С наступающим, ребята.
Пусть он будет такой же настоящий и честный, как уходящий от нас в бесконечность летоисчисления.
д.ар
P. S. Еще один момент. Мы всегда рады тем, кому не с кем встречать Новый год. Приходите к нам. И я не шучу.
Журнал «Русский пионер», декабрь 2014
Как там?
Ирма и Алексей в декабре сваливают в Нюрнберг. Он завязывает с режиссурой, она – с заказами интерьеров. Денег хватит года на два, если по московским. Лет на пять, если жаться.
Валерка валит в Испанию. Продал квартиру в Большом Афанасьевском. Тачку отдает брату и начинает строительный бизнес в Мадриде. Женька и Анджи эмигрировали в Сиджес. Статья – преследование по сексуальной ориентации. Вместе они чуть больше трех месяцев, но наврали, что живут восемь лет; нафотались в обнимку везде, где только можно, кинули зубные щетки в один стаканчик и договорились, кто какие любит боксеры. Вопрос же про бритье был легкотня – бреем везде, где можно. Прокатило.
Марина купила дом в Черногории, имеет двойное гражданство и не собирается признаваться до последнего. Когда схватят – российское сдаст, хорватское оставит.
А пока так: на день рождения мамы – к маме в Одинцово, на свой день рождения – маму из Одинцова в Будву и обратно в Одинцово. Наташа с Петенькой уже полтора года в Бостоне. Я тоскую по ним. Петенька пошел в американский садик и уже по телефону со мной говорит с акцентом. Может, дурит.
Юлька родила. Отъезд ее семьи в Израиль – дело времени. И вот все они уезжают, а я остаюсь жить в России. И, кроме родителей и двух друзей, у меня здесь никого не осталось.
Конечно, есть музыканты, и еще я общаюсь и начинаю вовсю дружить со своими детьми.
Но часы тикают. Дети растут. Волосы растут. Цены растут. Требования растут. Растут ставки. И потребность любить тоже в лихорадочном росте.
При этом новых знакомств ноль. Новых друзей ноль. Все попытки социализироваться на нуле. Меня тошнит от общества, от фуршетов, от тусни, от открытия пластмассовых кабаков, от бутафории счастья в пластмассовых гигантских универсамах, где можно теперь все, кроме, пожалуй, полетов в космос. Меня тошнит от фотографий светских львиц (рифма очевидна) и светских львов (рифма очевидна также). Архипелаги беспонтовой бессмысленности.
Нет, даже больше – пустыня беспонтового смысла. Нет, даже больше – все пустое. Есть только белый-белый чистый снег зимы, которому на раз стереть все границы, кроме одной – между мной и тем, кого я люблю и кто больше никогда не пройдет со мной по этому белому-белому снегу. И то, что он жив, ничего уже не значит – мы, скорее всего, если и встретимся, то раз пять за всю оставшуюся жизнь. Слишком далеко до Мадрида и уж тем более до Ванкувера. Мне не слабо́ летать каждый день, но фантастика не мой жанр.
И потому все, что происходит с Петенькой и Наташей, Валеркой, Ирмой и Алексеем, Анджи и Женькой – все это ни фига не длительные командировки моих друзей, а самая настоящая, взаправдашняя эмиграция. Я говорю о ней и, как абсолютный неубиваемый максималист, чувствую, что она сродни гибели. Так было со всеми. Цветаева металась из Парижа в Москву, а петля ждала ее в Елабуге. А может, петля начала вить свой узел в Праге? Бродский умер от сердца в Нью-Йорке, а надорвала его ссылка за тунеядство.
Что ждет моих друзей? Что ждет их родителей? Телемост «питерская коммуналка – ресторан “Казачок” на Брайтоне» с песней «Темная ночь»? Петь, давиться слезами и сразу после пить водку с тотчас возникшей тенью Довлатова в смертной своей ностальгии.
Бросать и уезжать навсегда с поджогом мостов – поражение. Потому что земля для русских определяюща. Уровень экзистенциальности русских шкалит, и если бежать, то лет в пять. Чтоб уж наверняка и в обнимку с великолепной амнезией, которая не диагноз, а свойство каждого живущего с малолетства в пределах одного государства.
В остальных случаях требуется содрать с себя старую кожу и нарастить новую. Хотите знать, больно это или нет? Попробуйте расстаться с кожей мизинца.
И притом все не так безнадежно – у многих содрать выходит великолепно, и потому весь земной шар, все его страны и континенты трубят о русских корнях, каплях русской крови, а шпионские двойные «ff» – как перевернутые револьверы владельцев черного рынка сбыта водки, икры и прочих прелестей.
…А я вот хочу шататься с тобой по Альбукерке и есть шопский салат в Хорватии. Я хочу лежать с тобой в Мексике на пляже, и так до утра. Я бы еще раз съела с тобой чилийский пряник в Вальпараисо и поглазела бы на Джаггера на стадионе Массимо. Я бы еще раз переплавилась в Орхус и отстала бы от автобуса в Стокгольме. И надо бы, кстати, вернуться в Патагонию – она случилась урывками.
Но вот что при этом непременно, вот что непременно важно: из всех этих чудесных стран рано или поздно я хочу возвращаться домой. Приземляться в Пулково и, подавая паспорт офицеру, говорить русское «здравствуйте». И чтобы потом через Невский на Петроградку, и по колодцам под свою единственную питерскую крышу. А еще я хочу играть в Сингапуре и чтобы парни из зала кричали: «Передайте привет Шевчуку!»
И отвечать на неизменно стоящий в глазах вопрос «как ТАМ?» – «да по-разному. В целом все нормально».
Сворачиваюсь. Охота пересмотреть «Интердевочку». Очень – знаете ли – трезвит.
