– Так разговаривать неудобно. – Речь звучала словно из разрытой могилы, заунывно и низко, и дыханье смердело кладбищем.

– Бедненький. – Она немного помедлила. – Слыхал, что Хранители убили Урида Жестокого?

– Полубога, – презрительно усмехнулся Крыс. – Все равно он вернется. Без божьей бомбы его только ослабили, а не уничтожили насовсем. И тело сожгли, – в раздражении добавил он.

– Как твоим упырям все это нравится?

– Нам не впервой лицезреть падение этого города. Знавали мы войну и вторжение, чуму и погибель. Такие времена – праздник для нашего народа. Сейчас по-иному, в наши дни все боги – падальщики. Так алчут душ, что налетают на самый завалящий труп. Грядущее сулит моим собратьям скудную поживу – но ничего, переживем. Закопаемся глубже. Гвердон древнее, чем боги.

– Вы оба, – сказала Карильон, – дохера утешать научились.

Извини.

– Ты работал с Эладорой в правительстве Келкина? Какой она тебе показалась?

Крыс обдумал вопрос.

– Мне мало было дела до очередной прислужницы Келкина. Но она… серьезно укоренилась в городе. Наверно, после смерти душа ее будет из тех, что цепляются за землю и кирпич, – несъедобных для упырей. – Он протяжно захихикал. – Вообще-то порой она напоминает тебя, Шпат. А порой… – Он фыркнул.

Отряды хайитянцев рассредоточиваются у прохода под виадуком, – просигналил Шпат. Мысль сопровождала дрожь от слаженного топота тысяч костяных ног.

– Их ждет поражение, верно?

Пожалуй.

Желтые глаза Крыса уставились на море.

– Карильон, – показал он туда.

Кари обернулась. По заливу шагала Она, в сотни футов ростом, с ликом лучезарнее солнца. Позади Нее вскипали кровавые буруны.

– Богиня, – вымолвила Карильон, и был у слова вкус золы и железа.

Думаю, теперь самое время.

Девушка-кракен Наолы была дохловатым созданьем. В отличие от разлапистых громадных полипов в заливе, она не изжила признаки человека. Ноги у нее сплелись в русалочий хвост, руки выросли в длину и разветвились, только бледные щупальца венчали остаточные людские кисти. Однако туловище в основном человечье и на спине свежие раны от пуль. Лицо тоже женское, только голос пропал.

Она толкала плот по затопленным переходам. Навевала вокруг чудо Кракена: преобразовывала вещество в нормальную воду, чтобы плыть, потом забирала воду обратно, замещая жидким стеклом. Кракен подчинил себе моря, но святая Наолы брала их у него понемногу на время. Когда она творила чудо, с ладоней на щупальцах сбегала серебристая вода.

Они плыли по ущельям бывших улиц. Огибали рифы мусора, намытого из жилищ, трактиров и фабрик. Здания пусты – на улицах нет даже трупов. Поначалу Теревант подумал, что здесь необычайно успешно провели эвакуацию, но вскоре сообразил, что все тела успели достаться тем или иным богам. Мертвых растащили ради похоронных обрядов, чтобы накормить богов подонками душ из останков.

Они миновали развалины церкви Нищего Праведника, одной из старейших в городе. Запачканные оконные стекла расколоты, опрокинута колокольня. Алтарь Хранимых Богов сбросили, и теперь в нефе[1] восседало творение Дымного Искусника, в окружении благовонных курильниц и пляшущих силуэтов из битых стекляшек. Богоявление извратило эту часть Старого города. Корабли-храмы укоренились в земле. Башенная многоэтажка по мере возвышения обращалась в дым, твердые нижние ярусы размазывались тускло-бурым туманом, сохранявшим форму здания. Бол Благословенный притязал на старый Морской Привоз, и теперь под нежидкой водой бились по-настоящему золотые рыбки.

Враг окружал со всех сторон. На крышах восседали умуршиксы. Когда плот проходил под низко нависшей тучей, вспышкой взрыва осветились зародыши, копошащиеся во чреве Облачной Роженицы. В тесноте переулков поджидали жуткие твари, порождения безумья богов. Посреди хаоса окопалась ишмирская морская пехота – их держали в запасе, пока богам не потребуется новый святой, не потребуется новая душа, чтобы в равной пропорции ее вознести и пожрать. Разлив наводнения морщинила рябь, шатались дома – это божьи отродья бродили по захваченному городу. Все изготовились к контратаке Хайта, ждали встречи с легионом мертвых солдат, выступивших со Святого холма за заветным мечом.

Ишмирцы высматривали мертвых, а не живых. Теревант плыл на плоту с наемниками, а греб им кракен. В чаду и тумане истерзанного города их было легко прозевать. Никто не заступил им дорогу на их пути в самое сердце Мойки.

Наемники Наолы – бывалые ветераны Божьей войны. Сбились в кучу, держа наготове оружие, к доспехам приклепаны рассеивающие обереги. Одновременно внахлест бубнили молитвы. Внимательно следили, нет ли у кого признаков религиозного экстаза или божественного откровения. Наола сидела на середине плота возле Тереванта.

– Ты – самый драгоценный, – прошептала она, будто давала обещание.

Они миновали руины большого зала, и Наола объяснила, что прежде отсюда командовали главари Братства, старой городской гильдии воров. Огромные черные пауки ползали по выбитым окнам, оплетая серой пеленой целое здание. Эти выбитые окна напоминали Тереванту сетку зрачков наблюдавшего за городом насекомого.

Хотя девушка-кракен лишена голоса, было видно, как она утомилась. С каким напряжением толкала плот. Они уже приближались к Болотной площади.

Меч должен быть где-то неподалеку.

Теревант закрыл глаза. Вытянул руку. Тогда, в поезде, он чувствовал фамильный меч даже в сумке, не прикасаясь к нему. Он почувствует своих предков. Связь обязательно проявится.

«Дыши. Сконцентрируйся».

Он представил себя в домашнем поместье. Играет в роще с Ольтиком и Лис. Ольтик вечно забирался на дерево выше его. Внутренним взором Теревант всмотрелся в верхушки деревьев, представляя, как там, в развилке ветвей, засел брат.

Мысленный образ леса заколыхался. Сквозь него дунуло дыхание урагана, сгибая деревья. Послышался рев. Теперь ближе.

Он начал молиться. Всяк на плоту читал молитвы на незнакомом ему наречии. Его язык, губы, горло уже ему не подвластны.

Он открыл глаза и увидел богиню.

