Михаила происходящее веселило. А Ниночка страдала, хваталась за голову:
– Миш, как мы тут жить-то будем, если совсем их не понимаем?
– Брось! Язык учится за полгода.
– Мы будем говорить по-итальянски, но не начнем их понимать! – убежденно возражала Кнопка. – Тут все такое чужое…
– Ну, тогда давай возвращаться в Россию, – усмехнулся он. – Поедем к Агафье Лыковой, в ее таежный тупик. Там дом и построим.
– Миш, а у меня другая идея есть, – робко произнесла Нина. – Ты только сразу смеяться не начинай, ладно?
– В Африку зовешь?
– Нет. В Болгарию. Помнишь, я тебе рассказывала, как еще в детстве моря испугалась? Это там было.
Обняла его, взглянула просительно:
– Давай туда съездим, а?
– Ну, Нинок, ты меня разочаровала, – вздохнул Михаил. – Я тебя по изысканным краям вожу, а ты, оказывается, про Болгарию мечтаешь. Фу! Как примитивно!
– Зато здесь море глянцевое, ненастоящее, как на картинке. А там бурное. И язык понятный. «Яйца на очи» – яичница. «Плод-зеленчук» – овощи-фрукты. И если у тебя на колготке дырка, никто не кривится.
– Я понял. Тянет тебя на колхоз, – печально подвел он итог.
Михаил был в Болгарии в конце девяностых. Застал грустную картину. Унылые коробки санаториев, разбитые дороги и мрачные взгляды крепких парней в спортивных костюмах. В братской стране тогда тоже было время братков. Только называли их «бо́рцами» – когда-то все они занимались греко-римской борьбой, очень популярной при социализме.
Но если Кнопка хочет, ему не жалко. И билеты в Болгарию он купил в тот же вечер.
…Весь первый день там Нина Васильевна не вылезала из моря. Даже трястись над своей беременностью временно перестала. Резвилась, визжала, кувыркалась, словно щенок. Построила песочный замок.
Михаил наблюдал за ней из тени кафе. Пил невкусное местное пиво, перелистывал журнал по недвижимости. Ничего интересного – на продажу предлагали сплошь жилье в комплексах. А в них, естественно, будет куча соседей, визжащие дети на горке и переполненные общие бассейны.
Когда Кнопка выбралась наконец из воды, он спросил:
– Ну что, моя королева? Что делаем дальше?
И она (хотя командовать совсем не умела) решительно произнесла:
– Едем в Царево. Ну, где мы тогда с мамой были…
– А что там хорошего?
– Тоже море, – улыбнулась она. – Порт. Ставрида очень вкусная.
Михаил включил навигатор: от Бургаса, куда они прилетели и где остановились в гостинице, всего пятьдесят километров. Ухмыльнулся:
– Какой-то каприз у тебя очень простенький.
– А у меня еще один будет, – пообещала Кнопка.
И назавтра, когда Михаил уже начал притормаживать перед съездом на Царево, попросила:
– Не сворачивай.
Он послушно прибавил газу, и машина немедленно ухнула в яму – дорога как-то сразу превратилась из плохонькой в совсем паршивую.
– Кнопка! – строго молвил он. – Куда ты хочешь меня завезти?!
– Как куда? – просияла она. – В город счастья, конечно!
Слева между тем виднелась унылая, заброшенная фабрика, справа – реденький лесок с выжженной травой.
– Минуточку, – Михаил напряг память, – по-моему, за Царево, почти сразу, граница с Турцией. И никаких больше городов.
– А я тебе говорю, езжай, – упорствовала девушка. – Он очень маленький, его, может, и на карте нет. Называется Агатополис, в переводе с греческого – Город счастья.
…И поселение действительно нашлось – через двенадцать километров тряской дороги.
– Самое рыбацкое место во всей Болгарии, – просвещала Кнопка. – Лодка у каждого жителя есть, в самом центре – огромная пристань, и маяк старинный, очень красивый. Но мы все это потом посмотрим, ты пока дальше езжай.
И погнала его, теперь по грунтовке. Пыль столбом, убогий арендный «Фиат» жалобно завывает, навстречу цыган на лошади выехал – едва разминулись. Кнопка явно устала, глаза ввалились, но его еще и утешает:
– Сейчас, Мишенька, потерпи чуть-чуть. Где-то здесь должно быть… Вот, вот! Стой.