Журнал «Русский пионер», февраль 2015
True true love
ударь меня. я отскочу как мяч.
и за спиной свою ладонь не прячь.
пожаром жгут все линии судьбы.
ударь меня раз целовать забыл.
жестоким будь. наотмашь меж бровей —
прямой удар. и колокол церквей
исполнит туш от первого лица.
и бей и бей и бей до крови без конца.
так бьют детей и преданных собак
не знавших до жестокости и драк.
пинай меня чтоб не смогла дышать.
чтоб не смогла ползти. тем более бежать.
благослови меня на этот адский труд:
терпеть немую боль из твоих нежных рук.
заставь меня оглохнуть до кости
сжимая шелк как автомат в горсти.
и вот когда я наконец умру
когда из глаз моих польется изумруд
мы победим с тобой – и жертва и палач.
ударь меня. я отскочу как мяч.
Журнал «Русский пионер», март 2015
Коля!
Коля – музыкант. За спиной четвертной на сцене, точнее, на сценах. У коли 9 гитар, из них 4 акустики, пара гибсонов, эпифон, телекастер 68-го года и забытое по пьяни укулеле гитариста Лаймы Вайкуле, также акустический бас, банджо, россыпи медиаторов и подаренный друзьями тромбон. На концертах 4 фундаментальных соло (женим испуганного Сантану на отравившемся суши Мэтью Беллами), 2 – чисто открывашки и визитка в коде последней песни. На концертах гардероб: джинсы-дудочки черные, джинсы синие с очень натуральными дырами (в Одессе подфартило – был сэйл), кожаные траузерс для корпоративов; рубашка с хитро исполненным люрексом – опять же для корпоративов, рубашка черная, рубашка алая, просто рубашка; футболка с тигром, футболка «водка коннектинг пипл», футболка «Лед Зеппелин», футболка желтая с разводами, нежно обтягивающая холодец Колиного пуза и желе Колиных боков, футболка «братан! 45 по паспорту – 25 по жизни»; кеды черные – две пары, туфли для корпоративов. Все. Перед концертом полтос, после концерта полтос с пельменями и лакирнуть пивком. Последний раз Коля покупал пластинки в 2002 году в Ростове-на-Дону. Прямо с завода обломилось купить пиратки по 20 рублей за диск. Купил «Дип Перп» – два диска, Клэптона, группу «Рондо» и еще что-то, уже забыл что. Последний раз Коля слушал музыку в 2008 году в автобусе на взлетной. Новый клавишник вставил в ухо таблетку наушника: «Слухани, Колян, четкие пацаны». «Карма поли-и-и-и-исс», – тянул какой-то брит. Коля пожал плечами, отдал обратно. Тягомотина какая-то. И забыл. В тачке Коля слушает радио. Какое – не важно. На гитаре Коля играет стабильно – на саунд-чеках. На концертах Коля по-прежнему боится смотреть в зал. На концертах Коля не снимает часы и время от времени украдкой на них смотрит, повернувшись к барабанщику и изображая запил. На концертах Коле смертельно скучно, и оттого он старательно изображает кайф от игры. Враги скалятся и подкалывают: «Колян играет с таким мучительным лицом, будто кончить не может». Коле обидно.
Но есть у Коли тайна: он до смерти хочет забить на свою гребаную работу, продать все и свалить в Уссурийск. Охота, рыбалка, креветки-медведки, огородик и новые сорта картошки. Настоящая жизнь! И чтоб из портативного приемника через помехи изредка-редко что-нибудь такое знакомое настоящее, рокешник какой-нибудь. Но чтоб негромко, чтоб очень негромко!
А тайной поделиться не с кем: Коля – востребованный музыкант, и на носу концерт в Кремле.
Ребята, давайте хором: «Коля! Вали в Уссурийск!!!»
Света сидит в будке в метро. Внизу эскалатора. На Свете гардероб: ватничек, юбка цвета утопленной мыши, красная пилотка и черные сапоги с замухренными пыльцой метрополитена носами. Перед Светой поток людей вниз-вверх-вверх-вниз. Света наблюдает и время от времени прикладывается к микрофону: «Женщина, осторожнее! Куда вы так несетесь!»; «Мальчик! Мальчик, немедленно встань с поручня!» Унылые, бесполезные комментарии в пустоту. Однако Свету ценят. Она на ответственном участке: метро «Домодедовская». На посту Свете нельзя ничего, кроме как наблюдать. А Свету тошнит от людей. От этих муравьиных пестрых потоков – текущих, бегущих, прущих, снующих, танцующих, улыбающихся, пьющих, непьющих – все едино. В одном ритме двигающихся, в то время как она сидит ромовой бабой в будке. Враги скалятся и подкалывают: «Светка – как флаг на бане. С таким лицом сидит, будто что-то забыла и уже не вспомнит». У Светы клаустрофобия. Легкая стадия. Света спасается леденцами «Взлетная» и «Барбарис». И тайком читает фантаста Лукьяненко.
Но есть у Светы тайна: она до смерти хочет забить на свою гребаную работу, выйти из своей гробницы-усыпальницы, сорвать пилотку и рвануть в Уссурийск. Охота, рыбалка, креветки-медведки, огородик и новые сорта картошки. Настоящая жизнь! И чтоб из портативного приемника через помехи изредка-редко что-нибудь такое знакомое, настоящее: «Для тебя-я-я цветочные поляны!» Но чтоб негромко, чтоб очень негромко!
А тайной поделиться не с кем: Света – востребованный работник, и недавно ее с остопиздевшей «Домодедовской» перевели на «Пушкинскую». Качество людских потоков, надо признать, не отличается вообще.
Ребята, давайте хором: «Света! Вали в Уссурийск!!!»
