Баркас отчалил на большой скорости в открытое море, исчезая в темноте шторма. Покоробленную добычу спрятали под брезент с небрежно нацарапанными охранными и упреждающими знаками. Джери на острове один.

Шатаясь, он двинулся к руинам маяка из смутных соображений, что там удастся найти укрытие. Наверное, туда же пошел и Мирен. Может, он отыщет что-нибудь после налетчиков в масках, какой-либо ключ к их подлинным личностям. Как ни крути, снаружи в шторм будет хуже. Облако желтого тумана слегка уменьшилось, ветра сдували газ к материку, попутно разметывая промокшую одежду на Джери. Между ним и карающими черными небесами лишь пустота.

Он проделал, может быть, полпути к маяку, прежде чем тот снова взорвался. Эта вспышка была еще больше – и начисто сровняла все это место. Джери очутился за утесом, когда навалилась туча пыли с обломками. По меньшей мере дважды ему прилетело – в ногу и бок, но заботиться об этом сейчас непозволительно. Останки взрыва продолжали гореть, как вулкан, сотрясая остров. Флогистонная бомба, подумал он, как и та, которая уничтожила Башню Закона, но эту не сдерживало ничто.

Грохнул вторичный взрыв, огненная волна вспыхнула под ливнем. На воде пылали мертвенно-зеленые костры – это горела ядовитая пыль. В середине острова – смерть, ничему здесь не выжить. Джери отступил к краю, в ловушке между ревущими, накатывающимися валами внизу и огненным, токсичным вихрем алхимической мерзости на месте бывшего маяка.

Шаг вперед – и умрешь, как другие молодцы из наемничьей роты, опаленный алхиморужием и гневом богов. С воплями сгинешь в огне.

Шаг назад – и умрешь, как дядя Паль, в тишине, черноте и холоде.

Или, подумал Джери, провались такой выбор в бездну. Шаг отсюда на хрен – в сторону, на спуск к разбившемуся сухогрузу. Отрава там самая ядреная, но уже куда слабей, чем в начале. Защитная маска до сих пор на нем, а там вдруг найдется что-нибудь годное.

Бахнул выбросами новый взрыв – какой херней алхимики пичкают свои бомбы? – а затем хруст, грохот, и часть утеса откололась, обрушиваясь в океан. Сухогруз на отмели сдвинулся целиком. Он сползал и грозил затонуть или переломиться, прежде чем угомонится шторм. С корабля осыпались куски, съезжали по скользкой от дождя палубе и падали в море или разбивались о берег. Джери вглядывался во мглу, пытаясь разобрать те отрывки происходящего, что позволяли очки. Якорь сухогруза просматривался яснее всего, и рядом с ним…

Гребной ялик, вроде относительно целый.

Благодарная молитва бдительным Хранителям непрошено подступила к губам. Он ринулся через отравленный пляж и взбежал на погибший корабль. Все это время не дыша – чтобы достать ялик, ему пришлось влететь в самую насыщенную часть ядовитого облака, а дыхательная маска уже истощалась, – разрубил удерживающие снасти, вытолкал ногами на воду и погреб прочь.

Буря оттягивала ялик от Колокольной Скалы и непрестанно вращала; скоро Джери перестал понимать, где находится. Окружен вздутыми горами черной воды. Волна вырвала из руки весло, поэтому он отложил второе и лег лицом вниз на дно ялика, стараясь распределить вес и не дать лодке опрокинуться. Он перекатывался туда-сюда целую вечность, захлебывался, отплевывался морской ли, дождевой ли водой, наполнявшей деревянное корытце – а только оно хранило ему жизнь.

А потом тьму прорезали луч прожектора и крики, и кто-то обхватил его, и показалось, что это вернулся Мирен, но то был Дредгер – Дредгер и его работяги с портовых цехов, и они втащили его на баркас.

Дредгер истошно орал ловцу на ухо отборный мат и угрозы, но Джери ушел от шторма, и сегодня он не умрет, поэтому ему все звучало как музыка.

Глава 20

Гвердонские колокола каждый день звонили по много раз. Все церкви озвучивали наступление нового часа, городское сердце стучало их песней. Некоторые колокола исполняли особые обязанности. Утром и вновь в сумерках колокол Святого Шторма звонил, отмечая прилив и отлив. Колокол Вещего Кузнеца возвещал об открытии и закрытии городских ворот – которыми никто не пользовался, потому как их стены снесли еще в прошлых веках и город простерся за изначальные пределы двадцатикратно. На Священном холме звонили трижды в день, призывая праведных к молитве, и порой отбивали мелодии в честь свадеб и похорон. Мрачный стон, когда тело передавали на попечение монахам, а те несли его Хранителям, либо веселые разгульные переливы.

Грядущие дни сулили больше похорон, чем свадеб, догадывалась Кари. Отравленное облако накатило вместе с напитанным бурей приливом. Оно уже расплылось и ослабло к тому времени, когда дошло до берега, и само по себе не натворило особых бед, но паника оказалась хуже удушливых испарений. Кари лично видела два тела – утонувшего моряка, его сшибли с корабля, когда команда удирала по сходням, и ребенка, затоптанного во время эвакуации Морского Привоза. И увидала еще дюжину, когда с ней говорили колокола.

Увидала и людей, разносящих тревогу. Бегущих по набережным с криками про надвигающееся ядовитое облако. Откуда они про него знают? Она отметила для себя их лица, а после искала их в своих порожденных перезвоном видениях.

Весь день она путешествовала тайными городскими тропами не просто так – исследовала границы своего дара. Вооруженная газетой, выловленной в сточной канаве – мокрым от дождя, но разборчивым списком объявлений о свадьбах и похоронах, – она втиснулась в невидимый мир, что открывался пред ней, когда били колокола.

С тех пор она узнала о том, что если стоять к колоколу слишком близко, то трудно расслышать, что́ тот пытается ей поведать. Если чересчур далеко, то тогда все они наваливаются скопом и их разноголосицу тоже не разобрать.

Узнала и то, что к Священному холму подходить нельзя. Там слишком много церквей, слишком много звонниц. Даже если ты наготове, психика не справляется с шоком. Утром она удирала со Священного холма с плачем, выблевав завтрак на обочину, а непостижимые зрелища печей и длинных труб стальными шипами вонзались ей в мозг.

