«А может, – прикинул циничный Федор, – и переспать не забывали время от времени, почему нет?»

Новая супруга вроде бы относилась с пониманием, приняла от старой ценный подарок «на первый зубок» для Коленьки, разрешала приходить в гости и нянчить младенца. У Иванченко с первой супругой была дача в Васкелове, большой добротный дом, купленный, наверное, в основном на средства жены, но во время их брака, а потому считавшийся совместной собственностью. Оба они любили этот дом, расположенный в живописном уголке поселка, прямо на берегу озера, и не хотели его терять, поэтому при разводе договорились считать его общим и дальше, просто планировать отпуска в разное время, а выходные можно провести и вместе, ничего страшного.

Идиллия продолжалась несколько лет. Вероятно, молодая жена понимала шаткость своего положения, что женились на ней не ради нее, а ради ребенка, но со временем ее уверенность в собственных силах окрепла, к тому же два года назад она подарила мужу дочку, а ведь всем известно, что второй ребенок – надежная гарантия крепкой счастливой семьи. Осмелев, женщина заехала с Колей и новорожденной девочкой в Васкелово на все лето, ибо растущим организмам нужен кислород. На беду старшая мадам Иванченко взяла отпуск в июле и не видела причин, почему бы ей не проводить его на собственной даче. Две хозяйки на одной кухне – это всегда кошмар, а когда у вас еще и один муж на двоих, то такой ад просто немыслимо себе представить. Федор искренне посочувствовал бедному мужику, который наверняка предпочел бы провалиться в преисподнюю, чем разводить по углам своих дам.

В итоге молодая жена потребовала полного разрыва отношений и строгого графика пользования дачей, Иванченко формально подчинился, но нет-нет да и заезжал исподтишка к старой супруге и часто брал с собой Колю, который был очень привязан к тете Нине.

Мать подходила к воспитанию сына чрезвычайно ответственно, инстинктивно понимая, что дети – единственное, что удерживает в семье полного сил мужа-добытчика с блестящей перспективой карьерного роста.

Долгожданный, вымечтанный ребенок обязан быть умным, вежливым, тактичным, но при этом в меру озорным и физически развитым отличником с творческими способностями, веселым, напористым и душой компании, но в то же время тонко чувствующим и ранимым. Отец должен совершенно отчетливо понимать, что если он вдруг, при фантастическом стечении обстоятельств, найдет себе жену получше, что, конечно, крайне маловероятно, но вдруг, то второго такого идеального сына у него не будет никогда и ни при каких обстоятельствах, а ребенок со столь тонкой душевной организацией, как Коленька, просто не переживет ухода отца из семьи. С малых лет от Коли требовали соответствия этому идеалу, потому что иначе папа расстроится, а папу огорчать ни в коем случае нельзя. Сколько себя помнил, мальчик жил под дамокловым мечом, что сейчас его отведут в детский дом и обменяют там на послушного ребенка, если он немедленно не прекратит быть не идеальным. Мама контролировала каждый шаг, каждую минуту Колиной жизни, каждый сантиметр его комнаты, лишь бы только папа, вернувшись домой после тяжелого трудового дня, видел сына своей мечты, а не какого-то там неудалого дурачка, ради которого, может, и не стоило разводиться с Ниночкой.

Коля хотел гонять с ребятами в хоккей на школьном дворе – его отдали в музыкальную школу и секцию легкой атлетики. Ему нравилось рисовать – детские картинки показали известному художнику, он объявил, что нет данных, у ребенка отобрали фломастеры и усадили за школьные учебники. Коля хотел читать про Шерлока Холмса, но Конан Дойла объявили низкопробным чтивом и предложили вместо него Диккенса и Толстого.

В общем, как понял Федор, Коля Иванченко был из тех несчастных детей, которых выставляют перед гостями на стульчик и требуют декламировать не простецкого «Доктора Айболита», а серьезную поэзию вроде Ахматовой.

Чаша Колиного терпения лопнула перед Новым годом. В школе раздали приглашения на елку во Дворец культуры, и Коля хотел пойти с классом, но как назло на это же время Иванченко получил билет на елку в Дом ученых, и мама, естественно, выбрала второй вариант. Что может быть лучше, чем всей семьей показаться перед коллегами мужа, продемонстрировать им стопроцентное семейное счастье, а Ниночка пусть утрется.

Но Коля в этот раз не захотел служить атрибутом маминого жизненного успеха. Слово за слово разгорелся скандал, в ходе которого ребенок порвал билет в Дом ученых, а мать в качестве адекватной ответной меры уничтожила Колино школьное приглашение, ну и наговорила всякого.

Отцу, которого нельзя огорчать, об инциденте, естественно, не доложили, бедный Коля, кипя от ярости, весь вечер вынужден был изображать счастливого сына, а утром, когда папа ушел на работу, мама выкатила ультиматум: пока Коля не раскается как следует, он для нее не существует. Не выдержав давления, ребенок попросил политического убежища у тети Нины.

Директор НИИ полимеров, профессор и депутат горсовета обрадовалась ребенку. Как раз наступал Новый год, тягостный праздник для одиноких людей, а тут внезапно такая приятная компания.

Трудно сказать, что больше обрадовало ученую даму – общение с ребенком или возможность отомстить подлой девке, разрушившей ее семью, и бывшему мужу, который обещал остаться близким другом, а сам воспользовался ее знаниями и связями, чтоб сделать карьеру, а как достиг высот, сразу забыл о женщине, которую любил когда-то горячо и сильно. Уж лучше бы совсем бросил, чем вот так, навещать изредка и втайне, будто барин, одаривающий верного псаря рубликом на Пасху.

Нина решила проучить мерзких гадов и оставила Колю у себя, ничего не сообщив родителям. Как раз наступали новогодние каникулы, так почему бы ребенку не отдохнуть от материнского пресса? А эти сволочи пусть поволнуются, им полезно.

К сожалению, дома на ребенка давили с такой силой, что он не мог даже осмотреться и понять, как тяжело ему жить, а психологически благоприятная обстановка у тети Нины, где ему впервые в жизни задали вопрос: «Что ты хочешь?» – без угрожающих коннотаций, вызвала у Коли что-то вроде кессонной болезни. В нем вскипали и вскипали пузырьки разных мелких обид и дурных воспоминаний, горечь захлестывала парнишку, и в таком состоянии он не думал, что родители любят его и волнуются.

«Пусть получают по заслугам!» – решили мальчик и немолодая женщина и стали проводить время в спокойствии, с удовольствием и с пользой.

Так прошло десять дней, пока пытливый ум Яны Михайловны не догадался проверить первую жену Иванченко. Задание было поручено опытному оперативнику, тот установил данные и собрался вызывать даму для беседы, но решил сначала чуть понаблюдать за ней. И не зря. Не успел он засмолить папироску, как из парадной вышла женщина, держа за руку ребенка, поразительно похожего на пропавшего Колю Иванченко.