И он еще мотор не успел заглушить – выскочила из машины. Михаил поспешил за ней. А Кнопка уже со знанием дела – будто к себе домой приехала – шагала по тропинке сквозь реденький лесок, бормотала:
– Вот странно… Сколько лет прошло, а я все помню. И дорожку эту, и сосну кривую… – Обернулась к Михаилу, объяснила: – Мы здесь клад искали! Агатополис ведь город старинный, его пираты сто раз захватывали и сокровища могли зарыть запросто. У нас и карта была, с крестиком, все как положено. Мама только к концу каникул призналась, что сама ее нарисовала.
– А клад нашли? – хмыкнул Михаил.
– Конечно, – уверенно отозвалась Кнопка.
Сделала несколько шагов и остановилась:
– А вот место, где я хотела бы жить. Смотри.
Миша подошел, встал рядом. Осмотрелся.
Да, необычно.
Только что казалось: колючему лесу нет конца. И вдруг вместо деревьев – ровная, голая площадка. Заканчивалась обрывом. Дальше – море. Огромное и пенное вдали – и спокойное внизу, в маленькой бухточке. Трава выжжена. Соленый воздух. Тишина. Ни души.
– Чем тебе не полная глушь? – обернулась к нему Кнопка.
Михаил молчал. Ярко светило солнце, тарахтели цикады. Над обрывом тревожились, летали чайки.
– Что ты молчишь? Тебе не нравится? – встревоженно спросила она. И торопливо заговорила: – Не бойся, я совсем не настаиваю. Не хочешь тут покупать – не надо. Я просто тебе показать хотела, как здесь красиво. И докучать никто уж точно не будет.
А он пробормотал:
– Водопровода, конечно, нет. Про канализацию или газ я вообще молчу. Протянуть электричество встанет в целое состояние. И землю в собственность в Болгарии не оформишь, придется фирму открывать с директором местным. Это деньги, время. Плюс и кинуть могут.
– Я понимаю. Это совсем невыгодная покупка, – грустно вздохнула она.
Михаилу и правда больше были по душе прилизанные итальянские городки. Чистенькие песочные бухты.
Ровненькие участки со всеми коммуникациями и нормальными документами.
– Зато здесь раньше парковались пираты, – продолжала неумело нахваливать Кнопка. – И морские змеи водятся, я сама видела!
«Хоть Болгария страна и дешевая, в дикие деньги дом встанет. Любые нормальные стройматериалы придется из-за границы везти. Да и рабочих, наверно, тоже. До конца жизни буду компьютерные игрушки клепать, – продолжал прикидывать Томский. – Оно мне надо?»
Но вдруг представил: ряды кирпичных поддонов, цементная пыль. Кнопка в рабочем комбинезоне – суетится, пытается что-то втолковать строителям. Их дочь – хулиганка в измятом платье – увлеченно швыряет с обрыва камни. А он, будто Будда, восседает надо всем этим хаосом с лэптопом на коленях.
Картинка ему понравилась. Стоит попробовать!
* * *
Севка, когда узнал, что Нина Васильевна благополучно родила, радовался едва ли не больше, чем сам Томский:
– Ф-фу, прямо камень с души. Нет хуже, когда фрики детей заводят.
И прямо в день счастливого события улетел в Америку – специально оттягивал переговоры до момента, как Кнопка разрешится от бремени.
А Томский купил букет роз и помчался в роддом.
Однако жена пока лежала в реанимации, и его туда не пустили. И цветы не взяли – пришлось нянечке подарить. Ребенка тоже не показали: «Успеете еще, папаша, наглядеться».
Михаил особо и не расстроился.
Сева предупреждал: младенцы выглядят пугающе. Мутноглазые, сморщенные. А главное, ничего в них разумного – улыбаться не могут, даже толком не видят пока.
– Другое дело – лет через пять, когда ты сможешь повести его на футбол… Хотя какой футбол, у тебя девчонка.
– Ничего, – Томский старался говорить беспечно, – поведу ее в цирк.
– Ох, Мишаня. Да у тебя и без того дома сплошной цирк, – вздохнул Акимов.