Вызнала о колоколе Нищего Праведника – оказывается, он скрытен и злонамерен, и осознаёт больше других. Она боялась – вдруг, прикоснувшись, ей удалось пробудить заключенный в нем дух. С тех самых пор его удары всегда выкликали ее имя. С воем несли ее имя над крышами. Если подобный ей дар разделяли в городе и другие, то им о ней уже стало известно.

Вызнала, что колокол Святого Шторма специально задуман так, чтобы свободно раскачиваться на ветру. Как только дуновение подхватит его – он начинает орать. Еще до того, как желтый туман прокатился над доками, она вздрагивала от грохота грозы и перемены ветра. И подозревала, что Святой Шторм позабыл, кем являлся прежде, – стоило поблуждать возле этой церкви, как в голове отпечаталась карта погоды над заливом.

Также она выяснила то, что колокол Вдовьей Молельни в Брин Аване помнит о Таях. Тамошние видения переплетались со странными и нежеланными отрывками прошлого. Кари отправилась искать секреты Хейнрейла, а вернулась, повидав, как отец курит на лоджии семейного особняка, или как тетя Сильва – тетя Сильва! – пляшет до рассвета, а потом крадется домой через черный ход, и никто не замечает, что она ушла без дуэньи.

Узнала, каково бывает чувство искренней благодарности – к самоотверженному труду городских звонарей.

А вот о чем не проведала ничего, так это о том, что следует знать позарез. В наваждениях зияли слепые пятна: недоступные ей люди и городские районы. На беду, в том числе и Хейнрейл. Он оказался неуловим даже для ее заемного божественного взора. Сокрушаясь, она пинком скинула с крыши дранку. Можно было опять подобраться к Нищему Праведнику, но боязно – вдруг колокол ее опознает. Тупейшая мысль, но и от нее нельзя отмахнуться.

Профессора Онгента выследить нелегко. Порой проблескивала тюремная камера, аскетичная, но гораздо более чистая, чем тюрьмы, где довелось коротать время ей, – и там он сидел и только пялился из окна в ответ, будто знал, что она за ним наблюдает. И при любой попытке на нем сфокусироваться картина тут же мигала, подсовывая какой-нибудь новый вид; пускай она обладала дюжиной гигантских зрачков на вышках по всему городу, посмотреть на Онгента у нее получалось лишь краешком глаза.

Мирен тоже, как и Хейнрейл, неуловим, но по-своему. С Хейнрейлом она словно пыталась разглядеть себя. Где бы она его ни чувствовала – то есть чувствовали колокола, подчеркнула она себе, – он пропадал, стоило ей всмотреться. Мирен, напротив, – слишком часто ей попадался в местах, где его быть не могло. Видения – это не то, что ты, эм-м-м, видишь. Не твое настоящее зрение. Иногда они показывают действительность, но порой передают сумбурные ощущения, вкус, звук, впечатление, будто ты стоишь там или будто ты – башня. Самоосознание Кари преломлялось и растворялось с каждым ударом колокола. И поверх всего накладывались образы Мирена.

Она слыхала однажды про капитана из Севераста, который оскорбил в южном храме бога чумы, дав лекарство умирающей женщине. Жрецы бога пригрозили капитану, сказав, что бог нашлет на него Охотничью Муху. Ужаснувшись, капитан покинул южный город и поплыл к северу. Следующим утром он навел подзорную трубу на юг, поглядеть, не преследует ли кто его – и вдали увидел гигантскую муху. Охотничья Муха явилась за ним. Он посмотрел на север, и муха была и там. Он плыл на запад и восток, и поворачивал во все стороны, но куда бы ни направлялся, каждый раз, когда он глядел в окуляр, там по-прежнему была муха, огромная, как грозовая туча, и страшная, как грех, что ее породил. Корабль ходил кругами и кружил, пока команда не перемерла от голода.

И тогда с торца подзорной трубы выскочила маленькая мушка и полетела откладывать яйца в глаза мертвых людей.

Мирен – это та муха перед ее взором.

Стало почти облегчением, когда удалось обуздать поток наваждений и заставить колокола показывать произвольно. Например, Эладору. Кари подглядывала, как та работает в университетской библиотеке. Родственница казалась до того обтрепанной и уставшей, что Кари ее стало жаль. В видении чувствовалось прерывистое, пугливое дыхание Эладоры, непривычный голод в желудке и смесь оторопи с ликованием, когда она листала старинные книги. Это напомнило Кари день собственного побега от тети Сильвы, смесь счастья и опаски в свои двенадцать, когда она на четвереньках спускалась по солнечным склонам в маленькую бухту, навстречу первому попавшемуся кораблю, лишь бы он увез ее за море в огромный мир.

– Ты молодец, – говорит Кари Эладоре через видение, – у тебя все получится.

Потом греза схлопывается, со скоростью мысли перескакивает к другим картинам. Кари силится восстановить контроль, отбивается от потока мельканий желтого тумана, и узких улочек, и спорящих в парламенте мужчин, и рыбаков, укутавшихся на крыльце в ожидании конца бури, и проповедников на Морском Привозе, и вопящих младенцев в Городской больнице, и выступления в театре на Серебрянке, и вербовщика, тренирующего крестьянских недоростков у Вдовьих ворот, и миллиона миллионов миллионов…

И солнце закатывается за горбатую спину Замкового холма, и колокола поочередно погружаются в тишину, пока ночь устилает Гвердон своим плащом. Кари слышит одно только эхо. И эхо не исполнено мощью, не несет ни потустороннего гласа, ни грез. Она задержалась на коньке крыши и смотрела, как по городу распускались огни. Алхимические лампы сияли, как звездочки, в богатых районах; кое-где проторенными уличными маршрутами брели фонарщики и зажигали газовые фонари. Остальные части города, вроде Мойки, окутаны своей собственной тьмой, подчеркнутой россыпью нескольких ламп и рядами огней вдоль залива.

Кари ни разу, сколько себя помнит, не изматывалась, как сегодня. Ноги так не ломило с тех пор, как она жила в храме Танцора и дни напролет предавалась неистовым мистическим пляскам. Пока слезала вниз, в руках не осталось сил держаться за водосточную трубу. Ладно бы так, но ее душу будто обтрепали, растянули. Очень тяжело снова сжаться, втиснуться в рамки женщины, которая сейчас прибавляет шаг в сторону каналов, свесив голову, сунув руки в карманы.