Совпадения, конечно, бывают любые, самые дикие, но все же не такие и не в этот раз, рассудил оперативник, проследил, как парочка сходила в молочный магазин, а когда вернулась домой, вызвал подмогу и следователя. Задержание произвели аккуратно и без эксцессов, но Нина успела позвонить своим высокопоставленным друзьям, а те начали бить во все колокола, вот и пришлось прокурору города разбирать чужие семейные дрязги в свой законный выходной.

– Что ж, блестяще, Яна Михайловна, – сказал Федор, – по какой статье собираетесь квалифицировать?

– Сто двадцать пятая, похищение и подмена ребенка, – прошептала следователь.

Федор кивнул:

– В чистом виде. Правда ведь, Марина Петровна?

– Дебилы! Не могли, что ли, сразу родителям позвонить, мол, тут ваш сын, приходите, забирайте! И все, инцидент исчерпан. К чему вот эта вся помпезность? А, Яна Михайловна?

– Но тогда мы могли бы иметь три трупа взрослых людей, – заметил Федор, – мало ли как разговор бы повернулся.

– А там уже не наш район, так что плевать! – Марина Петровна засмеялась.

– Ладно, зовите сюда виновника торжества. Пусть ребенок полюбуется, как цвет прокуратуры на уши поставил.

Марина Петровна глазами показала Яне на дверь, та выглянула, сказала: «Коля, зайди!» – и ребенок появился в кабинете, со всех сторон, как показалось Федору, облепленный матерью.

Федор подошел, опустился перед мальчиком на корточки и мягко взял его за подбородок.

– Послушай, Коля, ты только вступаешь в жизнь, – тихо сказал Федор, – но уже взрослый для того, чтобы понять: если ты предаешь собственную мать, то ничего у тебя не будет. Ничего. Какая бы она там ни была, не важно. Можешь не любить, даже ненавидеть, но предавать, сбегать к чужой тете, где веселее и интереснее, ни в коем случае нельзя. Это подлость, Коля.

– Кто вам дал право читать моему сыну нотации? – взвилась мать.

Федор похлопал ребенка по плечу и поднялся на ноги. Правое колено слегка хрустнуло.

– Своим делом занимайтесь, а воспитание детей в ваши обязанности не входит!

– Это как посмотреть, – элегически заметила Мурзаева.

– Сначала ребенка две недели не могли найти, теперь эту гадину посадить не хотите, зато чужих детей стыдить всегда готовы!

– А вы, значит, настроены серьезно? – спросил Федор максимально участливым тоном, какой мог выдать в данной ситуации.

– Разумеется! Пусть отвечает, может, хоть решетка ее остановит! Иначе-то никак не поймет, что в нашей семье ей делать нечего!

Коля дернул мать за рукав, хотел что-то сказать, но она отмахнулась:

– Помолчи, когда взрослые разговаривают!

«Какое гнилое дело, – с тоской подумал Федор, глядя, как за окном сверкает и искрится ясный зимний денек, – подлый ребенок, мамаша-танк, мужик, не захотевший делить горе бездетности с любимой женой, бывшая, не имеющая достоинства признать, что все кончено… И я должен по ноздри барахтаться в этих страстях и страстишках и куда-то отвести все это дерьмо, чтобы уважаемые люди остались чисты перед законом. А может, ну его? Пусть девочка возбуждает дело? Как бы там ни было, а что родители пережили за эти две недели, того в страшных снах не вообразить. А если бы мать покончила с собой, не вынеся неизвестности, тогда как?»

Сказав матери, что понял ее позицию, Федор пошел в кабинет Яны Михайловны, где находилась задержанная. Компанию ей составлял старый опер Юрий Иванович. Федор сердечно поздоровался с ним за руку и первым назвал по имени-отчеству, а Юрий Иванович ответил с той восхитительной раскованностью, которая отличает прекрасных специалистов, знающих и себе цену, и свое место в коллективе.

Оперативник сразу взял Федора под локоток и интимным шепотом сообщил, что это только его вина, Яна Михайловна хотела поступить правильно, а он, старый дурак, уговорил ее на задержание.

Похитительница, в свою очередь, заявила, что нисколько не жалеет о своем поступке, ибо этот поток издевательств над мальчиком необходимо было остановить.

– А детская комната милиции для чего придумана? – спросил Федор. – Вам следовало туда сообщить, что ситуация в семье невыносима для ребенка. Они бы приняли меры.

Женщина поджала губы и отвернулась. Видно было, что когда-то она была очень красива, но время это прошло, а того обаяния, которое дают морщины – следы былых улыбок, на ее лице не появилось.

Федор предложил ей извиниться перед родителями, но ожидаемо получил в ответ гневную отповедь, что она всего лишь приютила несчастного ребенка, а ее, далеко не последнего в городе человека, за это притащили в милицию, как жалкую алкоголичку, так что извиняться ей не в чем, в отличие от этой сволочи, которая сама должна ползать на коленях и каяться перед своим сыном. Переведя дыхание, дама добавила, что является не только и не столько похитительницей детей, сколько химиком мирового уровня, ее ценят на самом верху, так что если в прокуратуре только подумают завести на нее дело, то немедленно об этом пожалеют.

Федор и Юрий Иванович переглянулись. Звучало правдоподобно.

– Не будете извиняться? – уточнил Федор и вернулся в кабинет Мурзаевой, где Яна Михайловна дрожащими руками готовила чай. Он улыбнулся девушке и не стал говорить, что благодаря ее умелым и решительным действиям прокурор города оказался между Сциллой и Харибдой. Научная общественность не позволит судить гениального химика, да еще по столь идиотской статье, применяемой в основном к цыганам, но и оскорбленная мать молчать тоже не будет. Костьми ляжет, достучится до Верховного Совета и ЦК партии, а если там не помогут, то зайдет на второй круг. Слава богу, за годы руководящей работы Федор научился распознавать могучих и непобедимых кляузниц.

– Я хотела как лучше, – тоненьким голоском произнесла Яна Михайловна, подавая ему чай в граненом стакане с жестяным подстаканником, явно украденным из поезда дальнего следования. Федор знал, что другой посуды у Мурзаевой не водится. – Думала, что такие вещи нельзя безнаказанно оставлять.

– То есть это вы приняли решение о задержании? – сурово спросил Федор.

– Да, я.

– Ну и умница, – Федор подмигнул, – возбуждать дела, Яна Михайловна, вы уже почти умеете, а теперь я покажу, как разваливать. Давайте сюда маму без ребенка и следите за руками.

Колина мать вошла в кабинет. И Федор Макаров начал.

