Я ловлю взгляд Макса, и мы оба смеемся.

– Рад видеть, что не мы одни такие, – замечает он.

Прекратив пререкаться, Том и Алистер добродушно улыбаются. Алистер делает круглые глаза.

– Если бы все зависело от Тома, в холодильнике было бы пусто и эта крошка, – он целует Дарси в кудрявую головку, – умирала бы с голоду.

– Если бы все зависело от Алистера, мы каждый день питались бы готовой едой и эта крошка стала бы похожа на Будду.

Том, подняв бровь, смотрит на Алистера, но долго не выдерживает, и они оба заливаются смехом.

– Ладно, пошли есть!

Сев во главе стола, он проводит над ним рукой:

– Мясо, картофель, пастернак, горошек, морковь и какая-то сырная штука, купленная в «Марксе и Спенсере», которую я выдаю за домашнюю.

– Выглядит потрясающе.

– Хочешь есть, ангелочек?

Высокий стульчик Дарси придвинут к столу рядом с Алистером, и она нетерпеливо стучит пластмассовой ложкой по своему подносу в ожидании, когда отец наполнит ее тарелку едой, разрезав все на мелкие кусочки.

– Интересно, у нее уже прорезались коренные зубки? Жевать говядину деснами не слишком большое удовольствие.

– Особенно ту, которую приготовил ты.

Том посылает Алистеру воздушный поцелуй, но тот делает вид, что ничего не слышал.

– У Дилана зубы прорезались поздно, – говорит Макс.

Я вздрагиваю. Упоминание о Дилане вызывает у Бредфордов неловкость и молчание. Они замолкают и, покраснев, меняют тему разговора, словно потеря ребенка заразна и, говоря о нем, вы нарушаете некие неписаные правила.

– Это обнадеживает. Слышишь, ангелочек?

Нога Макса чуть касается моей. Подняв глаза, я встречаюсь с ним взглядом. «О’кей?» – беззвучно спрашивает он меня. «О’кей», – так же безмолвно отвечаю я. Мы все еще без слов понимаем друг друга. Просто мы разучились друг друга слушать.

В свои без малого три года Дарси Бредфорд уже умеет вить веревки из своих папаш. Она поздно научилась ходить и, похоже, не торопится говорить.

– Она прошла кучу исследований, и по части неврологии с ней все в порядке, – объясняет Том. – Просто ей не хочется говорить.

– А может, она просто не может ввернуть словечко.

Перегнувшись через стол, Алистер подливает мне вино.

– Все они начинают говорить в разное время, – объясняю я. – Дилан произнес свое первое слово – «грузовик» – очень рано, а затем был большой перерыв. Макс, ты помнишь? Следующим словом было «папа».

– И он называл так всех, кого видел, от почтальона до кассира супермаркета, – улыбается Макс. – Чем заставил меня комплексовать.

Все смеются, и я чувствую, как нога Макса крепко прижимается к моей. Мы смотрим друг на друга, и что-то расслабляется внутри меня, словно мне стало легче дышать. Мы уже два года живем без Дилана, но с ним мы прожили больше. Мы отмечали праздники и дни рождения и обнимали друг друга – так часто и с такой любовью. Мы были счастливы, гораздо счастливее многих.

– У вас так хорошо, – говорю я, глядя в пространство между Томом и Алистером. – Спасибо за приглашение.

– Мы уже хотели организовать поисковую группу и вторгнуться на вашу территорию.

– Это было нелегкое время, – вспыхнув, объясняю я.

Алистер прикрывает ладонью мою руку. Он больше не шутит.

– Нам трудно это представить.

Они оба смотрят на Дарси, которая с нескрываемым восторгом размазывает сыр по своему лицу.

– Мы запросто могли оказаться на вашем месте, – говорит Том и тут же замолкает.

Было время, когда я вполне могла подумать: «Почему мы, а не они?» Но теперь это прошло. Это могло случиться и с ними, и со Слейтерами, и с любыми другими семьями по всему миру. И сейчас, в этот самый момент, двое других родителей сидят в больничном кабинете, держась за руки и слушая слова, которые сломают их жизнь.

Глядя на Макса, я поднимаю бокал.

– За детей.

– За детей! – хором повторяют остальные.

– А вы не хотите еще детей?

Алистер бросает на Тома предостерегающий взгляд.

– Том!

Я качаю головой.

– Нет. Вряд ли я смогу пройти через все это снова.

Я вижу, как каменеет лицо Макса.

– Совершенно понятно, – соглашается Том. – Мы тоже не планируем увеличение семьи. Хотя свои услуги нам предлагает дама с ярко-рыжими волосами. Только представьте эти волосы в сочетании с моим могучим телосложением.

Этот монолог прерывает салфетка, запущенная через стол Алистером.