Сколько прядей, нитей себя она оставила болтаться на городских крышах и в сточных ямах? Сегодня ее сознание простиралось через весь Гвердон, раздерганное во все стороны гневливыми, настырными демонами с колоколен. Невредимой она наверняка не ушла. День был невероятно долгим. Время при наваждениях замедлялось, целый жизненный срок проходил между ударами колокола. И оказалось, эти видения сохраняются в закоулках сознания и потом, много позже. Проходя мимо типографии, она взглянула на закрытые ставни и уже знала, что владелец тайно печатает бунтарские листовки с нападками на продажных парламентариев. Знала потому, что он прятал их на кладбище с видом на Святой Шторм. Она встретила женщину, несущую корзину стираного белья, и знала, что у ее мужа роман с ее племянницей и сейчас те в номере ближайшей гостиницы, обнаженные тела елозят до изнеможения, кряхтят, – и отчего-то подумала о Мирене.

Она остановилась купить поесть у хромого уличного торговца, узнала и его. Она знала, где он живет, куда ходит. Он беженец, спасся на корабле с Божьей войны. Знала, как он кричит по ночам и как часть его правой ноги обратил в золото один из пантеона Ишмеры, Бол Благословенный, бог процветания, ставший воителем. Как беженец выкупил провоз семьи, отрезав свою преображенную стопу и продав ее, еще теплую, кровавую и золотую, купеческому капитану. Его прилавку недоставало дохода, чтоб оплатить назначенный Братством сбор за крышу, поэтому раз в месяц к нему посылали бакланью башку с молотком и зубилом, и тот отколупывал от культи очередную пластину.

Кари все это знала. Слишком много, слишком тяжело уместить все внутри черепа.

Она вручила монету, он дал ей полную тарелку жареной рыбы, обернутую во вчерашнюю газету. Как будто ей не известно о нем все самое сокровенное. Сейчас он молится Хранимым, вместо богов своей родины. Благословенный Бол обезумел, равно как и Ткач Судеб, и Царица Львов, и даже Верховный Умур-Завоеватель, но они хотя бы слушали его. В церквях Хранителей его молитвы выслушивают лишь колокола.

Не раскисай, велела она себе. С каждым новым перезвоном она все лучше управляется с посланиями колоколов. Скоро они со Шпатом наберутся сил и сломят Хейнрейла. Воры ни в чем не откажут девушке, которая видит в городе каждый дом изнутри, наблюдает за всеми, знает все их секреты.

А потом… она снова уедет из этого города и никогда не услышит его колокольного боя.

Двойным зрением смотрит она, приближаясь к каналу. Видимое сейчас перемежается с виденным в памяти с дюжины разных углов. Во время наваждений она старалась бдительно приглядывать за баркой в канале и покамест уверена – Братство их еще не нашло.



Угрюмая Мамуля курила на палубе. Сама бдительно следила за окружающим.

– Не брала б ты эти ишмерские помои, – сказала она, – я тут кой-чего понастряпала.

– Давайте ваше поедим завтра, если мы будем здесь, – извиняясь предложила Кари, впрочем, заранее радуясь островатой еде. В путешествиях у нее развился вкус к пряностям. – Шпат вернулся?

– Прилег. Не съел ни крошки, бедненький.

Кари коснулась рукояти кинжала, убедиться, что тот на месте. Прилег? Каменные люди не ложатся, если хоть как-то могут этого избежать. Покой – это смерть, вдалбливал ей Шпат. Всякий раз, когда тело останавливается, оно обрастает известью. Выходит, что-то не так.

Она порхнула мимо Угрюмой Мамули на лестницу, спускающуюся на камбуз барки.

– Перчатки не забудь! – окликнула старуха. У самой двери, как хваткие руки, висели две пары рабочих перчаток. Кари сердито отмахнулась от них. Она больше месяца проживала со Шпатом в апартаментах немногим просторнее дома на лодке и не подцепила хворь.

Шпат лежал там, где был прошлой ночью, в проходе между скамьей и камбузом.

– Кари. – Она вошла, но он не посмотрел на нее, по-прежнему таращась в потолок.

– Что стряслось?

– Ничего. – Он перевернулся, поморщился. – Я просто устал.

Она протянула руку.

– Ну тогда вставай. На вечер у нас встреча с Таммуром. Крыс тоже придет.

– Дай минутку, – молвил он, недвижный. В такое настроение он впадал и раньше, когда его ранила обида. Он опускал руки, вел себя, как механизм. Поддавался камню вопреки себе.

Сегодня у нее нет на это терпения.

– Времени нет. Ты сам говорил, насколько важен Таммур, он один из старой банды до сих пор у власти. Без него нам никак, поэтому подымайся.

– Алк где-нибудь остался?

– Хер там. Ты прошлой ночью кололся. Вставай.

Он попытался подняться сам, не вышло – съехал опять вниз с треском, покачнувшим судно. Кари стала возле него на колени, потянула, но Шпат ее отпихнул.

– Не дотрагивайся до меня! Я сам смогу встать.

– Прекрасно. – Она развернулась спиной и раздраженно не обращала на него внимания, уплетая жареную рыбу. Не слушала, как он переваливается и стонет, как подтягивается вверх.

Кари повернулась обратно. Шпат стоял, уставившись на покрытые коркой ладони.

– Мамулин родич рассказал что полезное?

– Нет. Пошли, повидаемся с Таммуром.

– Да, пора…

Он вышел из каюты и выпрямился во весь рост. Схватил полуплащ и накинул на плечи.

– Идем.



Если подавальщица в «Ашурском Быке» удивилась странной компании, собравшейся в отдельной ложе, то виду не подала. Как бы то ни было, Таммур дал ей денег в два конца. Правда, на Крыса она все равно ощерилась, когда тот юркнул мимо, – наморщила нос от упырьего запаха.

По манере, с какой пожилой бандит приветствовал Шпата, можно было подумать, будто это Таммур, а не Крыс, годами дружит с каменным человеком. Хотя, задумался Крыс, Таммур знал Шпата еще дольше – знал его отца, что бы это ни значило. Упыри не имеют семьи, подобно людям, их молодь рождается через три месяца размером с крысу и матереет во тьме нижних туннелей. Крыс понятия не имел, кто его отец, а от матери помнил лишь запах. Оба ничего для него не значили.

Шпат, как он понял, пытается произвести на Таммура впечатление. Не выказать ни слабости, ни скованности движений. Вошел чеканя шаг, не хромал. Заказал вино в хрупком бокале, не в железной чаше, обычно отведенной каменным людям. Это игра, но Шпат вкладывается в нее серьезно.