Первым делом он извинился за вмешательство в Колино воспитание, потом предложил чаю, спросил, точно ли мамочка хочет уголовного дела и громкого процесса, а когда та энергично кивнула, заметил, что судебная перспектива в данном случае весьма туманна. Будь Коля несмышленым младенцем, совсем другое дело, но он находится в сознательном возрасте, самостоятельно принял решение уйти к тете Нине, и она не удерживала его у себя насильно. В любой момент Коля мог выйти из квартиры, имел доступ к телефону, так что похищение тут весьма условное. Можно, конечно, заставить ребенка несколько преувеличить, но ни один нормальный родитель не станет учить свое дитя лжесвидетельствовать. Учитывая, что фигуранты – люди в городе заметные, да и само преступление весьма экзотическое, общественность и советская печать проявят к нему огромный и скорее всего нездоровый интерес. Косяком пойдут репортажи, очерки и огромные статьи с разглагольствованиями о семейных ценностях и морали, и очень возможно, что партийная организация заинтересуется коммунистами, которые воспитывают своего ребенка так, что он сбегает из дому. Детская комната милиции тоже не останется равнодушной, быстренько поставит Колю на учет как побегушника, а это сразу закроет перед ним многие двери, за которыми находится успешное будущее. И надо учесть, что шумиха в печати, учет в детской комнате и оргвыводы по партийной линии наступят обязательно и прямо сейчас, а дело будет волокититься и до суда скорее всего не доберется. Но главное, что многократные допросы и дача показаний в суде отразятся на психике ребенка.

– И хорошо, если у журналистов хватит такта не указывать ваших настоящих имен в своих статьях, – подлил масла в огонь Федор, – хотя я бы надеяться на это не стал.

– Так вы нам что предлагаете? Утереться?

Федор хотел заметить, что между «утереться» и «взять ответственность на себя» есть существенная разница, но промолчал. У настоящего советского человека это в крови – бороться и наказывать. Ах да, еще проучить, какое мерзкое слово! Федор даже поежился. Как всем нравится тыкать ближнего носом в грязь, как нашкодившего щенка…

– Я просто с высоты своего опыта говорю, как будет, – он заставил себя улыбнуться Колиной маме, – а вы уж решайте.

– А не надо нас пугать! Делайте свою работу, как положено. – Женщина демонстративно оттолкнула от себя стакан с чаем и закинула ногу на ногу.

– Я бы на вашем месте прислушалась к словам товарища прокурора, – вступила Марина Петровна.

Федор предостерегающе поднял ладонь. Тетка оказалась крепкий орешек.

– Яна Михайловна, попрошу вас вызвать сюда дежурного инспектора по делам несовершеннолетних, – сказал Федор.

– Это зачем еще? – вскинулась мать Коли.

– А как иначе? Вы сказали делать свою работу как положено, я с удовольствием повинуюсь. Ребенка поставят на учет в детскую комнату милиции, это, к сожалению, неизбежно.

– Нет, мы не хотим! – взвилась Колина мать. – Мы будем утверждать, что эта тварь увезла его силой!

– Боюсь, не получится. Колю станут допрашивать опытные педагоги, умеющие заставить детей сказать правду, – Федор вздохнул, – там такие волкодавы, что против них у вас шансов нет. Товарищ Иванченко, я глубоко сочувствую вам и вашему мужу, и вы имеете полное право требовать возмездия за тот ад, в котором вам пришлось провести почти две недели…

– Вот именно!

– Только, к огромному моему сожалению, машина правосудия несовершенна и устроена так, что за справедливое возмездие придется заплатить здоровой психикой и успешным будущим вашего сына. Если вы к этому готовы, то вперед. Нам самим интересно будет расследовать и передать в суд дело по такой нетривиальной статье. Яне Михайловне поручим методические рекомендации по вашему случаю написать… Или мы сейчас попросим нашего молодого специалиста закрыть дело по отсутствию события преступления и расходимся по домам, довольные и чистые перед законом.

– И эта тварь тоже?

– Да, и она. Зато ваш сын не пострадает.

Женщина молча вышла из кабинета, хлопнув дверью. Федор глазами показал Яне Михайловне, чтобы последовала за ней.

Оставшись вдвоем, они с Мариной Петровной переглянулись, и Мурзаева достала из ящика стола маленькую плоскую фляжку.

– Я не буду, за рулем, – быстро сказал Федор.

– Две морские капли.

– Извините, Марина Петровна, после аварии зарекся. Но морально поддержу.

– И на том спасибо, – кивнула Мурзаева. – Как супруга?

Федор пожал плечами:

– Как… Утром блюет, вечером плачет.

– То есть нормально? – Покрутив фляжку в руках, Марина Петровна убрала ее обратно в стол.

– Хорошо, что напомнили. Она просила у вас еще банку баклажанов, а взамен обещала открыть секрет заварных булочек.

– Тех самых?

– Наверное, да.

– Соврет.

– Ну что вы, как можно.

– А то я не знаю Татьяну Ивановну. По-хорошему, сначала ты должен мне дать рецепт, я его опробую дома, и только если буду уверена, что он верный, выдам тебе продукт.

Федор ухмыльнулся:

– Согласен.

– Ладно, довезешь до дома, я тебе сразу две банки дам, все равно их никто не жрет. И огурчиков отгружу, для беременных классика жанра.

– Спасибо.

– Тебе спасибо, что взял на себя, – улыбнулась Мурзаева. И добавила: – Ну ты и жук, конечно, Федя.

– Не перехвалите.

– Если бы на твоем месте была людоедка Эллочка, она бы сказала: «Я ее сделала, как ребенка».

– Погодите, пусть Яна Михайловна официально бумаги оформит. Тетка взбалмошная, может переклинить в последний момент.

– И то верно.

Мурзаевой позвонили, видимо, кто-то важный, потому что она прикрыла трубку ладонью и отвернулась, поэтому Федор деликатно вышел из кабинета.

Прогулялся по этажу, удивляясь, почему это место, где он проработал первые годы после возвращения в Ленинград, не будит в нем никаких ностальгических воспоминаний. Ведь хорошее время было. Точнее, могло бы быть, если бы не тяжкий груз на совести.

Федор выглянул на пожарную лестницу, спустился вниз по изъеденным временем ступеням. Перила тут были старинные, краска давно слетела с них, и причудливый узор во многих местах покрылся ржавчиной. Впрочем, это уже было и при нем. Он спустился ниже, на площадку между этажами. Там на широком низком подоконнике сидел Юрий Иванович и курил, стряхивая пепел в бурую от старости консервную банку с залихватски скрученной крышечкой. Заметив, что глаза у Юрия Ивановича на мокром месте, Федор опустил взгляд и стрельнул сигаретку. Оперативник протянул ему красную пачку «Примы», Федор взял. Сигарета была противная и мягкая, без фильтра, поэтому крошки табака сразу попали на язык и во рту стало горько.

– А где ваша подопечная? – спросил он, сделав вид, что затянулся.

– А, браслетами к батарее пристегнул. Пять минут посидит, не сахарная.

Федор улыбнулся.

– В случае чего, все на меня валите, – продолжал Юрий Иванович, – а то взялась пугать: пожалеете, пожалеете! Ну я-то уже пожалел обо всем, о чем стоит пожалеть в этой жизни, так что, Федор Константинович, пусть я буду крайним.

– Спасибо, Юрий Иванович, за любезное предложение, но, надеюсь, обойдется.

– И эта дура мамаша, господи! Да если бы мне такой подарок судьбы, так я бы только сына целовал да молился и ни о каком возмездии не думал! Ай! – Юрий Иванович махнул рукой.