Пеш, Царица Львов, Богиня Войны, переступила через их плот. Она вышагивала к виадуку Герцогини – к падению города. Следом за ней по улицам рыскали львиные духи. Творения ее гнева пробегали по воде и учуяли близкое присутствие Тереванта и наемников.

Они слишком далеко зашли. И попали в капкан.



Последним участком Нового города, который в апофеозе наворожил Шпат, была укромная заводь с маленькой пристанью, сотворенной из того же чудо-камня, что и все остальное. Это был выход, открытая дверь. Последняя мысль Шпата при жизни оказалась о том, что Карильон должна бежать из Гвердона, вырваться из-под беспросветной тени семьи и Черных Железных Богов. Но тогда она отказалась бежать.

А теперь вернулась на это место.

Каменный край пристани конвульсивно содрогнулся и замерцал – а потом изверг новое чудо. Новое сотворение – это Кари впитала его в себя и огранила своим сознанием, расчертила по воспоминаниям из прожитой в море жизни. Каменный корабль, с корпусом толщиной в яичную скорлупу и стройными мачтами. Он засиял, обретая устойчивость на перекатах волн. Развернулись паруса из застывшего лунного света. Это было воплощение невозможного, парусник из мечты. Когда Карильон улизнула из дома Сильвы в Вельдакре и бежала к морю, то молилась, чтобы ее встретил именно такой корабль.

О команде скаливших зубы упырей ей в детстве не грезилось, но было радостно их тут найти.

Она перелезла через борт, ощупала каменные снасти. Сквозь корабль струилась Шпатова жизнь, но корпус мал и вместил лишь клочок его разума. Им досталось с собой только напутствие, но не прощание.

– Прекрасно! – выкрикнула она. – Курс на Чуткий!

Крыс ухмыльнулся и на языке упырей провыл приказ – и они отчалили.

Судно влекли вперед не земные ветра – но и шло оно не по земному морю. Кракен похитил воды залива; Шпат боролся за власть над морем, превращая его в молочно-белую жидкость. Корпус заскрипел, столкнувшись с первыми чудесами: проклятием Кракена на неудачу и мель. «Полноценная атака произойдет позже, – догадывалась Кари, – ныне внимание Ишмирских божеств обращено к городу».

Но стычки со святыми не избежать. Щупальца вытянулись из-под нежидкой воды, пробуя ухватить и потопить команду – но упыри сильнее людей, и у них есть когти с зубами. Когда одно щупальце захотело обхватить Крыса, он вонзил когти в студенистую плоть, полностью выволок святого кракена из океана и выбивал о палубу, пока тот не сдох. Упыри устроили пир.

Они скользили по воде быстрее любого смертного судна. Кари восторженно радовалась невероятному изяществу их творения. Корабль получился воровской, мечта контрабандиста. Ободрившись, она старалась не думать об источавших дух усилиях, уходящих на поддержание чуда. Шпат – не бог; у него нет верной паствы, тайные обряды не питают его осадком душ. Он неспособен пополнить силы – а в этой вылазке они тратили их безоглядно.

Они уже подплывали к острову. В море вокруг Чуткого вернулась обычная вода – Кракен отозвал свое жестокое благословение, – но место крушения «Великой Отповеди» окружало кольцо испарений.

– Кислотное семя, – прошелестел один упырь. Это боевое вещество медленно растворялось в морской воде и высвобождало алхимические соединения, которые проедят корпус корабля, вздумавшего прорвать блокаду.

– Защищайте глаза, – крикнула Кари. Сама натянула на лицо противогаз, и пока корабль не влетел в облако пара, несколько секунд сожалела о том, что не подготовилась тщательней.

Преисподняя приняла их – но ненадолго. Пока над ней проносился туман, Кари свернулась в клубок, стараясь закрыть незащищенную кожу. Туман проникал исподтишка, смешивался с потом, капал струйками тянущей боли. На коже вздулись волдыри. Отказывали фильтры на маске, ей стало нечем дышать.

Она задержала дыхание, крепко зажмурилась и стала смотреть зрением корабля. Они заблудились в едкой мгле. Упыри попрочнее, чем Кари, но и они обжигались до мяса. Они укрывались на палубе, урчали, кряхтели от боли. Только Крыс способен был вытерпеть облако, не поморщась. Он отошел на корму, опустил на руль свой массивный коготь. Другой лапой приобнял голову Кари, прикрыв ей затылок.

Прозвучала страшная серия скрипов и хрустов из корпуса. Отшелушивалась каменная оболочка, проеденная кислотой. Недавно сияющее судно уже напоминало жертву каменной хвори: в чешуйках и оспинах сочащихся язвочек. Но они прорвались, они уже в чистой воде внутри смертоносного кольца.

– НАВАЛИСЬ, – проревел Крыс. – ПОДНИМАЕМ!

Кари сосредоточилась. Шпат слишком далеко – придание формы камню полностью на ней. Суденышко задрожало, когда она выпустила из него каменные шипы, дотягиваясь до затонувшего исполина. «Все как в Новом городе», – повторяла она себе. На грани себя Шпат сплетал старое и новое, перемежал смертное и божественное. «Все как на Гетис Роу», – где занебесное притерлось к угрюмым улочкам Мойки. Каменные шипы разделялись, становясь гарпунами, становясь крючьями, вгрызались в разбитый корабль, тянули его на поверхность.

Она уже чуяла божью бомбу. Бомба совсем близко. Вопит, взывает к ней.

Их корабль накренился. Вода побежала по ногам Кари. Она смутно сознавала, что они зачерпнули воды, что слишком много материала корабля она потратила, чтобы наворожить этот невероятный коготь. «Отповедь» в десять раз больше них, и она совершенно ничего не понимала в том, что творит. Ей казалось, что это будет похоже на взлом замка, но оказалось скорее сродни спасению утопающего.

Ее утянет в глубину вместе с «Отповедью». Всех их утянет.

«Заткнуть пробоину в корпусе», – подумала она, но корпус оказался тверд. Божественная благодать, заключенная в камне, покрылась известью и выветрилась.

Камнем уходит на дно.



Теревант вцепился в их плотик, когда Наола бахнула из пистолета по ближайшему львиному духу. Пуля просвистела прямо сквозь сущность.

– Доперло, – буркнула она. – Дело дрянь. Они материальны, только когда убивают. – Другие наемники выставили ружья, наблюдая за кружением львиц. Когда один из Восьмерки будет умирать, остальные смогут нанести удар. То, что кто-то из них обречен, не вызывало вопросов.

– Сиди на плоту, – пробормотала Наола, пока перезаряжалась. Винтовка Тереванта против духов столь же бесполезна. Он просто багаж. Драгоценный.

