Все обернулись. В дверях стоял невысокий, явно злоупотребляющий излишествами, грузный человек лет пятидесяти пяти с заметной проплешиной, обвислыми щеками и усами подковой. Если в молодости люди сначала стремятся вверх, то у незнакомца уже давно начался обратной рост — к земле.

— А! Прибыли! — воскликнул пристав. — Это наш мировой судья первого участка Архип Андреевич Семивзоров. Я попрошу вас, Архип Андреевич, пройти со мной в соседнюю комнату. Надобно кое-что обсудить.

Мировой судья благосклонно кивнул и проследовал за полицейским.

Ардашев, тем временем, взял в руки логарифмическую линейку в виде туба на деревянной подставке и принялся её внимательно осматривать. На её нижней части была выцарапана, скорее всего, циркулем едва заметная формула. Клим Пантелеевич вынул из кармана складную цейсовскую лупу и стал её рассматривать. Затем выставил на линейке какие-то цифры и раздался характерный щелчок — круглая дверца открылась. Адвокат повернул цилиндр и прямо ему в ладонь выпал свёрнутый втрое календарный лист за двадцать третье апреля, испещрённый квадратными корнями, степенями, логарифмами и русскими буквами.

Как раз в этот момент в комнату вернулись пристав и мировой судья.

— Что это? — изумился Добраго.

— Возможно, это и есть формула, позволяющая точно угадывать «счастливые» лотерейные билеты, но точно сказать не могу. Однако можно догадаться, что д. р. — это день рождения, м. р. — месяц рождения, а г. р. — год рождения. Но всё равно следует обратиться к человеку, разбирающемуся в математике.

— Хотите сказать, преступник, искал именно её?

— Пока я ничего не хочу сказать, кроме того, что на торце логарифмической линейки был выбит пример, с помощью которого этот секретный замочек и открывается. Я слышал о таких сюрпризах, но не встречал. Для того чтобы ларчик открылся, следовало логарифмировать обе части равенства. Слава Богу, я ещё помню, как обращаться с линейкой и не забыл способы решения подобных задач. И потайной замочек сработал. А этот лист лежал внутри.

— Так вот, господа, — проговорил судья Семивзоров, — я не удивлюсь, если окажется, что все эти фокусы затеял сам Поссе. Сбежал, небось, со всеми выигранными денежками, а чтобы никто на них не покусился, устроил в доме шапито.

— Позвольте, — усмехнулся Ардашев, — вы считаете, что и вчера профессор был здесь и зажигал свечи и фонарь?

— Ну, если не он, так кто-то из его подручных, друзей-однодельников, — буркнул Семивзоров.

— Каких ещё однодельников? — присяжный поверенный окинул судью холодным взглядом. — Извольте, сударь, выбирать выражения. Насколько мне известно, профессор Поссе никогда не был судим. И вы не вправе использовать в отношении его словечки, применимые к ворам и убийцам. Или вы ко мне адресуетесь?

— Милостивый государь, я прошу вас покинуть этот дом. Вы мешаете нам работать. К тому же все ваши рассуждения носят предположительный характер, и потому я не вижу оснований, как для составления протокола осмотра места происшествий, так и для возбуждения уголовного дела о предумышленном смертоубийстве, — сквозь зубы, процедил судья.

— В этом разе, Архип Андреевич, позволю с вами не согласиться, — возразил Добраго. — В конечном итоге, именно прокурор первого участка будет решать вопрос о возбуждении уголовного дела. А составить протокол осмотра места происшествия вы обязаны. Иначе все эти улики могут исчезнуть, даже если мы поставим замок за казённый счёт. Отмечу так же, что если бы господа Ардашев и Игнатьев не забили тревогу, то по сей день создавалось бы впечатление, что профессор дома и пьёт «молоко» из краски. А кто отыскал все эти записи, в том числе и спрятанные в логарифмической линейке? Разве не адвокат Ардашев? Но, если вы настаиваете, присяжные поверенные покинут помещение. Не правда ли господа?

— Не смею мешать, — Клим Пантелеевич сухо поклонился и удалился.

Возникло неловкое молчание. Его нарушил Игнатьев:

— Присяжный поверенный Ардашев весьма знаменит своими частными расследованиями, и мог бы оказать весьма значительную помощь следствию.

— Смею заметить, что частный сыск в России запрещён, — нервно подёргивая животом, ответил судья. — И я не позволю нарушать закон.

— К вашему сведению, его клиентами являются только те, в чьей невиновности он абсолютно уверен. И Ардашев находит настоящего преступника ещё до вынесения приговора его подзащитному, тем самым, оправдывая последнего. Всех благ, господа, — выпалил Игнатьев и покинул комнату.

— Напрасно вы так, Архип Андреевич, — махнул рукой пристав. — Пока вы будете всё описывать, я успею съездить на почтамт и узнать, кто отправлял адвокату Ардашеву телеграммы. Скоро вернусь. Нам многое надобно обсудить.

Добраго зашагал к выходу, оставив в судью в одиночестве.

После ужина, сидя в фойе отеля и попивая кофе по-турецки, Клим Пантелеевич держал в руках вечерний номер «Туапсинских откликов» и досадно морщился. Заголовок, напечатанный огромными буквами, по мысли редактора, должен был, вероятно, скрыть нехватку материала на целый номер. «Таинственное исчезновение профессора Поссе расследует знаменитый адвокат Ардашев».

Присяжный поверенный положил газету на столик и отхлебнул кофе. Взгляд Вероники Альбертовны невольно скользнул по статье. Она взяла свежий номер и, пробежав глазами по статье, спросила растерянно:

— Так вот почему мы ни с того ни с сего приехали в Туапсе?

