Словно завороженный, всматривался он в видневшееся впереди светлое пятно. Пассажиры передней дрезины тоже оживились. Разобрать конкретные фразы удалось бы с очень большим трудом, хотя расстояние, разделявшее два транспортных средства, составляло всего несколько шагов. Впрочем, Тима не интересовали разговоры. Пытаясь производить как можно меньше шума, он протянул руку к цепочке, приподнял крючок, освобождая проход, осторожно сдвинулся с места. Прыгать с дрезины не стал, сошел очень аккуратно, чтобы не тревожить живущее в тоннеле эхо, отчего-то очень избирательно реагирующее на шум и усиливающее лишь некоторые звуки и отдельные голоса. Под ступней шнурованного ботинка скрипнул мелкий камушек, но никто не обернулся.

Андерс задумался и нахмурился. Столько раз она переделывала стихи так, что смысл менялся кардинально и доброе детское стихотворение превращалось в злую пародию.

Мочевой пузырь уже готов был лопнуть. Андерс вскочил с кровати и побежал в туалет. Стоя над унитазом и наблюдая за желтой струей, он подумал про Элин с ее мокрыми волосами и ужасным лицом… вот она приходит… она приходит за ним.

Шаг, второй… Тим запоздало подумал, что сделал сильнейшую глупость, не вырубив конвоира, когда тот недальновидно повернулся к нему спиной. Удивительно, но мысль оглушить Таракана даже не пришла ему в голову. Видно, сказалась психологическая деформация: люди не воспринимались врагами априори. В метрополитене подобное отношение обещало доставить множество проблем, если не стоить жизни. С монстрами Тим пока еще не встречался, а вот с людьми-тварями – чаще, чем за всю свою сознательную жизнь.

Довольно! Хватит!

Андерс умыл лицо холодной водой. Нет, больше об этом думать он не станет. Никогда. С этим покончено. Теперь у него началась новая жизнь. Он не вернется к старому.

Запоздало на ум пришла мысль, что без оружия он не выживет в метрополитене, с кем бы ни повстречался, но возвращаться было поздно: Тим заприметил во вроде бы прямом и монолитном тоннеле нишу и встал в нее как раз вовремя.

Он был настолько голодным, что, не дожидаясь кофе, сделал себе бутерброд. Выглянув в окно, он увидел, что на заливе полно чаек, но он их больше не боялся.

– Твою мать! – донеслось от покинутой им дрезины. Тотчас вспыхнувший свет – той самой задней фары – разорвал мглу. Тени шмыгнули по норам, затаились, как и сам Тим.

Таракан, продолжая отчаянно ругаться, спрыгнул с дрезины. Эхо подхватило стук подкованных подошв, пролетело с ним по тоннелю и разбилось где-то у «Таганки».

Я не боюсь.

– Прорыв! – первое отчетливо донесшееся до слуха слово породило новый взрыв ругани Таракана.

Андерс съел последний бутерброд и начал рассматривать чаек, летающих в лучах низкого солнца, а потом опускающихся на гладкую поверхность моря.

Со стороны «Комсомольской» застрочили пулеметы. На этот раз – два или три. Похоже, в дело вступили ганзейцы. Воображение тотчас нарисовало алые ручьи на безупречно чистых ступенях перехода на Кольцевую линию, потеки крови на мраморных стенах, горы трупов… много-много, столько Тим, к счастью, ни разу не видел в реальности, но представить мог вполне. Пришлось зажмуриться до разноцветных кругов перед глазами.

Я не боюсь.

Андерс вспоминал все, что его беспокоило. Да, беспокойство и тревога так глубоко вошли в него, что долгое время казались естественным состоянием. Теперь этот страх исчез. Осталось только море, голубое небо, чайки и он сам, выспавшийся и как будто обновленный.

– Бля!.. – донеслось сзади, видимо, со стороны первой дрезины. – Выключи прожектор, удолбок! Сигнал, что ли, подаешь, чтобы стрелять удобнее было?!

Это было замечательно.

Сразу после этого кто-то завизжал, послышались выстрелы, тотчас подхваченные эхом. Понять, кто в кого стрелял и зачем, Тим даже не пытался. Фара, мигнув, наконец-то погасла. Вслед за этим раздался шум мотора, гудок, и дрезина, врубив задний ход, пронеслась мимо – значит, по крайней мере машинист остался жив и выполнял основную свою задачу: спасал драгоценный транспорт.

Он отвернулся от окна и увидел бусинки, разложенные на столе.

Я выкладывал узор, пока спал…

Перед глазами перестали скакать световые зайчики, и Тим наконец разглядел то, что искал: технический тоннель, оканчивающийся лестницей, ведущей наверх. Туда ему и надо! О том, чтобы вернуться, затеряться среди пассажиров первой дрезины, возможно, разжиться оружием, не могло быть и речи. Во-первых, людей было немного, и скорее всего, они друг друга хорошо знали (в поселке, по крайней мере, дела обстояли именно так, вряд ли здесь иначе). Во-вторых, никаких документов ему не выдали. Скорее всего, его посчитают беженцем с Красной Линии и расстреляют, не разбираясь, или выдадут «обратно». Может, Немчинов, повествуя о коммунистическом режиме метрополитена, и сгущал краски, но Тима совершенно не тянуло проверять, как обстояли дела на самом деле. Ганзейцы защищали тот образ жизни, который для себя избрали, а красные пытались не пустить на цивилизованные станции своих ошалевших от голода и беспросветной жизни людей. Искать у таких поддержки Тим точно не собирался.

Голубые бусины перемежались с белыми.

– Как вы еще не истребили друг друга? – шипел он сквозь зубы, протискиваясь в какой-то совсем уж узкий лаз, возможно, даже не человеком сделанный. Но сейчас ему было наплевать: главное – отдалиться от «Комсомольской», а там уже он спокойно подумает обо всем. Ну… как-нибудь подумает.

Положение, конечно, было аховое: неясно, где он находился, непонятно было, как выйти хотя бы к той же «Маяковской», даже наверх не выбраться – разве лишь для осуществления самоубийства путем получения в одночасье дозы радиации, несовместимой с жизнью.

