– Если я хочу что-то получить, то сама формулировка мысли подразумевает, что у меня этого нет. И тогда мое послание к Богу таким и будет: «У меня этого нет». Наоборот, если я верю, что я это уже обрела, то, возможно, Бог посчитается с моим представлением, поскольку пребывает… внутри меня. А если я – частица Бога, то, значит, я тоже обладаю творческой силой и могу воплощать мои мысли, реализовать то, что я считаю истинным. Может быть, именно поэтому Будда утверждал: «Мы сами творим свой мир нашими мыслями»? Помнишь наши семинары с Тоби Коллинзом? Чтобы помочь осуществить наши желания, он советовал поступать так, словно мы уже обладаем даром воплощения…

Темные облака отнесло в сторону Божоле, на западе горизонт очистился, засияв золотисто-коньячными красками. Сквозь остатки облаков кое-где прорывалось солнце, круги света плыли по полям, окаймленным лесными полосами. Над полями парили хозяева вечернего неба, хищные птицы, их черные силуэты четко вырисовывались на фоне зелени.

Сидя на краешке скалы и болтая ногами в пустоте, Алиса подставляла лицо ветру, еще пахнущему грозой, и ощущала себя зрительницей захватывающего спектакля, сидящей в ложе первого яруса.

– Такое представление о Боге внутри нас побуждает человека соединить веру в себя с верой в жизнь, – сказала Алиса. – Может, это и есть истинная вера…

Жереми улыбнулся:

– Если бы дело было в Средние века, такое представление побудило бы церковные власти отправить тебя на костер, тебя сожгли бы как еретичку.

Алиса расхохоталась:

– Мысль о вере, способной творить реальность, напомнила мне библейскую историю о том, как Иисус ходил по воде «яко по суху». Когда я прочла ее в первый раз, то смеялась до упаду. Если увидеть в этом сверхъестественное событие, то сразу становится интересно. Я точно не помню текст, но…

– А лодка была уже на средине моря, и ее било волнами; потому что ветер был противный, – прочел Жереми наизусть. – В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидев Его идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак. И от страха вскричали.

Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь. Петр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу. Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня.

Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился? И когда вошли они в лодку, ветер утих.

– Вот-вот, именно это место. Иисус не говорит, что эта чудесная сила дана внешней божественной субстанцией. Он показывает, что она получена в результате веры. Как только Петра одолевают сомнения, он эту силу теряет.

Две молнии, одна за другой, рассекли черные облака, бегущие к Божоле. Гроза сместилась к югу.

– В Евангелии от Фомы, – снова заговорила Алиса, – Иисус указывает другой путь к достижению этой силы: «Если же вы не познаете себя, тогда вы в бедности и вы – бедность». Иными словами, самопознание помогает освободиться от эго, в противном случае у тебя не будет никакой силы.

Алиса смотрела вдаль.

Раскинув крылья, без малейшего усилия, словно скользя между облаков, по ветру быстро планировал сокол.

– Это представление о внутренней божественности наводит на мысль, что есть некое измерение, в котором отсутствует время, – сказала Алиса. – Впрочем, некоторые физики уже способны доказать, что это измерение существует. Быть может, я живу вне времени, а моя инкарнация в этом теле вовсе не самая главная. И та частица звезд, часть всего сущего, что я собой представляю, находится в иной реальности, по ту сторону преходящего земного мира. Освобождаясь от своего эго, которое отделяет меня от других, я избавляюсь от дуализма, а отделавшись от дуализма, я отрешаюсь и от понятия времени. «Прежде нежели был Авраам, Я есмь», – говорил Иисус. То, что раньше я принимала за неправильный оборот речи, может быть, и есть самая глубокая и тревожащая фраза из всех.

Гроза удалялась на юг, небо понемногу очистилось, и ветер на вершине холма стих.

Алиса взглянула на Жереми:

– Когда я упомянула о Евангелии от Фомы, ты даже не спросил, откуда я о нем узнала.

Он ничего не ответил, но, ей показалось, по его бесстрастному лицу пробежала легкая тень улыбки.

– Ну, сознавайся, это ведь ты посылал ко мне глухонемую монашку!

Он с улыбкой вздохнул:

– Ты же взяла с меня обещание никогда не заводить речь о Боге. Я держу слово.

– Но тогда, значит, ты разделяешь эти воззрения на божественную природу человека?

