– Извините, что помешала, – сказала Клэр, отступая от дверного проема. – Я просто хотела сказать Виви, что принесла ужин. – Она подняла сумку. – Все будет готово примерно через полчаса.

– Просто замечательно. В любом случае, мне нужно подняться наверх, чтобы поговорить со всеми вами. Для будущего путешествия вашего гостя наметился план, но предварительно нам вместе нужно обсудить его. Позвольте-ка, – он взял у нее пакет с покупками, – я отнесу все это. Виви придет через минуту, вот только немножко приберется здесь.

Он, безусловно, очень привлекателен, подумала Клэр, но она не могла не заметить фамильярного обращения, которым он заменил полное имя Вивьен, да и между ними обоими, казалось, было полное взаимопонимание. Может быть, Виви была одной из его любовниц, подумала она. Это, безусловно, объясняет, как она получила место в Делавин Кутюр. А потом в ее сознании, словно кусочки мозаики, сложилась картина: это их она видела тогда в зеркале ресторана Brasserie Lipp несколькими месяцами ранее. Человек, сидящий за столом с Виви и нацисткой, был месье Леру. Вот почему его лицо показалось ей знакомым, когда они были представлены друг другу в садах Тюильри. Учитывая, насколько близки они были с Виви, он, скорее всего, знал, что Клэр встречалась с немецким офицером. Она почувствовала, как ее щеки загорелись при этой мысли, и испытала невольную благодарность за то, что он пропустил ее вперед по лестнице, так, что ему не было видно ее стыда. Если быть до конца откровенной самой с собой, то в тот вечер в пивном ресторане Brasserie Lipp она почувствовала легкую вспышку торжествующего презрения к вечеринке, которую увидела за столом на другом конце зала; теперь, когда она поняла, кто он на самом деле, ее стыд удвоился. Неудивительно, что он не торопился предложить ей участие в сети. Если бы Мирей не была так убедительна, Клэр непременно оказалась бы среди изгоев.

На пятом этаже не было никаких признаков присутствия Мирей, а дверь комнаты Фреда была закрыта. В маленькой кухне Клэр готовила ужин, разогревала утиные ножки и чистила картошку. Она отказалась от предложения месье Леру о помощи, так как в кухне едва хватало места для одного человека, не говоря уже о двух. Он наклонился в дверях и наблюдал, как она начала жарить картошку, добавив туда порцию жира из консервной банки, понемногу подсыпая мелко нарубленный чеснок, дразнящий запах которого разносился по квартире, когда сковорода начала потрескивать и шипеть.

Когда она оторвала взгляд от плиты, он улыбнулся ей. Словно фокусник, он вытащил бутылку красного вина из глубокого кармана пальто и поставил на стол возле нее. Затем из другого кармана он достал три плитки шоколада «Кот д’Ор», которые передал Клэр.

– Думается, мне лучше передать это вам, поскольку мне известно, что вы сумеете разделить их по справедливости, – сказал он, заставив ее покраснеть.

Привлеченные звуками из кухни и запахом готовки, вскоре появились Виви, Мирей и Фред и начали расставлять в гостиной тарелки и столовые приборы.

Месье Леру присоединился к ним за столом, но отказался от тарелки, сказав, что поест попозже. Пока они насыщались едой, лучшей из всего, что им доводилось есть за долгое время, он иногда отпивал из своего бокала. Фред в свою очередь объявил, что утиные ножки гораздо вкуснее всего, что он ел в Англии, и все они подняли тост в честь шеф-повара. Казалось ли это Клэр, или месье Леру смотрел на нее всякий раз, когда она застенчиво косилась в его сторону?

Он позволил им закончить ужин прежде, чем приступить к рассказу о цели своего визита на Рю Кардинале.

– У нас есть план, чтобы вытащить тебя, Фред. Не через юго-запад, как мы обычно поступаем, а через другую сеть, которая действует в Бретани. Должен предупредить, что это более опасный маршрут, но так тебя доставят обратно в Англию значительно быстрее.

Фред пожал плечами.

– Что ж, подходяще, – сказал он. – Чем раньше я вернусь и опять начну бороться против бошей, тем лучше. – Клэр заметила, как в его глазах промелькнуло сожаление, когда он повернулся к Мирей, которая сидела рядом с ним, и, взяв ее ладонь в свою, добавил: – Хотя мне будет очень жаль покидать моих новых парижских друзей.

– Мы не можем рисковать, используя поезда, – продолжил месье Леру. – На станциях слишком много проверок, особенно на маршруте в Бретань. Немцы изо всех сил стараются удерживать оборону на атлантической линии с тех пор, как союзники взорвали шлюзы в Сен-Назере. Так что маршрут получится беговой, так сказать. К сожалению, у наших друзей не так много проводников, чтобы сопроводить тебя по всему пути, а это значит, что в некоторых местах тебе придется ориентироваться самостоятельно.

– Со мной все будет хорошо, – решительно сказал Фред. – Я никогда раньше не был в Бретани, но уверен, что смогу найти дорогу.

– Однако, из-за южного акцента ты будешь слишком заметен, если станешь путешествовать в одиночку. Именно поэтому мы придумали поправку к плану. – Месье Леру повернулся к Клэр. – Предположим, вы ехали домой, чтобы повидать свою семью, познакомить их с молодым человеком, который хотел попросить у вашего отца руки… Вы знаете бретонцев, они, когда собираются вместе, те еще хитрецы; и вам хорошо знакома эта дорога. Если вы сможете доставить Фредерика в Порт-Мейлон, сеть сможет вывезти его за рубеж. Он прибудет в Англию через пару дней, а мы, к тому же, смогли провести необходимую разведку, чтобы он как можно скорее вернулся под командование союзников и снова начал оказывать нам свои услуги, особенно теперь, когда юго-западный маршрут закрыт.

При мысли о таком опасном путешествии кровь Клэр застыла в жилах. До сих пор ей удавалось сдерживать нервы, выполняя задания в городе, но эта миссия была совсем иного порядка. Затем она встретила его откровенный взгляд и подавила свой страх.

– Я смогу сделать это. Я уверена, что мадемуазель Ваннье даст мне отпуск, поскольку я не брала его целую вечность. Кроме того, с тех пор как произошел мой «несчастный случай», у меня все еще иногда кружится голова, так что она сама убеждает меня попытаться приобрести билет и съездить повидаться с отцом, чтобы хоть немного побыть на свежем воздухе. Но нужно убедиться, что немцы дадут мне разрешение на эту поездку. А как насчет Фреда, ведь оно наверняка и ему понадобится? Я даже не знаю, сколько времени потребуется, чтобы подать заявку для их получения…

– Все уже готово, – сказал месье Леру. – У меня здесь документы для вас обоих. – Он выложил на стол официальные бумаги префектуры полиции, озаглавленные «Ausweis[34]», заверенные печатью в виде двуглавого орла и свастикой – знаками немецкой администрации. – Вы сможете отправиться завтра днем. Доберитесь до Пон-де-Нёйи к четырем часам, там будет ждать транспорт, который доставит вас до Шартра. Каждому будет готова комната для ночлега, а затем вас отвезут в Нант. Это единственный, хотя и не самый прямой маршрут, который мы смогли организовать в такие сжатые сроки. Но после Нанта вы, Фред, уже будете сами по себе. Вам придется воспользоваться общественным транспортом, если, конечно, удастся его найти, или путешествовать на попутках. Необходимо добраться до Порт-Мейлона к вечеру пятницы. Крайне важно, чтобы лодка пустилась в плавание во время отлива, когда уровень воды низок для крупных патрульных немецких судов, чтобы те не смогли подойти слишком близко.

Клэр взглянула на лица, окружавшие ее за столом и пристально наблюдавшие за ней. Темные глаза Мирей были полны страха; взор Виви был ясен и спокоен, как обычно, но короткая вспышка в ее глазах показывала, что и она волнуется. Фред ободряюще улыбнулся ей. А потом она повернулась к месье Леру. Его глаза лучились добротой, от них словно исходило какое-то особое тепло, которого она раньше не замечала. Это было тепло, которое заставило ее сердце биться быстрее, а щеки – покраснеть.

– Хорошо, – сказала она, отодвигая свой стул, чтобы скрыть замешательство. – Тогда я лучше пойду и соберу свою сумку.

Когда она укладывала кое-что необходимое для путешествия, в дверях ее спальни появился месье Леру.

– У меня есть еще кое-что для вас в дорогу, Клэр. – Он протянул ей маленькую плоскую коробочку, плотно зашитую в промасленную кожу. – Очень важно, чтобы Фред забрал это с собой, когда оставит вас, но будет безопаснее, если он не узнает об этом до последней минуты. Всегда держите эту вещь при себе. Если вас начнут обыскивать, то с ним это будут делать гораздо более тщательно, нежели с вами. Сделайте все возможное, чтобы сохранить эту вещь, но обязательно передайте ее Фреду, когда он будет покидать французский берег. Никому не доверяйте эту вещь. Вы понимаете?

Она кивнула, и, когда взяла у него непонятный предмет, он положил свою руку на ее ладонь и крепко сжал ее, прежде чем отпустить. Клэр встретилась с ним взглядом и подумала, что в его глазах светится вопрос, на который она не может ответить.

Она посмотрела на сверток, который он ей вручил, отметив то, насколько аккуратными были покрывавшие его швы. Внезапно ей стало кое-что понятно. Она не могла не спросить:

– Так над этим работала Виви?

Он приложил палец к губам, а затем снова положил руку поверх ее ладони, слегка сжав пальцы, и это прикосновение успокоило ее. Похоже, спокойная уверенность была всегда ему присуща; при этом он старался не показывать другие свои качества, которые она понемногу стала в нем замечать. Например, то, как он смотрел на нее и как его выраженные черты лица вынуждали ее проводить с ним больше времени, чем было в ее распоряжении. Особенно привлекательными она находила его спокойствие и уверенность. Ей казалось, что бы ни случилось, он никогда их не утратит.

