– А как же спасательная операция? – возразил Овечкин. – Если людей придется извлекать с полуторакилометровой глубины, а лифт запустить невозможно?

Последней он обследовал комнату в передней части дома, расположенную примерно над гостиной. Она была просторнее остальных, с камином, отделанным мрамором, и громадной кроватью под балдахином у стены против двери. Он подошёл к кровати и остановился подле неё.

– Бриллианты у вас?

– Они здесь.

– Если шахта лифта не повреждена, а в бункере уцелел хоть кто-то, то лифт активируют снизу, – ответил пленный. – Есть боевые транквилизаторы, автономные дроны, системы дистанционного управления – короче, запустить лифт снизу способов хватает. Лишь бы он был в рабочем состоянии. А если лифт поврежден или шахту засыпало, то можно запустить его с поверхности или нет – какая разница? Спасателям все равно придется прокапываться вниз через завалы и обрушения. Тогда уж проще подойти к объекту по спецметро. Оно сейчас к каждому бункеру подведено, кроме тех, которые рассекречены или сняты с вооружения. Даже если оно где-то обрушилось, все равно прокапываться горизонтально легче, чем вертикально…

Ткань балдахина прогнила и местами начала расползаться под собственной тяжестью, над кроватью неподвижно свисали полосы разлезшейся материи. Он поднёс к ним свечу и по серо-розовым разводам заключил, что балдахин был когда-то красным, может быть, пунцовым. Он поднял руку, чтобы потрогать ткань, но почувствовал на пальцах прикосновение отвратительно-лёгкой, сухой и липкой паутины, которую он не заметил. Отдёрнул руку, так и не коснувшись балдахина, и вытер пальцы о штанину.

– Передайте их мне.

– То есть отсюда мы лифт не запустим, так? – оборвал его Порфирьев.

– А парень у вас?

На кровати лежали две толстые перины, обшитые полосатым тиком, валик, тоже в блекло-серую полоску, и две подушки. Он в жизни не видал такой кровати.

– Так! – ответил Антон одновременно с пленным. В свете выяснившихся обстоятельств Овечкин поспешил поддержать его, чтобы безмозглый истукан в капитанских погонах оставил уже наконец свою навязчивую идею умереть в мучениях в уничтоженном бункере, по совместительству являющемся эпицентром термоядерного взрыва.

– Не будьте дураком. Вы думаете, мы обменяем его на стакан стекляшек? Сначала мы проверим камни, на это нужно время. Если мы найдем хоть одну стекляшку или подделку, то сделка сорвана вами. Если все они в порядке, то вы получаете парня.

Отходя, он заметил отблеск свечи в высоком зеркале гардероба, стоявшего возле противоположной стены, — и в ту же секунду увидел призрачную человеческую фигуру и бледное лицо, освещённое колеблющимся пламенем. Он оцепенел от ужаса, не сразу сообразив, что и это, как и свеча, — отражение в зеркале; эта вытянутая, шея, широко раскрытые глаза, бледное лицо и сигарета, висящая в углу рта, — его собственные.

– Что нужно сделать, чтобы лифт заработал? – спросил амбал. Антон сразу даже затруднился определить, с чем у Порфирьева хуже: с мозгами или со слухом.

– Так я и думал. Не пойдет.

Поняв, в чём дело, но все ещё не оправившись от потрясения, он озадаченно двинулся навстречу своему отражению. Остановился перед зеркалом и вгляделся в своё лицо.

– Спуститься вниз и запустить его оттуда, нет? – Овечкин не смог отказать себе в иронии.

– Не играйте со мной, Куинн.

«Это я», — думал он, внимательно разглядывая отражение, недоверчиво говоря себе, что это и есть он сам, Анджело Пассетто, и все больше удивляясь своему открытию.

– Никаких игр, Зэк. Я должен видеть парня. Вы боитесь получить куски стекла, вы получите бриллианты, но вы хотите быть уверены. Я же могу получить труп.

– Тех! – Асоциальный брутал вызвал в эфире молодого техника. – Я Варяг, прием!

Потом лицо в зеркале вдруг потемнело. Только теперь он увидел, что свеча догорает. Он все ещё глядел в зеркало, когда пламя свечи в последний раз взметнулось и погасло. В зеркале остался только крошечный уголёк сигареты, висевшей в левом углу рта. Он чуть заметно освещал часть щеки и уголок губ, которых уже почти касался.

– Вы получите живого человека.

– Тех на связи! – сквозь сильное шипение помех откликнулся Владимир. – Олег, с транспортом все нормально, был сильный ураган, одну растяжку оборвало, в смысле, якорь выкорчевало, но остальные удержались! Мы уже прокопали проход к аккумуляторным отсекам, аккумуляторы сразу устанавливать?

– Я должен быть уверен, поэтому я должен ехать с вами.

Он разжал губы и языком вытолкнул окурок, а потом аккуратно наступил на светящуюся точку на полу.

Зэк посмотрел на Куинна, не веря своим ушам.

– Нам надо спустить Овечкина на дно лифтовой шахты, – прорычал Порфирьев. – Сколько у нас есть тросов и веревок? Всего в длину, если связать воедино?

– Видите человека сзади вас? Одно слово – и вас нет, тогда мы все равно заберем камешки.



При этих словах Антон похолодел от страха.

– Вы можете попробовать, – согласился Куинн. – Видели когда-нибудь такое?

– Не знаю… – Владимир на мгновение задумался. – Метров триста, наверное… это если с лебедкой считать. А сколько нужно?

Она не помнила, что именно прервало её сон, но проснулась с таким чувством, будто в душе у неё что-то действительно разорвалось; так рвётся прогнивший оконный шнур — и падает рама, и вылетает стекло. Проснулась с ощущением невозвратимой утраты: разорвано, разбито, не вернётся, и только по этому ощущению вспомнила свой сон. Сай Грайндер — не заматеревший малый в рваной красной куртке, стоящий на мосту на фоне темнеющего неба над ревущим ручьём, с луком в руке, выкрикивающий какое-то непонятное ей оскорбление, — а другой, юный Сай Грайндер улыбался ей той самой улыбкой, от которой на глаза у неё наворачивались слезы радости.

Он расстегнул свой плащ до самого низа, взял что-то, висевшее у пояса, и поднял над головой.

– Этого хватит, – угрожающе изрек мизантроп-маньяк. – Спустим, насколько можно, дальше спрыгнет. Неси все сюда!

Он хотел было коснуться её, позвать, но тут сон прервался и она проснулась с острым ощущением утраты, которое сменилось вспышкой ярости — зачем ей приснился этот сон! Никогда ей не снился Сай Грайндер — для чего теперь он снова возвращается к ней!

Зэк посмотрел на Куинна, на набор различных предметов, прикрепленных к его рубашке, и тихо и зло выругался.

Окончательно проснувшись и лёжа в темноте, она с мрачным удовлетворением подумала, что, наверное, её разбудил Сандер. Но, судя по его дыханию, он не звал её. Она лежала и слушала.

– Олег! – Антон панически попятился. – Ты чего?! Там полтора километра! Это же шутка, да?! Ты ведь несерьезно?! – Он заозирался, пытаясь понять, куда бежать.

На пространстве от грудной кости до талии размещалась плоская деревянная коробка из-под конфет. Конфет в ней не было, как не было и крышки. Коробка представляла собой плоский контейнер, прикрепленный к груди пластырем.

И скоро услыхала тот самый шум, который разбудил её. Наверху в передней части дома кто-то ходил, натыкаясь на мебель. В то же мгновение дрожь холодком пробежала у неё по спине, и она поняла: это он.

– Наверх! – издевательски-маниакальным тоном подсказал Порфирьев: – И подальше в пустошь! Там мы тебя не найдем! Только там ты будешь в безопасности!

«Он», потому что по имени она его не звала, во всяком случае про себя.

В середине находился бархатный мешочек с алмазами, по обе стороны которого были два блока липкой массы бежевого цвета. В один блок входил ярко-зеленый тонкий провод, другой конец которого шел к одной половине деревянной бельевой прищепки, находившейся в левой руке Куинна. Провод был соединен с коробкой.

Она вслушивалась, чтобы не пропустить момент, когда там, наверху, в чёрной пустоте дома, снова раздастся шум его шагов.

