НАШ ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ

ВЫПУСКАЕТ КИШКИ

ЖЕНЩИНЕ В НЬЮ-ЙОРКЕ

−−−−−−−−−−−−−−−−

Он оставляет метку в виде креста на спине.

Полиция озадачена, но усердно работает



– Бабушка.

Я сделала самый смиренный реверанс. Мне хотелось броситься к ней, обнять, сесть к ней на колени, чтобы она прогнала все мои тревоги. Но она не любит таких нежностей. По крайней мере на виду у всех.

– Какой чудесный сюрприз.

– Врешь как Уодсворт.

Моя улыбка застыла. Вряд ли у бабушки мрачное настроение только из-за неприятных новостей об изуродованном трупе. Не сомневаюсь, что ей уже рассказали о вчерашних событиях. Меня охватил страх. Сначала мисс Уайтхолл, теперь бабушка. Если следующей прибудет семья Томаса, я уверую в Бога.

Пока она рассматривала меня с головы до ног, я украдкой делала то же самое. Ее шелковое темно-бирюзовое платье, отделанное серебристой вышивкой, напомнило мне ткани ее родной Индии. На запястьях бабушки, в ушах и на шее сверкали бриллианты. Одета она была как всегда безукоризненно. Я вознесла безмолвную молитву за то, что тщательно выбрала себе платье. Хотя мне и хотелось напялить рубище, которое соответствовало бы мешкам у меня под глазами, в конечном итоге я остановилась на французском наряде из бутика «Догвуд-Лейн».

Это было темно-красное платье, отделанное изящными золотыми кружевами – эти цвета подчеркивали мои зеленые глаза и черные волосы. Я обулась в экстравагантные, но практичные туфли, сделанные по заказу Томаса: черные с вышитыми золотыми цветами и лозами, их носки выглядывали из-под платья.

Если мне суждено быть брошенной, то я постараюсь выглядеть при этом как можно лучше. Хоть это и мелочно, особенно при том, что вины мисс Уайтхолл в этом не было, но когда я представляла, как она увидит меня в платье богини потустороннего мира, я испытывала небольшое удовлетворение, в котором так отчаянно нуждалась.

Бабушка продолжала меня рассматривать с непроницаемым выражением лица. Я выпрямилась под ее пристальным взглядом, надеясь, что моя нервозность не слишком заметна. Бабушкины глаза были наблюдательными и проницательными, как у ястреба. И я почувствовала себя добычей.

– Как путешествие? – любезно поинтересовалась я. – После вашего возвращения в Индию прошло немало времени.

Узловатой рукой она поманила меня ближе к себе, как будто еще не изучила досконально всю мою жизнь. Ее долгие годы мучил артрит, и теперь, похоже, она сильно страдала. Я заметила, как она постоянно морщится.

– Выглядишь так, словно тебя в наказание послали крошить лук. У тебя красные глаза. – Она схватила меня за воротник и притянула, чтобы театрально понюхать. – Пахнешь лимонной вербеной. И сожалениями.

– Я пила чай в своей комнате, – солгала я. – И облилась кипятком.

Мгновение мы смотрели друг на друга. Глаза у бабушки были насыщенного цвета кофе. Я уловила в ее дыхании аромат мятных конфет, которые она любила сосать, и словно вернулась в детство, глядя в ее изборожденное морщинами светло-коричневое лицо. Казалось, это было в прошлой жизни.

– Как ты спала? – бодро спросила Лиза, пытаясь сменить тему.

Я осмелилась оглядеться. У тетушки Амелии хватило такта уставиться на свой чай, делая вид, что ничего не случилось, не было никакой сорванной свадьбы и бабушка меня не допрашивает. В этот момент мне захотелось обнять тетю.

– Хочешь, приготовлю травяной чай, который тебе нравится?

– Нет, спасибо, – вяло улыбнулась я. – Я бы не отказалась от имбирного. Мне сегодня немного нехорошо.

Лиза опустила взгляд на мой живот, словно тщательным осмотром могла определить причину недомогания. Мои подозрения относительно ее травяных смесей оказались правильны. У меня разбито сердце, но я не беременна. Тетушка Амелия заквохтала, шлепнув дочь по руке:

– Как твоя штопка? Мне хотелось бы сегодня посетить сиротский приют.

– Серьезно, мама? – Лиза вышла из себя. – Мы так и будем вести себя, словно вчера ничего не произошло? Одри Роуз нужна наша поддержка.

Я налила себе чаю, взяла с буфета булочку, обильно намазав ее взбитыми сливками и малиновым вареньем, а затем села к ним за стол. Не знаю, в чем тут дело, но сладости всегда идут легко независимо от того, насколько болит сердце.

– На самом деле, – произнесла я, жуя под укоризненными взглядами тети и бабушки, – я бы предпочла делать вид, что ничего не произошло.

Я оглядела комнату, с облегчением отметив, что кроме нас четверых больше никого нет.

– А где все?

В душе я надеялась, что мисс Уайтхолл за ночь передумала и разорвала помолвку. Может, Томас, Дачиана и Иляна настолько добры, что отправили ее вместе с вещами обратно в Англию. Одну.

– У твоего отца дела, Джонатан сидит в кабинете – швыряет книги, насколько можно судить по шуму.

Тетя поджала губы, явно раздосадованная такими выходками. Наверняка отец отговорился делами, чтобы не встречаться с хмурой бабушкой. Она не любила уодсвортских родственников и с годами не сильно смягчилась. Если честно, я никогда не понимала, почему ей так не нравится мой отец. Уж точно не потому, что он англичанин. Она же сама вышла замуж за англичанина.

– Томас с сестрой и Иляна уехали в экипаже. Сказали только, что вернутся днем.

Я обдумала странную смесь облегчения и разочарования, которые ощутила. Меня бесило то, что я могу испытывать и то и другое в равной мере. В голову пришла предательская мысль: что, если они поехали к мисс Уайтхолл? Интересно, куда она делась после того, как вызвала такой переполох?