Ей хотелось одного: испытывать такую же уверенность в себе.

Гарриет

Как раз в тот момент, когда я только начала восхищаться Клэр – а было это вызвано ее решимостью дать согласие на то, чтобы стать passeuse и пуститься в опасную поездку для того, чтобы переправить члена «Свободных французских сил» в Бретань – она вдруг, по всей видимости, влюбилась в очередного донжуана. Я могла лишь надеяться, что месье Леру не разобьет в очередной раз ее сердце. Казалось, он так же не подходил Клэр, как и Эрнст, хоть и симпатичен, как Лотарио[35]. Похоже, что он просто использует женщин в своих целях, хоть и руководит подпольной организацией.

У меня возникает ужасное предчувствие, что история повторится, и Клэр никогда не извлечет уроки из своих ошибок.

Хотя, с другой стороны, кто из нас на это способен?

Некоторые залы в музее Гальер сегодня закрыты: там проходит смена экспозиций. Творения Жанны Ланвен и то самое платье синего цвета с серебряными бусинами возвращаются в архивы, в подвал музея, где они будут тщательно храниться до следующего показа. Я сижу на улице, на одной из скамеек, окружающих здание, среди статуй, разбросанных по территории дворца, и записываю последнюю часть истории Клэр.

Раздается вибрация телефона, и я улыбаюсь, когда вижу имя Тьерри на экране. А потом я улыбаюсь еще шире, когда он спрашивает, не хочу ли я встретиться сегодня вечером за ужином в маленьком ресторанчике, который, как ему известно, славится лучшими moules-frites[36] в Париже.

1942

Они путешествовали уже почти два дня, но Клэр ни на секунду не могла ослабить бдительность, хотя все вроде бы шло гладко. Они благополучно выехали из Парижа и провели ночь в отеле в Шартре точно так, как и было запланировано, отправившись в Нант на следующий день. Теперь, на последнем этапе пути, Клэр была потрясена, увидев, какие опустошения принесла война в Сен-Назер. Она помнила этот город с юных лет как место, исполненное надежд и обещаний, как врата в новую жизнь, вдали от Порт-Мейлона. Но теперь казалось, что этот город даже забыл, как выглядит надежда. Каждое здание искромсали пулеметным огнем, а некогда величественные верфи закрыли и покинули. Сухой канал между двумя пирсами, способный вместить крупнейшие военные корабли немецкого флота, был взорван во время недавнего налёта британских десантников.

Она наблюдала все эти сцены урывками, пока ехали на заднем сиденье громыхающего по выбоинам фургона. На нём доставляли рыбу в продовольственный склад на окраине города. Несмотря на то, что фургон был пуст, в нем по-прежнему сильно пахло предыдущим грузом. Снова и снова она глотала кислую желчь, которая поднималась у нее в горле из-за этого резкого запаха и приступа тошноты, пока фургон продирался по расквашенным и разбитым дорогам. Вид попавших под бомбардировку зданий, встречавшихся им по пути, ярко напомнил ей о ночи в Булонь-Бийанкуре, когда ей едва удалось избежать смерти. Лицо Кристианы, как ей казалось, плыло поверх этого пейзажа из сплошной разрухи, а запах пыли и дыма смешивался с запахом рыбьего жира. Она очень надеялась, что назойливое дрожание уголка ее глаза не даст никому понять, какую панику она начала испытывать.

Пытаясь собраться, она сложила руки, позволив кончикам пальцев незаметно проследить ободряющий контур свертка, отданного ей месье Леру, который она для пущей сохранности зашила в подкладку своего пальто.

Фред в основном молчал, погруженный в свои мысли, но это гранитное молчание обнадеживало. Он разрешил ей говорить, когда в то утро им повстречался рыбный фургон. Когда Клэр упомянула имя своего отца, обветренное лицо водителя сменилось улыбкой узнавания, и он с готовностью согласился подвезти их до самого Порт-Мейлона, даже если ему понадобится немного больше времени, чтобы добраться до собственного дома в Конкарно.

Наконец он высадил их, еще раз улыбнувшись, и махнул рукой на прощание на вершине узкой мощеной аллеи, ведущей вниз к крошечной гавани. Клэр секунду постояла, благодаря небеса за то, что ей наконец довелось размяться после долгих часов тряски в кузове фургона. Она глубоко вдохнула морской воздух, почувствовав подавление мерзкой тошноты. Нахождение в знакомой обстановке обнадеживало. Рыбацкая деревня пахла, как всегда, солью, водорослями и влажными веревками, которыми к причалам вдоль набережной была привязана маленькая флотилия лодок. Над головой кричали друг на друга чайки, не спуская глаз-бусинок с приходящих лодок, чтоб не упустить возможность подобрать остатки.

Клэр никогда не думала, что будет так рада попасть домой, но теперь она испытывала непреодолимое желание увидеть своего отца и брата Марка, снова оказаться в их крепких объятиях.

Фред улыбнулся ей.

– Почти добрались, – сказал он, поднимая ее и свою сумку. – Веди.

Она заметила их у лодки: высокая фигура, которой был ее отец, поднимала пустые сети с набережной и передавала их Марку на палубу. Она уже собиралась бежать к ним, когда Фред протянул руку, чтобы остановить ее.

– Подожди, – тихо сказал он.

К концу стены гавани был пристроен барак из отсыревшего бетона, на плоской крыше которого стоял немецкий часовой. К счастью, он повернулся спиной к ним, высматривая в бинокль корабли, плывшие в серо-стальном море. Из темных щелей, которые были глазами блокпоста, торчали стволы двух пулеметов. Один указывал в сторону моря, а другой следил за маленькой гаванью и людьми, трудившимися на своих лодках. За блокпостом, прямо перед небольшим маяком в конце дамбы, который обозначал вход в гавань для рыболовного флота, когда они возвращались домой темными ночами, зенитное орудие указывало на небо, словно издеваясь над вопящими чайками, летавшими вокруг.

Вид ее отца и брата, работающих под угрожающим дулом пулемета, глядевшего из блокпоста, потряс Клэр до глубины души. Она судорожно вздохнула, и Фред тут же потянул ее под прикрытие угла перекрестка. Он приложил палец к губам, предупреждая ее о молчании.

– Мы не можем идти к ним сейчас, Клэр, только не под носом у немца-часового. Мы только привлечем внимание к себе, а ведь это последнее, чего нам хотелось бы. Даже если ты начнешь оправдываться, что приехала домой навестить семью, они рьяно станут обыскивать вновь прибывших, пока не найдут хоть что-то необычное. Нам придется прятаться до наступления темноты.

Клэр кивнула, понимая, что он был прав, хотя желание побежать к отцу, чтобы встать между ним и глядящими из орудийной башни стволами было очень сильным. Она оглянулась вокруг, затем схватила его за руку.

– Пойдем, – сказала она. – Можно пробраться в переулок за домом. Задняя дверь никогда не запирается. Мы сможем подождать их внутри.

Она провела его к крошечному проему в стене с одной стороны переулка, ведущему на узкую песчаную тропинку, петляющую между огороженными садами коттеджей рыбаков, перед каждым из которых стояла отдельная уборная. Она толкнула ворота в рассохшемся частоколе и прошла мимо небольшого клочка земли, засеянного овощами – аккуратными рядами плетеных листьев лука-порея и перистых морковных верхушек, которые только и могли расти на песчаной почве этого садика. Она повернула ручку задней двери и, глядя с триумфальной улыбкой на Фреда, толкнула ее внутрь.

Ее сердце забилось, когда она увидела дом, где жила ее семья. Комнаты показались ей меньше, но в них по-прежнему оставалось множество предметов, напоминавших о матери, например, желтоватое кружево на буфете и несколько фарфоровых фигур, украшенных ярким бретонским рисунком из листьев и цветов. А вот и стул отца, провисший от тяжести усталого тела, в котором он любил сидеть, вернувшись с моря, стоит у камина. Она взяла распутанный клубок шпагата, который лежал на полке рядом со стулом, и рассеянно перемотала его, аккуратно заправив конец и положив обратно.

Днем, пока все были в море, печь в кухне не топилась. Почувствовав спокойствие от возвращения домой после стольких лет, и увидев привычные глазу предметы, которые когда-то были частью ее повседневной жизни, она сгребла тлеющие угли и вернула к жизни пламя; потом поставила на решетку кастрюлю с водой, чтобы согреть ее.

– Думаю, нам стоит умыться после такого путешествия. – Она улыбнулась. – А потом посмотрим, что придумать на ужин. Papa и Марк будут голодны, когда вернутся. И я думаю, что ждать их уже недолго.

Несмотря на то, что уже наступали сумерки, Клэр не зажгла лампу и не стала натягивать затемненные шторы на низкие, потертые солью окна. Морской ветер подталкивал сгрудившиеся в гавани лодки друг к другу, обещая на рассвете свежий бриз, когда им снова настанет время выходить в открытое море, пробиваясь сквозь волны.

Наконец она услышала, как они поднимаются по дорожке, а затем топают сапогами по сплетенной из морских водорослей грубой циновке у входной двери, чтобы стряхнуть с них песок. Она подождала, пока дверь откроется, а затем закроется за ними, убедившись, что они теперь в безопасности и скрыты от посторонних глаз, прежде чем выйти им навстречу. В темноте коттеджа отцу потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: фигура, стоящая перед ним в коридоре, была Клэр. Не говоря ни слова, она протянула ему руки. А потом он подошел к ней и, заплакав, уткнулся лицом в ее волосы.