– Я… – Овечкин поперхнулся. – Я все понял! Беру свои слова обратно! Признаю, моя ирония была излишней! – Он в ужасе отступал от надвигающегося на него расплывчатого силуэта: – Необходимо изготовить подвесную систему на двух-трех человек, их можно спустить вниз на лебедке! Можно использовать для этого лебедку нашего вездехода, нужно только проверить ее тщательным образом, чтобы не отказала посреди спуска! Но нам нужен надежный трос длиной в глубину шахты плюс метров двадцать-тридцать запаса! Его можно изготовить в Центре, если найдем материалы!

Вот опять. Ближе.

В коробке была также девятивольтовая батарейка, от которой шел другой ярко-зеленый провод, конец которого был прикреплен к другой половинке бельевой прищепки. Между «челюстями» прищепки был вставлен огрызок карандаша. Куинн сжал пальцы, и огрызок упал на пол.

Спустившись кое-как вниз по тёмным ступенькам, он остановился возле двери в ту комнату, откуда доносился хрип, и прислушался.

– Я вас услышал! – рык Порфирьева передразнил любимую фразу Брилёва.

– Туфта, – сказал Зэк не слишком убежденно. – Взрывчатка не настоящая.

Ничего не было слышно. Он передёрнул плечами. Что там за дверью? Только эта женщина. И кто-то хрипевший иногда, точно овца под ножом.

– Варяг – Теху! – эфир вновь зашипел. – Так собирать тросы или нет?

А женщина, притаившись, стоит по другую сторону двери и наверняка прислушивается. Он был уверен, что не ошибся. Тогда он отошёл от двери; дойдя до своей комнаты и взявшись за ручку, он отчётливо вспомнил, что, вернувшись к себе после ужина, он всё-таки затворил дверь.

Правой рукой Куинн отщипнул кусочек светло-коричневого вещества и кинул его Зэку. Преступник нагнулся, поднял его и понюхал. Запах марципана ударил ему в нос.

Значит, она открыла её, когда он спал. Он почти видел, как она сначала прислушивалась к его дыханию, и как в темноте белело прижатое к двери лицо, а потом она бесшумно отворила дверь.

– Пока отбой! – язвительно прорычал мизантроп, и Антон понял, что Порфирьев находится уже где-то не рядом. Луч нашлемного фонаря вместо расплывчатого здоровенного бугая упирался в пыльную темноту, бросая мутные отсветы на покрытые глубокими трещинами грязные бетонные стены. От схлынувшего нервного напряжения в легких опять запершило, и Овечкин закашлялся.

– Семптекс, – сказал он.

Он поёжился.

Потому что вспомнил стол, накрытый для него сегодня вечером: белая с розовым тарелка, нож, ложка и вилка, чашка — и все это на красной клетчатой клеёнке с серыми трещинами, и на всем — ослепительный электрический свет. Все было готово к его приходу.

– Это чешский, – сказал Куинн, – я предпочитаю «Эр-Де Экс».

Дальше гнобить Антона Порфирьев не стал, и экспедиция принялась грузиться на транспорт. Подниматься по тросу с одной рукой Овечкин не мог, и его вытянули через пролом на грузовой подвеске от контейнера со спецпалаткой. На поверхности Антона подхватили солдаты в экзокорсетах и аккуратно поставили на ноги. Действовали они осторожно, но от Антона не укрылись их насмешливые взгляды. Не приходилось сомневаться, что младшим дуболомам понравилось, как старший дуболом унизил гражданского.

Значит, она знала, что он вернётся.

Зэк знал достаточно хорошо, что все взрывчатые вещества на желатиновой основе выглядят и пахнут как безобидный марципан. Но на этом сходство кончается. Если его человек выстрелит, они все погибнут. В этой коробке было достаточно взрывчатки, чтобы дочиста вымести пол ангара, снести его крышу и разбросать брилианты на другом берегу Темзы.

И, сделав это открытие, он почувствовал, что совершенно беззащитен. Будто связан верёвками по рукам и ногам. Будто брошен в тёмную комнату — и ключ поворачивается в замке.

Издеваться над Инженером солдаты не решились, но, видимо, им очень хотелось продемонстрировать свою значимость хотя бы кому-нибудь, и они отыгрались на пленном. Бедолагу поднимали из пролома последним и подвесную систему для него готовили демонстративно долго. Не приходилось сомневаться, что несчастный изрядно перенервничал, оставаясь один, под землей, в кромешной тьме и со связанными руками. Итогом всего этого театра абсурда стало то, что колонна начала движение спустя сорок минут после начала цикла антирада, хотя обычно на это уходило двадцать. Едва отошли от места стоянки на пару километров, начался сильный буран. Пришлось еще двадцать минут медленно ползти против ветра в обратную сторону. За иллюминаторами царило сплошное месиво из бурлящей черной снежной грязи, видимость ограничивалась ровно самим иллюминатором, и Антон искренне надеялся, что колонна не окажется над входом в уничтоженный бункер и не рухнет под землю.



– Я всегда знал, что ты сволочь, – сказал Зэк. – Что ты хочешь?

На рассвете он проснулся с пересохшим горлом и тяжёлой головой, — и с той же мыслью, словно она поджидала его пробуждения. Значит, она все знала. Иначе почему она не позвонила в полицию? Телефон в доме есть. Откуда она знала, что он не сбежал с её машиной?

Когда буран внезапно прекратился, и колонна продолжила движение, было уже три тридцать ночи сто одиннадцатых суток после катастрофы и до следующей интоксикации оставалось шесть с половиной часов. Если бы не кашель, то Антон счел бы ситуацию достаточно удачной: ему не пришлось рисковать жизнью ни спускаясь в уничтоженный бункер, ни занимаясь погрузкой в Росрезерве, в который в любую минуту могли ворваться роботы или конкуренты. Да, продовольствие оказалось в чужих руках, но теперь это не его проблема. Пусть силовики договариваются друг с другом сами, тем более что сделать это несложно, учитывая, что конфронтация началась из-за роботов. Как в этой ситуации поведет себя Брилёв, конечно, большой вопрос, но больше Антона заботило главное: в лице пленного у него появился шанс избавиться от экспедиций.

– Я подниму карандаш, вставлю его обратно, сяду в машину, и ты повезешь меня и покажешь мне парня. За мной никто не следил, и сейчас никто не должен следовать за нами. Я никогда не смогу опознать тебя, так что ты в безопасности. Когда я увижу живого парня, то разберу это устройство и отдам тебе камни. Ты их проверишь, и когда убедишься, что они настоящие, скроешься. Парень и я останемся запертыми. Через двадцать четыре часа ты выдашь анонимный телефонный звонок и нас освободят. Это дело чистое и простое и дает тебе возможность скрыться.

Положим, она бы позвонила в полицию.

Он даже хотел поговорить с пленником и подробно все ему объяснить, но лейтенант не позволил Овечкину сделать это. Пленного посадили в вездеход, чем усилили и без того жуткую давку, и Хам бдительно следил, чтобы несчастный ни с кем не общался и ничего не слышал. Ему даже рацию переключили только на аварийную частоту и запретили касаться настроек. Бедняга всю дорогу сидел в неудобной позе, стиснутый с двух сторон солдатами в экзокорсетах, и прислушивался к скудным разговорам, иногда возникающим среди грузчиков. От монотонной езды Антона начало клонить в сон, и неожиданная остановка застала его врасплох.

Зэк колебался. У него был другой план, но его перехитрили, и он знал это. Он полез в боковой карман тренировочного костюма и вытащил плоскую черную коробку.

Его бросило в пот при мысли, что он действительно чуть не сбежал. Он отъехал уже миль на сто, въехал в Кентукки и, не разбирая дороги, гнал машину неизвестно куда, лишь бы прочь, подальше отсюда. И только в Кентукки вспомнил, какой сегодня день. Вторник. Он должен был ехать в Паркертон.

– Что случилось? – он бросил взгляд на хронометр. Они ехали всего час. Может, Порфирьев опять налетел на какое-нибудь препятствие… – Почему мы остановились?

И он развернулся и поехал в Паркертон.

– Подними руки вверх и держи прищепку открытой. Я хочу проверить тебя на подслушивающее устройство.

