— Тогда так! — Доктор Хиллберн осторожно улыбнулась. — Завтра утром, в восемь часов, вы должны сидеть здесь, подробно рассказывая мне о своей жизни. Я хочу услышать о вашей матери, о черных аурах, о сущностях, о... как там его? Меняющем Облик? Ну да. Обед через пятнадцать минут, и я надеюсь, что вам понравятся польские колбаски. А теперь почему бы вам не сходить за вашим чемоданом?

Билли встал со стула, растерянный и смущенный происшедшим. В глубине души он хотел уехать отсюда. Денег на обратный билет у него хватало. Но он проделал такой огромный путь и уговаривал себя потратить хотя бы три дня, чтобы выяснить, чем же здесь занимаются. Он не знал, благодарить ли ему доктора Хиллберн или ругать ее. Поэтому он встал и молча вышел.

Доктор Хиллберн взглянула на часы. Она уже опаздывала домой, муж, вероятно, сердится. Однако она решила потратить еще несколько минут, чтобы перечитать письма Меркля. В груди у нее росло возбуждение. «Неужели этот мальчик из Алабамы тот, кого я искала?» — задавала она себе тот самый вопрос, который вставал перед ней каждый раз при появлении нового испытуемого.

Вдруг этот Билли Крикмор действительно предоставит ей доказательства наличия жизни после смерти? Она не могла это знать, но она надеялась. После секундного размышления доктор Хиллберн встала и сняла с вешалки плащ.

48

Крик Уэйна Фальконера расколол тишину, окутывавшую владения Августа Крипсина.

Было два часа ночи. Когда Джордж Ходжес подошел к комнате Уэйна — одной из немногих, имевших окна, — то обнаружил, что Найлз уже там. Он прикладывал ко лбу Уэйна холодное полотенце и был одет так, будто только что вернулся с деловой встречи.

— Кошмар, — объяснил Найлз Ходжесу. — Я шел по коридору и услышал крик. Он собирался рассказать мне, что это было, да, Уэйн?

Протирая глаза, вошел Генри Брэгг.

— Кто кричал? Какого черта...

— С Уэйном все в порядке, — сказал Найлз. — Расскажи мне свой сон, а потом я принесу тебе что-нибудь от мигрени.

Ходжесу не понравились эти слова. Неужели Уэйн снова сядет на перкодан и кодеиновые капсулы?

Прерывающимся голосом Уэйн рассказал о том, что ему приснилось. Он видел призрак Джимми Джеда — скелет в желтом костюме, позеленевший и измазанный могильной землей, кричавший о том, что ведьма из Готорна послала его в Ад, где ему предстоит вечно мучиться, если Уэйн не спасет его. Когда юноша закончил, из его горла вырвался ужасный стон, а в глазах показались слезы.

— Она знает, где я! — прошептал он. — По ночам она бродит снаружи и мешает отцу прийти ко мне!

Брэгг побледнел. Ходжес понял, что навязчивая идея о мертвом отце завладела Уэйном еще сильнее. Последние четыре ночи Уэйну снились кошмары о Джимми Джеде и Крикморах. Прошлой ночью он даже клялся, что видел за окном смеющееся над ним бледное лицо сына Крикморов. «Уэйн рассыпается на куски, — думал Ходжес, — прямо здесь, на солнечном побережье».

— Я не могу спать. — Уэйн схватил гладкую белую руку Найлза. — Пожалуйста... Отец сгнил, и я... не могу теперь воскресить его...

— Все будет хорошо, — мягко успокаивал его Найлз. — Нет нужды бояться, пока ты находишься в доме мистера Крипсина. Это самое безопасное место на свете. Надень халат и тапочки. Я отведу тебя к мистеру Крипсину. Он даст тебе что-нибудь успокоительное...

— Одну секундочку! — раздраженно вмешался Ходжес. — Что означают эти ночные «визиты»? Что происходит? Мы прибыли сюда по делу, а вместо этого слоняемся по сумасшедшему дому мистера Крипсина! У Уэйна есть и другие обязанности. И я не хочу, чтобы он принимал пилюли!

— Гомеопатия. — Найлз подал Уэйну халат. — Мистер Крипсин верит в оздоровительную силу природы. Кроме того, Уэйн подтвердит, что вы можете уехать в любую минуту.

— Что? Оставить его с вами? Уэйн, послушай меня! Мы должны вернуться обратно в Файет! Здесь что-то нечисто!

Уэйн завязал халат и посмотрел на Ходжеса.

— Отец сказал, что я должен доверять мистеру Крипсину. Я хочу остаться здесь еще ненадолго. А если вы хотите уехать, пожалуйста, вы свободны.

Ходжес увидел, что глаза юноши затуманены. Он понял, что Уэйну отказывает чувство реальности... И что это за успокоительное дает ему мистер Крипсин?

— Я умоляю тебя, — прошептал Джордж. — Поехали домой.

— Джим Кумбс возьмет меня завтра на «Челленджер», — ответил Уэйн. — Он говорит, я могу научиться летать на нем. Это совершенно безопасно.

— Но как же «Поход»?

Уэйн покачал головой.

— Я устал, Джордж. У меня все болит. Я сам «Поход», и куда еду я, туда едет и «Поход». Разве это не так? — Он взглянул на Брэгга.

Улыбка адвоката была вымученной и натянутой.

— Конечно. Как скажешь, Уэйн. Я за тебя на все сто.

— Вам не стоило беспокоиться, джентльмены. — Найлз взял юношу за локоть и направился к двери. — Я послежу за Уэйном.

Неожиданно лицо Джорджа Ходжеса покраснело, он пересек комнату и схватил Найлза за плечо.

— Послушайте, вы...

Найлз молниеносно развернулся, и в горло Ходжеса уткнулись два жестких пальца. Ходжес почувствовал короткую ослепляющую боль, от которой у него подогнулись колени. Через сотую долю секунды рука Найлза снова спокойно висела вдоль тела. В его белесых глазах мелькнул тусклый огонек. Ходжес закашлялся и отшатнулся.