Она крепко обняла его, прижимаясь лицом к его груди, ошеломленная тем, насколько одновременно силен и хрупок этот человек – ее отец, потерявший жену и одного из своих сыновей, вынужден наблюдать, как оставшуюся часть его семьи разрушает война. Под грубой шерстью его рыбацкого свитера она почувствовала, как его тело дрожит от тихих рыданий, и их слезы смешались, когда она поцеловала его в щеку.

Пока ужин кипел на плите, Клэр попросила рассказать, что слышно о Жан-Поле и Тео. Но отец только печально покачал головой.

– Ни единого слова за несколько месяцев. Нам, похоже, остается только надеяться, что они вместе и не падают духом. Они гордились бы тем, что их младшая сестра тоже делает все возможное для того, чтобы эта война наконец закончилась, чтобы они смогли вернуться к нам домой. – Несмотря на теплоту его слов, вселяющих надежду, Клэр показалось, что тьма подернула его глаза, выдавая его беспокойство.

Позже, над тарелками, наполненными рыбным рагу, Марк, Клэр и Фред рассказывали о войне и о своем опыте, полученном в эти горькие времена, тогда как отец, всегда немногословный, взирал на лицо своей дочери с выражением изумленного удивления от того, что та столь неожиданно вернулась в семейный дом.

Марк посмотрел на часы.

– Сейчас начнется трансляция, Papa. – Он встал из-за стола и подошел к тому месту, где в углу комнаты стоял радиоприемник. Тому потребовалось несколько секунд, чтобы нагреться, но постепенно потрескивание статических разрядов и шум немецкой пропагандистской станции заполнили тесную комнату. Марк очень осторожно вращал верньеры, уменьшив громкость и вновь перенастроив гарнитуру. Начала звучать танцевальная музыка, но она вскоре смолкла. После короткой паузы голос сказал:

– Ici Londres! Les Français parlent aux Français…[37]

А затем прозвучали характерные вступительные такты Пятой симфонии Бетховена: три короткие ноты, за которыми следовала еще одна, исполненная с угрожающе сильным акцентом. Клэр удивленно посмотрела на Марка. Тот поднес палец к губам.

Фред наклонился к ней, объясняя.

– Это – буква V по азбуке Морзе, что значит Victory, победа, – прошептал он. – Те, кого называют «Свободные французские силы», каждый вечер передают по Би-Би-Си в Лондоне такие сообщения. Они всегда начинают передачу с такого вступления, чтобы побудить Европу к сопротивлению. А затем они сообщают, где и когда будут или не будут проводиться те или иные операции. Это сводит немцев с ума – они ведь знают, что эта информация идет в эфир, но расшифровать ее не могут, потому что выглядят это все, как полная чепуха! Причем некоторые сообщения – просто манекены для маскировки настоящих. Месье Леру сказал, что сообщение о «Tante Jeanne[38]» предназначено для нас. Если мы его услышим, значит, все готово к завтрашнему вечеру.

Она затаила дыхание, слушая, как громкоговоритель объявил:

– Прежде чем мы начнем, пожалуйста, послушайте несколько личных сообщений… – Затем последовало нечто, прозвучавшее для нее как беспорядочный набор бессмысленных фраз.

А потом она услышала это:

– Tante Jeanne выиграла танцевальный конкурс!

Фред широко улыбнулся, и Марк встал, чтобы выключить радиоприемник, осторожно перенастраивая регуляторы на немецкий канал, перед этим подняв уровень громкости.

Клэр поднялась из-за стола, чтобы помыть посуду; после того, как она закончила, отец протянул руку, чтобы обнять ее.

– Ты изменилась, Клэр. Твоя мать так гордилась бы тобой. По любой из причин. За твою работу в Париже, за ту работу, что привела тебя сюда.

Наклонившись, чтобы поцеловать его в макушку, она сказала:

– Мы все изменились, Papa. Теперь я знаю, что никому не избежать мертвой хватки этой войны, в которую она зажала нашу страну. Но я поняла: мы способны все преодолеть, если только будем держаться вместе. Мирей и Виви доказали мне это.

– Я рад, что у тебя в Париже есть такие добрые друзья.

– А я рада, что у меня такая замечательная семья в Бретани. Я горжусь своими корнями, Papa, и домом, который, благодаря тебе, был всегда добр к нам, несмотря на все трудности. Не думаю, что до этого я хоть чуть-чуть понимала, насколько этот дом – часть меня. Ты и Maman[39] дали мне безопасность и любовь, которые помогли мне стать достаточно смелой для того, чтобы покинуть отчий дом, и набраться вдвое больше решимости, чтобы вернуться сюда.

Ее отец улыбнулся, затем грубовато промолвил:

– Пора закругляться. Вы, должно быть, устали после долгого путешествия. Нам с Марком завтра надо подниматься рано, чтобы вытащить лодку до того, как песчаные отмели в канале станут непроходимыми во время отлива.

– Я встану перед вашим уходом, – пообещала она. – Хочу приготовить вам кофе, как раньше.

Марк тоже встал, как следует потянувшись.

– Да, пора спать. А завтра вечером мы доставим Фреда в бухту.

Она вопросительно посмотрела на него, подняв брови, и он засмеялся.

– Знаешь, Клэр, в нашей семье ты не единственная, кто подрабатывает на стороне!

* * *

Новолуние, чье притяжение вызывает океанские отливы, обнажая при этом мутное дно гавани, окутало все мраком ночи, когда четыре фигуры бесшумно двинулись на холм недалеко от дома. Они держались в темных лабиринтах переулков между тесно стоящими коттеджами, не попадая в поле зрения часовых, дежуривших в «вороньем гнезде», прилепленном к стене гавани, которые, как надеялись беглецы, уже прекратили осматривать темные морские просторы, зная, что из-за отлива для вражеских военных кораблей или подводных лодок сейчас слишком мелко, чтобы они могли приблизиться к бретонскому побережью.

Отец не раз протягивал Клэр руку, пока она карабкалась вверх по скалистому мысу, заросшему соснами. Эти сосны еще сильнее сгущали темноту. Марк пытался заставить ее остаться в коттедже, но она была непреклонна в решении, что ей тоже нужно пойти, памятуя о том, что она должна выполнить инструкции месье Леру касательно того самого свертка, который, по-прежнему плотно зашитый в промасленную кожу, шуршал в ее кармане.

Под темной шерстяной шапкой голова Клэр пахла потом и страхом. Она сознавала, что, взбираясь по склону, обращенному к гавани, они были практически на виду, и ежесекундно ожидала, что вот-вот по склону холма прокатится луч прожектора или раздастся резкий окрик «Halt!», за которым последует автоматная очередь. Но они продолжали подниматься, а вокруг по-прежнему не было ничего, кроме тишины, темноты и мягкого ночного бриза, который пах морем и холодил ее затылок.

Марк шагал впереди, двигаясь осторожно, но с присущей местным жителям быстротой и скрытностью. Его ступни едва шевелили гальку на песчаной тропе, которая была выбита в пустоши на вершине хребта.

А затем они начали крутой спуск в крошечную, спрятанную от посторонних глаз бухту на другой стороне мыса. Голая поверхность скалы была почти вертикальной, но Марк молча указал на скрытые поручни и точки опоры – едва видимые в свете звезд – которые были вырублены в разных местах, позволяя им спускаться вниз.

У основания скал море проело стену бухты, вырыв пещеру. Обычно до нее можно было добраться только по воде, если поплыть вдоль береговой линии, но этим вечером они едва замочили там ботинки.

В кромешной темноте пещеры все было тихо, доносился лишь звук воды, бьющейся о каменные стены. Тьма и движение моря вокруг ее ног на мгновение почти поглотили Клэр, ее голова кружилась вместе с волнами, и она, скорее всего, упала бы, если бы не поддерживавшая ее под локоть отцовская рука. Она невольно подпрыгнула, когда вспыхнула спичка, освещая лица еще двух мужчин, стоявших в темноте рядом с маленькой деревянной парусной шлюпкой, паруса которой были того же цвета, что и чернильно-черное море. Один из мужчин наклонился, чтобы поднести спичку к фитилю масляной лампы, установленной на грубой полке, врезанной в стену пещеры, и все вокруг мягко осветилось.

Лодочники пожали друг другу руки, и, даже если их и удивило присутствие молодой женщины, они не подали виду. Клэр понятия не имела, как работают линии связи в этих тайных сетях, хотя она предполагала, что сообщения передавались из рук в руки записками, а также посредством скрытых беспроводных передатчиков и закодированных сообщений, которые транслировались по радио Би-Би-Си в Лондоне. Так что, может быть, поэтому их и не удивило, что она сопровождала Фреда, а он для них был всего лишь последним грузом, который нужно перевезти. Похоже, они хорошо знали Марка и ее отца, и сердце Клэр переполнилось волнением, когда она поняла, что и они играют свою роль в Сопротивлении.

Когда мужчины собрались сесть в лодку, чтобы отплыть, Клэр отвела Фреда в тень.

– Вот, – тихо сказала она, – ты должен взять это и доставить человеку, который встретит тебя на той стороне. – Она протянула ему плоскую коробочку, плотно обернутую, чтобы защитить содержимое во время долгого морского путешествия вокруг Финистера, а потом, через пролив, в Англию.

– Хорошо, – он кивнул. – Я прослежу за этим. Спасибо, Клэр, за все. Я бы никогда не нашел дороги сюда, если бы мне не помогала ты и твоя семья. – Он тепло обнял ее, а затем сунул под рубашку сверток, который она дала ему.

– Bonne route[40], – сказала она. Он повернулся, чтобы уйти, но затем оглянулся на нее, словно собирался сказать что-то еще. На мгновение оба умолкли. А потом она произнесла:

– И я передам Мирей, что ты любишь ее.