— Не совсем так. Профессор Поссе играл со мной в шахматы по переписке и вдруг начал делать глупые ходы. И если сначала я получал от него письма, то затем он слал мне телеграммы. Это выглядело очень странно. Естественно, довольно быстро я поставил ему мат. На моё письмо он никак не отреагировал. Тогда я написал своему коллеге, он живёт здесь в Туапсе, и попросил навестить профессора. Он пришёл к дому, позвонил в дверь, но так же, как и нам с тобой, никто не ответил. Сегодня дом Поссе вскрыли вместе с полицией. Как выяснилось, его там давно не было. Следовательно, кто-то создавал впечатление, что профессор жив-здоров, но просто никуда не выходит.

— Ты будешь до самого конца расследовать это дело?

— Пока ничего определённого сказать не могу, но это не должно помешать нашему отдыху. Пора, пожалуй, в номер. Утром, думаю, многое прояснится или, наоборот, ещё более запутается.

VIII

Клим Пантелеевич оказался прав: новый день начался со стука в дверь номера. Присяжный поверенный накинул халат и вышел в коридор. Перед ним стоял мировой судья Семивзоров и полицейский пристав Добраго.

— Что случилось, господа?

— Прошу вас одеться и проехать с нами в участок. Вы будете допрошены, пока в качестве свидетеля, а там посмотрим, — сухо выговорил Семивзоров.

— В связи с чем?

— Там и узнаете.

— Откровенно говоря, Архип Андреевич, позволю с вами не согласиться — вторгся в разговор пристав, — допросить Клима Пантелеевича можно было бы и в фойе. К тому же, он обещал добровольно выдать всю переписку с профессором. Так что позвольте я сам объясню причину нашего появления.

Пристав посмотрел на Ардашева и сказал:

— Дело в том, что неподалёку от гостиницы, в переулке, обнаружен труп метрдотеля; убит двумя ударами ножа, приблизительно, три-четыре часа тому назад. До этого его пытали. В кармане брюк мы нашли записку. В ней всего лишь одно слово — «Ардашев». Именно он заселял вас по приезде. Как вы это можете объяснить?

— Только одним: преступник, расправившийся с профессором, вероятно, предполагал, исходя из нашей с Поссе переписки, что я могу приехать в Туапсе. «Европа» — лучшая гостиница в городе. Думаю, он попросил служащего, теперь уже убитого, предупредить о моём приезде, что тот и сделал. Не исключаю и то, что теперь уже покойный метрдотель или его убийца, могли справляться у своих коллег из других отелей, относительно меня, ещё до моего приезда. При желании вы это легко можете проверить.

— Мы это уже сделали. Никто о вас не слыхал, — сообщил Добраго.

— Вы раньше знали этого метрдотеля? — спросил судья.

— Нет, никогда.

— Господа, а вы не пробовали снять отпечатки пальцев с этой записки? — поинтересовался Ардашев.

— Вы о нас уж очень плохо думаете, — вздохнул Семивзоров. — Наш специалист это уже сделал. Они принадлежат покойному… Ладно. Я внесу в протокол всё, что вы сказали, и вам останется только его подписать. Не забудьте передать нам всю переписку. Мы будем внизу.

— Хорошо.

Ардашев не заставил себя долго ждать. Не прошло и десяти минут, как он спустился в фойе. Подписав протокол и передав корреспонденцию мировому судье, Клим Пантелеевич осведомился у Добраго:

— Вы ничего не узнали относительно вычислений, сделанных на календаре и на календарном листке, спрятанном в логарифмическую линейку?

Пристав кивнул:

— На листках календаря считали плотность бетонных кубов определённого размера в совокупности со стойкостью к коррозии стали, погруженной в воду с определённым содержанием морской соли. Там много разных расчётов. Суть их сводится к определению количества дней, по истечении которых произойдёт разрушение стали и бетона. А касаемо того листочка за двадцать третье апреля, обнаруженного в логарифмической линейке, — это, видимо, и есть пресловутая формула «счастливых чисел».

— По нашим соображениям, — добавил судья, — именно её и искали. Только она не полная. Там есть непонятная постоянная величина, константа. Вероятно, некий коэффициент «счастья». Но, как нам объяснил учитель местной гимназии, константа имеет цифровое значение, а не буквенное. Профессор же зашифровал её латинской буквой «z». Только одному ему и ведомо, какая это цифра.

— Позвольте, господа, но ведь могли искать и корешок лотерейного билета, уже заполненного профессором? — вопросил Ардашев. — Не зря же вытряхивалась каждая книга в библиотеке.

— Не исключено, — согласился Добраго. — Много непонятного. Я допускаю, что исчезновение профессора и убийство метрдотеля не связаны между собой. Бумажник покойного, уже пустой, валялся неподалёку. Возможно, банальное ограбление. Но мы проверяем и эту гипотезу. Знаете, я пытался выяснить на почтамте, кто отправлял телеграммы в Ставрополь, но — тщетно. Вразумительного ответа так и не получил.

Неожиданно в фойе появился почтальон. Он подошёл к стойке метрдотеля, спросил что-то и направился прямиком в сторону присяжного поверенного. — Прошу прощения, господа. У меня телеграмма для господина Ардашева, — он протянул конверт, выудил из кармана форменной куртки бланк, карандаш и сказал: — Соблаговолите расписаться, сударь.

Ардашев поставил закорючку и передал бланк. Затем вскрыл конверт, пробежал глазами и протянул приставу. Тот прочёл:

— Буду через неделю. Уезжайте. Вы в опасности. П. Поссе. — Отправлено из Новороссийска час назад.

— Он что в Новороссийске, что ли? — недоумённо поднял брови судья.

— Сомневаюсь, что телеграмма отправлена лично Поссе, — предположил пристав. — Кому-то очень хочется, чтобы вы уехали, Клим Пантелеевич. Видимо, вас пытаются напугать. Но ведь это глупо. Уголовное дело возбуждено по факту убийства служащего гостиницы «Европа» Панкратова Сидора Сидоровича и исчезновение профессора Поссе мы расследуем теперь именно в совокупности с этим убийством. И связующим звеном является записка с вашей фамилией. И вся корреспонденция, присланная вам, — это составная часть всего расследования.