По правде говоря, я сейчас сосредоточилась только на том, как дышать. Как чаще всего бывает при травмах, чуть только прошел первый шок, мне пришлось столкнуться с множеством неприятных вопросов. Некоторые из них просочились сквозь возведенный мною барьер и внезапно вернули страхи. Пытается ли Томас отговорить ее от помолвки? Или решил поступить, как велит отец? Мне казалось, что стены вокруг смыкаются. Сердце заныло от тревоги. Я сконцентрировалась на дыхании, хотя это мало успокоило бешеное биение моего пульса. Я знала, мои родные только делают вид, что ничего не замечают, и от этого становилось ещё хуже. Если я перед ними не могу вести себя как ни в чем не бывало, то что со мной будет, если я окажусь рядом с Томасом?

Я размазывала кусочком булочки взбитые сливки.

– Прекрати хмуриться, – сказала бабушка. – Так ты ничего кроме морщин не заработаешь.

Тетушка хмыкнула в знак солидарности, и я чуть не закатила глаза. День обещал быть умопомрачительно долгим, а пока только начало десятого. Может, убежать наверх штопать носки – неплохая идея? Я отпила чай, сосредоточившись на аромате имбиря.

По крайней мере, бабушке удалось отвлечь меня от нарастающей внутри истерики. Я чувствовала ее испытующий взгляд и делала вид, что его не замечаю. Мы не виделись несколько лет и, возможно, как и отцу, я слишком сильно напоминала ей свою мать. Чем старше я становилась, тем более поразительным оказывалось наше сходство.

– Кто этот юноша, который обручен с другой? – наконец поинтересовалась она.

Я поставила чашку, и фарфор звякнул во внезапно наступившей тишине.

– Его зовут Томас Кресуэлл, – чопорно ответила я.

Чем меньше подробностей, тем лучше.

Бабушка ударила вилкой по заварочному чайнику, достаточно громко, чтобы тетя подскочила на месте.

– Я спросила, кто он, а не как его зовут. Не увиливай, девочка.

Я проследила за ее взглядом, который остановился на моей трости. Не думая о символизме, я сегодня взяла трость с набалдашником в виде дракона. Я переключила внимание на бабушку. Она в самом деле ничего не пропускает. У Томаса появился конкурент по части дедукции. Когда они наконец встретятся, я не знаю, будет ли это интересно или абсолютно ужасно.

Я посмотрела на тетю с кузиной, которые благовоспитанно пили чай, по всей видимости, полностью захваченные искусством чтения чайных листьев. Но я знала, что они слушают с живейшим интересом. О своей родословной пусть Томас рассказывает сам. С лондонцами он осторожничал, и я не хотела разглашать его секреты. Мне еще многое нужно узнать о его семье. Тетушка не замышляет ничего дурного, но она так любит болтать с приятельницами за чаем. Я не хотела, чтобы она ненароком начала распускать слухи о Томасе.

– Так что? – поднажала бабушка. – Ты скажешь, кто он такой, прежде чем я сойду в могилу?

– Он сын герцога.

Она прищурилась. Хотя она и сама влюбилась в англичанина с титулом, английские пэры ее мало волновали. Она никогда не упускала случая напомнить, что англичане – большинство из них – были всего лишь колонизаторами, которые стремились уничтожать другие культуры вместо того, чтобы обогащать собственную новыми обычаями. Бабушка была жестка и прямолинейна, чем приводила собеседников в замешательство. Кому же будет приятно предстать перед демонами, особенно если они твои собственные.

– Герцога? – переспросила она, скривив губы.

– Герцога Портленда, – ответила я, умышленно делая вид, что не поняла ее многозначительности. – Насколько я слышала, он довольно сложный человек.

– Могу представить, судя по тому, как отвратительно он поступил, разбив счастье своего наследника. Каким коварным надо быть, чтобы устроить такую сомнительную помолвку? – Она покачала головой. – Хорошо, что ты не вышла замуж в этот дом. Такие люди крадут столовое серебро и спускают его в игорных домах. Подумай, сколько фунтов ты сэкономила на покупке нового серебра.

Я вздохнула, с тоской глядя на булочку. Малиновое варенье теперь выглядело так, словно я размазала по тарелке окровавленные остатки своего сердца. Я отодвинула свой завтрак. Еще одна потеря за последние сутки.

– Как в Индии?

– Было бы замечательно, если бы ее императорское величество и колоссальная ослиная задница не лезла бы в наши дела.

Тетушка Амелия незаметно перекрестилась. Плохо отзываться о королеве было изменой, но я не могла не согласиться с бабушкой. Вторгнуться в чужую страну, воевать с ее народом и потом заставить его принять чужие обычаи – это олицетворение варварства. Этот термин часто употребляли по отношению к невинным людям, которых завоевывали подлинные варвары. Бабушка всей душой любила моего дедушку, но это не значит, что она хоть на миг забыла о том, кто она и откуда. Полагаю, он любил ее за такие убеждения еще сильнее.

– Я слышала…

Я захлопнула рот, когда дядя со стуком открыл дверь. Очки на нем сидели криво. Либо нашего скальпеля ждет новое тело, либо есть новости о деле Потрошителя.

– Мне нужно с тобой поговорить. – Он показал на меня пальцем.

Я не стала срываться с места, и он рявкнул:

– Сейчас же!

Заметив в столовой других женщин, он кивнул, задержавшись взглядом на бабушке.

– Доброе утро, леди Эверли. Полагаю, вы в добром здравии?

Она хмыкнула и не соизволила ответить.

– Что за манеры, Джонатан? Просто отвратительны.

– Ну что ж.

Дядя развернулся на каблуках, дверь за ним захлопнулась. Как будто моя жизнь уже не достигла высшей точки хаоса, вокруг бурлило все, куда бы я ни повернулась.