Жереми на миг застыл, поморщился и медленно кивнул.

– Тогда я не понимаю, почему ты принадлежишь к Церкви, которая борется с этими воззрениями.

– Я не принадлежу к Церкви, Алиса. Я принадлежу Богу. Это эго заставляет людей считать себя католиками, буддистами или мусульманами. Оно стремится примкнуть к какому-либо лагерю, чтобы отличиться от других и обособиться. Цель настоящего духовного роста в том, чтобы преодолеть свою принадлежность, избавиться от отождествлений эго и соединиться с другими, с Вселенной, с Богом…





Идя по тропинке обратно к машине, Алиса размышляла о сверхъестественных способностях Иисуса. Прочитав книги Кэмпбелла, сравнившего сотни мифов народов мира, она начала видеть в ходе жизни Христа некую череду мифологических посланий. С той лишь разницей, что, в отличие от мифических персонажей, Иисус был человеком, который жил на самом деле. Она отказывалась принимать за чистую монету исцеление слепых и паралитиков, возвращение умерших к жизни и воскресение самого Христа. Ее рациональный ум не воспринимал рассказы о чудесах, и Алиса не могла избавиться от ощущения, что все эти истории были придуманы, чтобы подкрепить наставления Иисуса.

Когда мы читаем о том, что Иисус исцелял слепых, то почему бы не увидеть в этом наглядную иллюстрацию желания открыть нам глаза? Он приказывал паралитикам встать, взять свою постель и идти. Разве это не призыв взять жизнь в собственные руки? Когда Он пробуждал от смерти мертвых, разве Он тем самым не призывал нас очнуться и понять, что жить только материальными понятиями – все равно что не жить вовсе? А когда Он повествует о своей смерти и воскрешении, разве Он не призывает нас умереть, чтобы возродиться, иными словами – уничтожить эго, чтобы расцвела наша божественная природа?

Допустим, ученики рассказывали Его историю, расставляя по ней, как вехи, всяческие чудеса, чтобы укрепить Его учение. Но тогда тем более удивительно, что благочестивые люди могли так беззастенчиво врать, когда Библия бессчетное количество раз повторяет, что лгуны будут изгнаны от лица Господа…

Предположим, Иисус действительно совершал чудеса и все повороты Его судьбы с самого начала иллюстрировали Его послания и учение, но в таком случае Он не мог быть простым человеком.

«Я есмь путь и истина и жизнь», – сказал Он.

28


Чтобы уместиться в исповедальне, Жереми вытянул ноги поперек. В этот момент занавеску сдвинули в сторону.

– Отец мой, я хочу исповедаться… в злословии.

Он не выдержал и улыбнулся, услышав знакомый старушечий голос, явно педалирующий раскаяние…

– Поведайте мне, дочь моя, в чем вы себя упрекаете?

– Себя упрекаю…

И тут голос обрел уверенность:

– Скажем так, иногда я считаю необходимым привлечь внимание прихожан к неблаговидным поступкам других, хотя, может, надо оставить их в наивном неведении.

– Я вас слушаю…

– Понимаете, некоторые слишком легко позволяют себя одурачить. Им просто нужно раскрыть глаза!

– Дочь моя, Иисус говорил: «Замечайте, что слышите: какою мерою мерите, такою отмерено будет вам…»

– Но… я всего лишь изобличаю то, что люди делают вопреки христианскому человеколюбию!

– Дочь моя, вы пришли сюда исповедаться в грехах или оправдать их?

Поскольку ответа не последовало, Жереми продолжил:

– Святой Иоанн говорил: «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме».

Она не промолвила ни слова.

Жереми вспомнил, какую епитимью однажды назначил Кюре из Арса, которому он старался во всем следовать, прихожанке, тоже каявшейся в злословии.

– Вот что вам надлежит сделать, дочь моя: попросите, чтобы вам на птичьем дворе в Каннате дали мешок перьев, и рассыпьте их на руинах аббатства. А на следующее утро придите и соберите их все обратно в мешок.

– Все перья? Но это невозможно! Их же унесет ветром! Как же их собрать?

Жереми молчал, давая ей возможность обдумать свои слова.

Она ушла, ворча себе под нос, что уж лучше бы он назначил десять раз прочитать «Отче наш».



* * *

– Таким образом, он бросает вызов вашему авторитету, монсеньор.

