– Конечно, нет! – Ингеборга обернулась к ней и увидела, что все обитатели ее маленького бункера, за исключением ребёнка, стоят в главной комнате и вслушиваются в каждый звук эфира.

– Если бы нас не хотели пускать, – она выключила радиопередатчик, – то никто бы не стал даже разговаривать с ними. Ну, или даже их попытались бы убить. Раз послали за ретранслятором, значит, он им очень нужен, и нас запустят в обмен на него. Они же взяли к себе какого-то полковника!

– А если они убьют нас после того, как мы привезём им этот ретранслятор?! – нервно воскликнула Светлана. – Они используют нас в своих интересах, а потом мы станем им не нужны! А этот полковник нас просто бросит! Кто это вообще такой?!

– Без Антона ретранслятор не заработает, – уверенно заявила Дилара. – Он инженер-механик, специалист по профессиональным системам связи. У него два десятка различных дипломов и сертификатов! Мы работали вместе десять лет, я не знаю никого лучше него!

– Они смогут доехать до этих складов и вернуться? – Кристина изо всех сил сдерживала охватившую ее панику. – Уровень радиации на поверхности с каждым днём увеличивается! Температура падает, кругом сплошная стена из пыли, в перископ даже днём ничего не видно!

– Порфирьев сказал, что смогут, – Дилара повысила голос, – значит, смогут! Он всегда выживает, в этом я убедилась. Он вернётся за нами, раз обещал! – Её взгляд мимолетно скользнул по Ингеборге, но тут же переместился на остальных: – Он своих не бросает, в этом я тоже убедилась! Так что, если мы хотим дожить до их возвращения, нужно сделать всё, как он сказал!

Дилара обернулась к Ингеборге и подытожила:

– Инга, что и где тут нужно отключить? Если нужна помощь – говори, что делать! Я с тобой!

День пятнадцатый

– Антирад принять! – негромко скомандовал Порфирьев, и люди принялись разжёвывать бело-красные капсулы, готовясь покинуть спецпалатку.

Химическая горечь препарата так и не стала для Овечкина привычной, и неприятный привкус каждый раз долго ощущался во рту, напоминая о мучениях, которые предстоит пережить через семь часов и тридцать девять с половиной минут. Антон скосил глаза на индикаторную панель лицевого щитка, убеждаясь, что таймер начал обратный отсчёт, и принялся собирать общий мусор, оставшийся после приёма пищи.

– Выходим! – приказал амбал, и люди торопливо потянулись на улицу.

Очередной цикл антирада начался, теперь на счету каждая минута, и чем быстрее лагерь будет свёрнут, тем больше времени останется на движение к цели. Овечкин с ободранным кулем в руках вышел из палатки и отошёл на десяток шагов, с трудом пробиваясь через сугробы грязного, почти чёрного снега. За прошедшие сутки сугробы стали ещё выше, теперь они доходили ему до основания бедра, и в царящей вокруг тьме через них приходилось пробиваться в буквальном смысле. Нагромождения обломков под снегом никуда не делись, и чтобы не споткнуться, Антон ощупывал ногой поверхность под ступней прежде, чем перенести на нее вес тела. После того вывиха в Раменках сустав уже не болел, но повторения травмы совсем не хотелось. А тут ещё этот куль с мусором, который приходится тащить… В прошлый привал Антон вот так же выносил мусор, запнулся и уронил пакет. Одна из находившихся внутри пустых банок прорвала его стенку, и теперь складывать туда мусор стало сложнее. Больше его нельзя ронять, не то порвётся еще сильнее и станет бесполезным. А других ёмкостей под мусор не останется, и придётся выносить всё руками, а это гораздо дольше и противнее. Овечкин отошёл от палатки, несколькими движениями разрыл сугроб, создавая яму, и принялся вытряхивать в неё содержимое куля.

Мусорщиком его назначил Порфирьев. В наказание за длинный язык, едва не сорвавший переговоры полковника с людоедом из «Подземстроя». Антон воспринял это унижение стоически. Могло быть хуже, лейтенант предлагал сделать Овечкина вечным ответственным за опорожнение и очистку биотуалета. Но Порфирьев неожиданно не согласился, чего Антон от него никак не ожидал. Амбал сказал, что пока это слишком, но если Овечкин не поумнеет, то обязательно. Пока же биотуалет по-прежнему вычищали по очереди те, у кого интоксикация заканчивалась позже всех, а Антон стал мусорщиком. В какой-то мере это даже хорошо. Физически он слабее всех, а заниматься мусором гораздо легче, чем сворачивать-разворачивать базу наперегонки со смертью. Спецпалатка очень тяжёлая, любая из её плоскостей весит десятки килограмм, а ведь ещё надо возиться с фильтровентиляционной установкой, печкой, тем самым биотуалетом и содержащим припасы контейнером. Овечкин опорожнил куль, свернул его в скатку и поспешил обратно, пробираясь по собственным следам.

Хронометр показывал начало третьего ночи, и в сплошном океане пылевой взвеси силуэт вездехода не был виден даже с этого расстояния. Солдаты уже свернули базу и в настоящий момент укладывали её элементы в транспортировочный контейнер, остальные откапывали вездеход. Антон сориентировался по расплывчатым световым пятнам фонарей и сумел добраться до машины, упав всего один раз. Хорошо, что сейчас нет ни ветра, ни снегопада, значит, вездеход заведут быстро, Порфирьев с Владимиром сразу отправляются делать это, как только антирад начинает действовать. Овечкин забрался в пассажирский отсек, уселся в свой угол и понизил интенсивность обогрева скафандра. Энергии в батарее осталось десять процентов. Её надо беречь, чтобы не остаться без обогрева совсем, а также без связи и датчиков скафандра. Порфирьев прав, надо как-то найти способ зарядить аккумуляторы скафандров и штурмовых комплектов. В экзокорсетах солдаты смогут таскать грузы быстрее и эффективнее, а без обогрева дело будет вообще дрянь, потому что штатный обогрев вездехода едва справляется с тем, чтобы держать в пассажирском отсеке температуру чуть выше ноля. И очень скоро она станет ниже, потому что морозы за бортом усиливаются.

Ситуация на поверхности ухудшается с каждым днём, и это становилось все более заметно. Антон вспомнил минувшие сутки. От самодельного бункера он отъезжал с тяжёлым сердцем. Давиду требуется биорегенерация, значит, он сильно пострадал от облучения, антирада и интоксикаций. Девушка-медик, с которой поддерживал связь Порфирьев, наверняка сделала всё, что в её силах, ведь там Дилара, а она способна добиться от кого угодно чего угодно. Но чего можно ожидать от студентки-третьекурсницы? В первую секунду Антон порывался броситься за сыном и требовать от Порфирьева везти его и студенток в «Подземстрой» немедленно, но здравый смысл пересилил, и он взял себя в руки. С тех пор как на его долю выпало столь много страданий и злоключений, он перестал спешить с действиями. Слишком много враждебных факторов скопилось вокруг него, в том числе человеческих. Очередная ошибка может стоить жизни ему или его семье, и на первый план выходит необходимость семь раз отмерить. Травить тяжелобольного ребёнка антирадом и радиацией, чтобы добраться до «Подземстроя» и выяснить, что студентки-недоучки не представляют особой ценности – нет, так рисковать жизнью сына он не станет. Антон слишком хорошо помнит, что такое антирад для крохотного детского организма…

Он не возразил Порфирьеву ни слова, когда вездеход начал удаляться от самодельного бункера, и лишь пытался ободрить жену, пока цепляла связь. Но ионизация атмосферы усилилась, и связь пропала быстро. В таких условиях ретранслятор может не пробить океан пыли, поглотивший планету. Всё будет зависеть от мощности оборудования и толщины пылевого слоя. Если МКС не погибла в ходе обмена ударами, то можно надеяться хотя бы на одностороннюю связь, позволяющую принимать передачи с орбиты. Если по Австралии не стреляли, значит, там нет такого запыления. Вскоре ветра донесут пылевой океан и туда, но это значит, что концентрация пылевого слоя понизится, и шансов восстановить связь станет больше. Но это же означает, что планете уготована ядерная зима на неизвестный срок, в течение которого температура на поверхности сильно упадёт. Уже сейчас за бортом минус двадцать пять, а ведь это начало сентября. Что будет в январе? Если термометр опустится ниже минус шестидесяти, ретранслятор работать не будет, он не рассчитан на такие температуры. Но к тому моменту Антон и его семья будут в безопасности, так что с этой проблемой сейчас можно не спешить.

Вездеход начал заполняться людьми и грузами, и Овечкин принялся помогать размещать ящики. Двигатель машины надрывно взревел, возмущаясь запуску на усиливающемся морозе, и в окошке кабинной перегородки показался молодой техник, забирающийся на водительское сиденье. Порфирьев убедился, что все заняли свои места, захлопнул дверь в пассажирский отсек и побежал к кабине, пробираясь через глубокий снег. С минуту водитель прогревал двигатель, потом вездеход начал набирать скорость, и Антон уставился в иллюминатор невидящим взглядом. После отъезда от самодельного бункера они старались держать максимальную скорость, и некоторое время это даже удавалось. Потом вездеход добрался до Волги, и Порфирьев неожиданно приказал остановиться и заглушить двигатели. Овечкин ужаснулся от такой растраты драгоценного времени, но возмутиться не успел. Солдаты во главе с лейтенантом приготовили оружие и приникли к иллюминаторам, пытаясь обеспечить круговой обзор. Антон мгновенно вспомнил пылающие в пыльном мраке кроваво-красные глаза и зловещую громаду вражеского робота, и понял всё без всяких объяснений. Машина стояла без движения минут пятнадцать, потом начался грязный снегопад, ударил сильный ветер, и Порфирьев сам повёл вездеход. Под молчаливые сигналы зашкаливающего дозиметра машина полчаса пробиралась через сплошную кутерьму из чёрного снега, золы и пыли, потом буран закончился, и оказалось, что всё обошлось. Амбал заявил, что им удалось незамеченными выйти из района, в котором вражеские роботы действовали в прошлый раз. Самое страшное осталось позади, и вездеход попытался набрать максимальную скорость, чтобы убраться оттуда подальше.

Снегопада не было почти два часа, за это время удалось пройти значительное расстояние, но потом за бортом окончательно стемнело, и видимость упала до опасно мизерного значения. Держать скорость стало невозможно, и до окончания цикла антирада вездеход полз через вереницу сменяющих друг друга грязно-чёрных снегопадов. Место для стоянки удалось найти в самый последний момент, и все ринулись разворачивать базу, стремясь опередить безжалостно приближающуюся интоксикацию. Антон вместе с другими гражданскими активистами судорожно утрамбовывал площадку под основание спецпалатки и думал, что состязания наперегонки со смертью стали частью его жизни. Базу развернули после истечения стандартных семи с половиной часов, но за минуту до того, как интоксикация добралась до своей первой добычи. Потом Антон катался по полу, пожираемый жестокими мучениями и невыносимой болью, затем спал, пытаясь отойти от всего этого. Постоянная жажда требовала утоления, приходилось просыпаться, глотать горькую от химических очистителей воду, брести к биотуалету и снова проваливаться в беспамятство. Если к антираду и возникает адаптация, то явно не в его случае. Боль мучила его всё дольше, тяжёлый сон затягивался, вечное першение в горле быстро воспаляло гортань, делая болезненным разговор и даже глоток воды.

Он должен попасть в «Подземстрой», должен! Эта аксиома преследовала Антона словно мантра. Без серьёзной медицинской помощи смертельная опасность угрожает не только Давиду. Впрочем, попасть в убежище хотят все, и все, даже военные, начинают понемногу понимать, что без Антона им это не удастся. Он замечает, как они, очнувшись от тяжёлого забытья после интоксикации, первым делом ищут его взглядом. Убеждаются, что жив. И во время приема пищи ему первому дают порцию, хотя это и выглядит как бы случайно. Это правильно. Он есть входной билет, его надо беречь. Тем более что больше беречь нечего. В буквальном смысле. Всё, что у них осталось, они везут с собой, женщины пока в безопасности, а вокруг нет ничего, что хоть как-то напоминало бы остатки цивилизации. Когда Антон впервые выбирался из метро на поверхность, он ожидал увидеть разрушенные дома, остовы зданий, перевернутый обгорелый автотранспорт, не исключено, что и обезображенные трупы… Всё оказалось иначе. Страна была перепахана тысячами ядерных взрывов в несколько волн, трое суток термоядерные грибы всех видов вскипали всюду, многократно выжигая одни и те же многострадальные территории. На поверхности не осталось ничего, кроме бесконечной свалки раздробленных, обугленных и оплавленных скомканных обломков, усыпавших все слоями разной толщины. Где-то под этими толщами медленно умирали тысячи людей, погребённых в мелких убежищах, подземных этажах и просто в подвалах. И выход на поверхность лишь ускорит эту смерть. Второй раз Антон преодолевает расстояние между подмосковными территориями и «Подземстроем», и второй раз в иллюминаторах нет ничего, кроме засыпанных чёрным радиоактивным снегом свалок обломков. А ведь до войны здесь повсюду были густонаселённые территории, тут везде должны иметься не то что дома, а целые мини-города!

– Не успеваем, – негромкий рык Порфирьева в ближнем эфире заставил Антона открыть глаза.

Выходит, он спал сидя и даже не понял, как уснул. Хотя до этого провёл сутки в спецпалатке. Во всём теле ощущалась усталость, будто сна не было вовсе и уже давно. В горле немедленно запершило, и Овечкин закашлялся сухим хрипом. Гортань вспыхнула болью, и он скривился, пытаясь подавить кашель.

– Антон! – окликнул его кто-то. – Возьми воды, попей!