Он стоял и смотрел на непонятные изображения, и у него уже начали появляться какие — то мысли, но тут его взгляд упал на листок бумаги с запиской:

– Кстати, а куда ведет эта лестница? – спросил он у самого себя, нащупав рукой холодные перила. – Уж не в город ли наверху?

«Анна — Грета и я приглашаем тебя на нашу свадьбу. Венчание состоится в Нотене, в ближайшее воскресенье, в два часа дня. Симон».

– Ко мне! Ко мне, милый… – внезапно прозвучало у самого уха, в лицо пахнуло гнилостным, сладковатым смрадом. Тим дернулся, но не успел ничего предпринять: перед глазами полыхнуло, а затем его швырнуло во мрак.

Дальше был постскриптум. Прочитав его, Андерс раздраженно хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Вот идиот! Ну конечно!

Глава 12

Он не мог понять, как он не увидел этого сам.

Небо – серое, завешенное тучами, в которых путался белый солнечный диск – занимало половину, если не больше, представшего перед Тимом пространства. Справа и слева стояли голые чахлые деревца и кусты. Горизонт закрывали бледно-оранжевые коробки кирпичных строений, а посреди площади стрелой уходил вверх круглый столб с крылатой человеческой фигурой на вершине.

«Это не морская карта?» — вот что приписал Симон внизу.

Стояла ранняя весна, на газонах лежал неопрятный талый снег. Мимо, едва не сбив с ног, промчался мальчуган в желтом комбинезоне на сиреневом самокате. Шедшая за ним женщина в зеленом пуховике коротко извинилась за сына и поцокала каблуками дальше.

Действительно, синие бусины изображали море, большое белое пятно в центре был Думаре, а пятно поменьше — Ховастен. Да, хватало и погрешностей, но все — таки ему следовало и самому догадаться, что это план местности, ведь очертания Думаре узнавались безошибочно.

Тим огляделся. Он вовсе не был одинок. Везде ходили люди, по дороге вдалеке мчались автомобили. При этом он ведь помнил, что жизнь на поверхности невозможна. По крайней мере сейчас. Конечно, со временем радиационный фон понизится. Колодезов упоминал про Чернобыль, пострадавший от взрыва на атомной электростанции и мощнейшего выброса.

Это было как откровение. Наконец — то все части головоломки сложились вместе. Андерс почувствовал, как у него закружилась голова. Он вскочил и захлопал в ладоши, но тут же остановился и начал пристально рассматривать бусины.

«Там вполне можно было находиться без костюмов химзащиты, главное, загрязненную воду не пить и всякие плоды-грибы не есть», – говорил он.

Вот — перед ним морская карта. И что дальше?

Конечно, выброс – одно, а бомбардировка – другое, но за столько лет люди смирились с неизбежным. Радиация пугала, но не настолько, чтобы трястись от страха, не подниматься на поверхность и не приносить оттуда вещи, способные сделать жизнь проще.

Тим заозирался. Мальчуган, заложивший очередной круг возле памятного знака, помахал ему рукой, словно старому знакомому.

На узоре были обозначены Думаре, Каттхольмен и Ховастен. Где — то с краю прилепился Лединге.

– В каком городе я нахожусь? – почему-то он был уверен, что не в Москве. В столице Тим не ходил по поверхности, а здесь все казалось смутно знакомым. Дома так и вовсе рождали ощущение ностальгии и застарелой сладкой боли. Почему?..

И что?

Додумать он не успел.

– Эк тебя угораздило, – усмехнулся седой длинноволосый старик с молодыми черными глазами, блестящими из-под кустистых бровей. – Пить меньше надо.

Ну, вот есть рисунок, карта, которая выглядит как обычная бумажная карта, только грубее выполнена, как будто бы неуверенной рукой. Что значит эта карта?

– Это точно, – согласился Тим, внимательно рассматривая его. Одет старик был иначе, чем окружающие, слишком легко для такой погоды: в кожаный длинный плащ и высокие щегольские сапоги. Из распахнутого ворота выглядывала черная шелковая сорочка. В руках он держал извилистую сучковатую палку.

— Зачем тебе эта карта?

Более всего при взгляде на него хотелось потрясти головой – авось пропадет, – но Тим, разумеется, сдержался.

Андерс с трудом поборол желание разбросать бусины по столу.

– Ты в… – слово кануло в резком порыве ветра, налетевшего на них сбоку, засвистевшего в ушах, развеявшего лохмы старика, достигающие едва ли не пояса. Странно, что при наличии подобной «гривы» тот не носил ни бороды, ни усов.

Он присел на стул. Внезапный порыв гнева прошел, как его и не бывало. Так было с Майей — она внезапно начинала совершенно неоправданно на что — то злиться. Как на свои носочки в день, когда она пропала. А сейчас она сердится на эту головоломку, используя Андерса.

– А?..

Нет. Да.

– Глухая тетеря, – фыркнул старик и ударил по асфальту, только уже не палкой, а изящной черной тростью.

Тим вздрогнул. Расправляющая крылья птица, служившая набалдашником, сверкнула синим камнем в глазнице, а под задравшимся рукавом мелькнула часть татуировки. Он не разглядел точно, но не сомневался, что увидит змею, впившуюся зубами в собственный хвост.

Он снова склонился над бусинами. Неужели это на самом деле сделала Майя? Как — то раз он показал ей морскую карту, но вряд ли она сама справилась бы с такой задачей.

– Ты заблудился в сновидениях, – произнес старик совершенно иным, сильным, звучным, глубоким и молодым голосом.

На самом деле только он мог сделать эту карту. Конечно, он сам сделал ее, сам того не ведая, а она…

Тим поднял взгляд. Собеседник не сутулился больше, выпрямился, расправив широкие плечи, волосы почернели, морщины стали менее заметны, только взгляд остался прежним – цепким, уверенным, вызывающим, с ироничными искорками, сияющими в самой глубине.