Попрощавшись с бабушкой, я поспешила за дядей. Трость стучала в такт моему сердцу. День только начинался, а мне уже хотелось улечься в кровать.

* * *

– Тот идиот арестовал человека. – Дядя швырнул газету на письменный стол в бабушкиной библиотеке. – По-видимому, Френчи номер один был неудачным выбором.



ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК

Френчи № 1

________________________



Он ли убил Кэрри Браун в отеле «Ист-Ривер»?

______________________________



Арестован в прошлую пятницу, с тех пор находился в полицейском управлении.

____________________________



Пятна крови на его руках, одежде и в его комнате.



Качая головой, я пробежала глазами статью в «Ивнинг ворлд».

– Упоминается кровь на дверной ручке его комнаты, но это же неправда.

Я вспомнила место преступления. В газетах говорилось, что арестованный, мистер Эймир Бин Али, снимал комнату напротив мисс Браун, и на внутренней и наружной сторонах его двери обнаружили пятна крови. Я помнила, что за пределами комнаты жертвы капли крови были только в коридоре, причем довольно далеко от места преступления и двери предполагаемого убийцы.

– Полицейские выяснили его род занятий? – спросила я, вспоминая мясницкий квартал неподалеку от отеля. – Это вполне может быть кровь животных. Если кровь вообще была на двери.

Дядя накручивал усы, погрузившись в размышления. После внутренней борьбы он бросил на стол конверт.

– Прислано из Лондона. Письмо задержалось, потому что его сначала отправили в Румынию и только потом переслали в Нью-Йорк.

Ничем не примечательный конверт, за исключением большой красной надписи «ЛИЧНО В РУКИ», указывающей на его важность. Я глянула на дядю, он жестом разрешил открыть. Внутри оказался протокол вскрытия, подписанный доктором Мэттью Браунфилдом. Я быстро прочитала.



«Из ноздрей натекла кровь, на правой стороне лица небольшие ссадины… По шее от позвоночника до левого уха тянется отметина, по-видимому, сделанная туго затянутой вокруг шеи веревкой. Такой отпечаток могла оставить веревка, скрученная из четырех нитей. Также по обеим сторонам шеи отчетливо видны следы, похожие на отпечатки большого, среднего и указательного пальцев. На руках и ногах повреждений нет. Мозг залит почти черной кровью. В желудке мясо и картофель, что указывает на недавний прием пищи. Смерть наступила в результате удушения. Покойница не могла сделать это сама. Отметины на шее, вероятно, появились в результате ее попыток сорвать веревку.

Он думает, что убийца стоял слева позади женщины и стягивал накинутую на шею веревочную удавку, пока она не задохнулась. Именно поэтому отметина осталась не на всей шее».



Я свела брови.

– Если вскрытие проводил доктор Браунфилд, то кто такой «он»?

Дядя постучал пальцем по отрывку, о котором я спрашивала.

– Место преступления осматривал доктор Харрис, его ассистент. Доктор Браунфилд составил протокол позже. – Дядя показал пальцем на дату убийства. – Двадцатое декабря.

Тогда мы с Томасом еще были в школе в Румынии, а дядя, наверное, собирался приехать за нами. Это объясняет, почему он не осматривал место преступления и не знал об убийстве.

– Все это очень печально, – произнесла я, просмотрев протокол еще раз, – но, боюсь, я не понимаю, почему Скотленд-Ярд прислал вам это с такой поспешностью?

– Это письмо от Блэкберна.

Дядя с мрачным видом посмотрел на меня. Блэкберн был молодым детективом-инспектором, работавшим вместе с нами над делом Потрошителя. Он пытался за мной ухаживать с тайного согласия моего отца. Когда я раскрыла их заговор, для детектива-инспектора Блэкберна это не кончилось ничем хорошим.

– Жертва была проституткой по имени Роуз Майлетт. Известная как Пьяница Лиззи. Убита недалеко от Хэнбери-стрит. Обнаружившему ее сержанту полиции положение тела напомнило жертв Потрошителя.

У меня заледенела кровь.

– Ему также показалось, что ее удушение, хотя это сложно определить невооруженным взглядом, очень похоже на травмы мисс Чапмен.

Я обогнула стол и, добравшись до стула, рухнула на него с грацией мешка картошки.

– Если Джек-потрошитель был в Лондоне двадцатого декабря, это значит, что он вполне мог плыть на «Этрурии» в начале января. С нами.

А также то, что мой брат невиновен в этом преступлении.

Дядя медленно кивнул.

– От меня также не ускользнуло, что жертву зовут Роуз. Надеюсь, это не предостережение, но в ближайшие дни и недели мы будем действовать как можно аккуратнее.

Я встретилась взглядом с дядей. На мгновение он показался таким же напуганным, как когда-то мой отец. Это быстро прошло. Игнорируя холодок, пробежавший по моему телу, я вернулась к протоколу. Еще одно доказательство того, что Потрошитель жив.

Возможно, некоторые монстры вообще бессмертны.

Глава 23. Что значит имя?

Бабушкина гостиная

Пятая авеню, Нью-Йорк

7 февраля 1889 года



Чувствуя себя глупо, я топталась перед дверью в бабушкину личную гостиную, но никак не могла заставить себя перешагнуть порог. Уставившись на дверь, я подняла руку – сердце колотилось как сумасшедшее, – но остановилась, так и не коснувшись резного дерева. Снова. Глупо, хоть кричи. Я не боялась бабушку. Я ужасно по ней соскучилась. Однако сомневалась, что выдержу расспросы про Томаса или свадьбу.

Зная бабушку, я была уверена, что ее не удовлетворило мое скудное освещение вопроса и она потребует рассказать все болезненные подробности. Я выдохнула. Разговора не избежать, так что нет смысла откладывать. Хорошо, что Томас еще не вернулся; мне будет легче, зная, что он не поджидает поблизости. Я стряхнула замешательство и легонько постучала в дверь. Лучше действовать быстро, пока я не струсила.