Двести хайитянских солдат высадились на Эскалиндском взморье. Назад уплыли только семьдесят два. И лишь около дюжины живы поныне, но в каждом из них – живом или мертвом – поселилась война. Божья война поехала с ним домой в Хайт, пристала к нему, но не как запах или грязное пятно, но как похабная мыслишка, которая никак не вылетит из головы. Его рассудок – прифронтовая полоса. На Божью войну призван весь мир. Целый мир – поле битвы, даже в краях наподобие Гвердона, где сражения только сейчас обрели материальную плоть. Духовная война свирепствовала здесь намного раньше.

Им овладел безрассудный порыв. Он стянул с пальца перстень с печатью, сунул Наоле в карман – если они выберутся отсюда, то получат заслуженную оплату – и спрыгнул с плота, уходя по колено в воду. Наола на него заорала, но он уже бежал, расплескивая грязь.

Львицы взревели и помчались за ним. Может, хоть наемники сумеют скрыться.

Он бежал по затопленным улицам. Земля тряслась под поступью богини, и рев духов в погоне за ним складывался в воинский хорал. Он припустил в гору, к подножию лестницы. Он умрет, став спиной к ограде Замкового холма, такое решение.

Львицы умерили ради него свою прыть. Играли с ним. Загоняли. Уклоняясь, он забежал в разрушенную постройку, прежний храм культа Последних Дней. Внутри провоняло вином и рвотой – фанатики конца света праздновали захват, плясали и упивались вусмерть, когда сверху на них обрушивались волны Кракена.

Война повсюду вокруг. Ружейный огонь и лязг мечей на Замковом холме. Тела срываются вниз – бой идет высоко на утесах. Морская пушка лупит из гавани. Боги схватились в небе над Священным холмом. Рабендат говорил ему, что по железной дороге из Хайта спешат новые войска, легионы еще трех Домов пересекли границу.

Львиный дух возник рядом с ним, взмахнул когтем. Он свернул в дверь. Первый этаж заброшен, щепки мебели и прочий сор плавали в воде. На ступеньках испуганные лица. Дети прижались друг к дружке, смотрели на него с лесничного пролета. Расплескивая воду, он ринулся на разбитую лестницу. Дети не издали ни звука.

– Прячьтесь! – повторял он, заталкивая их в первую попавшуюся дверь. Отсюда он увидел внутри стопки постельного белья, какую-то темную кучу на полу и у дальней стены самодельную часовню, украшенную подсвечниками. На стене был криво вырезан лев, и рядом священные знаки Пеш. Стояла миска, а в ней, должно быть, какой-то красный мясистый фрукт.

Он понесся вверх по ступенькам. Львиные духи не сбавляли ход, перескакивали с этажа на этаж, проходили сквозь стены. Там, у недоделанной часовни, громоздились тела, осознал он, вот что за куча то была на полу. Жертвоприношение Пеш? Близость богини вдохновила на поклонение тех, кто никогда и не слыхал Ее имени? Взбираясь наверх, он не мог внятно думать. Ужас вскипал в мозгу. На пути попадались новые комнаты, в них вповалку лежали трупы.

Война прибрала к себе и Ольтика, и Ванта. Их убийства мелким волнением бились о берег в предвестии надвигающейся бури. До начала войны чудес боги вторгались в Гвердон своими смертными проводниками – это та же самая война, и она уже шла.

Через люк он вылез на крышу. Остатки от виадука Герцогини маячили вдалеке. Под ним в низине между Замковым и Священным холмами выстраивались хайитянские батальоны – начищенные доспехи и вычищенная кость. Навстречу им, несколько сот футов роста, неуязвимая и окутанная славой, шагала Пеш.

Теревант пал на колени.

Хайтские снайперы открыли по богине огонь. Их пули обращались в молитвы. Хайтские мечники ринулись на Нее, кололи Ей стопы, рубили могучие лапы. Пеш смеялась, когда Ей пускали кровь. Она махнула одним когтем, глубоко взрезая скалы Замкового холма. Оползень похоронил половину хайитянских сил, запрудил реку, сминая склады и пивные на всей длине берега.

Один из львов воплотился на соседней крыше: черепица затрещала, когда дух обрел вещественный облик. Крадучись, двинулся в сторону человека, глаза засверкали. Теревант поднял винтовку – и сбросил ее с крыши вниз. Она закрутилась в воздухе и шлепнулась в воду.

– Нет.

– Богохульство, – сказала богиня. Она говорила устами льва, стоящего перед ним, но то была сама Пеш. Все на войне есть Пеш. – Война священна.

– Нет, – снова повторил Теревант. Он закрыл глаза, представляя себя в роще возле родового поместья. И ждал, когда сомкнутся львиные челюсти.

Но богиня тоже оказалась с ним там, в лесу.

– Ты еще не поднял меч, а я уже знала тебя. А как же нет, о, сын Хайта, наследник завоевателей? Велика моя любовь к тебе. Тысячу поколений вы приносили мне жертвы огнем и мечом.

– Я тебе никогда не служил!

Коготь Пеш погладил его щеку, его подбородок.

– Все войны – мои. Все войны священны. Мои соперники будут расчленены, я съем их сердца и воздвигну свое знамя на руинах их храмов. Ты до сих пор бредешь в моей тени Эскалинда и будешь бродить вовек. Не я ли вызволила тебя из тенет моего брата, когда ты святотатствовал, сбитый с пути коварной ложью? Не ищешь ли ты отмщения?

Лес рассыпался. Он снова на крыше, но вместо Гвердона перед ним раскинулся Старый Хайт. Город охватил пожар. Над половиной крепостей великих Домов развевалось знамя Эревешичей. Коронный дворец стоял в осаде, пирамида Бюро выпотрошена, все их дела и папки горят. Он увидел голову Даэринта на колу для предателей, увидел, как Дома стекаются на его зов, когда он обвинил Корону в измене древнему уложению.

– Нет, – произнес он в третий раз.

– Простите, сэр. – Из чердачного оконца позади Тереванта выползал Йорас. Сквозь прорехи его мундира было видно, как тяжело покалечен неусыпный воин. Тело его заканчивалось на грудной клетке. Левая рука оторвана. Череп расколот трещиной. Оставшейся рукой он подтолкнул вперед меч Эревешичей.

– Да это же чудо, – сказал Теревант истерично надломленным голосом. На Божьей войне не бывает совпадений, только столкновения противоречивых судеб, что вершат безумные боги.

– Это вам.

Теревант поднимает меч.

И Пеш снова хохочет.

Глава 53

Карильон боролась изо всех сил, чтобы удержать на плаву каменный корабль.