Федор старался не смотреть на него. Он знал, что у оперативника был сын, парень вроде бы законопослушный, но из тех детей, которых называют неуправляемыми или шебутными. Учился плохо, бредил морской романтикой, так что даже сбегал из дому, чтобы стать юнгой на боевом корабле или, если не повезет, на торговом судне. Несколько раз беглеца удавалось поймать на старте, но однажды парнишка исчез, и найти его не смогла вся милиция города, хотя из уважения к Юрию Ивановичу усилия прилагала отнюдь не формальные. Прошло несколько месяцев, каждую секунду из которых родители ждали возвращения сына. Юрий Иванович ездил в ближние портовые города, писал письма в милицию северных и дальневосточных портов, но все безрезультатно. При этом от службы никто Юрия Ивановича не освобождал и даже не подумал перевести его с дела о пропавших детях, которое вел тогда Костенко. Так и получилось, что при осмотре участка Горькова Юрий Иванович обнаружил у него в погребе тело собственного сына.

– Кстати, Яна Михайловна вас не сдала, – сказал Федор, – не стала жаловаться, что это вы ее сгоношили, молодец.

– А я-то ей нагрубил маленько, – расстроился Юрий Иванович. – Она что-то про Горькова стала мне рассказывать, я не стерпел, а сейчас думаю, наверное, она и не знает ничего. Лет-то уж прошло, страшно подумать…

– Да, время летит.

– Только ни хрена не лечит. Ни хрена, Федор Константинович. Становится только хуже. Пью, срываюсь, так что, наверное, надо мне уходить, пока я никого серьезно не подставил.

– Такие сотрудники, как вы, на вес золота. – Федор затушил сигарету, так толком и не покурив. – Знаете что, я вам дам телефон одного доктора.

– По мозгам, что ли?

– Да, Юрий Иванович, по мозгам. Мне он помог, надеюсь, и вам поможет немножко… – Федор замялся, – конечно, не избавиться от скорби, на это докторов, слава богу, еще не придумали, но чуть-чуть легче уживаться с самим собой.

– Да что он скажет? – хмыкнул Юрий Иванович.

Федор пожал плечами:

– На то он и врач, что мы заранее не можем этого знать. Одно могу обещать – вы точно не пожалеете. Мировой мужик, и все будет абсолютно конфиденциально и неофициально.

– Да я уж конченый. Ничем он мне не поможет.

Достав из кармана пиджака ручку, Федор поискал, на чем бы записать. Взгляд остановился на пачке «Примы», он взял ее, прямо под белыми буквами вывел телефон Вити Зейды и протянул Юрию Ивановичу:

– Вот, держите. Заставить вас я не могу, но как блюститель закона должен приложить все усилия, чтобы не потерять специалиста такого высочайшего класса. Просто позвоните ему, а там как пойдет, хорошо?

Юрий Иванович молча убрал пачку в карман.

– А теперь, наверное, – спохватился Федор, – пойдемте отстегнем профессоршу.

⁂

Вернувшись домой, Евгений попал в эпицентр жаркой дискуссии о прокалывании ушей. Вопрос этот поднимался уже не впервые. Варя мечтала о сережках, а мама утверждала, что это вульгарно, несовременно и даже опасно. А сегодня мама расстроилась особенно сильно, потому что Варя захотела не только проколоть ушки, но еще и обрезать косу ради модной стрижки «каскад».

– Деточка, помни, что золото не нуждается в позолоте! Сейчас ты выглядишь восхитительно, красотка на все времена, и умоляю тебя, не стоит уподобляться этим вульгарным девкам! Это ведь только начни, сначала серьги, потом дурацкий начес, а дальше что? Личико начнешь размалевывать? Подобным образом себя украшают только дикари! Ты хочешь быть как дикарка?

– А вы, дядя Женя, что думаете?

Евгений пожал плечами и попытался отшутиться:

– А я что? Одичаешь, так куплю тебе пальму, даже две. Будешь тут у нас с одной на другую перепрыгивать.

– Женя, ты хотя бы отведи ее к себе на работу, пусть там специалисты сделают.

Евгений вздохнул и не стал говорить маме, что слишком изнуряет специалистов марксистско-ленинской философией, чтобы они захотели оказать ему услугу по прокалыванию ушей.

Он собрался готовить ужин, но в кухне ждал приятный сюрприз: Авдотья Васильевна прислала внушительный тазик голубцов, так что хватит и на вечер, и завтра на обед. Он поставил сковородку на огонь, но тут в кухню прокралась Варя с предложением сделки: она разогревает голубцы, а он решает задачку «со звездочкой», последнюю из каникулярного задания.

Евгений хотел отчитать девочку за хитрость, но, взглянув на условие, понял, что сам не в силах найти ответ, задумался, а Варя сразу оттеснила его от плиты.

«Да нет, не может быть, чтобы я не понял задачку для шестого класса», – сказал себе Евгений, интенсивно почесал в затылке, но это не помогло. То ли он был дурак, то ли авторы учебника что-то напутали.

Евгений увлекся поиском решения, масло сильно шипело на сковородке, а Варя напевала, переворачивая голубцы, так что они чуть не пропустили телефонный звонок.

В полной уверенности, что это Авдотья Васильевна беспокоится за внучку, Евгений отправил Варю отвечать, но не успел привернуть огонь, как она вернулась из коридора и известием, что его спрашивает какой-то дяденька.

Евгений отправился к телефону в крайнем недоумении. Им с мамой никто не звонил с тех пор, как они переехали сюда. Так что он успел подзабыть, как оно бывает.

Оказался начальник отдела кадров, старый друг родителей.

– Ты что творишь, щенок?

– Добрый вечер, Владимир Яковлевич, – сказал Евгений, примерно представляя, за что ему сейчас прилетит.

– Ты помнишь, что я был единственным, кто от вас не отвернулся?

– Конечно, и мы вам безмерно благодарны.

– Я ведь поручился за тебя, устроил, хотя просились у меня люди с университетским образованием, не чета тебе. Думаешь, легко мне это было? Или ты считаешь, что я сделал это ради того, чтобы ты посылал уважаемых людей на три буквы? Может, тебе кажется, что я люблю стыдиться и краснеть за чужие грехи?

– Нет, не кажется.

– Тогда какого хрена? – закричал Владимир Яковлевич так громко, что Евгений отстранил трубку от уха. – Какого хрена ты не выполняешь распоряжений завуча?

– Это не мой завуч, а кафедры туберкулеза.

– Не важно! Тебе сказали поставить, значит, поставь! Зинаида сорок лет на кафедре отработала, уж, наверное, не для того, чтобы ее опрокидывали всякие недопески вроде тебя!

Евгений вздохнул и заглянул в открытую дверь кухни. Варя уже разогрела голубцы и теперь раскладывала их по тарелкам. От голубцов пахло жареным мясом и чесноком, и у голодного Евгения засосало под ложечкой. Он сглотнул слюну.

– Не зарывайся, Женя, мой тебе совет! Не в твоем положении это делать. Завтра прямо с утра позвони Зинаиде, а хотя нет, она к тебе приходила, так и ты к ней зайди, лучше всего с цветочками, она такое любит, – Владимир Яковлевич сбавил тон, – в общем, извинись перед ней и поставь зачет или что ты там должен был поставить.