– Томас Бредфорд, вы неисправимы.

– Именно поэтому, Алистер Бредфорд, вы и женились на мне, – склонив голову, парирует Том.

Я пытаюсь прижаться ногой к Максу, но он отодвигается. И когда я смотрю на него, чтобы продолжить наш бессловесный диалог, он отводит глаза.

Глава 35

Макс

2016

Я сообщаю маме, что не собираюсь отмечать Рождество, и она отправляется к своей сестре, у которой можно пообщаться со здоровыми и веселыми детьми кузена Аддисона. А я лежу в постели и вспоминаю Дилана. Вернется она часа в четыре, а это значит, что у меня есть шесть часов, чтобы выплакаться.

Пипа всегда говорила, что после слез ей становится легче.

– Мне просто надо хорошенько поплакать, – сказала она однажды в конце недели, когда была подавлена и слегка раздражена. Это было еще до того, как у нас появились причины для слез, и она, поставив «Титаник», рыдала над Лео и Кейт, запустив в меня подушкой за мои насмешки.

«Всласть поплакать». Полный оксюморон. Нет ничего сладкого в рыданиях – во всяком случае, в моих. Они исходят из самого нутра и похожи на мерзкие завывания, которые терзают меня, не давая дышать. Рыдания причиняют мне физическую боль, но я не в силах остановиться. И чей-то голос в голове не оставляет меня ни на минуту: «Ты законченный неудачник. Настоящие мужчины не плачут. Посмотри на себя – ревешь, как влюбленный сопляк. Возьми себя в руки. Не зря Пипа бросила тебя».

На прошлое Рождество Дилану исполнилось пять с половиной лет, и он был абсолютно беспомощным. Он не мог находиться нигде, кроме своей комнаты или реабилитационного центра, куда его возили три раза в год. К нам на три дня приехали родители Пипы, под завязку нагрузив машину едой и подарками, которые предварительно обсуждались по телефону.

– Не привозите ему ничего, – повторяла Пипа, но Карен было не убедить.

В прошлом году они с отцом Пипы помогали Дилану разворачивать игрушки, с которыми он был не в состоянии играть, и я видел, как вытянулось лицо Карен, когда она поняла свою ошибку.

В конце концов они сошлись на варежках – из-за плохого кровообращения у Дилана всегда мерзли руки – и аквалампе с бегущими вверх пузырьками воздуха внутри. Вспоминая, какое было у сына лицо, когда мы ее включили, и как он кричал от радости, я еще больше погружаюсь в себя, уже не пытаясь сдерживать слезы.

Пипа, вероятно, встречает Рождество у родителей. Интересно, что они делают и вспоминают ли, как и я, прошлый год? Зажав в руке телефон – «Я так по тебе скучаю», – я набираю ее номер и смотрю на значок соединения на экране. Но потом я вспоминаю ее слова: «Это была не жизнь», и отменяю звонок. Наверное, она совсем не скучает по нему. Может быть, чувствует облегчение и даже счастлива. Начинает новую жизнь.

Я бросаю телефон на кровать, но он тут же начинает звонить. «Пипа», – высвечивается на экране. Черт, черт, черт! Моя рука, словно нечто мне не принадлежащее, медленно тянется к телефону и нажимает на кнопку вызова.

На мгновение мне кажется, что Пипа уже нажала отбой. Но, услышав в трубке сдавленный звук, я понимаю, что за четыре тысячи миль отсюда она тоже плачет. Прижимая телефон к уху, я слушаю, как она пытается справиться с собой. И наконец тихим шепотом она произносит:

– Я так страшно по нему скучаю.

Разделенные океаном, мы оба оплакиваем мальчика, по-прежнему живущего в наших сердцах. Во всем мире только мы двое знаем, что мы чувствуем. Когда все заканчивается и мой телефон снова молча лежит рядом, я засыпаю. А когда просыпаюсь – мои глаза по-прежнему опухшие, нос заложен, а сердце все еще болит. Но я чувствую, что мне стало немного легче.

* * *

Мама делает пробежки по магазинам по случаю январских распродаж. Она договорилась встретиться с Блэр и ее матерью в торговом центре «Старый сад».

– Может, присоединишься к нам? Тебе будет полезно прогуляться, – говорит она мне.

– Зачем мне тащиться в магазин с женщиной, от которой я бегал даже в десятилетнем возрасте?

Мама выглядит так, будто собирается меня осадить, но, переведя дыхание, она произносит:

– Я, наверное, вернусь к обеду. Линда всегда так капризничает. У них с Блэр сложные отношения.

– Значит, там не все так идеально, – бормочу я.

Мама с грустью смотрит на меня.

– Когда ты стал таким колючим, Макс Адамс?