Тут он был прав. Кнопка (всегда была с причудами) во время беременности совсем пошла вразнос. Увлеченно добивалась «внутренней гармонии с плодом». Купила домашний мини-фонтанчик, могла часами смотреть на воду. Или предавалась релаксу под странную (но якобы чрезвычайно полезную для пузожителя) мелодию. Училась какому-то особенному дыханию. Мебель переставляла – по фэн-шуй. Тоннами глотала литературу по воспитанию и раннему развитию грудных младенцев. Однако заранее закупить приданое (как советовал практичный Сева) отказалась категорически – боялась сглазить.
И сейчас – не успела родить, а уже полна новых идей: ей обязательно нужны зеленые яблоки, какой-то особенный, низкоаллергенный мед, а еще гомеопатические гранулы, чтоб молока было больше. Ну, и ребенку – кроватка, коляска, распашонки, пеленки, слинг…
– Бери домработницу, – советовал Михаилу Сева. – Или няню. А лучше – обеих сразу.
Но Михаил и без того с некой дрожью предвкушал дочь, нового, пока постороннего человека в доме. А если к ней добавятся еще и чужие тетки – будет совсем беда. Лучше поверить доктору Споку (Кнопка цитировала), что дети – создания живучие, постоянно трястись над ними вовсе не надо. И попробовать справиться своими силами.
…Нина Васильевна рожала хотя и по дорогому контракту, но в клинике солидной, старорежимной. В отделение, где лежали больные с кардиопатологией, посетителей не пускали. Передачки принимали, как в советских фильмах, – через нянечку.
– Но на выписку я договорюсь, чтоб ты в палату поднялся, – щебетала по телефону жена. – А то у меня столько вещей скопилось – сама никак не унесу. Ой, все! Солнышко мое проснулось.
Томский слышал в трубке мяукающие животные звуки и отчаянно трусил. Нет, это происходит не с ним. Просто быть не может, что он – гений, изгой – стал отцом. Обязан теперь быть для дочки примером, а для жены опорой.
Но через неделю неизбежное приперло к стенке: Кнопке с дочкой назначили выписку. Михаил (хотя понимал, что ведет себя несерьезно) даже Севе звонил: вдруг тот поможет, из Америки пораньше вернется?
Однако Акимов расхохотался:
– Нет, друг, не могу никак! Тут в твою новую игрушку сразу несколько корпораций вцепились. Занят по горло, выбираю, кто больше даст. Так что справляйся, папаша, сам.
Ничего не оставалось – поехал в роддом один. Но когда поднялся в кардиологию – палата номер тридцать один, как Кнопка и говорила, – его встретило пустое помещение. Даже белья на постели не имелось, пахло хлоркой, а нянечка с недовольным лицом намывала пол – на нем то ли кровь, то ли рвота.
Заметила Томского, сразу голову в плечи, отступает бочком, бормочет:
– Сейчас, сейчас… я доктора позову.
Михаил увидел: окно распахнуто, шестой этаж. А Кнопка что-то читала ему вечерами про амок, послеродовую депрессию – внезапную и беспощадную.
…Врач едва бросил взгляд на его побелевшее лицо – сразу заорал:
– Спокойно! Все хорошо. Она жива. Все под контролем.
И повторил раз пять, прежде чем Томский понял: Нина приболела. Совсем немножко. Острое нарушение сердечного ритма. С ее диагнозом – обычное дело.
– Сами понимаете: выписка, нервы. А ей волноваться нельзя.
– Где она? – Михаил едва удержался, чтобы не ухватить врача за грудки.
Доктор умело отступил, молвил спокойно:
– В реанимации, отдыхает под капельницей. Но долго держать не будем – койко-места на вес золота. Понаблюдаем пару денечков и отпустим. – Улыбнулся лукаво: – А дочку можете забирать.
– Не понял?
– У родильницы проблемы, но у ребенка никаких патологий нет. Так что девочку вашу уже пеленают. Вы на машине? Автокресло купили?
* * *
Вопросы быта Томский всегда игнорировал. Имелись еда, чистая рубашка – пользовался. Некому было позаботиться – не страдал ни капли. Ел, что находилось, батон хлеба например. Или два батона. Когда увлекался работой, мог, как верблюд, до двух суток на старых запасах.
И вдруг – младенец. А он один, и помочь некому.