— Извините, — сказал Найлз, — но вы никогда не должны касаться меня таким образом.

— Вы... вы пытались убить меня! — прохрипел Ходжес. — У меня есть свидетели! Клянусь Богом, я привлеку вас за все, что вы натворили! Я уезжаю сейчас же! — Он вышел из комнаты, прижимая ладони к горлу.

Найлз посмотрел на Брэгга.

— Урезоньте вашего друга, мистер Брэгг. Ему не выйти из дома ночью, потому что двери и окна заперты гидравлически. Я поступил грубо, но я извиняюсь.

— О... конечно. Не беспокойтесь. Я имею в виду... Джордж немного расстроен...

— Точно. Поэтому успокойте его. Поговорим завтра утром.

— Хорошо, — согласился Брэгг и выдавил из себя слабую улыбку.

Август Крипсин сидел в своей спальне этажом выше, в другом крыле дома. Когда Уэйн впервые увидел эту комнату, она напомнила ему больничную палату: стены были белыми, а потолок разрисован под голубое небо с белыми облаками. Вся обстановка состояла из софы, кофейного столика и нескольких кожаных кресел. Пол покрывали персидские ковры, а торшеры излучали мягкий золотистый свет. Большая кровать, снабженная пультом управления освещением, влажностью и температурой и оснащенная несколькими маленькими телевизионными экранами, была со всех сторон закрыта пластиковой занавеской. Рядом с кроватью стоял кислородный баллон.

Шахматная доска лежала на длинном кофейном столике тикового дерева, там, где ее оставили прошлой ночью. Крипсин, одетый в длинный белый халат, сидел рядом с ней. Когда Найлз ввел в комнату Уэйна, он оценивал варианты продолжения партии. На Крипсине были надеты тапочки и хирургические перчатки. Его тело покоилось в специальном кресле.

— Опять кошмар? — спросил он Уэйна, когда Найлз вышел.

— Да, сэр.

— Присаживайся. Давай продолжим игру.

Уэйн пододвинул себе кресло. Крипсин учил его основам игры; Уэйн безнадежно проигрывал, однако кони, пешки, ладьи и все прочее отвлекали его от кошмаров.

— Они были настолько реальны, да? — спросил Крипсин. — Я думаю, что кошмары более... реальны, чем обычные сны. — Он указал на две пилюли, белую и красную, и на чашку травяного чая, которая стояла напротив Уэйна.

Уэйн без колебаний проглотил пилюли и запил их чаем. Лекарства помогали ему расслабиться, помогали уменьшить мучительную головную боль. Под утро он засыпал и знал, что ему будут сниться только прекрасные сны, в которых он снова превращался в маленького мальчика и играл с Тоби. В этих навеянных лекарствами снах все было безмятежным и счастливым, и Зло не могло найти его.

— Маленький человек боится малопонятных вещей, и только человек с сильным характером чувствует настоящий ужас. Я наслаждаюсь нашими беседами, Уэйн. А ты?

Уэйн кивнул. Он уже почувствовал себя лучше. Сознание прояснилось, затхлые сети страха растаяли. Еще немного, и он засмеется, как маленький мальчик, тревога и ответственность исчезнут, как плохие сны.

— О человеке можно судить по тому, чего он боится, — сказал Крипсин. — И страх может быть орудием, большой рукояткой, с помощью которой можно заставить мир вращаться в любом направлении. Ты лучше других людей должен знать силу страха.

— Я? — Уэйн поднял взгляд от шахматной доски. — Почему?

— Потому что на свете есть два величайших ужаса: Болезнь и Смерть. Ты знаешь, сколько миллионов бактерий населяет человеческий организм? Сколько из них внезапно может стать смертельно опасными и начать высасывать соки из человеческих тканей? Ты знаешь, как хрупок человеческий организм, Уэйн?

— Да, сэр.

— Твой ход.

Юноша начал изучать лежащую перед ним доску из слоновой кости. Он пошел слоном, не имея в голове никакой идеи, кроме как съесть одну из черных ладей Крипсина.

— Ты уже забыл то, что я говорил тебе, — заметил Крипсин. — Ты должен научиться смотреть на пять ходов вперед.

Он протянул руку и съел своей второй ладьей последнего слона Уэйна. Лицо его при этом сияло, как раздутая белая луна.

— Почему вы так живете? — спросил Уэйн. — Почему не выходите наружу?

— Почему же, иногда выхожу. Когда у меня намечена какая-то поездка. Сорок девять секунд от двери до лимузина. Сорок шесть от лимузина до самолета. Неужели ты не понимаешь, что плавает в воздухе? Каждая эпидемия чумы, которая свирепствовала в городах и странах, кося сотни, тысячи людей, начиналась с маленького микроорганизма. Паразита, который выделился при чихании или прицепился к мухе, когда та залезала в крысиную нору. — Он наклонился к Уэйну, и его глаза расширились. — Желтая лихорадка. Тиф. Холера. Малярия. Черная чума. Сифилис. Кровяные нематоды и черви могут инфицировать человека и убить его. Бациллы бубонной чумы могут дремать столетиями, а затем неожиданно истребить полмира. — На черепе Крипсина засверкали маленькие капли пота. — Болезнь, — прошептал он. — Она окружает нас. Она притаилась за этими стенами, прижалась к ним и пытается проникнуть внутрь.

— Но... на такие вещи у людей давно выработался иммунитет... Существуют прививки, — возразил Уэйн.

— Никакого иммунитета не существует! — Крипсин почти кричал. Его губы несколько секунд беззвучно шевелились. — Степень сопротивляемости росла и падала; болезни менялись, вирусы мутировали и размножались. В 1898 году бубонная чума убила в Бомбее шесть миллионов жителей; 1900 году она появилась в Сан-Франциско; бактерии, аналогичные чумным, были обнаружены у земляной белки. Ты понимаешь? Они ждали. Каждый год в Соединенных Штатах регистрируются случаи заболевания проказой. В 1948-м в Штатах чуть не разразилась эпидемия оспы. Болезнь все еще здесь! Кроме того, появились новые бактерии, новые паразиты, которые эволюционировали все это время!