— На мой взгляд, преступник, устранив профессора, заранее продумал свои действия на все случаи. Только вот убийство метрдотеля выбивается из общей линии, — задумчиво проговорил Ардашев, достал коробочку ландрина, покрутил в руках и вновь убрал в карман.

— Милостивый государь, вы настойчиво пытаетесь убедить меня и Прова Ниловича, что профессор умерщвлён. Тогда потрудитесь назвать мотив убийства? Ради чего злодей решил устранить Поссе? И что он искал в его книгах? — судья вперил в Ардашева немигающий взгляд.

— На этот вопрос пока у меня нет точного ответа, — признался адвокат.

— У меня есть предположение, что преступник хотел, чтобы профессор помог ему составить формулу для выигрыша в лотерею. Профессор отказывался. Он его запер в собственном доме и держал какое-то время. А потом, получив формулу, — расправился, — высказался пристав.

— А зачем тогда надо было делать вид, что профессор находится дома? — судья скривил рот. — Узнал формулу, убил, получил выигрыш.

— А что, если Поссе умышленно написал неверную формулу и «счастливые» номера пролетят мимо, и злодей это заподозрил? Тогда выход один: держать профессора заложником до получения выигрыша, — предположил полицейский.

— Господа, позволю напомнить вам, что Поликарп Осипович, как следует из его письма ко мне, самолично заполнил билет ещё в столице. И именно сегодня в газетах будут названы счастливые номера. Розыгрыш уже состоялся позавчера, но столичную печать в Туапсе, как вы знаете, привозят на два дня позже.

— Если есть счастливчик, угадавший шесть из сорока четырёх цифр, и это не профессор, то, выходит, его надобно проверять либо на причастность к убийству Поссе, либо на насильственное удержание последнего в неволе, так? — спросил судья.

— Не совсем, — поглаживая бакенбарды, возразил Добраго. — Для этого подозрения мы должны иметь веские основания. Но связаться с нашими коллегами в столице мы обязаны.

— Пров Нилович, мы совсем забыли о полученной телеграмме, — встрепенулся судья. — Если считать, что её отправил преступник, то, выходит, его в данный момент в Туапсе нет. А если он решит вернуться назад, то будет среди вновь прибывших. Согласны?

— Прибывших, как и уехавших, мы не сможем отследить. Список пассажиров на пароходах от Новороссийска до Туапсе не составляется.

— Если допустить, что исчезновение профессора, убийство метрдотеля и сегодняшняя телеграмма связаны, то в таком случае, мы имеем дело не с одним человеком, а, по крайней мере, с двумя, — вымолвил Ардашев.

— Простите? — не понял судья.

— Как следует из ваших слов, убийство метрдотеля произошло сегодня ночью. Телеграмма отправлена час назад из Новороссийска. Таким образом, преступник должен был после убийства служащего гостиницы успеть добраться в Новороссийск и отбить мне телеграмму. Ночной пароход, насколько мне известно, не ходит. Остаётся только Сухумское шоссе и только автомобиль. Преодолеть ночью все сто восемьдесят вёрст по каменистой дороге с крутыми и опасными поворотами за три часа — невозможно. Слишком большой риск улететь в пропасть.

— Не пойму, к чему вы клоните, господин присяжный поверенный, — Семивзоров достал платок и вытер пот со лба.

— А вспомните молочника, менявшего бутылки у дома профессора. Не говорит ли его существование о том, что в городе остался подручный преступника, который и «убрал» метрдотеля по указанию главного злодея?

— Нет, Клим Пантелеевич, это маловероятно, — покачал головой пристав. — В Туапсе нет телефона, ночью почта закрыта. Как мог убийца получить указание на «устранение» Панкратова из Новороссийска?

— Разве что почтовыми голубями? — усмехнулся судья. — Это уж совсем немыслимо.

— Мне кажется, господа, — Ардашев поднялся с кресла, — что какое-то известие или событие вынудило метрдотеля на определённые шаги, в результате которых его пытали, а потом и убили. А другой преступник срочно выехал в Новороссийск. Если мы сумеем понять, о каком событии идёт речь, то отыщем мотив главного злодеяния, сиречь убийства Поссе (я уверен, что его давно нет в живых). Здесь, как вы заметили, я иду против логики: сначала ищу мотив и только от него перехожу к поискам подозреваемого. Не спорю, возможно, это тупиковый путь. Мотивы могут быть разные, но правильный только один. К сожалению, другого способа раскрыть исчезновение профессора я пока не вижу.

— Но ведь могло быть и совсем иначе, любезный Клим Пантелеевич, — Семивзоров прокашлялся и продолжил: — Допустим, я и есть преступник. У меня в Новороссийске живёт знакомец, который получив вечером телеграмму от меня из Туапсе с условным знаком (словом или цифрой), утром следующего дня шлёт телеграмму в Туапсе с уже известным текстом на адрес гостиницы «Европа» для господина Ардашева якобы от имени профессора Поссе. Просто так, за какую-то небольшую плату и согласно прежней договорённости. Он даже и знать не будет, кто такой Ардашев и для чего нужна такая телеграмма. В таком случае, я уже расправился с Поссе и спрятал труп, либо держу Поссе взаперти, как заложника, до получения выигрыша в лотерею. Потом я убиваю метрдотеля (мотив пока нам неясен) а, чтобы всех сбить с толку, из Новороссийска пришла сегодняшняя телеграмма. В результате: я никуда не уезжал, Поссе убит или взаперти, я могу контролировать ситуацию и наблюдать за вами. Я везде, и я невидим. И каждый из них, — он показал пальцем на постояльцев и портье, — может оказаться преступником. — Семивзоров повернулся к приставу: — Как вам такой вариант, Пров Нилович?

— Не исключено, — кивнул Добраго.

