голос, да? Он всегда меня выдает.

– Голос… и ты не бреешься. Ты шатен темноволосый, а не бреешься. Я тогда в твоем номере в ванной заметил – ничего для бритья у тебя нет.

Гектор опустил руки. В серых глазах – тьма.

– Гормоны вразнос. Я был взрослый парень, когда это случилось, поживший… Внешне я не особо изменился. Но голос не огрубел с годами, остался, как в двадцать пять, даже порой выше. А в остальном… Нет никакой апатии, равнодушия, безразличия, понимаешь? Все мое осталось при мне – желание, сны, фантазии, жажда, память… Нет лишь одного – прибора… Чувства так обострились… Мне два года потребовалось, чтобы восстановить хотя бы форму прежнюю. А затем я… пошел воевать. Насмерть. До конца. Мне еще двенадцать лет понадобилось, чтобы всех их найти. Всех, кто участвовал, и некоторых, которые просто смотрели… Я их убил, Вилли. И куда бы меня ни посылали, куда бы я ни ездил потом, я хотел лишь одного – чтобы убили и меня тоже. Но я выходил сухим из воды. Меня награждали, Вилли! А я хотел лишь пули в сердце!

– Теперь слушай, Гек, что я тебе скажу. – Вилли Ригель приблизил к нему свое лицо, взял его за плечи. – Забудь все, что наболтала эта стерва. Я не встречал никогда в жизни такого сильного, смелого, отважного человека, как ты, такого безбашенного мужика. Настоящего мужика. Кто мужчина из нас, если не ты? Да, конечно, травма… Но не это делает мужчину настоящим мужчиной. Делает дух, стержень, взгляд на мир, доблесть, жертвенность… У тебя все это в избытке. Ты с другими можешь поделиться. А на войне как на войне, ты сам знаешь. Воин не выбирает, куда его ранят… Раны наносит война.

Гектор выпрямился.

– Позови ее, Вилли. Ты ведь хочешь теперь спросить меня про убийства. Я хочу говорить при ней.

– Точно, Гек? Позвать ее?

– Я ее люблю, Вилли.

– Да я понял, братан.

– Я ей никогда, конечно, об этом не скажу. И ты не смей.

– Не скажу. Только ведь она не слепая, Гек…

– Порой мне кажется, что я взорвусь…

Вилли Ригель отпустил его, открыл дверь кабинета. Катя – в коридоре. Он позвал ее назад.

Катя зашла молча, глянула на Гектора. Тьма… тьма в глазах его.

– Ты убил Кабанова? – спросил Вилли Ригель. – Скажи правду. Я пойму.

– Нет. Я его не убивал. Я не убивал Кабанова! Я не встречался с ним тогда, я даже не знал, что он раздобыл все эти бумаги. Надо же… продали меня… наши из отдела продали. – Гектор покачал головой. – Я понимаю, что против обвинений только одно мое слово, что я его не убивал. Если вы мне не верите… Доказать я могу только одним способом… Вилли, дай свой табельный. Один патрон. Я все разом здесь закончу сам, докажу вам. Вы уйдите только.

– Рехнулся!

– Мы верим, Гек!

Вилли Ригель и Катя воскликнули в один голос. Несмотря на драматизм момента, получилось это почти смешно – в горячности и пыле.

– Так, ладно. Ты его не убивал. – Вилли Ригель кивнул. – С этим ясно. Но как быть с аудиозаписью?

– Там все правда. Послушайте сами.

– Ты его шантажируешь? Требуешь долю от доходов мусорозавода?

– Да. – Гектор кивнул.

– На черта тебе все это сдалось? Или снова корпоративное вложение? Дело фирмы?

– Дело фирмы, Вилли. Фирмы, которая меня же и продала с потрохами. – Гектор покачал головой. – А зачем я это делал? Надо же чем-то заняться в жизни? Здесь прокурорша права. Когда нет ничего… никаких перспектив, планов, ни семьи, ни друзей, ни женщины любимой. – Он глянул на тихую Катю. – Ни детей, ни будущего? Когда нет вообще ничего, остается бабло. Как азарт… как спорт, что ли… Я ж не бизмесмен, не предприниматель, я обычный вышибала денег, Вилли.