Один из солдат протягивал ему бутыль. Овечкин кивнул в знак благодарности, опасаясь вызвать кашель ответом вслух, и распахнул гермошлем. Горькая вода обожгла раздражённую сухим кашлем гортань, но вскоре стало легче, и Антон осторожно выдохнул, торопливо захлопывая лицевой щиток. Даже внутри вездехода уровень радиации такой, что никто не рискует пить воду без добавки очищающих препаратов. Хотя это не талый снег, а бутыли со складов Росрезерва. Которых осталось ещё меньше, чем энергии в аккумуляторах…

– Если прибавлю скорость, то рискуем врезаться, – в головных телефонах послышался тихий ответ молодого техника. – Итак идём быстрее, чем стоит. Я еле успеваю препятствия обруливать.

– Давай я поведу, – произнес Порфирьев, и вездеход начал останавливаться. – У меня курс прямо перед глазами выведен, мне проще. Как раз светает и снег не идёт, должно получиться быстрее.

– Движку только не посади, нам еще обратно ехать и груз тащить, – Владимир невесело вздохнул: – Как мы обратно поедем? С большой загрузкой такую скорость не удержать. Можем не успеть вернуться за два цикла.

– Посмотрим. – Вездеход замер, и капитан полез меняться местами с техником. – Сначала нужно всё найти и погрузить, там видно будет, какую скорость сможем держать. Сейчас надо туда успеть, иначе выхватим интоксикацию за пару километров до Росрезерва.

– Мне что делать? – Владимир занял пассажирское кресло, и вездеход тронулся.

– За приборами следи. У меня курс на лицевой щиток выведен, я буду смотреть на него и в лобовое, на дорогу. Времени разглядывать приборную доску не будет. Если датчики начнут показывать перегрузку, говори сразу.

Машина набрала скорость и пошла сквозь слабо светлеющий океан пыли. Антон бросил взгляд на хронометр. Семь утра. Пять часов пути позади, осталось ещё два с половиной, из которых хотя бы двадцать минут стоит оставить для развёртывания базы. А ведь ещё придётся открывать ворота, их наверняка изрядно занесло снегом и грунтом. И там бетонный обломок под центнер весом, которым Порфирьев по приказу генерала подпёр воротину вместо замка. В целесообразности этого действия Антон сомневался ещё тогда и, естественно, оказался прав. Военные любят усложнять жизнь всем, и себе в том числе. Непроходящая усталость не отпускала, и Овечкин закрыл глаза. Смотреть на один и тот же угрюмый сумрачный пейзаж не хотелось, но полноценный сон не шёл, и следующие два часа он провёл в нездоровом полузабытьи. Но в таком состоянии першение в горле не переходило в болезненный кашель, и Антон был рад хотя бы этому.

– Далеко ещё? – голос лейтенанта в головных телефонах гермошлема вывел Овечкина из зыбкой дремоты. – Двадцать пять минут до интоксикации.

– Километр, – откликнулся Порфирьев. – Через две минуты будем перед воротами.

– Опаздываем, – констатировал лейтенант. – Нам ещё ворота откапывать.

– Быстрее нельзя, – возразил капитан. – Тут много валунов и битого бетона, на них сугробы из чёрного снега, всё сливается с сумерками. В прошлый раз мы отсюда выползали очень медленно.

Слой обломков вокруг с каждым десятком метров становился толще, и окружающая местность стала повышаться. Вездеход полз по бугристой чёрной поверхности, огибая длинный завал, и Овечкин узнал дорогу, пробитую ко входу в Росрезерв новыми хозяевами «Подземстроя-1». За прошедшие дни ее сильно занесло грунтом и снегом, но на воздушной подушке всё ещё было можно пройти. Дорога под уклоном уходила вниз, к подземным воротам, и если там, возле них, глубина заноса хотя бы такая же, то за двадцать минут никак не получится откопать вход в две лопаты да ещё установить спецпалатку. Антон хотел было заявить о том, что они не успели и потому необходимо приступить к развёртыванию базы прямо здесь, чтобы не терять времени, но передумал. Все его дельные советы всегда воспринимаются военными в штыки и заранее обречены на игнор. Лучше промолчать. В конце концов, это не ему разворачивать базу наперегонки с интоксикацией, а со своим мусорным мешком он справится.

– Слишком сильно засыпало! – ожидаемо воскликнул лейтенант, не отрывая глаз от иллюминатора. В его голосе сквозила досада: – Тут больше метра грунта нанесло! Не успеем откопать, у нас всего две лопаты! Надо разворачиваться и выезжать обратно, дорога слишком узкая, на ней база не уместится! Двадцать одна минута осталась!

– Не успели, – согласился Порфирьев. – Дойдём до ворот – и обратно! Надо посмотреть, что там.

– Вон они, на месте, – угрюмо заявил молодой техник. – Вот млин же, совсем немного опоздали… – Его тон мгновенно изменился на настороженный: – Тут кто-то был после нас! Ворота откапывали!

– Похоже, не заперто, – капитан всматривался в освещённые ходовыми прожекторами ворота. – Лейтенант! Возьми бойцов, проверь! Аккуратно!

Солдаты торопливо выгрузились из вездехода, взяли оружие наизготовку и двинулись к заснеженным створам ворот. Несколько секунд лейтенант осматривал стыки, потом отдал короткую команду, и солдаты попытались открыть ворота. Тяжёлые створы поддавались с трудом, но ворота всё же открывались, и лучи ходовых прожекторов упёрлись в обнаружившуюся за ними баррикаду.

– Там кто-то есть! – Лейтенант, вскинув автомат, напряжённо вглядывался через прицел вглубь скрытого баррикадой ангара. – Что-то мелькнуло в глубине!

– Времени нет, будем заходить! – решил Порфирьев. – Баррикаду собрали из контейнеров со складов продовольствия, если надавим вездеходом, она должна поддаться! Лейтенант! Работай!

Капитан двинул машину вперёд, вездеход медленно подполз к баррикаде, упёрся в нее, и его винты взвыли, увеличивая мощность. Машина сильно задрожала, натужный вой двигателей усилился, и сложенные в баррикаду ящики дрогнули. Вездеход дёрнулся вперед, опрокидывая препятствие, и оказался внутри ангара. В образовавшийся пролом устремились солдаты, и в глубине погруженного в темноту пространства одна за другой засверкали вспышки выстрелов.

– Ложись! – рявкнул Порфирьев, ныряя под приборную панель.

Сидящий на пассажирском сиденье Владимир последовал его примеру, и Овечкин увидел следы попаданий на лобовом стекле. Залегшие солдаты открыли огонь, в этот момент Порфирьев вырубил свет, распахнул дверь и рывком исчез в воцарившейся тьме. Военные перешли на свой канал, недоступный гражданской рации, и с минуту залегшие на полу пассажирского отсека люди не слышали ничего. Потом где-то вдалеке глухо ударил одиночный выстрел, и залегшие за вездеходом военные зашевелились.

– Чисто! – зарычал Порфирьев на общей частоте. – Володя, заводи вездеход в ангар! Лейтенант, закрывайте ворота и разворачивайте базу! Я схожу осмотрюсь!

Спецпалатку установили на прежнем месте, там, где она стояла в первый раз. За прошедшее время уровень радиации внутри складов сильно вырос, грязные сугробы под трещинами стали выше, черного снега по углам прибавилось. Находиться здесь без скафандров смертельно опасно, но всё же общий фон был значительно ниже, чем на поверхности, и пережидать интоксикацию внутри палатки было гораздо менее рискованно. Осознание этого прибавляло оптимизма, насколько оптимизм вообще возможен в этом аду, и Антон вместе с остальными рвал жилы, разворачивая базу на скорость. Вопреки обыкновению, это даже вызвало у него некое злорадство над смертью. Пожалуй, он зря считал, что постоянное развёртывание спецпалатки в последние секунды рано или поздно закончится тем, что они не успеют и погибнут посреди запредельной радиации в жестоких мучениях. А может, всё будет иначе! Самоотверженные тренировки должны приводить к совершенствованию навыков! Они натаскаются разворачивать базу быстрее предельных нормативов и тем самым отберут у костлявой пару-другую лишних минут! Вот так-то!

Порфирьев вернулся, когда личный таймер Овечкина показывал четыре минуты до начала интоксикации. Оба гражданских активиста уже корчились в рвотных судорогах, и Антон на пару с пожарным Александром пытались растащить их дальше друг от друга, чтобы не столкнулись во время спазмов. Солдаты торопливо растапливали печь и запускали фильтровентиляционную установку, лейтенант с автоматом в руках не сводил взгляда с выхода.

– Что там? – он опустил оружие, увидев скользнувший в палатку расплывчатый силуэт.

– Я заблокировал выходы из ангара, как смог. – Порфирьев снял с себя карабин и аккуратно положил у стены, там, где по негласному расписанию находилось его собственное место. – Должно хватить на пару часов, пока оклемаюсь.

– Сколько их? – Судя по реакции лейтенанта, военные с самого начала понимали, что неизвестных злоумышленников больше одного, и Антон испуганно замер, прислушиваясь к их разговору.

– Сейчас осталось не меньше трёх, включая двухсотого, – ответил капитан. – Раньше было больше, я видел замёрзшие трупы. Судя по следам, остальные прячутся в разных складах. Может, разбежались, увидев нас. А может, конфликтуют друг с другом. Поставить бы ловушку на пару дверей, но у меня ничего нет.

– Можно гранату установить, – лейтенант достал из подсумка ребристый металлический шарик.

– Не хочу рисковать, – покачал головой Порфирьев. – Как бы осколками базу не повредило. Рискнем обойтись без ловушек. Я двери ящиками подпёр, сейчас контейнером от базы подопрём входной полог. Думаю, они не сразу рискнут вылезти из укрытий, пока осмелеют, кто-нибудь из нас успеет очухаться.

Лейтенант помог Порфирьеву перетащить к входному пологу здоровенный контейнер, и все разошлись по своим местам. До самого начала интоксикации Антон не сводил взгляда со входа, ежесекундно ожидая появления врывающихся бандитов, потом его скрутило жестоким приступом, и всё вокруг утонуло в безумной боли, привыкнуть к которой он так и не смог. Мечущемуся в судорожной лихорадке Овечкину казалось, что в этот раз страдания длятся чудовищно долго, растянувшись на все сутки целиком, и тяжёлое жаркое беспамятство, пришедшее на смену бесконечной череде резей, спазмов и рвотных удуший, он воспринял как манну небесную.

День шестнадцатый

Первое, что увидел Антон, придя в себя, был незнакомый человек в грязном скафандре без шлема, сидящий возле походной печки с кружкой в руках. Скафандр на нём был точно такой же, как у Антона, но из-за сильно отросшей щетины человек походил не на сотрудника МЧС, а на какого-нибудь одиозного исламского террориста-смертника. Угрюмое лицо с болезненной гримасой только усиливало это впечатление, и Овечкин невольно огляделся в поисках каких угодно средств защиты. Прояснившееся сознание узнало сидящих напротив неизвестного гражданских активистов, и Антон невольно выдохнул с облегчением.

– Это наш инженер-механик, Антон Овечкин, – один из активистов, бывший спортсмен-армянин, который помогал нести Давида, указал неизвестному на Овечкина. – На него вся надежда. – Судя по позам всех присутствующих, они вели разговор с незнакомцем. – Антон, ты в порядке?

– Бывало и лучше, – Овечкин, кряхтя, поднялся и скривился от ноющей боли в мышцах, перенесших многочасовые судороги. – Но я в порядке.

– Знакомься, – активист указал ему на неизвестного: – Это Иван Вахидович, ему чудом удалось выжить, больше тут никого не осталось. Мы должны взять его с собой в «Подземстрой».

– Рад знакомству! – Иван Вахидович протянул Антону руку, и они обменялись рукопожатием. – Ваши друзья рассказали мне о вашей миссии. Даже не знаю, что сказать. Наверное, вам повезло, что завладевшие «Подземстроем» люди не отказались впустить вас в убежище, а лишь потребовали услугу в обмен на спасение. По сравнению с тем кошмаром, который мне пришлось пережить, это не столь страшно…

Сильная жажда заставила Антона прервать разговор. Он извинился и принялся искать питьевую воду. Оказалось, что вся вода закончилась, и все ушли на склады, искать новые запасы и требующееся «Подземстрою» оборудование. В одном из складов они и обнаружили Ивана Вахидовича. Порфирьев отправил активистов сопровождать его в палатку, остальные продолжили поиски. Овечкина, который вышел из интоксикации последним и к тому времени не проснулся, капитан велел не будить.

– Воду скоро принесут, – подытожил активист. – Пока придётся потерпеть.

– Я могу поделиться с вами чаем, – Иван Вахидович торопливо протянул Антону свою кружку. – Я уже согрелся, здесь тепло, гораздо теплее, чем на складах…

– Спасибо, – Овечкин взял кружку и в несколько глотков выпил горячий напиток.

Он с сожалением посмотрел в опустевшую кружку, отдал её новенькому, оказавшемуся взрослым человеком лет пятидесяти, ещё раз поблагодарил его и побрел к ширме биотуалета.

– Как вам удалось выживать так долго? – продолжился разговор активистов со спасенным.

– Когда объявили эвакуацию, я был на работе, – ответил Иван Вахидович. – Я администратор в клубе спортивной стрельбы, это недалеко, в двадцати километрах отсюда. У нас своё стрельбище из трёх секторов, богатый выбор оружия для спортивной и стендовой стрельбы, демократичные цены… По выходным всегда наплыв посетителей… Так было и в этот раз…

Рассказчик умолк и продолжил безучастным тоном:

– Наша оружейная комната была оборудована на базе бывшего бомбоубежища. Говорили, что оно осталось ещё со времен позапрошлого века, со Второй мировой войны. Не знаю, так ли это, но я лично видел чугунные элементы системы отопления, на заводских клеймах которых стояла дата «1961». Бомбоубежище числилось как объект ГО, и администрация клуба была обязана содержать его в исправном состоянии. Раз в год для проверки даже приезжал инспектор из ГО, находивший массу недочётов. Представители владельцев обычно давали ему взятку, и он закрывал глаза на мелочи. Сейчас я счастлив, что хоть крупные недостатки устранялись…

Он замолчал, испуганно косясь на выходящего из-за ширмы Овечкина, словно ожидал внезапного нападения, но понял, что угрозы нет, и заговорил вновь.