— Прошу прошения, господа. Привезли почту, и прямо сейчас станет ясно, добился ли злодей своей цели или нет, — сказал Ардашев и направился к стойке. Купил несколько газет и вернулся. Раскрыв одну из них, прочитал:

— Ну вот, прямым текстом: сенсационный выигрыш в большую благотворительную, с Высочайшего соизволения, лотерею «Тюльпан». Счастливец угадал шесть номеров из сорока четырёх! Небывалый результат! Победитель уже протелефонировал нам! Ждём будущего обладателя пятидесяти тысяч рублей в конторе по нижеуказанному адресу…

— Неужели, профессор, всё-таки жив? — пристав вскочил от удивления и замер, став похожим на один большой вопросительный знак.

— Уверен, что нет, раз вторая часть билета в руках у преступника, — ответил Ардашев.

— Допустим, но как он мог так быстро добраться из Новороссийска в Санкт-Петербург? — спросил судья.

— Новороссийск — не Туапсе. Мог протелефонировать и в столицу — предположил пристав. — Надобно срочно связаться с полицией Санкт-Петербурга и, в случае появления получателя выигрыша, задержать последнего до выяснения всех обстоятельств получения лотерейного билета.

— Если ко мне нет больше вопросов, разрешите откланяться, — проговорил Ардашев.

— Вы свободны. Тем не менее, Клим Пантелеевич, мы надеемся, что вы будете согласовывать с нами любые действия по расследованию этого дела, — пытаясь придать голосу официально холодный оттенок, выговорил Семивзоров.

— Безусловно. Честь имею, — изрёк присяжный поверенный и удалился.

День, начавшийся с неприятного стука в дверь, ничего хорошего не принёс чете Ардашевых и дальше. Дождь лил не останавливаясь. Море штормило. Солнце, время от времени, делало робкие попытки выглянуть из-за туч, но тут же исчезало. Непогода точно решила отыграться на горожанах за все их грехи. Оставалось лишь находиться в номере и читать книги.

За ужином Клим Пантелеевич заказал бутылку «Цинандали» князя Андронникова. Официант, мастер своего дела, возникал из ниоткуда. Он разливал вино по бокалам и опять исчезал. Казалось, он где-то рядом, но, в действительности, у стола его не было. Появившись так же неожиданно в очередной раз, он произнёс:

— Сударь, вам письмо. Пришло ещё днём, но вот только сейчас вспомнили. Приносим искренние извинения.

— Благодарю.

Обратного адреса не было. Почтовый штемпель погасил марку вчерашним числом. Письмо было отправлено из Туапсе. Адрес был выполнен машинописью: «Г-ца «Европа». П.п. Ардашеву К.П. Лично». Клим Пантелеевич взял с подноса канцелярский ножи вскрыл брюхо конверта. Текст, набранный на печатной машинке, гласил: «Сегодня в 10 пополудни на пересечении Крепостной и Набережной. Получите сведения о профессоре Поссе за 500 рублей. Приходите».

Клим Пантелеевич щёлкнул крышкой золотого Мозера. До назначенной встречи оставалось всего три четверти часа. Он убрал лист в конверт и спрятал в карман.

— Что это, Клим? От кого?

— Не знаю. Обещают пролить свет на исчезновение профессора.

— А это не опасно? — Вероника Альбертовна тревожно забегала глазами.

— Не волнуйся. Встреча пройдёт в людном месте.

— Там же дождь.

— Он почти закончился. Найму извозчика. Всё будет хорошо, дорогая. Не беспокойся. Ложись спать и не жди меня. Разговор может затянуться.

Супруги поднялись в номер, но через пять минут Клим Пантелеевич уже спускался вниз, на выход.

Слежку за собой присяжный поверенный заметил сразу и потому щедро расплатился с извозчиком вперёд и объяснил, каков будет маршрут. Фаэтон, шедший позади, не отставал. Саженей за двести до назначенного места, перед поворотом с Ольшевской улицы на Крепостную, Ардашев велел кучеру перейти на шаг. Быстро спрыгнув с пролётки, он прижался к дверям дома так, что свет от фонаря на него не падал. Коляска продолжила двигаться дальше. За ней простучал колёсами другой фаэтон. Ардашев, ускоряя шаг, проследовал за ним. Скрываться не было нужды, потому что полог впереди идущего экипажа закрывал пассажиру задний обзор. Повернув на Крепостную, адвокат увидел, как нанятый им фаэтон остановился в уговоренном месте на Набережной. Саженей за двадцать стала и вторая коляска. Очевидно, преследователь раздумывал, как поступить. Когда Ардашеву оставалось дойти не более пяти саженей до последней коляски, из неё вышел человек в брезентовом плаще с капюшоном. Кучера он отпустил.

Клим Пантелеевич раскрутил трость так, чтобы можно было вынуть кинжал одним движением.

— Мил человек! Не меня ли ищешь? — крикнул присяжный поверенный, приближаясь к незнакомцу.

Тот обернулся и выставил нож. Ардашев шёл прямо на него. Расстояние уменьшалось. В этот момент адвокат сделал последний поворот ручкой трости, и в руке сверкнул длинный клинок. Противник в нерешительности остановился, но было поздно. Фехтовальный выпад Ардашева застал его врасплох. Остриё ударило нападавшему в горло. Он выронил нож, припал на колено и замертво повалился на землю. Кровь хлестала фонтаном, растекаясь на небольшие ручейки, смешанные с бежавшей по мостовой дождевой водой.

Извозчик Ардашева, видевший схватку, от страха взмахнул вожжами и понёсся по Набережной. Просить его остановиться было бесполезно.

Клим Пантелеевич осмотрел труп. Покойнику было лет сорок. В карманах оказалось всего пять рублей, колода дешёвых карт, пачка папирос да спички. Он вытер клинок об одежду убитого и закрутил в ножны.

Неожиданно показалась чья-то пролётка. Возница был один.