— Если болезни поставить под контроль, то и смерть окажется под контролем, — предложил Крипсин. — Какую силу должен иметь человек, чтобы... не бояться. Эта сила сделает его подобным Богу!

— Я не знаю. Я... никогда не думал об этом с такой точки зрения.

Уэйн взглянул в обрюзгшее лицо Крипсина. Глаза толстяка напоминали бездонные черные омуты, а поры на коже были размером с блюдца. Его лицо, казалось, заполнило всю комнату. По телу Уэйна разлилось тепло и ощущение безопасности. Он знал, что, несмотря на кошмары, посылаемые ему этой женщиной-колдуньей, она не может до него добраться. Ничто не сможет добраться до него: ни обязанности, ни страхи, ни какие-либо болезни.

Крипсин вылез из кресла с ворчанием гиппопотама, выныривающего из черной воды. Он неуклюже подошел к кровати, отодвинул пластиковую занавеску и нажал пару кнопок на пульте управления. В тот же миг на трех видеоэкранах появилось изображение. Уэйн искоса взглянул на них и хмыкнул. Это были видеозаписи его телевизионного шоу, и на всех трех экранах он касался людей, стоящих в очереди Исцеления.

— Я смотрю на это снова и снова, — сказал толстяк, — и надеюсь, что вижу правду. Если это так, то ты единственный человек на Земле, который может сделать для меня то, что я хочу. — Он повернулся к Уэйну. — Мой бизнес — комплексный, требующий много внимания. Я владею компаниями от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка плюс компании в других странах. Для управления ими я пользуюсь телефоном. Люди делают все, чтобы стать ближе ко мне. Однако мне пятьдесят пять лет, мне везде мерещатся болезни, и я чувствую, что дела ускользают у меня из рук. Я не хочу, чтобы это произошло, Уэйн. Я перенесусь в Рай или в Ад, оставив дела такими, как они есть. — Его черные глаза загорелись. — Я хочу отвести от себя смерть.

Уэйн смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Голос Крипсина эхом отдавался в его голове, будто он сидел в огромном кафедральном соборе. Юноша вспомнил, как отец говорил ему, чтобы он хорошенько прислушивался к тому, что говорит ему мистер Крипсин — мудрый справедливый человек.

Крипсин положил руку на плечо Уэйна.

— Я рассказал тебе о своем страхе. Теперь расскажи мне о своем.

Уэйн стал рассказывать — поначалу нерешительно, а потом разговорился и высказал все, что лежало у него на душе, зная, что мистер Крипсин его поймет. Он рассказал о Рамоне Крикмор и ее сыне, о том, как она прокляла их с отцом и пожелала отцу скорой смерти. О смерти и воскресении своего отца, о том, как Крикмор стала насылать на него кошмары и как он не может забыть ее лицо и лицо ее сына-демона.

— Из-за нее... у меня болит голова, — объяснил Уэйн. — А теперь этот парень... Иногда я вижу его глаза. Он смотрит на меня так... словно думает, что он лучше меня...

Крипсин кивнул.

— Ты позволишь мне сделать для тебя хорошее дело, Уэйн?

— Да, сэр, конечно.

— Ты чувствуешь себя удобно и комфортабельно в моем доме? Я помогал тебе заснуть и все забыть?

— Да, сэр. Я чувствую... что вы верите мне. Вы слушали меня и вы поняли. Другие... смеялись надо мной, как тогда, около «Тауэра»...

— Тауэра? — переспросил Крипсин. Уэйн не ответил. — Я хочу, чтобы ты доверял мне, сынок. Я положу конец твоим страхам. Это очень просто. Но... если я помогу тебе, то попрошу кое-что взамен. Я должен удостовериться в твоей искренности. Понимаешь?

Пилюли заработали. Комната начала медленно вращаться, все цвета перемешались в длинную радугу.

— Да, сэр, — прошептал Уэйн. — Крикморы должны гореть в адском пламени навечно. Навечно.

— Я могу для тебя послать их в Ад. — Крипсин склонился над Уэйном, сжав его плечо. — Я попрошу мистера Найлза позаботиться об этом. Он религиозный человек.

— Мистер Найлз — мой друг, — сказал Уэйн. — Он приходит по ночам и разговаривает со мной. Он приносит мне перед сном стакан апельсинового сока... — Уэйн заморгал и попытался зафиксировать взгляд на лице Крипсина. — Мне... нужно немного волос колдуньи. Я хочу подержать их в руках...

Огромное белое лицо улыбнулось.

— Это просто, — прошептало оно.

49

Бабье лето сильно затянулось. Синий вечерний свет догорал, желтые листья шелестели на деревьях и, падая, шуршали по крыше дома.

По мере приближения темноты Рамона все больше и больше выкручивала фитили ламп, стоящих в передней. В камине горел слабый огонек, и она придвинула свой стул поближе, чтобы согреться; она следовала традиции чокто, заключающейся в том, чтобы разводить маленький огонь и садиться к нему поближе в отличие от традиций белых людей, которые разводят огромный костер и становятся как можно дальше. Рядом с ней на столе горела керосиновая лампа с металлическим отражателем. Она давала достаточно света, чтобы Рамона могла в третий раз перечитать письмо, полученное сегодня от Билли. Оно было написано на листочке, вырванном из тетради, но на конверте, в левом нижнем углу, красивыми черными буквами было напечатано название института Хиллберна и его адрес. Билли жил в Чикаго уже почти три недели, и это было второе его письмо. Юноша описывал, что он видел в городе, в институте Хиллберна. Писал, что он много разговаривал с доктором Мэри Хиллберн и другими докторами, работающими с добровольцами. Что он познакомился с другими испытуемыми, но большинство из них оказались неразговорчивыми и замкнутыми людьми. Мистер Перлмен, миссис Бреннон, пуэрториканка Анита, заросший хиппи Брайан — все они экспериментировали с тем, что доктор Хиллберн называла «тета-агентами» или «бестелесными существами». Билли также упомянул о девушке по имени Бонни Хейли; он писал, что она очень симпатичная, но держится в стороне, и он видит ее очень редко.