– Значит… катаклизм, поселок, Московский метрополитен… – все это лишь сон? – спросил Тим и с облегчением выдохнул, поверив. С плеч рухнула тяжесть, сравнимая с гранитной плитой.

Он подпер лицо руками.

Одна рука не ведает, что творит другая.

– Что есть жизнь, если не очередное видение: сон, в котором пребывает человек при переходе из прошлого в будущее? – поинтересовался «старик» и рассмеялся каркающим смехом.

Если она хочет с ним общаться, то к чему все эти сложности? Почему бы просто не сложить из бусин слово?

При подобном голосе смех у него попросту не мог быть таким, и через пару мгновений Тим понял, что спутал. С гнусавым карканьем на плечо к нему села черная птица.

Да потому что…

Андерс громко ахнул. Как он мог забыть?

Тим вздрогнул и открыл глаза.

Майя так любила играть в прятки. Она очень хорошо пряталась. И сейчас она могла спрятаться так, чтобы ее никто не нашел. Раньше когда она пряталась, то всегда сидела в своем укрытии до последнего. Родители могли кричать и звать ее, объяснять, что игра окончена, но она продолжала прятаться. Ее надо искать, объясняла она. На то это и прятки.

В углу скорее пещеры, нежели технического помещения, которым это место когда-то являлось, скрипел-трещал костер, отбрасывая желто-красные, а иногда и зеленые отблески на стены. Поставленные вдоль них словно напоказ самодельные ножи и топоры зловеще посверкивали. В непосредственной близости от лица Тима, лежавшего на боку, скалился голый человеческий череп. Правая глазница вдруг блеснула, из пустоты вылез черный крупный жук, пошевелил усами и пополз по белой скуле. Тим шарахнулся в сторону, с трудом сдерживая отвращение.

И теперь у нее хватит терпения. Она сможет сидеть в своем укрытии сколь угодно долго. Она надежно спрятана от тех, кто хочет найти ее. Но бесконечно ждать она не захочет.

Андерс налил в чашку кофе и начал пить маленькими глотками. Горячая жидкость обжигала нёбо и горло. В голове продолжала крутиться какая — то неясная мысль.

Скрипнуло – он неудачно наткнулся на что-то, немедленно впившееся в бедро, – осколок кости. Они валялись, раскиданные по полу, собранные кучками у костра. Нос забивала сладковатая вонь разложившейся плоти и мочи. Видимо, хозяин данного места не стеснялся мочиться здесь же. Территорию помечал, что ли? Хорошо хоть, испражнялся в другом месте: примешайся к уже витающим здесь «ароматам» еще и запах дерьма, Тима просто вывернуло бы наизнанку.

Затем он перевел взгляд на море, небо, чаек.

Если бы не оружие, он решил бы, будто попал в логово хищного монстра или мутанта. Впрочем, монстр вполне мог просто коллекционировать «человеческие безделушки». Но стало бы неразумное чудище его связывать и разводить огонь?

Все — таки интересно, что этим хотела сказать Майя. Да, это прятки, игра, в которую она играет, и ждет, чтобы ее нашли.

Андерс принес на кухню карту архипелага и стал сравнивать его с головоломкой Майи. В основном пропорции соблюдены правильно. Существовали некоторые различия, но в целом карта и узор бусинок совпадали.

Воображение настойчиво рисовало образ обезьянообразного человека – вроде питекантропа. Тим смутно помнил, что данный ископаемый подвид людей считался промежуточным звеном эволюции между австралопитеками и неандертальцами. Кто ж знает, могла ли эволюция повернуть вспять, вернувшись к вымершим когда-то видам? Возможно, в новых условиях им снова дан шанс.

Андерс протер глаза. Когда он снова посмотрел на карту, то увидел совершенно ясно, в чем было отличие.

В мыслях его уже многократно сожрали живьем, медленно поджарили и расчленили на куски, а еще разжевали, облили кислотой, вскрыли грудную клетку, вытащив органы, вспороли живот и выкололи глаза. Говоря, что первейший враг человека – его собственный мозг, Немчинов точно был прав. Многое бы сейчас Тим отдал за то, чтобы перестать размышлять о всякой ерунде и придумать план спасения. Увы, не получалось.

Он наклонился. На Ховастене был отмечен узкий проход.

Пришедший перед самым пробуждением сон он запомнил очень четко, вплоть до малейших деталей, но перед ним ведь были и другие. В бредовых видениях, вызванных ударом, он беседовал и спорил о чем-то с Витасом, почему-то ставшим на удивление красноречивым, но запомнил немногое. Вроде бы мутант пытался распекать за побег, а Тим посылал его подальше. Затылок ломило и тянуло, если скосить взгляд, на ткани в районе ключицы виднелась кровь, но никаких признаков сотрясения мозга не было. То ли голова у Тима оказалась крепкой, то ли рука у нападавшего соскользнула, то ли адреналин все еще блуждал в крови, подавляя неприятные ощущения.

Что это значит? Означает ли это что — нибудь?

Лежать на одном месте вскоре надоело. Запястья, скрученные за спиной проволокой, пощипывало: видно, пока находился без сознания, Тим метался и рассадил их. Ноги тоже оказались спутаны, но, не иначе разнообразия ради, старым тряпьем, наверняка оставшимся от тех несчастных, кого уже сожрали. Затекла шея, ломило поясницу. Пленник попытался сесть, и ему, к вящей радости, это удалось, пусть и не так легко, как хотелось бы. Позвоночник прострелило болью, перед глазами помутнело, голова пошла кругом, однако не прошло и минуты, как все вернулось в норму. Теперь бы еще освободиться.

Андерс достал из кухонного стола фотографии, сделанные в тот, последний день. Он сосредоточил все свое внимание на лице Майи, ее выражении. Куда, на что она смотрит? Андерс не сводил взгляд с фотографий.

Он пошевелил ногами, восстанавливая кровообращение, а заодно проверяя «веревки» на прочность. Вроде даже ощутил треск поддавшейся ткани, а потом в уши втекло сиплое шипение, распространившееся ознобом по телу. Тим замер, обернулся на звук и вздрогнул. Из темноты за ним следили две пары ярко-оранжевых глаз с круглыми провалами в центре – должно быть, там располагались зрачки.