– Не знаю, – огрызаюсь я. – Может, когда я разом потерял жену и сына?

Внутри у меня что-то сжимается. Я ненавижу человека, который меня поработил, но как вырваться, пока не знаю. Мама бесчисленное количество раз предлагала мне пойти к психотерапевту, но какой от этого толк? Врачи не в силах изменить то, что произошло. И вряд ли смогут изменить меня.

– Тебе что-нибудь купить? – уходя, спрашивает мама. – Трусы? Носки?

Мне уже стукнуло сорок, я потерял работу, а мама все еще покупает мне одежду. Во что, черт побери, превратилась моя жизнь?

Когда она уходит, я принимаю душ и, обернув полотенце вокруг бедер, наливаю в ванну теплой воды. Намылив лицо, я застываю с бритвой в руках. Разве я хочу видеть это лицо? Я не могу снова стать прежним, тогда зачем напоминать себе об этом всякий раз, когда смотришься в зеркало? Я смываю мыло с лица и немного подравниваю бороду. Я не стриг волосы уже четыре месяца, и они уже начали виться, как в детстве.

Вместо спортивных штанов, которые я не снимал с сентября, я надеваю джинсы и рубашку, дополнив их носками и ботинками. В них неудобно и непривычно, и я поражаюсь, как можно было ходить каждый день в костюме и галстуке. Потом открываю ноутбук.

Я пришел в «Качер Консалтинг» на должность бизнес-аналитика сразу же после колледжа. По всем правилам я должен был получить степень магистра делового администрирования, но Честер сразу же предложил мне прямое партнерство, по ходу дела проверяя меня в работе с клиентами. Я был в экстазе – ведь у меня не было ни денег, ни желания учиться еще два года. Так что ко времени нашего знакомства с Пипой я числился уже младшим партнером.

На что я могу рассчитывать сейчас? Опытный специалист без необходимой квалификации против молодых конкурентов с впечатляющими званиями.

Я начинаю с Честера:

– Мне уже лучше.

Последовавшая пауза не предвещает ничего хорошего.

– Я бы хотел вернуться на работу.

– Дело в том, Макс, что нам пришлось реструктурировать фирму…

– Ну так реструктурируйте обратно. Ты же знаешь, Честер, я отличный специалист. Теперь я живу в Чикаго, и мне будет легче встречаться с клиентами. Я…

– Из-за тебя мы оказались в полном дерьме. Мы потеряли клиентов. От нас ушел Шульман.

– У меня умер сын.

– Я знаю, – вздыхает Честер. – Сочувствую. Но… Ты уж извини.

Потом я прочесываю гугл и нахожу три консалтинговые фирмы – сущая мелочь по сравнению с «Качером». Две из них в сотрудниках не нуждаются, а третья проявляет некоторый интерес.

– Где вы сейчас работаете?

– До прошлой осени я работал в «Качер Консалтинг», потом сделал перерыв, чтобы перебраться из Великобритании в Чикаго.

Мой голос звучит увереннее, чем я на самом деле себя чувствую.

– Мы вам перезвоним.

Но они не перезванивают. И никто другой тоже.

– В качестве причины можно указать депрессию, – говорит прилизанный инспектор службы занятости в кричащем галстуке.

– Стресс, – поправляю я, хотя еще неизвестно, что хуже. – Но он не был связан с работой. У меня умер сын.

– Хорошо, – соглашается он, стуча по клавиатуре. – Возможно, так будет лучше. Но в любом случае перерыв в работе в глазах работодателя всегда выглядит подозрительно, особенно если вы ушли с последней работы не по своей воле.

Я попросил Честера оформить мою отставку как увольнение по собственному желанию, но было уже поздно.

– После того как ты не сдал отчет, нам пришлось показать Шульману, что мы приняли меры.

Меня принесли в жертву, чтобы не потерять клиента.

Все мои собеседования заканчиваются ничем. С приходом весны я снова влезаю в спортивные штаны. На электронную почту приходит послание от Пипы, и у меня екает сердце. Но она лишь сообщает, что на наш дом наконец нашелся покупатель, но он предлагает на пятнадцать процентов ниже запрашиваемой цены. Если мы все же согласимся, то «оба сможем делать дальнейшие шаги». Я горько улыбаюсь. Один из нас весьма далек от того, чтобы делать дальнейшие шаги. Но платить ипотеку за дом, в котором я не живу, мне тоже не по карману.

В апреле мы с мамой идем в Хеппи-Виллидж на благотворительную акцию по сбору средств, где она представляет меня своим новым друзьям и разговаривает с давними знакомыми – «Макс, ты помнишь его?», – о которых я давно забыл. За все эти годы здесь ничего не изменилось: пол в черно-белую клетку, высокие стулья в полутемном баре, где местные вспоминают о прежних временах. Мы выходим в сад и садимся в шатре с расставленными там белыми пластиковыми столами и стульями.