– Входи, Одри Роуз Аадхира.

Я толкнула дверь, и меня сразу же оглушили яркие цвета, которые бабушка выбрала для этой комнаты. Бирюзовый и фуксия, ярко-зеленый и насыщенный желтый. И все в обрамлении золота, до неприличия роскошно и все-таки уютно, начиная от превосходно вытканного ковра до переливающихся обоев и гобеленов. Я словно вошла в оживший сон.

От чая исходил приятный пряный аромат. Сам сервиз тоже был красив: серебряные заварочный чайник, сливочник и сахарницу украшали затейливые завитушки, похожие на виноградные лозы и листья кориандра. Не сомневаюсь, что бабушка привезла его из Индии. Она окинула меня оценивающим взглядом, который не упускал ничего. Ее лицо потеплело.

– Он твой, если хочешь. – Она показала на чайный сервиз. – Я не приготовила подарка к твоей свадьбе. Но мне и приглашение не прислали.

Она скривила губы, как будто откусила лимон, и я не удержалась от смеха. Чуть не уронив трость, я поспешила обнять ее и вдохнуть успокаивающий аромат. На этот раз, без зрителей, она нежно прижала меня к груди. Я была рада обнять ее после стольких лет. Я знала, что ей было тяжело подолгу жить в Англии из-за маминой смерти и неприязни к моему отцу. Дедушка скончался за несколько лет до мамы, и я могла только вообразить глубину бабушкиного горя. Я устроилась рядом с ней на кушетке с великолепным покрывалом переливчатого синего цвета.

– Бабушка, приглашение вам отправили. Что же делать, если выследить вас сложнее, чем привидение. – Моя внезапная веселость лопнула, как дырявый шарик, когда я вспомнила идущую с письмом мисс Уайтхолл. – К тому же свадьба… – Я сглотнула внезапно образовавшийся в горле ком. – Вы же знаете, она…

Бабушка отстранилась, и ее взгляд смягчился.

– Ты очень сильно его любишь.

– Да. – Я теребила перчатки, не глядя на бабушку из-за страха, что снова разревусь. – Я люблю его так, что иногда это меня пугает.

Она обняла меня и погладила по голове, как делала, когда я была маленькой. Не помню, как я заплакала, но слезы безмолвно текли по лицу. Бабушка сделала вид, что не замечает этого, и ласково заговорила:

– Будет, будет, дитя. Хотя я не люблю это признавать, но тебя назвали в честь двух энергичных женщин. Твоей бабушки Роуз и меня. – Я зарыдала сильнее, и бабушка обняла меня крепче. – Знаешь, твоей маме нравилось имя Одри. – Я поняла, что она улыбается, и, хотя знала эту историю наизусть, снова прислушалась, как будто впервые. – «Благородная сила». Малина хотела, чтобы ты обладала сильной волей и разумом. Думаю, она была бы довольна, видя, как ты стремишься к своим целям. Она хотела, чтобы ты была доброй, как твоя бабушка Роуз. Такой же прямолинейной, как твоя любимая бабушка, я. И не боялась быть собой. Как она. Ты помнишь, что она говорила про розы?

Я вытерла последние слезы и кивнула:

– У них есть лепестки и шипы.

– Не надо бояться, дитя. – Уверенный бабушкин голос был бальзамом для моего разбитого сердца. – Ты происходишь из длинной череды женщин, чьи кости из стали. Твоя мама велела бы тебе быть храброй, даже когда ты этого не чувствуешь. Она хотела бы видеть тебя счастливой.

– Я скучаю по ней, – прошептала я, вдруг осознав, что давно не произносила это вслух. – Каждый день. Беспокоюсь, понравилась бы ей та жизнь, которую я выбрала. Она отличается от общепринятых…

– Ха! Условности, – отмахнулась бабушка. – Не переживай из-за такой ерунды, как условности. Я знаю свою дочь. Она гордилась тобой и Натаниэлем. Вы были самыми яркими звездами в ее вселенной. Безусловно, она любила вашего отца, но звездочками ее души были вы, дети.

Некоторое время мы молчали, потерявшись каждая в своих воспоминаниях о маме. Мои причиняли боль. Мама не отходила от моей постели, когда я горела в лихорадке. Она отказывалась поручать уход за мной кому-нибудь другому и настаивала, что будет делать это сама.

Благодаря ее неустанной заботе я выздоровела после скарлатины. А она нет. Ее и так слабое сердце не справилось с инфекцией. Она боролась достаточно долго, чтобы увидеть меня здоровой, после чего умерла у меня на руках. Я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как в тот день, несмотря на присутствие отца и брата. Ее смерть была самым большим мотивирующим фактором в моем стремлении заниматься наукой и медициной.

Иногда, в самые сокровенные моменты, я думала, кем стала бы, если бы она выжила.

Наконец бабушка выдохнула, и я напряглась в ожидании того, что было истинной причиной этого визита.

– Я внесла определенные… изменения… в свое завещание, – сказала она. Я посмотрела на нее, поскольку ожидала совсем других слов. Бабушка хитро улыбнулась. – Все должно было поделиться поровну между тобой и братом, но с его смертью…

Она вздохнула. Ее проницательный взгляд вонзился в меня, словно нож. Мы скрыли от нее подробности смерти Натаниэля, и по ее лицу я поняла, что она об этом знает, но позволяет мне хранить мои тайны. Пока что.

– Тебе придется остерегаться тех, кто станет шептать сладкие речи тебе на ушко.

– О чем вы говорите? – Я даже не представляла, как смогу флиртовать с кем-либо. Это было немыслимо. – Кто станет ухаживать за мной так скоро?

Бабушка фыркнула.

– Надеюсь, не скоро. Я пока не планирую покидать этот мир. Но когда это случится, через много лун, ты станешь наследницей. Все это, – она обвела рукой комнату, хотя я поняла, что она имела в виду весь дом, – станет твоим. А также недвижимость в Париже, Лондоне, Индии и Венеции.