Он проходит тесты. Много тестов. Его искололи иголками, прикрепляли к голове электроды и изучали зигзаги на длинных бумажных лентах, выползавших из странной машины, к которой он был подключен. Его спрашивали, какие изображения отпечатаны на том, что называется картами Зенера, и попросили вести дневник сновидений. Доктор Хиллберн очень интересуют его встречи с Меняющим Облик, и о чем бы они ни говорили, она всегда записывает разговор на магнитофон. Похоже, она более требовательна к нему, чем к остальным, а недавно сказала, что хочет повидаться с Рамоной. На следующей неделе начнутся сеансы гипноза и испытание бессонницей, что вовсе его не радует.

Билли писал, что любит ее и что вскоре напишет снова.

Рамона отложила письмо и прислушалась к завыванию ветра. Огонь в камине трещал, отбрасывая тусклый оранжевый свет. Она уже написала ответ Билли и собиралась отправить его завтра.

Сынок, ты был прав, когда уехал из Готорна. Не знаю, как все обернется, но я верю в тебя. Твой Неисповедимый Путь вывел тебя в мир, и он не окончится в Чикаго. Нет, он будет вести тебя до конца твоих дней. Каждый идет по своему собственному Неисповедимому Пути, выбирает лучшее из того, что предлагает ему жизнь. Иногда невероятно трудно распознать, что хорошо, а что плохо в этом суматошном мире. Иногда черное может оказаться белым, а то, что похоже на мел, оказывается черным деревом.

Я много думала об Уэйне. Даже съездила в его поместье, но свет в доме не горел. Я боюсь за него. Его притягивает к тебе так же, как тебя к нему, но он испуган и слаб. Следуя своему Неисповедимому Пути, он мог бы обучать других исцелению своего организма, но сейчас глаза ему застилает корысть, и я думаю, он ничего не видит. Скорее всего ты сердишься на него, но если хотя бы раз в жизни у тебя появится возможность помочь своему брату, ты поможешь. Вы связаны кровью, и хотя ваши Пути ведут в разные стороны, вы остаетесь частью друг друга. Ненавидеть просто. Любить гораздо труднее.

Ты знаешь, есть более великая тайна, чем Смерть. Это Жизнь и то, как она крутится подобно ярмарочной карусели.

Кстати, о девушке Бонни было написано с большим чувством, я заметила некоторую петушиность. Видимо, она для тебя что-то значит, раз ты так о ней пишешь.

Я очень горжусь тобой и знаю, что буду гордиться всегда.

Я люблю тебя.

Рамона взяла лампу и вышла в спальню, чтобы собрать рукоделие.

Заметив свое отражение в зеркале, она остановилась и оглядела себя. Она увидела седые волосы и много морщин. Но ее глаза все еще оставались глазами той грациозной девушки, которая увидела Джона Крикмора, стоявшего у стены амбара, и захотела, чтобы этот парень обнял ее так, чтобы затрещали ребра, девушки, которая хотела летать над холмами на парусах мечты. Рамона гордилась тем, что сохранила частицу юности.

Ее Неисповедимый Путь практически закончен. «Но, — думала она, — посмотри, сколько сделано!» Она любила хорошего человека и была любима, вырастила сына, умела защитить себя и делала мучительную работу, которую требовало от нее ее предназначение. Она научилась спокойно принимать радости и печали, видеть Дарующего Дыхание в утренней росе и опавших листьях. Одно только мучило ее — рыжеволосый мальчик — копия своего отца, — которого Дж. Дж. Фальконер назвал Уэйном.

Неутомимый ветер шумел вокруг дома. Рамона надела свитер, взяла рукоделье и направилась обратно в гостиную, где просидела и проработала примерно час. В затылке заныло, но Рамона знала, что это продлится недолго.

Что-то шло сквозь ночь, и оно шло за ней. Рамона не представляла, как оно выглядит, но она хотела взглянуть ему в лицо и дать понять, что не боится.

Когда она смотрелась в зеркало, то видела в нем свою черную ауру.

Наконец Рамона закрыла глаза и позволила себе задремать. Она снова была ребенком, бегающим по зеленому лугу под жарким июльским солнцем. Она легла на траву и стала наблюдать, как облака медленно меняют форму. Вон там дворец с пушистыми башнями и флагами, а...

— Рамона! — услышала она. — Рамона! — Это была мама, зовущая ее издалека. — Рамона, маленькая чертовка! Немедленно домой, слышишь?

Ее щеки коснулась сухая ладонь, и Рамона проснулась. Огонь в камине и лампа почти погасли. Она узнала прикосновение, и ей стало тепло.

Раздался стук в дверь.

Рамона еще несколько секунд покачалась в кресле. Затем подняла подбородок, встала и подошла к двери. Несколько секунд ее рука лежала на задвижке, затем она вздохнула и отодвинула ее.

Высокий мужчина в соломенной ковбойской шляпе и джинсовом костюме стоял на террасе. У него была серая с проседью бородка и темные, глубоко посаженные глаза. За его спиной стоял глянцево-черный грузовик-пикап. Жуя зубочистку, мужчина протяжно произнес:

— Как поживаете, мэм? Похоже, я не туда свернул. Вы не будете так любезны принести мне стакан воды, а то в горле...

— Я знаю, кто вы такой, — сказала Рамона и увидела, что мужчина вздрогнул. «Он не настоящий ковбой, — подумала Рамона, — у него слишком гладкие руки». — Я знаю, зачем вы приехали. Заходите.

Мужчина заколебался, улыбка исчезла с его лица. Он увидел, что она действительно все знает. Под ее твердым взглядом он ощущал себя словно жук, только что вскарабкавшийся на камень. Он хотел уже развернуться, чтобы уйти отсюда раз и навсегда, но вовремя вспомнил, что не сможет забрать свои деньги и убежать; рано или поздно его все равно найдут. Кроме того, он, черт возьми, профессионал.

— Так вы зайдете? — спросила Рамона и открыла пошире дверь.