Епископ вышагивал вдоль длинной анфилады высоких окон в кабинете. Когда приходилось принимать трудное решение, он должен был обязательно ходить. Движение раскрепощало мысль.

– Вы уверены, что крещение этого ребенка назначено на конкретный день?

Викарий кивнул, сжав губы.

– На воскресенье, двадцать восьмое августа, сразу после мессы.

– И отец Жереми знает, что кюре Шароля отказал семье в таинстве?

– Да, монсеньор.

– Вы в этом уверены?

– Конечно.

Епископ несколько секунд пристально на него смотрел, потом снова принялся вышагивать по кабинету.

Стараясь побороть раздражение, викарий всегда в конце фразы поджимал губы, при этом рот у него на удивление походил на куриную гузку.

– Он вас испытывает, монсеньор. Это провокация в ваш адрес. Если вы не отреагируете, его ничто больше не остановит. А потом будет слишком поздно.

– Никогда не бывает слишком поздно.

– За ним стоит много прихожан, с каждым днем их становится все больше. Еще немного – они объявят его святым, и тогда у вас окажутся связаны руки. Вы будете вынуждены с ним соглашаться, это станет вечной проблемой.

Викарий напряженно смотрел на него, сложив губы куриной гузкой.

Епископ уселся за стол. Так оно и есть, он не ошибся, мадам де Сирдего дважды предупреждала. Впрочем, ее что-то давно не видно.

– И он станет все себе позволять, монсеньор…

Епископ вздохнул.

– К нему надлежит применить санкции, – сказал викарий, – и спокойствие вернется в приход Клюни.

Епископ колебался. Как отнесутся к санкциям другие священники? Укрепит это епископскую власть или, наоборот, дискредитирует лично его?

– Подумайте о том, что он посмел натворить за несколько месяцев, – не унимался викарий. – Стоит позволить ему продолжать в том же духе – и он выйдет из-под контроля. Святой престол будет тщетно призывать нас к порядку, и мы прослывем некомпетентными.

Епископ принялся вертеть аметист на перстне.

Его стали утомлять проблемы, возникавшие в Клюни. Терпение не должно оборачиваться нерешительностью, за которую рано или поздно придется платить.



* * *

Мужчина терпеливо дожидался своей очереди. Столько людей перед исповедальней он увидел впервые. Сам он к исповеди не ходил, впрочем и в церковь тоже. Разве что несколько раз на концерты. Единственный раз он молился, когда тяжело заболел отец, а потом с отчаяния слегла мать. Но тут двоюродная сестра так уговаривала, что он наконец решил приехать сюда из Макона.

Когда подошла его очередь, он втиснулся в узкую исповедальню и задернул за собой занавеску. Ему показалось, будто он попал в фотоателье, только не хватало табурета. Вместо него стояла низкая и неудобная скамеечка. Чтобы сесть, ему пришлось согнуться в три погибели и упереться лопатками в какую-то полку. Да уж, удобства не ахти. Но, учитывая, что все бесплатно, привередничать не приходится. Ладно, по крайней мере, не заснет, как на диване у психоаналитика, к которому как-то попал на прием.

– Я вас слушаю, сын мой.

– Здравствуйте. Я пришел к вам, потому что у меня нелады с соседом сверху. Я живу в многоэтажном доме в Маконе, и сосед постоянно меня третирует. Когда я выхожу и сталкиваюсь с ним, мне становится дурно, на весь день портится настроение. И ничего нельзя поделать: у нас одинаковый график работы, мы встречаемся почти каждый день…

– Опишите, пожалуйста, обстоятельства ваших встреч.

– О, это проще простого: мы часто поднимаемся вместе в лифте. Он всегда разговаривает снисходительным тоном. Я чувствую, он меня презирает, считает себя на голову выше, намного выше.

– Но вы не можете отвечать за то, что думают другие…

– А он не должен возвышать себя!

– Это его проблема, а не ваша…

– Но это очень досадно, выводит из себя!

– А тут уже ваша трудность…

– Как так?

– Когда он возвеличивает себя, это его проблема, тут вы ничего поделать не можете, вы ведь не его психоаналитик. А вот когда это задевает вас, трудность ваша.

Наступила тишина, Жереми пытался понять, дошли его слова или нет.

– Но это нормально, что мне неприятно… я ведь не бесчувственный…

– То, что сосед мнит себя выше вас, меняет вашу значимость?