Сердце забилось медленнее.

– Бабушка… я не могу… это очень щедро с вашей стороны, но…

– Но что? Ты хочешь, чтобы я на смертном одре набила карманы и забрала деньги в следующую жизнь? – Она обиженно засопела. – Правильный ответ «спасибо».

Я стряхнула потрясение и сжала ее руки в своих.

– Спасибо, бабушка. Правда.

Оставшись незамужней, я унаследую все бабушкино состояние. Может быть, я и не выйду замуж за любовь всей своей жизни, но буду счастлива в браке со своей профессией и смогу безбедно жить, ни от кого не завися. Меня опять начали душить слезы, совсем по другой причине.

– Ну-ну. Не пятнай шелк, дорогуша. – Она дала мне платок, такой желтый, что невозможно было оставаться грустной. – Расскажи мне о своем Томасе.

Я развалилась на кушетке, откинув голову на спинку, и уставилась в потолок, расписанный под ночное небо. Разглядывая созвездия, я поняла, что некоторые из них есть на картине с орхидеей, которую Томас подарил мне в Румынии.

– Как тебе известно, он помолвлен с другой, – сказала я, не желая вдаваться в подробности. Бабушка ущипнула мою коленку, и я вскрикнула от неожиданности. Сердито глядя на нее, я потерла ноющее место и сдалась. – Не самая приятная тема для меня в данный момент. Какая разница, будешь ты знать о нем больше или меньше? Мы не можем заключить брак. По закону он принадлежит ей. От этих мыслей мне становится только хуже. А я и так ужасно несчастна.

– Хорошо. – Она одобрительно кивнула. – Тебе нужно выпустить эту горечь. Чем больше ты сдерживаешься, тем больше она тебя отравляет. Ты же не хочешь, чтобы инфекция распространилась и на другие сферы твоей жизни?

Я скривила губы от отвращения. Какая приятная мысль. Сравнить разбитое сердце с нуждающимся во вскрытии нарывом.

– Что сделано, то сделано. Я контролирую ситуацию не больше Томаса. Он не может пойти против отца; герцог сделал это практически невозможным. Тогда скажи, что даст повторение этих тлетворных эмоций? Если задумываться о вещах, которые я никогда не получу, становится только хуже.

Бабушка отняла у меня трость и властно стукнула ею по полу.

– Борись. Борись за желаемое. Не упивайся горем и не сдавайся. Дитя, урок не в том, чтобы лечь и позволить себя заколоть. А в том, чтобы подняться снова и дать сдачи. – Ее глаза сверкнули. – Ты упала. И что? Так и останешься хныкать над разбитыми коленками? Или отряхнешь юбки, поправишь прическу и пойдешь дальше? Не теряй надежду. Она одно из лучших оружий.

Я захлопнула рот. Спорить бесполезно. Бабушка явно не понимала всю безвыходность нашей ситуации. Я отпила чай и выдавила улыбку. Я не стану уничтожать ее оптимизм, как получилось с моим. Она покачала головой, не обманувшись моим спектаклем, но мы больше не говорили о невозможном.

Глава 24. Контрасты

Бабушкина парадная прихожая

Пятая авеню, Нью-Йорк

7 февраля 1889 года



Солнце давно уступило власть луне, когда Томас вернулся в бабушкин дом. Серебристые лучи придавали его лицу потусторонний вид, заостряя и так резкие черты. Свет и тьма. Воплощение резких контрастов, как и наша работа.

Если бы он не вошел по собственной воле, без приглашения, я бы поверила в то, что вампиры бродят по земле. Казалось, он постарел на тысячу лет с нашей последней встречи. Интересно, не выгляжу ли и я так же?

В прихожей возникло напряжение, словно оно явилось с холодной улицы вместе с Томасом. С его пальто на шестиугольные плитки пола капал растаявший снег, отчего принимавший одежду и шляпу дворецкий нахмурился.

Появление Томаса застало меня на полпути из приемной к парадной лестнице. Он сразу меня заметил. Мы на мгновение застыли, не зная, что сказать. Похоже, он не думал, что так быстро со мной увидится. У меня заныло сердце. Раньше нам никогда не приходилось подыскивать слова.

Молчание становилось неловким. Лицо Томаса было настороженным, вокруг рта залегло легкое напряжение. Я сглотнула, прогоняя наплыв чувств.

– Моя бабушка дома и хотела пожелать мне спокойной ночи. – Я подняла чашку чая в качестве объяснения, отчего неловкость ситуации только усугубилась. – Роза, гибискус и ложечка меда. Хорошо для зимнего вечера.

Томас даже не моргнул. На его лице не отражалось никаких эмоций, я ничего не могла прочесть. Я должна оставить его одного, ясно, что он этого хочет, но я не могла не задержаться рядом с ним еще хоть на мгновение.

– А где Дачиана с Иляной? – спросила я, стараясь говорить непринужденно.

Он дёрнул плечом, уставившись вниз и ковыряя пол носком ботинка. Я сдалась. И без равнодушия Томаса тяжело находиться в его присутствии.

– Ну что ж. Я… я рада, что ты вернулся. Ладно. – Я внутренне поморщилась. Нужно немедленно бежать. – Спокойной ночи.

– Одри Роуз, подожди. – Он вытянул руку, показывая на чай. – Можно?

Мне хотелось остаться наедине со своими страданиями, но я отдала ему чашку, глядя, как он слегка поморщился от горячего.

– Куда это отнести?

Я подождала полмгновения, прежде чем ответить. Наверняка мой Томас выдаст какую-нибудь колкость, какое-нибудь непристойное предложение. Намекнет на мою спальню или еще более неприличный закуток, чтобы сорвать там поцелуй. Выражение его лица оставалось абсолютно непроницаемым.

На глаза навернулись слезы. В голову по-прежнему лезли мысли о мисс Уайтхолл. Я представляла, как он провел с ней день, чтобы лучше познакомиться, расточал ей улыбки, как когда-то мне.