– Хорошо, я зайду и объясню, почему не принял…

– Ты дебил, что ли? Будто в армии не служил, ей-богу. Когда не выполняешь приказ, кому-то бывает интересно почему?

– Нет.

– Вот именно.

– Но приказы имеют право отдавать не все подряд, а вышестоящее начальство.

– Поспорь еще со мной. Ты вообще помнишь, кто ты такой и как попал на эту работу? Так вот, если вдруг у тебя возникли какие-то иллюзии, сообщаю, что ты никто и звать тебя никак и на должности сидишь только до тех пор, пока никого не огорчаешь. Ясно тебе? Завтра чтобы все исправил!

– А иначе что?

– А иначе все узнают, кто ты такой есть! Я за идиота неблагодарного впрягаться не собираюсь.

Евгений вздохнул. Наверное, глупо упорствовать, и Владимир Яковлевич в чем-то прав, и предмет его не профильный, но он совершенно не выносил, когда его припирали к стенке.

– Ну и пусть узнают, – буркнул он, – лучше так, чем всю жизнь бояться.

– Хорошо подумал? Смотри… Или ты думаешь, что я не стану?

– Владимир Яковлевич, давайте я поступлю как считаю нужным, и вы делайте как знаете. Всего хорошего.

От разговора аппетит пропал, Евгений вяло поковырял голубцы, чтобы не обижать Варю, вернулся к задаче, но так и не смог ее решить. Сидел над учебником, но мысли никак не складывались, только рука автоматически выводила на листе бумаги человечков и птиц. В свое время только помощь Владимира Яковлевича избавила Евгения от участи чернорабочего, и он должен быть за это благодарен, это правда. Но с другой стороны, на рабочем месте у него есть определенные обязательства, которые необходимо исполнять, в частности ему следует справедливо и объективно оценивать знания обучающихся. И уж простите, пожалуйста, но долг перед Родиной выше, чем долг перед Владимиром Яковлевичем.

Обстоятельства жизни заставили его отказаться от многого, почти от всего, и повернуть совершенно не туда, куда собирался, это да. Но чувство собственного достоинства он оставит при себе.

⁂

Коллеги поздравляли Яну с раскрытием, даже Мурзаева, как следует наоравшая на нее в субботу, в понедельник была необычайно добра. По секрету сказала, что Яна произвела хорошее впечатление на самого Макарова, и просила не огорчаться, что начальство не позволило возбудить дело о похищении ребенка, потому что закон законом, а лишний раз тыкать палкой в муравейник тоже не надо.

Яна, кстати сказать, не сильно-то и огорчилась. Ей казалось, что единственное справедливое и законное наказание в этой ситуации – надрать уши предприимчивому Коленьке, что, наверное, и было сделано. Или будет, когда ошалевшие от счастья родители немного придут в себя.

Хоть основная роль в обнаружении Коли принадлежала Юрию Ивановичу, Яна была собой довольна и целый рабочий день верила в себя, пока ее не вызвал Крутецкий и не отчитал за небрежно подшитое дело, которое «в руки взять противно».

– Вот уж не думал, что молодая девушка будет позволять себе подобное неряшество, – вздохнул он.

– А по существу дела претензии есть? – спросила Яна, холодея от собственной смелости.

Крутецкий расхохотался:

– Ой, господи! Один раз показались на глаза Макарову и думаете все, в дамках? Можно хамить непосредственному руководителю, если прокурор города вам разок улыбнулся? Ну так Федор Константинович и не таким, как вы, улыбался, а потом голову откусывал, поэтому играйте, да не заигрывайтесь, ради вашего же блага говорю. Дело она раскрыла, скажите пожалуйста! Десять дней возилась, когда там за два часа можно было установить местонахождение ребенка. Нечем вам пока гордиться, уважаемая Яна Михайловна, не доросли вы еще до того уровня, когда допустимо огрызаться в ответ на справедливые замечания.

Вернувшись к себе, Яна поняла, что хорошее настроение испарилось, как пузырьки из шампанского, она снова чувствовала себя никчемной дурой и была способна думать только об одном – насколько аккуратно она подшила то злополучное дело. Да, не идеально, потому что там была куча бумажек разного размера и формата, но она старалась, компоновала, подгоняла… Рука, может быть, еще не набита, и получился не образец канцелярской сноровки, но не неряшество точно. Зато по смыслу там документик к документику!

Надо работать, но какой смысл, если все равно выйдет плохо? Ведь прав Крутецкий, можно было сразу догадаться, где прячется Коля, достаточно было подробно и жестко потолковать с родителями, разведя их по разным помещениям, а она, дура, пожалела, постеснялась лезть к ним с бестактными расспросами и в результате обрекла их на лишнюю неделю страданий. Нормальный следователь сразу бы заметил, что муж старше жены, стало быть, брак у него как минимум второй, а дальше дело техники. Или дожал жену, и та призналась бы, что накануне исчезновения сына крепко с ним поссорилась. А она все прохлопала. Нашла ребенка, да уж, заслуга, особенно в свете того, что через два дня каникулы кончатся – он сам бы и вернулся…

Глаза защипало, и только Яна решила спокойно поплакать, как в дверь деликатно постучались и на пороге возник Юрий Иванович, выглядящий как-то необычно. Лишь приглядевшись, Яна поняла, что он совершенно трезв.

– Слышь, малая, поговорить надо, – произнес он кротко.

Яна указала ему на стул.

– Кексончик хочешь?

Поставив на колени старомодный портфель из кожзаменителя с круглым латунным замком, таким же, как был у Яны на школьном ранце, Юрий Иванович порылся в его глубинах и вытащил два помятых творожных кексика в целлофановом пакете.

Яна вдруг так захотела есть, что не отказалась.

Юрий Иванович извинился и рассказал, почему тогда накричал на нее, а Яна сидела как дура и не знала, что сказать. Почему только никто из коллег не предупредил ее, когда она начала с ним работать? И Максим Степанович, когда она наябедничала, просто обязан был объяснить, почему Юрий Иванович так остро отреагировал на упоминание Горькова!

– Простите, я не знала, – только и смогла она выдавить из себя.

– Господи, да я не в претензии, – отмахнулся Юрий Иванович, – моя проблема, не твоя. Я по другому поводу. Я так понял, ты изучала дело Горькова?

Яна покачала головой:

– Просто Костенко нам рассказывал о нем, когда проводил занятие.

– Да? И все равно я хочу с тобой посоветоваться… – Юрий Иванович улыбнулся, и лицо его от этого сморщилось очень уютно, как у деда, – решил было промолчать, но познакомился тут с одним докторилой, так он говорит, что держать в себе надо, только если ты партизан на допросе.

Доев кексик, оказавшийся невероятно вкусным, Яна украдкой отряхнула руки от сахарной пудры, приосанилась и сказала:

– Слушаю вас.

– Помнишь, мы когда искали этого мелкого паршивца, ты предположила, что в городе завелся маньяк?

– Нет, Юрий Иванович, это вы хотели под таким соусом сбагрить дело в городскую.