Евгения Алексеевна – окулист. Десять лет в поликлинике номер 12345678910. Каждый день бесконечный прием, каждую ночь бесконечный сон, в котором здоровенные буквы Ш и Б болтаются в воздухе, покачиваются из стороны в сторону, растворяются в манере утреннего тумана, затем вновь собираются в знакомые до боли контуры, и на верхней перекладине буквы Б возникает огромный красный рот, который растягивается резиной, а из резины вываливает громкий, до боли знакомый Евгении Алексеевне голос: «Возьмите лопаточку и закройте левый глаз». Евгения Алексеевна вздыхает, просыпается и смотрит на часы: опять все те же 5:25. За годы работы в поликлинике 12345678910 Евгения Алексеевна сносила гардероб: 4 халата и 3 шапочки, из которых одну потеряла. Плюс сломала один аппарат для диагностики зрения. Как это вышло, она до сих пор не поняла.
Был прием. Обычный стук в дверь. «Можно?» – «Входите». Он вошел, и Женя оцепенела от моментально поразившей ее любви. Высокий, стройный, но крепкий блондин под сорок. Волевой подбородок, ямочки улыбок на щеках и серые глаза. Глаза! Впервые на человеческом лице Женя увидела глаза, а не глазные яблоки и зрачки. Оцепеневшая Женя жестом указала ему на крутящийся табурет и приготовилась собирать анамнез. Это было сложно: в горле что-то поперхивалось, перед глазами что-то мутилось, в груди что-то квакало и щелкало, поясница ныла. Но Евгения Алексеевна была отменный профессионал и, деревянным голосом предложив лопатку Анатолию Жбанникову, начала слушать, как он перечисляет буквы с единственной в ее мире таблицы. Таблица разливалась соловьем и звучала как серенада. Жбанников чутка подразогнался и, несмотря на то что Женя заставляла его читать и так, и эдак, и снизу вверх, и сверху вниз, и наискосок, и правым, и левым («А теперь опустите лопатку и просто прочитайте таблицу!»), прочел всю ее за несколько минут. Тут-то и пришел черед аппарата диагностики. Следуя указаниям Евгении Алексеевны, Жбанников уложил свой жбан на подставочку и был уже готов следить за маневрами голубенького кораблика, попутно ностальгируя по морскому бою в фойе кинотеатра «Орбита». Женя прильнула к аппарату с другой стороны, и так они оба, пораженные молнией чувства, застыли. Через мгновение в аппарате вспыхнуло, кораблик взорвался, и стало темно. Женя вскрикнула. Жбанников тоже. Прибежали медсестры. Прием был сорван. Аппарат так и не починили. Женя слегла с температурой 38 и 7. Жбанников исчез. Верно, прозрел.
И с этой минуты Евгения Алексеевна погасла. Ей стало смертельно скучно, и вдобавок ее гордость – ее зрение – стремительно начало рушиться. Теперь она носит огромные, толстенные диоптрии, и враги скалятся и подкалывают: «Наша Е. А. зрение определяет ушами». И что интересно в этой истории: чужое зрение Евгения Алексеевна начала определять с порога, и дальнейшие вопросы – исключительно для проформы, ответов она не слышит, а просто отбывает в кресле часы приема.
Но есть у Евгении Алексеевны тайна: она до смерти хочет сорвать со стены ШБ-таблицу, скрутить ее в рулон, рвануть на вокзал и купить билет в Уссурийск. Охота, рыбалка, креветки-медведки, огородик и новые сорта картошки. Настоящая жизнь! И чтоб из портативного приемника через помехи изредка-редко что-нибудь такое знакомое, настоящее: «Лэйди ин рэ-э-эд!!» Но чтоб негромко, чтоб очень негромко!
А тайной поделиться не с кем: Евгения Алексеевна – востребованный работник, и на прошлой неделе ей дали звание заслуженного окулиста России. Зрение у нее, однако, не становится лучше, и корабль, как говорится, идет, а Евгения Алексеевна тает в своем заслуженном кресле.
Ребята, давайте хором: «Евгения Алексеевна! Валите в Уссурийск!!!»
И наконец, вчера Артем Арбенин наврал няне, что в Таиланде катался на слоне. Няня купилась, выразила восторги маме Артема. Мама Артема была на редкость удивлена: ни на каком слоне никто из них никогда не катался. Мама Артема вообще против того, чтоб кататься на слонах. За вранье Артема поставили в угол. Сестра Артема обрадовалась. Няня Артема расстроилась. Мама Артема закурила.
И стоял Артем в углу и думал в своей остроумной голове: «Вот вырасту, стану взрослым, рвану в Уссурийск»… А дальше вы уже знаете.
Все тайное всегда становится явным.
Журнал «Русский пионер», апрель 2015
Мы дышим ими
Знаете, почему я пишу колонны в этот журнал? Ну уж не для того, чтобы рекламировать свои концерты или напоминать миру о себе. Мне это, извините, лениво. И более того, всякий раз, когда я сажусь и атакую предложенное Колесниковым энд ко слово, мне на грудь прыгает громадная жаба и квакает: «Арбенина! Колонки – это пустое, милая! Займись нормальной прозой! Тебе же ее хочется, а не этих писулек в милый сердцу, отчасти дерзкий, но все-таки журнал». Жаба парит. Я хватаю жабу за склизкое изумрудное тельце и топлю в кувшине с маслом, первые пару минут слушая, как она его там взбивает. Аминь.
Но вернемся чуть назад: когда я сажусь и атакую предложенное мне пионерской компанией слово, именно оно – слово – становится для меня провокатором, не отпускающим до конца письма. Именно его я катаю хлебным мякишем по карте своих полушарий, мну, пинаю, облизываю, давлю, дрожу от волнения, трепещу и сужаю зрачки в предчувствии очередной охоты. Слово обязано стать моим трофеем, я гоню его по полям мыслями-гончими, оно задыхается, пытается ускользнуть, я настаиваю, я не даю ему уйти, и оно наконец сдается и падает мне в руки. И это секс, господа! Я держу распростертое тело слова и торжествую от созерцания его невероятной свободы. А это, господа, любовь.