– В кабинет на втором этаже, – сказала я, медленно поднимаясь по лестнице. Вечер был особенно промозглым, холод проникал в кости, усиливая и без того постоянную одеревенелость. – Оставь там. Я скоро подойду.

Наверху послышались шаги – туда-сюда, открылась и закрылась дверь. Я прислушалась, надеясь, что это тетя Амелия ищет, чего бы выпить на ночь. И неожиданно осознала: если я хочу, чтобы тетя нам помешала, то у нас действительно все плохо. На втором этаже мы остановились, и я кивнула направо.

– Вторая дверь.

Томас открыл дверь. В камине потрескивал огонь. Я задержалась на пороге, восхищаясь комнатой, жар целовал мое лицо. Кабинет был старомодным и уютным, хотя мебель словно привезена из золотого дворца. Прогоняя даже намек на холод, весело пылал камин – самая чудесная вещь, не считая ванны. Мои мышцы начали расслабляться, хотя нога по-прежнему побаливала.

Я уселась на кушетку с подушками и взяла чай.

– Спасибо.

Вместо того чтобы выскочить из моей новой обители, Томас огляделся. Он был так холоден и неприступен, словно высечен из мрамора.

Я осмотрела все, на что падал его взгляд. От бронзовых обоев до замысловатого орнамента турецкого ковра. Все кресла покрывали насыщенные изумрудные узоры с восхитительными вплетениями золотых и серебряных нитей. Но самым эффектным предметом была кушетка, на которой я сидела. С потолка свешивался темно-синий бархатный балдахин. Его удерживала в центре золотая корона, от которой ткань расходилась во все стороны, словно я сидела посреди водопада.

Томас скользнул по мне взглядом, только усилив тяжесть у меня в груди. Хотелось, чтобы он заговорил либо ушел. Этот отрешенный Томас был почти таким же невыносимым, как мысли и вопросы, что продолжали роиться в моей голове.

«Где ты был? Почему не смотришь на меня?»

Он шагнул к другой стене, от пола до потолка занятой книжными полками, заполненными кожаными корешками с драгоценными камнями и золотым тиснением. Книги были расставлены по темам от науки и философии до любовных романов – все собраны бабушкой. Лиза уже выбрала несколько романов и заперлась в своей комнате, чтобы забыться в ненастный вечер за чтением. Я могла бы присоединиться к ней, но мне предстояло изучать гораздо более мрачные предметы, и я не хотела портить ей удовольствие.

– Сегодня дядя поделился довольно интересной новостью о Потрошителе.

– Наверное, твоя бабушка любит книги, – ответил Томас ровным голосом.

Формальным и бесчувственным. Тему о Потрошителе он полностью проигнорировал. А что, если он больше не будет помогать с этим делом? Мне словно всадили нож в живот.

– Дедушка дарил ей книги везде, где они путешествовали. Он не знал, что она сама дарила себе в десять раз больше, но никогда не жаловался, если приходилось везти один-два сундука, полностью забитых книгами. – Я показала тростью на полки, хотя это было бесполезно. Томас по-прежнему не смотрел на меня. – Здесь книги, которые не поместились в главной библиотеке внизу.

В кабинет проскользнул Сэр Исаак и подошел к подушке, которую я для него положила на полу. Он тщательно ее обследовал, и, плюхнувшись сверху, начал вылизываться. Я не хотела говорить этого вслух, но меня весь день успокаивало его кошачье присутствие. Он помогал заполнить жуткую пустоту, пока меня одолевали ужасные мысли о Томасе и мисс Уайтхолл.

Почесав Сэра Исаака за ухом, Томас подошел к полкам и потрогал корешки.

– Будешь расспрашивать, как я провел день? – поинтересовался он, не глядя на меня. – Тебе нисколько не любопытно? Меня долго не было.

Прямота его вопроса застала меня врасплох. Он настолько глуп и не верит, что я чуть не схожу с ума, теряясь в догадках? Чего я только не представляла: как он обличает мисс Уайтхолл, как они обсуждают совместное будущее, как он скрепя сердце смиряется с судьбой. Я почти забыла о том, что у нас еще один важнейший вопрос – убийства в стиле Потрошителя. Или новость о жестоком убийстве Роуз Майлетт, которой сегодня поделился дядя. Почти все мои мысли касались того, где сейчас Томас. И мне не нравилась такая рассеянность.

– Разумеется, Томас, мне любопытно! Я… Боюсь, если я узнаю еще что-нибудь неприятное… – Я сделала глубокий вдох, беря себя в руки. – У меня и так будто силой вырвали сердце. Разве мало того, что сорвалась наша свадьба? Мне еще нужно выслушивать о мисс Уайтхолл? – Горячие непрошеные слезы хлынули по моим щекам. – Если только ты не собираешь сообщить, что она отказалась от намерения выйти за тебя замуж, я не желаю обсуждать ни ее, ни твоего отца, ни выслушивать предложения любовной связи за спиной твоей суженой. Я не вынесу еще одного разочарования. Оно меня убьет.

– Ты думаешь, я сегодня был с ней? Ухаживал за ней? После того, что случилось вчера? Ты с ума сошла?

Меня разозлил его тон.

– Откуда мне знать, если тебя не было? Что я должна была думать?

– Ты не должна думать, ты должна знать: я люблю тебя. – Томас развернулся с диким взглядом. – Что, если я так и не женюсь и останусь помолвленным? Почему ты не хочешь быть со мной, что бы ни случилось? Почему распутный образ жизни Мефисто не приводил тебя в такой ужас, как мое предложение? Жалеешь, что не уехала с карнавалом? Жалеешь, что бросила его? Неважно, что он манипулировал и злоупотреблял твоим расположением и продолжил бы так поступать. Чем плохо мое предложение?

