— Но если я останусь в живых, не может ли выжить и ребенок?

Хейлин медленно покачала головой.

— На моей памяти такого не случалось. А чаще всего муж в конце концов выкапывал две могилы.

— Скажи нам, что нужно делать, — перебил Талиесин.

— Лежать в постели, пока не начнутся родовые схватки. — Старуха помолчала и добавила: — Вот и все.

— Неужели нет никакого средства? — спросила Харита, а про себя подумала, что четыре месяца лежать — это очень долго.

— Покой — и есть единственное средство, — резко отвечала Хейлин. — Покой — и то не наверняка. Кровотечение прекратилось, и это хорошо, но я уверена, оно снова начнется, если ты хотя бы высунешь нос из комнаты.

— Хорошо, буду лежать. И все равно я буду надеяться, что ребенок родится живым.

— Сейчас нас должна заботить твоя жизнь. — Повитуха слегка наклонила голову и повернулась, чтобы идти. — Я пришлю тебе еды, а ты изволь съесть. Это самый верный способ поправить силы.

Когда она вышла, Харита сказала:

— Я сделаю, как она велит, но я все равно буду надеяться.

— А я буду сидеть с тобой неотлучно. Будем молиться, петь, разговаривать, и время пролетит незаметно.

— Я выдержу четыре месяца заточения, — твердо сказала Харита. — Я и не такое выдерживала ради куда меньшего.

И так Харита стала пленницей в комнате над залом, а по вилле и по окрестностям пополз слух — красавица-де понесла и заперта в светлице у Пендарана. Еще говорили, что она умрет, разрешившись мертвым уродцем, — такова кара отвергнувшим старых богов и принявшим Бога христиан.

Талиесин знал, о чем шепчутся в Маридуне и по соседним холмам, но Харите не рассказывал. Он твердо держал свое обещание и сидел бы в кресле у ее постели целыми днями, если бы она не выгнала его вон.

— Я не могу видеть, как ты дни напролет на меня смотришь! — сказала она. — И так тошно, а тут еще чувствуешь, что из-за меня двое сидят взаперти. Иди покатайся с Эйддоном! Съезди на охоту! Иди куда хочешь, чтоб глаза мои тебя не видели!

Талиесин безропотно покорился и встал, чтобы идти.

— И еще, — сказала она. — Ты не пел в зале с тех пор, как я слегла. Чтобы сегодня же вечером пел — так нам обоим будет куда лучше.

— А ты что будешь делать, душа моя?

— Думать, — отвечала Харита. — И еще хотела кое-что записать на случай, если я… на будущее.

— Ладно, — сказал Талиесин. — Я попрошу Хенваса поискать, есть ли здесь на чем писать, чтобы ты сразу и начала.

Через несколько дней управитель вбежал в комнату Хариты с толстым свитком пергамента под мышкой и бутылочкой чернил в руке.

— Госпожа, — проговорил он, кланяясь, — прости, что ворвался без спросу. Я только что с рынка! Смотри, что я принес!

Харита взяла пергамент и развернула в руках.

— Ой, Хенвас, какой тонкий. Где ты его добыл?

— Я посылал в Город Легионов в надежде, что пергамент есть у тамошнего трибуна. Так и оказалось, а поскольку он у нашего господина в долгу, то охотно уступил мне свиток.

— Но это так дорого! Я не могу принять, Хенвас. — Она протянула свиток обратно.

— Он твой, госпожа. — Управитель поставил бутылочку чернил на стол у кровати.

— Что скажет твой господин?

— Владыка Пендаран, — фыркнул Хенвас, — доверяет мне во всем, что касается его дома. Более того, сейчас он наверняка корит себя, что заранее не предусмотрел такой простой надобности.

Харита рассмеялась.

— Спасибо, Хенвас. Уверена, владыке Пендарану не за что будет себя корить, покуда ты приглядываешь за его нуждами.

— Всегда рад служить тебе, госпожа.

Когда через некоторое время пришел Талиесин, она показала ему пергамент и рассказала о своем намерении.

— Такое повествование достойно прозвучать вслух, — сказал он. — Будешь мне рассказывать по ходу?

— Нет, — отвечала она, — у меня нет бардовского дарования. Однако расскажи про свою жизнь, чтобы мне записать и ее.