Мама пригласила Блэр, и та молча сидит рядом со мной, наверняка жалея, что согласилась прийти. Она привела своих детей, Брианну и Логана, которые, наклонившись над прудом, наблюдают за золотыми рыбками. Девочке девять, а мальчику одиннадцать, они хорошо одеты и прекрасно себя ведут. Так же безупречны, как их мать. И меня это страшно раздражает.

– Ну как ты? – вдруг спрашивает Блэр, словно прочитав мои мысли.

Я пожимаю плечами.

– Так себе. Я здесь только ради мамы – такие места не в моем вкусе.

Окидывая взглядом сад, я вспоминаю, как любил это место еще мальчишкой. Барбекю, музыка, чипсы. Правда, я слишком быстро охладел к нему и стал предпочитать Уикер-парк, где было живее и интересней, однако в возрасте Логана Хеппи-Виллидж притягивал меня как магнит.

– Я не имею в виду здесь и сейчас. Я спрашиваю, как ты вообще себя чувствуешь? После того, что случилось с твоим сыном.

Иногда люди спрашивают только для видимости, и ответ им не интересен. Они облегченно вздыхают, услышав: «Прекрасно, хорошо, спасибо, неплохо». Вопрос задан, приличия соблюдены. Но Блэр смотрит на меня в упор, и мне неудобно отводить глаза, оставляя ее вопрос без внимания.

– Хуже некуда.

Моя откровенность удивляет меня самого.

– Иногда, проснувшись, я обо всем забываю.

Она кивает и с серьезным лицом ждет, что я скажу дальше. И я продолжаю:

– Я вижу в окне небо, и мне кажется, что все хорошо. Словно я поехал в командировку и чуть позже увижу по видеосвязи Пипу, а Дилан будет заглядывать в камеру, словно пытаясь забраться к ней в телефон. А потом я все вспоминаю.

Стол покрыт бумажной скатертью, и я отщипываю от нее кусочки, бросая на пол конфетти в форме полумесяца.

– И это двойной удар. Как будто я теряю сына снова и снова, мучаясь сознанием вины, оттого что я забыл, что он умер. Потому что его смерть не была первым, что пришло мне в голову, когда я проснулся. А потом я совсем раскисаю.

К нашему столу подходят люди с пакетами для мусора и, спросив: «Вы уже закончили с этим?» – смахивают туда наши бумажные тарелки. Блэр ждет, когда они уйдут, и только тогда отвечает:

– Иногда стоит раскиснуть.

Я вспоминаю, как меня призывали «быть мужчиной» на спортивной площадке и как в четвертом классе мы смеялись над Кори Чемберсом, потому что он плакал, как девчонка. Когда Дилан заболел, знакомые хлопали меня по спине и говорили, что я «должен заботиться о своей бедной жене». Как может быть нормальным распускаться?

– Было бы странно, если бы ты не раскис, – продолжает Блэр, тоже ощипывая скатерть.

Вокруг наших ног образуется целое поле конфетти. С другой стороны сада мне машет рукой мама, приглашая поздороваться с очередным соседом, которого я не помню.

– Многие годы ты был опорой для других людей. Для жены, для Дилана.

Блэр без колебания и жалости произносит его имя, но меня это почему-то не задевает. В суете и шуме переполненного бара мне даже приятно это слышать.

– Ты оставался сильным все это время, а потом… в этом внезапно отпала необходимость. Ты когда-нибудь заболевал в первый же день отпуска? Это ведь то же самое. Ты держишься, держишься, держишься, а потом бац! Ты заболел. Наш организм отлично работает, когда это нужно, но время от времени он должен отдыхать.

Она стучит по виску. Потом вдруг улыбается.

– Дай себе отдых – и все войдет в норму, вот увидишь.

– Макс!

Отчаявшись мне махать, мама громко зовет меня.

– Макс! Ты помнишь Новаков?

– Нам лучше пойти поздороваться с Новаками, – пряча улыбку, говорит Блэр.

– Спасибо.

– Не за что – Уолт Новак брызжет слюной, когда говорит.

– Нет, я хотел сказать…

– Я знаю. Не стоит благодарности. Пойдем. Только прихвати салфетку.

Мама не находит себе места. Она уже дважды убрала дом, а сейчас стоит у окна гостиной, теребя шторы всякий раз, когда мимо проезжает машина.

– Мама, тебе вовсе не обязательно присутствовать.

Мне, как и ей, не сидится на месте. Я мечусь по дому, выискивая, что бы еще починить, но все уже давно починено.

– Я только подпишу бумаги о продаже дома. Это минутное дело.