– Ладно, ладно. Кто старое помянет…

Пока Коля прятался от родителей, Юрий Иванович ознакомился с преступлениями против несовершеннолетних по городу, нет ли где сходства с Колиным случаем. Сделать это ему было нетрудно, потому что за тридцать лет работы он стал живой легендой и ни один здравомыслящий сотрудник правоохранительных органов не отказал бы ему в информации.

И вот в субботу Коля нашелся, а в воскресенье к Юрию Ивановичу домой заглянул приятель из Приморского района и рассказал, что около года назад он занимался поисками мальчика из очень приличной семьи и, к сожалению, безрезультатно.

Юрий Иванович постеснялся сказать, что информация уже ни к чему, потому что товарищ специально для этого ехал через весь город, и не просто так, а с бутылкой. Сели выпить-закусить, и хозяин почти не слушал, что говорит ему гость, пока одна деталь не привлекла его внимания. По словам бабушки, мальчик вернулся из школы, поел, сделал уроки, а потом отправился бегать к линии электропередачи, называемой высоковольткой. Место было темное, не слишком оживленное, но и не страшное. С одной стороны располагались жилые кварталы, с другой – гаражи, так что люди постоянно сновали туда-обратно, утром и вечером выгуливали своих собак, да и бегунов тоже хватало. Никто не думал, что с ребенком может случиться что-то плохое в половине восьмого вечера. Самой ценной свидетельницей оказалась одноклассница, которая гуляла по высоковольтке со своей собачкой и, несмотря на темноту, узнала мальчика по белой шапочке «адидас» и ярко-красной болоньевой куртке. Она проводила одноклассника взглядом, думая, что скоро он добежит до перекрестка и повернет обратно, но мальчик так и не появился. Она не видела в темноте, куда он свернул, но по пути на высоковольтку заметила смешной автомобиль, маленький и круглый, как в старых фильмах, а когда шла обратно, машины уже не было. По картинкам девочка опознала «Фольксваген-жук», но не заметила номера и в сумерках не смогла точно определить цвет. Серенький или зелененький, а может, и белый.

Автомобиль, конечно, редкий, но, к сожалению, далеко не уникальный, а главное, долговечный. Такие машинки бегают по сорок лет, и ничего с ними не делается. Если бы цвет точно знать или хоть одну цифру номера, а так поседеть успеешь, пока отработаешь всех и вычислишь владельца, чье преступление на девяносто девять процентов заключается только в том, что его занесло в район линии электропередачи в неподходящее время. Не поднимать же на ноги всю милицию города для установления личности человека, заглянувшего к любовнице или к первой учительнице.

К тому же девочка подумала получше и призналась, что смешную машинку могла видеть не в день исчезновения одноклассника, а накануне или еще раньше. Скорее всего в день, но это не точно.

Следствие бросило силы на разработку других версий, и про «Фольксваген» благополучно забыли.

Приятель тоже не придавал значения этой детали, так, пожалел, что раз ничего другого нет, придется искать злополучную машинку чисто для имитации бурной деятельности, а Юрий Иванович кое-что припомнил.

После обнаружения тела сына Юрий Иванович долго был как в тумане. От разработки Горькова его отстранили, да он и вообще плохо воспринимал окружающую действительность. Потом начал пить, стало полегче, но полноценно включиться в работу он смог, только когда Павел Николаевич уже умер в следственном изоляторе. Юрий Иванович просил коллег, чтобы те подробно рассказали ему о ходе следствия, он хотел быть уверен, что нигде не допущена ошибка. Как-то раз один молодой опер вспомнил, что, когда колесил по Псковской области, опрашивая местных жителей, некоторые из них сообщали, что видели незнакомый автомобиль, похожий на старый «Фольксваген-жук» зеленоватого цвета. Причем один свидетель указал, что замечал необычную машинку больше года назад и подумал, уж не приехали ли к ним снимать кино. Словам свидетелей можно было доверять: если в Ленинграде импортный автомобиль ретро-стиля не частое, но в принципе обыкновенное явление, то для жителей медвежьего угла Псковской области это настоящая диковинка. Кроме того, горожанин погряз в суете сует, поглощен разными заботами, в течение дня видит множество незнакомых лиц и автомобилей, а когда появляется досуг, всегда под рукой книга, телевизор или учреждение культуры. Созерцанию предаваться некогда. Зато деревенский житель отрезан от большинства этих благ цивилизации, у него электричество-то не везде и не всегда, а если присутствует в доме черно-белый телевизор, то большую часть времени показывает либо полосы, либо рябь. При таком патриархальном укладе жизни любая мелочь становится событием и запоминается надолго.

Оперативник собрался поработать в этом направлении, опросить местных жителей, вдруг кто вспомнит номер машины или хотя бы его часть или опишет приметы водителя, но Костенко порекомендовал ему сосредоточиться на чем-то более важном. Доказухи и так море, зачем еще искать какую-то старую тачку? Товарищ писатель сам все расскажет, не сегодня, так завтра. Горьков умер, так и не дав признательные показания, но это еще даже лучше. Дело прекращается в связи со смертью обвиняемого. Вина его не вызывает сомнения, так что изменится, если следствие выяснит, что он возил мальчиков не общественным транспортом, а в допотопном рыдване своей троюродной тетушки? Действительно, оперативников мало, преступников много, поэтому тратить людские ресурсы на шлифование доказательной базы по делу против покойника крайне нерационально. И «Фольксвагеном» тем скорее всего управлял мирный и законопослушный человек, грибник или художник-пейзажист.

Юрий Иванович умом понимал, что это верные рассуждения, но сердце бунтовало. Никак не получалось поверить, что виновник гибели его ребенка мертв и горит в аду. Узнав о смерти Горькова, Юрий Иванович не почувствовал ни облегчения, ни гнева, что тот ускользнул от суда и позора. Ничего.

Когда человек много лет трудится не за страх, а на совесть, то, в какой бы области он ни прилагал свои усилия, у него развивается профессиональная интуиция или чутье. Врач только взглянет на пациента, а в голове уже диагноз, учитель с ходу определит в классе заводилу, отличника и хулигана, искусствовед почувствует, подлинник перед ним или искусная копия. Так было и с Юрием Ивановичем. Как и другие матерые опера, он чувствовал, куда надо смотреть, чтобы изобличить преступника. Разумеется, профессиональный опыт состоит не только из успехов, но и из ошибок, и чем больше работаешь, тем больше понимаешь, что слепо доверять своей интуиции нельзя. Все догадки надо проверять и доказывать, но игнорировать их тоже не стоит.

Когда Юрий Иванович только начал разрабатывать клуб «Алые паруса», Павел Николаевич произвел на него хорошее впечатление. Интуиция старого оперативника молчала, когда он наблюдал, с каким уважением Горьков разбирает наивные детские тексты, не стыдит ребят, не смеется над штампами и ошибками, а каждому повторяет: «Будешь работать с душой, и все у тебя получится».

В те дни Юрий Иванович еще ждал возвращения сына, жил между надеждой и отчаянием, но к работе относился еще добросовестнее, чем обычно. Он был атеист, но почему-то казалось, что, если он найдет другого пропавшего ребенка живым, бог сжалится и вернет ему собственного сына.