Талиесина смутила мысль о возможности записать то, что прежде передавалось изустно, однако Харита настояла, и он начал рассказывать про свою жизнь, включая то, что слышал от Эльфина и Ронвен. На следующий же день она принялась записывать услышанное пером, которое сделал ей Талиесин. Нанося слова на выделанную телячью кожу, она чувствовала облегчение от томительной скуки.

Так возник заведенный порядок, сохранявшийся все долгие месяцы заточения: с утра она завтракала и писала все утро, Хейлин приносила обед, они с Талиесином ели и разговаривали — иногда про ее жизнь, иногда про его видение Летнего царства; он настолько подробно описывал свои мысли, что она воспринимала их почти как свои. Посте обеда Харита отдыхала. Иногда ее кровать выносили во двор, рядом сажали кречета. Ужинала она снова в комнате, а когда зажигали свечи и лучины, то открывали двери, чтобы до нее долетало пение Талиесина. Закончив петь, бард поднимался к ней, и они завершали день так же, как начали, — в объятиях друг друга.

Шли дни, и повествование на пергаменте удлинялось. Пришла осень, убрали плоды, наступили зимние морозы. Порою Харита просыпалась среди ночи, бралась за перо и писала, чтобы прогнать ни на миг не отступавший страх. Талиесин вставал с первыми проблесками зари и видел ее, закутанную в белый овечий мех, склоненную над свитком, с пальцами, перемазанными чернилами, строчащую без остановки.

— Тебе надо спать, — говорил он.

Она печально улыбалась и говорила:

— Сон не успокаивает меня, любимый.

Она писала короткими тусклыми днями, но чаще — при свечах, окруженная жаровнями с углями. Она писала длинными зимними ночами, она бралась за перо, даже когда Талиесин пел в зале под ней. Она писала, а его песня доносилась, как музыка Иного Мира, и время, хоть и медленно, но текло.

Однажды, ближе к началу весны, Харита ощутила первую схватку. Талиесин, сидевший в кресле рядом с кроватью, заметил, как гримаса боли прошла по ее лицу.

— Что с тобою, душа моя?

Она уперлась головой в деревянный кроватный столбик, обхватила руками круглый живот.

— Думаю, пора звать Хейлин.

Повитуха только взглянула на Хариту и, положив ей ладонь на живот, сказала:

— Молись своему Богу, девочка, пришло время рожать.

Харита ухватила Талиесина за руку.

— Мне страшно.

Он встал рядом на колени и погладил ее волосы.

— Ш-ш-ш. Помнишь свое видение? Кто была женщина с ребенком, если не ты?

— А теперь чтобы духу твоего здесь не было, — вмешалась Хейлин. — Иди, и чем дальше, тем лучше. А по дороге разыщи Руну, если хочешь, чтоб от тебя твоей женушке был хоть какой-то прок.

Талиесин не двинулся с места, но Харита сказала:

— Делай, как она говорит, только будь близко, чтоб услышать, когда ребенок в первый раз закричит.

— Иди и приведи Руну, — сказала Хейлин, подталкивая его к двери.

Мучительные схватки вошли в постоянный ритм, мышцы напрягались и расслаблялись только для того, чтобы напрячься снова. Так продолжалось все утро. Талиесин стоял у дверей, пока Руна не позвала Эйддона и тот не увел барда.

— Это надолго, — сказал ему Эйддон. — Поедем, поохотимся. Нам обоим полезно проветриться.

Талиесин неуверенно обернулся на закрытую дверь.

— Поехали, — настаивал Эйддон. — Мы вернемся прежде, чем что-нибудь произойдет.

Талиесин нехотя согласился. Закутавшись в меха, они выехали из виллы. Охота не задалась: Талиесин думал о другом, ехал не глядя и раньше времени вспугивал дичь. Эйддон призывал его быть внимательнее, но сам не тревожился о добыче — его делом было занимать Талиесина. Хотя ездили они долго, Эйддон постарался, чтоб вилла ни разу не попалась им на глаза.

Наконец Талиесин натянул поводья и сказал:

— По-моему, пора возвращаться.

Эйддон положил ему руку на плечо.

— Ты, мой друг, никуда и не уезжал.

— Я был таким неприятным спутником?

— Не то чтобы очень, но и гончие бывают поразговорчивее.

Талиесин вновь обратил взор к холмам.

— Мы еще поохотимся вместе, Мелвис Ваур. Однако сегодня рождается мой ребенок, и я должен быть рядом, хотя Хейлин почти ни на что не надеется.