– Ну так, сынок, куда ты отправишься? Проклятая погода во всем навела неразбериху, и нижним богам ведомо, когда мои шхуны поставят паруса. Тебе пока стоит залечь в Мойке, до следующей…

Шпат прервал его.

– Я не обсуждаю отъезд. Я остаюсь.

– Ты только что сбежал от ловца воров. Ты в розыске, Шпат. Попади ты под суд, может, мы б тогда кой-чем поспособствовали – дали бы магистрату, договорились на меньший срок, нашли, кто взял бы вину на себя, – но ты пошел в побег.

– Выбирать не приходилось. Хейнрейл пытался меня убить.

– Такие слова, – задумчиво произнес Таммур, – нельзя бросать походя.

– Мы, все трое, ходили в Палату Закона, – сказала Кари, – Хейнрейл послал нас выкрасть свидетельство о собственности, какую-то подобную херню. Из нас сделали замануху, пока его парни взрывали Башню.

– Братство к этому никак не причастно, – сказал Таммур. А затем точно выудил мысль из глубокой заводи в своем разуме:

– По крайней мере, так сказал мне Хейнрейл. И какая нам прибыль разрушать Башню или тебя убивать?

– Непричастно! – выпалила Кари. – Он замутил свою схему. Он просто разводит Братство, натягивает по самые…

– Мордашка, – отрубил Таммур, – ты в Братстве не состоишь. Не знаю, трахнул ли тебя Шпат или ты здесь только потому, что тебя выперли отовсюду, откуда могли, но я беседую со своим крестником, так что заглохни.

Кари потянулась за ножом, но рука Шпата молниеносно сомкнулась на кисти.

– Нет.

Его рука настолько больше, чем у нее, что каменные пальцы могли окольцевать запястье, не касаясь кожи. Голосом, увесистым, как надгробный памятник, он обратился к Таммуру.

– Кариллон спасла мне жизнь. Это она вытащила меня из литозория. И она…

– Святая, – вставил Крыс, облизывая свое рыльце. – Она может видеть всякое, Таммур. Знает все городские тайны.

Таммур двинул на нее подозрительный взгляд, распушил бровь, как барыга оценивает краденый товар, прикидывая качество и стоимость против риска спалиться. Он поднял руки.

– Хорошо. Прошу прощения… Кариллон, не так ли? Я оговорился. Пожалуйста, покажи мне свой дар.

– Не получится. Не сейчас. – У Кари зарделись щеки.

– Тогда давайте начнем сначала. Что вы хотите? – задал Таммур вопрос.

Шпат поколебался. Челюсть его зашевелилась, но не прозвучало ни слова. За него заговорила Кариллон:

– Мы собираемся разоблачить Хейнрейла. Он убивает членов Братства, а остальных из вас продает.

– Мы? Или ты, Шпат? Если ты хочешь кресло мастера, я хочу услышать об этом от тебя.

– Хочу, – звучно произнес Шпат. Его плечи ссутулились. – Я вызываю Хейнрейла. Сточное судилище. – Воровской суд был сходкой всего Братства, жестоким воздаянием обездоленных. Названный так за излюбленный способ казни: виновных в наездах на Братство в давние века вешали на сточных трубах в предостережение честной публике.

– Сточное судилище, – эхом повторил Таммур. – Если он пытался тебя убить – без надежных на то оснований, – тогда ты наверняка в своем праве. Но тебе понадобится большее, помимо… – он помедлил, будто давясь противным словом, – этих видений. Хейнрейла никто не любит, но разницы нет, пока всем исправно поступает доход.

– Братство – больше чем бизнес.

– Иджу стоило идти в парламент – правда, там сидят мошенники почище любого из нас. Никто не выступит против Хейнрейла ради одного принципа. Тебе потребуется поддержка.

– Вот почему мы пришли к вам, – сказала Кари. – Вы второй человек в Братстве – или должны им быть. Вы управляли делами во времена Иджа.

– Не поучай меня, – осадил взглядом Таммур. – Не твоя забота.

Кари откинулась на спинку и прикрыла глаза. Смотрит внутрь, предположил Крыс. Из любопытства он уставился на нее, вспоминая свою яростную реакцию на их недавнюю встречу. Ныне, глядя пристально, он почувствовал, как движется незримая сила, кружит над Кари, тянется к ней. Невольно он тихо зарычал. Таммур мельком взглянул на него, пренебрежительно фыркнул.

– Таммур, – устало сказал Шпат, – я могу на тебя рассчитывать?

Пожилой вор приложился к напитку. Пополоскал рот, словно смывал неприятный вкус, затем проглотил.

– Нет, – наконец сказал он. – По крайней мере, пока нет. И из верности памяти твоего отца объясню, почему. Ты пытаешься состряпать переворот против признанного и крепкого вождя за сколько – два дня? Три? Твое имя кое-что весит. Может быть, и кое-какие горячие головы встали на твою сторону. Но этого недостаточно.

Ты говоришь, хочешь нас возглавить, но я не верю. Ты хочешь быть Иджем. У нас был Идж. И его повесили. Другого такого нам не надо. Хочешь совета? Уезжай. Отправляйся на Архипелаг, или запишись в роту наемников, или ступай в цеха к Дредгеру и попроси работу на корабле. Говорю это тебе ради твоего же блага.

Шпат встал, морщась при движении. Послышался хруст, словно молотком расколотили булыжник.

– Я не просил твоего совета, Таммур. Я просил твоей помощи и верности. Хейнрейл пытается меня убить, предает Братство, а твой совет – соснуть и идти подальше? Нет. – Он указал на дверь. – Проваливай отсюда.

– Ты считаешь, у тебя есть право гонять меня, как тебе вздумается, мелкий говнюк? Я тебя как родного сына растил, пока ты…

Невидимое давление в комнате прорвалось, как шторм, разламываясь в ушах Крыса. Кари заговорила:

– Вы бросили умирающего в залив у Мясницкого ряда девять лет назад и смотрели, как он тонет. У вашего внука синее одеяло, и вы ударили его мать, когда она не смогла успокоить его плач две ночи назад. Вы чуть не ударили и ребенка, но вместо этого швырнули через всю комнату его игрушку и сломали ее. Вы принимаете таблетки от нервов – врач обманывает вас.

Таммур словно поймал в живот стрелу.