– Сразу после объявления эвакуации клуб прекратил свою работу и попросил посетителей сдать оружие. Многие постоянные клиенты приезжают на стрельбище со своими ружьями, поэтому большой очереди в оружейную не возникло. Какая-то часть посетителей пожелала уехать и покинула территорию клуба, остальные спустились в бомбоубежище. Мне пришлось срочно закрывать дела, и когда я оказался под землей, там уже скопилось довольно много народа. Охрана по рации сообщала, что на территорию постоянно прибывают посторонние люди, потому что наше бомбоубежище оказалось в списке рекомендованных объектов, и все, кто был в пределах досягаемости, устремились сюда. Сначала мы принимали всех, чтобы избежать проблем с властями и правоохранительными органами, но потом убежище заполнилось согласно нормативам, и охрана закрыла ворота перед носом у возбуждённой толпы. Тем, кому не хватило места, было предложено отправляться в другой из ближайших объектов ГО, но этой рекомендации последовали не все.

Иван Вахидович печально вздохнул.

– Информацию о том, что наше убежище заполнилось и потому закрылось, оказалось невозможно опубликовать. Наши посты в интернете не дали результата, а все линии связи с государственными административными учреждениями оказались перегружены, и на все наши попытки связаться отвечал робот-автоответчик. В общей сети объектов ГО наше бомбоубежище продолжало отображаться как активное, и с каждой минутой людей за воротами становилось больше в разы. В какой-то момент нервы у людей не выдержали, и толпа принялась крушить всё вокруг. Мы даже хотели открыть ворота, чтобы охрана смогла вмешаться, но начальник охраны заявил, что лучше этого не делать. Охранников чуть больше двух десятков, а наверху, судя по тому, что показывают камеры видеонаблюдения, бесчинствует не меньше двух тысяч человек. Такую толпу охране не удержать, и в бомбоубежище не вместить, поэтому без стрельбы и жертв наверняка не обойдется. Мы пробовали вызывать полицию, жали на тревожные кнопки, звонили на горячую линию и так далее, но ответа либо не было, либо нас встречал автоответчик с просьбой оставаться на линии. А потом, как нам тогда казалось, начался кошмар.

Рассказчик поёжился, непроизвольно сжимаясь в комок от жутких воспоминаний.

– Наши видеокамеры обращены в противоположную от Москвы сторону, и в первые полчаса мы не видели ядерных взрывов. Небо по всей протяжённости горизонта полыхало вспышками разной интенсивности, словно отблески салюта, невидимого из-за густого тумана. Начальник охраны сказал, что это ПВО сбивает вражеские ракеты. Как только это началось, толпа на поверхности буквально обезумела. Часть людей бросилась бежать, остальные принялись громить клуб с утроенной силой, кто-то пытался поджигать мебель, другие пытались взламывать ворота в бомбоубежище. Камеры наружного наблюдения разбили, ведущие наружу провода перерезали. Уцелела лишь беспроводная панорамная камера высокого разрешения, укреплённая на самой высокой точке клуба, обычно с её помощью мы записывали рекламные ролики… Она и показала первый ядерный взрыв. Произошёл он довольно далеко от нас, камера даже не сгорела. После сильной засветки оборудование вырубилось, но после перезагрузки картинка восстановилась, и мы увидели огромный огненный гриб на горизонте. И надвигающуюся прямо на нас ударную волну. Зрелище было жутким и завораживающим одновременно. Громадный воздушный таран, занимающий весь экран видеопанели от края до края, мчится тебе в лицо, пожирая лес, насыпные валы, ограждающие стрельбища, полевые строения клуба, машины посетителей, мечущихся в ужасе людей и врезается прямо в глаза…

Он сделал паузу и грустно усмехнулся.

– Но оказалось, что самое страшное впереди. После взрыва изображение пропало, вместе с ним пропало представление о том, что происходит на поверхности. Бомбоубежище находилось на глубине десяти метров, звуки от взрывов до нас не доходили, и мы ориентировались по подземным толчкам и вибрациям стен. Судя по ним, война продолжалась трое суток. За всё это время нам так и не удалось связаться с кем бы то ни было. Зато быстро выяснилось, к чему приводят взятки, с помощью которых устраняются недостатки в содержании бомбоубежищ, переданных на обслуживание частным фирмам. Согласно нормам, наше бомбоубежище было рассчитано на триста человек и четырнадцать суток автономии. Но в действительности всё оказалось не так. Сверх нормы мы приняли всего троих, так что перенаселения у нас практически не было, но вот всё остальное… Запасы медикаментов не обновлялись лет десять, и всё, кроме пары аптечек, которые регулярно предъявлялись проверяющим, оказалось давно просроченным. Скафандров и вовсе оказалось на десять процентов жильцов, остальные шкафы были пусты, потому что закупать никому не нужное снаряжение на свои деньги владельцы клуба не захотели. Запасы воды составляли половину от номинала, потому что половина ёмкостей начали протекать от старости давным-давно, но вместо дорогостоящей замены их просто отключили от водоснабжения, выкрасили заново и объявили новенькими. Собственная водная скважина убежища вышла из строя лет пятьдесят назад, но чинить ее было невыгодно, и потому новую скважину пробили в стороне от бомбоубежища, там, где располагался главный корпус клуба. От новой скважины к старой провели замаскированную трубу, и для всех проверяющих скважина бомбоубежища оставалась действующей. Уже через час после первого взрыва водоподъёмное оборудование клуба перестало существовать, и нам пришлось перейти на расходование запасенной воды.

Иван Вахидович скривился.

– Вода эта хранилась в цистернах непонятно сколько времени, на дне цистерн скопился толстый слой осадка, и использовать оказалось возможно не весь объем воды. Запасы продовольствия тоже соответствовали номиналу только в отчётах, реальное положение дел оказалось угрожающим. Половина просрочена, что-то вскрыто и разворовано любителями охоты и рыбалки из числа сотрудников. Единственное, что находилось действительно в рабочем состоянии, это система обеспечения воздухом. Её проверяющие осматривали всегда, и то ли не рисковали брать взятки на эту тему, то ли нам просто повезло. Но наша радость была недолгой. Воздушные шахты не продержались и двух суток. Их разбило и засыпало по всей протяжённости, и подача воздуха с поверхности прекратилась. Воздушная система имела режим аварийного функционирования, когда выработка кислорода осуществляется методом химической реакции, как на подводных лодках и стратегических военных объектах. Но запас химических реагентов был минимален, и его хватило лишь на десять дней. Ещё хуже дело обстояло с энергией. Номинально аккумуляторы были рассчитаны на две недели, но в действительности руководство выдавало за новые аккумуляторные сборки давно устаревшее оборудование. Старые аккумуляторы потеряли ёмкость и на поверку имели вдвое меньший запас энергии.

Рассказчик издал трагический вдох.

– Проблемы начались уже на седьмые сутки. Вода стала заканчиваться, из продовольствия остались только просроченные упаковки. Мы попытались ввести режим экономии воды и даже организовали фильтрование осадка в цистернах, чтобы использовать максимально большее количество имеющейся в ёмкостях воды. Но многие просроченные продукты оказались испорченными, и бомбоубежище захлестнула череда отравлений. Скудный запас медикаментов быстро иссяк, и помочь пострадавшим стало нечем. Медпункта в бомбоубежище не имелось, штатных фельдшеров клуба в тот роковой день на работе не было. Одна была выходная, другая негласно отпросилась, мотивируя это необходимостью подготовить ребенка к школе в последние перед началом учебного года выходные, – Иван Вахидович вновь вздохнул. – Я сам её отпустил…

Он скорбно покачал головой и продолжил:

– Хотя вряд ли её присутствие могло что-либо изменить… За сутки отравилось более двухсот человек, медикаментов хватило едва на четверть из них. Интернета нет, связь не работает, а установленный в бомбоубежище радиопередатчик оказался старше меня, и никто не умел использовать столь старое оборудование. Хотя его удалось включить, и он даже заработал, мы пытались разобраться в нём, просили в эфире о помощи, но кроме жесточайших помех услышать что-либо не смогли… Помочь отравившимся было нечем, туалеты быстро забились, и ещё через день бомбоубежище захлестнуло зловонием. Мы пытались увеличить интенсивность работы вентиляции, но это помогло мало, совсем несоразмерно с потраченным запасом энергии. Люди делали себе лицевые повязки, многие стали запираться в отсеках и кубриках, но вентиляция везде общая, и это тоже почти не помогло… Больше всего пострадали дети, среди посетителей клуба их не было вообще, но среди размещённых согласно плану эвакуации их оказалось около шестидесяти, все разных возрастов, я видел нескольких годовалых младенцев… Их родители паниковали, требовали качественных продуктов, а где их взять?! Мы распределяли среди людей то, что имелось. Но многие решили, что мы скрываем неиспорченные продукты для себя, а людям отдаем испорченное, и вообще, это наша вина, что в бомбоубежище нехватка воды и просроченные продукты.

Иван Вахидович умоляюще посмотрел на внимательно слушающих его людей.

– Я всего лишь администратор клуба, я никогда даже понятия не имел, что надо делать с бомбоубежищем! Им занимались топ-менеджеры и представитель владельца, по уик-эндам они выходные… За три года работы я спускался туда всего дважды, я не имел к нему отношения! Тем более что там была обустроена оружейная, которой заправляла служба безопасности, пропускной режим был очень строгим, проблем с оружием никто не хотел! Но нам никто не поверил. Толпа попыталась захватить продовольственный склад. Кого-то из охранников растерзали живьем, остальные взялись за оружие, полилась кровь, появились первые жертвы… Толпа отступила, но на этом ничего не закончилось. В момент эвакуации многие посетители клуба спускались в бомбоубежище прямо с огневых рубежей, и свои ружья они несли с собой. Охрана изъяла всё оружие под расписку и закрыла его в оружейной комнате. Ночью после неудавшегося штурма продовольственного склада умерло сразу несколько отравившихся детей, это вызвало ещё большую бурю. Среди людей возник заговор, и на следующую ночь заговорщики устроили восстание против администрации. Больше сотни людей набросились на охрану сразу везде, почти все охранники оказались забиты насмерть. Несколько уцелевших заперлись в оружейной комнате и отстреливались от нападающих. Мне чудом удалось выжить. Когда начались кровавые расправы, я бросился бежать и спрятался на складе средств радиационной защиты, в шкафу со скафандрами. Я забрался в один из скафандров, и меня не нашли. Пришлось просидеть там почти сутки без еды и воды. За это время толпа разгромила продовольственный склад и убедилась, что других продуктов, кроме давно просроченных, там нет. Одних это отрезвило, других, наоборот, озлобило ещё сильней. Первые разбрелись по кубрикам, унося с собой, кто что успел заполучить. Вторые устроили осаду оружейной комнаты. Какое-то время шла перестрелка, потом у осаждающих закончились патроны, и они решили взять охрану измором. Продуктов в оружейной не было, воды тоже, и уцелевшие охранники стали страдать от голода и жажды. В конце концов они решились на прорыв. Следующей ночью они неожиданно вырвались из оружейной, вооружившись до зубов, и проложили себе кровавый путь через осаждающих. Охрана прорвалась на продовольственный склад, но нашла его полностью разграбленным. Тогда они пробились к цистернам с водой. Поначалу им никто не препятствовал, и они сумели раздобыть немного грязной воды, перемешанной с осадком.

Пока охранники сливали воду в питьевую канистру, обнаружившуюся там же, заговорщики оправились от шока и устремились в оружейную. Оружия и патронов там оставалось достаточно, они взломали оружейные шкафы, и через час в бомбоубежище хозяйничали десятки вооружённых людей, от страха и отчаяния готовых на все. Они устремились выбивать охрану из водного склада, но уцелевшие охранники понимали, что такой результат неизбежен, и к тому времени отступили. Они добрались до склада, в котором прятался я, и едва не застрелили меня, в первую секунду приняв за одного из заговорщиков. Мы похватали столько скафандров, сколько успели, вынесли их в шлюз и заперлись там. Шлюзовую переборку пришлось опускать под обстрелом, одного охранника тяжело ранило, позже он скончался… Мы вручную заблокировали шлюз и остались сидеть в тесном пространстве. С одной стороны дверь, ведущая к разъярённой толпе, с другой – дверь, ведущая на сожранную ядерной войной поверхность. Еды нет, воздух в замкнутом пространстве рано или поздно закончится, единственная аварийная лампа с каждым часом тускнеет всё сильнее. Кто-то из охранников сказал, что энергии в бункере осталось на полдня, а то и меньше, и надо выходить на поверхность.