– Нет, конечно.

– Тогда что же изменяется?

Посетитель снова задумался.

– Может быть, мое ощущение собственной ценности, – согласился он.

– Вы так чувствительны к мнению других, потому что сами не особенно уверены в своей значимости.

– Возможно…

– И если сосед ведет себя с вами высокомерно, догадайтесь, по какой причине.

– Понятия не имею…

– Наверняка тоже сомневается в своей ценности… В таком случае у него та же проблема, что у вас. Только его эго проявляет себя по-другому. Стоит ли обижаться на того, кто терзается, как и вы?

– Может, и страдает, но я ведь никого не заставляю платить за свои неприятности.

– Вероятно…

– А вы в этом не уверены?

– Никогда не знаешь, какое зло можешь невольно причинить другим…

– Ладно. Тогда что же сделать, чтобы этот тип больше не смотрел на меня свысока?

– Если чужое эго не оставляет вас равнодушным, если вы отвечаете на его вызов, вы его поддерживаете. Однако, если за завесой ложного «я» сможете увидеть человека и обратитесь к нему, вы освободите его из тюрьмы, в которой он сам замкнулся. Ведь в наших отношениях чужое эго – это клетка, и ее стены рухнут в миг, когда вы разглядите личность.

Мужчина вздохнул:

– Ну а конкретно сейчас-то что надо сделать?

Прошло несколько секунд, прежде чем священник ответил:

– Иисус говорил: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».





Вечером следующего дня мужчина возвращался с работы и снова столкнулся с соседом в подъезде дома, возле почтовых ящиков. Он поздоровался, стараясь придать голосу как можно больше теплоты и радушия. Тот смерил его взглядом и сухо бросил сквозь зубы: «Добрый вечер». А потом так задрал подбородок, что глаза смотрели сверху вниз, что придавало лицу заносчивый вид.

Если вы отвечаете на его вызов – вы его поддерживаете.

Он решил снова дружески улыбнуться соседу.

Тот быстро отвел глаза в сторону.

Они вошли в деревянную кабину старенького лифта, раздвижная дверь медленно закрылась, и тяжелая застекленная дверь с проржавевшей решеткой захлопнулась за ними.

Лифт бесконечно медленно пополз вверх. Мужчина повернулся к соседу, который разглядывал какую-то невидимую точку на потолке. Тесное соседство и повисшая тишина давили на обоих.

И тогда мужчина тихо заговорил и сам смутился, услыхав звук своего голоса:

– Вчера я был в церкви…

Он ощутил, как напрягся сосед, с утроенным вниманием сверля глазами потолок.

– И я молился за вас…

Тот вытаращил глаза, не отрывая взгляда от невидимой точки, словно его заворожили магическим заклинанием.

Наступило безмолвие, но слова, казалось, все еще звучали в узкой кабинке. Старый скрипучий лифт с тяжким вздохом остановился.

Мужчина вышел, обернулся и прибавил:

– Потому что я знаю, что, в сущности, вы хороший человек.

Больше сосед никогда не смотрел на него свысока.

29


Сидя в саду под тенистой орешиной, Алиса углубилась в Библию. Перед ней на столе стоял дымящийся чайник и тарелка теплых мадленок.

– Иди есть мадленки! – крикнула она Тео.

Конечно, трудно соперничать с качелями…

– Иначе я съем сама и поправлюсь на два кило, – прибавила она чуть тише.

Алиса подняла глаза от Священного Писания в затрепанной обложке Гражданского кодекса.

Она только что поняла важную вещь и воодушевилась. Дело в том, что Иисус указал основной путь к освобождению от эго, а она его еще не реализовала. В голове моментально сложился план ближайшей проповеди Жереми.

Сзади послышались шаги, Алиса обернулась.

– О! А я как раз о тебе подумала! – сказала она, увидя входящего в сад Жереми. – У меня идея насчет воскресной мессы. Бери стул.

Он уселся, Алиса подвинула ему тарелку с мадленками, но он отказался.

Он дружески махнул рукой Тео и посмотрел вокруг, словно хотел впитать в себя и сад, и мадленки, чтобы все отпечаталось в памяти. Потом перевел глаза на Алису и дружелюбно улыбнулся. Но она сразу уловила нотку грусти.

– Что-то случилось, Жереми?