Он ухмыльнулся, когда поднялся на борт шлюпки, сказав:

– Значит, ты не только приятель-десантник, но еще и ясновидящая? – Прежде чем сесть в шлюпку он отсалютовал ей, затем передал погашенный лодочником фонарь. Марк и ее отец столкнули маленькую парусную лодку в открытую воду, и ее поглотила тьма.

Она прислушивалась к плеску весел, пока он тоже не растворился в шуме волн, которые обрушивались на песок укромной бухты.

Гарриет

Чем больше я узнаю об истории Клэр, тем сильнее чувствую, как основа моей жизни рассыпается под моими ногами, словно прибрежный песок во время прибоя.

До приезда в Париж, я строила свою жизнь на том, что оставалось от моей семьи, которая была для меня всем с тех пор, как смерть мамы столь многое унесла с собой. Я забиралась в дальние уголки своего сознания, где хранились болезненные воспоминания, и крепила их своды одиночеством. Но теперь я вижу, сколь многого мне не хватало пока я пряталась от жизни, словно черепаха в панцирь. Истории Мирей и Виви побудили меня открыть некоторые из запертых дверей и снять затемнение с окон моей собственной истории, что в свою очередь позволило мне узнать больше об истории Клэр.

Итак, теперь я знаю, что кружево тонких нитей, из которых была соткана жизнь моей бабушки, соединяет меня с Бретанью, с крошечным рыбацким поселком, цепляющимся за скалистый, разбитый Атлантикой мыс, который, словно огромный палец, вечно указывает на запад. Ветер, посеребривший этот клочок земли, породил на нем мужчин, которые оказались достаточно сильными, чтобы покорять и побеждать океан, и женщин, которые оказались достаточно стойкими, чтобы поднять свои семьи против беспощадных трудностей.

Когда я рассказываю эту часть рассказа Клэр Тьерри в тот же вечер, пока он раскладывает по тарелкам содержимое кастрюльки с moules marinière в бистро в Марэ, он смеется.

– Что ж, это многое о тебе объясняет, – говорит он, кладя пустую раковину в чашу, которая стоит между нами.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, сразу же занимая оборонительную позицию.

Он протягивает руку и берет еще несколько тоненьких чипсов, которые подают вместе с мидиями.

– Бретань – один из самых отчаянно независимых регионов Франции, а сами бретонцы заслуженно обладают репутацией упрямцев и решительных людей. – Он указывает на меня палочкой-чипсом, словно подчеркивая свои слова, прежде чем отправить ее в рот. – И ты одна из самых отчаянно независимых женщин, которых я когда-либо встречал. Ясно, в твоих жилах течет бретонская кровь. А рядом с ней – типично английское sangfroid[41]. Какая комбинация! Теперь я понимаю, как ты решилась приехать в Париж, только окончив университет, и суметь подать себя как следует во время собеседования на одну из самых востребованных позиций в одной из самых конкурентоспособных отраслей.

Несколько секунд я пытаюсь переварить сказанное им вместе с еще одной горсткой чипсов из корзинки. Значит, вот какой люди видят меня? Независимой? Уверенной в себе? О чем-то подобном я могла подумать лишь в самую последнюю очередь. Но, возможно, Тьерри прав, может быть, этот пласт бретонского гранита находился во мне все время, и он же был основой моего темперамента.

У Клэр он тоже имелся. И пусть она хотела оставить свой простой семейный дом ради ярких огней Парижа, ее бретонские корни уходили достаточно глубоко, чтобы придать ей твердости, когда вокруг забушевали бури войны.

Теперь я знаю, что она могла быть смелой. И с этим знанием вместо того, чтобы завидовать мужеству посторонних и чувствовать собственную слабость в сравнении с ними, я начинаю познавать силу своей собственной семьи, растекающуюся в моих жилах.

Стыд сменился чувством самоуважения, позор – достоинством. Эти слова смогли изменить все – слова, в которых рассказана история моей бабушки. И я хочу знать больше.

Импульсивно – это еще одна черта моего характера, которая до сих пор таилась под спудом многих слоев страха, тревоги и чрезмерной осторожности – я наклоняюсь вперед и говорю Тьерри:

– Не хочешь съездить со мной кое-куда? Может быть, на следующих выходных, если ты свободен?

Он медленно улыбается, и я замечаю: улыбка освещает все его лицо, словно восходящее солнце.

– В Бретань? – спрашивает он. – Ты и я, вдвоем?

Я протягиваю руку, беру его ладонь в свою и говорю:

– Ты и я. Вместе.

* * *

Мы заказываем номер и завтрак в Конкарно, симпатичном рыбацком порту недалеко от Порт-Мейлона. Ушли долгие часы на то, чтобы добраться сюда из Парижа, так что мы бросаем свои чемоданы и спешим найти какое-нибудь место, где подают поздний ужин. Воздух в городке свеж не по сезону, многие рестораны закрыты, но нас манят огни бистро на набережной. Мы отыскиваем свободный столик и заказываем cotriade, очень вкусную тушеную рыбу из здешних вод, которую подают на ломтиках поджаренного хлеба, и бутылку местного белого вина.

Мы ужинаем, а после решаем размять ноги, и идем прогуляться возле пристани, полной яхт, пришвартованных на зиму и благополучно спрятанных в похожем на локоть изгибе гавани. Там они будут надежно защищены от ярости зимних штормов Атлантики. Оснастка лодок звенит на мачтах, взволнованная мягким ночным дыханием океана.

Мы направляемся к маленькому островку, который находится в бухте, и бродим по узким улочкам Вилль-Клоз, средневекового города-крепости вблизи Конкарно. Взявшись за руки, мы проходим мимо часовой башни и выходим на стены гавани. На мощеной пристани мы останавливаемся рядом с огромным ржавым корабельным якорем и оглядываемся на берег. Огни города отражаются в темной воде, отблески танцуют на атласно-черном фоне.

Тьерри обнимает меня, и я чувствую, что нашла собственную гавань, место, где можно укрыться от житейских бурь. Я совершенно спокойна. Единственные звуки здесь – тихий плеск воды о морскую стену и биение двух наших сердец, когда мы растворяемся в поцелуе, и как же мне хотелось бы, чтобы он никогда не заканчивался.

* * *

На следующий день в умиротворяющей тишине мы направляемся несколькими милями дальше на запад вдоль побережья. Деревушка Порт-Мейлон спрятана в забытом уголке скалистого полуострова Крозон. Похоже, она не сильно изменилась со времен, когда отец и братья Клэр, мой прадедушка и прадядюшки, выходили в море на своей бретонской рыбацкой лодке. Закрытое огневое сооружение убрали со стены гавани, и лишь небольшие шероховатости на бетоне говорят, что оно когда-то здесь находилось. Но когда мы стоим, оглядываясь на ряд рыбацких коттеджей, тянущийся вдоль крошечной гавани, я могу мысленно представить себе, как вражеские ружья нацеливаются на рыбаков, складывающих свои сети на набережной.

Мне не удалось найти каких-либо записей о том, какой именно дом принадлежал семье Клэр, но я думаю, что он расположен где-нибудь посередине. Однако в наши дни из дымоходов не поднимаются струйки дыма. Большинство коттеджей выглядят как дома отдыха, их ставни надежно заперты на зиму.

Взявшись за руки, мы с Тьерри поднимаемся на холм, где мы оставили машину. Проходя мимо маленькой церкви, сложенной из серого камня и словно следящей за гаванью, я начинаю сомневаться.

– Давай, – говорит он, – зайдем внутрь.

Толстые дубовые доски двери посеребрились от возраста и оседавшей на них соли, металлические части заржавели, но при нажатии посильнее ручка поворачивается, и мы попадаем внутрь. Интерьер прост: беленые стены и деревянные скамьи, но в самой часовне царит атмосфера безмятежности, символизирующая тихое достоинство многих поколений рыбаков, приходивших сюда, чтобы поблагодарить бога за безопасное возвращение лодок с моря или оплакать тех, кто потерял жизнь в борьбе с жестокой мощью океана.

Снаружи, прямо на террасе, располагается крошечное кладбище, выцарапанное прямо в склоне холма за грубыми гранитными стенами. Именно здесь я нахожу надгробья, на которых запечатлены имена моей семьи. Тьерри замечает их первым.

– Гарриет, – тихо говорит он. – Подойди и взгляни.

Первым стоит имя Эми Мейнардье, урожденной Карлу, «любящая жена и мать», стоит под ними; ниже вырезано имя ее мужа, Корентина: вот они, прадедушка и прабабушка. Отец Клэр умер в 1947 году, так что ему довелось пережить войну. Но затем я читаю имена, стоящие дальше, и мое сердце просто разрывается. «В память о Люке Мейнардье (1916–1940), убитом в боях за свою страну, любимого сына и брата»; «Памяти Тео Мейнардье (1918-1942) и Жан-Поля Мейнардье (1919-1942), убитых в Дахау, Германия». А под этими тремя именами проставлено еще одно – имя Марка Мейнардье, четвертого брата Клэр, погибшего в море в 1945 году.

Выходит, мой прадед похоронил всех четверых сыновей. Вернее, он не хоронил ни одного из них. Ни одно из их тел не было доставлено домой, чтобы упокоиться в одной могиле с родителями. Они лежат в безымянных могилах, либо в виде пепла, развеянного по германским лесам, либо костями на дне океана, и лишь этот камень помнит их имена.

И кто же похоронил моего прадеда, Корентина? Была ли здесь Клэр со своим мужем англичанином, оплакивала ли она семью, которую утратила?

Облизываю губы и чувствую вкус соли, не могу точно понять, то ли ее нанес бушующий между надгробьями атлантический ветер, то ли это просто слезы, текущие по моему лицу.