Папа, что это такое?

«Круглые. Значит, не рептилия», – возникло в мыслях и почему-то успокоило, хотя, казалось бы, есть ли разница, в желудке какого хищника оказаться.

Андерс посмотрел в окно. Стая чаек сидела на воде в заливе. Небо чистое и светлое.

«У человека всегда имеется как минимум два выхода, даже если его съедят», – прозвучал в голове насмешливый баритон Кая.



«Шизофрения на марше», – фыркнул про себя Тим.

Через десять минут он уже надел куртку, вышел из дома и побежал на причал. Температура упала на несколько градусов, и было холодно — около нуля, но после того, как Андерс раз двадцать рванул стартер, он согрелся.

Пронзительные глаза мигнули – вначале одна пара, потом другая. Послышался скрип, и воображение тотчас подбросило очередную картинку – скребущие по гравию (а может, и по костям) длинные, загнутые и острые, будто лезвия, когти.

Ему казалось, что уж на этот — то раз он все проверил: и смазку, и свечи зажигания. Но двигатель все равно упрямо не хотел заводиться.

Тим громко выругался, помянув волкодлаков, а заодно и столицу с ее поехавшими мозгами жителями. Удивительно, но помогло: существо перестало скрестись, издавать звуки и даже глаза прикрыло или отвернулось. Минута ползла за минутой. Оранжевые зенки снова зажглись на третьей (Тим считал по ударам собственного сердца), зверь из темноты продолжал сверлить его взглядом, но не приближался.

— Ну же!

Он дергал еще и еще, чувствуя, как душу наполняет отчаяние. Он кричал в бессилии:

«Детеныши? Ждут, когда придет мамаша и прикончит слишком крупную добычу?» – в пользу полуразумности существа говорило не только наличие костра и сложенные трофеи. У противоположной стены валялось нечто, напоминающее старый, порванный матрас. В углу обнаружилась стопка толстых томов в черных переплетах, а на метровой высоте от пола на ржавом гвозде висел крест выдающихся размеров, сколоченный из пары темных, наполовину сгнивших досок. Тим видел крестики на шеях у некоторых поселян – в прошлом религиозный символ, а сейчас, скорее, дань ушедшей традиции или оберег для привлечения удачи. Помнится, старушка Аполлинария Матвеевна, которую все звали просто баба Поля, хотела и Тиму навесить подобный, но Колодезов запретил, произнеся: «Вырастет, сам решит, а заочно в свою веру мальчонку обратить не позволю». Очень часто впоследствии Тим хотел поблагодарить его за эти слова, но так и не удосужился.

— Ну? Ну?

Дядька отказывался верить во всякую мистическую чушь, но считал, что нельзя заигрывать даже с вымышленной ерундой, поскольку за все и всегда рано или поздно придется расплачиваться. Тим с ним был полностью солидарен в этом. Он вообще не понимал, почему люди так стремятся просить защиты и спасения у кого-то невидимого. Твоя жизнь – тебе и вертеться, а если уж и уповать на помощь, то точно не в том, чтобы потяжелее набить живот или охмурить приглянувшуюся девчонку.

Андерс снова дернул шнур изо всех сил. Веревка порвалась, и он упал назад, сильно ударившись о твердую землю.

Только спустя несколько минут парень понял, почему знак ушедшей религии никак не отпускает внимания. Сколачивая его, неизвестный ошибся, поместив нижнюю перекладину не столь высоко, как следовало: крест вышел перевернутым. Это могло как свидетельствовать о чем-то важном, так и не означать ничего: ну, ошибся монстр – с кем не бывает? Однако Тим все никак не мог отвести взгляд от темных досок. Смотрел-смотрел… да и снова заснул, позабыв о наблюдающем за ним из темноты зверем – раз не сожрал раньше, значит, и теперь не сможет.

В глазах вспыхнули красные огни, и едва он смог подняться на ноги, как взял мотор, подступил к кромке воды и швырнул двигатель так далеко, как только мог.

Очередной сон ему не понравился. Тим находился на краю ямы, в которой копошились бледные голые тела – и не понять, люди или черви. Вонь здесь была всеобъемлющей, щелкали кнуты, а воздух гудел то ли от стона, то ли от своеобразной молитвы.

Несколько чаек около пристани испуганно взмыли в воздух, когда мотор упал в воду и камнем пошел на дно. Андерс тяжело дышал:

«По полю черному Антихрист идет, бесову секиру в руке несет, секирою тои он бож люд повергает, души его отцу своему отправляет, кто ему дорогу преграждает, никого не щадит, смертно гнобит, а кто ему путь расчищает, того щедро одаряет. Имя ему Ирод Бес, да не простои он повес, а сын Сатанини да мати Иродианин. Нима!» – вплыло в уши настолько отчетливо, что Тим дернулся и проснулся.

— Ну что, ты думал, я не смогу?

Появление хозяина пещеры он едва не пропустил. Тот шаркал ногами, кряхтел и бубнил себе под нос одно и то же. Одетый в серую робу, подпоясанный порванными штанами, он оказался человеком, и подобное пугало значительно сильнее, чем если бы он являлся зверем или мутантом. С другой стороны, с ним можно было попытаться договориться. Наверное.

Чайки снова опустились на воду. Казалось, они смотрят на Андерса с легкой насмешкой.

Тим пока не выдавал себя, исподволь наблюдая за сумасшедшим. Человеческой речью он владел, но насколько хорошо? В том, что выжил он за счет каннибализма, сомнений не возникало, однако оставался первостепенный вопрос: убивал ли он сам или питался трупами?

Когда он очнулся, то понял, что поступил не самым умным образом. Что, если в моторе была какая — то совсем простая неисправность, с которой легко справились бы мужчины из деревни. А он совершил неверный поступок, он все сделал неправильно. Теперь ему надо как можно скорее найти укромное место и затаиться, чтобы никто его не нашел.