На пару мгновений порыв ветра проделал брешь в завесе пара, открывая ближний берег Чуткого. У полосы прибоя стоял мужчина и смотрел на них. Она узнала в нем того деятеля от промлибов, который приходил в Новый город вместе с Эладорой и Барсеткой – но это не мог быть он. Тот умер, люди Синтера его застрелили.

Шпион поднял руку, благословляя напутственным жестом.

Кари тут же почувствовала прилив сил. Муторное и уже знакомое ощущение – по Кризису, когда прислужники Черных Железных Богов посвящали ей своих жертв – тот же стремительный напор в венах, тот же озноб. Крыс тоже это учуял.

Прямо сейчас ей не до выяснений природы подарка. Она приняла силу, направляя ее в камень. Вывих, излом – и кусок «Великой Отповеди» вырван из корпуса.

Работа пошла скорее, ее руки сновали, как у пряхи, укладывая из конца в конец нити чудесной Шпатовой плоти. Носовая палуба «Отповеди» смахивала на один дом в Мойке, попавший под Помойное Чудо – маслянистый металл перемежался с мерцающим камнем.

Запускной механизм с подвешенной последней бомбой поднимался из моря, вода ручьями хлестала из кожуха. Наконец его водрузили на носу каменного корабля.

Последняя дыра в корпусе заделана. Незримый ветер вновь надул паруса, и корабль накоротке развернулся. Они проскочили назад сквозь шипучую кислоту. Крыс взял на руки ее измученное тело, укрывая от обжигающих брызг.

Каменный парусник казался таким же истрепанным и разбитым, как она себя чувствовала. Они ускорялись на север, против отлива – мимо Колокольной Скалы, мимо острова Сорокопутов, нагоняя кроваво-пенный след Пеш. Город наплывал со стороны горизонта, две длинных косы по сторонам гавани принимали корабль в свои объятия.

Крыс поднес ее к пусковой установке. Пара упырей трудилась над починкой машинной части. С собой у них был мешок запчастей, набранных в какой-то алхимической литейной. Механизм запуска сравнительно прост, а точно нацеливать боеприпас им, в общем-то, и не нужно. По сути это лишь заряд разбавленного флогистона, достаточно большой, чтобы швырнуть безобразную боеголовку в воздух.

Перед ней на стальной опоре висит божья бомба. Ее поверхность выщерблена, иссечена, расчерчена уродливыми швами там, где алхимики скрепляли куски бомбы сваркой. Это орудие было воссоздано из обломков колокола Башни Закона.

Вот он, тот самый колокол. Тот, что ее отыскал – распознал и пробудил. Что рассыпал и собрал ее заново.

Когда она приложила ладонь к мокрому, грубому металлу, то услышала божий вопль. Бессловесный истошный визг в бесконечной петле вселенского отвращения и ненависти. Неутолимый голод занебесного падальщика, пожиравшего самого себя. Заключенный в бомбе бог поедал себя снова и снова, как немыслимый маятник, миллиард раз в секунду. Но боги не могут умереть.

«Страдай, – подумала Кари. – Заслужил, мразь».

Она едва не жалела, что им предстоит прервать его пытку.



«Старший Эревешич».

Теревант по праву принял свой меч. Стоя на крыше посреди Мойки, сомкнул на рукояти ладонь.

В угодьях Эревешичей он шел, пока не добрался до особняка. В доме предков шумно – там почтенные умершие родичи. У порога стояла бабушка и подзывала, маша рукой. Рядом его ждал Ольтик.

На крыше Теревант взвился в прыжке. Сверкающая сила меча пронизала его. Скорость и мощь – он даже не подозревал, что такое бывает. Тысяча Эревешичей обозревали схватку его глазами, выбирали подходящий миг для удара. Тысяча Эревешичей наделили его своим мастерством клинка, подкрепили его душу своими. Он вертелся и скакал, порхая по городу, как блоха, меч в его руке – пылающий факел.

– Я должен знать, – промолвил Теревант, обращаясь к брату, – что произошло? – Стоило ему спросить, как воспоминания Ольтика сделались его. Вкус виски во рту. Он стоит в кабинете, в хайитянском посольстве, надевает старые боевые доспехи, пьяно гордясь, что они до сих пор налезают. Празднует свое поражение. Клич ликования войска, когда Ольтик при Эскалинде захватил ишмирский флагман, смешивался с ликованьем толпы на Фестивале. Он кладет меч на стол и отходит, чтобы натянуть кольчужную рубашку.

И вот тогда они на него нападают. Безымянные посольские писцы, тусклолицые человечки, на которых он и внимания никогда не обращал. Люди Даэринта, в руках ножи. А со двора, сияя черепом в лунном свете, врывается Эдорик Вант. Верный и исполнительный за гранью смерти, он здесь, чтобы выполнить положенное Хайту по тайному уговору.

Ольтик отбивается от них. Пересиливает полдюжины человек, уворачивается проворнее мертвых. Если он доберется до меча на столе, то получит полную мощь Эревешичей и с легкостью разгромит их всех. Он бросается через комнату, пальцы тянутся к рукояти. Почти соприкасаются с ней.

Но не совсем. Он так и не увидел, кто его убил, не узнал, кому из дюжины нападавших повезло – кому досталась слава.

– Я проиграл, – сказал Ольтик, неспособный стереть из голоса удивление. – Прежде я никогда не проигрывал. Все, что я намечал сперва в уме – я совершал наяву. В каждом бою побеждал. Пока не приехал в Гвердон.

Взор смещается. Убийцы пропали, остались только Теревант с Ольтиком в кабинете. Ольтик сидит в кресле у огонька.

– Знаешь, когда я получил направление сюда, то подучил историю Гвердона. Военную историю – одну разновидность науки, на которую у меня хватало терпения. Вот что забавно: Гвердон покоряли и прежде, множество раз, но никто из завоевателей здесь так и не достиг процветания. Какой-то несчастливый приз этот город.

Он пожал плечами, потом сжал Тереванту ладони:

– Ну что, брат, дальше я сам?

Старший Эревешич вихрем кружил по небу. Прыжок вынес бы его на пролет виадука, если бы тот стоял. Вместо этого он приземлился на крышу дозорной башни. Обличье боевой святой Пеш возвышалось над ним на сто футов. Она двигалась к воинству, державшему оборону. Святые Хранителей, стрелки с алхимическими ружьями, разномастные ватаги разбойников – и тонкая костяная линия. Отряды Дома Эревешичей не вздрагивали, когда Пеш рычала на них. Не рассыпались, когда ее когти вспарывали склон холма и истребляли дюжину каждым ударом.