Мы пришли к выводу, что другого выхода у нас нет, и стали готовиться к этому. Нас в тот момент было семеро, раненый охранник уже умер, а скафандров оказалось больше десятка. Мы вытащили из лишних скафандров фильтры и попытались с их помощью очистить от осадка добытую охранниками воду. Это удалось не сразу, фильтры предназначались для очистки воздуха, и воду не пропускали совсем, пришлось что-то там разбивать, дробить, пересыпать, делать ещё что-то… Я не специалист по выживанию, я по образованию маркетолог, я лишь делал, что велели те, кто понимал в этом больше. В итоге наши усилия увенчались успехом, мы смогли утолить жажду и обеспечить себе небольшой запас воды. Пока мы делали всё это, из-за шлюзовой переборки доносились звуки ужасной вакханалии… Выстрелы, женские крики, вопли о помощи, яростная ругань, снова выстрелы… Не знаю, чем там всё закончилось. Запасшись водой, мы надели скафандры и вручную открыли входные ворота. Это было жуткое зрелище…

Лестница, ведущая наверх, была усеяна мёртвыми телами в два слоя. Было совсем темно, пришлось включить фонари, и я на какое-то время потерял дар речи. Снаружи оказалось очень холодно, обезображенные радиацией трупы окоченели и в лучах фонарей напоминали упавшие манекены для декораций к фильмам ужасов. Дозиметры сразу же показали смертельно опасный уровень, и Анатолий Аллахвердиев, он с молчаливого согласия остальных стал у нас лидером, велел всем срочно принять антирад. Мне препарат не лез в горло посреди этого леденящего душу кладбища… Подниматься по лестнице пришлось, шагая прямо по трупам, и я дважды падал, поскальзываясь на заледеневших телах. Вблизи их лица выглядели ещё ужаснее, эти люди умирали в мучениях… Дверь на поверхность не открывалась, пришлось стрелять в замки, петли, куда-то ещё… Меня дважды чуть не задело рикошетом… Когда её выломали, оказалось, что мы завалены обломками обугленных деревьев. Какие-то из них удалось отодвинуть, и я полз наружу, словно змея по узкой норе. Страх застрять или зацепиться за что-нибудь и вызвать обрушение, гнал меня вперёд через ночную тьму, и я не сразу понял, что сыплющаяся сверху чёрная труха – это снег.

Выбравшись на поверхность, мы несколько минут стояли, не зная, что делать. Всё оказалось совсем не так, как представлялось внутри бомбоубежища. Вокруг не было ничего, кроме засыпанного чёрным снегом моря обугленных обломков леса. Ни развалин строений клуба, ни пусть даже разбитых машин, ни остатков полевой инфраструктуры – вообще ничего… Мы просто вылезли из дыры в земле, расположенной посреди мёртвой свалки. Всё исчезло, сметённое ядерными взрывами. Даже земляные валы, ограждавшие стрельбище, были сильно разбиты и частично осыпались. Навигационное оборудование не работало, компас показывал какую-то чушь, рации брали метров на двадцать, в эфире стоял нескончаемый треск помех. Термометр показывал минус двадцать, показания дозиметра застыли на цифре «999», потому что его табло имело только трёхзначное значение, и об истинном уровне опасности можно было только гадать.

Стало ясно, что помощи ждать неоткуда. Если даже она и будет, то мы до неё дожить не успеем. Тогда Анатолий Аллахвердиев сказал, что наш единственный шанс – это добраться сюда, в склады Росрезерва. Здесь наверняка можно укрыться, получить помощь или дождаться спасательной операции. Он сказал, что ему приходилось бывать на этих складах несколько лет назад, когда он проходил службу в силовых структурах, поэтому знает, где искать вход. Все согласились.

Иван Вахидович потёр красные от воспаления глаза и вдруг схватился за нос, пытаясь остановить внезапно хлынувшую кровь. Кто-то из активистов подобрал лежащую неподалеку тряпицу, которую использовали для холодного компресса, и подал её рассказчику. Тот пробормотал слова благодарности, одновременно пытаясь вытирать кровь и соорудить из тряпицы что-то вроде медицинского тампона. Кровь не останавливалась дольше минуты, за это время пришлось сменить одну тряпицу на другую, а после оттирать сильно заляпанный пол спецпалатки. Сильно побледневшего Ивана Вахидовича уложили рядом с печкой, но через пару минут ему стало легче, и он даже смог закончить рассказ.

– Двадцать километров досюда мы шли больше десяти часов, – после кровотечения голос рассказчика звучал слабее, и приходилось вслушиваться в сливающиеся воедино шипящие звуки. – Сутки без еды дались тяжело всем, сил было мало… Продвигаться через засыпанный снегом бурелом было настоящим мучением. Всё утопает в океане пыли, обугленные обломки сливаются с чёрным снегом, всюду бесконечный полумрак… Часто налетали настоящие бураны, сбивающие с ног, их приходилось пережидать лёжа, но один из нас всё равно погиб. Ураганом принесло острый обломок дерева, которым несчастного буквально пригвоздило к куче смёрзшегося грунта, за которой он укрывался… Чтобы не умереть прямо посреди пути, мы решились на передозировку антирада… Но даже так едва не погибли. Мы заблудились и прошли мимо складов. Спасло чудо – я запнулся в темноте, упал с невысокой заснеженной насыпи и не смог встать. Сил совсем не осталось, и я звал на помощь по рации. Мои спутники услышали и пошли искать. Оказалось, что я лежу в колее, явно пробитой тяжёлой техникой несколько дней назад, уже после того, как война закончилась. Мы пошли по ней и сначала вышли в другую сторону, потом повернули обратно и, в конце концов, добрались до ворот. Их сильно занесло снегом вперемешку с грунтом, пришлось откапывать. Под ним обнаружился тяжёлый бетонный блок, препятствующий открытию ворот, и нам вшестером с трудом удалось его отодвинуть. Все это время на наши вызовы в эфире никто не отвечал, но мы всё ещё надеялись получить здесь помощь…

Иван Вахидович нащупал стоящую рядом кружку из-под чая, но понял, что воды нет, и устало обмяк прямо с кружкой в руке.

– Потом мы попали внутрь… – продолжил он. – Склады оказались разбиты, всюду обрушения, людей нет. Кто-то побывал тут раньше и вынес все медикаменты. Из транспорта только несколько грузовиков, которые не пройдут и ста метров по этой свалке обломков, да и те без аккумуляторов. Продовольствия и воды много, но вся вода замёрзла и требует топления. Анатолий Аллахвердиев заявил, что здесь мы не погибнем от радиации, если будем оставаться в скафандрах, замёрзшую воду можно растопить, пищу приготовить – словом, мы должны оставаться здесь. Если спасательная операция всё же начнётся, о складах обязательно вспомнят в первую очередь. Но сначала необходимо принять меры на случай, если из бомбоубежища за нами явятся заговорщики. Чтобы не быть застигнутыми врасплох, мы возвели баррикаду… Развели огонь при помощи пороха из ружейных патронов… Попытались наладить быт…

Он болезненно закрыл глаза.

– Мы ждали интоксикации, но всё равно она явилась для меня неожиданностью… Я даже не представлял, что это настолько мучительно… Как я пережил это – не знаю. Когда пришёл в себя, увидел в нескольких сантиметрах от своего лица перекошенное посмертной судорогой лицо мертвеца с остекленевшими глазами… – один из моих спутников не выдержал мучений, и нас осталось пятеро. С тех пор мы пытались выживать, но, видимо, наши скафандры все-таки не способны защитить от радиации полностью. Спустя сутки умер ещё один человек, потом между Аллахвердиевым и остальными охранниками произошёл конфликт. Я в этот момент был в одном из складов, добывал консервы, и даже не знаю, что послужило причиной. Я застал их яростно дерущимися, в крови и с чем попало в руках. Оба других охранника были против Анатолия, но Аллахвердиев являлся каким-то единоборцем, не то боксером, не то борцом, он сумел вырваться и бросился за оружием. Остальные устремились за ним, но не успели. Аллахвердиев убил одного из них и погнался за вторым, непрерывно стреляя. Я испугался за свою жизнь и спрятался на складах. С тех пор я скрывался там, не решаясь выйти. Слышал, как Анатолий звал меня, и это было ещё страшнее, судя по голосу, он совершенно обезумел. Иногда он стрелял, а может, это был тот, второй охранник, я не помню его имени… Так я и прятался, пока меня не нашёл ваш военный. У меня чуть не случился инфаркт, когда прямо передо мной темнота обрела форму и вывернула мне руку… Очень болезненный прием, сустав до сих пор ноет…

– Это пройдёт, – рык Порфирьева заставил Ивана Вахидовича подпрыгнуть на лежанке. Капитан вошёл в палатку с двадцатилитровым баллоном замороженной воды в одной руке и карабином в другой. – Вся вода помёрзла, придётся растапливать, – он передал раздувшийся от обледенения баллон активистам и перевёл взгляд на Антона: – Пойдём! Мы нашли ретранслятор и запчасти. Они действительно лежат там, где обещал наш таинственный доброжелатель. Но с ними придётся повозиться. Шлем не забудь.

– Я готов! – Антон торопливо поднялся на ноги, но был вынужден остановиться из-за сильного приступа головокружения. – Чёрт… Олег, есть вода?

– Только такая, – капитан хмуро кивнул на замороженный баллон. – Придётся потерпеть.

Он покинул палатку, и Овечкин побрёл следом, на ходу надевая гермошлем. Снаружи оказалось темно, стоящий неподалеку вездеход был заглушен, его прожекторы не работали, и Антон включил нашлемный фонарь. Вспыхнувший луч выхватил из полумрака лежащий у стены труп бородача в простреленном скафандре, и Овечкин невольно заозирался:

– Олег! Здесь где-то должен быть ещё один! Иван Вахидович говорил, что их оставалось трое!

– В соседнем складе третий, – не оборачиваясь, ответил капитан. – Двухсотый он. Этот, – он кивнул на труп у стены, – нашёл его раньше нас. С чего начнём, с запчастей или ретранслятора?

– С ретранслятора! – уверенно заявил Антон. – Я должен его увидеть!

– Как скажешь. – Порфирьев принял влево, пропуская идущих навстречу солдат.

Трое бойцов тащили замороженные баллоны с водой, четвёртый и пятый несли контейнер с продуктами, позади них обнаружились лейтенант и молодой техник с наскоро сооружёнными из какого-то чехла носилками, груженными парой штурмовых комплектов.

– Нашли? – не столько спросил, сколько констатировал Порфирьев.

– Нашли, – подтвердил лейтенант. – Этот урод, который чуть не прострелил нам лобовое, пытался их надевать, не понимая, что аккумуляторы пустые. Походу, крыша у него и правда съехала. Не смог надеть, забросил в пустой ящик из-под консервов и затолкал в угол склада. Короче, отдельно стоящий в углу ящик бросился в глаза сразу.

Антон посторонился, пропуская военных, и прибавил шаг, догоняя Порфирьева. Несколько минут они шли по широкому коридору, и луч фонаря выхватывал чёрные сугробы, прилепившиеся к покрытым грязным инеем стенам. Потолочные своды над головой пересекали угрожающего вида трещины, кривыми змеями теряющиеся во мраке тоннеля. Расположенные по обеим сторонам тоннеля ворота, ведущие на склады, несли на себе следы деформации и уже не запирались, в одном месте двери вовсе были выдавлены и валялись на полу, и направленный в чёрный зев ворот луч фонаря упёрся в нагромождение обрушившихся бетонных перекрытий.

– Сюда, – капитан свернул в наполовину распахнутые ворота склада, оказавшегося последним в череде дверей. Метрах в двадцати после него центральный тоннель заканчивался глухим завалом, бетонное месиво которого было усыпано мелким слоем бурого снега, красноречиво свидетельствуя об отсутствии герметичности.

Склад, в котором находился ретранслятор, оказался очень большим и сильно обрушившимся. Больше половины помещения было погребено под тоннами каменистого грунта, остальная часть относительно не пострадала, но стеллажи сильно засыпало разлетавшимся в момент обрушения земляным крошевом. Понять, что из хранящихся на них материальных ценностей пострадало, а что уцелело, можно было только после расчистки оных, и Антон серьёзно забеспокоился о судьбе ретранслятора. Где-то в глубине незаваленного пространства мелькал луч нашлемного фонаря, видимо, кто-то пытался рассматривать стоящие на стеллажах контейнеры, но Порфирьев свернул в противоположную сторону и вскоре остановился перед массивным контейнером.

– Вот он, – произнёс капитан. – Если это он. Тяжёлая хреновина, её сюда погрузчиком ставили.

– Да, это то, что надо! – Антон принялся сгребать земляное крошево с поверхности контейнера. Луч нашлемного фонаря высветил табличку с описанием груза, и Овечкин протёр её затянутой в перчатку рукой: – Профессиональный спутниковый ретранслятор для эксплуатации в труднодоступной местности! Их используют во время прокладки различных дорог и трубопроводов через дикие суровые территории, спасатели пользуются ими, когда вылетают в районы, сильно пострадавшие от природных катастроф, на полярных станциях тоже применяется эта модель, она имеет дополнительную теплоизоляцию и систему внутреннего обогрева. Неудивительно, что в стратегический резерв поместили именно её! Странно, что тут только один экземпляр!

– Может, и не один, – Порфирьев красноречиво ткнул рукой в огромный завал, похоронивший под собой большую часть склада, включая основную часть этого стеллажа. – А что, нам одного не хватит? Или его разбило обрушением? На вид вроде целый.

– Внешних повреждений не вижу, – подтвердил Антон. – Значит, пострадать он не должен. Уверен, он в порядке и справится с нуждами «Подземстроя», если толщина пылевого слоя в атмосфере позволит это в принципе! Я работал с таким оборудованием неоднократно, наша компания вела оптовую торговлю этой серией и даже являлась официальным дистрибьютором! Его надо перенести к вездеходу, чтобы я смог произвести пусковые тесты. Для этого потребуется хорошее освещение!