Мужчина вынул изо рта зубочистку, промямлил «спасибо» и вошел в гостиную. Он не смотрел женщине в лицо, потому что знал, что ей все известно, но она не боится, и это делало его положение невыносимым.

Рамона ждала.

Незнакомец решил сделать все как можно быстрее и безболезненно. И это будет в последний раз, да поможет ему Господь!

Рамона закрыла дверь, чтобы не было сквозняка, и вызывающе повернулась к гостю.

11. Проверка

50

Из горла Билли вырвался приглушенный крик, и он сел на кровати среди сбившихся простыней. Его мысли путались от ужаса. Он включил лампу и закутался в одеяло. За окном стучал дождь.

Юноша не помнил деталей ночного кошмара, но он точно имел отношение к его матери. И к дому. Искры, улетающие в ночное небо. Отвратительная морда Меняющего Облик в ярком свете пламени.

Билли встал с кровати и с трудом вышел в коридор. По пути в мужской туалет он увидел свет, горящий внизу, в гостиной. Он спустился по лестнице, надеясь с кем-нибудь поговорить.

В гостиной горела только одна лампа. Телевизор показывал настроечную таблицу. На софе, свернувшись калачиком и накрывшись коричневым дождевиком, лежала девушка с разноцветными глазами. Правда, сейчас ее глаза были закрыты — Бонни спала. Билли немного постоял над ней, восхищаясь ее каштановыми волосами и тонкими чертами лица. Пока он смотрел, девушка вздрогнула. «Она даже симпатичнее Мелиссы Петтус, — подумал Билли. — Но слишком уж беспокойная личность». От мистера Перлмена он узнал, что ей девятнадцать и ее родственники живут в Техасе. Больше никто ничего о ней не знал.

Неожиданно, будто почувствовав чье-то присутствие, тонкие брови затрепетали. Девушка вскочила так резко, что Билли испугался и отступил на шаг. Она посмотрела на него с сосредоточенностью загнанного животного, но ее глаза оставались мертвыми.

— Они должны сгореть, — прошептала она еле слышно. — Так сказала Кеппи, а Кеппи никогда не врет...

Билли заметил, что ее взгляд проясняется, и понял, что девушка говорила во сне. Бонни неуверенно посмотрела на него, и на ее щеках вспыхнул румянец.

— Что это? Что тебе нужно?

— Ничего. Я просто увидел свет. — Билли улыбнулся. — Не беспокойся, я не кусаюсь.

В ответ Бонни только плотнее закуталась в плащ. Билли заметил, что на ней все те же джинсы и свитер, и подумал, что либо она спит, не раздеваясь, либо совсем не ложится спать.

— По-моему, это совсем неинтересная программа, — сказал он и выключил телевизор. — Ты давно здесь сидишь?

— Некоторое время, — ответила девушка, по-техасски растягивая слова.

— Кто такая Кеппи?

Бонни дернулась, словно ее ударили.

— Оставь меня, — резко сказала она. — Я никого не беспокою и не хочу, чтобы беспокоили меня.

— Я не хотел тебя обидеть. Извини.

Он повернулся к ней спиной. Бонни, конечно, симпатичная девушка, но слишком уж нервная. Билли почти дошел до лестницы, когда услышал ее голос.

— Что в тебе такого особенного?

—Что?

— Доктор Хиллберн думает, что ты особенный. Почему?

Билли пожал плечами.

— Не знаю.

— Я и не сказала, что знаешь. Я сказала, что так думает доктор Хиллберн. Она проводит с тобой так много времени. Можно подумать, что ты важная особа.

Билли остановился на середине лестницы, прислушиваясь к шуму дождя. Бонни сидела, подтянув колени к подбородку и накинув на плечи плащ. В ее глазах застыл страх, и Билли понял, что девушка по-своему ищет компании. Он снова спустился в гостиную.

— Я не знаю почему. В самом деле не знаю.

Пауза затянулась. Бонни смотрела в окно на ледяную бурю.

— Сегодня будет сильный дождь, — сказал Билли. — А миссис Бреннон сказала, что скоро выпадет снег.

Бонни долго не отвечала, а затем тихо произнесла:

— Я надеюсь, что дождь будет идти очень долго. Я надеюсь, что он будет идти и идти неделями. Ведь когда идет дождь, ничего не может загореться, да?

Она трогательно посмотрела на Билли, и он поразился ее естественной красоте. На лице Бонни не было косметики, и она выглядела свежей и здоровой за исключением темных мешков под глазами. «Мало спит», — подумал он.

— Почему ты всегда носишь это? — спросила девушка.

Только после ее вопроса Билли осознал, что сжимает в левой руке кусочек угля. Наверное, он захватил его, выходя из комнаты. Он действительно всегда носил его с собой и даже объяснил его значение доктору Хиллберн, когда она поинтересовалась.

— Это твой талисман?

— Наверное. Я просто ношу его с собой, вот и все.

— А-а.

Билли переступил с одной ноги на другую. Он был одет в пижаму, халат и тапочки, которые ему выдали в институте, вернуться в постель он не спешил.

— А ты откуда, из Техаса?

— Ламеза. Это между Лаббоком и Биг-Спрингом. А ты откуда, из Алабамы?

— Из Готорна. А откуда ты знаешь, что я из Алабамы?

Бонни пожала плечами.

— А ты откуда знаешь, что я из Техаса?

— Наверное, спросил кого-нибудь. — Билли сделал паузу, изучая ее лицо. — Как получилось, что у тебя один глаз голубой, а другой зеленый?

— А как получилось, что у тебя кудрявые волосы, хотя ты индеец?

— Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? — улыбнулся Билли.

— А ты?

— Нет. Я только частично индеец. Чокто. Не беспокойся, я не собираюсь снимать с тебя скальп.

— Я и не беспокоюсь. Все мои предки — охотники на индейцев.

Билли рассмеялся и по искоркам в глазах девушки понял, что Бонни готова рассмеяться вместе с ним, но вместо этого она отвернулась к окну и стала смотреть на дождь.