— Это просто потому, что она многое в жизни повидала, — сказал Эйддон. — Но раз ты хочешь, вернемся сейчас.

Они прискакали на виллу, и Талиесин направился прямиком к своей комнате. У дверей тихо разговаривали Пендаран и Хенвас. Талиесин подошел и схватил короля за руки.

— Еще ничего, — отвечал Пендаран на незаданный вопрос в глазах барда. — Так уж оно бывает.

— Я велел приготовить все нужное, — произнес Хенвас. — Остается только ждать.

Наступил вечер, в очаги подбросили дров, в комнату внесли подсвечники. Когда открывали дверь, Талиесин успел разглядеть Хариту: она лежала на кровати, Хейлин держала ее за руки. Он хотел войти, но в этот миг ее лицо исказилось мукой. Харита закричала, замотала головой по подушке. Руна вышла из комнаты с охапкой окровавленных простынь, и дверь быстро закрыли.

— Выпей вина, — предложил Пендаран, — успокоишься.

Талиесин взял кубок, но к губам подносить не стал. Харита снова закричала, Талиесин скривился.

— Здесь я ничем помочь не могу, — сказал он, ставя кубок. — Мне нужно пойти в тихое место и помолиться.

— Храм пустует уже не один месяц, — заметил Хенвас. — Может быть, твой Бог не обидится, если ты обратишься к Нему оттуда.

Выйдя из зала, он обошел виллу и оказался на пригорке у капища. Квадратное здание черным силуэтом вырисовывалось на фоне гаснущего небосклона, темной короной венчая холм. Небо было бледно-зеленым, в воздухе пахло морозцем. Пасмурный день сменился ясной, холодной ночью, над головой одиноко кричал кроншнеп.

Храм был пуст, под ногами шуршали прошлогодние листья. Талиесин подошел к алтарю и, недолго думая, опрокинул его на пол. Он глухо ударился о стену, в воздух поднялась пыль — слой безответных молитв успел скопиться на алтаре, как листья на полу.

Талиесин сел на один из алтарных камней, уперся локтями в колени, положил подбородок на сцепленные руки. Он ощущал застарелое присутствие чужих богов — ломкие шепотки, подобные беспокойным вздохам сухой листвы на полу.

— Бог Отец, — произнес он вслух, — Ты больше всех богов, которым здесь поклонялись, освяти это место Своим присутствием и услышь мою молитву. Молюсь за ту, которую Ты мне дал, чтобы она благополучно разрешилась младенцем теперь, когда пришел час ее испытания. Дай ей силу и мужество, Отче, как даешь всем, кто взывает к Тебе в нужде.

Он оставался в храме и смотрел, как ночь расстилает над землей свой черный покров. Россыпь первых звезд уже сияла ледяными точками, когда он вышел наконец из храма и на миг задержался на пороге. Белое облачко пара из его рта слабо светилось в сиянии встающей луны.

Вдалеке, на гребнях холмов, ярко горели костры, опоясывая Маридун мерцающим огненным ожерельем. Талиесин посмотрел на них сквозь хрустальный воздух и вспомнил, какой сегодня день: Имболк, начало весны.

На этих далеких холмах совершают ритуал древнее тех каменных колец, в которых разжигают костры. Царица-Зима, властительница смерти, изгоняется с земли силой Дагды и возвращается на свой преисподний трон, дабы земля опять могла принять семя новой жизни.

Он вспомнил, как сам стоял на морозной вершине холма и смотрел на огни, что светят нынче в промозглой тьме. Было время, и не так давно, когда он сам зажег бы этот костер.

— Не искушай меня, — прошептал он, — теперь я служитель Живого Бога.

Он еще мгновение смотрел на костры, потом торопливо пошел назад к вилле.



В тот миг, когда мир висел между тьмой и светом, когда все силы земные пришли в равновесие, в этот краткий миг и родилось дитя.

Харита громко вскрикнула и натужилась, чувствуя на животе уверенные руки повивальной бабки. Жилы вздулись у нее на лбу и на шее, простыни взмокли от пота, между зубами был зажат кусок толстой кожи.

— Сильнее! — командовала Хейлин. — Вижу его! Тужься, девонька! Тужься!

Харита снова натужилась — и ребенок появился на свет.