– Вы надеялись, что морская ведьма Мири согласится с вами переспать, – по-прежнему закрыв глаза, вещала Кари. – В комнате с лестницей, в доме на Вальдере – двадцать семь девять тридцать два четыре…

– Нижние боги, – проговорил Таммур. – Заткните ее.

Шпат не пошевелился. Крыс наклонился вперед и – вырвал ей горло, залил струей крови стол – сжал Кари руку.

– Кари, вернись. Усмири их, – зашипел он. Она кивнула, прикусила губу, обхватила его заскорузлую ладонь. Давление на разум вокруг нее угасало.

– Видите? – сказала Кари. Кровь напитывала губу и скатывалась по щеке. Крыс гадал, что еще она такого узрела, но не отважилась огласить.

– Все равно вы творите безрассудство, – сказал Таммур, но голос его дребезжал. – Охрененную дурь. Дайте мне время поразмыслить, ладно?

– Размышляйте побыстрей, – сказала Кари, хихикая, как пьяная. – Семнадцать.

Таммур потопал по лестнице, спотыкаясь и бахая о перила. Шум его ухода напоминал далекий раскат отступающей грозы.

– Комбинация? – спросил Крыс. Он отсел от Кари, внимательно за ней наблюдая. Его неестественная кровожадность утихла в тот миг, как она прервала связь с тем, что насылало видения. Теперь ресторан стеснял его; он снова хотел на улицу, под дождь. Комната так мала, что похожа на туннель.

– Да, от его сейфа. – Кари вытерла щеку. – Я могу видеть разное, даже когда колокола не звонят. Однако сейчас пора набухаться. – Она сцапала вино Таммура и осушила его бокал, потом взялась за свой. – Вообще-то прошло неплохо. Ищем алхимика, раскручиваем след отравы до Хейнрейла. Вот и будет доказательство. За Таммуром подтянутся все, кто его услышит. Так мы наберем голоса для победы на сточном судилище. – Она подняла бокал, будто объявляя тост. – И кирдык мудаку.

– Кари, – подал голос Шпат, но она не слушала его.

– Шпат Иджсон, мастер Братства. Кариллон, святая покровительница воров. И Крыс – мы подыщем титул для…

– Кари, – снова произнес Шпат. – Я не могу двинуться.

Глава 21

ДОПРОС ЗАКЛЮЧЕННОГО № 9313

Дознаватель: Назовите ваше имя под запись.

Заключенный: Алоизиус Онгент.

Д.: Адрес проживания?

З.: Старая семинария.

Д.: Но вы также являетесь арендатором дома номер восемь на улице Желаний?

З.: Да.

Д.: Ваша деятельность?

З.: Я заведую кафедрой истории в Гвердонском университете.

Д.: Вы практикуете колдовство, профессор?

З.: Поверхностно, скорее интересуюсь. Разумеется, у меня есть разрешение, и все бумаги выправлены в надлежащем порядке.

Д.: Интересуетесь. Вы не считаете себя могущественным чародеем?

З.: Я не считаю могущественным чародеем никого из людей нашего времени. Работа по овеществлению, проделанная за два последних века, означает, что гораздо безопасней и удобнее подходить к колдовству с материальными средствами – алхимия, амулеты, эфирные двигатели, проксиаты, выращивание в чанах и тому подобное, – нежели пытаться творить заклинания старомодными методами. Например, посредственный работник гильдии алхимиков зачастую повелевает чарами, с лихвой превосходящими почти все, опробованное в…

Д.: Значит, вы не считаете себя могущественным чародеем.

З.: Нет.

Д.: Три дня тому назад вы были на улице Желаний. Расскажите, что произошло той ночью.

З.: Сколько еще я обязан повторять одно и то же? Это уже, по моему подсчету, шестой раз, когда я отвечаю на этот вопрос. Вообще-то седьмой. Дважды дозору, один раз Джери, потом какому-то малышу из парламента, потом еще раз дозору, а вчера утром магистрату Квиркс – и она сказала, что после этого я буду свободен. Почему я еще здесь? Вы из стражи или?..

Д.: На улице Желаний пропали семнадцать человек, профессор. Двадцать сальников неустранимо повреждены, и вдвое больше получили увечья. Вы будете отвечать на вопросы еще долгое время – здесь или где-то еще. Расскажите, что произошло той ночью.

З.: О, ради небес. Я ужинал в преподавательской столовой, в семинарии, когда мой сын Мирен вошел и сообщил мне о переполохе…

Д.: Почему он пошел за вами, а не позвал стражу?

З.: Сальники уже были на месте. Он полагал, что я понадоблюсь впоследствии, не подразумевалось, что я, ну, вступлю в потасовку.

Д.: Что он вам сказал?

З.: Что на улице идет бой между сальниками и пришельцем.

Д.: Он говорил вам, что это был за пришелец?

З.: Нет. Он не знал, кто это был.

Д.: Вы профессор истории в университете.

З.: Да.

Д.: Вы знаете, кто это был?

З.: Нет. А должен?

Д.: «Ибо устремились они из глубин разложения, и поглотили они тьму живущих, и приняли бремя их облика, и поднесли их души Черным Железным богам».

З.: Перевод Пилгрина, верно? Лично я предпочитал Мондолина. «И были теми призваны из глубин веретенщики, поедатели облика, и обрушились они на войско благих, и причинили великое смятение, ибо тот, кто пал, вставал в подобии своем, но был лишь пустой скорлупой подневольной». Вы хотите сказать, что то существо было одним из сказочных слуг Черных Железных богов?

Д.: Это вы мне ответьте.

З.: Согласно летописям, их полностью уничтожили – и богов, и чудовищ. Сказано – вы читали мои заметки по пост-Пепельной прокладке канализации? Непосредственно после той войны наши предки очень-очень сильно озаботились безопасностью подземных полостей. Глубоко под городом находят крепости и врата потрясающих размеров. Почему, по-вашему, старый замок как оборонное сооружение был отвергнут, а на узком перешейке выстроили нашу новую цитадель? Ведь не только для того, чтобы контролировать гавань, верно? Нет, в первую очередь потому, что Замковый холм ненадежен, изрыт червоточинами тоннелей. Но, полагаю, все это вы знаете.

Д.: Вы узнали существо, прибыв на место?

З.: Дорогой приятель, я его еле видел. Оно сражалось против всех тех сальников. Я мог разглядеть одни кинжалы да пляшущие языки пламени. И не собирался подходить поближе, чтоб его изучить.