Я предложил Пипе встретиться в аэропорту или в ее отеле. Она снова работает, но теперь уже в «Вирджин Атлантик». «Летаю, как в прежние времена. Это так здорово», – написала она мне на электронную почту.

– Нет, лучше я приеду к тебе. Мне хочется повидаться с Хизер, – возразила она.

Увидев мамины поджатые губы, она наверняка об этом пожалеет.

Ровно в шесть часов к дому подъезжает такси. Я выхожу на крыльцо, чтобы опередить маму. Сердце у меня колотится. Мы с Пипой не виделись уже восемь месяцев, а ее голоса я не слышал еще с Рождества. Я даже не знаю, что чувствую. Я скучал по ней, но люблю ли я ее по-прежнему? И любит ли она меня? Есть ли у нас шанс все вернуть?

Увидев ее, в ту же секунду я понимаю, что люблю. Но шансов у нас больше нет. Горечь, которую я раньше видел в ее глазах, ушла, но ее улыбка по-прежнему печальна. Она не обещает никакого воссоединения. Это прощание.

– Привет.

– Привет, Макс.

Мы обнимаемся, и наши тела, как прежде, становятся одним целым. Мне горько сознавать, что это в последний раз, что после всего пережитого мы разрываем все, что когда-то нас связывало. Вспомнив слова Блэр о заболевших гриппом, я жалею, что не дослушал до конца. Что случается, когда эти двое выздоравливают? Смогут ли они заботиться друг о друге после этого? Или уже слишком поздно?

– Мне нравится твоя борода. Тебе идет.

Пипа делает движение, словно пытаясь до нее дотронуться, но, спохватившись, быстро опускает руку. Теперь мы чужие.

– Как долетела? – бесцветным голосом спрашивает мама.

Пипа обнимает и ее, и мама немного смягчается.

– Мне так жаль, – говорит Пипа, не опуская глаз.

Я жду, что мама выскажет все, что она говорила о своей невестке за последние месяцы. Но, несмотря на явное неодобрение, сквозящее в ее сузившихся глазах, мама соблюдает внешние приличия.

– Мне тоже, – лишь бросает она.

После паузы Пипа открывает сумочку. На ней ярко-красный костюм и белоснежная блузка. Я рад, что она сменила авиакомпанию и больше не носит синей формы «Бритиш Эйрвейз». Возможно, сама она тоже изменилась. Да, так оно и есть. Мы оба уже не прежние.

– Тебе надо поставить свою подпись здесь и вот здесь…

Наконец все формальности соблюдены, и покупатели готовы к переезду. Через две недели после того, как я подпишу договор, наши имущественные отношения завершатся окончательно. Останется только развестись. Пипа пока молчит об этом, но я понимаю, что это неизбежно.

Я беру ручку. Мама смотрит в окно. Она снова нервничает, и, когда к нашему дому подъезжает машина, она смотрит на меня с улыбкой и загадочным выражением. Сев на диван, я беру журнал, чтобы подложить его под договор. Пипа тоже садится, а мама идет открывать кому-то дверь. Интересно, кто это может быть?

– Пипа, познакомься, это Блэр, давняя приятельница Макса, – объявляет мама, не глядя на меня.

Давняя приятельница? Блэр была всего лишь соседской девчонкой, с которой я вынужденно общался, которая занималась плаванием и могла задерживать дыхание так же долго, как я. Мы никогда не были друзьями.

После секундной паузы Пипа встает.

– Рада с вами познакомиться.

Женщины пожимают друг другу руки, а я наконец нахожу страницу, где мне нужно расписаться.

– Прошу прощения, – улыбается мама. – Блэр пришла, чтобы помочь мне выбрать что-то к семидесятилетию Боба.

Женщины исчезают наверху.

– Очень милая дама, – говорит Пипа, подняв бровь.

– Я едва с ней знаком, – пожимаю я плечами.

Пипа чуть улыбается уголками рта, давая понять, что она мне не верит, и меня охватывает злость и на нее, и на маму с ее непонятными играми. Она хочет заставить Пипу ревновать? Блэр тоже в этом участвует? Этих женщин никогда не понять.

– Здесь написано, что моя подпись должна быть заверена свидетелем.

– Давай попросим твою маму.

Подойдя к лестнице, Пипа, чуть поколебавшись, зовет:

– Хизер!

Я подписываю страницы, помеченные желтыми стикерами, когда мама спускается вниз.

– Извините за беспокойство, но не могли бы вы заверить подпись Макса?

Сухо кивнув, мама садится рядом со мной, и я перелистываю страницы, возвращаясь к началу.

– Черт! – восклицает Пипа, читая примечания к договору.

Она поднимает руку, когда мама уже берет у меня ручку.

– Родственники не имеют права заверять. Прошу прощения, я не очень внимательно его прочитала, – извиняется Пипа. – Как вы думаете…

Она смотрит на лестницу.