Возвращаясь из Паркертона в долину, он едва сдерживался, чтобы не свернуть с дороги. Потом подумал, что, если выпить, может, полегчает. Он не пил три года. И так привык, что даже не хотелось. Но теперь на него будто нашло. Анджело остановился возле магазина фасованных товаров.

– Всем соблюдать радиомолчание! – вместо ответа зарычал капитан сквозь треск помех. – Мы в полукилометре от противника! Гражданским в эфир без команды не выходить! Военным переключиться на защищенный канал!

Он подошел и провел прибором вдоль тела Куинна от головы до ног.

Вернувшись в машину, он свинтил с бутылки крышку и поднёс виски к губам, но подумал, что не стоит пить, пока не съедет с шоссе. Так что сперва он доехал до Корнерса и свернул в долину. И тогда сделал два долгих глотка из бутылки, обжигая горло.



В первую секунду Антон сильно испугался, решив, что где-то поблизости находятся роботы-убийцы. Но Порфирьев вылез из кабины, втиснулся в забитый людьми пассажирский отсек, и ситуация прояснилась.

Любая живая электрическая цепь, находящаяся в таком приборе, как указатель направления или подслушивающее устройство, заставляют детектор издавать резкие звуки. Батарейка в бомбе Куинна не была включена, но кейс, данный ему, привел бы детектор в действие.

Он ехал долиной, слабые фары тонули в низком тумане. Собирался дождь, и он вспоминал, как в тот день под дождём шёл этой дорогой по берегу ревущего ручья. Ручей и теперь ревел, а он и теперь ехал туда же. Возвращался.

Он ехал все медленнее, и старый двигатель начал подёргиваться на слишком высокой передаче. Он подъезжал к тому месту, где этот проклятый Санта Клаус — чтоб ему! — взлетел над дорогой и упал, сражённый стрелой.

– Все в порядке, – сказал Зэк. Он отступил от Куинна на шаг, но тот все равно чувствовал запах пота, идущий от Зэка. – Ты чист. Вставляй обратно карандаш и залезай в багажник.

– Хам, распредели людей и смотрите в оба! – Капитан разговаривал с лейтенантом напрямую, без радиосвязи, и Антону приходилось напрягать слух, чтобы ничего не пропустить из своего угла. – Я схожу, осмотрюсь. Надо проверить показания пленного, пока есть возможность. Все освещение вырубить и до моего возвращения не включать. Я выйду в эфир, когда буду недалеко.

Вот и дом замаячил слева от дороги. Машина двигалась медленно, колеса соскальзывали в мокрые колеи и буксовали. Анджело был словно кучер, распустивший поводья, — пусть лошадь, повесив голову, сама бредёт в темноте.

Куинн сделал, как ему сказали. Последний свет он увидел перед тем, как большая квадратная крышка багажника закрылась. В полу были сделаны отверстия для воздуха за три недели до этого для перевозки Саймона Кормэка. В багажнике было душно, но терпимо, и, несмотря на большой рост Куинна, довольно просторно, если он оставался в позе эмбриона, отчего он чуть не задохнулся от запаха миндаля.

– Может, возьмешь с собой кого-нибудь для страховки? – переспросил лейтенант. – Прикроем огнем, если что-то пойдет не так! Их там десяток только в окопах! И еще человек двадцать выбежит, если начнется стрельба! Там снега по пояс, быстро не пройти, а они по твоим следам побегут, можешь не уйти!

Он миновал дом и поехал дальше. И пока не увидел свет в той хижине, не признавался себе, что вернулся. Нашёл подходящее место, развернулся и с потушенными фарами поехал назад, но, проезжая опять мимо хижины, остановился. Увидел свет в окошке и мерцающий отблеск на мокрой земле. Поискал на сиденье бутылку и, не отрывая глаз от светлого пятнышка на земле, отхлебнул из горлышка.

Так он сидел долго. Несколько раз прикладывался к бутылке. Он видел себя самого как бы со стороны: в машине под дождём одиноко сидит человек и неотрывно глядит на свет в окошке, а девушка что-то делает в своей хижине.

Он не мог видеть, как машина развернулась, автоматчик подбежал к ней и вскочил на заднее сиденье. Все трое сняли тренировочные костюмы и маски и остались в пиджаках и рубашках с галстуками. Тренировочные костюмы были положены на заднее сиденье, а под ними был автомат «скорпион».

– Одному сподручнее, – Порфирьев покачал головой. – Тут главное скрытность, без фотохромного комбинезона будет только хуже. Дождусь ветра и пройду везде незамеченным. Если не вернусь через четыре часа, уезжайте.

В конце концов он заставил себя завести мотор и медленно двинулся к дому: теперь он знал, что вернётся туда. Подъехав, он даже не потрудился поставить машину в сарай, а просто вылез и пошёл к светящемуся окну кухни. Он укрылся под кедром, где темнота была погуще, и принялся смотреть на женщину в окне. Он увидел, как там, за окном, словно в совсем ином мире, женщина стоит у плиты и держит кастрюлю в бессильно опущенной руке; внезапно он заметил, что пытается угадать её мысли.

«Боже ты мой, — думал он, — боже ты мой». Если бы утром она хоть что-нибудь сказала. Хоть бы пошевелилась. Хоть бы ударила его. Ну хоть бы поцарапала. Или закричала. Хоть что-нибудь, что-нибудь…

Когда они были готовы, машина, за рулем которой сидел Зэк, плавно выехала из ангара и направилась к убежищу похитителей.

В этот момент Антон понял, что колонна остановилась неподалеку от Росрезерва, и капитан собрался на разведку.

И, стоя под мокрым кедром, глядя на женщину, одетую в старую коричневую куртку, он вспомнил, как утром её неподвижное тело, лежавшее на полу в бессильной, неуклюжей позе, поразило его своей красотой. Но ведь она даже глаз не раскрыла.

Будто неживая.

Им понадобилось полтора часа, чтобы доехать до пристроенного гаража в их доме в сорока милях от Лондона. Зэк вел машину с нормальной скоростью, а его компаньоны сидели прямо и молча. Оба они выбрались из дома в первый раз за три недели.

– Олег! – Овечкин повысил голос, чтобы не нарушать приказ о радиомолчании. – Ты же уже был там! Зачем рисковать? Мы могли бы вернуться в Центр и подготовить полноценную экспедицию с официальными полномочиями, которая проведет переговоры!

Нет! Он даже поперхнулся от неожиданной догадки: будто это он, он был для неё чем-то неодушевлённым.

Когда двери гаража закрылись за ними, все снова надели тренировочные костюмы и маски и один из них пошел в дом предупредить четвертого.

Потом он увидел за окном стол под яркой лампочкой, тарелку. Он стоял и ждал, но знал, что рано или поздно войдёт в кухню. И она, она тоже знала с самого начала.

– Могу выдать тебе все официальные полномочия прямо сейчас, – устало прорычал Порфирьев. – Будешь нашим переговорщиком. Сходишь, поговоришь с ними, объяснишь, что роботы не наши и, вообще, мы друг другу не враги. Продолжишь диалог, начатый виртуально.

Рассветное мерцание разгоралось, превращаясь в день, а он лежал в постели и снова видел все происшедшее — с первой до последней минуты. И говорил себе, что если не вставать, то больше уже ничего не будет. Никогда.

Только когда все были готовы, Зэк открыл крышку багажника. У Куинна затекли руки и ноги. Он моргал от электрического света в гараже. Он вынул огрызок карандаша из прищепки и держал его в зубах.

И лежал на спине, и натягивал одеяло до самого носа, и закрывал глаза, чтобы больше никогда больше ничего не происходило.

– Лучше не надо, – мрачно произнес пленный, переводя взгляд с Варяга на Овечкина: – По нему начнут стрелять, как только увидят! Все ждут вашей следующей атаки. Переговоры лучше начинать по радиосвязи…

– Хорошо, хорошо, – сказал Зэк, – не нужно этого делать. Мы покажем тебе мальчика. Но когда пойдешь по дому, надень это.

Но в конце концов он встал.

Надел красный укороченный халат и вышел в коридор, остановился перед дверью на задний двор, прикурил и увидел, что дверь у него за спиной приотворилась и в щели показался глаз.

– Тем более! – авторитетно заявил Порфирьев. – Овечкин у нас профессионал в области радиосвязи! Подойдет, на сколько потребуется, выйдет в эфир и все объяснит!