Теревант кинулся ей за спину и ткнул мечом. Она прочувствовала его, перекрутилась волчком – с кошачьей быстротой и грацией вопреки великаньим размерам. К нему устремилась огромная лапа, и он ухватился за нее, именно так, как поступил бы Ольтик, левой рукой поймал клок окровавленной шерсти, перемахнул в прыжке, приземляясь на ее длинное предплечье, и всадил меч глубоко в запястье богини.

Божественный ихор брызнул по гвердонским крышам. И ее сверхъестественный взор, и жар от разграбленного, горящего города налетали на воина волна за волной, но он парировал их мечом. Снова прыжок, он вскочил на ее обнаженную грудь, рубанул по ее ключице, потом по горлу. Пеш отшатнулась, ее ступни зацепились за обломки. Она чуть не опрокинулась ничком, но ловко успела опереться – как кошка приземлилась на четыре лапы.

Оставшиеся хайитянские войска бросились вперед. Их командир ввязался в драку, и мертвые ответили. Неусыпные двигались слаженно, как один, идеально дисциплинированные, надежно привитые от сомнений и страха. Стрелки открыли огонь поверх строя, их товарищи даже не дернулись – десятилетиями они сражались бок о бок и знали каждую мысль друг друга. Мертвецы атаковали богиню, взялись рубить ее раненую переднюю лапу, ее оскаленный лик.

Со Священного холма сошли Хранители. Цветы распускались на пепелище, и когда открывался бутон, оттуда вырастала рука, и в каждой руке по гранате. Святые метали копья солнечного света и дротики молний. Пеш ревела от боли, когда праведный огонь язвил ее рыжие бока.

Из Нового города пришла пестрая шайка иноверцев, уродцев, наемников и бандитов. Каменные люди топали по запрудам и швыряли глыбы с развалин. Бойцы по контракту, ветераны Божьей войны в иных землях, крались по разрушенному городу, нападали из засады на божественных чудищ. Беглые святые, спасшиеся с Чуткого, в последний раз вытягивали силу у далеких своих пантеонов, чтобы защитить их приемный дом.

Битва сомкнула ряды, и Пеш приветствовала ее. Это война, а война священна.

Богиня все теснее смыкалась со своей святой. Все больше ее мощи вливалось в смертную точку приложения сил, в это живое оружие.

Теревант наскакивает, вновь и вновь нападает на нее, заставляет пятиться. Шквал ударов Меча Эревешичей оттесняет ее обратно на улицу Сострадания.

Но ее раны затягиваются. Она опять все сильней и сильней.

– Война! – ревет она – и святые Хранителей вспоминают, что Хайт издавна с Гвердоном на ножах.

– Война! – ревет она – и городская стража набрасывается на преступников и незаконных святых. А сами они кидаются друг на друга, все против всех.

– Война! – ревет она – и взгляд ее становится артиллерийским залпом.

– Война! – ревет она – и солнце делается окровавленным сердцем. Она дотягивается и срывает его с неба, погружая город во тьму. Темноту разрывают лишь дульные вспышки да пляшущие языки пламени.

– Война! – ревет она – священна и вековечна.



Карильон ставит каменный корабль на нужный курс. Крыс подвывает и поджигает запал.

От пусковой отдачи трещит каменный киль корабля, и их невероятное судно рассоединяется, разламывается. Распадается. Они летят в воду, но Карильон хорошо плавает. Она выныривает среди мокрых, по-собачьи гребущих упырей и вдруг осознает, что беспрестанное давление на психику от связи с Черными Железными Богами – отныне пропало. Того зова, того невыразимого присутствия, что преследовало ее всю жизнь, заставило покинуть тетин дом в Вельдакре и пуститься в море, – его больше нет. Да, еще остались два Черных Железных Бога, но они заточены в темнице под Новым городом, за толстыми каменными стенами и недремлющей силой Шпата – и неспособны до нее дотянуться.

Она свободна.

Бомба с богом взмыла над городом по дуге. Траектория пронесла ее поверх купола Морского Привоза, над площадью Мужества – в самое сердце старого Гвердона. Карильон наводила прицел вдоль улицы Сострадания, туда и полетела ракета.

Не было взрыва. Никакой ударной волны. Ни ослепительного сияния, ни громогласного сотрясенья.

Ничего вообще.

Аннигиляция.

Глава 54

В свое время историки непременно восстановят события того дня.

Выжившие рассказывали об ошеломительном, сверхъестественном умиротворении. У них не появилось желания бросить оружие или прекратить схватку, просто поступить иначе было, буквально говоря, немыслимым. В тот день война стала в Гвердоне неизвестным понятием. Те, кто пытался продолжить битву, ощутили себя в подавленном ступоре, жалкими и беспомощными, как очень, очень старые люди, забывшие напрочь все шаги какого-то замысловатого действия. Даже если они вспоминали мелодию, танцевать под нее уже не могли.

Когда погибла богиня плодородия из Грены, ее долина потеряла всю свою жизнеспособность, весь плодородный дух. Понемногу животные и травы соседних земель – те, что не были угодны ни одному богу – пробирались туда, обживая окраины.

Подобное случилось и с войною в Гвердоне. Те, кто был в центре удара, не могли даже помыслить о драке. Раненые мирно уходили навсегда, лишенные воли бороться за жизнь. Матерая солдатня становилась кроткой, как новорожденные ягнята. На отдалении воздействие помалу истончалось. Происходили вялые полустычки между гвердонским флотом и остатками кракенов, и уголовники из Нового города, хоть и замирали в нерешительности, все равно готовы были прирезать ради добычи, дай только шанс. Тем не менее многие теряли рассудок – отсутствие части души терзало, как боль в отрубленной конечности.

Захватчики несли извне свое представление о войне, заполняя понятийную пустоту. Среди подкреплений из Хайта бытовала хайитская война, со своими обычаями и твердой как кость дисциплиной. Дозор в Маредоне тоже пока еще помнил, как охранять гвердонские границы и территориальные воды.

На кораблях наступавшего ишмирского флота священники Пеш неистово клали жертвы своей вдребезги разбитой богине, увещевали ее вернуться к жизни. Возможно, как пройдет срок, им удалось бы сотворить ее заново – или родилось бы иное ишмирское божество конфликта. Например, Верховный Умур вполне мог совокупиться с Облачной Роженицей и произвести на свет бога райского гнева.

Те, кто выжил и оказался бессилен убивать в этом противоестественном перемирии, пытались действовать в обход. Колонны хайитянских солдат вступили в северные пригороды Гвердона, двигаясь маршем в сторону высот Священного холма. На берег накатывались новые кракеновы волны, неся в Мойку свежие флотские подкрепления.