– Я уверена, она поможет, – не моргнув глазом, говорит мама. – Блэр, дорогая! Ты не можешь к нам спуститься?

Блэр бесконечно долго ставит свою подпись и пишет адрес аккуратными печатными буквами. Перед этим ведется продолжительная дискуссия относительно цвета чернил и одного из слов в договоре: «Как вам кажется, это похоже на “М” или на “Н»?» Но в конце концов процедура успешно завершается. Мама с Блэр снова исчезают наверху – «Было приятно познакомиться, Блэр. А вам желаю удачных перелетов!», – и мы с Пипой выходим на крыльцо. Она не отпустила такси, явно не собираясь у нас задерживаться. Мы снова обнимаемся, теперь уже точно в последний раз. Мне так хочется задержать ее в своих объятиях навсегда, но мы уже стали чужими. У нас нет ни ребенка, ни общего дома.

Мы потеряли нас.

Глава 36

Пипа

2015

Сидя на унитазе, я смотрю в окошко пластикового теста на беременность, в котором большими буквами написано мое будущее.

БЕРЕМЕННА.

Прислонившись к стенке туалета, я тяжело вздыхаю. Нет смысла проверять еще раз. Форменная блузка стала мне тесновата в груди, а тело ноет от усталости, не имеющей ничего общего с работой или разницей во времени. Я знала об этом уже неделю назад, но просто не хотела верить. Пыталась убедить себя, что это плод моего воображения, вызывающего фантомные симптомы.

Беременна.

– Черт, черт, черт, черт, черт… – бормочу я шепотом, и мое сердце бешено колотится.

Что же мне делать? Я больше не хочу иметь детей. Не могу, полюбив ребенка так сильно, снова рисковать потерять его. Но какой же выход? Как можно загубить зарождающуюся жизнь после всего, что нам пришлось пережить?

С Диланом мы «попали» в первый же месяц. Макс сделал вид, что разочарован – «Я надеялся попрактиковаться подольше», – но, как и все мужчины, втайне гордился, что ему так быстро удалось выполнить свою основную биологическую функцию. Любопытно, насколько это важно для мужчин и как они воображают, что могут контролировать собственные сперматозоиды, когда один из этих маленьких проныр успешно оплодотворяет яйцеклетку, как будто это полностью зависит от их собственной доблести.

Тогда я тоже делала тест на беременность, хотя все признаки были налицо. Болезненность в груди, тошнота, тупая боль в животе. Даже пресловутый металлический привкус во рту, словно под языком у меня лежал двухпенсовик. Завернув тест в полотняную салфетку, я сервировала праздничный ужин на двоих. Довольно пафосно, как я понимаю. Но, судя по выражению его лица, оно того стоило.

Беременна.

Теперь мне столько всего нужно сделать.

Прежде всего я должна сказать Максу. Он будет в восторге, увидев в этом новое начало, новую главу жизни. Мне нужно позвонить маме, которая так горюет по моему утраченному материнству. Конечно, со смертью Дилана примириться невозможно, но если появится новый внук или внучка… мои родители ухватятся за эту спасительную соломинку, которая даст им надежду на будущее. Придется сообщить на работе. В случае беременности члены экипажа снимаются с рейсов во избежание возможных осложнений.

Я смотрю на тест и вспоминаю о полотняной салфетке, праздничном ужине на двоих и искренней радости Макса, когда он развернул салфетку.

А потом открываю мусорный бак и бросаю тест туда.

Выйдя из туалета, я мою руки и присоединяюсь к экипажу, чтобы сесть в автобус, который отвезет нас на автостоянку.

– У тебя все в порядке? Ты какая-то взъерошенная, – говорит Джейда, когда мы везем свои чемоданы по Терминалу-1.

Мне хочется поскорей попасть домой, чтобы снять форму вместе с дежурной улыбкой, но я со страхом ожидаю того, что меня там ждет.

– Похоже, вчерашние креветки были не совсем свежими.

– Я тебе говорила.

Накануне вечером мы ужинали в Вегасе, и Джейда с Итаном отказались от креветок, которые, по мнению Джейды, выглядели как-то странно. Креветки были отменными, но, если мою бледность можно отнести на счет испорченных морепродуктов, меня это вполне устраивает.

В автобусе я смотрю в окно, пытаясь побороть внезапный приступ тошноты, а потом со всех ног бегу к машине, якобы пытаясь избежать пробок.

– Я тебе потом отпишусь! – на ходу кричу я Джейде.