И так было всегда: мода, спорт, музыка, вера, цирк, страсть, надежда, Тарковский (чудесно, пионеры!), любовь, космос, мечта. Безупречные в своей глубине слова.
Но в этот раз в нас кинули словом «победа». И оно впервые не оставляет мне шанса. Смысл его в мае для меня единственен – победа нашей страны в войне 1941–1945.
Брест. Брестская крепость. Я была там впервые в марте этого года. Давно мечтала увидеть кусок родной белорусской земли, с которой все началось летом 41-го года. Шла и, казалось мне, слышала голос Левитана, и, казалось, видела висящий на столбе громкоговоритель, из которого в то лето падали на землю четкие и скорбные, через точку, предложения: «Германские войска напали на нашу страну», и представляла себе своих детей, идущих из школы и пинающих ранцы по пыльному летнему асфальту. И, возможно, это был бы их последний день в школе…
Войну невозможно забыть. Войну невозможно пережить. В войне можно только победить. Но что такое победа? Какого цвета это слово? Для меня красное.
Красное. Без полутонов, разве что чуть серого, в тон пепельных, вялых, скомканных сапог, торчащих из окопа. Красно-серое.
Мне нравится монументальность этого слова. По-бе-да. Слово-тяжеловес, и в этой тяжести присутствует какая-то основательность, какая-то взрослая непоколебимость и окончательность, так крепко необходимая мне, маленькой девочке, так сильно необходимая нам, живущим сегодня, через 70 лет после той кровавой мясорубки.
Я боюсь войны. Я не хочу, чтобы она повторилась. И победа – слово-гарант, предлагающее в него безоговорочно верить.
Подумать только – 27 миллионов за 4 года!
27! Миллионов! За! 4! Года!! Невероятно.
Небесный переаншлаг. Смерть подавилась самой собой.
Я не могу осознать эту цифру. Мой мозг начинает делить, умножать, складывать и вычитать, а потом впадает в оцепенение. Цифра 27 миллионов осознанию не поддается. Такое количество мертвых людей невозможно похоронить. Земли не хватит.
Где они? Где их души? Где их страдающие от боли души, не нашедшие успокоения после ужасов, увиденных на полях битв?
Мне кажется, мы дышим ими. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту.
Наши родители, мы сами, наши дети, их дети, дети их детей… Поколение за поколением будет вдыхать души погибших. Хватит на всех и надолго.
И потому мне, до конца дней по горло набитой голосами мертвых, их криками и их единственным желанием быть живыми, мне бы хотелось, мне бы очень сильно хотелось, чтобы так же надолго нам всем хватило нашей памяти. Ибо пока мы помним – мы не прощаем. Пока мы помним – мы благодарны. Пока мы помним – мы скорбим. Пока мы помним – мы боимся. Пока мы помним – мы люди. Пока мы помним – мы любим свою землю. Пока мы помним – мы не допустим дубля. Мы не допустим повторения.
Прошло всего 70 лет. Прошло уже 70 лет. Счет остановить невозможно.
И пусть будет невозможно начать считать сначала.
Участие моей семьи в ВОВ 41–45:
Адамейко Иван Семенович (брат бабушки) – ст. лейтенант, без вести пропавший.
Кулаченко Иван Иванович (дедушка) – призван в 1941-м. Воевал в чине старшины.
Суворов Григорий Яковлевич (брат бабушки) – подполковник, комиссар мотострелкового полка, погиб при освобождении Украины в 1944 году.
Суворов Федор Яковлевич (брат бабушки) – сержант, фронтовой водитель писателя Бориса Полевого.
Федченко Василий Васильевич (дедушка) – капитан артиллерии, закончил войну в Берлине.
Федченко Ксения Яковлевна (бабушка) – лейтенант артиллерии, добровольцем ушла на фронт, закончила войну в Берлине.
Федченко Петр Васильевич (брат дедушки) – сержант-авиатехник.
Черненков Анисим Федорович (дедушка) – майор медицинской службы, закончил войну под Кенигсбергом, затем освобождал Сахалин от японских захватчиков.
Чоловский Борис Сергеевич (двоюродный дедушка) – воевал под Сталинградом, был награжден медалью «За отвагу». Погиб в 1943-м на Курской дуге.
Чоловский Сергей Николаевич (прадедушка) – призван в 1941-м. Дважды ранен. Закончил войну в чине капитана и в 1948 году умер от ран.
Журнал «Русский пионер», май 2015
О пользе и вреде кедровых орехов
Ехал Лунтик на тележке. Раздавал он всем орешки. Кому – два, кому – три. Дирижером станешь ты.
(народная детская считалочка)
Как-то на рассвете в аэропорту города Красноярска, томясь в ожидании посадки, мама купила мне баночку варенья из кедровых орешков. Махонькую такую, неприметную вовсе, чтоб вместо любимых ртов не сжевали его нормы провоза жидкостей. Нормы не сжевали, лента транспортера оказалась благосклонна, и варенье таки улетело со мной, барахтаясь на дне рюкзака.
Я о нем забыла. А потом мы с тобой поссорились, я кинула рюкзак в стену и услышала, как в нем что-то чпокнулось на манер лопнувшей об асфальт пятилитровой банки со сметаной. Мгновенно похолодев, я открыла лягушечный рюкзак. Варенье не разбилось. Видимо, опять-таки выручил микроскопический размерчик – бить особо было нечего. Ядро кедрового ореха – кладезь полезных веществ. Содержащиеся в них витамины способствуют росту и обновлению человеческого организма.