Хейлин с мрачным видом завернула синее тельце в тряпку и отвернулась. Сквозь марево усталости и боли Харита различила ее движение и закричала:

— Ребенок! Где мой ребенок?

— Ш-ш-ш, — сказала Хейлин. — Отдыхай. Все кончено.

— Ребенок!

— Ребенок мертв, госпожа, — прошептала Руна. — Его рубашка так и не лопнула, и он задохнулся.

— Нет! — закричала Харита, и ее голос эхом прокатился по спящим коридорам виллы. — Талиесин!

Талиесин мгновенно оказался в комнате. Харита, бледная от изнеможения, билась и тянула к нему руки.

— Ребенок! Мое дитя!

— Где ребенок? — спросил он.

Руна кивнула на Хейлин, и та повернулась со свертком, немного откинув уголок тряпицы. Талиесин увидел крохотное синее существо в тонкой оболочке, и сердце его упало, как раненый зверь. Он выхватил у Хейлин сверток и, прижав к груди, рухнул на колени. Он положил ребенка перед собой на пол, схватил оболочку руками и разорвал ее. Тельце лежало без движения, синевато-серое в полутьме комнаты. Харита в ужасе смотрела на крохотное мертвое создание, беззвучно и горестно кривя рот. Не может ребенок, толкавшийся в ее животе, быть таким тихим и неподвижным.

Талиесин распростер над младенцем руки и закрыл глаза. Из горла его вырвался звук, одна дрожащая нота. Слышавшие подумали, что он заводит плач по ребенку, но звук стал громче, заполнил комнату, завибрировал, резонируя, набирая силу. Отворилась дверь, вошли Пендаран, Хенвас и Эйддон; остальные домочадцы сгрудились в дверях.

Единственная нота вздымалась и опадала. Талиесин, не видя никого вокруг, запел. Касаясь кончиками пальцев лба и груди, он пел над мертворожденным младенцем, впевая в него свою жизнь.

Видевшие это заметили странную вещь — как будто бы тень прошла над склоненным Талиесином, но не обычная тень, а тень, порожденная присутствием света. Сияющая тень нависла над бардом и ребенком на полу и пала на младенца стремительно, как кинжал, пройдя через распростертые руки певца.

Ребенок шевельнулся, вздохнул и закричал.

В то же мгновение мертвенная синюшная чернота стала спадать. Вскоре кожа младенца стала теплой и розовой, крошечные кулачки сжались и затряслись в воздухе, из раскрытого рта непрерывным потоком понеслись громкие жалобы. Хейлин нагнулась, подхватила младенца на руки и завернула в новое одеяльце.

Талиесин сел на корточки и медленно поднял голову, как будто только сейчас очнулся от долгого глубокого сна. Хейлин, перевязав и отрезав пуповину, повернулась и ласково опустила младенца рядом с Харитой, которая тут же обняла его и прижала к груди.

Эйддон первым вышел из оцепенения. Он подбежал к Талиесину, поднял его, подвел к кровати. Здесь бард снова осел на пол и, слабо улыбаясь, погладил младенческую головку. Харита поймала другую его ладонь и прижала к губам.

— Пригожий мальчик, — сказала Хейлин. — Краше всех, кого видали мои глаза.

— Твой сын, — прошептала Харита.

В следующие несколько часов комната стала самым многолюдным местом в замке: все хотели видеть чудесное дитя. Как ни сердилась Хейлин, любопытные один за другим просачивались в дверь, пялились на младенца и наперебой пересказывали друг другу историю его рождения.

Харита — слабая, истерзанная, плохо соображающая — жаловалась на шум. Хейлин взялась за дело: выгнала всех вон, поставила Хенваса сторожить вход и пообещала высечь всякого, кто хотя бы шепнет слово поблизости от комнаты. Талиесин сидел на кресле возле кровати, уронив голову на грудь. Харита, прижав ребенка к себе, дремала, нежно гладя пушистую головку.



Она проспала почти весь следующий день, просыпаясь только, чтобы покормить младенца и сонно поговорить с Талиесином, когда тот зашел их навестить.

— Как мы назовем нашего сына? — спросил он, усаживаясь в кресло.

Взглянув на ребенка, спящего у нее на руках, она увидела темные волосы, тонко прорисованные резкие черты и вспомнила дерзкую птицу, которая так яростно билась за свою свободу.

— Мерлин, — сонно прошептала она, — соколик мой.