Он протянул Куинну черный капюшон. Куинн кивнул головой, и Зэк надел ему капюшон на голову. У них была возможность напасть на него, но ведь ему понадобилась бы доля секунды, чтобы разжать пальцы и отпустить прищепку. Они повели его с поднятой левой рукой в дом, затем по короткому коридору и вниз по ступенькам в подвал. Он услышал три громких стука, затем была пауза. Он слышал, как открылась дверь и почувствовал, что его втолкнули в комнату. Он стоял один и слышал, как задвигаются щеколды.

Стояло ясное, светлое утро. Лужи от вчерашнего дождя поблёскивали тонким ледком. Мир был ярок и чист. Глядя на своё окно, Анджело медленно выпускал из ноздрей дым, который тотчас бледнел и исчезал в лучах солнца. Эта сторона дома была в тени, и на серой некрашеной стене блестящим черным прямоугольником темнело его окно.

Стой тут полуголый на холоде и жди — чего? — жди, потому что эта идиотка, наверное, там, у него в комнате. В нем закипела злость и вместе с нею ожесточённое упрямство. Пойти на кухню, затопить плиту, усесться там и ждать. Съесть что-нибудь самому. Что угодно, черт с ним, с кофе. И ждать, пока она придёт. Переждать, переупрямить её. Пусть знает!

– Можешь снять капюшон, – произнес голос Зэка.

– Я не это имел в виду! – поспешно воскликнул Антон. Попасть в руки отчаявшихся вояк, вооруженных до зубов и приготовившихся стрелять в каждого, он совершенно не собирался. Рация цепляет метров на двадцать, его сразу же найдут! Они могут убить его или использовать в качестве заложника, что одно и то же, потому что для военной хунты его жизнь ничего не значит! – Просто переживаю за твою безопасность! Это лишнее облучение, и в любой момент могут появиться роботы!

Даже к окну не подойдёт, не заглянет, там ли она.

Но к окну он подошёл.

Он говорил через глазок в двери камеры. Правой рукой Куинн стащил в головы капюшон. Он стоял в пустой камере – цементный пол и стены, вероятно, это был винный погреб, переделанный для этой цели. На койке у дальней стены сидела высокая фигура, голову и плечи которой закрывал черный капюшон. В дверь стукнули два раза. Как по команде, фигура на койке стащила с головы капюшон.

– Саныч с Техом доведут колонну до Центра в случае чего, – вяло отмахнулся Порфирьев. – Можешь перестать бояться, отсюда они дорогу знают. А теперь не мешай мне работать.

Как и в тот раз, она скорчилась на полу возле кровати, в той же старой фланелевой рубашке, и ему даже видно было, что рубашка зачинена. Голова на постели, глаза закрыты.

Ну, он ей покажет. Пойдёт в кухню и будет ждать.

Саймон Кормэк с удивлением смотрел на высокого человека, стоявшего у двери, плащ его был расстегнут до половины, а в левой руке он держал бельевую прищепку. Куинн посмотрел на сына президента.

Капитан потерял интерес к Овечкину, обернулся к лейтенанту и кивнул на мрачно насупившегося пленного:

Он бы так и сделал. Если бы она не приподнялась на коленях и не потянулась бы с закрытыми глазами к подушке, на которой была вмятина от его головы.

– Привет, Саймон. С тобой все в порядке?

Руки нащупали подушку и притянули её. И тогда, все так же стоя на коленях, не открывая глаз, она уткнулась в неё лицом.

– Если он не врет, то из рва они не выходят. А если врет, и они проводят патрулирование, то ближе подходить нельзя, могут заметить. Видимость там никакая, но кто знает, как далеко патрули отходят от ворот. Учитывая, в каком они состоянии, скорее всего, откроют огонь без предупреждения. Поэтому, если буран придет со стороны Росрезерва, и вам придется смещаться ему навстречу, то у вас есть запас метров в триста-четыреста. В любом случае после бурана вернитесь на это место, я буду искать вас здесь. Все, ставь таймер на четыре часа, я пошел.

Увидев это, он почувствовал новый прилив гнева. И все же даже в эту минуту его душили отчаяние, тоска и желание.

Это был голос из дома.

И он бросился к двери. Все случилось так же, как в тот раз. Только, выбегая из комнаты, он унёс с собой не городской костюм, а свою рабочую одежду.

– Кто вы? – прошептал он.



Расплывчатый силуэт капитана вылез из вездехода и растворился в пылевом мраке, пронизанном жестоким холодом и смертельной радиацией. Лейтенант распределил людей по иллюминаторам, организовав круговое наблюдение, и приказал экипажам грузовиков сделать то же самое. Кто-то из военных сменил за рулем грузовика молодого техника, и тот занял водительское кресло вместо Порфирьева. На этом приготовления закончились, и внутри набитого битком вездехода повисло напряженное молчание. Минут двадцать Овечкин всматривался то в один, то в другой иллюминатор, ожидая появления за бортом либо зловещих красных отсветов лазерных систем наведения роботов-убийц, либо каких-нибудь силуэтов вооруженных солдат в штурмовых комплектах. Но пылевой мрак радиоактивной ночи был непроницаем, и не приходилось сомневаться, что заметить приближение убийц можно только тогда, когда будет уже поздно.

Если прежде он хватался за работу, потому что находил в ней убежище от самого себя, то теперь в работе он давал выход ярости. Он был всегда занят, чем именно — ему было всё равно. Он давно уже заменил разбитое стекло в своём окне и теперь принялся за остальные — их набралось немало. В дождливые дни он рыскал по чердаку, выискивая дыры в кровле, и из очередной поездки в Паркертон привёз дранку и залатал все дыры. Он купил краску и покрасил фасад, вернее, ту его часть, которая была защищена от дождя высокой крышей веранды: добравшись до открытых стен, он обнаружил, что во многих местах надо менять обшивку и, кроме того, доски слишком сырые, чтобы их красить. Надо было ждать, чтобы все хорошенько просохло. Однако он ещё раз выкрасил сухую стену, сменил несколько половиц на веранде и выкрасил пол. Потом начал постепенно менять прогнившую обшивку.

– Можно сказать, я – посредник. Мы волновались о тебе. С тобой все в порядке?

Эту работу он прервал, чтобы заняться ванной комнатой. Однажды утром, стоя высоко на приставной лестнице и пришивая доску к стене, он вспомнил про ванную, которую обнаружил в ту ночь, когда вернулся и бродил в темноте по дому. Повинуясь внезапному порыву, он тотчас же слез с лестницы, сел в машину, поехал в Корнерс, где была ближайшая лавка, купил там карманный фонарь. Вернувшись, он разыскал в грубо сложенном каменном фундаменте забитый досками вход и залез под дом.

– Да, со мной… все в порядке.

Удар внезапно начавшегося бурана застал Антона врасплох, и он чуть не заорал от страха, решив, что роботы уничтожают вездеход. Овечкин подскочил и дернулся к выходу, но протиснуться через плотную толпу людей было невозможно, и он был вынужден остановиться.

Целый день у него ушёл на то, чтобы разобраться, какие трубы подают воду в ванную. Во-первых, потому, что вначале он потерял время, проверяя водопровод, который, как оказалось, шёл на второй этаж. Во-вторых, потому, что работать в тесном подполье было чертовски неудобно. В иных местах балки лежали так низко, что ему приходилось ползти под ними на животе; он отталкивался локтями и пальцами ног, а лицо его облепляла древняя паутина, мерцавшая в прыгающем луче фонарика.

В дверь постучали три раза. Молодой человек натянул капюшон. Дверь открылась, на пороге стоял Зэк. Он был в капюшоне и с оружием.

– Антон? – сидящий перед ним грузчик от неожиданности привстал. – Что с тобой? Тебе плохо? Снова кашель? Дать воды?

– Ну, вот тебе мальчик, теперь давай алмазы.

Несколько раз он переворачивался на спину, чтобы дать отдохнуть затёкшим мышцам. В одну из таких передышек, лёжа в темноте, дыша сухим и холодным воздухом, полным пыли, столько лет пролежавшей в темноте, он вдруг почувствовал, будто что-то поднимается к нему из земных глубин, и им овладевает апатия, и ему хочется остаться тут навсегда. Как сладко было бы лежать здесь вечно!