Кедровые орехи являются концентратом витаминов E и P, которых катастрофически не хватает в рационе жителя современного города. Установлено, что употребление ядер кедрового ореха или кедрового масла в пищу способствует похудению и нормализации обмена веществ. Всего три кедровых орешка в день восполняют суточную потребность организма в витамине Е. Витамины группы Е, или токоферолы, незаменимы для обеспечения полноценной наследственности. В переводе с греческого «токоферол» – «несу потомство». Оговорюсь: я варенье не люблю. Никакое. Ни клубничное, ни армянское экзотическое из грецких орехов, ни помещичье крыжовниковое, ни тем более смородиновое, ни, господи упаси, из лепестков роз, ни вишневое, ни даже бруснику, ни даже морошку. Перечислений достаточно.
Я сижу в кухне за круглым, побитым застольями столом, ложками глотаю кедровую вязь и запиваю все это слезами. И, как ни странно, вкусно. Кедровое – терпкое, сладкое, прозрачное, вязкое, тонкое, жирное, безыскусное, точеное, горькое, холодное и жаркое в последе. Как ты. Как то, что между нами живет уже вечность. Вещество, входящее в состав кедровых орехов, обладает какими-либо полезными свойствами для человека. Например, калий воздействует на сердце и приводит в норму количество сокращений сердца, к тому же положительно влияет и нормализует водный баланс организма. Цинк необходим для нормальной работы предстательной железы. Он обладает регенеративной функцией, которая отвечает за заживление ран и скорейшее восстановление поврежденных тканей организма. Также цинк способствует росту скелета. Бор незаменим для занимающихся тяжелым физическим трудом, так как увеличивает способность к физическим нагрузкам и мозговую активность. Кремний придает эластичность соединительным тканям. Молибден нормализует обмен углеводов и жиров. Является профилактикой анемии. Фосфор формирует и укрепляет зубы и кости. Ванадий, как и фосфор, формирует и развивает кости и зубы. Также предотвращает образование холестерина в организме. Магний формирует кости и входит в состав мягких тканей нашего тела. Марганец – вещество, с помощью которого лучше усваивается глюкоза, оказывает положительное влияние на хрящи, гормональную систему, жировой обмен и репродукцию. Йод отвечает за функционирование щитовидной железы и за обменные процессы организма. Медь улучшает состав крови, принимая участие в зарождении красных кровяных телец. Один из компонентов, управляющих деятельностью головного мозга. Кальций – один из наиболее полезных и востребованных витаминов. Укрепляет кости и зубы, так как является их основной составляющей, способствует нормальной работе нервной системы и сердца. Отвечает за процессы свертывания крови. Железо входит в состав гемоглобина и протеина. Никель является одним из необходимых веществ для процессов кровообразования. Триптофан защищает наш организм от бессонницы. Мы ссоримся с частотой хода часового механизма. Практически каждая моя фраза вызывает в тебе беспощадное и холодное цунами чувств несправедливо обиженного взрослого, сильного человека. Я птицей мечусь между абсолютно голой своей к тебе любовью и в то же время пытаюсь во что бы то ни стало защититься от тебя. Я не могу без тебя жить и не уступаю ни пяди своего гребаного одиночества. Ты упрекаешь меня в отсутствии логики. О да, я ею обделена, ты прав. Я, кстати, не умею так, как ты, безапелляционно смотреть людям в глаза и требовать от них того же взгляда. Я рядом с тобой вообще ничего не умею. У меня руки превращаются в водоросли и вдобавок предательски мокнут кофточки и маечки, и я жутко комплексую на наших свиданиях. Полезные свойства кедровых орехов заключаются в витаминах, которые эти свойства обеспечивают. Витамин Е (токоферол) способствует усвоению организмом прочих витаминов, полезен для эндокринной железы и мышечной деятельности. Витамин В
2 (рибофлавин) полезен для глаз, слизистой оболочки, печени, кожи, нервной системы и процессов кроветворения. Витамин А благоприятствует общему развитию организма и его росту. Витамин В
1 (тиамин) – один из компонентов, образующих жирные кислоты и нормализующих обмен аминокислот. Полезен для пищеварительной, нервной, эндокринной и сердечно-сосудистой системы. Витамин В
3 (ниацин) участвует в процессах пищеварения, кроветворения, синтезирования жиров, образования энергии при расщеплении пищи, помимо этих процессов ниацин положительно влияет на сердце и сосуды, нормализует деятельность нервной системы. Самое интересное то, что не только употребление в пищу кедровых орехов приносит ощутимую пользу. В кедровых рощах необычайно чистый воздух, так как кедровые деревья вырабатывают огромное количество кислорода. Маленькая баночка кедрового варенья. Кухня, исполосованная солнцем, и я, исполосованная тоской по тебе, и мои щеки, исполосованные бороздами соли. И я глотаю, глотаю, глотаю, глотаю варенье и все не могу остановиться.
А потом на дне остаются только орехи. Маленькие, с карими прожилками кедровых вен, желтоватого свечения, будто молочные зубки лесного грызуна. Сплошь из масла и вкуса самой что ни на есть самости – твоего вкуса. И я начинаю по одной вылавливать эти жемчужины и долго-долго-долго катать их во рту, истирая каждую в пыль. И именно в этот момент я начинаю любить тебя навсегда. Именно в этот момент во мне начинает распускаться и дарить себя миру полноценная молодая женщина, изрядно напуганная в прошлом и открытая слову завтра. Именно в этот момент ты входишь в меня с каждой кедровой ложкой, с каждым кедровым орехом. Именно в этот момент я понимаю, что ты – самая большая любовь моей жизни. Именно в этот момент я понимаю, что все ссоры между нами мы переживем. Именно в этот момент я понимаю, что буду ждать тебя, сколько бы ты ни шел ко мне. Именно в этот момент я становлюсь тебе верна. Мой. Единственный. Любимый. Если говорить об энергетической ценности кедровых орехов, то в 100 г содержится всего 680 кКал, что меньше, чем у других орехов, но делает их намного питательнее овощей, хлеба и мяса. Впрочем, бороться с весом при помощи кедровых орехов можно. Польза кедровых орехов при похудении заключается в том, что эти плоды стимулируют выработку гормона холецистокинина бла-бла-бла-бла-бла… Мой. Единственный. Любимый.