Тьерри заключает меня в объятия и поцелуями собирает слезы с моих глаз. Он прижимает меня к себе, словно укрывая от неведомой беды, а его глаза ищут мой взгляд.

– Это были ужасные времена, – шепчет он. – Но они закончились. И ты пришла сюда, чтобы навестить свою семью и почтить их память. Как бы они гордились, Гарриет, если бы знали, что ты отыскала их. Как бы они гордились, узнав, кем ты стала. И они понимали бы, что по-прежнему живут – в тебе.

1942

Летняя жара удручала. Солнце светило сквозь высокие окна, превращая пошивочную в настоящее пекло. Шторы нельзя было задвинуть, так как швеям необходим яркий свет для работы. Запах нагретого крахмала и пар от гладильных столов делали воздух еще горячее и тяжелее, так что Мирей иногда едва чувствовала свое дыхание. Ей хотелось посидеть под ивой на берегу реки по ту сторону дома, наслаждаясь прохладой, которую давала пятнистая тень дерева, отбрасываемая изящной аркой ветвей, и слушать тихую песню речных вод.

А война между тем становилась все страшнее. Не было ни слова о том, что случилось с месье и мадам Арно, и когда она однажды пришла посмотреть на их дом, оказалось, что тот заперт и заброшен.

Тело Кристианы было найдено под обломками барака для фабричных рабочих в Булонь-Бийанкуре. Клэр, Мирей и Виви пришли навестить ее могилу на кладбище к югу от города. Вивьен и Клэр заплакали, положив стебельки ландыша, который они собрали в палисаднике заколоченного дома, у подножия простого надгробия, отмечавшего место упокоения Кристианы. Но Мирей стояла с сухими глазами, ее сердце вместило слишком много грусти, слишком много боли и слишком много потерь. В прошлый раз, когда ей пришлось стоять у могилы, она хоронила Эстер в наспех вырытой неглубокой яме рядом со многими другими беженцами, которых расстреляли на дороге в тот день, когда они стремились прочь из Парижа.

Она пыталась остановить поток своих мыслей и сосредоточиться на работе, которую выполняла, но даже когда окна были открыты так широко, как только возможно, ей приходилось часто останавливаться, вытирая руки и лоб, чтобы капли пота не испачкали рукоделие. Пот, попавший на шелк – настоящая катастрофа, то же можно сказать и о тех новых синтетических тканях, с которыми им теперь часто приходилось работать, когда шелка стало так мало.

В полдень Мирей почувствовала, как жар буквально обволакивает ее, словно тяжелый плащ, который невозможно сбросить. Она огляделась вокруг. Большинство других сидящих за столами девушек выглядели так, словно изо всех сил старались не заснуть, измученные голодом, тяжелой работой и постоянным страхом перед той железной хваткой, которой враг объял город, где они жили. Усталость, казалось, проникла в самые кости Мирей, лишая ее тело и разум присущей им обычно энергии. Она поняла, что это была еще одна из реалий войны: дух людей тоже потихоньку ржавел от яда, который она источала. Одежда, над которой работали девушки в atelier, внезапно стала казаться гротескной вместо того, чтобы выглядеть прекрасными творениями, которые ранее вызывали в них чувство гордости. Обстоятельства превратили изысканные предметы гардероба в безвкусно-показушную демонстрацию богатства во время трудностей и лишений. Женщины, которые посещали салон в эти дни, были либо неуклюжими «серыми мышами», либо высокомерными женами и любовницами нацистских чиновников, либо жадными, одержимыми «королевами черного рынка», как модели называли их за глаза. Все они стремились прикрыть уродство реальности прекрасным платьем или элегантным пальто. Когда же это случилось, задалась вопросом Мирей, вытягивая пояс из атласной вечерней юбки, когда же произошел переломный момент, в который французская мода внезапно стала восприниматься не как что-то достойное гордости своей страны, но как нечто гротескное и вульгарное, насквозь испорченное стыдом?

Наконец, мадемуазель Ваннье приказала швеям начать уборку, что являлось сигналом об окончании еще одного рабочего дня. Мысль о том, чтобы сидеть наверху в тесной квартире, которая под темной черепичной крышей, целый день припекаемой солнцем, была наверняка даже более душной, чем пошивочная, никак не могла приподнять дух Мирей. Вместо этого она вышла на улицу и направилась к реке. Не зная, куда идти, она пересекла мост Пон-Нёф на остров Сите посередине ручья, отвернулась от оживленного центра вокруг Нотр-Дама и направилась к нижнему течению острова. А потом поняла, что именно привлекло ее сюда. Невидимая для потока рабочих, направляющихся домой, и солдат на мчавшихся мимо грузовиках, намеревающихся изловить очередную жертву, она проскользнула на узкую каменную лестницу, которая вела вниз к небольшому участку, поросшему деревьями и травой. Если не считать перевозчика, который был занят тем, что пытался подремать, сидя в своей лодке, этот конец острова был пустынен. Как будто подхваченная изящными руками ветвей, Мирей подошла к самому краю, туда, где ива тянула свои зеленые пальцы к водам Сены. Раньше, издалека, это дерево виделось ей просто частью пейзажа, протянувшегося вдоль реки, но теперь она рассчитывала на него как на убежище. Какой-то инстинкт неудержимо влек ее сюда, инстинкт, который не могла сломить даже тяжесть ее отчаяния.

Точно так же, как если бы она была дома со своей семьей, Мирей уселась под сенью листьев ивы, прислонившись спиной к стволу. Она сбросила туфли и положила утомленную голову на грубую кору, позволяя дереву поглотить ее печаль, чтобы потом бросить ее в вечно текущую реку. Она хотела, чтобы ее семья была рядом с ней: ее родители успокоили бы ее и поделились бы с ней частью своей мирной силы; ее брат Ив рассмешил бы ее и помог на время забыть о своих заботах; а ее сестра Элиана слушала бы и кивала с понимающим видом, так, чтобы Мирей не чувствовала себя единственным оставшимся в мире человеком. Бланш, дочь Эстер, гуляла бы себе и лепила на земле куличи из грязи под деревом, хихикая, когда ее обнимали и ласкали члены семьи, частью которой она стала. Тоска Мирей по ним щемила сердце так же постоянно и неустанно, как течение реки.

И ей хотелось, чтобы с ней был кое-кто еще. Молодой человек, которого она знала всего несколько коротких дней, который был известен Клэр и Виви под именем «Фред», обнимавший и целовавший ее в мимолетные, драгоценные секунды, которые они провели вместе, прежде чем ему пришлось покинуть ее, пустившись в полное опасностей путешествие в Англию. Он прошептал свое настоящее имя ей на ухо, чтобы она знала, кем на самом деле был человек, полюбивший ее.

Когда сгущались сумерки, она сидела под скрывающими ее руками ивы, ощущая доносящийся с реки слабый ветерок. Она подняла с шеи волосы, чтобы этот ветерок остудил ее. Видения лиц, бывших для нее дороже всего, в сочетании с обнадеживающей твердостью ствола дерева у нее за спиной, напомнили ей, что есть нечто такое, что не под силу разрушить никакой войне.

То, что она почувствовала в тот день в ателье, было именно тем, чего хотелось оккупантам – поражением. Если бы она сдалась, то проиграла бы, а они выиграли. Но теперь она знала, что всегда сможет вернуться сюда, на то место, что сильнее всего сближало ее с домом в этом городе, среди мощеных улиц и высоких зданий, закрывающих небо. Она могла прийти сюда, чтобы побыть с теми, кого любила, словно отплыв к ним по речным волнам, которые когда-нибудь встретятся с океаном. И эти жизненно важные связи вернут ей то, что действительно имело значение. Они заставят ее почувствовать себя частью огромного целого. И она знала, что благодаря им она никогда не почувствует себя побежденной.

* * *

Клэр передала сообщение в табачную лавку рядом с площадью Шопена и теперь шла домой, размахивая своим «атташе», который теперь был намного легче, храня в себе только ноты для ее «урока пения», ранее маскировавшие спрятанный под ними запечатанный коричневый конверт. Не то чтобы конверт вообще что-то весил, но она всегда чувствовала, как с нее словно снимают тяжелый груз, когда доставка успешно завершалась; поэтому домой она всегда возвращалась во всех смыслах налегке.

Было приятно побыть вне дома при такой жаре. Вечер оставался по-прежнему теплым, и ей была противна сама мысль о поездке в душном горячем метро, а перед этим наверняка уйму времени придется простоять на грязной платформе, так что она решила пересечь Пон-д’Ина, повернувшись лицом к Эйфелевой башне внушительных размеров, и прогуляться вдоль реки. Наступающие сумерки намекали на прохладу, и она с нетерпением ожидала, когда же нежный речной бриз коснется ее разгоряченных щек.

Во время прогулки ее удивил обгонявший ее поток из автобусов и полицейских грузовиков. Один из автобусов остановился на перекрестке перед тем, как свернуть на мост, и, заметив это, она разглядела за окнами вереницу испуганных лиц. Когда автобус вновь поехал, из заднего окна выглянул ребенок, и ей накрепко запали в память большие и темные глаза на бледном лице.

Она подошла туда, где машины стояли в очереди перед зимним велодромом. Там был установлен блокпост, чтобы не давать людям пройти или проехать на велосипедах. Солдаты стояли у барьера, проверяя документы прохожих, и Клэр почувствовала, как низ ее живота пронзает острый страх. Но она знала, что если внезапно повернется и уйдет, то тем самым привлечет к себе внимание. Ей нечего было скрывать, напомнила она себе; ее документы в порядке, и у нее было веское оправдание для того, чтобы отсутствовать на работе. Поэтому она воспротивилась возникшему позыву немедленно убежать и встала у барьера, ожидая вместе с остальными своей очереди. Стена автобусов и грузовиков понемногу перемещалась вперед, то тормозя, то газуя, повинуясь указаниям полицейских-французов. Ей не было видно, что творится на другой стороне, но было похоже, что у входа на велосипедную арену из автобусов выходит огромное количество пассажиров.