— Что ты делаешь так далеко от Техаса?

— А что ты делаешь так далеко от Алабамы?

Он решил попробовать подойти с другой стороны.

— Мне кажется, что твои глаза очень красивые.

— Нет. Они просто разные.

— Иногда хорошо быть разными.

— Конечно.

— Нет, в самом деле. Ты должна гордиться своей внешностью. Это ставит тебя несколько особняком.

— Это уж точно.

— Ты не поняла. Это делает тебя особенной. И кто знает? Может быть, ты видишь лучше, чем остальные люди.

— Может быть, — тихо, с тревожными нотками в голосе сказала Бонни. — Но я вижу много того, чего не хотела бы видеть. — Девушка взглянула на Билли. — Ты разговаривал обо мне с доктором Хиллберн?

—Нет.

— Тогда откуда ты знаешь про Кеппи? Только доктор Хиллберн знает о ней.

Билли объяснил, что она разговаривала во сне, но его слова вызвали у Бонни приступ раздражения.

— Ты не должен был шляться здесь, — сказала она. — Ты испугал меня, вот и все. Зачем ты сюда прокрался?

— Я не прокрадывался. Мне просто приснился кошмар, который меня разбудил.

— Кошмары, — прошептала девушка. — Да, я много знаю о них.

— Ты хочешь спать?

— Нет. — Она нахмурилась и замолчала. Билли представил ее, скачущей на лошади под солнцем Техаса. Бонни была немного худой, но она явно могла сама о себе позаботиться. — Я не люблю спать. Поэтому я здесь, внизу. Я хотела посмотреть телевизор, а затем почитать.

— Почему?

— Ну... потому, что я... иногда вижу сны. Кошмары. Нечто... действительно ужасное. А если я не сплю, то не могу их видеть. Я... даже ходила вечером гулять, пока не начался этот ливень. Я надеюсь, что он зарядил надолго. Как ты думаешь?

— Понятия не имею. Почему это для тебя так важно?

— Потому, — сказала она и пристально посмотрела на Билли. — Тогда то, что показала мне Кеппи, будет неправдой. Ничто не сможет гореть так сильно, как она мне показала.

В ее голосе слышалось отчаяние. Билли сел в кресло и приготовился слушать то, что она, может быть, расскажет.

Девушка рассказала, и он слушал не отрываясь. Начала она неохотно: когда Бонни Хейли было одиннадцать лет, в голой техасской степи в нее ударила молния. У нее сгорели все волосы, а ногти почернели, и она лежала при смерти почти месяц. Она помнила темноту, голоса и желание уйти; но каждый раз, когда у нее возникало желание умереть, она слышала ясный, высокий детский голос, говорящий ей: «Нет, уход из жизни — это не ответ». Голос призывал ее сконцентрироваться и бороться с болью. Бонни так и поступила, медленно, но верно выздоравливая.

В госпитале работала нянечка, миссис Шелтон, и каждый раз, когда она входила в палату, в ушах у Бонни возникал тихий звенящий звук. Она стала видеть странный повторяющийся сон: головной убор нянечки, падающий по движущейся лестнице. Через неделю Бонни узнала, что миссис Шелтон оступилась на эскалаторе в универсальном магазине в Лаббоке и сломала себе шею. С этого все и началось.

Бонни назвала странный, высокий голос в своей голове Кеппи в честь воображаемой подруги, которую выдумала себе в шесть лет. У нее было одинокое детство, большую часть которого она провела на ранчо своего приемного отца неподалеку от Ламезы. Постепенно визиты Кеппи стали все чаще и чаще, а с ней участились и сны. Как-то раз Бонни увидела чемоданы, падающие с ясного голубого неба, на одном из них она даже разглядела бирку и номер рейса. Кеппи попросила ее быстро кому-нибудь рассказать об этом, но мама Бонни решила, что девочка просто дурачится. А через две недели в небе около Далласа столкнулись два самолета, и багаж разбросало по степи на много миль вокруг. Бонни видела еще много различных снов и предсказаний, которые назвала Колоколами Смерти, пока отчим не позвонил в «Нейшнл стар» и оттуда не приехали взять у нее интервью. Мать Бонни испугалась последовавшего за этим внимания и потока ненормальных писем и непристойных телефонных звонков. А отчим хотел, чтобы девочка написала книгу — о, ты только попробуй! — говорил он ей, — и стала ездить с лекциями о Колоколах Смерти.

В конце концов родители разошлись, и Бонни поняла, что мать боится ее и считает причиной несчастья. Затем опять пришли сны, а вместе с ними и голос Кеппи, настаивающий на конкретных действиях. Примерно в это же время «Нейшнл стар» окрестил ее Ангелом Смерти Техаса.

— Со мной захотели поговорить психиатры из Техасского университета, — рассказывала Бонни тихим, напряженным голосом . — Мама не хотела меня отпускать, но я знала, что должна поехать. Кеппи так хотела. Кроме того, доктор Каллаген работал раньше с доктором Хиллберн, поэтому он позвонил ей и устроил так, чтобы она меня приняла. Доктор Хиллберн считает, что у меня дар предвидения и что молния, возможно, что-то переключила у меня в голове, открыв мой мозг сигналам тех, кого она называет вестниками. Она верит, что в нашем мире остаются сущности тех, чьи тела давно умерли...

— Бестелесные, — подсказал Билли. — Дискарнаты.

— Правильно. Они остаются здесь, чтобы помочь остальным , но не каждый может понять, что они стараются сказать.

— А ты можешь.

Бонни покачала головой.

— Не всегда. Иногда сны довольно расплывчатые. Иногда я едва слышу голос Кеппи, хотя, с другой стороны... Может быть, просто не хочу слышать то, что она говорит. И не люблю спать, потому что не хочу видеть то, что она мне показывает.

— И совсем недавно ты опять видела сон?