— Послушай любезный! — крикнул адвокат. — А смотай-ка на Перцовскую горку, привези полицейского. Скажи, мол, убийство здесь. А я пока труп покараулю.

— Я мигом, вашество! — отозвался кучер и стеганул лошадей.

IX

Трёхэтажное здание Управления Туапсинским округом по фасаду имело шестнадцать окон. Начальник округа, податной инспектор, акцизные чины, отделение Екатеринодарского Окружного суда, управление порта, нотариус и мировой судья — все располагались здесь. В доме горело лишь окно мирового судьи. Пристав Добраго, поднятый посыльным городовым, молча курил и рассматривал текст письма, переданного присяжным поверенным. Судья Семивзоров отхлёбывал чай из стакана и ждал, пока Ардашев ознакомится с протоколом допроса.

— Всё верно, господа. Замечаний и дополнений не имею, — адвокат расписался и положил перо на подставку.

— Это ваше счастье, Клим Пантелеевич, что у вас имеется разрешение на ношение трости со скрытым кинжалом, — резюмировал судья. — И правильно, что при себе сей документ держите. А то бы беды не избежали. И свидетелем не зря обзавелись. Кучер, хоть и струхнул и дал дёру, но подтвердил, что убитый первый бросился на вас с ножом. Необходимая личная оборона. Статья 101 Уложения о наказаниях.

Ардашев усмехнулся и процитировал:

— «Нанесение нападавшему увечий или даже самой смерти не вменяется в вину оборонявшемуся, если при отражении нападения, он не имел возможности прибегнуть к защите местного или ближайшего начальства».

Семивзоров посмотрел на адвоката, покачал головой и сказал:

— Одно плохо: слово своё вы не сдержали. Обещали не предпринимать никаких самостоятельных шагов — ан нет, не послушались. Нешто жизнь не дорога?

— Ещё как дорога, Архип Андреевич. Вы же понимаете, что я не мог не отправиться на встречу. Мы бы тогда вообще не вышли на сообщника убийцы профессора.

— А что толку, что вышли? Вы же его и порешили. Вот если бы он живой остался, тогда другое дело. Мы бы его смогли допросить.

Ардашев вынул коробочку монпансье, положил в рот синюю конфетку и сказал:

— Жаль, конечно. Но, видно, так Господу угодно. Хочу заметить, что убитый мною преступник и есть тот самый человек, которой менял «молочные» бутылки у двери дома профессора.

— Вы уверены? — наморщив лоб, спросил судья.

— Абсолютно. Мне ещё показалось, что на руке нападавшего я видел татуировку.

— На это счёт мы запросим Новороссийское сыскное агентство. Возможно, на него что-то есть в картотеке, — предположил пристав.

— Мне кажется, стоит проверить схожесть отпечатков пальцев на записке убитого Панкратова, где была указана моя фамилия, и на этом письме. А вдруг папиллярные узоры совпадут?

— Неужто вы думаете, мы бы и сами не догадались? Сдаем, как велено, вельможный пан. А утром примчимся к вам на доклад, — недовольно пробурчал Семивзоров.

— Утром мы с супругой собирались посетить несостоявшуюся ранее экскурсию в черкесский аул, — не замечая иронию собеседника, парировал Ардашев. — А к обеду — к вашим услугам… Я могу быть свободен?

Судья посмотрел на пристава. Тот кивнул и сказал:

— Полицейская пролётка доставит вас в «Европу». Я распоряжусь, пойдёмте.

Приморский город прекрасен не только днём, но и ночью. И хоть в мае ещё нет того специфического морского запаха, которым водоросли наполняют воздух, но шум волн, бодрящая свежесть воздуха и аромат цветущих магнолий дарят ощущение счастья любому отдыхающему, приехавшему к Чёрному морю. В особенности, если он прибыл из бескрайних, тонущих за горизонтом ставропольских степей с палящим солнцем, серебристыми волнами полыни и клубами пыли, неотступно следующими за экипажами.

Ардашев вздохнул полной грудью.

— Как дышится! Отчего-то всегда тянуло к морю. Жюль Верн — любимый писатель детства.

— Так и оставайтесь у нас, — простодушно проговорил Добраго. — Народу, правда, не много. Тысяч двадцать пять, да и то, если с приезжими считать. Для присяжного поверенного вашего уровня — доход мизерный. Другое дело наведываться сюда на дачу. Если хотите, могу порекомендовать надёжных комиссионеров. Подскажут, не обманут. Уж поверьте. Они у меня вот где, — он потряс кулаком, и усмехнулся в усы, вероятно, что-то припоминая.

— Спасибо. Над этим предложением стоит подумать.

— Доброй ночи!

Полицейский возница, задремавший в коляске, услышав голоса, проснулся и выпрямился на облучке.

Присяжный поверенный забрался в коляску и только теперь почувствовал усталость, накопившуюся за несколько дней отдыха.

X

Отправившись на экскурсию в черкесский аул, Ардашевы слушали неспешный монолог Бельского об ушедших временах, когда в 1830 году на побережье высадился первый русский морской десант и изгнал из здешних мест черкесов. Позже, Вельяминовская крепость, теперь город Туапсе, стала одной из семнадцати крепостей Черноморской береговой линии.

Дорога в селение Карповка проходила по правому берегу реки Агой и начиналась за железным мостом. Так называемая Агойская щель представляла собой долину, сдавленную с боков горами. Но по мере течения реки она расширялась, превращаясь в живописное и уютное для проживания место. Сам аул состоял из одной улицы, каменной мечети и начального училища с единственным здесь русским человеком — учителем.

Со слов Бельского в прежние времена черкесы промышляли в этих местах не только разбоем на дорогах, грабя путников, но и своеобразным морским пиратством. Ночью, они разжигали костёр на скале Кадош, чтобы суда контрабандистов приняли его за свет маяка, и, напоровшись на скалы, потерпели крушение. А утром черкесы собирали прибитое волнами к берегу чужое добро. В этих местах дно усеяно остатками разбитых фелюг. Сей преступный промысел процветал вплоть до конца прошлого века, пока его не пресекла таможня и полиция.