– И с этим ясно, – подытожил Вилли Ригель. – Теперь о главном. Прокуроша вознамерилась тебя уничтожить.

Гектор молчал.

– Но я ей этого не позволю, Гек, – Вилли Ригель подошел к ноутбуку, выключил видеорегистратор и удалил всю запись. – Катя?

– И я не позволю.

– Значит, теперь мы втроем остались. Минус твой долбанный 66-й отдел и минус прокурорша, – Вилли Ригель протянул Геку руку. – Нам надо найти настоящего убийцу. Нам троим. Ты будешь наш командир.

Гектор крепко сжал его руку. Катя… она глянула на них и протянула Гектору свою руку. Он взял ее, сжал тоже крепко.

– Нет, Вилли, командир наш в этом деле ты, – сказал он. – Лучшего бы я себе и на войне не выбрал.

– Нам надо поднажать, – Вилли Ригель кивнул. – Но сегодня мы все на эмоциях. Надо успокоиться сначала. Знаете что, команда моя… а поехали сейчас в лес на озеро, купим мяса, запалим костер в лесу. Посидим. К черту работу на сегодня. Айда?

– Поехали ко мне домой. В Серебряный Бор, – сказал Гектор. – Все эти годы никаких гостей. Я туда, кроме сиделки и горничной, никого не пускал. Я вас прошу… моих друзей… оказать мне великую честь…

– Ладно. Катя? – Вилли Ригель снова коротко обратился к Кате.

– И я… я тоже поеду с вами.

– Дайте мне пятнадцать минут, я все здесь раскидаю, оставлю за себя начальника кадров за старшего. И Ухова… И в гражданку переоденусь. Сбежим все с работы, поедем к тебе в гости, Гек.

Через четверть часа они садились в «Гелендваген».

– Я сегодня поведу твою крутую немецкую тачку, дай мне порулить. – Вилли улыбнулся и сам сел за руль, Гектор отдал ему ключи. – А ты расслабься, братан. Я тебе покажу, что такое настоящее ралли. Только нам по пути надо за едой заехать в супермаркет, раз у тебя дома одно овощное пюре для отца.

– Я вас с ним познакомлю, – ответил Гектор.

Он посадил Катю сзади. А сам сел на пассажирское рядом с Ригелем. И они отправились в разгар рабочего дня в Серебряный Бор.

Глава 42

Серебряный бор. «Новые дворяне»

По дороге в Серебряный Бор остановились у оптового супермаркета. В торговом зале Гектор сразу загрузил в тележку упаковки немецкого пива, бутылки французского вина и очень дорогого коньяка. Вилли Ригель и Катя набрали еды. Расплатились в складчину.

«Поместье» генерал-полковника Борщова располагалось в лесу недалеко от знаменитого Серебряноборского пляжа, скрываясь за высоченным зеленым забором с массивными воротами. По дороге Гектор позвонил домой и отпустил горничную – «чтобы не мелькала». Особняк оказался приземистым кирпичным строением в два этажа, чем-то похожим на фабричный корпус. Участок, соединенный из трех, и правда был очень большим, но целиком зарос – лес, кустарник. Сюда не приглашали садовников, не заботились о ландшафтном дизайне. В гараже – еще два черных внедорожника и гоночная машина «Порше». Гектор сразу отдал от нее ключи Вилли – покатаешься, братан, потом вернешь.

В холле с высоким потолком их встретила пожилая сиделка. Гектор сказал: «Мы к отцу». И повел их по первому этажу – мимо гостиной с зашторенными окнами и грандиозного генеральского кабинета со стеллажами – в комнату, больше напоминающую больничную палату. Здесь крепко пахло дезинфекцией и старческой мочой. Возле больничной кровати с кронштейнами в инвалидном кресле сидел крупный костистый старик в белесой шерстяной старушечьей кофте, как две капли воды похожей на знаменитый «итальянский вязаный кардиган». На столике рядом с ним – поильник и баночка детского яблочного пюре. Сиделка кормила генерала с ложки.

– Папа, это мои друзья, – сказал Гектор. – Катя и Вилли.

Старик в кресле не шелохнулся, не отреагировал ни на них, ни на сына.

– Он хочет еще пюре, Гектор Игоревич, – сообщила сиделка. – Он любит тертое яблочко.