— Да, — прошептала Бонни. — Несколько ночей. Я... я еще не говорила доктору Хиллберн. Иначе она снова прицепит меня к одной из этих машин, а мне от ее проверок становится плохо. Кеппи... показала мне здание, охваченное огнем. Старое здание в старой части города. Огонь распространяется очень быстро, и... и я чувствую на лице сильный жар. Я слышу звук подъезжающих пожарных машин, но тут обрушивается крыша, и я вижу, как люди выпрыгивают из окон. Это... это случится, Билли, я знаю.

— А ты знаешь, где находится это здание?

— Нет, но я думаю, здесь, в Чикаго. Все прошлые сны сбывались в радиусе ста километров от того места, где я находилась. Доктор Хиллберн думает, что я нечто... вроде радара, дальность действия которого ограничена. Кеппи сказала, что люди умрут, если я не смогу им помочь. Она сказала, что загорится старая проводка и огонь очень быстро распространится. Она еще сказала что-то вроде «колючки», но я не понимаю, что это значит.

— Тебе нужно рассказать все доктору Хиллберн. Завтра утром. Может быть, она что-нибудь придумает.

Бонни едва заметно кивнула.

— Может быть. Но я так не думаю. Я так устала от ответственности, Билли. Почему это произошло именно со мной? Почему?

Когда она посмотрела на него, в ее глазах заблестели слезы.

— Я не знаю, — сказал Билли и взял девушку за руку. Они долго сидели вместе, слушая, как завывает буря, а когда дождь неожиданно прекратился, Бонни издала тихий безнадежный вздох.

51

В тот момент, когда в институте Хиллберна Билли Крикмор разговаривал с Бонни Хейли, в доме Ходжесов в Файете зазвонил телефон. Джордж Ходжес зашевелился и, не открывая глаза, нащупал телефон.

Звонил Альберт Вэнс, адвокат, с которым он познакомился в прошлом году на деловой встрече в Форт-Лаудердейле. Ходжес попросил его подождать, растолкал жену и попросил ее повесить трубку, когда он спустится вниз, к другому аппарату. В кабинете он потряс головой, прогоняя сон, и взял трубку.

— Вешай! — крикнул он Ронде, и телефон наверху тихо звякнул.

Ходжес не хотел, чтобы Ронда слышала разговор. А пока он слушал то, что ему говорил Альберт Вэнс, его сердцебиение все учащалось и учащалось.

— Вы не поверите, как глубоко я влез во всю эту канцелярщину. — Вэнс говорил с северным акцентом, режущим ухо Ходжеса. — «Тен-Хае» владеет несколькими компаниями в Нью-Йорке, и внешне они чисты, как полированное стеклышко. Никаких неприятностей с налоговой инспекцией, никаких проблем с профсоюзами, никаких банкротств. Настоящие бойскауты.

— Тогда в чем же дело?

— Дело в том, что я копнул на пять тысяч долларов глубже и теперь заметаю следы. Поэтому я и звоню так поздно. Не хочу, чтобы кто-нибудь в офисе знал, что я раскопал о «Тен-Хае»... на всякий случай.

— Не понимаю.

— Сейчас поймете. «Тен-Хае» может быть связана, а может быть — нет.

— Связана? С чем?

— С серьезными парнями. Уловили? Я сказал, может, да, а может, и нет. Они чертовски хорошо замаскировались. Но судя по тому, что я раскопал, «Тен-Хае» погрузила свои когти в порнобизнес Западного побережья и торговлю наркотиками. Ей принадлежит солидный кусок лас-вегасского пирога, и она контролирует большую часть контрабанды и нелегальных переходов на границе с Мексикой. «Тен-Хае» сильна и смертельно опасна.

— О... Боже... — Пальцы Ходжеса сжали телефонную трубку. Уэйн и Генри Брэгг все еще там! Мальчик пропустил запись на телевидении, проповедь в Хьюстоне и до сих пор не высказал желания возвратиться в Файет! Один Бог знает, что сделал с ним Крипсин! Он слабо забормотал: — Я... Эл, что мне делать?

— Вы просите совета специалиста? Я даю его вам задаром, держите свою задницу подальше от этих людей! Что бы ни случилось между ними и вашим клиентом, это не повод превращаться в корм для собак. Вы поняли?

У Ходжеса онемели губы.

— Да, — прошептал он.

— Тогда все в порядке. Пришлите мне деньги в «дипломате» мелкими купюрами и запомните: вы никогда не просили меня проверить «Тен-Хае». А я никогда раньше не слышал о «Тен-Хае». У этих ребят очень длинные руки. Хорошо?

— Эл, я ценю вашу помощь. Спасибо.

— Приятного сна, — пожелал ему Вэнс, и телефон в Нью-Йорке отключился.

Джордж Ходжес медленно положил трубку на рычаг. Он был потрясен и не мог подняться из-за стола.

Фактически «Крестовый поход Фальконера» — имущество, фонды, стипендиальный фонд, все! — был в лапах Августа Крипсина, председателя совета директоров корпорации «Тен-Хае». Генри Брэгг должен был заметить, что происходит. Но должен ли?

Ходжес снова взял трубку и, услышав голос телефониста, сказал:

— Я хочу заказать международный разговор. С Бирмингемом, с Федеральным бюро... — Тут он ощутил во рту нехороший привкус. Что он им скажет? Что он может сказать? Уэйн хотел уехать отсюда. Уэйн чувствует себя в безопасности в этой гробнице, спрятавшись от своих обязанностей.

«У этих ребят очень длинные руки», — предупредил Эл Вэнс.

— Слушаю вас, сэр, — напомнил о себе телефонист.

Ходжес подумал о Ронде и Ларри. Длинные руки. Он вспомнил глаза Найлза: глаза убийцы. У него свело внутренности, и он повесил трубку.

Дело затрещало по швам сразу после смерти Джи-Джи. Теперь оно развалилось окончательно. Ходжес испугался, что может оказаться в самом центре руин.

Но у него есть семья, счет в банке и акции. Его дом и деньги. В конце концов, он живой.

Ходжес со вздохом встал из-за стола. Когда он пересекал комнату, ему показалось, что сквозь разрисованное окно он увидел в небе далекое зарево. «Огонь? — удивился он. — Это рядом с Готорном. Что там может гореть?»