Хозяин подошел к выставленному у стены оружию, взял в руки топор, пальцем проверил заточку и осклабился, протянув:

Надо спрятаться! Андерс бросился к поленнице.

– Ы-ыы… – видимо, остался доволен.

Быстрее, быстрее! Пока кто — то не пришел и не увидел, где я прячусь!

– У-уу… – подойдя к костру и протягивая к нему руки, вновь принялся четко и выразительно читать молитву своему божеству.

Он старательно оглядывался, пытаясь найти место, где бы спрятаться получше, как тут вдруг его голову пронзила мысль.

Что я делаю?

Пауза затягивалась. Тим уже собирался окликнуть его, когда сумасшедший замер на пару секунд, а затем выпрямился, оперся о стену одной рукой, вторую упер в бок и, прямо глядя на перевернутый крест, заговорил:

Что он делал? И он ли это делал? И тогда Андерс обхватил себя руками и тихо сказал сам себе:

– Да знаю я. Знаю. Тебе – сердце и череп, мне – все остальное. Сердце должно биться.

— Все хорошо. Все хорошо, милая, все просто замечательно. Никакой опасности нет. Я не сержусь. И никто на тебя на сердится.

На самом деле? На самом деле никто ни на кого не сердится?

«Значит, не трупоед», – Тим пока не определил, как к этому относиться, но предельно ясно понял, что стоит повременить с окликом. Есть ли вообще смысл заговаривать зубы убийце и каннибалу? Вряд ли он видит в жертве нечто большее, нежели еду. Можно попытаться использовать фактор внезапности, жаль, он не сумел освободить хотя бы ноги, но если ударить, когда сумасшедший склонится над ним…

— Да, да. Конечно. Просто поверь мне. Это мотор был старый и глупый, он никак не хотел заводиться.

Нет, дальше про мотор не надо, иначе станет слишком грустно.

– Да знаю я. Знаю. В спину метит, твареныш человечий, месть задумал…

Нет, это не голос Майи слышал он внутри себя, это были его собственные мысли и чувства.

Пленник стиснул зубы, в запястья впилась проволока, ткань чуть поддалась, когда он напряг мышцы и попробовал шевельнуть ногами.

Господи, это сведет меня с ума. В море шумели волны, на улице дул сильный ветер. Где — то вдали слышались возмущенные женские голоса. Что там за люди, подумал Андерс. Сначала он хотел пойти и выяснить, но потом решил, что это совершенно не его дело.

– Бойся меня! – взвыл каннибал, разворачиваясь и прожигая Тима мутным взглядом из одной уцелевшей глазницы. Второй глаз не просто вытек, на его месте блестел блеклый розоватый камень с черным знаком перевернутого креста. – Человечишка! Вой от страха! Пади ниц, ибо ты падаль и моя еда!

Андерс взял себя в руки и пошел к дому Симона. В свое время тот сказал, что Андерс может брать его лодку в любое время — когда захочет. Теперь настала пора воспользоваться столь щедрым предложением. Теперь он точно знал, куда надо плыть.

– Вот уж чего не хватало, – буркнул Тим.

Злые дети

Почему-то страх полностью оставил его, стоило каннибалу заговорить. Разумеется, парень осознавал, в какой переплет угодил: сумасшедший мог убить его в любой момент. Однако что же теперь, действительно молить его о пощаде? Все равно что попробовать уговорить волкодлака не нападать.

На Думаре — всего семь детей. Все они учатся в школе — от первого до шестого класса. Семь детей, которые без пятнадцати восемь каждое утро стоят на пристани и ждут паром до Нотена. Они едут в школу. Взрослые и старшеклассники уезжают раньше, чтобы успеть в школу в Родманбю или на работу в Нортелье.

Несмотря на то что дети разного возраста — от Мортена до Эммы, которые ходят в первый класс, до Арвида из шестого — они очень дружат. Младшие всегда дожидаются старших, а затем они едут все вместе, и старшие присматривают, чтобы все было в порядке.

– Не боишься?.. – понизив голос до шепота, спросил каннибал.

То же самое и в школе. Если какого — то маленького жителя Думаре дразнят или обижают в школе, старший друг непременно вступится за него.

– Нет.

Как бы то ни было, они одна компания, и они знали об этом. Их было семеро, и они были с Думаре.

– Знай же, несчастный, что я демон, вышедший из глубин ада, дабы поглотить неупокоенные души! – закричал безумец, но голос не отразился от стен, даже для эха этот субъект не представлял ни малейшего интереса. Впрочем, пленник вполне понимал почему: эху тоже стало скучно. В метрополитене Тиму снились очень яркие и странные сны, он видел так много и сталкивался с таким, в сравнении с чем сумасшедший каннибал, извративший старую религию на свой лад, выглядел неумелым паяцем, пусть и оставался опасным убийцей, способным не только прервать его жизнь, но и изрядно поизмываться в процессе.

Этим утром резко похолодало, и детей одели тепло. Эмма и Мортен шли в комбинезонах, Мария из пятого класса надела длинный шарф и вязаную шапку.

Видимо, пренебрежение слишком явно отразилось на лице парня, поскольку каннибал присел на корточки, придвинулся поближе и изрек:

Арвид стоял, дрожа от холода. Он надел кожаную куртку своего деда. Его дед работал рыбаком и был равнодушен как к холоду, так и к теплу. Он доставал сеть голыми руками и тушил сигарету пальцами. Он умер от рака всего несколько месяцев назад. Арвид его очень любил и потому носил его куртку в любую погоду.

– После смерти ты будешь гореть в гиене огненной!

На пристани стояло шестеро детей. Седьмая до сих пор не подошла — София Бергвалль, дочь Ларса и Лины. В то утро она опоздала, хотя обычно всегда приходила вовремя.



Тим фыркнул, не сдержавшись. Видимо, нервное напряжение все же давало о себе знать, готовое вырваться со смехом, – много лучше, чем паника.