Михаил разместил люльку-переноску на переднем пассажирском сиденье. Всю дорогу, пока стоял на светофорах, с удивлением и страхом рассматривал безмятежное спящее личико. И постоянно боялся, ждал: вот сейчас закричит, начнет извиваться. Потребует есть, пить, пустышку, маму. И что тогда делать?
Но юная Леночка милостиво позволила привезти себя домой. И лишь когда поднялись в квартиру, отчаянно разрыдалась.
Томский опасливо извлек дочку из люльки. Попробовал укачать. Малышка абсолютно осмысленно (явно врут, что младенцы почти слепые) взглянула в его лицо и заревела еще громче.
В голове у Михаила метались осколки полезной информации: смесь, бутылочку простерилизовать, растворять при температуре – какой? Уже вылетело. Или ей надо подгузник сменить? Томский принюхался. Пахло подозрительно. Но хотя бы не противно – будто кефир разлили.
И голову ей надо поддерживать как-то по-особому.
Он лихорадочно пытался вспомнить все полезное. Но в голову почему-то лезли мантры для детей. А на глаза попадались книжки для младенцев от одного дня и старше (тут Кнопка суеверничать не стала, накупила целую гору).
Леночка тем временем выпростала из-под одеяльца крошечную лапку-ручонку. Томский с удивлением увидел: на кулачки зачем-то надеты полотняные варежки. Зачем они дома? Осторожно снял. Пальцы – будто щупальца у крошечного осьминога. Или как водоросли, шевелятся бессмысленно, качаются на волне.
А глаза – инопланетные. Мудрые. Словно кроха семи дней от роду еще (или уже) знает – что там, за гранью по имени жизнь. Что будет с ней, и с ним, и со всем человечеством.
Он попытался перехватить ее взгляд. Глупо улыбнулся. Молвил:
– Ну-ка, скажи: «па-па».
Девчушка взглянула с презрением. И разразилась криками. Сейчас они совсем не были похожи на кошачье мурлыканье – скорее на рык разгневанной рыси.
Куда ее положить? Кроватки нет… Томский пристроил дочь в самом дальнем уголке дивана. Помчался на кухню. Дрожащими руками, под вопли разной степени интенсивности, взялся готовить смесь. Вскипятил воду, ошпарился. Первая порция еды вышла с комками. Вторая тоже. Когда наконец соорудил нечто приемлемое и вернулся в комнату, оказалось, что дочка – беспомощный младенец! – благополучно преодолела полтора метра до края дивана и теперь лежит на полу. Продолжает рыдать – тихонечко, безнадежно.
Ушиблась? Что-то сломала? Сотрясение мозга?
Бросился, подхватил на руки. Что надо поддерживать затылок, забыл – голова на тонюсенькой шейке опасно запрокинулась назад.
Сунул в рот бутылочку – отворачивается, плюется.
Томский не плакал с детства, но малявка довела. Из глаз брызнули слезы, упали на дочкин лоб. Лена взглянула удивленно, на секунду перестала реветь. А потом закатилась с новой силой.
* * *
Акимов наплевал на джетлаг и прямо из аэропорта отправился к Томскому.
Севу переполнял восторг. Впервые их с Мишкой многолетний симбиоз – содружество гения и здравого ума – принес оглушительный, сногсшибательный успех. Их признали не в России. И не в Китае. Им аплодировали в самой Силиконовой долине!
Причем купили глупыши-американцы не изящно выверенную бухгалтерскую программу. И не элегантный «Бой с призраком». Но удивительно тупую, на Севин взгляд, игру под названием «Прибей курицу». Акимов ее и продавать не собирался, показал просто для смеха, чтобы напряженную атмосферу переговоров разрядить. А демократы, борцы за справедливость, высоколобые «белые воротнички» уставились будто завороженные на примитивную картинку. Куры (стилизованные, смешные, в кроссовках) пытаются украсть у фермеров еду. А те безжалостно, с грудой перьев и потоками крови, птичек мочат. Вот и весь сюжет, который принес им с Томским – прописью, большими буквами, жирно, обязательно подчеркнуть! – ОДИН МИЛЛИОН АМЕРИКАНСКИХ РУБЛЕЙ.
Акимов разохотился, пытался еще проценты с продаж выторговать, но тут уж американцы восстали: too much!