Пытаясь выполнить это самим собой поставленное условие, Юрий Иванович был очень внимателен, но не заметил у Горькова ни одного жеста, который можно было бы истолковать как угрозу ребенку.

Павел Николаевич не тяготился вниманием правоохранительных органов, не возмущался в том духе, что менты поганые напридумывали себе черт знает что и теперь мешают сеять в детях разумное, доброе и вечное, но в то же время и не пытался включиться в расследование и сблизиться с оперативниками, как часто делают убийцы. И все-таки у них с Юрием Ивановичем состоялся один серьезный разговор. Оперативник так извелся, что напрямую спросил, не ходил ли его сын в «Алые паруса», Горьков сказал, что такого ребенка не припоминает, но обещал поспрашивать у ребят, а потом они молча покурили, и странное дело, от этой сдержанности Юрию Ивановичу впервые за долгое время полегчало на душе, тогда как от бабьего сочувствия и уверений, что все обязательно будет хорошо, делалось только хуже.

Юрий Иванович отчетливо запомнил, как рядом с Горьковым пришло к нему понимание, что если случится самое страшное, он с этим справится и станет жить дальше. Как сумеет, так и будет.

Долго ему не верилось, что Павел Николаевич – жестокий психопат и убийца. Другие родители не сомневались ни секунды, требовали быстрого суда и расстрельного приговора, а когда Горьков умер в СИЗО, их жажда мести осталась не удовлетворена. За время следствия семьи, сплоченные общей бедой, быстро подружились, собирались вместе, видимо, жаловались друг другу, что Горьков ускользнул от возмездия на тот свет, где его невозможно достать, и в результате братья двух погибших мальчиков объединились, напали на младшего сына Горькова и забили его до смерти. Дело провели тихонечко, не афишируя, дали юным мстителям смешные сроки, да и те условно. Многие сотрудники не то чтобы оправдывали, но извиняли ребят, а вдову Горькова почти никто не жалел, ибо «поделом». Не могла она не замечать, с каким чудовищем живет, если не знала наверняка, то хотя бы догадывалась. Почему не приняла меры? Покрывала муженька-убийцу – так пусть теперь узнает, что такое потерять ребенка.

А Юрий Иванович жалел несчастную женщину, как умел, молился за ее принявшего мученическую смерть сына и думал, что из ребят, которым сошел с рук самосуд, не вырастет ничего хорошего.

Казалось, та часть души, которая отвечает за жажду справедливости, отмерла, и ему было стыдно перед покойным сыном, что не испытывает ненависти к его убийце.

Он без конца перебирал в уме доказательства вины Горькова, убеждал себя, но тут же вспоминал, что его Лешка никогда не посещал клуб «Алые паруса», он ведь не любил читать и особенно писать, а хотел настоящих приключений. Может быть, скрывал от родителей? Но нет, следствие тщательно проверило – Леша в литературном клубе никогда не был, и каким образом попал в руки Горькова, так и осталось загадкой.

Костенко предположил, что писатель заманил подростка обещаниями взять его юнгой на корабль, но Юрий Иванович знал своего сына. При всей живости характера Леша не был ни глуп, ни наивен и не верил обещаниям незнакомых мужиков.

Юрий Иванович терзался сомнениями, пока не столкнулся с поликлинике ГУВД с Вадимом, своим товарищем по секции самбо. Вадим спросил, почему его давно не видно на занятиях, и когда Юрий Иванович рассказал почему, в свою очередь, признался, что женат на родной сестре жены Горькова, то есть они с Павлом Николаевичем были свояки, и через это он едва не вылетел со службы – спасло только то, что они с супругой порвали все отношения с Горьковыми очень давно, пятнадцать лет назад, и с тех пор ничего общего не имели.

Стоило только Юрию Ивановичу заикнуться о своих сомнениях, Вадим успокоил его. Да, Горьков производил впечатление доброго человека, но в действительности это был холодный и мрачный тип, и своим расколом семья обязана именно ему. «Гале еще повезло, что она от него вырвалась ко мне, – заключил Вадим, – иначе сидела бы вместе с мамашей и сестрой, глаза поднять боялась и рот только по команде открывала».

У Юрия Ивановича будто пелена с глаз спала. Ведь это правда, что самые жестокие психопаты умеют притворяться отзывчивыми и добрыми людьми, душевная холодность позволяет им точно анализировать поведение ближнего и выстраивать линию поведения так, чтобы человек якобы по собственной воле делал то, что угодно им.

Сколько таких случаев, когда жена вдруг убивает своего любящего мужа, прекрасного человека, и сначала все в шоке, а потом выясняется, что он систематически ее доводил.

Мошенники выглядят честными и обаятельными людьми, диктаторы становятся кровавыми упырями только после свержения или смерти, а пока у власти, они великие радетели о благе народном.

Юрий Иванович понял, что интуиция его подвела. Все это время он сочувствовал убийце своего сына, и это оказалось так тяжело, что он, едва выбравшись из алкогольного штопора ради жены и старшей дочки, снова запил. Не прошло и года, как он превратился в алкаша, которого держат на службе только благодаря былым заслугам и ничего хорошего от него не ждут.

– А вот теперь услышал про этот чертов драндулет, да и думаю, а вдруг чуйка тогда не ошиблась? – заключил старый оперативник. – Вдруг Лешкин убийца до сих пор гуляет на свободе и продолжает свои мерзости?

Пока рассказывал, он так накурил, что Яна открыла форточку. С улицы потянуло морозом и немножко свежим хлебом – располагающийся в соседнем квартале хлебозавод выпекал вечернюю порцию. Сглотнув слюну, Яна поставила воду для чая – хоть так уважить Юрия Ивановича, потому что слов утешения она не находила.

Глупость, конечно, этот «Фольксваген», мало ли таких машинок, передающихся в семье из поколения в поколение. У нее самой папа ездит на допотопном «Москвиче», и хоть выглядит его железный друг слегка архаично, зато гоняет – будь здоров, ни разу не подвел. А у соседей по даче новая «Волга», так то сломается, то заглохнет, то увязнет где-нибудь и обязательно выберет для этого самый ответственный момент, когда надо кого-нибудь отвезти к поезду или успеть на вручение диплома. Нет, зря сомневается Юрий Иванович… Да, он оперативник от бога, во всяком случае, был таковым до несчастья с сыном, но ведь и Костенко один из лучших следователей страны!

Другой разговор, если бы то дело вела такая же начинающая дурочка, как она сама, но Костенко есть Костенко.

С улицы умиротворяюще пахло хлебом, и Яна не спешила закрывать форточку. За узкой полоской садика шумел проспект, простучал по рельсам трамвай, поблескивая в свете фонарей нарядным красным боком, а следом за ним к остановке подъехал желтый угловатый «Икарус». Длинный, с гармошкой посередине, почему-то напомнил Яне травоядного динозавра. Господи, как она любила смотреть картинки в маминой научной книге, и как здорово было бояться страшных птеродактилей и тираннозавров, будучи почти уверенной, что они вымерли.