Со стороны могло показаться, что Ардашев внимательно слушал Бельского, который страдал от жары, то и дело, вытирал платком пот с лица, но, на самом деле, присяжный поверенный был занят мыслями об исчезновении профессора Поссе, и потому искренне обрадовался, когда, подъезжая к гостинице, увидел пристава Добраго. Адвокат расплатился с возницей и Бельским, что-то сказал жене, и она вместе в проводником скрылась за входной дверью отеля.

— Клим Пантелеевич, не уделите пару минут? — выговорил полицейский.

— С удовольствием, Пров Нилович. Какие новости?

— Насчёт отпечатков пальцев вы были правы. На конверте и записке — папиллярные узоры принадлежат покойному метрдотелю.

— Исходя из этого, можно сделать вывод, что он был связан с теми, кто вчера организовал на меня нападение. По всей видимости, убитый пытался их шантажировать. Возможно, даже ему заплатили какие-то деньги (об этом свидетельствует выброшенный преступником портмоне покойного), но ему захотелось ещё и нажиться за мой счёт, и он отправил письмо по почте в гостиницу, где и служил.

— Но зачем? — пристав пожал плечами. — Мог бы просто принести его и оставить на стойке.

— Так меньше подозрений.

— Но откуда Кузьма Сафронов или его сообщник могли знать, когда состоится ваша с ним встреча?

— От самого метрдотеля. Вы же сами сказали, что его пытали.

— Помнится, вы высказывали мнение, что какое-то известие или событие вынудило метрдотеля на определённые шаги, в результате которых он был и убит. У вас уже есть соображение на этот счёт?

— Да. Это вечерний выход статьи в газете «Туапсинские отклики» об исчезновении профессора и моём приезде в Туапсе. Считаю, что убийца профессора использовал метрдотеля «втёмную». Его попросили лишь сообщить о моём прибытии в гостиницу, что он и сделал бесплатно или за какие-то совсем небольшие деньги. А тут — газетная статья. Панкратов сразу понял, кто может иметь отношение к бесследному исчезновению Поссе. Видимо, этот человек не вызывал у него ни страха, ни опасений за свою жизнь, и он решил его шантажировать. Шантаж удался, деньги метрдотель получил. Но этого ему показалось мало. Он решил заработать ещё пятьсот рублей и отправил письмо в «Европу» на моё имя. Попал, очевидно, в западню и под пытками рассказал о содержании письма, затем его просто зарезали и выбросили на улицу.

— Думаете, он переценил себя?

— Совершенно верно. А нет ли сведений насчёт нападавшего?

— Это Кузьма Сафронов. В прошлом отбывал на каторге восьмилетний срок за грабёж. Освободился пять лет тому назад. Мы считаем, что убийство метрдотеля — дело его рук.

— Резонно. А чем он занимался в последнее время? Где работал?

— В порту. Дорос до старшего артельщика. Заливал бетонные кубы на строительстве нового мола.

— Старший артельщик? — Ардашев открыл жестяную коробочку с надписью «Георг Ландрин» и положил в рот красную конфетку.

— Да, а что?

— Тогда надобно ехать в порт.

— Зачем?

— Хотелось бы взглянуть на его рабочие табели за апрель.

— Кажется, я начинаю догадываться…

— Вот и прекрасно, — проговорил Ардашев и махнул тростью проезжающему мимо свободному извозчику.

Строительная контора «Общества Армавиро-Туапсинской железной дороги», ведавшая строительством порта, помещалась в небольшом одноэтажном здании неподалёку от южного мола.

Главный инженер, познакомившись в Ардашевым, не преминул указать на большую фотографию в рамке, висевшую над его столом. На ней была запечатлена палуба судна «Штандарт» с Императором, нанесшим визит в порт Туапсе в прошлом году:

— Позвольте узнать, а кто эти люди рядом с Государем, — осведомился адвокат.

— Это члены делегации: Певцов Пётр Николаевич, основатель нашего общества, его брат Николай Николаевич (жаль скоропостижно скончался через месяц), его сводный брат, купцы, начальник округа и ваш слуга покорный.

— Интересно-интересно, — выговорил присяжный поверенный и отправил в рот жёлтую конфетку из коробочки монпансье.

Главный инженер провёл Ардашева и Добраго в другой кабинет, а сам, сославшись на неотложные дела, удалился.

Следующие две четверти часа адвокат и полицейский были вынуждены находиться в компании малоприятного человека, то и дело высказывавшего разного рода недовольства.

— Господа, откровенно говоря, я не совсем понимаю, для чего должен присутствовать при ознакомлении вас с рабочими табелями. Я, если угодно, не какой-нибудь там письмоводитель или счетовод, а товарищ[17] главного инженера порта. У меня много дел. Я должен присутствовать при строительстве мола, а не носить вам кипы бумаг, — выговорил долговязый, похожий на потрёпанную осину человек в очках с оправой из черепашьего панциря. Его клиновидная бородка и тараканьи усы совсем не сочетались с мундиром железнодорожного инженера.

Ни Ардашев, ни Добраго никак не реагировали на стенания. И это обстоятельство вывело из себя хозяина кабинета:

— Это возмутительно! Я всё-таки надворный советник и попрошу меня уважать!

— Ага, нашёл! — воскликнул адвокат, указывая на отпечатанный типографским способом лист, заполненный красным карандашом. — Вот, двадцать третье апреля. Заливка куба № 42, 8-й блок. А двадцать первого и двадцать четвёртого — другие работы. Видите, Пров Нилович?

— Да-да.

— Так вот, — присяжный поверенный посмотрел на инженера, — господин Мосин, придётся этот восьмой блок отрезать, вытащить на берег и разбить на части.