В пробки я все равно попадаю, и мой путь домой растягивается на два часа. Я рада этой задержке, которая дает мне возможность подумать, но вскоре, когда тишина затягивается, я включаю радио, и мне на память сразу же приходят мои вечерние поездки из больницы, когда я одержимо слушала канал «Воспитание Би». Меня захлестывает необъяснимое чувство вины оттого, что я бросила его слушать, забыла про Би и ее семью и не знаю, как они прожили эти три года. Я нахожу канал и надеваю беспроводные наушники.

Первые десять минут я нахожусь в полной растерянности. Куда исчез отец Бриджит? Когда они успели завести собаку? Кто эти люди? Они мне смутно знакомы, словно персонажи мыльной оперы, которую я когда-то с увлечением смотрела. Я слушаю негромкий голос мамы Бриджит, постепенно складывая воедино пропущенные мной события. Они развелись с мужем. Я не знала об этой трагедии и о том, что к ней привело, подоспев только к третьему акту, когда все уже утряслось и можно только догадываться, какой кровью им это далось. Интересно, сколько времени понадобится мне?

– Би захотела торт, похожий на Дикси, – слышу я в своих наушниках. – Именно поэтому я в одиннадцать вечера пытаюсь вырезать таксу из бисквитных коржей, сокрушаясь, что не подарила ей что-то попроще.

Эта женщина – теперь уже мать-одиночка – наверное, сильно устает, но в ее голосе чувствуется улыбка. Я представляю Эйлин на кухне, измученной сверх всякой меры, с мукой в волосах и кучей грязной посуды в раковине. Но спать она пойдет довольная, зная, что завтра Бриджит будет в восторге от бисквитной таксы, подаренной ей на день рождения.

Все это могла бы скоро делать и я. Я могла бы печь торты и далеко за полночь придумывать сюрпризы ко дню рождения моего ребенка. Однажды у меня это было, и сейчас я могла бы получить это вновь. Я кладу руку на живот. Беременна.

Макс открывает дверь, когда я подъезжаю к дому, и в дверном проеме возникает его силуэт с бокалом вина в руке.

– Застряла в пробках? – осведомляется он, когда я выхожу из машины.

– Это просто ужасно. Как дела на работе?

– Отлично! Мой клиент сломал ногу.

Увидев мою удивленно поднятую бровь, он поясняет:

– Ему пришлось отложить нашу предварительную встречу, а это значит, что следующую неделю я проведу в офисе, вместо того чтобы лететь в Берлин. Вот, возьми.

Он вручает мне бокал с вином.

– И не только это. Шульман в таком восторге от проекта, что Честер уже намекает на премию.

– Это прекрасно, милый.

Во время первой беременности я не пила совсем и сейчас лишь слегка пригубляю вино.

– У тебя усталый вид.

Я вдруг беспричинно начинаю плакать, и лицо Макса омрачается.

– Что с тобой? Что-нибудь случилось?

Теперь самое время сказать.

Но я ничего не говорю.



Я молчу и на следующий день, и через день, и через неделю. А когда проходят две, говорить становится еще сложнее. Ведь неизбежно возникнет вопрос, почему я не сказала об этом раньше. И я делаю вид, что ничего не произошло. Скрываю своего ребенка, не обращая внимания на приступы тошноты, заставляющие меня бегать к раковине, и постоянную усталость, загоняющую меня в постель в девять вечера.

На работе я расстегиваю верхнюю пуговицу юбки и борюсь с дурнотой, которой раньше никогда не испытывала. Дома занимаюсь хозяйством, а ночью мягко отталкиваю Макса, чтобы он не почувствовал, как налилась моя грудь и раздалась талия.

Мне все равно придется сказать ему, но тогда это станет реальностью. Всякий раз, когда я думаю об этой беременности, все, что я вижу, – неподвижное тело Дилана в моих руках. И это повторится, я точно знаю. Может быть, как-то по-другому, но рано или поздно это все равно случится. Судьба отнимет у меня и этого ребенка.

Мы с Максом сосуществуем, как жильцы съемной квартиры – мирно, но соблюдая дистанцию. По очереди готовим, а потом замыкаемся каждый в своем пространстве. Он смотрит внизу телевизор, а я удаляюсь наверх, в свой читальный зал. Я гадаю, жалеет ли он о том, что устроил мне это убежище, но порой мне кажется, что это его вполне устраивает. Наш брак дает трещину, и я отлично понимаю, что причина во мне, и, хотя я сильно люблю Макса, я все еще отстраняюсь от него.

Облегчение приносит только работа, причем, как мне кажется, нам обоим. Но теперь мы реже обмениваемся сообщениями и они стали гораздо короче: «Долетела благополучно» или «Надеюсь, рейс прошел успешно». Мне не хватает наших длинных писем. Мне не хватает его.

– Так скажи ему, – советует Джейда.