Да он и сам понимал, что борзеет. Миллиона за мелочь, за безделицу – более чем достаточно. Главное, процесс пошел. Дальше будет больше, много больше!..
…Предупреждать по телефону не стал – хотел, чтоб Томский своими глазами увидел заветный чек с шестизначной суммой.
Михаил не отпирал. Куда делся? Акимов успел и в офис позвонить («Нет, Томский уже неделю не появлялся»). И Кнопке («Аппарат выключен»).
Сева начал набирать психиатра (тот периодически осматривал неуравновешенного друга, когда нужно было, подкармливал волшебными таблеточками). Но тут дверь наконец отворилась.
На пороге покачивалось, держалось за стену привидение. Что Томский был грязен и небрит – дело обычное. Но почему бледен как смерть, почему ввалились глаза и трясутся руки?! Прикладывает дрожащий палец к губам, шипит несвежим дыханием:
– Тихо, только, ради бога, молчи…
Акимов отодвинул друга от порога, ворвался в квартиру. И долго разглядывал изумительную картину. Посреди дивана из подушек и коробок сложена крепость. Внутри – бесформенный кулек-младенец. Чепчик съехал набок, лицо чумазое, худое, исцарапанное. Одеяльце пропахло мочой.
– Ты… что с ребенком сделал? – ахнул Акимов. – И где Кнопка?
Тот обиженно прошептал:
– Кнопка в реанимации. А с дочкой все в норме. Сыта. Переодета. Спит. А лицо она сама когтями дерет. Я пробовал подстричь – но там такие ноготки крошечные, не ухватишь. Только палец ей порезал.
– Ох ты, папаша… – приобнял друга Сева. – А что детей мыть надо – тебе не говорили?
– Как ее мыть? – возмутился Томский. – Детской ванночки у меня нет, а во взрослой она утонет.
Акимов только рукой махнул.
Он тоже никогда не имел дел с младенцами.
Однако косяки друга устранил умело и быстро. Смазал мазью от ожогов (другой в доме не имелось) воспаленную попу младенца. Нашел и надел на крошечные кулачки полотняные перчатки. Сменил вонючие ползунки и грязный чепчик. А Томскому велел принять снотворное и отправиться спать.
Друг с благодарностью улыбнулся:
– Спасибо тебе. Я и без снотворного сейчас вырублюсь. С ней вообще не спал ночи три. Все казалось: сейчас упадет, задохнется или еще что.
Сева проводил компьютерного гения в спальню и, когда тот мгновенно засопел, по-отцовски заботливо подоткнул плед.
Потом кое-как прибрал на кухне, приготовил ребенку молочную смесь, покормил, укачал. (Девочка посматривала подозрительно, но не орала.)
А когда все в доме утихло, взялся за телефон.
Выяснил, что Кнопку выпишут послезавтра. Впрочем, что с ней, что без нее – порядка не будет. Тем более Нина Васильевна слаба, щадящий режим, да и в послеродовую депрессию наверняка скатится.
Томский может бушевать сколько хочет, что не потерпит в доме посторонних людей. Но без няни сладкая парочка младенца банально угробит.
К счастью, искать по знакомым или обращаться в агентство нужды нет. Двоюродную сестру Галку – будто по заказу! – сократили с работы. И муж ушел.
Пока что Сева помогал Галине сам, но испытывал тихое раздражение: «С какой стати?»
И вот – чудесный способ одним махом разрешить две проблемы.
– Галюня, – строго обратился Сева к сестре, – няней пойдешь? Человек богатый. Сколько платить станет? А сколько я скажу, – столько и станет. Не волнуйся. Будешь жить как в раю.
Наши дни. Болгария
Не врут врачи: прогулки утром вдоль моря полезны. Особенно когда удается засечь ничего не подозревающую соперницу за откровенными пакостями.
Ларисе даже стало жаль мужа – наивного пожилого глупыша. Снял своей полюбовнице шикарный дом и на что, наивный, надеется? Что молодая красотка будет все лето сидеть на пляже? В руках книжечка, рядом играет дочка?
Однако не прошло и половины июня, а ребенок – неизвестно где. А сама мамзель активно кокетничает на корте. Куда, интересно, пойдут после матча? Судя по разгоряченным взглядам, которыми обменивалась парочка, наверняка в нумера.