– Ну, а теперь наверх, в мою берлогу. – Гектор повел их к себе на второй этаж. Продукты они пока оставили внизу в огромной кухне.

«Берлога» представляла из себя пустое пространство, лишенное перегородок. Практически весь второй этаж как лофт. Из мебели – два кожаных дивана и кресла вокруг низкого столика. Большая плазменная панель на стене. А дальше все как в спортзале. Маты, четыре грандиозных силовых тренажера, беговая дорожка. Железный шкаф. Две боксерские груши свисают с потолка. На стене на разной высоте укреплены кожаные подушки – это для отработки ударов ногой в прыжке. Дальше к окну – татами-ринг. Здесь же душевая кабина с эффектом парной бани. И у стены – железная узкая койка с аккуратно свернутым солдатским одеялом. На полу у стен – стопки книг. Катя посмотрела: «Иллиада», «Одиссея», «Семь столпов мудрости» Лоуренса Аравийского.

– Располагайтесь. Будьте как дома, – пригласил Гектор.

– Мы сначала посмотрим фотографии, – ответил на это Вилли Ригель. – Твои с братом. Все. И школьные, и где вы мелкие, и где взрослые… Я часто Лизины фото так смотрю. На душе сразу лучше делается.

Гектор молча достал два затрепанных альбома. Катя и Вилли сели на диван. Катя сняла пиджак от брючного костюма, осталась в черном кашемировом топе без рукавов. Гектор тоже снял пиджак и галстук, расстегнул ворот рубашки. Пододвинул кресло, и они голова к голове начали смотреть фотоснимки. Чук и Гек…

Они все спрашивали его – а это вы где? А это что? Он отвечал сначала очень тихо и скованно, затем как-то расслабился. Много фотографий… какие прекрасные лица близнецов.

Вилли Ригель взял пульт и включил стереосистему. Брайн Ферри, Reason or Rhyme…

Соул – блюз – фокстрот… Вилли Ригель встал, закружил вокруг них в медляке фокстрота – Катя отметила про себя, что Лиза прекрасно научила его танцевать в ночных джаз-клубах.

– Катя? – Он протянул к ней руку.

– Нет, я посижу.

– Гек, тогда ты со мной – на пару.

Гектор медленно встал. И вот они уже вдвоем танцевали этот темный разбойничий пряный фокстрот. Саксофон… ударник… рояль…

– И танго станцуем, Гек.

– Танго давай лучше там, Вилли. – Гектор кивнул в сторону татами. – Кто у нас в спортзал все рвался?

– О! Точно! – воскликнул Вилли Ригель. – Только кроме дедушкиного джаз-оркестра у тебя что-то круче для фона найдется?

Гектор нажал на пульт.

MEIN HERZ BRENNET!

Катя вздрогнула и едва не уронила альбом с фото – Rammstein грянул из стерео.

– Гладиаторы хреновы! – Вилли через голову стащил с себя черную толстовку, обнажаясь, направляясь под «майн херц» к тататами. – Катя, делайте ставки!

Гектор расстегнул рубашку и снял ее. Катя увидела на его теле – накаченном теле атлета – множество шрамов.

И что началось на татами! Такое началось! Катя пару раз за сердце хваталась. Rammstеin гремел!

– Гек, тот приемчик…

– Здесь все дело в прыжке, Вилли…

– Я толстый для такого.

– Ты худой, и мы одного роста, тебе надо больше на гибкость нажимать в тренировках на растяжки. – Гектор показал тот свой знаменитый прием, когда он поверг в прах «смешанного единоборца Балалайкина». Он повалил легко и могучего Вилли Ригеля и вывернул ему руку. И тот сразу застучал по матам татами – все, кранты!

– А теперь ты давай, Вилли. Вот сюда в прыжке мне ногу на бедро и сразу в грудь коленом – и ты меня свалишь…

В следующую секунду Гектор уже лежал, прижатый спиной к матам. Вилли Ригель на нем, однако… Гектор вместе с ним сделал умопомрачительное сальто, выворачиваясь. Сам обвиваясь вкруг него, как удав, сдавливая его руками.

– Шаолинь, да? – Вилли Ригель тяжко дышал.

– Лхаса.

– Гонишь? Нет, серьезно, Гек?

– Есть курсы, тренинги в монастырях. В частном порядке.

– Вот это да!