Но прежде чем сражение вспыхнуло снова, пока враждующие стороны не успели вспомнить, как воевать, небеса заполонили драконы.



– Снижайтесь здесь, – Эладора указала на двор, окружавший парламент. Ей приходилось кричать, чтобы быть услышанной сквозь встречный ветер, но джирданский пират разобрал ее жест и передал указания дракону. Они заложили круг над руинами Мойки, пока другие драконы усаживались на шпили Священного холма или проносились над портом. Занимали позиции между рядами противников, между Ишмирой и Хайтом.

Пламя клокотало в их глотках, но рептилии пока сдерживали свое смертоносное дыхание. Эладора нетвердо сошла на землю, ноги затекли и болели от долгого полета через океан от самого Лирикса. Она попыталась заговорить, но горло ободрано криком.

– Скажите им вы, – бессильно выдавила она.

Дракон по-крокодильи улыбнулся и направился к парламенту – растолковывать городу цену спасения.



Будто по воле какого-то гражданско-правового чуда выборы в парламент все-таки состоялись, и вопреки обстоятельствам – по расписанию. Боевые действия в основном ограничились припортовыми округами, и знаменитая гвердонская стойкость проявила себя в том, что граждане вылезали из укрытий и посреди разрухи выстраивались в очереди, чтобы отдать свои голоса. Оккупационные силы изумлялись, наблюдая за этим отправлением избирательного права. Хайитяне – бесстрастно, ишмирцы обвиняли местных в безбожии, а лириксиане бились об заклад на победителя.

Итоговый подсчет разочаровал азартных игроков. Парламент получился равновесным, ни одна из партий не набрала большинства. Предпочтения избирателей распределились почти строго поровну между Келкином, алхимиками и церковью.

Тем не менее от парламента требовались ключевые решения. Первый созыв стал одним из самых важных за всю историю Гвердона. Им предстояло определиться с такими вопросами, как признание короля, помощь обездоленным войной гражданам и – наиболее насущным – прекращение боевых действий на Чутком.

В пивных и кофейнях, прокуренных подсобках и светских салонах на Брин Аване, в гостиной Келкина, дворце патроса и гильдейских палатах по новой закипела политическая жизнь. Сперва замедленно, потом лихорадочно ускоряясь, партии принялись бороться за превосходство при новом порядке. Город преобразился в очередной раз и при этом остался Гвердоном.

Как всегда готовым продать то, о чем ты мечтал, попутно обчистив твои карманы.

На этот раз Эладора не участвовала в подковерной возне. Ее не приглашали на собрания в верхах после подсчета голосов; она не ходила на вечеринку в «Вулкан» после объявления результатов. Ее редко встречали на улице; никто толком не знал, где она теперь обитает. Газетам интервью она не давала и никаких заявлений не делала.

Чаще всего ее видели в Университетском районе – там она помогала ремонтировать поврежденную библиотеку, но при этом порой исчезала на несколько дней подряд. В определенных кругах гуляли слухи: она то ли проводит тайные переговоры с Лириксом, а может, и с Хайтом, то ли помирилась с матерью и метит королю Беррику в невесты, то ли ее арестовали за подрыв чудо-машины на Чутком и скоро казнят за измену.

Одним дождливым вечером по прошествии трех недель после выборов чтение Эладоры прервал стук в дверь ее гостиничного номера. Она отложила «Костяной щит» – уже почти дочитала, пара глав осталась – и босиком прошла через скудно обставленную комнату. Гостиница стояла на Долу Блестки – нейтральной полосе между подконтрольным Хайту Священным холмом и ишмирской областью, бывшей Мойкой, прозванной ныне в народе Храмовой Четверью. Хоть территория и нейтральная, жить по соседству с оккупационными зонами вовсе не безопасно.

Перед дверью она сунула в карман халата пистолет. Поглядела в глазок.

В ответ ей широко ухмыльнулся скелет.

– Это, хм, я, Теревант Эревешич, – проговорил мертвец.

Глава 55

– Хотел повидаться с вами, пока не уехал, – пояснил он.

– Значит, вы возвращаетесь в Хайт? – Эладора разглядывала скелет, что, закинув одну костистую ногу на другую, сидел в кресле и неловко вертел чашку чая. Он, не подумав, сразу налил себе чай и сейчас не имел понятия, куда его девать.

– Да, в общем-то, нет. Я… я вступил в роту наемников. Отряд из Восьми. Вечером отплываю.

– После того, что вы пережили, хотите снова на Божью войну? – изумилась она.

– Понимаете, я же убил богиню. Ну, вроде как. Надеюсь, моя репутация разнесется по свету. Даст мне хороший козырь в бою против других божественных созданий. – Теревант расхохотался. – Да нет – просто на Хайт мне возвращаться не с руки. Есть, хм, политические препоны.

– Понимаю. – Сейчас, в отрыве от Келкина и потока разведсводок, она довольствовалась лишь обрывочными намеками из газет. Впрочем, были сообщения о том, что нынешний носитель Короны принял вытяжку болиголова, и вскоре на смену ему изберут нового. А еще, что некоторые из оставшихся колоний Империи взбунтовались, поскольку Дома отозвали войска на защиту Старого Хайта. Новому носителю Короны достанется в управление сильно умалившееся государство, но, возможно, лучше подготовленное к встрече Божьей войны.

В газетных известиях из Старого Хайта упоминалось имя Лиссады.

– В Хайте говорят, что мертвым не дано любить так, как живым. Я бы, наверное, поспорил. Не думаю, что и среди живых найдутся такие, кто любит одинаково. Однажды, может статься, я вернусь. – Он пощупал пустую глазницу. – Со свежим, так сказать, взглядом.

– Если не слишком личный вопрос…

– Задавайте.

– С вами был Меч Эревешичей. Вы могли умереть оберегаемым. Могли ведь?

– До последнего верен, – пробормотал сам себе Эревешич. – Да, благодаря вам меч был у меня. Я был старшим Эревешичем, и это было… блистательно. Но я увидел, как подлетает ракета, и… не знал, как подействует божья бомба на раку. И я заглушил меч. Перекрыл, насколько мог, его связь с внешним миром, чтобы уберечь живущие в нем души.

Он поднял саквояж, и она увидела, что из него торчит рукоять этого древнего оружия.

– А в нем… отсутствуют активные чары? – Она задрожала, внезапно похолодев. Она не видела Карильон с самого возвращения.

– Нет. Души пращуров все еще в нем, но им нужен живой меченосец, чтобы соединиться с ним. Это был единственный способ отгородить их от удара.