– Для этого потребуется пара штурмовых комплектов, – поправил его капитан. – Тут указано, что он весит триста килограмм. Я столько не утащу. Все местные погрузчики находились в ангаре для погрузочной техники, его раздавило обрушением. На все склады нет ни одного. Даже поломанного. Есть автоматические ленточные транспортёры и кран-балки, но они требуют центрального питания. Оно находилось где-то там, – он неопределенно махнул рукой в сторону уничтоженной ядерными ударами половины подземного складского комплекса. – Теперь от него ничего не осталось. Зато у нас остался последний аккумулятор для вездехода. Даже если мы сумеем запитать от него кран-балку или ленту транспортёра, это сожрёт столько энергии, что назад может оказаться ехать не на чем. Проще попытаться зарядить батареи экзокорсетов. Там усилители конечностей, это поможет.

– Зачем такие сложности? – усомнился Антон. – Нас больше десятка, сообща мы перенесем его вручную! Надо только организовать наклонную плоскость, чтобы спустить контейнер со стеллажа, но эту проблему я решу!

– Да? – без особого энтузиазма изрёк Порфирьев, указывая на свет нашлемного фонаря, виднеющийся возле другого конца стеллажа. – Ну, тогда заодно реши и вон ту. Идем!

Приблизившись к возящемуся возле стеллажа человеку, Антон узнал в нем пожарного. Александр копался со сложным массивным механизмом, находящимся внутри только что разобранного транспортировочного контейнера. При свете фонаря пожарный тщательно изучал агрегаты устройства, вскрывал и вновь закрывал какие-то блоки, проверял на прочность какие-то узлы и часто сверялся со спецификацией, выбитой на стальном борту механизма. Увидев Порфирьева с Овечкиным, Александр выпрямился и кивнул на спецификацию.

– Значит, это всё-таки не запчасти, – произнёс капитан, направляя свет фонаря на выбитый текст.

– Как я и говорил, – подтвердил пожарный. – Это саморазвертывающаяся водяная скважина. У нас была такая, предназначалась для экстренного обеспечения водой в условиях отсутствия источников водоснабжения. Правда, при мне её не запускали ни разу, но теоретическую подготовку я проходил. Это относительно новая разработка, её десять лет назад внедрили или около того. Она полностью автономна, там компьютер управляет всеми процессами. Он через интернет связывается с базой данных гидрологических служб и сообщает, в каком месте лучше всего разворачиваться. Устройство перемещают на указанный участок, обычно вертолетом ставят или грузовой стрелой, дальше оно само начинает бурение и последующую установку водоподъёмного оборудования. Через три часа скважина в состоянии дать первую воду, она обычно с песком и глиной, но для пожаротушения хватает. Если нужно совсем чистую, то нужно забуриваться глубже, и времени уйдёт больше.

– Наш таинственный доброжелатель может хотеть разобрать её на запчасти? – уточнил капитан.

– Только если он идиот, – фыркнул Александр.

– Может быть, он считает, – предположил Овечкин, – что оборудование разбито обрушением?

– Эта сторона склада не пострадала от обрушения, – возразил пожарный. – Контейнер был в пыли и грязном инее, но цел и невредим. Это я его вскрыл, чтобы понять, как запчасти до вездехода дотащить. Он просто не хотел говорить нам, что это такое!

– Сдаётся мне, – задумчиво произнес Порфирьев, – что в «Подземстрое» не всё хорошо с водоснабжением… И на самом деле нас послали сюда именно за этой скважиной.

– Если это для него так важно, – Антон вновь ощутил страх за своё будущее, – почему он не послал за ней своих людей? Зачем было устраивать весь этот фарс с ретранслятором? А вдруг мы не возьмём запчасти и привезём только ретранслятор?! Или вообще погибнем в дороге вместе со скважиной! Что тогда?!

– Он опередил нас с прибытием в «Подземстрой» от силы на неделю, – капитан рассуждал вслух, – может, даже меньше… Не исключено, что не все его люди полностью вылечились на текущий момент, хотя… Думаю, тут все проще: представь, что мы попали в «Подземстрой», и там не было никаких новых хозяев. Просто попали и всё. И тут выясняется, что надо возвращаться сюда, на склады, за пятьсот километров, и желательно поскорее. Как думаешь, тебе было бы легко собрать людей в такую экспедицию?

– Но мы можем погибнуть на полпути вместе с этой скважиной! – не сдавался Антон. – Или привести только ретранслятор! Он же всячески заострил на нем внимание!

– Погибнуть мы можем, – Порфирьев не стал спорить. – Нам ещё обратно добираться, и всё может быть. Но раз мы однажды сумели добраться отсюда до «Подземстроя», то сможем и второй раз. Он внимательно слушал наши переговоры, прежде чем вышел на связь. Он знал, что у нас есть «База», вездеход на воздушной подушке и запасной аккумулятор. Мы не психуем сверх меры и сохраняем организованность. И, конечно же, не забудем взять запчасти, мы же хотим выжить, а он конкретно сказал, что запчасти ему тоже нужны. Когда на кону жизнь, никто не забудет о том, что позволит её спасти. И потом, почему ретранслятор – фарс? Ясно же, что связи с миром у него нет. Он заинтересован в том, чтобы её наладить. Хотя бы потому, что хочет понимать, что ему грозит в перспективе за те трупы перед путепрокладчиком. Вот и решил убить двух зайцев.

– Он может убить нас после того, как мы привезём ему скважину? – дрогнувшим голосом поинтересовался Антон. – Раз он не хотел сказать правду сразу?

– Не знаю, – пожал плечами капитан. – Может, наверное… Но зачем тогда он забрал полковника? Смысл с ним возиться? Да и потом, погляди, сколько здесь продуктов… Может, ещё что-то полезное завалялось где-то тут. Если он не обманул нас насчёт перенаселения, то продукты могут ему потребоваться. Выгоднее не убивать нас сразу, а пустить в бункер при условии, что мы обязуемся ездить сюда, когда прикажут.

– А если это обман, и никакого перенаселения нет? – нервно воскликнул Овечкин.

– Тогда может быть всякое, – Порфирьев криво усмехнулся. – Поэтому мы примем меры, какие в наших силах. Ты сделай так, как хотел полковник – чтобы ретранслятор без тебя не заработал. А мы заминируем скважину, чем сможем. Если нас убьют, то всё это действительно сгодится лишь на запчасти.

– Я сделаю это! – Антон не столько ответил Порфирьеву, сколько пообещал людоеду из «Подземстроя». – Но для этого необходимо запустить ретранслятор заранее!

– Запустим, – согласился капитан. – Как только перетащим всё это к вездеходу. Думай, как это организовать. Скважина весит тонну даже без контейнера. Саня, у неё есть колёсики какие-нибудь?

– Нет, – пожарный покачал головой. – Наоборот, самозаглубляющиеся якоря для закрепления на грунте, чтобы избегать смещения в момент бурения. Можно поискать телегу, вдруг она здесь есть… или собрать волокушу… если мы сумеем её отсюда снять! Но в вездеход она не влезет. Надо делать прицепные сани. Соединительный трос возьмём с лебёдки вездехода, он стальной, выдержит нагрузку и побольше, а вот остальное… Нужно смотреть, что здесь есть.

– Сейчас полвторого ночи, – подытожил Порфирьев. – В девять тридцать мы должны выехать, иначе самодельный бункер сильно рискует. На всё про всё у нас семь часов.

Мысль о том, что каждый потерянный час может стать для Дилары и Давида роковым, мотивировала к решительным действиям, и Антон взялся за дело с максимальным рвением. Втроём с пожарным и молодым техником они проверили все оставшиеся в транспортном ангаре грузовики и, рискуя жизнью, облазили все уцелевшие стеллажи в техническом складе. В сохранившейся части складского комплекса такой был всего один, остальные содержали продукты питания, и Овечкин пришёл к выводу, что предположения Порфирьева не лишены оснований. Если людоед из «Подземстроя» имел точное представление о том, что здесь уцелело, а он его имел, потому что спас здесь какое-то количество сотрудников, то вполне мог планировать пополнение запасов бункера за счёт транспортировки продовольствия отсюда. Это ободрило Антона. Значит, у людоеда есть основания не убивать их сразу. То есть в бункер он их запустит. А это главное. Потому что без Антона ретранслятор работать не будет, значит, в случае повторных экспедиций они состоятся без него. Благо опытных людей хватает. Жаль, что у него мало времени, стоило бы разобраться в этой скважине серьёзно, чтобы можно было претендовать на место специалиста по ее эксплуатации. Это бы сильно упрочило его позиции. Наверняка на это место будет претендовать пожарный, но это не проблема. Пожарный знает скважину сугубо теоретически, то есть на уровне «на что нажать, чтобы заработало». Как только у Антона появится больше времени, он разберётся в ней досконально и будет способен проводить ремонт и техническое обслуживание. Недаром он инженер-механик, а не какой-то держатель брандспойта, пусть даже сейчас они все автоматизированы.

Поиски увенчались успехом лишь частично. Ни погрузчиков, ни телег, ни готовых прицепов найти не удалось, зато обнаружился контейнер с техническим инструментарием. С помощью резаков и сверлильных манипуляторов удалось разобрать ленточный транспортёр и из его деталей изготовить самодельную телегу. Над изготовлением зарядного устройства, позволившего зарядить батареи штурмовых комплектов от аккумулятора вездехода, Антон бился почти три часа. В итоге получилось нечто ужасное, хреново совместимое и долго заряжающее, но проблема все-таки была решена. За час батареи обоих штурмовых комплектов накопили что-то около десяти процентов заряда, и Порфирьев сказал, что этого должно хватить. Солдаты притащили ретранслятор под ходовые прожекторы вездехода, и Антон принялся за самое главное. Ретранслятор, как и ожидалось, был новеньким, и при первом запуске система сама предложила ввести данные администратора и установить перечень ограничений. Чтобы исключить всякую случайность, Овечкин трижды перепроверил все настройки вплоть до самых тонких, установил максимальную степень безопасности, доступ к любому функционалу исключительно по данным собственной биометрии и запретил системе хранить резервные копии паролей и прочих данных, служащих для восстановления допуска в случае непредвиденной смены администратора. Теперь обойтись без Антона можно только в одном случае: если у кого-то окажется предоставленное заводом-изготовителем оборудование для перепрошивки всей системы. Такого не было даже у них на фирме, о «Подземстрое» можно даже не переживать. До выезда оставалось ещё два часа, и Овечкин поспешил на помощь остальным.

Пока его не было, молодой техник с пожарным при посильном содействии остальных ухитрились снять с заброшенных грузовиков элементы кузовов, разобрать несколько ленточных транспортёров, и в настоящее время они вели сварочные работы, изготавливая кузов прицепных саней. Отдельно от всех, в дальнем углу ангара, возились Порфирьев с лейтенантом, мастеря что-то из проволоки, жести и десятка разнообразных ручных гранат. Овечкин позволил себе осторожно выразить опасения относительно столь опасной близости, в которой военные проводят манипуляции со взрывчатыми веществами, на что Порфирьев с гипертрофированной серьёзностью ответил:

– Бомба безопасна. Слово даем!

Кто-то из солдат объяснил, что мины-ловушки, которые планируется спрятать внутри механизма саморазвертывающейся скважины, будут приведены в боевое положение непосредственно перед воротами «Подземстроя», и это успокоило Антона. Ему поручили организовать перемещение скважины со стеллажа на самодельную тележку и доставить груз к вездеходу. Порфирьев выделил ему в подчинение всех солдат, включая облачённых в экзокорсеты, но с решением этой проблемы все равно пришлось повозиться. Оборудование весом в тонну, для перемещения которого требуется погрузчик, не так-то просто снять со стеллажа, пусть даже оно уложено на высоте в полметра. К тому моменту, когда команда Антона всё-таки доставила телегу с грузом в ангар, кузов саней был полностью готов, и шла установка полозьев. Тут мнения разделись. Одни считали, что полозья должны быть узкими, как лыжи, другие заявляли, что узкие полозья провалятся в глубокий снег, поэтому надо делать широкие. Первые возражали, что широкие полозья будут вызывать больше трения, то есть сопротивление скольжению станет выше, и скорость движения упадет. Овечкина, как инженера-механика, попросили рассчитать оптимальную ширину полозьев, и все воззрились на него, абсолютно уверенные, что ничего сложного для инженера в этой задаче нет.

Он пытался аргументированно объяснить, что решение данной проблемы лежит вне плоскости его специализации, но ему резонно заметили, что у остальных подготовка и того хуже. Полчаса Антон вёл целый мозговой штурм, применяя всё, что только имелось в памяти, включая университетскую программу. Если бы сейчас у него имелся интернет, он бы всё решил за пять минут! Но интернет перестал существовать вместе со всеми своими базами данных, а других вокруг не имелось. В итоге сделанные Овечкиным расчёты показали, что ширина каждого из полозьев должна быть не менее пятисот миллиметров, и молодой техник с пожарным серьёзно поникли.

– Если такой полоз наскочит на скрытый под снегом валун, – хмуро сообщил Владимир, – то точно лопнет. А всех валунов нам никак не объехать. Там днём темно, как вечером, а когда начинается буран со снегом – и вовсе ни фига не видно. Я даже на воздушной подушке иногда врезаюсь во что-нибудь. Сломаем полозья – застрянем надолго. Придётся чинить прямо там.

– Делайте обычную волокушу, – прорычал Порфирьев. – Пусть на брюхе ползёт. Только морду ей закруглите, чтобы на сугробы взбиралась, и что-нибудь под груз подложите, чтобы не повредить его снизу в случае удара.

– Так наша скорость значительно упадёт! – запротестовал Антон. – Мы будем добираться до женщин слишком долго! У них каждый час на счету!

– Если придётся заваривать разбитый полоз на улице, по пояс в снегу, да ещё через каждый километр, то времени потратим ещё больше, – парировал капитан. – У тебя есть решение лучше?