– Хочешь, поедем вместе. Если твоя Лиза тебя со мной отпустит.

– А вот этому финту меня научишь, Гек?

– Я тебя всему научу, что сам знаю. У тебя фора – возраст, насколько ты меня моложе. – Гектор встал, он контролировал свое дыхание. – Но тебе надо научиться правильно дышать сначала, Вилли.

В следующий миг он сам растянулся на татами – Вилли Ригель дернул его за ногу, словно клещами схватив за щиколотку. И вот он уже на нем и тоже руки выворачивает.

– Коварство какое! Ну все, все… победил меня, германец…

– Нет, это ты весь раунд выиграл. Катя, вы только взгляните на него! Да так, как он, никто не может вообще!

Катя посмотрела в их сторону. Встретилась взглядом с Гектором. Он сразу, как обычно, опустил глаза долу.

– Ну, оттаял немного? – спросил у него Вилли Ригель, – А теперь пора и подзаправиться.

Он снова натянул через голову свою толстовку. Гектор тоже взял со стула серую толстовку с капюшоном. Надел. Они спустились на кухню. Гектор достал гриль. Он неплохо готовил. Вилли Ригель лишь под ногами путался, но всех поучал со своим чисто немецким педантизмом. Катя резала фрукты, делала салат. Они забрали на трех подносах угощение, захватили упаковки с пивом, вино и коньяк и снова вернулись на второй этаж в «берлогу», чтобы не тревожить больного старика-генерала.

Катя с бокалом вина подошла к окну. Сумерки уже, день к закату… Окно берлоги смотрело на лес и какие-то развалины. Катя разглядела старый деревянный дом – дачу в стиле тридцатых с проваленной крышей и разбитыми окнами.

– Гек, что это у вас на участке?

– Бывшая дача Тухачевского. – Он подошел к ней. В руках бокал и бутылка вина. Он ничего не ел. Только пил.

– Серьезно?

– Дача Мосдачтреста, как в Малаховке. Когда присоединил этот участок, не стал ломать ее. – Гектор смотрел на развалины маршальской дачи, потом подлил Кате вина в бокал. – Пусть гниет на моих глазах. Вилли?

– Да, Гек? – Вилли Ригель пил свой «дункель паулайнер» прямо из бутылки, из горла.

– А ты был прав. Не выйдет из нас «нового дворянства». И это все тоже иллюзия… Наследовать фамильное некому. Я как-нибудь потом здесь все подожгу…

– Гек, – тихонько сказала ему Катя.

– Что? – Он смотрел на нее. И не было тьмы в его серых глазах, только печаль.

– Гек, здесь так красиво. Даже страшная дача Мосдачтреста. И сосновый лес…

А потом они снова смотрели фотографии. Слушали дедовский оркестрик. Блюзы, фокстроты… А Вилли Ригель рассказывал им о своем немецком детстве. И о Лизе Оболенской. Про ее книжки – детективы. И рот его при этом не закрывался!

В десять вечера Катя объявила, что ей пора домой – сейчас вызову такси по Яндексу.

– Катя, пожалуйста… останьтесь. – Гек смотрел на нее. – Здесь две комнаты гостевых, вам самая лучшая. Завтра все вместе втроем отсюда вернемся на работу.

Катя заметила, что Вилли Ригель украдкой моргает ей – да, останьтесь!

– Хорошо. Только я пойду спать. А вы допивайте здесь без меня.

– Я вам комнату покажу. – Гектор сорвался с места.

– Когда вернешься, смешаем по-немецки варварски пиво с коньяком, – пообещал ему Вилли Ригель, вертя в руках откупоренную бутылку. – И ты мне расскажешь, если не очень секретно, как ты их всех нашел. И замочил.

И Катя поняла, что речь у них без нее пойдет о мести.

Да, и об убийствах тоже…

О таких, что знать не надо никому, кроме самых близких друзей.

В гостевой комнате – просторной – кровать, комод, все очень стильное.

– У меня дома никогда гостей не водилось. – Гектор распахнул шторы. – Тем более женщин. Но горничная здесь все всегда держит в порядке и убирается. Вид будет лучше из окна – завтра, когда проснетесь, здесь солнце и лес…

Он достал из комода комплект постельного белья – серое, мужское, но отличного качества.