– А вы – последний из Эревешичей.

– Может, и так.

Он поставил чашку на столик, поболтал чай костистым пальцем, наблюдая за волнами.

– Моя мать и младшие сестры пропали, когда на их корабль напал кракен. Вероятнее всего, мертвы, но… одно в этом Перемирии хорошо: можно взаправду поговорить с ишмирцами. И дать им денег. Похоже, на том корабле они захватили пленных. Может статься…

– Пусть вам сопутствует удача.

– Спасибо. Я еще раз хотел вас поблагодарить. И кое-что подарить. – Он достал из саквояжа изукрашенную росписями бумагу. Банковский чек. – Не совсем королевское состояние, но какое-то время продержитесь. Мне сказали, что вы больше не служите в промышленно-либеральной партии. Чем вы все эти дни занимались?

Эладора покосилась на ворох бумаг и рукописей на столе. Закрыла «Костяной щит» и отдала книгу скелету.

– Читала и размышляла. – Она встала. – Сижу взаперти уже несколько дней. Пройдусь-ка с вами до корабля, провожу вас.



Второй посетитель как-то вечером поскребся к ней в дверь, как собака. Расстриженный жрец, в опале у патроса – союзники кончились, кончились и хитрые ходы. Он угрожал, хотел выколотить из нее деньги. Эладора сделала встречное предложение – поработать на нее.

Такой как есть, замаранный, он ей сгодится.

* * *

Третий посетитель пришел глухой ночью. Карильон. Она не постучалась – Эладора очнулась от кошмара и увидала подсевшую к ней на кровать фигуру.

– Не пугайся, – сказала Кари. – Это я.

Эладора и не пугалась. Больше она не боялась ни ножей Мирена, ни воздаяния Черных Железных Богов – по крайней мере, пока. Она вытолкала подальше память о заключенном с ними договоре – заперла его в ныне пустой сейф и захоронила в самом темном отстойнике своего разума.

– Ожидаемо, – произнесла Эладора. – Заявилась негодовать, что я пригласила в город Джирданские семейства. – Она подхватила с тумбочки охапку газет и помахала ими перед Карильон. – Вообще-то после уколов в прессе получить настоящей заточкой будет явно переменой к лучшему, так что валяй.

– Дело не в том. То есть в том, но… твою мать, Эл, все из-за Шпата.

– А что с ним?

– Он надорвался. С тех самых пор, когда мы поднимали божью бомбу, он стал очень… тихим. Слабым. Не таким, как раньше. Я больше не могу управлять камнем, не могу пропускать удары. Эл, большую часть времени я его совсем не слышу – или, еще хуже, он стал мало разговаривать.

Эладора слезла с кровати, наворожила призрачный огонек. Кари вздрогнула от света. Эладора отметила, что двоюродная сестра в синяках и царапинах. Перевязана шея – бурые пятна.

– Чем я, по-твоему, могу помочь? – Эладора отвела Кари в другую комнату, выудила аптечку и начала разматывать перевязку.

– Знать бы. Какой-нибудь волшебной штукой. Божьей. Онгентовой.

Эладора выпучила глаза при виде воспаленной раны:

– Нижние боги, как это тебя угораздило?

– Если помнишь, я выпинала джирданских козлов из города, а ты телепортировалась на Лирикс и мило попросила их обратно. Вот так и угораздило.

Эладора намазала рану притиранием, наложила чистый бинт.

– В городе есть ученые. Кафедра археотеологии в университете, гильдия алхимиков. Правда, настоящих мастеров тут уже не сыскать. – Не совсем ложь. – Но есть и другие города.

Эладора подошла к гардеробу, обезвредила защитное заклинание.

– Мудрецы из Кхебеша слывут величайшими знатоками «волшебных штук» на всем свете. И, судя по намекам, тебе бы лучше на время уехать из Гвердона.

И это тоже не совсем ложь. Здесь, в городе, предстоят дела, которые лучше проделать без Кари.

– Про Кхебеш и мне много рассказывали, – буркнула Кари. – Они ни за что не пустят чужачку.

Эладора открыла гардероб и вытащила тяжелый свод записей, перетянутый кожей. Колдовской дневник доктора Рамигос, включающий заметки о сборке божьих бомб и машины с Чуткого острова. Эладора отдала книгу Карильон.

– Привезешь им ее. Обменяешь на все, что понадобится. Я не знаю, способны ли они помочь господину Иджсону, но надеюсь, что это возможно.

Карильон взяла книгу, держа в руках, будто заразу.

– Смогут ли они с помощью этого создать новые божьи бомбы?

– Великое прозрение Роши состояло в том, что Черные Железные Боги в своем заточении были неизмеримо сильны, но статичны. Поэтому их можно было использовать, чтобы прервать вечно самовоспроизводящийся образ иного бога. Но работало это лишь потому, что неутолимый голод вывел их на самую границу со смертным миром. Такое… совпадение – редкость. Доктор Рамигос верила, что раки хайитян могут послужить какой-никакой низкосортной заменой, но даже среди сосудов, накопивших более ста поколений душ, лишь считаные раки обладают достаточной духовной силой, чтобы разорвать истинную божественную сущность. – Эладора хмыкнула. – Поэтому – нет. Без сырья у них не получится.

– Ладно. Спасибо.

– Постой, сумку отдам. – Эладора снова залезла в гардероб. Извлекла сумку, положила туда деньги, целебную мазь. Сняла с шеи амулет Кари и тоже сунула туда.

Чем дальше этот амулет будет от Гвердона, тем обе они в меньшей опасности.

– Эге, – спросила Кари, заглядывая за плечо Эладоры. – А зачем тебе эфирограф? Я думала, их все поотключали. – Эфирографный аппарат стоял на полу гардероба, обвитый замкнутой петлей серебряных кабелей.

– Он отсоединен, – проговорила Эладора. – Исследовательский проект. – Она похлопала по металлическому корпусу – дружески потрепала машину. «Я буду работать над тем, чтобы спасти тебя, – подумала она, – но еще не время. Я еще не знаю наверняка». Она закрыла дверцы и активировала обережные чары.

– Эл, – сказала Карильон. – Пока я не ушла… Там, в хранилище, что ты сделала? С Черными Железными Богами? Эти гниды сидели у меня в башке, когда я была их Предвестницей, заставляли меня видеть, чувствовать всякое. Не дай им воспользоваться тобой.

– В том году, когда сразу после Кризиса я пришла к тебе на Семь Раковин, то сказала, что при таких обстоятельствах не стоит себя винить. – Эладора на минутку задумалась, потом вручила Карильон сумку. – Остаюсь при прежнем мнении. Не иди на поводу ни у собственных страхов, ни у мелочной зависти – хоть людишек, хоть божков. Одна история судить имеет право.