Мария нетерпеливо поглядывала на дорогу. Хоть и на год моложе, София была лучшей подругой Марии с тех самых пор, как они ходили в садик. Мария скучала без Софии. Она повернулась в сторону моря и увидела, что паром приближается. Странно, София никогда раньше не опаздывала. Мария повернулась и увидела, что София спускается к пристани.

– Геенне, – поправил он. – Гиена – животное, питающееся падалью, совсем как ты.

Мария замахала рукой, но лучшая подруга, казалось, не видела ее. Она была очень серьезной и легко одетой. Мария знала, что случилось с ее отцом Ларсом за день до того. Она подумала, что София переживает, и была готова поддержать подругу.

Каннибал отшатнулся, подавшись назад, не удержался, плюхнулся, широко разбросав ноги в стороны, продемонстрировав наготу, и тоненько, противно заскулил. К сожалению, в себя он пришел быстро, встал на колени и потянулся к топору, который успел выронить.

София спустилась на пристань и, даже не поздоровавшись, пошла и встала на самом краю, глядя на чаек.

– И не тряси у меня перед носом причиндалами, я точно не по этой части, – зло выплюнул Тим.

— София, что такое? Что с тобой? — Мария положила ей руку на плечо, но София только фыркнула и отвернулась.

Рука, уже было потянувшаяся к рукоятке, замерла на половине пути, каннибал обернулся на него и широко заулыбался:

Мария внимательнее посмотрела на ее наряд. Мать Софии всегда заботилась о том, чтобы София была одета как подобает, но сегодня на ней не было даже шапки и перчаток, лишь тонкая куртка с капюшоном, которые едва ли защищали от ветра.

– А если я проверю?..

В груди Марии что — то сжалось. Хоть она и была маленькой, ее душа чутко реагировала на страдания других. Она сняла с себя шарф и стала обматывать его вокруг шеи Софии:



— Ты замерзнешь, ведь…

Слова «очень холодно» застыли у нее на губах, когда София обернулась. Она выглядела такой сердитой, что Мария выронила шарф.

Он снова приблизился, но в этот раз Тим уже был готов. Подобравшись, он подтянул колени к груди, а потом разогнул так резко, как сумел. В ступни ударило грузное и обрюзгшее. Его протащило по полу, плечи уперлись в стену, а в затылке снова заныло, однако каннибал вновь рухнул на задницу и завизжал-заорал: Тим попал по самому чувствительному месту.

— Не дотрагивайся до меня! — прошипела София.

Мария подняла руки, защищаясь, но прежде, чем она успела что — то сказать, София крепко схватила ее за куртку и резко дернула.

Тряпки все же разорвались, ноги обрели свободу, и встать вполне получилось, но на том все и закончилось. Каннибал, превозмогая боль и по-прежнему не подбирая слюни, текущие по подбородку, поднялся на ноги и схватил топор.



Арвид стоял и смотрел на воду. Он услышал крик Марии, но подумал, что это обычные девчоночьи шутки. Так он думал, пока не раздался всплеск.

– Это тебе не нож: фиг выбьешь. Впрочем, молодец, – услышал Тим. Вначале он думал, что знакомый голос опять прозвучал у него в голове, однако каннибал вдруг заозирался и даже опустил свое оружие. На лице сменилось с десяток выражений, и не все они поддавались определению: удивление, ненависть, страх, какая-то детская обида и, наконец, радость узнавания.

Арвид обернулся и увидел, как София схватила Эмму за комбинезон. Эмме удалось вырваться, и тогда София вцепилась в малыша Мортена, подтащила его к краю мостков и толкнула в воду. Паром был метрах в пятидесяти от причала.

А где же Мария?

– Хозяин… – пробормотал умалишенный с надеждой. – Ты явился?..

София стояла оскалившись.

– Тамбовский волк тебе хозяин, – пришел ответ.

Арвид подбежал к краю мостков. Он сразу увидел: паром еще слишком далеко, чтобы Рогер успел помочь Мортену, который барахтался в своем синем комбинезоне на волнах.

В следующий миг голова каннибала неестественно дернулась, а сам он отлетел в сторону, врезался в стену и осел возле нее грудой нелепого темного тряпья. Тим застыл на месте, не понимая, откуда произвели выстрел и почему он не услышал ничего.

Арвид заколебался. Ему было только тринадцать лет, а вода — нулевой температуры.

Дед. Дед. Что бы он сделал в такой ситуации?

– Привет, – одетый в черную кожу мужчина ловко спрыгнул на пол. – Там лаз, – пояснил он, указывая наверх. – Узкий, но для меня – в самый раз, даже винтовку расчехлять не потребовалось, хотя из пистолета я, конечно, стреляю гораздо хуже, – и он продемонстрировал очень небольшой ствол, легко помещающийся в карман куртки.

Арвид рывком стащил с себя куртку и сделал глубокий вздох. Обернувшись, он увидел, что София смотрит на него безумными глазами. Мотнув головой, он бросился в воду.

Ледяная вода обожгла его. Он заметил, что паром находится примерно в десяти метрах, и тут увидел перед собой синий комбинезон.

Тим кивнул. Он понимал, что нужно отвечать, но ничего не мог поделать с напавшим на него онемением. Слишком быстро все произошло, слишком внезапно. Адреналин все еще зашкаливал, сердце заполошно колотилось в груди, а мышцы покалывало. Он видел труп, но пока не осознавал, что все закончилось. Тело требовало движения, пальцы сжимались в кулаки сами собой, а запястья ныли.

Поднырнув под Мортена, Арвид стал выталкивать его к поверхности воды. В ушах стоял рев парома, дыхание перехватывало.

– Аутентичненькая такая декорация… к быту пещерного человека, – фыркнул спаситель, разглядывая «пещеру», прошел к расставленным трофеям, присел на корточки и принялся рассматривать, склонив голову набок, но ни до чего не дотрагиваясь. – Арсенал маньяка, – наконец, заключил он, поднимаясь. – Чего-нибудь подобного, признаться, и ожидал.

Комбинезон Мортена весь пропитался водой и тянул их обоих вниз. Арвид старался толкать его ближе к причалу. И тут он увидел в воде еще один неясный силуэт.