Он завозился, пытаясь в тесноте извлечь из экранированного подсумка флягу.

– Конечно, – сказал Куинн. – Вы сдержали свое слово и я сдержу мое обещание.

Мелькнули в памяти ощущения далёкой прежней жизни: обжигающая струя виски в горле, шорох женского платья, рёв мотора, когда машина летит в темноту, пронзая её лучами фар, возбуждение драки, отражение в зеркале, когда проводишь расчёской по блестящим черным волосам, кружение цветных огней в танцзале под нескончаемую музыку. Таким мельканием огней была вся его жизнь.

– Нет, спасибо! – Овечкин понял, что опасности нет, это всего лишь буран бьет в борт потоками снежной грязи, заледеневшего крошева и мелких камней. – Я в порядке, уже прошло! Нас сносит бураном, придется двигаться!

Он вставил карандаш в прищепку, которая повисла на проводах, идущих от пояса. Он снял плащ и оторвал деревянную коробку от груди. Из коробки он вынул плоский бархатный пакет и протянул его Зэку. Тот взял его и передал человеку, стоявшему за ним в коридоре. Пистолет все еще был направлен на Куинна.

Ведь правда, — жизнь его сводилась к пёстрой круговерти, к погоне неизвестно за чем, к суете и каким-то поискам, которых он и сам-то не понимал. А в действительности все так просто. Лежи себе во тьме, без желаний, ни в чём не нуждаясь.

Должно быть, он задремал. Потому что внезапно очнулся в темноте, не помня, где он, потом вспомнил, спохватился, что фонарь куда-то исчез, и ему показалось, что нависшая над им громада дома медленно опускается на него.

– Я забираю и бомбу, я не хочу, чтобы ты взорвал дверь и выбрался отсюда с ее помощью.

Он еще не успел договорить, как холостой вой вездехода сменился на натужный, и машина принялась разворачиваться на месте мордой к бурану. Вездеход немного накренило передней частью к земле, видимо, сработало фронтальное антикрыло, которое команда умников Миронова смонтировала над передним бампером у каждой из машин. В походном положении антикрыло было подпружинено и откинуто на корпус, чтобы не выпирать за габариты бампера и не сломаться в случае столкновения с препятствием, которых в обугленной ночной пыли полно. Как только машина оказывалась мордой к бурану, срабатывал механический датчик давления, изготовленный мегамозгами вручную, и под действием мощного ветра антикрыло разворачивало само себя в рабочее положение, заставляя воздушные массы прижимать технику к земле, а не наоборот. Эта модернизация сильно упростила борьбу за выживание во время буранов, увеличив устойчивость. Без нее вездеход часто сносило, и нередко это заканчивалось либо с окончанием бурана, либо когда машина упиралась в какое-нибудь невидимое препятствие, рискуя порвать кожух воздушной подушки.

Куинн положил провода и прищепку в пространство, оставшееся в коробке и выдернул провода из бежевой массы. На концах проводов никаких детонаторов не было. Куинн отщипнул кусочек массы и попробовал его на вкус.

Он в панике ощупал землю, нашёл и зажёг фонарь и увидел неподвижные балки, землю, испещрённую тенями, лежавшими в самых неожиданных местах, оттого что фонарь был так близко к земле; и повсюду, куда доставал луч света, свисали с балок кружева паутины.

Полезность нововведения отрицать не приходилось, но сам факт того, что оно было введено командой Миронова, сильно раздражал. Потому что это Антон первым предложил идею с саморазворачивающимся антикрылом, после того как Порфирьев потребовал повысить устойчивость машины во время буранов. Овечкин предложил вариант спойлера на задней части кузова по аналогии с гоночными болидами и указал на свое оригинальное инженерное решение, примененное в кожухе для ретранслятора, который закрывал сам себя под давлением мощного ветра. Идею у Антона, как всегда, украли и присвоили себе. Мегамозги произвели расчеты и предложили другой вариант антикрыла и иное место его крепления. Да, они переработали систему саморазвертывания, но сам ее принцип остался тот же! Антон его первым предложил! И даже воплотил в кожухе для ретранслятора! Но все лавры достались команде Миронова. Конечно, а как же еще! Они же военные, а Овечкин – гражданский!

– Никак не могу привыкнуть к марципану, – сказал он. – Слишком сладкий на мой вкус.

Паниковать было глупо.

Антон закашлялся и с сожалением посмотрел на угрюмо потупившегося пленного. У этого человека знакомые проблемы. Но нет худа без добра, для Овечкина это шанс.

Зэк уставился на набор домашних предметов, лежавших в коробке, которую Куинн держал в свободной руке.

«Я починю трубу, — сказал он себе. — Анджело починит трубу».

– Марципан?

– Овен! – Лейтенант окликнул Антона напрямую, без эфира, повысив голос. – У тебя проблемы? Нужны медикаменты?

– Самый лучший, который можно купить на Марилебон-Хай-стрит.

Если не думать ни о чём другом, все будет в порядке.

– Пока не надо, – прокашлялся Овечкин. – Хотел спросить: зачем Варяг пошел на разведку? Он же там уже был, и пленный нам все рассказал, его слова подтвердили то, что рассказывал сам Олег!

– Убить бы тебя надо, Куинн.

– Надо проверить его показания, – Хам повторил слова Порфирьева. – Они по-любому подняли тревогу, когда у них человек пропал. Могли изменить оборону или еще что. Варяг свое дело знает лучше всех, раз пошел, значит, так надо!

Для починки водопровода ему пришлось дважды ездить в Паркертон: сначала, чтобы купить трубы и взять напрокат ножовку и инструмент для резьбы, потом чтобы отвезти инструменты обратно. На время работы нужно было перекрыть подачу воды в дом. Он нашёл основную линию, по которой вода самотёком спускалась к дому из выложенного камнем бассейна в лесу на склоне холма. Там был вентиль, погнутый и поржавевший, но действующий. Когда он велел женщине запасти воды, он ей ничего не объяснил.

– Ты мог бы убить, но, надеюсь, ты этого не сделаешь. Нет нужды в этом, Зэк. Вы же получили, что хотели. Я считаю, что профессионалы убивают только когда это необходимо. Проверьте спокойно алмазы и скройтесь, оставив меня и мальчика здесь, пока вы не позвоните в полицию.

От подобного ответа Овечкин мысленно закрыл лицо рукой. Офигеть! Дуболом-лейтенант сам толком не понимает, зачем и для чего ушел дуболом-капитан, и просто повторяет за ним слово в слово, даже не пытаясь использовать мозг! Антон сделал голос громче, чтобы все гарантированно услышали:

Зэк закрыл дверь и запер ее на засов. Через глазок он произнес: «Должен сказать, янки, у тебя есть голова на плечах».

Он вообще старался объяснять как можно меньше. Так он охранял свою независимость. Своё право быть самим собой.

– Но что от этого изменится? Даже если они переделали свою оборону, какая разница?! Напряженность между нами возникла в результате чудовищного недоразумения, виной которому явились роботы-убийцы! Мы тут ни при чем! Нам нужно как можно скорее вернуться в Центр, выработать конструктивную позицию и отправить к сотрудникам ФСБ переговорщиков! Нам есть что предложить друг другу! Наверняка в Центре найдется место для сорока человек, даже в коридоре жить лучше, чем медленная смерть от антирада! С продуктами из Росрезерва мы выживем все! И у них есть Лазерная Самоходная Установка, мы можем использовать ее ядерный реактор для своих нужд, и не придется рисковать жизнями, спускаясь в эпицентр термоядерного взрыва, в котором находятся остатки бункера Брилёва.

Глазок закрылся. Куинн повернулся к фигуре на койке, стащил с нее капюшон и сел рядом с Саймоном.



– ЛСУ не может двигаться, – хмуро напомнил пленный. – Ей ходовую часть разнесло ударом роботов. Без завода и специалистов это не починить.

– Сейчас я введу тебя в курс дела. Еще несколько часов и, если все будет в порядке, мы выберемся отсюда и отправимся домой. Да, кстати, папа и мама шлют тебе привет.