Прежде чем уйти, мы проверяем пустой салон, и она уже планирует, по каким ночным заведениям пройтись в Йоханнесбурге. У Джейды все просто. Тебе кто-то нравится? Скажи ему. У тебя проблема? Не скрывай ее.

– Просто не знаю, с чего начать.

Я не сказала Джейде о своей беременности. Мы в некотором роде друзья, но она прежде всего коллега, и к тому же, несмотря на ее возраст, – старшая по рангу. А я уже целых четыре месяца беременна, хотя до сих пор это скрываю. Свою воздержанность по отношению к спиртному я объясняю желанием похудеть, и Джейда, которая следит за фигурой, считает эту причину достаточно веской.

– Раньше мы говорили буквально обо всем, а теперь слова застревают в горле.

Я поднимаю забытый на кресле шарф и засовываю в сетку самолетные журналы.

Джейда задумчиво покусывает губу. Ярко-красная помада, обязательная для стюардесс, словно создана специально для нее.

– Мои родители обращались к консультанту по вопросам брака и семьи, после того как мама пригрозила уйти от папочки, если он не бросит играть в гольф.

– Ну, это уже слишком.

– Ты не знаешь моих предков. Но это явно сработало, потому что они до сих пор вместе, а папа выставил свои клюшки на продажу в интернете.

Дойдя до конца салона, мы достаем свои чемоданы и перебуваем туфли. Мне почему-то жаль отца Джейды.

– Может, тебе тоже стоит попробовать.

– Возможно.

Несмотря на неопределенный ответ, в голове у меня крутится множество мыслей. Я думаю о родителях Джейды – мать, несомненно, такая же высокая и гламурная, а отец гордится своей девочкой – и не представляю, зачем идти к консультанту из-за какого-то гольфа. Моя проблема не в пример весомее, а что делаю я? Ничего. Надеясь, что это пройдет само собой.

Но это никуда не денется. Придется сказать Максу.

В аэропорту я чувствую себя уже лучше. Когда мы проходим по залу, какой-то мальчик, дергая маму за рукав, показывает на нас: «Посмотри!» Вспоминая, как в детстве я смотрела на самолеты, пролетавшие над родительским садом, я пытаюсь угадать, кем он станет, когда вырастет: пилотом, авиаинженером, бортпроводником? Он приблизительно в том же возрасте, в каком сейчас был бы Дилан. Вместо того чтобы отвернуться, я неожиданно улыбаюсь мальчишке, и он сияет от радости. Теперь я вижу, что смогу, мне это по силам.

В автобусе экипаж обсуждает наши отели. Нас неожиданно разделили. Первый пилот и половина экипажа будут жить в отеле «Сэндтон Сан», а мы с Джейдой и все остальные – в «Палаццо Монтекасино». Я включаю телефон, чтобы сообщить Максу о своем благополучном прибытии. Сегодня он летит домой, задержавшись на день в Чикаго, чтобы повидать свою матушку. Между Чикаго и Йоханнесбургом разница в семь часов, и я на пальцах высчитываю, сколько там сейчас времени. Здесь полдень, значит, у Макса пять утра.

От него приходит обычное вечернее сообщение, совершенно неуместное в середине дня, когда солнце ярко светит в окно автобуса.

«Спокойной ночи, милая. Скучаю по тебе. Люблю и счастлив, что ты у меня есть».

Южноафриканское солнце греет мое лицо, а послание Макса согревает душу. Мне повезло. Макс по-прежнему любит меня и ждет моего возвращения.

Там написано что-то еще, но мне приходится прочесть это дважды, потому что я не совсем понимаю о чем идет речь. Возможно, разница во времени, усталость и беременность лишили меня способности соображать.

«Мы прекрасно провели с тобой этот день. Буду ждать, когда увидимся снова». И три смайлика поцелуя в конце.

Мы с Максом не виделись пять дней. Это сообщение предназначено не мне.

Глава 37

Макс

2017

Стоя на другой стороне улицы, я любуюсь покрашенным домом.

– Выглядит отлично. – Женщина, нагруженная несколькими пакетами, останавливается рядом, чтобы посмотреть вместе со мной.

– Спасибо.

Темно-красные стены маминого дома обрели свое прежнее великолепие, а внешняя обшивка сверкает белизной. Все тело ноет от приятной усталости, а июньское солнце припекает открытую шею.

– У вас есть визитка?

– Визитка? Вообще-то это дом моей матери. Я не маляр.

Женщина смотрит на мой комбинезон, заляпанный краской, и красно-белые брызги на руках.

– Не разыгрывайте меня.

Поставив пакеты на тротуар, она роется в своей сумке.

– Я живу в доме 1021. Это новенький таунхаус, который нужно немного оживить. Белый цвет не в моем вкусе, понимаете? Если согласны – работа ваша.

Написав на клочке бумаги номер телефона, она вручает его мне.