Он приветливо улыбался, и она почувствовала, что Жереми стремится продлить мгновение душевной легкости, что встревожило больше всего. Наконец он заговорил спокойным, хорошо поставленным голосом:

– Это будет моя последняя месса в Клюни.

– Что?!

Он кивнул.

– Но… почему?

– Меня назначили священником в Яунде^[23].

Алиса глядела на него, не веря своим ушам, не осознавая ни смысла, ни важности его слов. Она просто лишилась голоса.

Все вдруг стремительно рухнуло. Все, что они сделали, все усилия по привлечению в храм прихожан, все благодарности от людей…

Она вдруг почувствовала, как ее наполняет печаль, разочарование, горечь…

– Но отчего? Почему они так поступили?

Он ничего не ответил.

– У них что, есть право отослать тебя прямо завтра в Камерун?

Он кивнул, подняв плечи в знак того, что ничего не может поделать.

– Епископ напомнил мне, что апостолы всегда были в движении.

– А все то, чего мы добились…

– Назначат нового священника.

– И он все уничтожит.

– Ну, необязательно…

Алиса почувствовала, что у нее внутри тоже все рухнуло.

– Одна мысль о том, что в церкви снова начнется это блеянье и кудахтанье, портит мне настроение. Это всех оттолкнет.

– Нельзя знать наперед, Алиса.

Она поморщилась и тряхнула головой:

– Когда ты едешь?

– В четверг рано утром. Викарий заедет за мной и отвезет в Женеву, в аэропорт.

– В четверг? Почему так скоро?

– Наверное, есть какая-то необходимость. Я узнаю в воскресенье утром, меня вызывают перед мессой в резиденцию епископа.

Ей было очень больно сознавать, что скоро его здесь не будет, они станут видеться очень редко… И прихожанам его будет не хватать, это уж точно.

– У семейства из Шароля пока есть шанс, крещение назначено на воскресенье. Еще неделя промедления – и все бы сорвалось. А ведь они берегли малыша как зеницу ока…

– Да, представляю себе.

– И все-таки несправедливо переводить тебя сейчас, когда усилия начали приносить плоды!

Он вздохнул и спокойно улыбнулся:

– Главное – разбудить души и разум, Алиса, а не пожинать плоды своих трудов. Иисус говорил: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая».

– Не думаю, что достигла такого уровня мудрости…

Он посмотрел на нее долгим добрым взглядом:

– Кто знает точный результат своих деяний? Кто знает, что нам принесет этот опыт? Мы зачастую не сознаем, что произошло на самом деле. Так и есть, во время действия мы не понимаем его глубинного смысла.



* * *

Жермена переходила рыночную площадь, прижимая к животу полотняную сумку.

– Манипулировать перьями – это черная магия!

– С трудом верится, – сказала Корнелия. – Если бы мне сказали, что такое произойдет в Клюни, вопреки всему…

– Иисус ведь говорил, что существуют лжепророки.

– Это правда, – сказала Корнелия.

Жермена понизила голос:

– Отец Жереми – посланник дьявола!

– Замолчи, мне страшно…

– Неудивительно, что он уезжает в Африку. Наверное, едет, чтобы разыскать там колдунов вуду.

– Ох! Господи боже!

– А я с самого начала говорила – его надо остерегаться! С самого начала!

– Ну, по крайней мере, его здесь не будет, – сказала Корнелия. – И никакое это не прегрешение: предупредить остальных.

– Погляди на мадам де Сирдего. Она недавно принялась его защищать.

– Должно быть, он ее околдовал!

– Бедняжка…

Жермена закивала с понимающим видом.

Вдруг она застыла на месте и остановила Корнелию, удержав за талию:

– Ты только погляди, кто идет!

По улице Республики с другого конца площади шел отец Жереми в длинной сутане цвета воронова крыла.

– Господи! – воскликнула Корнелия, осеняя себя крестом.

Жермена, сохраняя хладнокровие, обеими руками схватила нательный крест и направила в сторону священника, бормоча нравоучительным голосом:

– Изыди, Сатана!
30


Когда Алиса вышла на площадь, ее охватила тоска.

На паперти храма, как обычно, собралось еще больше народу, настроение у всех было веселое и беззаботное. Видимо, весть о том, что Жереми уезжает, не успела дойти.

Утреннее солнце освещало фасады средневековых домов, на старых камнях вспыхивали коричневато-золотистые отсветы. Большинство окон были широко распахнуты, чтобы впустить утреннюю прохладу.