– Не согласен! – возразил Овечкин. – Не исключаю, что починить ее мы не сможем. Но мы можем снять с нее ядерный реактор и увезти в «Подземстрой»! Уверен, его можно демонтировать! Если потребуется, мы можем просто вырезать его оттуда!

Закончив завтрак и поставив на стол пустую чашку, он тотчас отодвигал стул и, ещё чувствуя, как последний глоток горячего кофе проходит по пищеводу, выходил во двор, и только там, оказавшись на свободе, закуривал. В дождливое утро он стоял на заднем крыльце, посасывая сигарету и ожидая, чтобы дождь хоть на время перестал и можно было взяться за дело. Если просвета в тучах не было, он надевал старый макинтош, который нашёл в кладовке, и, перебежав через двор в сарай, копошился там в сырости, притворяясь, что разбирает хлам, скопившийся в сарае за многие годы.

Он потрепал взъерошенные волосы Саймона. Глаза юноши наполнились слезами, и он начал безудержно рыдать. Он пытался вытирать слезы рукавом рубашки, но они снова лились ручьем. Куинн обнял одной рукой его худые плечи и вспомнил, как очень давно, в джунглях около Меконга, когда он первый раз был в бою и остался жив, когда другие погибли, и как после боя чувство облегчения вызвало слезы, и он не мог их остановить.

– Он двадцать тонн весит, – пленный неуверенно посмотрел на Антона. – У вас есть чем его поднять и погрузить?

Когда Саймон успокоился и стал бомбардировать его вопросами о доме, Куинн смог рассмотреть юношу. У него отросла борода и усы, он был грязен, но в остальном был в хорошей форме. Они кормили его и даже выдали новую одежду – рубашку из шотландки, синие джинсы и широкий кожаный пояс с медной пряжкой. Это была обычная одежда, продающаяся в туристических магазинах, но вполне подходящая для прохладного ноября.

Притворяясь, потому что все необходимое он уже сделал. Притворяясь не для того, чтобы обмануть эту женщину. Ему не было нужды обманывать её; обманывать приходилось собственные руки, внушая им, что движения, которые они совершают, имеют смысл. Не обманешь руки, и сам не будешь обманут, и придётся сидеть в холодном сумеречном сарае и думать обо всём, что было и ушло, и никогда не вернётся, потому что теперь ему суждена лишь жизнь, которую он ведёт здесь.

Такой информации Овечкин не ожидал. В ядерных реакторах он не разбирался, тем более в секретных военных. Наверняка мегамозги Миронова знают больше, потому что они уверенно и бодро занимаются реактором «Подземстроя», но возможности имеющейся у Центра техники Антон, как Инженер ЭК, знал хорошо. Подобной грузоподъемности у нас не имелось, но все уже смотрели на Овечкина с заинтересованностью, и пришлось срочно искать аргументы.

Наверху, по-видимому, шел какой-то громкий спор. Куинн слышал людей, говоривших на высоких тонах, больше всех говорил Зэк. Куинн не мог разобрать слова, но по тону было ясно, что он рассержен. Куинн нахмурил брови – он не проверил алмазы сам, так как не знал, как отличить хорошую подделку от настоящих алмазов, и сейчас молил Бога, чтобы ни у кого не хватило глупости вложить в настоящие алмазы какую-то часть поддельных.

Иногда днём, независимо от того, шёл дождь или нет, сидел он без дела в сарае или работал, он решал не идти в дом обедать. Не потому что пришлось бы видеть её, нет, она к этому времени куда-то исчезала, даже если с утра и была во дворе — вешала бельё, например. Она всегда оставляла ему что-нибудь холодное на столе и кофе на ещё горячей плите. И все же иногда он предпочитал работать или, если шёл дождь, сидеть в сарае и следить за размеренными движениями своих рук, притворявшихся, что они работают.

– Такой грузоподъемности нет, – заявил он, – но я вижу варианты, которые могут способствовать решению этой проблемы! Например, мы можем попытаться модернизировать путепрокладчик! Это не точно, нужно провести серьезные расчеты, но шансы есть!

На самом деле причина спора была другая. Через несколько минут спор прекратился. В спальне наверху, – похитители избегали заходить днем в комнаты на нижнем этаже, несмотря на плотные сетчатые занавески, закрывавшие окна, – южноафриканец сидел за столом, принесенным туда для этой цели. Стол был покрыт простыней, разрезанный бархатный мешочек лежал на кровати, а все четверо с благоговением взирали на небольшую горку необработанных алмазов.

Но наставало время, и всё-таки приходилось идти в дом. Теперь, когда в ванной работали краны, можно было не ходить в кухню за водой. Он шёл в ванную, раздевался до пояса и мылся, потом доставал бритву, надеясь, что в змеевике, вделанном в кухонную плиту, осталась тёплая вода. Побрившись, он причёсывался, потом наклонялся к зеркалу, разглядывая своё отражение; у него была смуглая кожа, чёрные глаза и овальное лицо с правильными чертами, вот только губы слишком пухлые.

– Путепрокладчик дизельный, – Хам поморщился. – А солярка закончилась. То есть в КП Брилёва лезть все равно придется. Мы не можем отказаться от реактора ЛСУ и шестидесяти тонн топлива хоть вместе, хоть по отдельности. Это даст нам мощные возможности для выживания. Разве нет?

Маленькой лопаточкой южноафриканец начал делить горку на небольшие кучки, затем на еще более мелкие, пока не разделил все алмазы на двадцать пять маленьких кучек. Жестом он предложил Зэку выбрать кучку.

Тот пожал плечами и выбрал одну в середине – приблизительно тысяча камней из двадцати пяти тысяч, лежавших на столе.

Потом он отхлёбывал хороший глоток виски, которое теперь всегда держал у себя в комнате, надевал городскую рубашку и шёл в кухню. Стол был накрыт для него одного. Женщина всегда стояла у плиты.

Все с хмурыми лицами поддержали лейтенанта, и спорить стало контрпродуктивно. Если безмозглому фан-клубу асоциального брутала хочется лезть в эпицентр ядерного взрыва, то Антон уже устал доказывать очевидное. Он не будет им мешать, пусть делают, что хотят, главное, чтобы не тащили с собой на смерть его! Овечкин поспешил аккуратно перевести разговор в другое русло, но лейтенант заявил, что разговоры необходимо прекратить и продолжать наблюдение. За кем он собрался наблюдать во время бурана, когда ничего не видно дальше иллюминатора, Хам не сказал. Антон хотел было задать этот вопрос погромче, но не стал настраивать против себя вояк. Пусть играют в свой театр абсурда, лишь бы оставили в покое. Овечкин, как мог, размял затекшую спину, кое-как принял на неудобном сиденье новую позу и попытался заснуть.

Не говоря ни слова, южноафриканец начал ссыпать оставшиеся двадцать четыре кучки одну за другой в прочный брезентовый мешок с затягивающимся шнуром наверху. Когда осталась одна выбранная кучка, он включил сильную настольную лампу, вынул из кармана ювелирную лупу и, держа пинцет в правой руке, поднес первый камень к свету.

Но однажды, хлебнув больше обычного, он подошёл прямо к ней, схватил её за плечи и с силой прижался губами к её губам.

Но уснуть в скрюченном положении, когда у тебя все кости ломит, а шея буквально отваливается, не так просто. Пока он стоически терпел страдания, буран прекратился, как всегда, внезапно, и вездеход начал осторожно разворачиваться. Грузовиков в иллюминаторах видно не было, и кто-то из грузчиков предположил, что во время бурана техника могла разъехаться в разные стороны и потеряться. Потому что ходовые огни были выключены, и водители не видели друг друга. Но лейтенант заявил, что сейчас каждая машина вернется на свое место в точку, в которой Варяг оставил колонну, и мы вновь соберемся вместе. Потому что теперь пройденный курс фиксируется при помощи гирокомпаса, и водителям нужно лишь проехать обратно по своим следам.

Через несколько секунд он удовлетворенно хмыкнул, кивнул головой и опустил камень в брезентовый мешок. На проверку всей тысячи алмазов уйдет шесть часов.

Потом отпустил и посмотрел ей в лицо.

Закончилось это тем, что в кромешной ночной пыли два грузовика столкнулись друг с другом прямо на той самой точке. К счастью, скорость была маленькой, и никаких поломок не произошло. Военные вышли наружу, осмотрели машины и сообщили, что все ограничилось парой несерьезных вмятин. Звуки далекой стрельбы, доносящейся со стороны Росрезерва, все услышали прямо в тот момент, когда солдаты залезали внутрь вездехода.