— Но это невозможно! Каждый блок — это ячейка куба. Их несколько десятков. Они связаны между собой. Это титанический труд! И кто понесёт затраты? Кто покроет обществу издержки?

— Это не моё дело, Павел Петрович. Потом разберёмся. А пока велите начать работы, — ответил полицейский.

— Без письменного указания я и пальцем не пошевелю, — неожиданно выкрикнул надворный советник, и, испугавшись собственной смелости, опустил глаза в пол.

Пристав оторвался от табеля и уставился на инженера, как учитель на провинившегося гимназиста.

— Что? Вы отказываетесь выполнять указание полицейского начальства? Неповиновение власти? Потворствуете преступникам?

— Господа, вы меня неправильно поняли, — дрожащим голосом проронил Мосин. — Хорошо. Мы попытаемся разделить его на части, применим газосварку (благо блок не в центре куба, а с краю). С помощью водолазов зацепим, отбуксируем и вытащим на берег. Но как мы его разобьём? Это железобетон!

— Придумаете, что-нибудь, Павел Петрович. На то вы и инженер, — Добраго усмехнулся, — и надворный советник. — Соблаговолите приступить немедленно.

— Ладно. Даст Бог, к вечеру управимся.

А вечером пошёл дождь.

Казалось, сама природа оплакивала профессора Поссе, найденного в середине железобетонного блока. Первичный осмотр трупа показал, что смертельный удар был нанесён чем-то тяжёлым сзади по голове. Затем, к ногам покойника привязали гирю и поставили вертикально в блок куба, который тут же залили бетоном и опустили на дно. У приехавшего на осмотр трупа судебного медика, создалось впечатление, что профессор не сразу умер. Вполне вероятно, он пришёл в себя, когда на него лился раствор и принял мученическую смерть.

При наружном осмотре в нагрудном кармане пиджака были обнаружены очки в роговой оправе, те самые, без которых учёный никуда не выходил. Они лежали в чехле-коробке и потому совсем не пострадали.

Ардашев внимательно их осмотрел и спросил Добраго:

— А как найти в Туапсе окулиста?

— Проще простого. Напротив вашей гостиницы находится кабинет частнопрактикующего доктора Фонберга. А зачем он вам?

— Нужно подтвердить или опровергнуть одну догадку. Правда, для этого мне придётся прихватить с собой очки профессора. Не возражаете?

Пристав и судья переглянулись. В глазах обоих представителей власти читалось недоумение.

— Смею предположить, что ваша догадка связана с раскрытием данного убийства. Назовёте имя убийцы? — предположил пристав.

— Я вам покажу его.

— То есть как? Разве он не отправился в столицу за выигрышем?

— Смогу ответить на этот вопрос только после беседы с врачом.

— Тогда я поеду с вами.

— Отлично.

Соприкоснувшись с воздухом, труп стал быстро чернеть и его увезли в морг.

XI

Он смотрел на снующих по перрону Новороссийска пассажиров и вновь возвращался к недавним событиям.

О том, что надо бежать, он понял сегодня, когда увидел, как из бетонной могилы вызволяли тело его жертвы, — профессора Поссе. А ведь как всё прекрасно складывалось! После смерти сводного брата, заболевшего тяжёлой формой чахотки, немалая часть облигаций «Общества Армавиро-Туапсинской железной дороги», согласно духовному завещанию последнего, перешла к нему. И первая серьёзная выплата процентов по облигациям за прошедший год должна была состояться пятнадцатого июня. «Всего через пол-апреля, май и половину июня, то есть через два месяца, моя жизнь должна была измениться до неузнаваемости, и я покинул бы этот неумытый городишко с покосившимися заборами Полтавской улицы, вечными вымоинами Казачьей, свалками мусора на Тенгинской и бесконечными грязными кабаками на Екатерининской, — мысленно рассуждал он. — Для начала я бы женился, а потом купил бы себе уже не облигации, а пакет акций «Общества Армавиро-Туапсинской железной дороги» и переехал бы с молодой женой в меблированные комнаты на Невском проспекте. А позже, к сентябрю, когда закончилась бы постройка южного мола и волнолома, а на месте нынешнего пассажирского порта появилась бы пристань с двумя складами и железнодорожными путями, мои акции поднялись бы в цене, как минимум, раза в два. В декабре года вышел бы новый отчёт общества и ценные бумаги вновь бы поднялись в цене процентов на тридцать-сорок. Хороший гешефт! Разве это не достойная награда человеку, годами сносившему унижения от своего старшего сводного братца? Иногда казалось, что уже не вытерпеть, но Господь смилостивился и вразумил больного передать мне часть облигаций. А сколько пришлось умолять, просить, стоя на коленях перед ложем умирающего и клясться, что после смерти его жена и дети не останутся без родственного присмотра? Поверил. Часть облигаций отписал, но деньги на счетах, недвижимость и остальные ценные бумаги оставил жене и детям. Справедливо? Нет! Но даже и этим вполне скромным мечтам не суждено было бы сбыться, если бы чокнутый профессор передал газетчикам расчёты, из которых явствовало, что постройка нового порта ведётся из негодных материалов. По его словам, в строительстве допущена чудовищная ошибка и через два года, мол, начнёт рассыпаться и уходить под воду. А потом и пристань. Узнай об этом заёмщики — всё, крах! Облигации бы обесценились, а там и до банкротства недалеко. И прощай, мечта. Прощай молодая жена и комнаты на главной столичной улице. Слава Создателю, что Поссе проговорился. Убедить его выбраться вечером на, мол, якобы для того, чтобы привести доводы на месте труда не составило. Нет, я не пачкал руки злодейством и не брал грех на душу. Смертоубийство совершил другой. Для этого пришлось расстаться со ста рублями. Сумма двухмесячного жалования… В последний момент, обречённо глядя на волны, профессор почувствовал неладное и сказал, что оставил у нотариуса три письма, которые в случае его смерти должны будут отосланы в три газеты: одно — в «Туапсинские отклики», другое — в «Черноморскую газету» Новороссийска, а третье — в Санкт-Петербургские «Биржевые ведомости». Но деньги были заплачены, и саван смерти уже висел над его головой. Потому и пришлось придумывать весь этот цирк с «молочником», свечами, «Летучей мышью» и абажуром. Но зря. Оказалось, что профессор блефовал. Никаких писем никому не оставлял. А метрдотеля совсем не жалко. Жаден оказался братец и глуп. Да и Кузьме давно пора было сгинуть. Рвань каторжная. Заплечных дел мастер. Как таких супостатов только земля носит? А с Ардашевым справиться не смог. Слабак. Надобно было порешить ставропольского гостя ещё в первый вечер, как только он появился. Этого я не додумал. Жаль, что моя поездка в Новороссийск для отправления телеграммы якобы от имени Поссе и срочное возвращение обратно оказались бесполезными. Одно радует — выигрыш в лотерею. Пятьдесят тысяч — сумма немалая. Сумел-таки профессор разгадать тайну «счастливых чисел», сумел! Масоны бились, розенкрейцеры ломали копья, но всё напрасно, а у него получилось. Жаль формулу не удалось найти. Остался лишь выигрышный билетик. Правда, пришлось попотеть, прежде чем его отыскал. Это ж надо было додуматься вставить крохотную бумажку в альбом для фотокарточек!.. Только вот с очками неувязка вышла. Мои пропали. Неужто профессор по ошибке забрал мои, а я его? Это могло произойти только в последний вечер, когда он в своём кабинете мне формулы писал про коррозию металла и разрушение бетона. Точно помню, что я доставал очки. И он… А потом я уговорил его поехать на мол. К нам подошёл Кузьма. Профессор заподозрил неладное и стал говорить про нотариуса, письма, газеты, но было поздно… Кузьма ударил его по голове молотком, потом обыскал бездыханное тело и сказал, что кроме очков ничего нет. И я поверил. Футляры! Вот в чём беда! Они у нас одинаковые… А когда Кузьма опустил труп и включил бетонный шланг, профессор вдруг ожил. Я был не в силах на это смотреть и отвернулся… Скорей бы поезд тронулся».