Д.: Что вы сделали потом?

З.: Как было сказано, я интересуюсь чарами. Знаю несколько, эм, внушительных заговоров. Вообще-то, в основном громких и гневных. Прежде я их никогда не произносил, но под ударом оказался мой дом и мои питомцы, поэтому я…

Д.: Ваши питомцы? У вас дома жили заколдованные животные? К чему вы готовились?

З.: [вздыхает] Питомцы – молодые ученики на моем попечении. К примеру, Эладора Даттин.

Д.: И больше никого?

З.: Мой сын Мирен там тоже живет. Время от времени бывают и другие студенты. Новички порхают с места на место, как поденки.

Д.: Присутствовал ли в доме кто-то еще той ночью?

З.: Я не знаю. Возможно. Может, кто-то из знакомых соучениц Эладоры.

Д.: Профессор, интересоваться – позволительно. Обманывать – нет. Как и якшаться с запретными силами.

З.: Якшаться! Какая кромешная ахинея! Нет у вас никаких оснований! Убирайтесь обратно в церковь, к своим замшелым хозяевам, и скажите, если станут мне опять угрожать, я выставлю их перед парламентом!

Д.: У вас меньше друзей, чем вы думаете. Не Хранители угрожают вам. Скажите, профессор, вы помните Ульдину Маникс? А она вас помнит.

Глава 22

Комната плыла, огибая Джери, кренилась и вращалась, как яичная скорлупа в сливной яме. Он подозревал, что умер и отделился от тела. Разнесен взрывом в клочья. Как если б тот артиллерийский залп, что убил столько однополчан на Божьей войне, ударил снова, только с перелетом на тысячу миль и задержкой на десять лет.

Он пошевелился. Болело везде, но ощущения притуплялись сквозь морфиновый туман. Тело, явно принадлежащее кому-то другому, получило хороших люлей. Ему даже стало чуточку жаль того парня.

На глазах марлевый бинт, повязка. Он потянулся, чтобы ее снять.

– Наверно, вам лучше не двигаться. – Голос женский. Нерешительный.

– Где… – вышло у него. Рот пересох.

– Где кто? А. Ваш человек Болинд в другой комнате. Привести его? Или где вы? У вас в конторе, в… – по отвращению в голосе Джери установил личность Эладоры, – литозории.

– Вода.

– Ой. Конечно! – Секунду спустя она приложила чашку к его губам.

– Я сам могу. – Он выхватил чашку, пролив половину себе на грудь – руки тряслись. Сдернул бинт. Нижние боги, как режет глаза. Желтоватая слизь со слезами потекла по щекам. Эладора промокнула его лицо носовым платком, но он махнул на нее, отгоняя. – Нечего со мной носиться.

– Извините. – Она одернулась и отступила на другую сторону комнаты – его комнаты. Он снова в спальне, в своей конторе: небольшая кушетка, саквояж, плащ болтался на гвоздике у двери, где раньше рядом висела шпажная трость. Теперь она на дне моря.

– Как я сюда попал?

– Странный человек в шлеме…

– Дредгер.

– …Донес вас до дверей. С ним была врач. То есть она сказала, что врач. Оставила для вас лекарства. – Эладора говорила с запинкой. – Она сказала, вам повезло остаться в живых. Что с вами случилось, мне не сообщили.

– Немного прокатился до Колокольной Скалы, поглазеть, в чем беда.

– Ого! – Зашуршали бумаги. – И что вы там обнаружили?

Воспоминание о фигурах в масках сквозь желтый туман. Крушение колокола о землю.

– До конца не выяснил. Утечка газа была прикрытием, но кто эти сволочи – неизвестно. – Он помедлил, стараясь отсортировать настоящие события от сновидений в бреду. – Ты повидала своего парня? Мирена?

– Нет. А вы его видели? Он цел?

– Я не про то. – Джери с усилием сел. При этом что-то сместилось в его легких, и он закашлялся, отхаркивая сгустки пожелтелой мокроты с песком. Эладора помахала от дальней стены платочком, будто ему в помощь. – Чертово пекло.

– Вот, примите. Врач сказала, оно поможет. – Хватанул горького средства – оно растворило во рту колкие песчинки, и, кажется, заодно слой зубной эмали.

– Когда вы не появились – прошлой ночью, – я посчитал, что вернулись Мирен или профессор. А их так и нет?

Эладора переплела руки.

– Нет. Насчет профессора – его перевели. Не знаю, под арестом ли он сейчас, но в камерах на мысе Королевы он уже не содержится. И Мирена я не видела. И было это не прошлой ночью – за ночь до нее. Вы пробыли без сознания около пятнадцати часов.

– Болинд! – взревел Джери.

Из другой комнаты ответа нет. Эладора подошла к двери, проверила.

– Здесь его нет, – сказала она.

– Бестолковый шмат сала. А как насчет других?

– Других? – откликнулась Эладора. – Больше тут никого. Я, кроме вас и Болинда, в этом ужасном месте никого не повстречала.

Он приказал Болинду поднять уличную команду и отправиться искать Иджсона и эту девчонку Тай. Может, сейчас все при деле, трясут стукачей и прочесывают трущобы в поисках каменного пацана и воровки. А может, Болинд оказался еще более бестолковым шматом сала и до сих пор не сделал, как ему было велено. Этот громила что, совсем поджал хвост?

– Божечкин кал. Ладно. Погодь, ночь выпала. Это значит, я встречаюсь с Келкином сегодня вечером в девять.

– Уже восьмой час, – заметила Эладора.

Нечленораздельный рев срыва планов и желтая слюна. Джери напрягся, попытался встать – неудача, с кашлем осел, укладываясь обратно. На ребрах бинты – красные и намокшие, еще бинт на левой руке приматывал сломанные пальцы. А внутри ощущение, как в брюхе у сальника: будто все органы подплавили и слепили вместе.

– О боги… – Его божба утонула в новом извержении подкатившей желтой слизи. Он опять отхлебнул лекарства, подумал и осушил полбутылька. Приладился и сел, в изголовье кровати, слабый, как ребенок.

– Вы не поможете мне одеться? – попросил он Эладору.



Болинд нашелся в камере, до недавнего занимаемой Шпатом. Толстяк вышагивал с удивительным изяществом, ловко вскакивал на скользкие камни, расправляя руки, как лозоходец.