Посвящаю твоей маме.
Журнал «Русский пионер», июнь 2015
Ловушка времени
Все просто: времени нет и времени бездна. И это ловушка. И каждый из нас в нее влипает, как муха в кисель.
По порядку.
Мне 5. Вокруг бесконечное лето, такая же резиновая зима, странное время года осень и какая-то мокрая сопливая весна. Дни бесконечны. Ночи мгновенны. Классные сны и всегда тепло. Еще, конечно же, асфальт и классики на нем белым мелом.
Мне 13. Я в прыщах. Я ненавижу школу. Школа ненавидит меня. Я ненавижу свое лицо и свое тело. Тело и лицо ненавидят меня и мстят, делаясь все более и откровеннее уродливыми. Время наматывается на палец сродни завиткам моих жидких русых волос. Фу. Время бесконечно, как в пять лет, но в отличие от того времени оно стало колючим, неуютным, рваным, и от его ватной непрошибаемой толщи раскалывается голова.
Мне 19. Дни не идут, а струят вприпрыжку. Время пахнет музыкой, сексом и алкоголем. Все прикольно, и вся жизнь впереди. Я зачем-то режу вены и пытаюсь выброситься из окна общаги, где-то глубоко-глубоко понимая, что играю во все это, и по правде вся жизнь впереди, время в мою пользу, и Питер танцует меня по улицам, колодцам и мостам, головокружит в своем прекрасном, честном, хмуром, отвратительном для оптимистов из Сочи балтийском северном небе.
Каждый день – это по-прежнему захватывающая, приключенческая, бесконечная история, километрами уходящая в целую-целую, длинную-предлинную жизнь под ровным, серым, промозглым питерским дождем и золотом черных каналов под фонарями канала Грибоедова. У природы нет плохой погоды. Научись одеваться по погоде, дружок!
Мне 31. Я начинаю сходить на нет. Время остановилось, и мнется, и топчется на месте. Ему же нужно куда-то течь. А течь некуда: во мне начинается застой. Вот оно и бурлит в венах, и вспарывает их уже настоящим запретным с привкусом крови. Игры остались позади. Я чувствую, что начинаю отвечать за свои слова, за свой рефрен «я не хочу жить все прошло я не хочу жить все прошло я не хочу». Пришла пора таки в них поверить и сделать выводы. Время, буксуя, наматывает меня на свою ось. Я задыхаюсь и в сопротивлении делаю еще хуже: я сую в его шестеренки свое сердце. Сердце раздувается от сопротивления, а потом начинает сжиматься. И время вдруг останавливается. Крушение. Я лежу на дне и вокруг меня морды моих зверей – кошек, собак и рыб, и абсолютно инфернальных друзей. Я умираю. И хочу вечной, вечной зимы. Я бегу в вечную зиму, и начинается южный полюс. На нем времени тоже нет. Но не оттого, что ты мертв. А оттого, что, возрождаясь, ты пока не достиг временной константы.
В 36 лет во мне появляются еще два параллельных времени. И я, будто плохо выучив правила дорожного движения, постоянно путаю полосы, и движение моего вектора постоянно петляет и задевает векторы двух юных существ, которые о времени знают отнюдь не меньше и больше меня. (Мы же до последнего вздоха уверены в том, что не умрем.)
Этим юным существам удается нивелировать мое время, свести его на нет, и, обнаружив его полную несостоятельность и уже вторичность, я успокаиваюсь и начинаю течь. Я теку и, наблюдая, как дни превращаются в эпизоды, а жизнь в чертов сериал, ничегошеньки уже не хочу делать. Я просто хочу жить. Просто хочу течь. Просто хочу петь. Просто хочу не петь. Мне все равно. И мне не все равно. Каждая деталь волнует и принципиальна, и каждая деталь утрачивает значение, едва скрывшись из поля зрения.
Меня уже не страшит бег, нет, даже не бег, а спринтерские рывки того, что мы называем временем. Этими часами и минутами, несущими нас вперед и навстречу. Я уже приняла формулу, которую, по легенде, сформулировал Александр Яковлевич Розенбаум: «Раньше были дни, а теперь времена года». Все так.
Сейчас мне 41 год 3 месяца 4 дня 15 часов и 32 минуты. Я хочу собаку и не против кошки. Я хочу уехать в какую-нибудь Аргентину и написать там что-то большое и значительное, я хочу сбросить килограммов семь и наслаждаться собой в зеркале, я хочу выучить китайский и выйти на настоящий ринг, я хочу полететь в космос и научиться краситься без помощи прекрасной Лены, я хочу построить дом на горе и чтобы вокруг лес и озеро, я хочу научиться печь пироги и забраться на Казбек, я хочу наконец начать учиться петь и поступить в Беркли, я хочу внуков, я хочу кататься на велосипеде с Димкой Мамонтовым, я хочу бросить пить и прочитать всего Селина, я хочу каждый день играть на пианино и каждый день забирать детей из сада…
А вот сейчас я закрою компьютер и все это забуду. И наступит вечер, и пойдет снег. И закончится осень, а следом зима, и ничего в моей жизни не изменится.