Если бы он меня ударил, мне было бы не так больно, как слышать полное опустошение в его голосе. У меня заколотилось сердце. Его бешенство было гораздо хуже холодности. Теперь я поняла, что он скрывал ею глубину собственной боли. Томас наконец не удержал эмоции в узде, и они выплеснулись.

– Томас…

Я уставилась в потолок, ища трещины. Наверняка он сейчас обрушится, как и всё вокруг меня.

– Мы это уже обсуждали. Я не могу изменить того факта, что допустила ошибки в том расследовании. Я думала, что смогу играть определенную роль, а сама чуть не потеряла себя. Ясно, что это было неправильное решение. Я не совершенна и никогда не называла себя совершенной. Все, что я могу, – это извлечь урок из своих ошибок и больше их не совершать.

– Это не ответ на мой вопрос.

Голос Томаса был слишком спокойным.

Я перевела взгляд на него. Он пристально смотрел на меня.

– Ты правда хочешь поговорить о Мефистофеле? Сейчас?

Он дернул головой, что могло сойти за кивок:

– Почему ты могла отбросить условности ради него, но не ради меня?

Я вздохнула. Он страдал, а я помогла разбередить эту рану. Если бы между нами не было этой зияющей пропасти! Больше всего мне хотелось обнять его и поцелуями прогнать его страхи. И чтобы он тоже прижал меня к себе и заставил забыть боль и страдания последних суток. Но сейчас нам не следует так поступать. Я должна помнить об этом.

Даже если это противоречит всем моим естественным порывам.

– Ты же знаешь, я никогда серьезно не рассматривала Мефистофеля как жениха. Я никогда бы за него не вышла. Меня увлек не он, а идея жизни вне рамок общества. Выбросить в мусор все правила и ограничения и жить только по собственным законам. Да, он заронил во мне эту мысль, но боюсь, мы с тобой навечно обречены заново проживать ту неделю. Мефистофель не завоевал моего сердца и не был настолько умен, красив и загадочен, чтобы заманить меня. Если хочешь всю правду, я боялась зерна сомнения в сердце. Я страшилась, что могу оказаться недостаточно хороша для тебя. Ты так уверен в нас и уже имеешь романтический опыт…

– У меня нет опыта, когда дело касается любви, Уодсворт.

– Да? – Я подняла бровь. – Мисс Уайтхолл, размахивающая соглашением о помолвке, просто игра нашего воображения?

Я вздохнула, а Томас опустил плечи. Так мы не излечим наши разбитые сердца.

– По правде да, он был способен использовать мою наивность против меня. До недавнего времени я вела замкнутый образ жизни – у меня не было подруг, кроме Лизы. Ты был единственным молодым человеком, с которым я разговаривала, не считая брата. Я все еще познаю себя. Пока я играла ту роль, пытаясь выудить информацию об убийце, я… тогда у меня впервые появились другие друзья. Люди за пределами моего крохотного мира. Они любили науку и беспечные танцы, и они были так невероятно свободны. В глубине души я хотела стать такой, как они. Даже если это было ложью и запутывало еще больше. Я хотела забыть о том, чего все хотят или ждут от меня. Мне страшно жаль, если при этом я причинила тебе боль.

Он резко вскинул голову.

– Ты свободна в выборе, я всегда говорил…

– Да, да. – Я отмахнулась. – Ты всегда говорил, отец всегда говорил, дядя всегда говорил.

Не в силах встретиться с ним взглядом, я уставилась на свои руки, вспомнив, что еще не вернула фамильное кольцо. Я опять переключила внимание на Томаса.

– Одно дело, когда другие говорят тебе, как будет лучше, но совсем другое – собственный опыт. – Я покачала головой. – Я не совершенна и никогда не стремилась такой быть. Характер строится из недостатков. Они делают нас более человечными. Более…

– Уязвимыми перед сердечными трагедиями?

– Да, пожалуй, так. – Я посмотрела ему прямо в глаза. – Прожить остаток своих дней, беспокоясь о совершенстве и достижении стандарта «Ангела в доме»[8], – это все равно что посадить себя в клетку. Мне жаль, что я причинила тебе боль. Я не могу выразить, насколько сожалею о сомнениях, какими бы мимолетными они ни были. Но все мои сомнения касались того, какой должна быть моя жизнь, а не мужчины, с которым я хочу ее прожить. Ты обвиняешь Мефистофеля в манипуляциях, и ты не ошибаешься. Он никогда не утверждал, что заключает сделки не в свою пользу. Он прямо говорил, что он беспринципный человек. Я знала это. У него есть недостатки, но покажи мне человека, у которого их нет. Я надеюсь, что он извлечет собственный урок на будущее. Он боялся быть уязвимым. Полагаю, ты кое-что об этом знаешь.

– А что насчет моего предложения жить со мной вне общества?

– Я его отвергаю, Томас, потому что официально твоей женой будет считаться другая женщина. Если бы ты был свободен и если бы это не повредило нашим семьям, я бы могла подумать над тем, чтобы жить так, как мы хотим. Без правил, без социальных условностей. Только я и ты. Я бы приняла тебя без кольца и без дома, безо всяких документов, доказывающих, что ты принадлежишь мне. Но у нас сейчас совсем иная ситуация. И это единственная причина, почему предложенный тобой распутный образ жизни меня не устраивает. Как бы Мефистофель ни старался меня очаровать, я никогда не хотела отношений с ним. Для меня всегда существовал только ты, даже когда я больше не понимала себя. И всегда будешь только ты, Томас. Кто бы ни пытался встать между нами. Ты мое сердце. Никто его не сможет забрать.

Томас мгновение смотрел на меня, затем упал в кресло, уронив голову на руки.

– Мне это ненавистно.

– Ситуация ужасная, я знаю. Но мы через нее пройдем. Должны пройти.

– Нет, нет. – Томас поднял голову. – Мне ненавистно быть тем, кто стоит перед эмоциональной дилеммой. Утешать гораздо приятнее. Ты даже не предложила мне сесть к тебе на колени. Ты ужасная утешительница.