Взвесив «за» и «против», пришлось признать, что более оптимального решения в столь сжатые сроки найти невозможно. Времени оставалось меньше часа, сани срочно доработали, ещё раз проверили сварные швы и занялись погрузкой. Пока укладывали и закрепляли груз, цепляли трос, разливали по флягам питьевую воду, сворачивали спецпалатку, а потом бегали в разорённое хранилище противорадиационного снаряжения за едва не забытым скафандром для кого-то из девушек семейного бункера, опоздали на двадцать минут, и когда Порфирьев приказал принять антирад, было уже около десяти утра. Овечкин самым первым занял своё место в вездеходе и с досадой скривился, сверяясь с хронометром.

– У нас проблемы, – в ближнем эфире раздался настороженный голос молодого техника.

– Это точно, – недовольно подхватил Антон. – Должны были выехать в полдесятого, а уже десять!

– Это фигня, – оборвал его Владимир. – Олег, посмотри на индикатор аккумулятора! Мы слишком много потратили на изготовление саней и все остальное!

– Твою мать… – невольно прорычал Порфирьев. – На сколько нам этого хватит?

– Раньше хватило бы на шестьсот километров, – ответил молодой техник. – Может, чуть больше. Но нам через семь с половиной часов сутки в палатке сидеть. Печка и фильтровентиляционная установка сожрут ещё процентов десять, потому что других источников питания у нас давно не осталось.

– Не понимаю, в чём проблема! – Антон бросил многозначительный взгляд через окно кабинной перегородки, мол, вот это точно фигня! – До «Подземстроя» четыреста семьдесят километров, с учётом всех объездов не наберется и пятисот, нам хватает в любом случае! Может, уже поедем?! Время дорого!

– Поедем… – Порфирьев, похоже, не слушал Антона, задумавшись о чем-то другом. – Открывайте!

Он кивнул стоящим возле ворот солдатам в штурмовых комплектах, и те распахнули створы. За сутки выезд заметно засыпало грязным снегом, и вездеход, поднимая вокруг себя клубы чёрных снежинок, вышел наружу под противный скрежет ползущей позади волокуши. Ворота затворили, снова зачем-то подпёрли бетонным обломком, и обратный путь наконец-то начался.

Едва завывающий винтами вездеход вышел на поверхность, Антона опять начало мучить першение в горле. Он с тоской отметил, что после того как оправился от интоксикации, горло его не беспокоило, и вновь изо всех сил старался сдерживать мучительный кашель. Это удавалось не всегда, и давящийся сухим, рвущим гортань кряхтеньем, Овечкин ловил на себе испуганный взгляд Ивана Вахидовича. После приёма антирада тот совсем поплохел: каждые полчаса жаловался на пугающе интенсивное сердцебиение, участившиеся судороги в конечностях и затруднённое дыхание. Последнее часто сопровождалось хрипом, и в эти минуты они с Антоном хрипели оба, словно страдали от одной и той же болезни. Но в целом Овечкин выглядел многократно лучше, и это в какой-то мере ободряло Ивана Вахидовича, надеявшегося на то, что если Антон справляется с недугом, то и у него самого есть шансы. Чтобы облегчить страдания, пожарный велел Ивану Вахидовичу улечься на пол и дышать как можно более размеренно, особенно в момент сильной тахикардии. Потом на Антона навалилась усталость, и он забылся в зыбком сне, трясущемся вместе с натужно ревущим винтами вездеходом.

– Надо сбавить обороты, – сквозь лишённое сновидений полузабытьё пробился голос молодого техника. – Четвёртый час идём на повышенных! Мы тратим слишком много энергии!

– Куда еще сбавлять? – с досадой прорычал в ответ Порфирьев. – Еле-еле держим тридцать километров в час! Если пойдём ещё медленнее, не успеем к бабам за два перехода!

– А если не пойдём, то останемся без энергии за полсотни километров от «Подземстроя»! – возражал Владимир. – Нам и так, и этак придётся сутки между циклами антирада пережидать, когда мы доберёмся до самодельного бункера! На это тоже нужна энергия! У них там её точно не будет!

– Волокуши создают дополнительную нагрузку на двигатель, – хмуро произнёс Порфирьев. – Там полторы тонны вместе с грузом. И нас тринадцать человек плюс «База», которая тянет за двоих. Вездеход рассчитан либо на пятнадцать пассажиров, либо на соответствующий груз, а не на всё сразу! Что бы мы ни делали, расход энергии всё равно будет высоким. Так что не нагнетай. Следи за двигателем, если индикаторы начнут входить в красную зону, будем останавливаться. Сожжём движок – нам крышка!

После этой информации Антон заснуть больше не смог. В пассажирском отсеке вибрирующего от перегруза вездехода повисло тягостное молчание, нарушаемое шипением помех в эфире, и никто не произносил ни слова. Даже стенающий от очередного приступа судорог Иван Вахидович терпел боль молча, с мучительной гримасой пытаясь разогнуть сведённую ногу. К семнадцати ноль-ноль было пройдено только сто девяносто километров, и Порфирьев сообщил, что попытается отыграть еще десять километров. Он увеличил скорость, но индикаторы состояния двигателя быстро вспыхнули тревожными сигналами, и наверстать удалось лишь пять. Капитан остановил машину, и все ринулись разворачивать базу быстрее, чем это возможно. Это удалось сделать спустя полминуты после того, как интоксикация вгрызлась в Ивана Вахидовича, оказавшегося несчастливым обладателем самого маленького срока действия антирада из всех. Но тридцать секунд вне спецпалатки его не убили, несчастного затащили внутрь, и каждый бросился готовиться к неумолимо приближающимся мучениям.

Эта интоксикация далась Антону тяжелее предыдущей. Он едва не умер от жесточайших страданий и едва не сошел с ума от непрекращающейся боли. Забыться тяжёлым сном ему удалось только через шесть с лишним часов непрерывных мучений, и ещё двенадцать часов он не мог проснуться. Во сне его мучала сильнейшая жажда, переполненный мочевой пузырь пронзало острой резью, в сознании роились уродливые сюрреалистичные кошмары. Последний из них заставил Овечкина проснуться в холодном поту, но уже спустя несколько секунд он не мог вспомнить ничего из того, что привело его во сне в такой ужас. Пожалуй, так сильно он страдал только после передозировки, остальные интоксикации проходили в тяжёлых мучениях, но все же не до такой степени. Антон с трудом поднялся на ноги и увидел протянутую ему флягу с водой.

– Пей, – держащее флягу мутное пятно обрело очертания знакомого здоровенного силуэта.

Овечкин что-то промычал в знак благодарности, вцепляясь во флягу, и принялся судорожными глотками вливать в себя воду. Мочевой пузырь снова прорезало болью, и Антон со стоном оторвался от питья. Не в силах распрямиться полностью, он побрел к ширме биотуалета, не выпуская фляги. Когда же у него наступит адаптация к антираду… Сколько можно страдать…

Вернувшись, Овечкин увидел, что пришёл в себя не самым последним. Иван Вахидович и оба гражданских активиста ещё спали тяжёлым сном, а кто-то из солдат очнулся минуту назад и бредёт к биотуалету ему навстречу, тоже сжимая в руках флягу. Антон посторонился, пропуская измученного солдата, и направился к походной печке, возле которой сидел лейтенант и раздавал продовольственные концентраты из распахнутого контейнера. Пока Овечкин поглощал выданную порцию, проснулись остальные выжившие, и обошлось без смертей. После еды на Антона опять напало першение в горле, и он с тоской подумал, что с момента термоядерной катастрофы заканчиваются семнадцатые сутки, а ощущение такое, будто он мучается семнадцатый месяц.

Чтобы не терять времени, сворачивать базу начали минута в минуту, но задержаться всё же пришлось. За сутки прицеп сильно замело, и пришлось выгребать из него смесь золы, грунта и грязного снега, чтобы не тащить за собой лишний груз. Пока половина отряда занималась этим, солдаты в штурмовых комплектах упаковали в контейнер «Базу» и погрузили её в вездеход, остальные помогали Порфирьеву и Владимиру устанавливать аккумулятор и заводить машину. Завести вездеход получилось не сразу, но капитан заявил, что для минус двадцати семи вездеход завёлся очень даже неплохо, и путь продолжился.

– На сколько у нас осталось энергии? – спросил лейтенант, едва вездеход тронулся с места.

Все смолкли, ожидая ответа. Не приходилось сомневаться, что лейтенант своим вопросом опередил каждого из остальных на какие-нибудь секунды.

– Непонятно, – буркнул Порфирьев. – Вроде должно хватить один в один… Но кто его знает, как оно выйдет… с таким перегрузом. Как пройдём половину пути, станет ясно.

Вездеход надрывно взвыл и пополз через сумрачный океан пыли. Через два часа окончательно стемнело, и усыпанная чёрным снегом радиоактивная свалка за бронестеклом иллюминатора слилась с серой грязью пылевой взвеси. Порфирьев пытался держать прежнюю скорость, но вскоре вездеход дважды столкнулся с незаметными во мраке заснеженными валунами. Второе столкновение оказалось довольно сильным, и Антон, давившийся в этот момент кашлем, в кровь прикусил язык. Движущийся за машиной прицеп по инерции догнал уткнувшийся в препятствие вездеход и ударил его в корму, прижимая к валуну. Трос запутался, Порфирьеву и солдатам в экзокорсетах пришлось выходить наружу и распутывать его по пояс в снегу. Потом налетел буран, температура воздуха упала до минус тридцати пяти, и вода в салоне начала замерзать. Порфирьев сказал, что усилить отопление невозможно, энергии и так не хватает, поэтому он рекомендует всем утолить жажду сейчас, пока вода ещё не заледенела, потому что растопить её получится только тогда, когда они доберутся до самодельного бункера.

Но спустя ещё два часа стало ясно, что добраться до него до окончания цикла антирада шансов нет.

– Ночь, буран, сильный перегруз… – капитан обречённо вздохнул, – нужную скорость не удержать. Движок жрёт слишком много и норовит сдохнуть. К началу интоксикации мы в лучшем случае выйдем к Волге. Никак не успеваем пересечь её и найти место для базы.

– Ты хочешь сказать, что придётся пережидать интоксикацию на этом берегу? – оторопел лейтенант. – Там же роботы! В этот раз мы их не видели, но кто сказал, что их больше нет?!

– Женщины рассчитывают, что мы вернёмся через девяносто восемь часов, – перед глазами Антона встал леденящий душу образ: Дилара с остекленевшим, направленным в никуда взглядом, сидит внутри спецпалатки перед небольшим брезентовым свертком… Давиду срочно нужен врач, а Дилара даже не подозревает, что помощи не будет ещё не менее двадцати пяти часов! – Если мы задерживаемся на сутки, у них хватит энергии?

– Не знаю, – угрюмо прорычал Порфирьев. – Зависит от того, как будут экономить. Но это ещё не все. Нам энергии точно не хватит, как ни экономь.

– То есть как?! – Антон похолодел.

– А вот так, – устало ответил капитан. – Интоксикацию мы встретим где-то в районе берега. Сутки в палатке сожрут почти всё, что есть в аккумуляторе. Того, что останется, хватит на дорогу до женщин. Но от них до «Подземстроя» ещё восемьдесят километров. Из которых мы пройдём максимум половину. Всё. На большее энергии не хватит.

День восемнадцатый

В тусклом свете запитанной по минимуму аварийной лампы стен погруженного во мрак жилого отсека не было видно, из-за чего казалось, будто вокруг не существует ничего, кроме установленного рядом с креслом радиопередатчика.

– Слышно что-нибудь? – Бледная от страха Кристина появилась из темноты, щуря воспалённые от слез глаза. – Они уже должны быть здесь!

– Пока ничего. – Ингеборга сняла с себя наушники и протянула подруге: – Посидишь на связи?

– О\'кей, – всхлипнула та, усаживаясь рядом. – Я больше не могу лежать… Думаешь, они вернутся? Все сроки прошли ещё час назад! У них сейчас интоксикация, если они вообще живы…

– Надежда умирает последней, – Ингеборга попыталась улыбнуться подруге. – Может, их что-то задержало в пути, и они не успели до нас добраться. Значит, они вернутся на следующем цикле антирада.

– Это ещё сутки, – Кристина снова всхлипнула. – Нам не хватит кислорода! Здесь уже тяжело дышать! Ещё несколько часов, и придется открывать входной люк, иначе разовьётся гипоксия! А это кома и смерть…

– Сутки мы должны прожить, – Ингеборга сжала подруге ладонь. – Продержимся здесь, сколько сможем, потом наденем скафандры и откроем люк. Так можно прожить даже дольше.

– У меня нет скафандра, – тихо заплакала Кристина. – Я умру от радиации…

– Наденешь мой. – Ингеборга прижала её к себе, изо всех сил пытаясь не поддаваться панике.

Аккумуляторные ёмкости её маленького бункера опустели пять часов назад. Несмотря на все усилия, дотянуть до указанного мужчинами срока не удалось, слишком много энергии было потрачено до этого. Пока какие-то крохи энергии ещё были, всё было более-менее нормально. Все хотели выжить, и режим строжайшей экономии удавалось соблюдать. Все, кроме холодильной камеры, отопления и фильтровентиляционной установки, было обесточено. Потом, когда стало ясно, что энергии всё равно не хватает, отрубили и холодильник. Даже подачу воды включали три раза в сутки, чтобы можно было посетить туалет, приготовить еду и пополнить запасы питья. Из освещения оставили только одну лампу, для остального использовали дисплеи личных коммуникаторов и два ручных фонарика. Проблемы были только со Светланой, которую окончательно захлестнула истерика. Страх перед смертью у неё оказался настолько силен, что Светлану приводило в ужас всё, от рискованных перспектив до необходимости находиться в темноте и сводить активность к минимуму. Она отказывалась сидеть без света, требовала включить лампы, пыталась запираться в санузле, визжала и царапалась, когда её вытаскивали оттуда. Дилара даже влепила ей пощёчину, но этим только усугубила истерику.