— Святая мадонна! — закричал он. — Ты почему молчишь?

Похитители сделали правильный выбор. Алмазы высшего качества, даже мелкие, обычно снабжаются сертификатом, когда Центральная торгующая организация, доминирующая на мировом алмазном рынке, через которую проходит 85 процентов камней, совершающих путь от шахты до сбыта, выпускает их на продажу. Даже Советский Союз со своими сибирскими разработками достаточно умен, чтобы не подрывать этот доходный картель.

Никакого ответа.

– Слышите?! – Антон напрягся, прислушиваясь. – Там стреляют! Что-то случилось! Это роботы?!

— Святая мадонна! — кричал он, слыша, как эхо обращает его голос в отдалённый вой. — Кто ты, скажи? Кто ты есть?

Крупные камни более низкого качества обычно продаются также с сертификатом, удостоверяющим их происхождение.

И в этот момент раздалось хрипение из той комнаты. Если бы он не оставил дверь открытой, они бы не услышали.

– Роботы бьют чем-то тяжелым, это не они… – лейтенант замер прямо в дверях. – Гражданским занять свои места! Соблюдать радиомолчание! Следите за пленным! Десанту – к машине! Радиообмен на третьем канале!

— Кто это? — решительно спросил он, схватив её за плечи и встряхнув. — Думаешь, Анджело будет жить тут и не знать?

Но выбрав смесь алмазов среднего качества и весом от одной пятой до половины карата, похитители вступили в ту область торговли, где контроль почти невозможен. Такие камни служат основой существования гранильщиков и мелких ювелиров во всем мире. Эти камни партиями по несколько сотен меняют хозяев без сертификата. Любой ювелир, занятый обработкой камней, в состоянии честно купить партию в несколько сотен алмазов, особенно если ему предоставят скидку в 10–15 процентов от мировой цены. Они будут использованы для обрамления более крупных камней, и просто растворятся при продаже.

Потом оттолкнул её и сказал:

— Пойду и увижу.

Но только если они настоящие. Необработанные алмазы не блестят, как ограненные и полированные камни в конце процесса обработки. Они похожи на тусклые кусочки стекла с молочной непрозрачной поверхностью. Но оценщик со средним опытом и способностями никогда не спутает их со стеклом.

Солдаты выскочили обратно наружу, и люк захлопнулся. Овечкин лихорадочно заозирался, бросая испуганные взгляды в разные иллюминаторы, но без освещения в пыльном мраке не было видно ничего. Несколько грузчиков, находящихся ближе всех к пленному, сильно напряглись, похватали какой придется инструмент, лишь бы потяжелее, и принялись буравить его враждебными взорами. Пленный набычился еще сильнее и предпочел не делать резких движений. Несколько минут все напряженно ждали развития событий, и Антон с ужасом понял, что звуки стрельбы стали звучать ближе.

И двинулся к двери. В дверях остановился и оглянулся на неё.

— Пойду посмотреть! — снова заявил он,

У настоящих алмазов совершенно явственная мыльная поверхность, и они не способны удерживать воду. Если в воду окунуть кусочек стекла, капельки воды останутся на его поверхности в течение нескольких секунд, а у алмаза они тут же скатываются, и камень остается совершенно сухим.

Внезапно распахнувшийся люк заставил его подпрыгнуть от неожиданности. В вездеход запрыгнула пара солдат в штурмовых комплектах, и от перенапряжения Овечкин не сразу определил, свои это или чужие. От внезапного выброса адреналина у него похолодело внутри, но солдаты бросились занимать свои сиденья, и он судорожно выдохнул, нервно содрогаясь. Следом за солдатами появился Хам, прямо за ним в вездеход ввалился здоровенный расплывчатый силуэт, и Антон услышал голос Порфирьева.

Если бы она ему запретила или даже позволила, он бы действительно пошёл. Но она ничего не сказала. Тогда, взбешённый и униженный, он закрыл дверь и сел за стол.

Более того, под увеличительным стеклом можно различить трехгранную кристаллографию на поверхности алмаза. Южноафриканец рассматривал камни именно с этих позиций, чтобы убедиться, что они не являются кусочками бутылочного стекла, обработанными пескоструйкой или другого основного заменителя – кубической двуокиси циркония.

После ужина он всегда сразу шёл к себе. Ложился и при свете старой настольной лампы без абажура, которую откопал в сарае, читал один из своих журналов. Он нашёл их в шкафу, в той комнате наверху, где стояла кровать с балдахином. Там были «Верный сыщик», «Шкип», «Чёрная маска», «Искренние признания», «Страна гангстеров» и множество других — десятки наименований, сотни номеров, некоторые тридцатипятилетней давности, самые свежие — за сорок пятый год. Все эти журналы с пожелтевшими, ломкими страницами, выцветшими обложками, непривычными фасонами женских платьев и устаревшими автомобилями он перетаскал к себе в комнату, составил стопками вдоль стены у кровати и вечерами читал их. Прочтя журнал от корки до корки, включая объявления и рекламу, он швырял его в угол.

– Мы внутри! – похоже, капитан говорил на армейской частоте. – Включай габариты и вперед на среднем ходу! – Порфирьев переключился на гражданскую частоту, и его рычание заглушило шипение помех: – Саныч! Мы начали движение! Держитесь за нами, прожекторы не включать, только габариты! Отойдем на километр, там стоп, я пересяду за руль!

* * *

Он не сумел бы вспомнить рассказ, прочитанный неделю назад или даже накануне, не сумел бы сказать, чем один рассказ отличается от другого. Но он чувствовал, что именно такое однообразие ему и нужно. Волнение, рождённое прочитанным сегодня скабрёзным детективом, назавтра передавалось ему, едва он раскрывал рассказ, столь же бессмысленный, как и все остальные, полный порохового дыма и запаха обнажённых тел и снова ведущий по тому же кругу привычных переживаний.

Вездеход тронулся с места, набирая скорость, и Антон попытался заметить погоню в иллюминаторах. Разглядеть что-либо было невозможно, не было видно даже огней идущих позади грузовиков, и оставалось надеяться, что водители из кабин видят лучше, и машины не потеряются в пыльном радиоактивном мраке.

Все это был призрачный сон, такой же сон, каким теперь представлялось его прошлое, и когда воображение его соединяло оба призрачных мира в один, он казался себе сильным, он снова жил настоящей жизнью: мужчины падали, подкошенные ударом его кулака или выстрелом из пистолета, и белые руки тянулись к нему, и алые губы, искажённые страстью, жалобно шептали его имя: «Анджело, Анджело…»

Пока южноафриканец исследовал алмазы, сенатор Беннет Р. Хэпгуд взошел на трибуну, построенную специально для этого случая на территории Хэнкок-центра на открытом воздухе в сердце Остина, и с удовлетворением оглядел толпу собравшихся.

Он, бывало, лежал на спине и думал, что вот когда-то жил на свете человек по имени Анджело, и это имя можно было услышать наяву.

– Варяг, ты в порядке? – Лейтенант пытался осмотреть поверхность капитанского снаряжения на предмет повреждений, но фотохромный комбинезон пытался слиться с сиденьем, и ему пришлось включить фонарик. – Тебя не зацепило?

Теперь это случалось только во сне.

Прямо перед собой он видел купол Капитолия штата Техас, второй по величине в Америке после Капитолия в Вашингтоне, сверкающий в лучах позднего утреннего солнца. Конечно, людей могло бы быть и больше, принимая во внимание широкую оплаченную рекламную кампанию, начатую перед этим важным мероприятием, но средства массовой информации – местной, штата и всей страны – были представлены широко, и это его радовало.

Наставал момент, иной раз в середине рассказа, и он ронял журнал на грудь и тянулся к подержанному приёмнику, который купил в Паркертоне. Приподнявшись на локте, держа во рту сигарету, он крутил ручку, и когда находил музыку, которая была ему нужна, уменьшал звук до призрачного бормотания, до шёпота, и мысленно переселялся в мир, откуда доносилась эта музыка.