Мы робко улыбнулись друг другу. Наши усмешки растаяли так же быстро, как и возникли, но это было начало. Такое же скверное, как мысль о том, что нам с Томасом придется начинать все заново.

– Ну что ж. – В неловком молчании я пыталась придумать, что сказать или сделать. Мое любопытство, казавшееся непобедимым, наконец вырвалось наружу. – Чем ты сегодня занимался?

Он пристально осмотрел меня с головы до ног, задержавшись на лице. Я знала, что он изучает малейшие движения и анализирует мои чувства. Его собственная непроницаемая маска вернулась на место. Я надеялась, что кажусь достаточно сильной, чтобы выдержать любые его слова. Но усомнилась в этом, когда он слегка нахмурился.

– Я… Я нанес визит мисс Уайтхолл…

– Ладно. – Я резко подняла руку. Он закрыл рот и напрягся. – Пожалуйста. Не хочу быть грубой, но мне немного нехорошо. Я… Я не могу об этом слышать, или меня вырвет. Это чересчур.

Томас переключил внимание на мой живот, у него на лбу пролегла тревожная складка.

Во имя любви королевы, я не беременна. Бдительная кузина неделями заставляла меня пить травяные чаи. Задолго до того, как мы с Томасом осуществили… Я выдохнула. Нужно найти другую тему.

– Не хочешь ли… Я собираюсь изучать дневники Натаниэля. Можешь присоединиться.

Я подняла голову в тот момент, когда он поморщился.

– Если хочешь.

Размышляя, он беспокойно похлопывал себя по бедру. Наконец подтянул ближе свое кресло и положил перед собой дневник. Он мог насмехаться над моим любопытством, но был заинтригован в равной степени. Мне немного полегчало. Нам гораздо легче друг с другом, когда решения ждет очередная загадка.

– «Le bon Dieu est dans le détail»[9], – благоговейно произнес он. Я сдвинула брови, и он добавил: – Флобер.

– Я имела в виду фразу, Кресуэлл. – Не в силах сдержаться, я закатила глаза. Только Томас в такой момент может цитировать на французском автора «Мадам Бовари». Воистину его любовь к театральным эффектам не знает границ. – «Бога в деталях» нужно заменить на «дьявола».

Он рассмеялся.

– Правда. В этих дневниках дьявола точно нет ничего святого.

Глава 25. Вивисекция и прочие ужасы

Бабушкин кабинет

Пятая авеню, Нью-Йорк

7 февраля 1889 года



Несколько часов спустя мы с Томасом работали в привычном, мирном ритме. Сэр Исаак пытался помогать, несколько раз сбив лапой перья со стола. Я испепеляла его взглядом, а Томас заливался смехом. Но когда кот стащил любимую ручку Томаса, то оказался на подушке и принялся вылизываться как ни в чем не бывало.

Однако на этом вся веселость заканчивалась. От нашего материала для чтения внутренности завязывались узлами. Я с трудом заставляла себя узнавать эту тайную и жуткую сторону своего брата. Не один раз мне приходилось закрывать дневник и собираться с духом, прежде чем продолжить. Затея вышла масштабной: в наших руках оказалось больше сотни блокнотов, некоторые были заполнены мелким почерком от корки до корки, в других разрозненные мысли записывались вразнобой через несколько страниц. Почерк менялся в зависимости от настроения Натаниэля: чем более дикой и бредовой была идея, тем неразборчивей почерк.

Однако рисунки оставались до жути аккуратными. Брат всегда был перфекционистом. Начиная с тщательно напомаженных волос и заканчивая превосходно сшитыми костюмами. Несмотря на то, что он натворил, мне его не хватало.

Мой чай с розой и гибискусом так и стоял нетронутым, давно остыв и перестав распространять аромат. Теперь он походил на чашку с остывшей кровью. В памяти всплыли воспоминания о другом времени и месте. Натаниэль держал в своей лаборатории бутылку свернувшейся крови. И теперь я задумалась, была ли она животной или человеческой?

– Поверить не могу, что он проводил столько отвратительных экспериментов. – Я плотнее закуталась в плед из синели. – Вивисекция. – Меня чуть не вырвало на один из его рисунков с животным, с которого заживо содрали кожу. Брат не утаил ни одной подробности истязаний. – Не понимаю. Мой брат любил животных. Он плакал в подушку, если не удавалось спасти бездомного котенка. Как он мог совершить такое? Почему я раньше не заметила в нем этой злобы?

Томас вздохнул, не поднимая головы от своей книги.

– Потому что ты любила его. Объяснять странности в его поведении нормально. Любовь чудесна, но, как и в большинстве сил природы, в ней уживаются свет и тьма. Я считаю, что в некоторых случаях чем сильнее любовь, тем больше мы игнорируем то, что очевидно окружающим. Ты не видела признаков, потому что не могла. Дело не в твоей неспособности, а в самосохранении.

– Или отрицании, – фыркнула я.

– Возможно, – пожал плечами Томас. – Если бы ты приняла правду о брате, то была бы вынуждена столкнуться с собственной тьмой. Ты бы узнала, что твои нравственные нормы не определяются такими понятиями, как черное или белое, плохо или хорошо. Большинство людей избегают такой степени самокопания, которая заставляет осознать, что мы злодеи. Хотя бы отчасти. Но при этом в каждом из нас заложена способность быть героем. Мисс Уайтхолл может счесть меня злодеем за попытки разорвать помолвку, а ты за те же самые действия посчитала бы героем. На том или ином этапе мы все для кого-то герои, а для кого-то злодеи. Все дело в точке зрения. И это меняется так же часто, как фазы луны.

Весьма мрачное рассуждение. И мне не хотелось вникать в подробности.

– Вот. – Я подвинула к Томасу конверт со штампом «Лично в руки». – Дядя получил его утром. Дает веские основания предполагать, что Потрошитель совершил еще одно убийство двадцатого декабря.