– Ты там дубу дался? – зарычал Джери от ворот.

Болинд поднял голову и поводил ею по сторонам, напоминая Эладоре животное. Может, змею, ленивую, но грозную.

– Ищу зацепки.

– Теперь он строит из себя сыщика, – тихонько бормотнул ей Джери. И громко: – От старой шушеры новости есть?

Болинд медленно мигнул.

– Нет, до сих пор ищут. Эта утечка газа здорово осложнила жизнь.

– У меня с Келкином встреча. Приду часа через три.

– Я с тобой, – заявил Болинд. – Надо делишки обсудить.

– Ты унюхал халявный ужин. Хорошо, только рот на замке. И к вам это тоже относится, мисс Даттин.

Эладору сегодняшнего дня интересовало, что бы подумала о ней Эладора недельной давности? Неделю назад она ни за что бы не осмелилась сунуться в Мойку и ясным утром. Нынче же прохаживается по темным улицам в сумерках, едва ли поводя бровью на отдаленные крики, визги и… боги, это что… стреляют из пистолета? Огненные искорки помчались по крышам, сальники стекаются на насилие. Мотыльки слетаются к пламени.

Эладора недельной давности скривилась бы на свою одежду. Она бежала с улицы Желаний совсем без вещей – у Кариллон моего имущества и то больше, кисло сообразила она – и с тех пор не рисковала вернуться за переменой платья. Нет и денег купить новое. Ей пришлось обходиться тем, что удалось накопать в литозории, поэтому на ней кожаная куртка и брюки. Интересно, кому они принадлежали, наверное, какому-нибудь негодяю, пойманному ловцом воров. Сидели они нормально, и когда на глаза попалось отражение в разбитой витрине, ее поразило, насколько она похожа на Кариллон.

Она даже казалась почти опасной. Если бы Эладора недельной давности ей повстречалась, то перебралась бы на другую сторону улицы, подальше от этой задиристой бандитки.

Позади шел Болинд, неслышная тень, совсем как прежде Мирен. Однако Мирен молод и худ, мрачно симпатичен и пах розовой водой. Болинд огромен, и его невероятное уродство подчеркивал розоватый румянец кровоподтеков на щеке. Водой от него несло застойной.

Джери рядом с ней единственный выглядел так, как полагалось приглашенному на ужин в дом джентльмена. В его гардеробе она нашла приличный костюм. На пару лет морально устаревший и нуждавшийся в приличной чистке, чтобы вывести с брюк несколько неопознаваемых пятен. Джери назвал его костюмом для суда. Ловец пошатывался при ходьбе, выдвигаясь вперед остальных. В этой части Мойки людно, тут вырос палаточный городок, народ вчерашним днем удирал от ядовитого облака, а теперь давился под навесами, ютился по ночлежкам. А ведь дозор объявил, что облако стало практически безвредным, когда добралось до берега, и у людей нет причин не возвращаться домой на припортовую линию. Тут и ветхие общежития беженцев с Божьей войны. Некоторые из них, как узнала она из недавних штудий, строили как центры божественного обеззараживания, где новоприбывших в Гвердон держали, пока с них не сойдут эффекты вредоносного чудотворства. Есть мнение, что так в начале Божьей войны и завезли каменную хворь. Теперь для них открыт особый лагерь – в бухте, на острове Тишины.

Джери прокладывал ей путь сквозь толпу. Никому не хотелось преграждать дорогу знаменитому дурной репутацией ловцу воров. После сальников-часовых при входе на станцию подземки толпа внезапно растаяла, и они оказались одни на лестнице, вот только тогда Джери резко сбавил ход и закашлялся, опираясь на Болинда, пока переводил дух. Бутылек с лекарством от дредгерской врачихи опустел, но он залил туда целебной выпивки и сейчас махнул из горлышка. Предложил глоток и ей – она отказалась, так же как Болинд.

В поезде она пересмотрела свои записки. Дошла до страницы, где перечисляла вероятных кандидатов в сокрытые Черные боги, и начертала звездочку напротив маяка Колокольной Скалы, соответственно другой звездочке напротив Морского Привоза. Поставила вопросительные знаки возле трех соборов Священного холма и церкви Нищего. Над Беканорским монастырем ее перо задержалось. Больше года назад монастырь был разрушен, но, может быть, вычеркивать его рано. Она накарябала неуверенную закорючку.

– Что это у вас? – спросил, подступив, Болинд.

– Не твое дело, – гаркнул Джери. – Как только мы закончим у Келкина, ты идешь назад на Мойку и ищешь Шпата. Если не найдем его к завтрашнему вечеру, мы в жопе. У Набура на них обоих чертово предписание.

Болинд был непоколебим.

– Я его найду.

Поезд грохотал, выкатываясь из устья туннеля над виадуком Могильного холма. Городское кладбище простиралось под ними черной пустотой, беззвездной расселиной между огнями Замкового холма позади и Брин Аваном спереди.

Высадившись, они взяли карету. В надменном Брин Аване пешком ходили лишь слуги. Возница насупился на одеяние Эладоры, и она поежилась, но Джери только постучал палкой по крыше, назвал имя Келкина – и они тронулись. В тесном экипаже ее прижало к Болинду, и что-то в его прикосновении заставило ее тело непроизвольно отдернуться. Он ухмыльнулся – полным ртом настораживающе острых зубов.

Лучше она будет смотреть в окно, разглядывать особняки, крытые галереи и сады за оградой. Сверх половины ворот несли герб гильдии алхимиков – новых богачей в самом богатом из городских районов.

– Если Келкин спросит, – прошептал Джери, памятуя о том, что кучера Брин Авана примечательны чуткими ушами, – скажите ему, что нам известно, где сейчас Шпат и ваша кузина, и мы лишь ждем возможности их взять. А помимо этого набивайте щеки едой и помалкивайте. Пускай выступает он. Он парламентарий, это дело любит.

– Дом господина Келкина, – объявил возница.

Особняк был большой – древний и обросший. Ржавая железная ограда подпирала косматую, нестриженую живую изгородь. Дом слепо тянулся к ним: большинство окон заколочено и не открывалось годами. Эладора предположила, что три его четверти в запустении, и подивилась, зачем знаменитый скупердяй содержит так много бесхозных комнат.