Пришлось вколоть Светлане транквилизатор, только так удалось её успокоить. С тех пор Светлана постоянно требует новую дозу, не желая дожидаться, пока закончится действие предыдущей, и паническая истерия вновь захлестнёт её с головой. Она ухитрилась выкрасть весь запас препарата и наотрез отказалась его возвращать. Заявила, что, как медик, хорошо понимает все последствия приёма сильных транквилизаторов и потому будет осторожной. Чтобы не усугублять и без того тяжёлую ситуацию, мешать ей не стали. Пока она вроде бы держала слово и принимала препарат более-менее осторожно… Ингеборга пыталась наблюдать за ней, но Светлана почти всё время проводила в кровати и либо спала, либо молчаливо смотрела в потолок безучастным взглядом, отказываясь от беседы, и просила оставить её одну.

С другими было легче. Пациентки, выжившие сначала в московском метро, потом посреди совершенно безумных показателей радиации, приобрели опыт борьбы за жизнь и держались с завидным упорством. Одна из них была младше Дилары на четыре года, другая, наоборот, старше на этот же срок, обе любили высказать свое мнение, но в целом соглашались с лидерством Овечкиной. Сама же Дилара с самого начала заняла позицию на стороне Ингеборги и помогала ей во всём, ни разу не претендуя на власть, хотя двадцатилетняя Ингеборга оказалась самой младшей из всех. Это несколько удивляло, но Ингеборге было не до размышлений на подобные темы, и она списала всё на хорошее воспитание и трезвомыслие Дилары. Овечкина очень переживала за сына, и Ингеборга искренне жалела, что не может сделать для ребёнка больше, чем уже сделано. Когда мужчины не вернулись в срок, это сильно подкосило стойкость Дилары и остальных, но выработавшийся рефлекс выживать помогал им справляться с паникой. Как сказала Дилара, они уже дважды выбирались из ситуаций, в которых шансов выжить почти не было, и надеются выбраться вновь.

Кристина поначалу вообще держалась лучше всех. Не унывала, спокойно переносила неудобства и даже строила планы. В первую же ночь, проснувшись от желания пить, Ингеборга застала её в центральной комнате. Кристина увлечённо качала пресс при свете наручного коммуникатора.

– Кристи, ты решила обзавестись новым хобби? – Ингеборга сонно потёрла глаза.

– Я решила обзавестись новым поклонником, – на полном серьёзе ответила подруга, переходя от пресса к приседаниям.

– Ты серьёзно? – Ингеборга шутливо насупилась: – Рыцаря в радиоактивных доспехах не отдам!

– Да кому он нужен. – Кристина размеренно дышала, про себя отсчитывая повторения. – Зря смеешься! Слышала, что рассказал этот твой Олег? В «Подземстрое» появился новый хозяин, который держит убежище в кулаке! А я планирую держать в кулаке его самого! Раз уж мы выжили в этом кошмаре и нам предстоит прожить в бункере долгое время, может быть, даже много лет, то я хочу жить там с максимально возможным комфортом!

– Не боишься, что место дамы сердца этого хозяина уже занято? – Ингеборга добралась до бутылок с водой. – Или за него сражаются несколько десятков претенденток?

– Не боюсь! – Кристина закончила подход и отдышалась. – Мне к конкуренции не привыкать! И побеждать в ней тоже не в новинку! Я молода, красива и умна! Вряд ли кто-то из конкуренток сможет похвастаться тем же! Мой опыт показывает, что обычно из этого набора качеств конкурентки обладают только какими-нибудь двумя! Уверена, у меня высокие шансы! Надо только доточить мелочи! Инга, какое упражнение ты делаешь, чтобы живот был плоским? Мы тут совсем запустили себя, даже ты!

– «Хлопушку»… – Ингеборга невольно поправила пижаму, чтобы скрывающий оружие медицинский корсет под ней не бросался в глаза. – Ложишься на спину, вытягиваешься в струнку, руки выпрямлены за головой, тоже на полу лежат. Одновременно поднимаешь прямые руки и ноги так, чтобы они встретились вверху, точно на перпендикуляре середины тела. Как бы схлопываешься пополам. Поэтому и «Хлопушка». Сотни раз в сутки достаточно. Можно начинать с нескольких подходов, потом сводить к двум. Это сугубо женское упражнение, очень хорошо делает живот плоским.

– Так? – Кристина легла на спину и воспроизвела полученные инструкции.

– Почти. Следи, чтобы точка схлопывания рук и ног находилась именно на перпендикуляре к середине тела. Ты схлопываешься то ближе к голове, то ближе к тазу, это вызывает недоподъем то рук, но ног. А смысл в том, чтобы сложиться чётко пополам.

– О\'кей. – Кристине удалось выполнить упражнение правильно. – Блин, тяжело! И ты делаешь это по сто раз в день? Как ты вообще умудрилась пополнеть?

– Так получилось, – Ингеборга неопределенно пожала плечами и поспешила вернуться в спальню.

Решительный настрой Кристины продержался до последнего дня, но как только аккумуляторные ёмкости маленького бункера опустели и вырубилась фильтровентиляционная установка, боевой дух покинул подругу. Около часа она ещё держала себя в руках, потом в убежище стало холодать, и Кристину охватила паника. Тёплой одежды у них со Светланой не было, никто не думал брать такое на летний день рождения, и обеим девушкам пришлось кутаться в спальные одеяла. Ингеборга пыталась поделиться с подругами своей немногочисленной одеждой, но её тряпки были им малы по размеру и велики по росту, и толком помочь не удалось. Светлана, несмотря на протесты подруг, приняла ещё одну дозу транквилизатора, надела на себя всё, что имелось, и улеглась в кровать. Ингеборга каждый час заходила в спальню, проверить, всё ли с ней в порядке, и каждый раз заставала подругу неспящей. Светлана лежала на спине, безучастно глядя в темноту, и на вопросы отвечала меланхолично и заторможенно. Чтобы хоть как-то отвлечь Кристину от панических мыслей, Ингеборга попросила её присмотреть за Светланой, но это помогло слабо. Кристина то сидела, то лежала на своей кровати, закутавшись в одеяло, и почти всё время молча рыдала. В конце концов, она заявила, что безразличный угасший вид Светланы действует на неё угнетающе, и выволокла свой матрас с постелью в центральную комнату. К тому времени Ингеборга извлекла из отцовского скафандра аккумулятор и соединила его с лампой аварийного освещения. С тех пор это был единственный в бункере источник света, и все обитатели убежища, за исключением безучастной ко всему Светланы, перебрались ближе к нему. Лежанки с постелями разместили вдоль стен, но в тусклом свете максимально приглушённого освещения они тонули в поглотившей бункер тьме, и видно было лишь того, кто сидел в кресле возле радиопередатчика.

Дежурить в эфире выпало Ингеборге, остальные не были знакомы с подобными устройствами связи, и рисковать случайно сбить настройки или сделать не так еще что-нибудь никто не захотел. Вот уже пять часов Ингеборга вслушивалась в эфир, но в наушниках не было ничего, кроме бесконечного треска и шипения помех. Час назад у мужчин истёк срок второго цикла антирада, и стало ясно, что в ближайшие двадцать четыре часа помощи ждать неоткуда. Это окончательно подкосило Кристину, и с того момента она тихо рыдала в подушку. Самая взрослая из пациенток безрезультатно пыталась её успокоить, и всё закончилось нервным окриком Дилары. Та заявила Кристине, что прожить сутки в условиях нехватки воздуха можно только в одном случае: если все станут потреблять его как можно меньше.

– Хватить рыдать! – зло прошипела она. – Замолкни и возьми себя в руки! Не можешь перестать дергаться – сядь на транки, как Светлана! Ей помогло и тебе тоже поможет! Если ты хочешь умереть от удушья, то я не хочу! Я хочу выжить и спасти сына! Успокойся и дыши ровно!

За прошедшие дни Давид сильно ослабел и почти всё время спал болезненным сном. У него участились приступы тахикардии, спонтанные кровотечения стали длиться дольше, появилась ломота в суставах, повышенную температуру тела надолго сбить не удавалось. Оставшийся без электропитания диагност стал бесполезен, но и так было ясно, что лейкоз прогрессирует. Дилара всё время проводила возле постели сына и отходила лишь тогда, когда сон ребенка из болезненного переходил в спокойный. Требовать от неё вежливости в момент Кристининой истерики было глупо, к тому же она была права.

– Ты должна держаться, Кристи, – Ингеборга попыталась встать на сторону Дилары как можно мягче, чтобы не сломать подругу окончательно. – Нам нельзя сдаваться! Мы можем бороться, у нас ещё есть шансы! Мы продержались четверо суток, продержимся ещё одни! Главное, не паниковать.

Сказать, что это успокоило Кристину, было бы неправдой. Но она перестала захлебываться рыданиями, улеглась неподвижно, и её дыхание стало более ровным. Ингеборга подумала, что это лучше, чем ничего, потому что помочь подруге чем-то большим она не могла. Ей самой было безумно страшно. Пока время до начала интоксикации у мужчин оставалось, она не сомневалась в том, что они появятся с минуты на минуту. Но потом время истекло, и паника едва не взяла верх над силой воли. Воздуха на сутки не хватит, вскоре придётся открывать входной люк, это в считаные минуты приведет к заражению и охлаждению бункера. Какое-то время можно находиться в скафандрах, они с подогревом, но сколько именно? Батареи в скафандрах пациентов разряжены более чем наполовину, на сутки в режиме постоянной работы системы обогрева их не хватит. Скафандр Давида и вовсе собран из обрезков, там шина отопления функционирует только в грудном отделе. В каком состоянии фильтры, непонятно, это старые модели, с которыми Ингеборге сталкиваться не приходилось. Отец для бункера купил самые современные образцы, различия во внутренней начинке существенны. И его скафандр слишком велик всем… Что делать? Идти к «Подземстрою» самой и вымаливать помощь? Бессмысленно, ей не дойти. Попытаться развернуть имеющийся в кладовке ветряк? Она пробовала заняться этим ещё в первую неделю после катастрофы, чтобы понимать, что есть в её распоряжении. Мало того что ветряк тяжёлый, так он ещё в разобранном состоянии, никто не знает ни как его собирать, ни как устанавливать. Можно попытаться проветривать бункер, потом запираться, чтобы не хватать с поверхности слишком много радиоактивной пыли и холода… Когда воздух вновь начнет заканчиваться, проветривать вновь… Но если батареи скафандров сядут, то придётся разводить костер, чтобы не замерзнуть заживо, а это значит, что люк уже не закроешь. Иначе смерть от отравления угарными газами наступит быстрее, чем они успеют выбраться на поверхность. Где их тоже ожидает смерть.

Единственное, что оставалось, это продержаться как можно дольше и надеяться, что помощь все-таки придет. Один раз капитан обещал вернуться и не обманул. И Дилара заявляла, что он их не бросит. Значит, он обязательно вернётся, надо только суметь дожить до этого. Липкий противный холодок страха, придавленный сапогом силы воли, мерзко извивался в глубине сознания и нашёптывал, что мужчины погибли, ни капитан и никто другой сюда уже не вернутся. Иначе они были бы здесь вовремя. Чтобы не позволить панике вырваться на свободу, Ингеборга закрывала глаза и вспоминала отца, с его любимой присказкой про два выхода, «даже если тебя съели». Нельзя сдаваться, ни в коем случае нельзя, даже если очень страшно. Тем более, если очень страшно! Большой страх имеет большую силу, если позволить ему взять верх, то загнать его обратно вглубь сознания может не получиться. А паника в ситуации, когда жизнь висит на волоске, это неминуемая гибель. И сейчас, успокаивая прижавшуюся к ней Кристину, Ингеборга изо всех сил старалась не растерять собранную в кулак волю. Лучше верить в чудо, чем не верить. Он придёт, он обязательно придёт, не может быть, чтобы они встретились на оставшемся от мира радиоактивном пепелище просто так, случайно, без всякого смысла. И борьба за выживание тут ни при чём! То есть она ещё как при чём, но не только она…

– Ты отдашь мне свой скафандр? – Кристина, вытирая слёзы, посмотрела на неё недоверчивым взглядом. – А как же ты?

– Надену отцовский, – Ингеборга помогла подруге надеть наушники. – Ходить в нём не получится, но просто лежать и дышать я вполне смогу.

– Но ты же достала из него батарею… – рука Кристины запуталась в проводе от наушников, и девушка, нервным рывком освобождаясь из случайно затянувшейся петли, едва не затянула провод узлом.

– Вставлю обратно, – Ингеборга ненавязчиво остановила дёрганые движения Кристины и принялась распутывать узел. – Не рви, только сильней затянешь. Давай я сама распутаю. Проводные наушники не так удобны, но зато питания меньше расходуется.

Несколько секунд Кристина вслушивалась в эфир, потом с плохо сдерживаемой нервозностью стянула наушники и отдала их Ингеборге:

– Не могу! Так ещё хуже! Этот бесконечный треск словно разъедает мне мозг! Там никого нет! Никого… Нас никто не вызывает…

– Может, попробуем выйти в эфир? – на границе светового пятна появилась Дилара. – Попытаемся сами их вызвать? Если они не доехали до нас совсем немного, то должны услышать!

– Потратим зря энергию, – Ингеборга тяжело вздохнула, забирая у подруги наушники. – Приём требует меньше, чем передача. А кроме этой батареи у нас больше ничего нет. Я бы хотела сохранить её для скафандра. Через несколько часов нам придётся открывать входной люк, после этого без скафандров будет нельзя. Если бы мужчины были где-то поблизости, мы бы их услышали. Раз этого не произошло, значит, мы не сможем услышать их ответ, даже если они услышат наш передатчик. Надо подготовить скафандры, пока ещё есть время.