Лариса даже пожалела, что не стала следить за игроками, а поспешила в гостиницу.
Впрочем, осознание, что соперница села в лужу (да в какую!), придало женщине небывалых вдохновения и сил. Компьютер сейчас словно часть ее существа, встроен в мозг, полностью подвластен и подконтролен.
И получается – все.
Вот тебе и «умный дом». Вот тебе и хваленая («Взлом невозможен ни при каких обстоятельствах») защита!
Ровно в полночь экран высветил: «Ворота отперты, сигнализация отключена».
Лариса прямо растерялась. Так быстро?..
Она отошла от компьютера. Встала у окна. Нервно забарабанила по стеклу. Слишком внезапно сбылось желание, и женщина, вместо того чтоб ликовать, слегка растерялась.
…А программа-взломщик продолжала работать и уже через четверть часа порадовала новой плашкой: «Камеры не работают, дом открыт».
И Лариса начала лихорадочно натягивать джинсы. Чего тут сомневаться, когда добыча сама в руки идет?!
Юна
День получился странный, нервный, счастливый. Я боялась, что ночью начну сомневаться, каяться и страдать. Но, неожиданно для себя, крепко уснула.
Разбудил меня нежный переливчатый звук.
«Птица?» – сквозь сон подумала я.
Перевернулась на другой бок и накрыла ухо подушкой.
Но приятная то ли песня, то ли мелодия продолжала звучать, и я села в постели. Часы на тумбочке (в ночное время экран у них всегда темный) сейчас мигали зелеными цифрами: «1.52».
Что за чертовщина? Очередное восстание машин?
Или – я тревожно спустила ноги с кровати – что-то с Маришкой и Дом меня предупреждает?
Накинула халат. Машинально отметила: свет в комнате – несмотря на то, что началось движение, – не включился. Лишь в коридоре горел – но еле-еле, тускло.
Я примчалась в дочкину комнату. Маришка уютно свернулась калачиком, дышала легко, улыбалась во сне.
Я тихонько вышла. Как только закрыла за собой дверь, опять раздалась давешняя переливчатая мелодия. Пока я была в своей спальне, казалось, ее издают часы. Но сейчас музыка доносилась откуда-то снизу.
Я быстро сбежала по лестнице на первый этаж и поняла: песенка играет в мониторной.
В сердце кольнул страх. Кто-то вошел на территорию? Но Манол обещал мне в подобном случае яркий свет на участке, сирены, собачий лай и немедленный вызов полиции. Однако сейчас все кругом тихо. Музычка о каких-то неполадках в электронике предупреждает?
– Ну, тут от меня, милый дом, толку мало, – пробормотала я.
Но в мониторную вошла. И сразу увидела: светятся сразу четыре экрана. Все они показывают участок. На первый взгляд все во дворе мирно. Однако внизу каждого экранчика мерцает тревожная надпись: «Ворота отперты, сигнализация отключена».
Я вцепилась в столешницу. Руки дрожали. Где обещанная тревога? Где охрана или полиция? Вызывать ее, как тут говорят, мануально? Но каким образом? Манол не объяснил, сказал, если что – система сама сработает.
Или это просто очередной электронный глюк?
Я до рези в глазах вглядывалась в экраны и не видела никого.
Но вдруг показалось: за спиной что-то скрипнуло.
Я в ужасе обернулась. Никого. Но в коридоре что-то щелкнуло… а потом зашелестели шаги.
Первым желанием было метнуться под стол, схорониться. Молить всех богов, чтобы меня не заметили. И я уже бросилась прятаться. Но тут в голове стрельнуло: «Очнись, мамаша! У тебя дочь!»
Страх лично за себя немедленно улетучился. Я пулей выскочила из мониторной – и нос к носу столкнулась с женщиной.
В коридоре немедленно – будто театральную мизансцену готовили – полыхнул яркий свет.
– Лариса… – пробормотала я.
И отступила. Инстинктивно. На ней плащ. Летом. Зачем? У нее оружие?! Кому она хочет мстить? Только мне? Или беззащитной Маришке?!
Бежать – наверх, к дочери? Или нападать первой?