И мое лицо каждое утро будет меняться. Сначала незаметно, а потом в спину полетит прекрасное «Арбенину видел? Господи, как она сдала и постарела!». А потом я не смогу выйти на сцену, и можно будет только догадываться, что будет происходить в моей голове по этому поводу. Со временем ценность моей головы будет уничтожена, потому что мыслей в ней не останется.
Я все это знаю. Счета выставлены. Горизонт очевиден. Поэтому ко времени у меня только одна просьба: как можно позже уничтожить мою улыбку.
Пока мы улыбаемся – мы живы, а пока мы живы, мы сильнее времени.
И плевать, что на Казбек и космос времени уже нет. Да и бог с ними. Успеть бы написать письмо другу.
Журнал «Русский пионер», октябрь 2015
Успеешь. Успеешь. Успеешь
Кто понял жизнь, тот не спешит.
Александр Балунов. «Балу»единственный для меня басист группы «Король и шут», являющийся также основателем группы, и один из очень немногих настоящих друзей Михаила Горшенева, «Горшка»
В понедельник, 12 октября, я словила ангину.
Зачем? Ну вообще незачем.
Когда? Остается вопросом.
Пришла к ухо-горло-носу.
Ухо-горло-нос взял мой нос, который едва поместился в его руке, покрутил туда-сюда, а потом вдруг спрашивает:
– Операцию делали? Перегородка чуть искривлена. Но в принципе при этом дышите хорошо.
Содержание вопроса дошло до меня примерно через минуту, в течение которой память всерьез и обстоятельно металась от пластической хирургии, с которой я еще и, надеюсь, уже не знакома, до боксерского ринга, на котором я пока знакома только с лапами, мешками и игрушечными ударами тренера Багратиона.
Так вот. Шестьдесят секунд я на полном серьезе вспоминала, не делала ли пластику и не ломала ли нос в не случившемся еще (однако, надеюсь, не уже) настоящем боксерском бою.
Вернулась домой. Уснула. Вспомнила про ухо-горло-носа и проснулась. И до утра размышляла о броуновском движении частиц и безграничной загадочной суете мыслей хомо сапиенс.
Вот почему физике мы прощаем бесцельную суматоху частиц? И не то чтобы прощаем, а, напротив, стонем от восторга, наблюдая ее под микроскопом, систематизируя свои наблюдения в толстые графики и затем делая выводы и защищая диссеры?
А подобные моему состояния называем несобранностью, рассеянностью, неуверенностью и, не дай бог, разжижением мозга? И никаких тебе микроскопов, луп, тетрадок и графиков, а вся перспектива – кабинет психиатра с зубастым крокодильчиком – ценой за прием на ресепшене: «Платить будете картой или наличными?» Платить за что?.. Барышня, вы меня убиваете!
Какие на ощупь мои мысли? Есть ли у мыслей тела? Какие они? Мягкие? Жесткие? Волокна? Эластик? Холодные? Тянутся? Какой длины поток одной? Километр? Два? Пересекаются ли тела мыслей? Накладываются ли друг на друга? Мешают ли друг другу? Заряжаются друг от друга? С какой скоростью бегут? Хотят ли обогнать друг друга? Есть ли ревность? Зависть? Как умирают? Видят ли другие, что та мысль, что летела рядом, вдруг умерла? Светятся ли они? Почему их одновременно 3, 5, 18, 4, 6, 20?
Как мысль приобретает законченность идеи? И кто ее останавливает в итоге?
Я постоянно даю себе слово не торопиться. Не суетиться. Не захлебываться. Не нервничать. Не рваться. Я постоянно одергиваю себя. Тяну к земле рукав платья: «Не торопись! Не торопись! Успеешь! Успеешь! Успеешь!»
И постоянно куда-то опаздываю. Или мне так кажется. Да, думаю, мне просто так кажется. Ведь уже ясно, что невозможно опоздать, и успеть тоже невозможно. Ведь уже ясно, что ты – один и абсолютно непостижим для других. И все слова, что вытекают из твоего рта, все слова, что выстреливает твой мозг, все слова, что выщелкивает твоя гортань, – вообще не то, что ты имел в виду.
«Я люблю тебя», – говорю тебе и, разочарованная внутри, замолкаю. Чувствую такую сильную любовь к тебе, что не могу не признаться в ней, но, едва выпаленные, вышепченные, эти три слова лысеют, неспособные передать хотя бы малую толику силы, нежности, преданности, отчаяния и глубины моего чувства.
Самое главное – отсечь ненужное, и отрицательный контент слова «суета» перестанет существовать. Останется определение «броуновское движение мыслей хомо сапиенс» – самое интересное и загадочное, что может быть после любви, которая неясно откуда приходит и так же загадочно куда-то исчезает.
Нам же остается только наблюдать за всем этим царством-государством и смаковать его лабиринты и тайны, по возможности не вторгаясь скальпелем, по возможности не поливая ядами.
Во вторник, 13 октября, я проснулась по обыкновению в 6 часов 15 минут.
Три минуты собиралась с духом.
В 6 часов 18 минут катапультировалась из постели в кухню.
В 6 часов 25 минут, положив ноги на стол, пила мяту и наблюдала новости для оптимистов от Первого канала.
А в 6 часов 30 минут поняла, что опоздала. В 6 часов 30 минут я вдруг поняла, что, еще не сделав ничего из запланированных дел и двигаясь с опережением графика, я уже безвозвратно опоздала. И как бы я сейчас ни суетилась, ни напрягалась, ни потела и ни прыгала свои 1001 раз с утроенной скоростью, ни носилась по кухне с кастрюльками каши, как бы стремительно ни метала в детей йогурты, а в себя кофе, как бы резво ни струила по метро в садик, сегодня, во вторник, 13 октября, я уже везде, везде, везде, везде опоздала.