– У тебя есть скотч? – Дилара с тоской посмотрела во мрак, туда, откуда слышалось неровное дыхание ребенка. – Без скотча на Давиде скафандр не укрепить. Его собирали из кусков…

– Есть, – Ингеборга отложила наушники и поднялась с кресла. – Я помогу. Буди Давида…

– Там что-то было! – нервно воскликнула Кристина, хватая наушники. – Я что-то слышала!

Она натянула на себя наушники, на мгновение замерла и вдруг истерично закричала:

– Мы здесь! Мы здесь!!! Я вас слышу!!! Олег!!! Сюда!!! У нас заканчивается воздух!!!

– Кристи, не кричи! – Ингеборга сорвала с подруги наушники. – Они тебя не слышат! Передатчик работает только на приём!

Пока Ингеборга торопливо манипулировала сенсорами, выставляя необходимые параметры, вокруг неё собрались все обитатели бункера, включая болезненно кривящегося Давида. Чуть позади него Ингеборга заметила Светлану, кутающуюся в одеяло с нервным блеском в глазах. Но хотя бы не в истерике, это уже хорошо. Ингеборга вышла в эфир и выпалила:

– Олег! Это Ингеборга! Слышу тебя хорошо! Вы где?

– Где-то рядом, – грубое рычание капитана отчётливо звучало на фоне сильных помех. – Что у вас? Энергия закончилась?

– Пять часов назад, – подтвердила девушка. – У нас заканчивается воздух! Почему вы не вышли на связь раньше?

– Потому что раньше мы досюда не доехали. Надевай скафандр и открывай люк!

– Как не доехали… – Ингеборга опешила, понимая, в чём дело. – Вы что, на передозировке?!

– Иначе было никак. Шевелись давай! Времени в обрез! Всем надеть скафандры и принять антирад! Выезжаем, как только вы погрузитесь!

– Разве вы не будете… – Ингеборга хотела уточнить, но рычание Порфирьева стало злобным:

– Побежала к люку, я сказал! Овечкин! Объяснишь им, что к чему, я в бункер! Лейтенант, подай скафандр для третьей бабы! Он где-то в твоем углу…

Дальнейших переговоров Ингеборга не слышала. Она передала наушники подбежавшей Диларе и устремилась к шкафу со скафандрами. Пока Дилара торопливо сообщала мужу о состоянии сына и повторяла окружающим его слова, объясняющие суть происходящего, она надела скафандр и выскочила в тамбур. Торопливо задраив внутренний люк шлюза, девушка поспешила к лестнице и принялась за средний. Здоровенный расплывчатый силуэт капитана вновь оказался сразу за ним, но на этот раз его было видно лучше из-за стандартной упаковки со скафандром в руках.

– Мы думали, что вы не успели добраться до нас, и теперь появитесь только через сутки! – выдохнула она, невольно ощущая жуткую радость при виде злобной капитанской физиономии.

– У нас слишком тяжёлый груз, – хмуро прорычал в ответ здоровяк. – Двигаться пришлось медленнее, чем планировалось. Мы не успели сюда вовремя, и на отдых между циклами антирада энергии тоже не хватит. Либо мы доедем до «Подземстроя» на передозировке, либо переждём сутки и встанем с пустыми батареями километрах в пятидесяти. Выбора особо не было.

– Шесть с половиной часов до интоксикации, – быстро подсчитала Ингеборга. – В «Подземстрое» три биорегенератора и квалифицированные врачи, чем скорее доберёмся до них, тем больше шансов свести последствия интоксикации к минимуму! Это для Кристины? – Она подхватила упаковку со скафандром и развернулась, торопясь вернуться в бункер. – Мы быстро! Хватит десяти минут!

– Стой, – Порфирьев поймал её за локоть и развернул к себе. Он коротким движением выключил ей рацию и шагнул навстречу. Их лицевые щитки соприкоснулись, и капитан негромко произнес: – Подарок с собой?

– Да, я сделала всё, как вы сказали, – подтвердила Ингеборга. – К счастью, мне не пришлось им воспользоваться. А что случилось?

– Пока ничего. Но скоро может. – Порфирьев сделал небольшую паузу: – В «Подземстрое» сильное перенаселение. Нам заявили, что там пять тысяч ртов с лишним, это больше чем вдвое превышает их расчётную вместимость. Семьдесят процентов этого количества – женщины. Так что дрожать от восторга при вашем появлении они не планируют. Судя по нашим наблюдениям, у них там какие-то проблемы с водоснабжением. И я думаю, что с продовольствием тоже. А если даже и нет, то скоро возникнут, учитывая перенаселение. И самое главное: их хозяин заявил, что из медиков у них лишь одна медсестра. Он даже хотел пустить нас в бункер без ретранслятора при условии, что вы действительно окажетесь квалифицированными медиками. Для этого он планировал провести вам тестирование в эфире. Их опытная медсестра должна была задавать вопросы, вы – отвечать. В случае вашего провала все мы остаемся на улице навсегда. Либо так, либо за ретранслятором и водной скважиной, за полтысячи километров. Мы не стали рисковать и выбрали второй вариант. Но имей в виду, если вы и дальше будете объявлять себя медиками, на вас будут возлагать надежды. И разочарование может привести к разным последствиям, которые я предсказывать не берусь. Пока будете собираться, подумайте, что будете рассказывать о себе. Всё, иди! Надо поторапливаться, потому что оставшиеся восемьдесят километров ещё предстоит пройти. А мы сейчас возьмём на борт ещё полтонны перегруза.

– Всего одна медсестра?.. – Ингеборга никак не ожидала услышать такого. – Там же серьёзный медицинский отсек… Его рекламировали даже, когда продавали жилплощадь… Я даже видела этот ролик, три биорегенератора последней модели… Несколько врачей, один даже кандидат наук!

– Как только попадёшь туда, задашь им разоблачающие вопросы! – Капитан бесцеремонно развернул ее к люку и подтолкнул к ступенькам: – Ускоряйся! Я буду встречать людей здесь и провожать к машине, наверху ночь, ветер и сильный снегопад. Ты будешь выходить крайней. Люки задраивай тщательно, это место лучше оставить незаражённым.

– Зачем? – удивилась девушка. – Тут энергии нет вообще! Разве сюда кто-то будет возвращаться?

– Всякое бывает, – прорычал капитан и включил рацию: – Овечкин! Места подготовили?

– Да! – последовал возбуждённый ответ. – Но сидеть придётся друг на друге! Ты можешь взять Давида в кабину? К себе на колени?

– В случае чего мне выскакивать придётся, – с сомнением ответил капитан. – И пули в лобовое полетят в первую очередь, если что-то не так. Лучше взять кого-нибудь другого. Только чтобы места много не занимал, там всего одно пассажирское сиденье. Посмотрим, кто из женщин покомпактнее.

Уточнение про пули в лобовое стекло привело всех в замешательство, и оказаться в кабине никто не захотел. Пока все помогали друг другу надеть скафандры, Ингеборга с Диларой снарядили Давида, и мать с ребёнком покинула бункер первой. Остальные пациентки изложили свое общее мнение, что молодые девушки стройнее всех и меньше весят, поэтому в кабине должна ехать какая-то из них. При этом все смотрели на Кристину со Светланой, так как они были заметно ниже Ингеборги. У Светланы едва не началась истерика, когда Кристина заявила, что полнее её в бёдрах и потому весит больше, а значит, в кабину ей нельзя. Взвинченная психика Светланы мгновенно нарисовала ей картину жуткой смерти, и Ингеборге пришлось вмешаться.

– Я поеду в кабине! – Она подхватила Светлану за плечи и встряхнула, останавливая поток причитаний. – Я пятьдесят семь килограмм вешу, это меньше всех! Надеюсь, что никому колени не отдавлю! Пора выходить, у нас мало времени!

Услышав это, Светлана сумела взять себя в руки, и Ингеборга передала её Кристине. Все вышли в тамбур, Ингеборга задраила бункер, потом открыла шлюз, и пятеро женщин едва уместились за его внешним люком. По ведущей к среднему люку лестнице можно было подняться только по одному, и несколько минут Ингеборга ждала, пока все доберутся до выхода. Последняя из женщин скрылась за дверью среднего люка, и девушка взялась за кремальеру нижнего, убеждаясь, что бункер надёжно заперт. Как всё странно случилось в её жизни… Пока она была ребёнком, то никогда не думала, что у других детей нет собственного бункера, в котором можно так увлекательно играть с мамой и папой. Когда она была подростком, никогда не думала, что этот бункер может стать для неё больше, чем игрушкой. Когда бункер спас её от смерти, она не думала, что будет покидать его вот так, при свете нашлемного фонаря, прорезающего кромешную тьму, торопливо и испуганно, оставляя всё в беспорядке и надеясь на что-то лучшее, но непонятно, какое именно…

– Ты чего зависла? – быстрый шорох спускающихся по лестнице ног не был слышен через гермошлем скафандра, и Ингеборга запоздало развернулась, услышав знакомый рычащий голос.

– Извините… – она грустно вздохнула. – Никогда не думала, что буду уходить отсюда вот так…

– Потом настрадаешься, – перебил ее капитан, и девушка поняла, что он вновь разговаривает с ней напрямую, без радиоэфира. Она торопливо отключила микрофон и спросила:

– Что случилось?

– Ничего, – ответил тот. – Я не видел ни у кого из вас вещей. Вряд ли в «Подземстрое» нас ждет сладкая жизнь, так что если можешь собрать что-то за пять минут, то действуй. Больше времени нет.

– Спасибо! – воскликнула Ингеборга, торопливо хватаясь за только что затянутую кремальеру. – Я быстро! Только самое необходимое! Я успею!

Она распахнула люк, вбежала в тамбур и принялась открывать дверь в бункер. Пока девушка возилась с дверью, капитан зашёл следом, закрыл за собой люк в шлюз и задраил кремальеру.

– Выноси вещи сюда, – велел он оглянувшейся Ингеборге. – Я дальше не пойду, чтобы радиоактивную грязь внутрь не тащить.

Луч его фонаря посветил вокруг, нащупал контейнер с приспособлениями для ручной дегазации и дезактивации скафандров, и капитан уселся на него, словно на стул. Ингеборга справилась с дверью и бросилась собирать вещи. Бегать в потёмках с фонариком по знакомому с детства бункеру было не привыкать, в те годы они с отцом часто играли здесь в прятки, и она невольно вспомнила старые игры. Отец обычно прятался от неё в кладовке, там, где сейчас лежат чемоданы подруг и её сумки. На мгновение ей очень захотелось вновь найти его там, но до такой степени чудес уже не бывает… Ингеборга подхватила чемоданы, добежала до спальни и побросала в них вещи Светланы и Кристины, собрав всё, что удалось найти в свете фонаря. Вроде бы всё собрала, потом сами разберутся, где чьё. Она потащила чемоданы в тамбур, и тамбурная дверь отворилась перед её лицом. Стоящий за порогом капитан осветил чемоданы в ее руках:

– Всё?

– Это девчонок, – торопливо заговорила Ингеборга. – Можно мне ещё две минуты? Свои вещи я соберу быстрее, честно!

– Время ещё есть, – неожиданно согласился тот. – Собирай. – Он забрал у неё чемоданы. – И перископ опусти. Верхний люк попытаемся закрыть поплотнее.

Девушка побежала обратно, и несколько минут собирала дорожную сумку. Вообще вещей у неё было на две, отец учил всегда иметь под рукой всё необходимое, заранее уложенное и приготовленное к спуску в бункер. Это должно храниться в отдельной сумке, чтобы в случае чего можно было сразу взять её и сбросить вниз. Вторая сумка предназначалась для вещей, которые ты тоже хочешь взять с собой в убежище, но их предстоит собрать непосредственно перед спуском. Собственно, так она и поступила в тот день. Но сейчас тащить обе сумки Ингеборга не решилась. Времени в обрез, люди под передозировкой, вездеход перегружен, ребёнку нужно как можно скорее в биорегенератор… в такую минуту нельзя думать только о себе. Была бы возможность, она б полбункера с собой увезла, а так… Ингеборга затолкала в дорожную сумку самое необходимое и устремилась в тамбур. Дверь в него оказалась закрыта, но капитан снова распахнул её при её приближении. Наверное, слышал шаги.

– Давай! – он подхватил сумку и неожиданно протянул ей какой-то брезентовый сверток. – Спрячь за фильтровентиляционной установкой. С другой стороны от фильтра, чтобы нельзя было наткнуться на него случайно. Поняла где?

– Да, – Ингеборга взяла свёрток. Он оказался увесистым, словно в него поместили что-то металлическое. – Это зачем?

– Пусть будет, – туманно изрёк капитан. – Чтобы не везти с собой лишний груз.

Она побежала в технический отсек и торопливо спрятала свёрток, куда было сказано. На ощупь он был очень похож на то, как ощущался её пистолет, спрятанный под медицинским корсетом, только размерами больше. Не может быть, чтобы в «Подземстрое» всё было настолько плохо, что капитан не исключает вероятности вернуться сюда, в лишённый энергии бункер. Наверное, он поступает так просто на всякий случай. Какая-нибудь спецназовская привычка быть готовым ко всему, даже к тому, чего не произойдет. Отец ведь тоже построил этот бункер, готовясь к тому, что никогда не произойдет… Ингеборга бросилась к выходу, ожидая, что опять закрытая дверь в тамбур снова распахнется при её приближении, но дверь оказалась заперта. От неожиданности девушка опешила, но в следующую секунду замок открылся, и дверь распахнулась.

– Это была очень страшная шутка! – Ингеборга перевела дух. – Я чуть не поверила!

– Я машинально замок закрыл, – извиняющимся тоном ответил капитан. – Сам не заметил. Запирай всё тщательно, я перенесу вещи.