Солдаты, которые проверяли бумаги, махнули стоящей напротив нее паре, но, когда те попытались пробиться к велодрому, офицер в черной форме гестапо вышел между автобусами и крикнул им, чтобы они обошли его другим путем. Когда он подошел, чтобы выбранить солдат на блокпосте, Клэр поняла, кто он. Униформа была новой, но она узнала его светлые волосы и широкие плечи. Она оглянулась вокруг, задаваясь вопросом, сможет ли она уйти незамеченной, пока он устраивал солдатам взбучку, но было слишком поздно – он тоже ее узнал. Она почувствовала его взгляд на себе, и когда повернулась к нему лицом, на тонкой линии его губ заиграла веселая улыбка.

– Добрый вечер, Эрнст, – спокойно сказала она, протягивая свои документы часовым для проверки, стараясь, чтобы ее руки не дрожали.

– Клэр! – воскликнул он. – Какое неожиданное удовольствие – увидеть тебя здесь. – Он повернулся к паре солдат и отрывисто пролаял несколько команд на немецком, затем увлек Клэр в сторону. Он протянул руку, пытаясь обнять ее, но она просто дала ему свое удостоверение личности, делая вид, что не поняла его жеста.

Он взглянул на листок бумаги в руке, на котором была ее фотография, затем снова посмотрел на нее.

– Много времени прошло, – сказал он. Улыбка медленно исчезла с его лица, когда она отказалась улыбнуться в ответ. – Ты не ответила ни на одно из моих приглашений на обед после того, как мы так неожиданно столкнулись в тот день в музее.

– Не ответила, – ровно сказала она. – После встречи с твоей женой и твоим сыном я чувствовала, что не вправе принять эти приглашения.

Он нахмурился, явно начиная раздражаться.

– Однако, Клэр, ты должна была осознавать свое положение. Чего ты ожидала? Нам было весело вдвоем. И ты отнюдь не возражала против подарков, вроде чулок и духов. Да и насчет попить шампанского или пообедать в лучших парижских ресторанах – тоже. – Его глаза были холодными, жесткими, и блестели, как сталь.

Она выдержала его пристальный взгляд.

– Если бы я знала, что ты женат, то никогда не стала бы принимать от тебя все это.

Она протянула руку к своему удостоверению, пытаясь положить конец этой стычке и продолжить путь, но он держал его вне ее досягаемости и снова улыбнулся, наслаждаясь своей властью.

– Не так быстро, мадемуазель, я думаю, мне нужно задать вам несколько вопросов. Что привело вас в эту часть города сегодня вечером?

Она подняла свой кейс.

– Урок музыки. Я иногда по вечерам беру уроки пения.

– Позвольте мне, – сказал он с преувеличенной вежливостью, взяв у нее из рук кожаный портфельчик и открыв его. – Да, я вижу, у вас явно есть скрытые таланты, – заметил он, листая ноты. – Скрытые от меня, разумеется. В те вечера, которые мы проводили вместе, ты никогда не упоминала, что поешь.

Она продолжала спокойно глядеть ему в глаза.

– Нет, я занялась этим недавно. Теперь по вечерам у меня появилось свободное время.

Он сунул листки обратно в кейс и вернул его ей. Затем протянул ей удостоверение личности, но, когда она потянулась за ним, он снова отдернул его, играя, как кошка с мышью, подумалось ей.

– И с кем ты общаешься теперь? Если не считать твоего учителя пения, который живет на другом конце города от Рю Кардинале?

Она молчала, но продолжала протягивать руку за удостоверением личности.

– Полагаю, это две другие швеи, – он ухмыльнулся. – Вероятно, те, кто в тот день были с тобой в музее? Никогда бы не подумал, что они смогут так сильно повлиять на тебя, понимаешь, Клэр. Возможно, тебе следовало бы быть более осмотрительной в том, с какой компанией ты водишься. – Его пронзительные голубые глаза скользнули по ней и, казалось, задержались на потертом атташе-кейсе.

Она пыталась заставить себя сохранять спокойствие, и голос ее был по-прежнему ровным.

– Я могла бы сказать то же самое и о тебе, Эрнст. – Она холодно и оценивающе посмотрела на него, окинув взглядом черную униформу от серебряной тесьмы на кепке до начищенных носков его ботинок. – Полагаю, все это как-то связано с твоей новой работой? – она указала на автобусы.

Он рассмеялся.

– Нет, вовсе нет. Такую рутину, как вывоз мусора, мы предоставляем выполнять французам. Меня интересуют люди поважнее.

У неё застрял ком в горле, когда до нее дошел смысл его слов. Она некоторое время боролась с подступившей тошнотой. Когда же гнев переполнил ее, она выпалила:

– Ну и подлец же ты, – она дрожала от ярости и страха, но оставалась на месте, ожидая, что он вернет ей бумаги.

В этот момент на блокпосте вспыхнуло волнение: солдаты пытались задержать какого-то человека. Эрнст бросил взгляд через плечо, чтобы понять, откуда доносятся крики. Гримаса раздражения исказила его черты: работа мешала ему в игре, которую он с удовольствием вел с Клэр.

– На, возьми, – он сунул ей удостоверение личности. – У меня есть более важные дела, чем возиться с тобой. Но сюда тебе дорога закрыта. Придется искать другой путь. Боюсь, что привилегии, которыми вы когда-то пользовались, мадемуазель Клэр, вами навсегда утрачены. – И он движением руки отпустил ее, прежде чем вытащить револьвер из кожаной кобуры, висевшей на его поясе, и повернулся к ней спиной.

Она быстро ушла, дрожа всем телом, и мысленно повторяла его слова, пока спешила домой. Что он имел в виду, когда говорил о Мирей и Виви? Может быть, он просто проверял, как она отреагирует? Она не должна была позволять ему подначивать ее, пока гнев не взял верх. И что он имел ввиду, говоря о «людях поважнее», которых не прочь бы выследить? Она сказала себе, что это была просто злоба: слишком ему нравилось то могущество, которое давала ему нынешняя роль, плюс раздражение от того, что она его отвергла; но что-то в его голосе, когда он говорил с ней, заставило ее кожу покрыться мурашками от страха. И что там делали эти автобусы, полные перепуганных людей? Их было так много, их загоняли в спортивный центр. Где они будут спать? Как долго пробудут там? И с какой целью?

Вернувшись в квартиру, она долго лежала без сна в ночной жаре, глядя в темноту, вспоминая слова Эрнста и темные испуганные глаза ребенка, смотревшего на нее через окна проезжающего мимо автобуса, который неумолимо приближался к какой-то зловещей цели.

Гарриет

Если рабочее напряжение в «Агентстве Гийме» достигает того уровня, после которого начинаются ссоры и моральное истощение, я ищу убежища в музее Гальера. Хождение среди выставленных экспонатов придает мне уверенность, поскольку я как бы воссоединяюсь с истоками всех модных течений: они напоминают мне, что являются чем-то большим, нежели просто одеждой, они – осязаемые пережитки нашей истории.

Я брожу по главной галерее, где выставка мод 1970-х годов украшает пространство столь любимыми хиппи яркими цветами и плавными обводами.

Наконец я позволяю себе успокоиться после того, как в моих руках оказались последние рассказанные Симоной ниточки наших семейных историй. Я читала о том, что происходило в Париже в то время. И поняла, что Клэр стала свидетельницей того ужаса, который впоследствии стал известен как ««Облава Вель д’Ив», когда французская полиция арестовала более 13 тысяч евреев согласно нацистской программе. Их держали в невыносимых условиях в самом центре города, а затем отправили в лагеря смерти. Из этих тринадцати тысяч человек четыре тысячи были детьми. И одним из них был маленький мальчик, чьи глаза, глядящие в окно автобуса, неотвязно преследовали Клэр. Как ужасно думать, что этот огромный город постепенно оказался полностью парализован страхом и угнетением, настолько, что его жители позволили случиться этому кошмару.

Течение моих мыслей прерывает появление в галерее женщины в элегантном черном пиджаке. Ее серебристо-серые волосы коротко подстрижены, и она выглядит смутно знакомой. Потом я понимаю, что это ее я видела здесь раньше, во время выставки Lanvin. Она останавливается, чтобы прочитать описание психоделического комбинезона с широко расклешенными рукавами, достает небольшой блокнот и делает несколько заметок. Затем она кивает мне в знак признания, улыбается и продолжает свой путь.

Я смотрю на часы. Пришло время вернуться в офис. Мы планируем мероприятие для клиента, занимающегося эко-косметикой; показ будет проводиться летом на Лазурном берегу. Вырабатывается логистика, заключаются договоры с моделями, бронируются отели и транспорт, составляются пресс-релизы и пишутся электронные письма для особо требовательных фотографов. Уровень стресса среди менеджеров по работе с клиентами находится на рекордно высоком уровне. Даже Флоренс, которая всегда выглядит спокойной и собранной, как-то видели стремительно бегущей по офису. Начало производства на юге Франции запланировано на вторую неделю июля, сразу после осенне-зимних показов Haute Couture, которые всегда проводятся в Париже. Симона сказала мне, что благодаря нашей репутации мы могли бы сыграть более важную роль хотя бы в одном из этих событий.