Несколько дней спустя Эладора пробиралась через пепелище на улице Сострадания. Посередине дороги расчистили обломки, но проезд все равно забит экипажами, спешащими к открытию парламента. Улица Сострадания проходила по краю ишмирской зоны, над пограничной полосой постоянно висела мглистая дымка, и нарушителей без соответствующего благословения прибирала к себе Облачная Роженица. Народ тщательно старался не заступать за черту разметки, отчего продвижение замедлялось еще сильнее.

Проталкиваясь в толпе, она вдруг поняла, что за ней кто-то идет. И тут рядом оказался Абсалом Спайк, подстроив свои размашистые шаги к ее скромной походке.

– Начальник желает видеть тебя, пока все не завертелось, – шепнул он ей на ухо.

– Я знаю, – ответила она. – Крыс уже сказал. – Сказал словами из ее же рта, оторвав от занятий.

– Начальник также хочет убедиться, что ты жива, – прошипел Спайк. – Говорят, куча народу не против, если тебя не станет. Прикончить бы, мол, ту скотину, которая заставила нас сдаться. – Перханье в его глотке подразумевало, что в свободное время он был бы одним из них, но сейчас выполняет распоряжения Келкина.

– Они вольны свободно выражать свое мнение, – сказала Эладора. – В том-то и прелесть оставаться живым.

Спайк недовольно хрюкнул. Перемирие остановило сражавшихся, однако ценой продолжения оккупации. Крупные доли города пришлось уступить Ишмире, Хайту и Лириксу. Если одна из этих трех сил нарушит мир, то две других плюс гвердонские войска объединятся против них. Нейтралитет Гвердона в Божьей войне сохранился – только линии фронта были прочерчены уже посреди его улиц.

На подходе к парламенту Спайк расслабился.

– Дальше твои новые друзья тебя встретят.

Он немедленно пошел прочь. Через пару минут она заметила его невдалеке в обнимку с молодой девушкой. Хорошенькая при других обстоятельствах, она была перепугана, стиснутая рукой Спайка. Она бросила на Эладору умоляющий взгляд, и Спайк уволок ее к боковому входу, ведущему на зрительскую галерею.

Мхари Воллер она тоже заметила. Воллер носила платье по-джирдански и надела искусное украшение – золотого дракона, который обвивал ее левую руку. Она поймала взгляд Эладоры и помахала ей. Изобразила губами что-то насчет напитков. Наверняка из лириксианского ресторана. Если бы не сработала божья бомба, то Воллер вырезала бы сердца и сжигала их на кадильнице в подношение Пеш.

Все-таки, несмотря на все недостатки, данное Перемирие – лучшая участь. И для Воллер, и для города.

Эладора пересекла парламентский двор. Повсюду толчея, но возле дракона пространство свободно. Громадное создание лежало на куче щебня с разбитой стены, нежась на солнце, как задремавший котяра. Молодой человек, джирданец, отдыхал, сидя на валуне у головы дракона. Он узнал Эладору и встал поздороваться.

– Мисс Эладора, – сказал Раски с сочным лириксианским акцентом. – Мы, поди, не виделись с тех пор, как вы прибыли. Вы выздоровели, да? Когда вы прибыли, то выглядели, как смерть!

«Когда прибыла, – подумала она. – Когда договорилась с Черными Железными Богами? Когда они проковыряли дыру в мире и во мне, и я за миг пересекла океан?» Она прикрыла остервенение улыбкой.

– Мне куда лучше, спасибо.

– Мой Прадедушка переговорит с вами, ладно? Сюда, пожалуйста.

Он подвел ее к драконьей голове. Чудовище открыло глаза.

– Пробегись, Раски. Глянь, не раздобыл ли твой братец мне козлика в вашем неплодородном городе.

Дракон обратился к Эладоре:

– Эта штука, которую ты придумала, совсем новая. Вы тут в Гвердоне вечно изобретаете новые штуки. Сперва пасете богов, как мой внучатый племянник пасет коз. Потом убиваете их. А теперь вот это. Что теперь будет, как ты считаешь?

– Надеюсь, мир.

– Трое приставили мечи к горлу друг друга – и это, по-твоему, мир?

– Другого пока у нас нет.

– Строите вы тут мелкие дома, – посетовал дракон, – и я не помещаюсь у вас в парламенте. Но у меня чуткие уши, и я слышу, что многим не по душе то, что ты понаделала. Скажи, они примут твой уговор?

– Примут, – без колебаний ответила она. Ей не позволено сомневаться.

– Значит, сегодня войны ждать не стоит, – проговорил дракон, вытягивая шею, чтобы оглядеть город.

– Нет, не сегодня.

Внутри здания парламента зазвенел колокол.

– Надо идти. – «Вечно держать меч в руке не хватит сил никому. Рано или поздно придется его отложить».



Келкин ждал ее в небольшом уединенном кабинете. В зале снаружи Огилви с несколькими промлибами спорили над законопроектом о помощи пострадавшим. Эладора была удивлена тем, что Келкин не с ними. Обычно он был в гуще подобных дискуссий, стремясь убедиться, что ни пенни из городской казны не потрачен впустую и никто другой не получит и толики его заслуг в этом вопросе.

«Оказалось, что на нем горностаевая мантия государственного секретаря. Поношенная, – непредумышленно отметила она, – еще королевским министром времен монархии. Те дни опять вернулись. Келкин невелик ростом и на вид едва ли сдюжит носить тяжелый мех».

– Даттин. Наконец-то ты явилась сама. У меня зрение садится читать бесконечную корреспонденцию. – Он взмахнул ее письмом, посланным через день после приостановки огня. Она доверила его Барсетке.

– Мне нужно было отойти в сторону, – сказала она, – и отдохнуть. Переправа в Лирикс отняла у меня уйму сил.

– А кто тебя просил туда отправляться? Я же, черт подери, велел тебе договориться с Хайтом, привести их подкрепления! С их дохляками и бомбой мы бы отбили ишмирцев…

– Разве что первую волну. Но не полную мощь Праведного Царства. Не богов, Эффро. – Эладора обернулась на внешний зал, поглядеть, кто там вместе с Огилви. Запомнить лица, имена. – И, допустим, вы выиграли, каким-то чуд… чудовищным недоразумением. Тогда вместо Ишмиры нас бы оккупировал Хайт, причем Ишмира готовилась бы к новому нападению. В лучшем случае мы оказались бы… провинцией, под их королем-наместником.