Дети долго думают, что настоящая опасность видна издалека и зло можно сразу отличить от добра. Невозможно поверить, что самое страшное – это твой улыбчивый сосед или заботливый наставник. Яна вздохнула. Или любезный начальник, которому ты неосторожно доверишься.

Вот и мальчик, который бегал вдоль линии электропередачи, тоже не увидел перед собой зла. Какой-нибудь симпатичный мужчина остановил его и попросил помочь сменить пробитое колесо, а мальчик что ж… Решил, что уже взрослый и запрет разговаривать с незнакомыми дядями больше на него не распространяется. Наоборот, теперь он обязан помогать людям в беде!

Та девочка, вдруг с острой грустью подумала Яна, наверное, была влюблена в мальчика, поэтому ходила на высоковольтку гулять с собакой именно тогда, когда он там бегает. Сердце замирало: а вдруг удастся привлечь к себе его внимание? Но нельзя было показать мальчику свой интерес, чтобы он, не дай бог, не решил, будто она его преследует, поэтому девочка отвернулась в самый неподходящий момент.

Нет, Костенко не мог ошибиться, но и мальчик тот не вернулся домой.

– Чем же я могу помочь? – спросила Яна, наливая Юрию Ивановичу чай, черный, как деготь. – Иванченко-то нашелся, у меня теперь нет никаких законных оснований влезать в чужие дела.

– Сходи с одним моим товарищем к Костенко, типа вы научные работники. Он, кстати, так и есть, пишет диссертацию о выродках вроде Горькова.

– Ему-то понятно, а я зачем? – удивилась Яна.

– На всякий случай. Поговори с дедом, посмотри восхищенными глазами, как ты умеешь, авось он растает да и выболтает какие-нибудь интересные подробности. Не надо с порога выкатывать, мол, товарищ Костенко, а не ошиблись ли вы? Наоборот, восторгайся изо всех сил.

– А вы сами не хотите?

Юрий Иванович энергично замотал головой.

– Почему?

– Есть нюансы.

– Слушайте, но я не знаю…

– Да тебе сплошная польза, – горячо воскликнул Юрий Иванович, – сама от уникального специалиста ума наберешься, Витьке поможешь материал для диссертации собрать, тоже зачтется тебе доброе дело, ну и мне совесть успокоишь. А всего-то и надо часик глазками похлопать.

– Я просто боюсь, что он со мной не захочет разговаривать…

– Эх, милая, думаешь, так всю жизнь с алкашами и провозишься? Нет, разные люди будут попадаться, в том числе и такие глыбы, как Костенко, и чем раньше ты научишься с ними общаться, тем лучше.

⁂

Вернувшись домой, Федор нашел квартиру пустой и поежился, таким непривычным было это ощущение. Обычно Татьяна возвращалась с работы раньше его, и к его приходу дом наполнялся теплом работающей плиты, звуками телевизора и вообще необъяснимым чувством человеческого уюта.

Сегодня дом встретил его прохладой и тишиной, лишь мерно и глухо капала вода из плохо закрытого крана в ванной.

Федор решил, что у жены заседание кафедры, про которое он, как всегда, забыл, но в сердце противным холодным слизнем заворочалась тревога. Чтобы отвлечься, он сел чистить картошку на ужин, напряженно думая, поставить ее вариться прямо сейчас или лучше подождать Татьяниного возвращения.

Логичнее сейчас, но, с другой стороны, подумал суеверный Федор, вдруг она тогда не вернется? От этой дикой мысли он чуть не выронил нож и внезапно понял, что он волнуется полчаса и уже сам не свой, а Таня жила так двадцать лет. Он никогда не предупреждал ее, что задерживается, иногда являлся за полночь, но бывало, что только звонил в это время с сообщением, что обстоятельства требуют его присутствия до утра. А иногда и не сам звонил или посылал водителя с сообщением. Но когда бы он ни вернулся, жена встречала его спокойной улыбкой и вкусным ужином и ни разу в жизни не устроила истерики на тему «работа тебе важнее семьи». И Федор принимал это как должное и знать не знал, что Татьяна, наверное, каждый день психовала, как он сейчас.

Дочистив, Федор внимательно осмотрел каждую картофелину, чтобы на ней не осталось ни пятнышка, поставил кастрюлю на плиту, но газ включать не стал.

Тут раздался телефонный звонок. Полный нехороших предчувствий, он снял трубку. К счастью, оказался всего лишь Витя Зейда. Этот психиатр и специалист по маньякам хотел что-то рассказать, но Федор соврал, что очень занят.

Завтра наберет с работы, а вообще-то если у Витьки что-то важное, пусть сам звонит, не развалится. Сейчас телефон должен быть свободен.

Только он решил пойти к метро и там ждать жену, как послышался звук открываемого замка. Татьяна вернулась.

– Ну где ты ходишь! – воскликнул Федор.

– Федя, а ты не заметил, что после аварии стал как истеричка? – хмуро спросила жена, скидывая ему на руки пальто.

– Так времени-то уж порядочно прошло.

– Вот именно. А ты все обабиваешься. Обабливаешься. Или как там правильно сказать… Уже вон из фартука моего не вылезаешь.

– Пойду картошку варить, раз такое дело.

Федор зажег газ под кастрюлей, поставил воду для сосисок и вынул из холодильника баночку горчицы.

Хотел еще нарезать длинный темный тепличный огурец с маленьким желтым цветочком на хвостике, но в кухню заглянула жена и попросила его выйти в гостиную. «А то тут едой пахнет, боюсь, опять замутит».

– Ну все, – сказала Таня, дождавшись, пока он сядет в кресло, – теперь я официально беременная.

– А до этого было как?

– До этого мы с врачом думали, что это опухоль, имитирующая беременность. Все-таки лет мне уже…

Федор встал и крепко обнял ее. Жена высвободилась:

– Сядь на место. Сантименты потом, сейчас надо решить, что делать.

– Так а что тут сделаешь?

– Сам знаешь что.

Федор вздохнул:

– Тань, ты извини, что не понял, что ты сомневаешься, но я уже свыкся с мыслью, что у нас будет ребенок.

– Подумай еще, и прямо сейчас, потому что сроки подходят. Оказывается, уже почти три месяца.

– Ого! А ты ничего не замечала?

– Думала, климакс начинается.

– Значит, Климом назовем.

– А если девочка?

– Клементиной.

– Тебе все шуточки. Федя, ты понимаешь, что мы старые? Посчитай, сколько нам будет лет, когда он пойдет в школу? А в институт? Кто-то из нас до этого момента точно не доживет, а может быть, и оба. Кто о нем будет заботиться, если мы умрем? Ленка? Извини, но я и так уже достаточно испортила ей жизнь, чтобы вешать на шею такую обузу!

– Я постараюсь сделать так, чтобы вы ни в чем не нуждались после моей смерти, – быстро сказал Федор, но жена его уже не слушала.

– Только я с Ленкой чуть-чуть сблизилась, только она мне немножко стала доверять, как на тебе! Если я рожу, она опять меня возненавидит!

Федор оторопел:

– С какой стати?

– Увидит, как я нянчу малыша, и скажет, вот с ним ты можешь быть нежной и ласковой, а со мной почему не могла?