И пусть показ Haute Couture пройдет как следует, будем держать кулаки за Ниццу![42]

1943

Это была еще одна ужасно холодная зима. В те дни, когда всё реже и реже в котле горел уголь, швеи во время перерывов прижимались к чугунным радиаторам, пытаясь согреть потрескавшиеся, замерзшие пальцы, вечно красные и, казалось, испытывавшие постоянный озноб. Мирей была в перчатках без пальцев, которые отправила ей мать, сшитых из остатков одежды старшего брата. Для Клэр и Виви на Рождество она тоже отправила каждой по паре. И снова на девушках было столько слоев одежды, сколько они могли уместить под белыми халатами, покрывавшей их изможденные, костлявые тела, как снег покрывал угловатые линии крыш и фронтонов зданий на улицах вокруг Рю Кардинале.

Всякий раз, когда они могли себе это позволить, три подруги приходили посидеть в одном из кафе на бульваре Сен-Жермен по вечерам после работы. По крайней мере, там было теплее, чем в квартире над ателье Делавина. Они заказывали миску с водянистым капустным бульоном, в который крошили черствый хлеб, и как могли, старались растянуть этот ужин, лишь бы оттянуть момент, когда им придется отправляться домой, чтобы ворочаться там под сырыми от вечного холода простынями. В каком-то из уголков кафе по «Радио Париж» объявили о последних победах Германии. Когда они вернулись под безопасную крышу своей квартиры, Виви прошептала, что большинство из этих сообщений были ложью. Просто немцы контролировали радиовещание. На самом деле в эти дни германская армия, растянутая по множеству направлений, терпела больше поражений, нежели добивалась побед. Мирей восприняла сказанное с большим энтузиазмом, но не стала спрашивать Виви, откуда ей это известно. В то же время она знала, что их троица сейчас в своей работе в Сопротивлении рискует, как никогда раньше. Организовывались новые отряды, получившие наименование «милиция», единственной задачей которых было изловить как можно больше членов Сопротивления. Было объявлено, что за осуждение резидента назначена награда в двадцать тысяч франков, что было для голодающих граждан весьма заманчивым стимулом, который уже проявил свою ужасающую эффективность.

Для того, чтобы восстановить линии связи через сеть после потерь, понесенных в прошлом году, потребовалось немало времени. Наступили времена, когда уже ни в чем нельзя было быть уверенным. «Безопасные дома» менялись с быстротой молнии, и Мирей во время доставок поручаемых ей сообщений приходилось изобретать все новые маршруты, дабы не вызвать подозрений ни со стороны «милиции», ни со стороны гестапо.

Она вздрогнула, стоя под часами на Восточном вокзале и наблюдая, как их стрелки приближаются к середине часа. Нужный для её задания поезд запаздывал, но в этом не было ничего необычного. На расписания уже практически не приходилось полагаться, часто рейсы попросту отменялись, если немецкие войска нуждались в подвижном составе или свободной линии для своих целей. Это был еще один жутко холодный день, а ее зимнее пальто было не самой лучшей защитой от восточного ветра, так и норовящего пронзить изношенную ткань. Она подняла голову, когда поезд подошел к одной из платформ, но, похоже, это был пустой грузовой состав: пассажиры из него не выходили.

Раздавшийся рядом крик: «Прочь! Отойти в сторону!», заставил ее отпрянуть. Она прижалась к кирпичной колонне часовой башни, пока два солдата махали винтовками, чтобы расчистить путь. За ними, в сопровождении основательно вооруженных солдат, проследовала колонна женщин-заключенных, они прошли через вестибюль станции на платформу, где ждал пустой поезд.

Некоторые женщины были нарядно одеты, другие были грязными и растрепанными; несколько из них плакали, и на всех лицах читалось страшное потрясение. Мирей чувствовала исходящий от всех них запах страха, когда они проходили мимо нее – смесь пота, мочи и затхлого от страха дыхания.

Одна из женщин, проходивших мимо Мирей, потянулась к ней и торопливо сунула свернутый клочок бумаги ей в руку.

– Пожалуйста, мадам, – умоляла она, – передайте это сообщение моему мужу.

Солдат толкнул ее прикладом винтовки.

– Назад в очередь! – закричал он ей. Затем тычком ладони оттолкнул Мирей, заставив ту отступить на шаг, и зарычал на нее: – А ты держись подальше, если не хочешь присоединиться к ним.

Женщин разместили по грузовым вагонам, солдаты же патрулировали платформу, закрывая тяжелые двери, когда вагоны наполнялись. С ужасом Мирей заметила, насколько широкие щели были между досками по их бортам. Что будет с этими женщинами, когда поезд двинется на восток, а ветер начнет пронизывать эти щели, словно остро отточенный клинок?

Она взглянула на зажатый в ладони лист бумаги. Это была сложенная записка с адресом, напечатанным снаружи. Она сунула ее в карман пальто, а нужный ей поезд остановился на другой платформе. Записка могла подождать: у нее были другие дела.

Позже в тот же день, когда она доставила человека, который прибыл на поезде, в «безопасный дом» шестнадцатого arrondissement[43], она подняла свой велосипед, остававшийся все это время у станции, и поехала домой, решив отвезти записку по адресу, который был начертан на сложенном листе бумаги. Она постучала в дверь, но ответа не было. Дом оказался пустым, дверь была заперта.

На мгновение она заколебалась, прислонив свой велосипед к стене, затем развернула записку, предположив, что в ней может оказаться подсказка, кому та адресована. Ее глаза пробежали по наспех нацарапанным каракулям.

Мой драгоценный, они забрали меня. Не знаю, куда меня ведут, но я вернусь к вам, как только смогу. Позаботься о наших девочках. Я молюсь за то, чтобы ни им, ни тебе ничто не угрожало. Поцелуй их от меня и скажи, что мама всегда будет любить их – и тебя. Надин.

Она огляделась, не зная, что делать, а затем заметила, как шевельнулась занавеска в окне соседнего дома. Она постучала туда. После нескольких минут неуверенного ожидания соседка открыла ей дверь и с подозрением посмотрела на нее.

– У меня есть письмо, – объяснила Мирей. – Для человека, живущего по соседству. Его жена попросила меня доставить его ему.

Соседка покачала головой.

– Его тут больше нет. Пришли немцы и забрали их всех, отца и двух детей. Куда – я не знаю.

– Но могли бы вы хотя бы сохранить для них эту записку и передать им, когда они вернутся?

Соседка с сомнением посмотрела на нее, затем неохотно протянула руку через щель в двери, чтобы принять записку.

– Хорошо, я возьму ее. Но они не вернутся. Никто не возвращается, так ведь?

Она плотно закрыла дверь, словно подчеркивая свои слова.

Встряхнувшись, Мирей медленно поехала обратно на Рю Кардинале по замерзшим улицам, которые выглядели мрачно пустынными.

Она оставила велосипед в прихожей и поднялась по лестнице в квартиру, чувствуя себя совершенно измотанной. Это был долгий день, и она замерзла до костей, проехав немало километров под ледяным ветром. Она вернулась намного позже, чем рассчитывала, и с нетерпением ждала появления Клэр и Виви, чтобы разделить с ними тарелку горячего супа. Она остановилась на лестнице, чтобы подобрать оброненную кем-то перчатку. Было похоже, что та принадлежала Клэр. Мирей улыбнулась: вот будет радость, когда она обнаружит пропажу.

Она приоткрыла дверь и погрузилась в такую глубокую тишину, что у нее зазвенело в ушах.

– Клэр? – позвала она. – Виви?

Ответа не последовало. Она пожала плечами. Должно быть, они вышли – может быть, в кафе. В таком случае Клэр наверняка хватится пропавшей вещи. Дверь в комнату Клэр была приоткрыта, и она вошла, собираясь оставить перчатку на подушке. Но остановилась прямо в дверях, чувствуя, как ее начинает одолевать беспокойство. Комната выглядела неопрятной: ящики открыты, одежда разбросана по полу. Дверца шкафа была распахнута, и Мирей увидела мерцающие внутри серебряные бусы на вечернем платье полуночного цвета, но несколько висевших рядом с ним вещей определенно исчезло.

Она бросилась в комнату Виви, теперь паника уже полностью завладела ей. Там было еще хуже. Стул оказался перевернутым, а содержимое платяного шкафа и комода разбросано по кровати. Кувшин с ручками и карандашами, стоявший на подоконнике, валялся на полу разбитым, а вокруг лежали листки, вытряхнутые из перевернутой корзины для бумаг.

Мирей медленно опустилась на пол и закрыла лицо руками.

– Нет, – прошептала она. – Только не Виви. Не Клэр. Забрать должны были меня, но не их.

Лишь гораздо позднее, когда она, задыхаясь, бежала к мастерской красильщика, стуча в его дверь и умоляя впустить, она поняла, что все еще сжимает потерянную Клэр перчатку.

* * *

Мирей, должно быть, забыла свой ключ, подумала Клэр, улыбаясь, когда спускалась открыть дверь. Но улыбка сменилась на ее лице выражением ужаса, когда она увидела черные и серебряные знаки отличия на фуражках, стоявших у порога трех мужчин.

За последние несколько месяцев беспокойство, которое она испытывала после своей встречи с Эрнстом в тот летний день у зимнего велодрома Вель д’Ив, отошло на второй план и со временем стало лишь одним из фрагментов раскинувшегося повсюду гобелена страха, который и стал фоном повседневной жизни во время войны. Время от времени Эрнст вторгался в ее беспокойные сны, и она просыпалась, чтобы снова увидеть Виви у своей постели, а та, проснувшись от криков Клэр, просила ее замолчать, уверяя, что все в порядке.

Но теперь ее объял кошмар, от которого невозможно было пробудиться. Выражение холодного бесстрастия на лицах этих трех мужчин казалось ей еще ужаснее, чем злобные горгульи, преследовавшие ее во сне. Она почувствовала, как цепенеют ее разум и тело, когда первый из мужчин потребовал, чтобы она отвела их наверх в квартиру, где они займутся расследованием полученного сообщения.