Талиесин уже выбрал другое имя, но сейчас, взглянув на ребенка, улыбнулся и сказал:

— Пусть будет Мерлин.

В дверь постучали, и вошел Хенвас.

— Там люди пришли, хозяин, — сказал он. — Вас спрашивают.

— Что за люди?

— Друиды, похоже. Я их не знаю. Вы пойдете или прогнать их вон?

— Я выйду.

Во дворе виллы стояли четверо в длинных одеяниях и капюшонах. Все они, опираясь на длинные посохи, ждали под промозглым дождем, сеявшим с низкого свинцового неба. Когда Талиесин подошел, они молча повернулись к нему, перешептываясь между собой.

— Ученые братья, — обратился к ним Талиесин, — я тот, кого вы спрашивали. Чем могу служить?

Друиды не шелохнулись. Потом один из них шагнул вперед и сбросил с лица капюшон.

— Давно ты не был дома, брат, — сказал он.

— Блез! — воскликнул Талиесин, сгребая старого друга в охапку. — Как я рад тебя видеть. Ой, а это что? Рябиновый посох?

Друид улыбнулся:

— Не век же ходить в филидах.

Талиесин взглянул на его спутников.

— А как вы здесь оказались?

— Пришли поговорить с тобой.

— Как вы меня разыскали?

— Просто шли по реке слухов до этой двери. Где бы ты ни побывал, Талиесин, тебя вспоминают так, будто видели самого Пуйла, князя Аннона, и супругу его Рианнон. Так что, когда окрестные жители сообщили, что у Пендарана на вилле живет бог, мы сказали себе: «Это может быть только Талиесин». — Он снова улыбнулся и развел руками. — К тому же Хафган сказал, где тебя искать.

Талиесин снова обнял его и тут же вздрогнул от холода.

— Не стойте на холоде. В доме тепло и сытно. Заходите и расскажите мне, что вас сюда привело.

Взяв Блеза под руку, Талиесин ввел его в зал. Принесли стулья, поставили перед огнем. Друиды сняли мокрые плащи и принялись растирать замерзшие ладони.

— Мы должны почтить хозяина дома, — сказал Блез, прихлебывая подогретое вино.

— Спой для него сегодня, — отвечал Талиесин. — Убедишься в его радушии.

Блез заулыбался, глядя на Талиесина поверх кубка.

— Неудивительно, что люди считают тебя богом. Жизнью клянусь, ты с виду и впрямь Ллеу Длинная рука. До сих пор я не понимал, как сильно по тебе соскучился.

— Мне кажется, что мы и не разлучались. И все же мне хотелось бы знать, что было с тобой после ухода из Каердиви.

— Рассказывать особо нечего. Несколько лет я служил в Корс Баддоне, потом в Корс Глануме в Галлии. Побывал в Риме и в Греции, на Остров Могущественного вернулся только прошлым летом, когда Феодосий пришел с войсками, чтоб подавить мятежников.

Талиесин печально кивнул.

— Каердиви перед ними не устоял. Мы были бессильны. — Тут лицо его просветлело. — Ты видел новые земли на юге?

— Прекрасные земли, хотя Эльфин говорит, что неизвестно, как его люди сладят с землей, которая родит зерна больше, чем камней.

— Как отец?

— Хорошо и шлет тебе привет — и мать твоя тоже.

Все замолкли, вспоминая время и место, которые не вернуть. Наконец Талиесин встряхнулся и сказал:

— Вы пришли не за тем, чтобы передать мне родственный привет.

— Да, хотя мне достаточно было бы и такой причины, — отвечал Блез. — У нас другая цель. Хафган в последние месяцы был неспокоен. Он уверен, что родился или скоро родится Поборник Света, как он его называет. — Блез пожал плечами. — Мы не видели никаких знамений, но надо еще доказать, что Хафган ошибся. И вот, он послал нас к тебе…

— Чтобы я прошел по тропинкам Иного Мира и узнал, среди нас ли этот Поборник?

— Нет, просто узнать, не видел ли ты чего-нибудь, что подтверждало бы его веру. — Блез с надеждой взглянул на барда. — Ведь в Ином Мире его присутствие было бы заметно?

— Конечно, — признал Талиесин, потом твердо добавил: — Но теперь я служу Спасителю Богу, который также зовется Богом истины и любви…

— Хафган говорил, хотя и не упоминал, что тебе возбраняется путешествовать в Иной Мир.