— Добрый день, Африкан Ростиславович! А мы вам очёчки ваши привезли. Насилу успели. Как же вы без них-то в столицу собрались? — усмехнулся пристав и протянул очки. — Ваши?

— Пров Нилович? Клим Пантелеевич? Здравствуйте! Простите, не пойму о чём вы, господа. О каких очках идёт речь? Это розыгрыш? Мои вот, — Бельский вынул из внутреннего кармана чехол и раскрыл его: в нём лежали очки.

— Всё правильно. Эти тоже ваши, — объяснил Ардашев. — Только вы их купили в начале мая, потому что старые тогда ещё живой профессор по рассеянности сунул в свой карман в день предстоящего убийства, то есть двадцать третьего апреля. Чехлы у вас были одинаковые, вот он и перепутал. Вы этого сразу не заметили, а когда хватились, было поздно: труп уже залили бетоном, и блок опустился на дно. Вам ничего не оставалось, как вновь обратится к своему офтальмологу, чтобы он заказал вам новые очки. Вы их получили, но не сразу, а только через некоторое время, которое понадобилось для заказа столь редких линз. Дело в том, что, как объяснил доктор Фонберг, вы страдаете редкой формой глазного заболевания — смешанным астигматизмом. Данный дефект компенсируется очками с цилиндрическими линзами, имеющими не только различную кривизну по горизонтали и вертикали, но и определённый градус. Такие линзы весьма необычны, их непросто подобрать и привыкание к ним занимает определённое время. Чаще всего, чтобы получить нормальную переносимость коррекции, приходится жертвовать остротой зрения. И каждый раз при выборе новых очков необходимо посещать офтальмолога и проводить тщательное исследование. По словам доктора Фонберга, из всего двадцати пяти тысячного населения города только два человека носят линзы с подобными характеристиками кривизны.

— Помилуйте, господа, но это же полнейшая чушь! Фонберг не единственный офтальмолог и не может знать всех пациентов, страдающих этим недугом.

— Не спорю, — согласился пристав. — Но мы посетили всех окулистов города, включая и тех, кто работает в четырёх больницах: городской, окружной, больнице Черноморской железной дороги и Армавиро-Туапсинской. Никто из них, кроме доктора Фонберга, не встречал в Туапсе пациентов с астигматизмом. Кстати, мы даже успели опросить второго больного страдающего этой редкой болезнью. Им оказался директор Варваринского училища садоводства и виноделия Леонид Петрович Рыбкин. Последний раз он менял очки пять лет назад, — выговорил Добраго и щёлкнув крышкой карманных часов, сказал: — Поезд вот-вот отправится. Извольте освободить купе и пройти с нами в комнату жандармского офицера.

— Для чего?

— Для задержания, личного обыска и допроса, сударь. Прошу.

Бельский повиновался. Его трясло от волнения и он, точно сомнамбула, брёл за полицейским.

…Письмоводитель сидел на стуле в одном исподнем. Корешок лотерейного билета был найден зашитым в воротнике сорочки. Отмеченные цифры совпали с теми, что указал профессор в письме, отправленном Ардашеву из Санкт-Петербурга 7 апреля.

Пристав заканчивал заполнять протокол задержания.

XII

Ардашев сидел с женой за столиком ресторана у самого моря. Вино было выпито, и душа профессора Поссе помянута. Теперь, после отпевания и похорон, она витала где-то в другом измерении, недоступном для человеческого разума. А здесь, на грешной земле, всё было по-прежнему: кричали чайки, волны пересчитывали камешки у самого берега, и вдали виднелся пароход. Из его белой трубы, дымной ниткой вверх, тянулся чёрный след, пачкавший горизонт. До начала Великой войны оставалось всего два месяца.