Лицо у Ларисы злое. Но какое-то… слегка неуверенное. Словно еще не решила, не поставила запятую в сакраментальном: «Казнить нельзя помиловать».
И я сама не поняла, как с языка сорвалось:
– Чаю хотите?
У меня и мысли не было, что она согласится. Просто хотела ошеломить, выбить из колеи.
Цели, может, и не достигла, но, по крайней мере, Лариса не схватилась за пистолет и не кинулась на меня с кулаками – прямо сейчас.
А пока она не решила, что делать, я торопливо начала:
– Лариса, просто замечательно, что вы пришли, я давно вас искала, хотела поговорить.
Она не сводила с меня глаз, и я затараторила еще быстрее:
– Я никогда не хотела отбивать у вас мужа.
– Да неужели? – Ее первая, исполненная горькой иронии реплика.
– Но вы ведь сами видите: он на мне не женился. За столько лет! Он предан вам, предан детям. И не хочет развода. А я… я тоже поняла, что нельзя разбивать чужую семью.
– Ты родила от него дочь. Восемь лет назад. – В Ларисином голосе звучало искреннее презрение.
– Да. Я сволочь и гадина. Я была не права. Так получилось. Но, видит бог, я раскаиваюсь. И весь последний год пытаюсь уйти от Максима. И ушла бы. Но у дочери нашли астму, и мы…
– Слушай, хватит, а? – тоскливо оборвала Максова жена.
– Нет, не хватит.
Я говорила и постепенно перемещалась спиной к лестнице на второй этаж. Закрывала своим телом дорогу к Маришке.
– Я действительно теперь хочу жить своими силами, своим умом. Я… я встречаюсь с другим мужчиной! И Макс об этом знает. Я сегодня ему рассказала…
– Я – рассказала, – со значением поправила Лариса.
– И правильно сделали, спасибо вам огромное, я сама просто не решалась! Мы с Максом правда расстаемся. Я очень виновата перед вами, но клянусь: сейчас между нами все кончено. Я больше на пушечный выстрел к нему не подойду. И не возьму у него ни копеечки!
– А чего тогда здесь живешь? – рявкнула Лара.
Отлично. Уже не чистая агрессия, а почти диалог!
Принять максимально простушечный вид:
– Но глупо съезжать, когда арендная плата не возвращается. А у дочки все равно каникулы…
Лицо женщины исказил гнев. Похоже, не верит она мне ни на грош.
Убивать, наверно, не станет. Но выцарапать мне глаза ей хочется чрезвычайно, я это видела.
И вдруг спасительным колоколом грянул звонок.
– Кто это? – Лариса неприкрыто растерялась.
– Я успела вызвать охрану, – не моргнув глазом соврала я.
И пока она растерянно озиралась, нажала на клавишу домофона, радостно закричала:
– Да, все открыто! Проходите!
Ее глаза заметались:
– Этого не может быть! – выкрикнула она.
– Почему же не может?! – усмехнулась я. – Здесь серьезная система охраны. Странно, что вы вообще смогли попасть в дом.
Домофон подмигнул зеленым огоньком, мужским голосом сообщил:
– Это Манол. Я могу войти?
– Конечно! – не скрывала своего счастья я.
На Ларису теперь было жалко смотреть.
Мы расстанемся врагами. Не хотелось бы.
И когда Манол вошел в прихожую, я торопливо заговорила:
– Я очень извиняюсь, что вас побеспокоила. Но видите ли, в чем дело. Ко мне приехала знакомая, и она совсем запуталась во всех этих «умных» штучках. Вышла во двор, когда дом стоял на охране, попыталась открыть ворота. Вот к вам вызов и поступил.
Мужчина окинул нас обеих подозрительным взглядом. Буркнул:
– У меня есть видеозапись. Ваша гостья входила снаружи. Но сигнал тревоги почему-то не прозвучал, хотя дом стоял на охране. Хорошо, что есть система двойного контроля. Тревожная кнопка сработала позже, когда открылась входная дверь…
Лариса стояла столбом. А я продолжала тараторить:
– Ваша электроника все напутала. Она не вламывалась сюда, она, наоборот, хотела выйти. Ей просто срочно надо в Агатополис, у нее там встреча. О, кстати! Вы ведь все равно сейчас в город едете? Захватите ее, пожалуйста, с собой. Мы обе будем вам очень благодарны!