– Какого сообщения? – спросила она, пытаясь выиграть время.

– О подозреваемых в подрывных действиях, – рявкнул офицер гестапо, указующе вытянув руку и приказывая, чтобы Клэр шла вперед.

Когда она поднималась по лестнице, ей казалось, что ноги превратились в свинцовые бруски. Она провела их мимо двери в пошивочную, которая сейчас была закрыта, как и обычно по выходным. Пожалуйста, молилась она про себя, пусть Виви будет там. Пусть она услышит их и сумеет спрятаться. Боже, не дай Мирей вернуться, пока они здесь. Пусть они обыщут мою комнату, ничего не обнаружат и уйдут.

Затем она заставила себя заговорить так громко, что, если бы Виви была в atelier, это оказалось бы для нее предупреждением.

– Не представляю, что это могут быть за «подрывные действия», о которых вы говорите, – сказала она как можно спокойнее. Затем повернулась, чтобы оглянуться назад, туда, где они по пятам следовали за ней. – Здесь мы шьем одежду, и ничего другого.

– Заткнись и ступай! – Один из пришедших так сильно толкнул ее, что она едва не потеряла равновесие; ей пришлось схватиться за перила, чтобы не упасть. Она снова начала подниматься, двигаясь осторожно, но тяжело, чтобы Виви, если она была в квартире, услышала ее шаги.

– Господа, я действительно не понимаю, зачем вы здесь. Вы увидите, что нам и вправду нечего скрывать. – Она протестовала, до известных пределов повышая голос, надеясь, что звук ее речи предупредит Виви о других, гораздо более неприятных звуках, издаваемых на лестнице тремя парами тяжелых ботинок.

– В таком случае, мадемуазель, вам нечего бояться нашего визита, не так ли? – в голосе второго человека сквозила зловещая насмешка.

Когда она открыла дверь в квартиру, один из мужчин схватил ее за руку и крепко сжал. Она чувствовала, как его затянутые в кожаные перчатки пальцы ранят ее кожу даже сквозь слои надетой на нее зимней одежды. Двое других открыли двери, ведущие из коридора, и Клэр мельком увидела пустую комнату Мирей. Затем ее взору предстала Виви, на лице которой застыло удивление; вслед за этим она быстрым движением рук сняла с головы нечто похожее на наушники. Рядом с ней на столе стояло то, что могло быть только радиоприемником.

– Так, хорошо, и что же у нас тут? – Офицер гестапо триумфально улыбнулся своему коллеге. – Мы думали изловить жалкую сардинку, а вместо этого в наши сети попалась настоящая акула! Какая небывалая удача!

Клэр хотела подбежать к Виви, но один из офицеров, схватив ее за руку, встряхнул так сильно, что она прикусила язык, и ее рот наполнился металлическим привкусом крови.

– Не вздумай! – крикнул он ей. – А где еще одна подружка? Нам сказали, что вас здесь трое.

Клэр покачала головой.

– Ее нет. Она ушла. – Быстро прикинув шансы, она в полный голос, так, чтобы услышала Виви, сказала: – Как-то на прошлой неделе она ушла и не вернулась. Мы не знаем, что случилось – может быть, вы скажете нам, месье? – И вызывающе посмотрела офицеру в глаза.

Он поднял руку в черной перчатке и сильно ударил ее по щеке.

– Здесь мы задаем вопросы, а вы лишь отвечаете. И надеюсь, что вы учитесь быстро, мадемуазель, в противном случае вам будет только хуже. Вашей подруге, кстати, тоже.

Слезы текли по лицу Клэр, их соль смешалась с привкусом крови во рту, но она сжала губы, не собираясь показывать слабость. Она услышала грохот из комнаты Виви и вытянула шею, пытаясь увидеть, что происходит, но офицер оттолкнул ее назад в комнату, пролаяв:

– Оставайся там, пока я не скажу, что ты можешь выйти. – Она услышала, как он идет по коридору, чтобы присоединиться к своим коллегам.

Клэр отчаянно думала, что же такого можно сделать, чтобы отвлечь их от Вивьен. Способна ли она на диверсию? Сможет ли отвлечь их, а потом обратиться за помощью? На секунду ей даже стало интересно, удастся ли ей протиснуться через крошечное окно и убежать по крышам, но даже если бы это было ей по силам, она понимала, что не может оставить Виви, свою подругу, которая, бывало, сидела у ее кровати, утешая и прося не обращать внимания на кошмары.

Было понятно, что в сети Виви играет ключевую роль и что она, должно быть, передавала важную информацию Сопротивлению, но она никогда не подозревала, что Виви прячет беспроводную рацию у себя в комнате. Какие еще секреты были у Виви? Ведь ее близкие отношения с месье Леру могли привести к краху всего движения. Клэр дрожала, думая, сколько жизней было поставлено на карту.

Внезапно Клэр поняла, что она должна делать. Ей необходимо оставаться с Вивьен, поддерживать в ней присутствие духа и не позволять рассказывать о том, что было ей известно. Им сообщили: необходимо хранить молчание минимум двадцать четыре часа. Мирей сможет предупредить остальных. Клэр и Вивьен необходимо выиграть время, чтобы другие успели замести следы. Что бы ни произошло, решила Клэр, они останутся вместе.

Она быстро начала складывать в сумку все имеющиеся теплые вещи. Затем она испуганно подпрыгнула, когда дверь ее спальни снова открылась.

– Вот и хорошо, мадемуазель. Как мне кажется, вы уже догадались, что собираетесь на небольшую вечеринку, – усмехнулся вошедший офицер. – Давайте посмотрим, как вам понравится наш зал ожидания на авеню Фош.

Двое других уже сопровождали Виви, шедшую вниз по лестнице, когда один из офицеров вытолкал Клэр прочь из квартиры. Пытаясь догнать подругу, в спешке девушка уронила одну из перчаток. Она хотела поднять ее, но еще один толчок заставил ее продолжать двигаться без остановок. И снова она почувствовала мертвую хватку его пальцев, когда он поднял ее на ноги, заставив продолжить спуск по лестнице, чтобы выйти на Рю Кардинале.

У подъезда была припаркована черная машина, и Клэр оказалась на заднем сиденье, рядом с Виви. Она окинула взглядом лицо подруги. Один из ее глаз заплыл и уже начал закрываться, в целом же она выглядела глубочайшим образом потрясенной. Клэр нащупала ее руку и сжала.

– Я здесь, – прошептала она, повторяя слова, которые Виви говорила, когда ночные кошмары Клэр будили их обеих. – Все будет хорошо.

Вивьен повернулась, чтобы посмотреть на Клэр, словно видела ее впервые. Ее глаза были полны страха, но она сосредоточилась на лице подруги и кивнула. Затем она сжала руку Клэр в ответ, и они крепко держались друг за друга, пока машина неслась по улицам Парижа, направляясь на запад.

Гарриет

Потрясенная известием об аресте Клэр и о том, что ее доставили для допроса в штаб-квартиру гестапо, я некоторое время искала в интернете информацию о наследственных психологических травмах. Нет сомнений, что моя бабушка, должно быть, была в ужасе от того, что ее схватили, и что она, по всей видимости, чувствовала себя ужасно виноватой в том, что Виви тоже попалась. Видимо, сигнал приёмника в мансарде был запеленгован. Мне попалась на глаза статья, в которой говорилось, что новые исследования в области генетики якобы доказывают, что депрессия передается по наследству. Там упоминалось, что психологическая травма может спровоцировать сдвиги в человеческой ДНК, и эти изменения могут передаваться следующим поколениям, одно за другим.

Я начинаю понимать, что вероятность получения депрессии по наследству для моей матери весьма велика. Может быть, она обладала слабой генетикой: могла же травма, перенесенная Клэр, сказаться на ее здоровье, когда наступил критический момент? Правда, это скорее было похоже на мощный морской прибой, волны которого так и норовили сбить ее с ног… Всякий раз, когда она пыталась встать, очередная волна опрокидывала ее. Но кое-что в перенесенных обидах и гневе, который я испытывала по отношению к матери на протяжении стольких лет, начинает потихоньку меняться. Особенно теперь, когда я переосмысливаю ее жизнь в новом для меня свете.

После того, как Симона рассказала мне об аресте Клэр, я некоторое время собираюсь с духом, хотя постоянно чувствую: я должна пойти и посмотреть, куда ее привезли. Мне необходимо быть достаточно смелой, чтобы проследить ее ужасное путешествие по улицам в покрытый лесами округ на западной стороне города. Я прошу Тьерри пойти со мной на авеню Фош: мне просто необходима его поддержка.

В наши дни бывшие офисы гестапо представляют собой весьма респектабельные жилые дома в одном из самых востребованных районов города. Но в 1943 году этот не лишенный элегантности район был известен французам как «Улица ужасов». Мы молча стоим у фасада кремового каменного здания. На серой шиферной крыше под номером восемьдесят четыре прохаживается голубь, что-то тихо бормоча себе под нос.

– Ты в порядке? – спрашивает Тьерри, поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня.

Только тогда я понимаю, что плачу. Все это застало меня врасплох. А ведь я почти никогда не плачу. Он должно, быть уверен, что подобное случается у меня часто. Особенно после нашей поездки в Бретань.

Он берет меня за руку, а затем притягивает к себе, целуя мои волосы, пока я прячу свое лицо в складках его куртки и горько рыдаю.

Я плачу по всем людям, попавшим в мир, где царят страх и боль.

Я плачу по Клэр.

Я оплакиваю человечность, которая так легко теряется.

Я оплакиваю маму.

И в конце концов я понимаю, что оплакиваю себя.

1943