— Не возбраняется, но из уважения к Живому Богу я следую только путями смертных.

— Ясно. — Блез повернулся и стал смотреть в огонь. — Прошлой ночью я видел знамение, очень, возможно, важное: круг света вокруг луны и в круге — одна звезда. Она появилась и засияла сразу после восхода луны, потом стала меркнуть. Когда от нее осталось едва заметное свечение, кольцо света погасло и исчезло — как будто оно отдаю свой свет умершей звезде. Она же сама зажглась и стала гореть ясно. — Он взглянул на Талиесина. — Ты видел?

— Я верю, что все было так, как ты говоришь, — сказал Талиесин, — хотя сам ничего не видел, потому что ждал рождения своего сына.

— Сына?

— Да, сына. Что тут удивительного? Моя жена вчера разрешилась от бремени.

Остальные друиды подались вперед и принялись взволнованно переговариваться. Один из них простер руку и указал пальцем на Талиесина.

— Это дитя, без сомнения, Великий Эмрис, Бессмертный, он станет царем этой страны и будет править весь следующий век.

— О чем ты? — тихо спросил Талиесин.

— Все, как говорил нам Хафган, — сказал один из друидов. — Поборник родился.

— Мой сын? — Талиесин встал и заходил перед огнем.

Блез отвечал голосом пророка:

— Свет есть жизнь. Серебристое кольцо — вечная жизнь, венец и наследие Поборника. Звезда в кольце — жизнь того, кто родился носить венец.

— Но ты сказал, кольцо погасло и пропало.

— Так и было.

— Значит, чья-то жизнь угасла, чтобы Поборник жил.

— Да, похоже на то, — отвечал Блез.

Остальные согласно загудели.

— Значит, придется вам поискать в другом месте, — сказал Талиесин. — Моя жена с ребенком живы и здоровы. Никто не умер здесь вчера ночью.

Блез развел руками.

— Я знаю лишь то, что видел на небесах.

Талиесин перестал ходить и остановился рядом с сидящим другом.

— Значит, должно быть другое толкование.

— Ты меня удивляешь, Талиесин. Почему мои слова так тебя взволновали?

Бард не стал отвечать на вопрос.

— Роды были трудные, мы почти не спали.

Блез пристально взглянул на Талиесина.

— Что ж, возможно, нам и впрямь следует искать в другом месте.

— Оставайтесь здесь и отдохните с дороги. Тебе есть что рассказать о странах, которые лежат за морем, и я хочу слышать все.

— И услышишь, друг мой, хотя бы мне пришлось говорить ночь напролет. Но прежде я должен видеть ребенка, если это можно устроить.

— Позже, — отмахнулся Талиесин. — Будет еще время.

Друиды удивились, но ничего не сказали. Оставшись наедине с Блезом, они спросили:

— Что с Талиесином? Почему он прячет младенца? Неужто нам не дадут даже увидеть его?

— У Талиесина должны быть свои причины. Мы не будем настаивать; нужно только ждать, наблюдать и верить, что все прояснится во благовремении.

Пендаран несказанно обрадовался, что под его кровом собрались сразу столько бардов, и распорядился устроить пир в честь новорожденного дитяти — на пять дней и ночей, чтобы каждый бард пел в свой черед. Блез учтиво согласился и испросил себе честь петь в последнюю ночь.

В первый день пира зал наполнила знать из ближайших селений — Пендарана по прозванию Алый Меч страшились и уважали, многие были его должниками и боялись его задеть. Так что собравшаяся толпа если не ликовала, то, во всяком случае, усердно демонстрировала веселье; большая часть ждала, что по ходу празднования выяснится главная, серьезная его причина.

Общество было поражено переменой в своем повелителе. Пендаран выглядел довольным, даже веселым, расхаживал между гостями, одаривал их, похлопывал по спинам, смеялся, шутил, подливал им меда из собственного рога.

— Что с нашим королем? — спрашивали они друг у друга. — Вторая молодость началась?

— Это западня, — шептали другие. — Он собирается увеличить подати.

— Нет, его околдовали, — говорили третьи. — Разве вы не слыхали о друиде, которого он взял в дом? Тут без ворожбы не обошлось.