– Порядок, – зарычал в ответ Порфирьев. – Они наугад долбили. Заметили обезвреженного часового в углу ангара, когда свет починили, нашли следы возле ворот и рванули за мной по колее. Мы вовремя ушли, еще минута, и могли попасть под шальные пули.

Он поднял обе руки, как победивший боксер, в ответ на гром аплодисментов клакеров. Он начал, как только смолкли аплодисменты, когда было объявлено о его выступлении. Поскольку скандирование девушек продолжалось, присутствующие чувствовали себя обязанными присоединиться к приветствию. Он покачал головой, довольно убедительно изображая, что не верит, что такая честь оказана ему. Затем он поднял обе руки вверх ладонями к публике, как бы показывая, что простой младший сенатор из Оклахомы не заслуживает такой овации.

Он лежал с закрытыми глазами и старался вспомнить какое-нибудь событие из своей прежней жизни, любое. Формы, жесты, звуки наполняли его воображаемый полуосвещённый театр, но краски, краски не являлись на сцену. Он помнил, что краски были, но все они выцвели, и мир, который когда-то был настоящим, пёстрым и ярким, представлялся ему теперь монотонно-серым.

– Ты что, заходил внутрь? – изумился лейтенант. – Как они тебя не засекли?!

Когда приветственный шум утих, он взял микрофон и начал свое выступление. Никаких бумажек у него не было, так как он отрепетировал свою речь несколько раз с тех пор, как получил приглашение начать новое движение, которое скоро пойдет по всей стране, и стать его лидером.

А то ещё, глядя, как по сцене мелькают серые тени, он старался вспомнить, что он чувствовал, когда и сам жил в этом умершем мире. Но чувства, как и краски, были утрачены памятью, сохранившей лишь позы и жесты. И однажды ночью, слушая музыку, он понял, что не знает даже своих нынешних чувств.

– Я во время бурана заходил, – объяснил капитан. – Пришлось ползти на карачках, ветер сильный, на поверхности бы унесло на хрен, но внутри рва не так давит, двигаться можно, если осторожно. Потому что не видно ни хрена. Они поняли, что их инженера мы выкрали. Поставили охрану сразу за воротами, а перед ними снаружи понатыкали сигналок. Но во время бурана все это не помогает. Пару растяжек я зацепил, остальные уже были оборваны, ураганом сорвало.

– Друзья мои, американцы, где бы вы ни были!

Но и тут ему не пришло в голову, что он сам старается оградить себя от эмоций. День за днём он работал как одержимый, глядел себе на руки и старался ничего не чувствовать. Даже ел, стараясь не замечать вкуса.

Если всё, что тебе остаётся от прежней жизни, — это воспоминания, лишённые чувств и красок, так, может, и нынешняя жизнь — это тоже всего лишь череда бессмысленных поступков, тотчас превращающихся в бесцветные воспоминания?

– Как только не подорвался! – Лейтенант покачал головой, глядя на Порфирьева то ли как на великого, то ли как на ненормального. Скорее, и то и другое.

Хотя эта аудитория состояла в основном из техасцев, он надеялся, что с помощью телевидения она намного расширится.

Он помнил, как следил в детстве за вечно движущимися руками матери. И руками отца. И клялся, что никогда не станет таким. Прежде он и не был таким, но теперь — теперь стал.

Он помнил, как его отец, старик, расстающийся с жизнью, сидел в кресле на кухне, и его опухшие руки неподвижно лежали на коленях. Но нога, правая нога с большим пальцем, торчащим из проношенного войлочного шлёпанца, равномерно подёргивалась в судороге. Старик сидел, уставившись в пол, потому что вся его жизнь сводилась к ожиданию этой судороги, и вот наступал безжалостный момент, когда она приходила, и, глядя на это, хотелось вскочить и заорать, и выскочить на улицу, и бежать через поле, в горы, куда глаза глядят.

– Сигнальные мины срабатывали, но вспышек в сплошном черном месиве почти не видно, – лениво отмахнулся Варяг. – Боевых они ставить не рискнули, я сразу был в этом уверен. За бортом минус пятьдесят два, под бураном до минус пятидесяти шести, и давление в несколько раз больше, чем человек наступит. Все взрывается самопроизвольно, так недолго самих себя убить.

– Мы можем проживать в различных частях этой великой страны, принадлежать к различным слоям общества, иметь различные надежды, опасения и устремления. Но в одном мы едины, где бы мы ни были и чем бы ни занимались, все мы – мужчины, женщины и дети – патриоты этой великой страны…

И теперь не одну ночь подряд, вспоминая отца и его дёргающуюся ногу, он вставал с кровати и уходил из комнаты. Шёл наверх, бродил по дому, и под конец выключал фонарик в большой спальне, где была кровать с балдахином, подходил в темноте к окну и глядел в сторону развалившегося коровника.

– Все мины были использованы в хранилищах, – буркнул пленный. – Я не врал!

Не согласиться с этим заявлением было невозможно, о чем свидетельствовало общее одобрение.

– Насчет хранилищ подтвердилось, – согласился капитан. – Там все заминировано в два слоя.

– Более всего мы сходимся в одном, мы хотим, чтобы наша страна была сильной… – Шум одобрения возрос, – и гордой. – Публика в экстазе.

В первую такую ночь он, вернувшись к себе и услышав шорохи невыключенной музыки, схватил приёмник и размахнулся, готовый бросить его об пол. Но потом опустил руки, выключил приёмник и в тишине долго смотрел на него.

– Как ты сумел попасть внутрь? – продолжал удивляться лейтенант.

Он говорил в течение часа. В соответствии со вкусами телекомпании его выступление займет от тридцати секунд до одной минуты в вечерних программах по всей стране. Когда он закончил и сел, и легкий ветерок слегка шевелил его белоснежные и высушенные феном волосы над загаром скотопромышленника, движению «Граждане за сильную Америку» (ГСА) было действительно положено начало.

Если впоследствии ему случалось оставить приёмник включённым, он уже спокойно брал его со стула, выключал, ставил на место, торопливо раздевался и ложился в постель.

В общих чертах целью движения было возродить национальную гордость и честь с позиций силы – мысль о том, что они никогда заметно не вырождались, никому не пришла в голову, – и, особенно, ГСА будет выступать против Нэнтакетского договора и требовать, чтобы Конгресс отказался от него.

– Добрался до ЛСУ по памяти, – капитан поморщился, явно вспоминая процесс, давшийся ему с большим трудом. – Перебил силовой кабель, по которому они подают внутрь питание. Они остались без освещения, приоткрыли ворота, и кто-то попытался добраться до самоходки по кабелю, потому что из окопов ее просто не видно. Во время бурана вообще толком ничего не видно, и помехи в эфире до небес. В окопах так и не поняли, что свет вырубило, они из-за помех не принимали эфир. В общем, пока ворота были приоткрыты, я пролез внутрь. Чуть не попался, вышел прямо на мужика с фонарем, который ремонтника страховал. Пришлось нейтрализовать и оттащить в темноту. Он не ожидал, не успел понять, что произошло.

А уж сон-то был ему верен в этом средоточии однообразия, где ничего не происходило и ничего не произойдёт: полежав какое-то время, он засыпал. Потому что теперь тот кошмар, от которого прежде он просыпался весь в поту, испуганный, подавленный своей виной, был ему уже не страшен. Возможно, он притаился где-нибудь в темноте и ждал только случая, чтобы присниться. Но пока что Анджело спал спокойно.

Противник гордости и чести с позиции силы был четко и неопровержимо определен – это был коммунизм, то есть социализм, который проявлялся, начиная от медицинского обслуживания «Медикэйд» до вэлферовских[5] купонов и увеличения налогов. Те попутчики коммунизма, которые пытаются на нижних уровнях обманом уговорить американский народ согласиться на контроль над вооружением, не были указаны конкретно, но можно было понять, кто имеется в виду. Кампания будет проводиться на всех уровнях – региональные офисы, наборы информационной литературы с расчетом на средства массовой информации, лоббизм на уровнях штатов и всей страны, публичные выступления истинных патриотов, которые будут говорить против договора и его создателя, – явный намек на убитого горем человека в Белом доме.

– Он не поднял тревогу? – лейтенант удивленно выпучил глаза. – Даже в эфире?

Просто теперь он жил в другом сне, и это было платой за избавление от прежнего кошмара.