Мария…

Руки не слушались его больше, пальцы онемели и не двигались. Нет, девчонку ему не вытащить.

Тим смотрел на него во все глаза. Кай! Перед парнем стоял именно он – мягкий красивый баритон, звучащий в мыслях и странных снах, просто не позволил бы ошибиться. Тот самый человек, из-за которого он разругался с Колодезовым и пошел в Москву. Кай! Порой начинало казаться, будто Тим выдумал его, а Немчинов просто услышал непривычное имя, произнесенное в бреду, и решил использовать. Однако не говорить же об этом сейчас? Спаситель примет его за сумасшедшего и уйдет, а оставаться здесь в одиночестве отчаянно не хотелось.

Сверху протянули багор, но он никак не мог ухватиться за него застывшими руками. Наконец ему удалось зацепить крючок за воротник рубашки.

Оказавшись на берегу, он бессильно откинулся назад. Он увидел, что Марию успели вытащить и без него. Она была уже на причале и смотрела на него широко открытыми глазами. Лицо у нее было белое как бумага, в глазах сквозил ужас.

Кто — то коснулся его плеча:

Помнится, во сне Тим так и не сумел разглядеть этого человека. Да и теперь скудное освещение не позволяло рассмотреть подробностей, составить однозначное представление о том, кто находится рядом. Вроде бы сложился в голове образ, но вот Кай поворачивает голову, отблески костра падают иначе, а тени выявляют слегка иные черты.

— Арвид. Арвид. Отпусти. Отпусти его. Ты слышишь меня?

Не молодой и не старый: наверное, ему между тридцатью пятью и сорока годами. Ярко выраженных морщин нет, только когда хмурится, возникают две параллельные вертикальные между бровей. Темные с проседью волосы едва касаются плеч. Хищное, но в то же время привлекательное узкое лицо с острым подбородком. Прямой нос. Внимательные светло-карие, практически желтые, крупные глаза – такие еще принято называть глубокими. Взгляд пронизывающий, будто тотчас забрался под кожу и, добравшись до души, принялся выворачивать ее наизнанку. Замершая на губах ироничная улыбка. Черная плотная куртка, под ней черная же футболка. Молния расстегнута до половины, на голой шее поблескивает витая цепочка из серебристого металла.

Рогер мягко потянул его правую руку, которой Арвид по — прежнему держал Мортена. Арвид тяжело сглотнул и прошептал:

— Я не могу.

Тим опустил взгляд, вспомнив самое важное – знак, наверняка отличающий его Кая, выдуманного или действительно существующего, ходящего по снам, словно у себя дома, от Кая этого, спасшего от каннибала. Не окажись татуировки, Тим разочаровался бы, но одновременно с этим сумел бы отмахнуться от преследующей его мистики – того, во что раньше не верил, а теперь уже и не знал, как следует воспринимать.

Он посмотрел на Мортена. Рот мальчика двигался, будто он пытался что — то сказать. Из груди вырывался надсадный кашель. Он был жив. Рогер с усилием оторвал руку Арвида от Мортена.

Разочаровываться не пришлось. Запястье левой руки – худое, но сильное – обвивала татуировка в виде змеи, кусающей собственный хвост. Уроборос – древний символ, о значении которого можно лишь догадываться, пришедший из столь давних времен, что голова шла кругом от одной лишь попытки осознать его.

На пристани послышались крики, и Арвид увидел, как двое взрослых пытаются удержать Софию. Она металась из стороны в сторону, выла, как раненый зверь, и пыталась кусаться. Чайки кружились над ними и истошно кричали.

Мортен плакал в объятиях Рогера, Мария рыдала так, что у нее посинели губы. Рогер крепко обхватил Арвида за плечи:

– Знак бесконечности и вечности, олицетворение движения без начала и конца – бессмертия, – проследив за его взглядом, сказал Кай и усмехнулся. – Видел уже такой?

— Молодец, сынок. Молодец.

Челюсти Арвида стучали так, что он едва мог говорить. Он кивнул на Софию и спросил:

Тим вздрогнул. Ему очень захотелось рассказать обо всем, с ним приключившемся. Лишь неимоверным усилием воли удалось сомкнуть челюсти, не позволяя себе поддаться искушению.

— Почему? Что случилось? Что с ней?

– Повернись. Освобождать тебя буду, – велел Кай, не дождавшись ответа.

— Никто не знает, — ответил Рогер быстро, — никто. Арвид медленно двинулся в сторону деревни. Поняв, что ему придется пройти мимо Софии, он спросил:

— Не мог бы ты оказать мне услугу?

Тим немедленно повиновался. Спаситель присвистнул и принялся осторожно и быстро распутывать проволоку.

— Конечно, — сказал Рогер, — все что хочешь.

— Принеси мою куртку?

– Держи, – стоило Тиму обрести свободу, Кай тотчас отстранился, похлопал себя по карманам и выудил из левого небольшой флакончик темного стекла и упаковку одноразовых марлевых тампонов. – Обработай руки. И запомни, – добавил он, видя неуверенность и недоумение парня, – нет ничего глупее, чем заболеть из-за лени или идиотских фанаберий, не позволивших вовремя обработать какую-то там мелкую царапину.

Когда Рогер вернулся обратно с курткой Арвида, тот натянул ее на себя и пошел домой, хлюпая водой в башмаках.

Около магазина он остановился и посмотрел туда, где родители Мортена держали его на руках и обнимали. Мальчик все еще плакал, но уже не так отчаянно. Арвид запахнул куртку плотнее и почувствовал тепло. Это было удивительно.

Тим кивнул, признавая его правоту. При одной лишь мысли о том, что он мог подхватить в этом гадючнике, пока валялся без сознания, его прошиб холодный пот.

Куртка такая теплая. И она больше не велика. Она ему в самый раз.

– Вот и умница, я пока осмотрюсь.

Курс на Ховастен

Дезинфицирующее средство невыносимо щипало, но Тим стискивал зубы и получал мрачное удовлетворение от процесса самоистязания. Кай прошелся, раскидывая кости. У книжных переплетов он остановился надолго.