Начался пир. Знатные мужи сидели со своим повелителем за высоким столом, ели и пили, но все время ждали подвоха. Пендаран терпел-терпел их натужное веселье и косые взгляды, потом как отодвинул стул да как грянул об стол рукояткой ножа:

— Да на пиру ли вы? Лица вытянутые — неужто мои хлеб-соль вам не по вкусу?

Они быстро заверили, что очень даже по вкусу.

— Так в чем дело?

Встал один из вождей, крепкий старец по имени Друз, подстриженный на римский манер.

— Если б нашелся здесь человек искренний, он бы сказал тебе, Алый Меч, о чем шепчутся в зале.

— Так скажи, я тебя слушаю.

— По правде сказать, мы все дивимся случившейся в тебе перемене и не можем уразуметь ее причин. Околдовали тебя? Или ты хочешь нас всех зарезать, пока мы будем пить за твое здоровье?

Пендаран Гледдиврудд в ярости уставился на старика, и все сидящие возле него подобрались. Король вонзил кинжал в доску, и тот остался торчать, дрожа. Друз выхватил из-за пояса нож, но перекошенное лицо Пендарана внезапно повеселело, а плечи затряслись от смеха.

— Да, так и есть! Я околдован! Да еще каким замечательным колдовством, сами увидите!

Друз выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Так ты смеешься над нами?!

— Я смеюсь, потому что я рад, старый ты ворчун! Я рад, что впервые за много лет в этом доме родился младенец, и хочу отпраздновать это вместе с друзьями. — Он протянул руки к собравшимся. — Коли вы мне не друзья, уходите, я позову тех, кто еще умеет веселиться.

— Ты признаешься, что околдован? — спросил сосед Друза.

— Признаю, признаю! А что тут дурного? Все вы будете околдованы.

Ропот в зале усилился. Пендаран повернулся и указал на Талиесина с Блезом, стоявших у очага.

— Вот, — сказал он, — кто меня околдовал. Поди сюда, Талиесин.

Бард подошел, и Пендаран положил руку ему на плечо.

— Тот, кого вы видите перед собой, не таков, как остальные люди: голос его — само колдовство, и все слушающие подпадают под власть его чар. Но скажу вам со всей искренностью, друзья мои, жизнь моя стала куда приятней и веселее.

Друз устремил взор на барда и сказал:

— Тот, кто сумел произвести в нашем короле подобную перемену, — первейший из колдунов. Однако спрошу прямо, добра или худа желаешь ты нашему повелителю?

Остальные гости громко поддержали его.

Талиесин возвысил голос, так что он проник в самые дальние уголки зала.

— Неужели вы так глухи к доброте и холодны к радости, что разучились их узнавать? Неужели слепы ваши глаза, а уши закрыты для окружающего веселья? Неужто, пригубив вино, вы говорите: «Кубок мой полон праха» или, отпив: «Сладкое стало горьким, а горькое — сладким»?

Или вы забыли рождение своих сыновей и не помните, как ваши сердца бились от счастья? Неужели вы не собирали друзей и родичей возле очага, чтоб насладиться пением? Неужто вы все погрязли в такой тоске, что вам противен самый звук смеха? Или вы так ожесточили свои сердца, что дружеское касание для вас — касание ветра о камень?

Зал молчал, все глаза были устремлены на барда, чье лицо светилось потусторонним огнем. Слова его горели в их ушах. Все, высокородные и не очень, равно съежились от стыда.

Харита, которая вместе с Руной вышла к пирующим, стойла у лестницы с маленьким Мерлином на руках. Талиесин заметил их и протянул руку. Когда Харита подошла, он возгласил:

— Гляньте! Вот мой сын, который прославится больше всех ныне живущих! — И с этими словами, шагнув к Харите, взял у нее ребенка.

Талиесин поднял младенца высоко над головой и продолжал:

— Зрите, вожди Диведа, вот ваш царь! Други, грядет Темное время, но я держу перед вами свет. Смотрите хорошенько и запомните, дабы, когда придет тьма и вы в страхе забьетесь в свои берлоги, вы могли бы сказать народу: «Да, это темное и страшное время, но однажды я видел свет».

Все в изумлении смотрели на Талиесина. Никогда ни от кого не слышали они подобной речи. Харита тоже изумленно глядела на мужа, видя в его глазах страшный яростный свет, готовый спалить все, чего коснется. Она потянулась забрать ребенка, и Талиесин вернул маленького Мерлина матери. Потом они с Харитой вышли из зала.