Поэтому в 6 часов 32 минуты я сняла ноги со стола и, злорадно оставив холодильнику веселые новости от Первого канала (интересно, перемкнет морозильную камеру от ужасов, которые она увидит на экране?), вышла из кухни, твердо направившись в спальню.
В 6 часов 33 минуты я уже опять спала.
Проснувшись от радостного крика детей: «Мама-а-а-а, мама-а-а-а-а, доброе утро!!! Мы проспа-а-а-а-али!», я скрестила себя с цифрой 11 на циферблате будильника и удовлетворенно подумала: «а вот теперь я все успею».
А вот теперь я все-все-все успею.
И я успела. Успела к тебе на твой 45-й день рождения.
И кроме чувства дружбы и тонкой нити крепкого родства между нами уже двадцать лет, кроме твоей тишины в трубке, когда я знаю, что ты плачешь, кроме твоих постоянных извинений за то, что отрываешь меня от моей важной, важной, черт возьми, неважной жизни, кроме нас, единственных двоих, оставшихся в живых из отряда питерских пленников конца прекрасной эпохи, кроме тебя, идущей по Старому Арбату с моей глиняной чашкой кофе, кроме твоих глаз с картами Тбилиси, кроме тебя, нет ничего.
И я успела.
Я успела.
Мимо суеты. Которую ты ненавидишь. И которая тебе, великану, мстит за это.
P. S. После так и не раскрытого убийства Бориса Немцова в периодических изданиях появилось много о нем воспоминаний. Мой любимый текст о Борисе написал Валера Панюшкин.
В нем говорилось о том, что абсолютно стремительный, быстрый в каждой минуте своей жизни Борис Немцов всякий раз перед самой важной, самой главной минутой принятия решения всегда начинал двигаться как в рапиде, как будто в оливковом масле, сбрасывая скорость движения практически до нуля. Почему он это делал?
Может, тоже пытался победить ловушку суеты и успеть? И успеть? И успеть? И успеть? И успеть? И успеть? И успеть????
Посвящаю это Ирме Комладзе.
Журнал «Русский пионер», ноябрь 2015
Заприте меня
Я – капсула, мне необходимо сохранять целостность, иначе стенки растворятся в суете, и участь моя – что финал таблетки в прямой кишке. Навылет, блин, в открытый космос.
Поэтому я решила больше не покупать джинсы, носить то несметное одинаковое количество, что когда-то зачем-то купила.
Также я решила вообще не покупать новую одежду.
Много еды мне тоже не надо, все летит в помойное ведро, начиная от каши утром, заканчивая сырами, творожками, рыбами и тушками животных.
Нового дома и квартиры мне тоже не надо.
Не хочу заводить собаку, боюсь, что выть на луну мы будем дуэтом.
Ездить тоже никуда не буду. Если буду, то редко, и не денег жалко, а просто влом. Все влом.
Ходить по Парижу влом, лететь в Аргентину влом, плавать в Карибском влом. Влом все. Включая Стену Плача, к ней прижиматься тоже влом.
Я – капсула, я постоянно чувствую экспансию извне. Мне страшно, что меня порвет внешняя сила, растащит на молекулы тряпок, самолетов, дел, городов, стран, непрочитанных книг, недосмотренных фильмов, чужих языков и странных встреч.
Я как-то перестала понимать, где я, а главное – зачем.
Как та Элли из Изумрудного города, я сижу на полу своего маленького трейлера, обнимаю руками коленки и трясусь от страха, слушая, как трещат его стены под натиском какого-то дебильного незримого урагана.
Меня разрушает все. Включая молекулы воздуха. Я чувствую их ядом в организме.
И каждый вдох провоцирует мощный поток смертельной дозы разрушения.
Пожалуйста, заприте меня дома, обеспечьте меня запасом воды, хлеба, консервов и горького, как твои поцелуи, шоколада. Книги у меня есть, чернила тоже, бумаги много, музыки не счесть. Пожалуйста, заприте меня дома.
Я лягу на пол и первые пять лет буду спать. Просто спать. У меня получится не сразу. Первый год я, безусловно, буду мучиться, вспоминая бессмысленную ахинею, в которой болталась сорок лет. И видения пустопорожнего существования будут выгрызать мне мозг. К третьему году я наконец пойму, что мучиться глупо: что сделано, то сделано. И усну.
Выспавшись, я подойду к зеркалу и стану разглядывать себя. Ладони, грудь, ноги, лицо, шею. Внимательно, но без одинаковых ежеутренних к себе претензий. Я просто буду смотреть на себя, и, кто знает, может, смирюсь с оболочкой, которую подарил мне Господь Бог. Идиотские мысли укоротить нос и похудеть наконец перестанут дятлом долбить мозжечок, и я в лучшем смысле обезличу свой пол, приняв его как он есть. Я возьму ножницы и срежу волосы, которые успеют нарасти на моем черепе, и пару месяцев буду гладить свой шершавый, освободившийся от прошлого, скальп. Я включу воду и года два буду плавать и погружаться на дно. Не исключено, что я научусь дышать под водой, все к тому предпосылки я имею. Я в буквальном смысле растворюсь в воде и навсегда утрачу все свои запахи.
Потом я буду пить воду, не торопясь, со вкусом, глоток в глотке, глоток за глотком. Не как пила до этого, не на манер американского туриста, попавшего в Россию, и пластмасса впаяна в боковой карман рюкзака «санфли». Не на манер чувихи с татуировкой ЗОЖ на лбу. А честно и от всей души, имея причиной всего лишь одну и единственную в своей изначальности – жажду, товарищи, жажду. А не гнилые трубы санузлов.