В коридоре на тумбочке очень кстати я вчера вечером оставила кошелек. Сейчас вытянула оттуда сто левов, сунула Манолу в карман.
Сервисмен пожал плечами, молвил саркастически:
– Ладно, мне не сложно. Сначала приехать по тревоге. А потом – отвезти человека на встречу. В половине третьего утра.
Махнул Ларисе:
– Пойдемте.
Она растерянно последовала за ним.
Я не сводила с монитора глаз, пока машина Манола не выехала и не включилась плашечка: «Ворота заперты, сигнализация включена».
А потом опустилась на колени. С чувством произнесла:
– Спасибо тебе, чудесный, замечательный, самый лучший в мире дом!
* * *
Лариса яростно бросала в сумку свои вещи. Пусть болгарин уверял, что самолеты начинают летать только в семь утра, она поедет в аэропорт прямо сейчас. Она не может ни минуты больше оставаться в этом мерзком городишке и в этой гостиничке.
Ее обманули. Просто посмеялись над ней, и все.
Ей позволили поверить, что программа-взломщик работает.
Дали пройти по участку, открыть входную дверь. А потом – щелкнули по носу.
Лариса не сомневалась: Максова полюбовница глубокой ночью будет мирно спать. Но та встретила ее во всеоружии. Загодя вызвала охранника. А пока тот ехал, пудрила мозг: «Я бедная овечка, невиноватая! Он сам пришел!»
Да еще напоследок в благородную сыграла. Хотя запросто могла ее сдать.
В итоге ни эффекта неожиданности, ни красивой сцены. А убивать соперницу Лариса была не готова. Не потому, что добрая. Из-за сыновей. Каково мальчишкам будет, если ее посадят?
Собственная гордость уязвлена максимально. Восторжествовать над соперницей не удалось. Взломать «умный дом» – тоже.
Что оставалось?
Только убегать и пока что зализывать раны.
Ну а потом она решит, как поступить дальше.
Но худеть – для Макса! – и танцевать для него стриптиз Лариса точно не станет никогда!
Девять лет назад
Семья Томских покидала Москву. Навсегда.
Михаила сей факт почти не волновал. Зато Кнопка с Леночкой прощались с городом – азартно, увлеченно, со вкусом. То в зоопарке они, то на ВДНХ, то на Воробьевых горах. В последний раз. То есть, конечно, в крайний.
А сегодня вечером в Большой театр собирались.
Юная Леночка перебрала с десяток пар туфель – чтобы обязательно подходили к платью. И даже накрасила себе ногти. А когда Кнопка начала возмущаться, что в восемь лет красный лак – это полное безобразие, девочка немедленно прибежала к папе – жаловаться.
Ни один человек в мире не смел врываться к Томскому в кабинет. Но дочери позволялось все.
Михаил оторвался от компьютера, выслушал дочку. Позвал жену, вступил с ней в дипломатические переговоры. Тянулись они долго, но завершились убедительной победой программиста. Нина Васильевна больше не ругала второклассницу-дочь. Больше того, она и себе сделала маникюр. А также уложила волосы и выщипала брови.
– А вы прям почти красивая, – милостиво похвалила домработница, Галина Георгиевна. (Она с хозяйкой была без церемоний.)
Томский любовался своими девочками. И почему-то страшно не хотел отпускать их одних. Именно сегодня. Даже заикнулся:
– Может, в другой раз сходите?
Но те возмутились.
– Папа, ты, конечно, велик. На афишу ради тебя пока не переписывают, – съехидничала дочь.
И Кнопка ей в унисон:
– Миш, да ты что?! Я за этими билетами два часа в очереди отстояла!
Подошла, обняла, сбавила тон:
– Почему ты не хочешь, чтобы мы шли?
Томский растерянно улыбнулся. Пробормотал:
– Сам не знаю. Я просто очень за вас беспокоюсь.
Леночка немедленно забралась к нему на колени, начала убеждать:
– Пап, но мы ведь идем в главный театр страны! Там Кремль напротив и президент совсем рядом. Что с нами может случиться?
Михаил и сам понимал: он ведет себя глупо. Чего опасного, если жена с дочкой сами сходят на выпускной концерт хореографического училища?
Но ничего с собой поделать не мог.