Блез видел все и понял, что Хафган говорил правду. Воздев руки, он шагнул вперед и сказал:

— Внемлите и запоминайте, вожди Диведа! Вам возвестили царя. Однажды он придет за своим венцом. Не отрекайтесь от него, чтобы не было вам беды!

Поднялся взволнованный гул, словно разворошили пчелиный улей. Блез повернулся к остальным друидам и спросил:

— Кого вы видели, братья?

Один отвечал:

— Будущего короля Диведа.

Однако Блез, склонив голову, промолвил:

— Да, и более того. Вы видели, как величайший из нас склонился перед Властелином Света. Отныне делай так всяк, дерзающий на царство. Уже сейчас выстраиваются ряды, ибо близка битва. Счастлив живущий в наше смутное время.

Друиды подивились его словам, и один спросил:

— Как же может быть счастлив живущий во тьме, брат?

— Чему дивитесь? — спросил Блез. — Только тот, кто живет во тьме, способен познать и оценить свет.

Глава семнадцатая

Когда закончился пир в честь рождения Мерлина, знатные гости отбыли, увозя весть о рождении царственного младенца в дальние холмы и долы Диведа. Блез и друиды задержались еще на день, готовясь к путешествию на юг, где ждал известий Хафган.

В день их отъезда Харита подошла к Блезу и сказала:

— Не затруднит ли тебя передать весточку моему отцу, царю Аваллаху в Инис Гугрин?

— Я охотно сделаю и это, и много большее, — отвечал Блез. — Что ему передать?

— Передай, что я родила ему наследника. Что я… что мы хотим вернуться домой и будем ждать, чтобы он прислал нам знак своего расположения.

— Госпожа, я все это ему скажу, — пообещал Блез.

Тут подошел Талиесин, и все вместе вышли во двор, где ждали остальные друиды.

— Прощай, Блез, брат мой, — сказал Талиесин, тепло его обнимая. — Кланяйся от меня родителям. Скажи, что внук их здоров и скоро будет дома.

Харита задумалась над мужниными словами. Что он такого знает?

— Ты снова увидишь своего отца, — сказал Талиесин Харите, когда друиды ушли. — И познаешь радость — вложить свое дитя в руки того, кто ребенком держал тебя на руках.

Минули недели, на земле утвердилась весна. Прошли теплые дожди, и вновь зазеленели холмы. Почки набухли и выпустили побеги, ручьи вздулись и вышли из берегов. Харита кормила младенца и оправлялась после долгих месяцев, проведенных взаперти. Они с Талиесином разговаривали по многу часов, но, как ни хотелось ей узнать смысл происшедшего в зале во время пира, что-то ее останавливало: что-то в произнесенных им словах, в том, как он поднял их ребенка — словно жертву, предназначенную для заклания…

Серыми ветреными дождливыми днями и ясными солнечными, когда свет был как бледное густое масло, Харита ждала ответа от отца и тревожилась, что весточки все нет. Однако Талиесин, казалось, нимало не тяготился ожиданием: он по-прежнему пел у Пендарана и в городе, так что его слышали и многие простолюдины. В округе шептались, что владыка Алый Меч принимает у себя короля и королеву фей, за что те обещали богатство всем жителям Маридуна и окрестностей.

Близилось лето, Харита нет-нет да и поглядывала на дорогу к вилле — не скачет ли гонец от отца. Однажды, когда она гуляла с Мерлином во дворе, подошел Хенвас.

— Госпожа, — сказал старый слуга, — к вам человек.

Она быстро обернулась.

— От отца?

Хенвас пожал плечами.

— Он не сказал.

Она поспешила в зал, где увидела человека, с головы до ног закутанного в плащ. Он стоял сразу за дверью, спиной к ней.

— Мне сказали, что ты меня ищешь, — сказала она. — Вот я.

Он обернулся, и сердце ее упало — она ожидала увидеть знакомого, но это был кто-то чужой.

— Это ты зовешься Харитой? — спросил он.

— Я.

— Тогда это тебе. — Он сунул руку под плащ и вынул из кожаной сумы черное птичье перо.

Уставившись на перо, Харита спросила:

— И все? Ничего больше?

— Мне ничего больше не дали, — отвечал незнакомец, протягивая необычное послание.

— Царь Аваллах сам его тебе дал? — сказала Харита, принимая перо.