Холод щипал щеки. Глаза Андерса наполнились слезами. Он нацепил на себя кучу одежды, под куртку надел спасательный жилет, но все равно мерз и, хотя был только на полпути к Ховастену, совсем продрог. На море виднелись какие — то пятна. Андерс пригляделся и понял, что это птицы.

– Знаешь, что это?.. – спросил он, быстро пролистывая один том и переходя к другому, и, не дожидаясь ответа, сказал: – Черненая человеческая кожа. Если ублюдок следовал традициям, то и книги писал кровью, костяным пером.

Птицы напугали Андерса.

Что они там делают? Почему их так много?

– Это был какой-то сумасшедший… – наконец, выдавил из себя Тим. – Вряд ли он вообще умел писать.

Одни птицы кружили вокруг маяка, другие сидели на воде. Казалось, они просто показывают, что их много и они будут действовать, если что, единым фронтом.

– Ошибаешься, – Кай кинул том на пол и наступил каблуком, придавив знак перевернутой пятилучевой звезды, словно тот был ядовитой гадиной, которой ни в коем случае нельзя дать уползти. – Впрочем, в каком-то смысле все мы здесь немного не в своем уме, – и, коротко рассмеявшись, добавил: – И ты… и я.

Андерс отлично представлял себе, что может произойти, если такое количество птиц решит его атаковать. Сейчас они им не интересовались, но что будет, когда он высадится?

– Алиса в Стране чудес…

Лодка скользнула в скопление птиц, и Андерсу почудилось, что они настроены довольно агрессивно. Он решил использовать единственное средство, которое у него было. Достав бутылку с настойкой полыни, он быстро сделал глоток. Полынь обожгла гортань, но Андерс задержал дыхание, и через минуту неприятные ощущения прошли. Теперь он был надежно защищен.

– Дополнительный плюс к тому, что я спас тебя, – усмехнулся Кай.

Птицы кружили над ним, но не нападали. Андерс глубоко вздохнул и высадился на берег Ховастена.

– С чего бы вдруг?

В тот день, когда пропала Майя, на скалах лежал снег. Теперь все пестрело поздними осенними цветами. Растения обвивали скалы и являли собой какой — то причудливый рисунок, который он не в силах был разобрать. Символы… может, буквы.

– Оказывать услуги образованным людям в разы приятнее, чем Иванам, родства не знающим и наук не ведающим.

Но это был язык цветов, он ничего не понимал.

Наверняка последние слова тоже принадлежали кому-то из классиков прошедших эпох, но Тим не смог вспомнить, кому именно. Кай повел плечом и нахмурился, видимо, наткнувшись в тексте на описание чего-то интересного.

Андерс присел на корточки и закрыл глаза. Затем огляделся и направился к маяку. Дверь была не заперта. Он открыл ее и вошел.

Что, если теперь птицы начнут его атаковать?

– Хотя в последнее время я не гнушаюсь и этим, – задумчиво сказал он. – Взглянешь?

Нет. Они по — прежнему кричали там, снаружи, хлопали крыльями. Неужели они понимают крики друг друга? Может быть, они так разговаривают?

– Нет!

Андерс поднялся наверх, в круглую комнату. Там ничего не изменилось. Он подошел к тому самому месту, где Майя спрашивала его: «Папа, что там такое?» — и показывала на море.

– Правильное решение. – Он кивнул и кинул тома, которые держал в руках, в костер, а тот, который валялся на полу, пнул.

Сначала ничего не было видно.

Тим выдохнул сквозь зубы. В нем сейчас боролись два противоположных чувства. С одной стороны, он привык относиться к книгам как к средоточию мудрости, богатству, достойному очень бережного обращения. Однако с другой – прекрасно осознавал: ничего хорошего в этих конкретных томиках содержаться не могло априори. Все, конечно, зависит от таланта автора и восприятия читателя. Кай вряд ли лишится рассудка, взглянув на написанное, но лишний раз лучше не рисковать: безумие умеет заражать не хуже идей.

Ничего.

Костер весело затрещал, запылал ярче, дохнул почти нестерпимым жаром, и парень вынужденно отступил к холодной стене. Кай же остался на месте. Происходящее нисколько не тронуло его; спокойно взирая на то, как языки пламени из красных стали зеленоватыми и даже синими, он улыбался одной стороной рта. Понятно, что цвет изменился из-за повысившейся температуры горения, но выглядело все равно зловеще.

И тут он понял. Сперва это было слабое чувство, но оно становилось все сильнее и отчетливее. Это чувство было трудно объяснить. Андерс ахнул и прислонился к стене.

Минута… другая. Постепенно стало легче дышать, но Тим не спешил отлипать от спасительной стены. Запах паленой кожи и гари вытеснил смрад гниения, пожалуй, его даже можно было назвать приятным.

Ничего.

Кай отмер, подошел к трупу, подхватил топор и отодрал от стены неправильный крест, с остервенением вгоняя лезвие в потемневшее дерево.

Бездна.

– Падаль…

– А… – на этом слова закончились.

Под ним не было… ничего. Просто бездна. И все.

– Я не мусорщик и, упаси вышние силы, не экзорцист или инквизитор, но подобной дряни в метро не место! – воскликнул Кай, и дремавшее до этой поры эхо подхватило и унесло слова. Лишь когда останки перевернутого креста нашли упокоение в костре, он заговорил вновь: – Ты видел то, что сталось с Борисом Петровичем Забугорским-Дунайским, профессором филологии и философии, несколько лет назад покинувшим Полис.

Он стоял над ней.

– Полис?..

Как мы малы. Мы просто крошечные, слабые существа с нашими смешными игрушечными маячками, построенными на краю бездонной пропасти, до краев заполненной морской водой.

Кай кивнул.

– Легенда-то в общем малоинтересная: брахман, нашедший не то знание и свихнувшийся на этом поприще.

Повернувшись, он стал изучать надписи на стенах.

– Кто?..