Эладора даже шарахнулась, когда Джери позвонил в колокольчик передней двери. В глубине большого старого дома эхом звякнул другой. Шорох. Дверь приоткрыл старый лакей – ровно настолько, чтобы им троим протиснуться внутрь. В ошеломляющем просторе вестибюля горела единственная лампа. Протертые красные ковры, витые лестницы загибаются куда-то во тьму. В тени тикают часы.

Лакей прочистил горло.

– Господин Келкин неотложно задержался и приносит свои извинения. Если вы проследуете за мной…

Он похромал по коридору, они двинулись следом, мимо гравюр с силуэтами Гвердона – его башен, шпилей и фабрик. Почетного места удостоился даже литозорий. Картины показались Эладоре неправильными, но, только дойдя до дверей, она вспомнила почему.

– Я тут раньше была! Это же особняк Таев! – Воспоминание об этой двери всю жизнь было частью ее внутренней обстановки, якорем памяти, суть которого она не понимала. Тогда проем был светлее и казался гораздо больше, но она помнила, как, едва научившись ходить, прошлепала в эту дверь, хохоча над преследовательницей-нянькой, а потом ударилась в слезы под суровым дедушкиным взглядом. Столько лет прошло, а буквально вчера. Внезапно Эладоре как-то расхотелось переступать порог соседней комнаты.

Лакей утвердительно наклонил голову.

– Господин Келкин приобрел дом из имения Джермаса Тая. И его слуг – я служил вашему прадеду, мисс Даттин, а после него вашему деду.

– Ох! – Не надо ли присесть в реверансе, задумалась Эладора. Слезящиеся глаза старинного дворецкого читались с трудом.

– Я думал, что в доме не оставили в живых никого, – отметил Джери, – когда убивали Таев.

– В главном здании никого, это так. Означенной ночью я спал в помещении для слуг, оно примыкает к основному дому. Смежная дверь была заперта с обратной стороны. К тому времени, как мы сумели ее сломать, было слишком поздно что-либо предпринимать, кроме как бороться с пожаром.

Джери окинул глазом коридор, будто изучал сцену преступления. Эладора проследила за его взглядом, вообразив, как налетчики вламываются через парадный вход, прочесывают с ножами дом, режут каждого, кого встретят, поджигают спальное крыло с тыльной стороны особняка.

Ее мать, Сильва, тогда уже съехала, выйдя замуж ниже своего ранга – за хозяина деревенской фермы. Любовь противостояла натянутым отношениям с остальной семьей. От того визита в город у Эладоры остались одни только радостные воспоминания неуклюжего ребенка – кроме краткой встречи со страшным дедушкой. Но мать, поминая тот вечер – обычно в подпитии, – все время повторяла, как унизительно было выпрашивать у Джермаса деньги. Сильва еще об этом не знала, думала Эладора, но Джермас уже тогда увяз в долгах, состояние семьи растратилось из-за неудачных вложений и затонувших кораблей. Божья война уничтожила их издали, как если бы боги торговли, сойдя с ума, перекинулись в богов войны и перековали медяки да серебреники на мечи.

– Прошу, садитесь. – Лакей открыл дверь в прекрасно обустроенную гостиную. – Уверяю, господин Келкин окажется дома незамедлительно. Я сообщу вам, когда он прибудет.

– Господин Келкин, – сказал Джери, – вон в том секретере держит бутылку доброго бренди.

– Именно так, – ответил лакей. Дзынькнули фужеры. Первый он поставил перед Эладорой. Она вообще-то не пила, от спиртного ее тошнило, но то была Эладора недельной давности, и сейчас она позволила нацедить себе стопку. Напиток одновременно и лип, и проскакивал, сбежал вниз по горлу, оставляя после себя огненное тепло.

Джери вытянул ноги, морщась, пока разгибал их, и поерзал, устраиваясь поудобнее. Он хлопнул свой фужер залпом – притупить боль, догадалась она, и пригубила снова. Что бы сказал Мирен при виде ее нынешней, так непохожей на примерную выпускницу, которую он знал. Конечно, уж он-то не сказал бы ничего, но, почему нет, – взглянул бы на нее по-другому.

Вдалеке ударили колокола. Келкин опаздывал.

Звон навевал мысли о Кариллон. Ей было три или четыре, когда убили их семью. Она много болела, каким-то легочным недомоганием, и доктор порекомендовал свежий деревенский воздух, поэтому ее отправили пожить у Сильвы. Ребенок кашляет, печально подумала Эладора, глядя на теплый янтарь недопитого бренди, и все оборачивается таким вот образом. Не то чтобы она предпочла, чтобы Кариллон осталась тут и погибла вместе со всеми Таями, но не появись Кариллон, на них не напал бы веретенщик и не арестовали бы профессора, Мирен бы не пропал, и ее самой здесь бы не было.

Нет, стоп. Веретенщик ведь уже бесчинствовал на свободе? Она подслушала за дверью, когда профессор говорил с Миреном и Кари, и узнала, что он поедал людей у Нищего Праведника до нападения. Об этом стало известно от Кари, а потом существо явилось за ней или за Миреном на улицу Желаний.

И тем не менее. Фужер, оказывается, опустел, и она потянулась к бутылке за добавкой. Джери поймал ее за руку.

– Вам уже хватит. Мы работаем, забыли?

– Я с вами не работаю, – сказала она.

– Вы здесь с моего позволения и сегодня ночуете под моим кровом. Приблизительно то же самое.

– Вам так кажется, – находчиво срезала Эладора и плеснула себе еще. Джери выхватил бокал у нее из-под носа и тут же выпил до дна.

– Спасибо скажете потом, – глумливо бросил он. Эладора растерялась, не зная, как поступить, и просто воззрилась на него.

– Приехал, – пробормотал, подымаясь, Болинд. Цокот копыт по мостовой, стук колес замедлился и стих. Эладора встала и постаралась выглядеть презентабельно, невзирая на то что оделась как обычный головорез. Хорошо, что Келкин сменил картины на стенах. Она б не вынесла, если с позолоченных рам ее бы разглядывали осуждающие предки.

Снаружи ругань. Келкин устраивал старому лакею разнос. Шторм обрушивался на древний, замшелый утес.

Парламентарий распахнул, отшвыривая, дверь.

– Кто это? – рявкнул он, глядя на Болинда. Маленькая собачка у Келкина на поводке дернулась и зарычала на пришельцев. Шерстяной зубастый комок рвался к Болинду.

– Один из моих людей, – примирительно ответил Джери.

– Ты за него ручаешься?

– Он со мной много лет.