Алиса поздоровалась со знакомыми и вошла в храм, чтобы увидеться с Жереми. Прихожане уже расселись по местам, особенно старики, которые опасались, что новенькие не дадут сесть на привычные места и оттеснят их куда-нибудь назад.

Она обменялась взглядом с супружеской четой из Шароля, сидевшей рядом с купелью. Малыша держал на руках отец, старший мальчик, лет семи, стоял рядом. Вокруг толпился народ – видимо, родственники и друзья. Супруги встали и направились ей навстречу. Глаза у них сияли.

– Мы хотим еще раз сказать вам спасибо. Это ведь благодаря вам сегодня его окрестят.

– Ну что вы…

Алиса пересекла неф. Жереми еще не пришел, в ризнице никого не было. Видимо, встреча с епископом немного затянулась…

По боковому нефу она вышла из собора. На паперти шли оживленные беседы. В воздухе витала какая-то особенная легкость, и Алисе стало грустно при мысли, что сегодня они собрались в последний раз на мессу, которую будет служить Жереми.

Но когда же он придет?



* * *

– Я сделал все возможное, чтобы удержать его, монсеньор. Но думаю, теперь лучше его принять, иначе я ни за что не отвечаю.

Сидя за массивным столом с позолотой, епископ поднял бровь:

– Пусть войдет.

Викарий вышел в прихожую.

– Мне необходимо уйти, – сказал отец Жереми, увидев его. – Прошу вас извиниться за меня перед епископом, скажите ему, что я обязан исполнить свой долг перед прихожанами. Я готов вернуться после мессы, если он пожелает. Предупредите меня, пожалуйста.

Он уже собрался уйти, но викарий удержал его за руку:

– Подождите…

– Я не могу больше ждать.

– Монсеньор примет вас тотчас же, – сказал викарий.

Отец Жереми помедлил несколько мгновений.

– Сожалею, но у меня нет больше времени.

Он снова повернулся к выходу, но тут из кабинета раздался голос епископа:

– Войдите, отец Жереми!

Священник застыл на месте.

– Идите за мной, – шепнул викарий.

Они вошли в кабинет.

– Садитесь, отец Жереми, – сказал епископ, занимая место в огромном кресле в торце длинного прямоугольного стола.

Викарий отошел назад и занял незаметную позицию возле двери, за высокими окнами.

– К сожалению, я не могу остаться, монсеньор, поскольку месса в Клюни должна начаться в…

– Не беспокойтесь, времени у нас предостаточно. Прошу прощения за опоздание, нам необходимо заняться подготовкой вашего отъезда.

– Меня к десяти часам ждут к мессе.

– Не тревожьтесь. Мы сообщим, что вас задержали чрезвычайные обстоятельства. Прихожане поймут.

Священник ничего не ответил.

Викарий вздохнул с облегчением.

Мессы не будет, а значит – ни слов прощания, ни взрывов чувств. Диоцез не сделает из священника жертву.

Лучше коротким и решительным ударом обрубить эту ветку и перейти к другим занятиям.



* * *

10:15.

Опоздание Жереми выходило за рамки приличия.

Алиса подумала, что встреча с епископом перед мессой была не лучшей идеей.

Среди прихожан она заметила монашку и подошла к той.

– Отца Жереми еще нет, – тихо сказала она. – Позвоните в епископство и узнайте, когда вернется отец Жереми.

Монашка поколебалась минуту, но послушалась.

Люди стали смотреть на часы и проявлять признаки нетерпения. Паперть понемногу пустела, а храм заполнялся народом.

К ней подошел старый Виктор. Он узнал, что Жереми уезжает, и очень сожалел. Даже принялся перечислять всех его предшественников. Но Алиса не слушала. Она была слишком обеспокоена отсутствием друга.

Только бы с ним ничего не случилось по дороге…





10:25.

Монахиня наконец вернулась.

– Отца Жереми задержали в епископстве, – сказала она. – Месса отменена, мне велели предупредить прихожан.

– Месса отменена?

Монашка качнула головой. Похоже, она разделяла чувства Алисы.

– А вы не могли бы… сами сказать людям? – умоляющим голосом произнесла она.

Алиса согласно кивнула.

Сестра скрылась.

Задержали в епископстве.

Хуже ничего быть не могло.

А обещанное крещение…