Однако так или иначе, пожар небольшой. Кроме того, до него несколько миль. Утром нужно узнать, что произошло.

— Да поможет мне Бог, — тихо сказал Ходжес, очень надеясь, что его услышат. Потом он выключил свет и поднялся по лестнице. Его душа обуглилась.

52

— Буду с тобой предельно откровенна, Билли, — сказала Мэри Хиллберн. Она надела очки и открыла папку, лежавшую перед ней на столе. — Здесь собраны все результаты твоего тестирования — от карт Зенера до обратной биосвязи. Между прочим, у тебя отличное физическое состояние.

— Спасибо.

Этот разговор происходил через несколько дней после того, как Билли беседовал с Бонни Хейли. Накануне он прошел последнее тестирование из запланированных для него доктором Хиллберн. Это был долгий сеанс гипноза, во время которого доктор Ленсинг пытался проникнуть на разные уровни подсознания Билли. По его разочарованному лицу юноша понял, что ничего интересного врач там не обнаружил.

То же разочарование сквозило в глазах доктора Хиллберн.

— Твои психологические тесты, — сказала она, — можно считать позитивными. Тесты с картами Зенера не выявили у тебя экстрасенсорных способностей. Ты хорошо вел себя под гипнозом, но доктор Ленсинг не зафиксировал необычных или требующих особого внимания реакций. Дневник твоих снов не выявил их взаимосвязи. Самые высокие результаты у тебя в обратной биосвязи. Это означает, что ты наделен более высокой, чем у нормальных людей, способностью сосредоточиваться. — Доктор взглянула на него поверх очков. — Таким образом, все наши тесты показали, что ты вполне ординарный, здоровый юноша с высокой способностью сосредоточиваться.

— О, — только и смог произнести Билли. «Значит, все было напрасно?» — подумал он. — Тогда... вы считаете, что я ничего не могу, да?

— Снимать боль с мертвых? Я в самом деле не знаю. Тесты...

— Это неправильные тесты, — прервал ее Билли.

Доктор Хиллберн некоторое время размышляла над его словами.

— Возможно, ты прав. Но тогда что представляет собой правильный тест? Ты можешь предложить хоть один? Видишь ли, парапсихология — и изучение жизни после смерти в особенности — очень хитрое предприятие. Это неоперившаяся наука, новая граница познания. Мы применяем тесты, но они сами нуждаются в проверке. Мы изо дня в день пытаемся доказать, что мы серьезные ученые, но большинство серьезных ученых не хотят слышать о наших находках. — Она закрыла папку. — К сожалению, мы ничего не нашли. Никаких доказательств жизни после смерти, никаких доказательств загробного существования... ничего. Но люди все приходят и приходят к нам со вздохами о дискарнатах. Они приходят с вещими снами, с неожиданно обретенной способностью говорить на иностранных языках либо играть на музыкальных инструментах, которые они видят в первый раз в жизни. Я видела людей, которые, впав в состояние, похожее на транс, начинали писать другим почерком. Я слышала о маленькой девочке, которая, тоже в трансе, говорила голосом мужчины. Что это значит? Просто то, что мы достигли границы неизвестного и не можем понять, что лежит впереди.

Доктор Хиллберн сняла очки и потерла глаза. Внезапно она почувствовала страшную усталость. Ведь она так надеялась, что этот парень из Алабамы именно тот, кого она искала.

— Прости меня, — сказала она. — Я не разуверилась в том, что ты рассказал о себе и своей семье. Твой друг мистер Меркль в этом просто уверен. Но... как мы можем доказать существование черной ауры, которую ты видишь? Как мы можем проверить того, кто чувствует, что умирает? До тех пор, пока мы не придумаем новые, поддающиеся анализу эксперименты, мы этого не сможем. Поэтому я собираюсь отослать твою папку другим парапсихологам. Извини, но у меня очень длинный список людей, ожидающих своей очереди. Я вынуждена попросить тебя освободить комнату.

— Вы... хотите, чтобы я уехал?

— Нет, не хочу, но тебе придется. Я могу продержать тебя до конца недели и отправить домой на автобусе. Надеюсь, кто-нибудь из парапсихологов прочитает твою папку...

Лицо Билли вспыхнуло. Он резко встал, думая о деньгах, которые истратил на поездку в Чикаго.

— Я уеду завтра, — сказал он. — И больше никто меня не увидит. Я думал, вы мне поможете!

— Я говорила, что мы проведем ряд тестов. Мы сделали это. Я двигаюсь на ощупь во тьме, так же как и ты, и мне очень хотелось бы найти в институте место для каждого, обладающего пси-способностями, но у меня нет такой возможности. Я не говорю, что не верю тебе, но на сегодняшний день доказать твои утверждения мы не сумели.

— Понятно, — едко ответил Билли. Все это время потрачено зря! — Мне не нужно было приезжать сюда. Я ошибся. Вы не способны понять или помочь мне, потому что стараетесь залезть мне в голову с помощью машин. Откуда машине знать, что у меня в голове или в душе? Моей матери и бабушке не нужно было для работы никаких машин — и мне не нужно.

Он сверкнул глазами и вышел из кабинета.

Доктор Хиллберн не обвиняла его. Она развернулась в своем кресле и поглядела на освещенный серыми полуденными лучами парк. Она всей душой не хотела отпускать Билли Крикмора, потому что чувствовала в нем нечто важное, нечто такое, что не могла точно понять. Но ей требовалось занимаемое им помещение, и с этим ничего нельзя было поделать. Она глубоко вздохнула и углубилась в дневник снов Бонни Хейли. Бонни все еще снилось горящее здание, а ее вестник все еще пытался внушить ей слово. Что-то, звучащее как «колючка». Хиллберн перечитала последние сны Бонни — совершенно одинаковые за исключением мелких деталей — и достала с полки карту Чикаго.

53

За Генри Брэггом пришли в три часа ночи.

Пока он надевал очки, Найлз стоял возле его кровати.

— Вас хочет видеть мистер Крипсин, — сказал он. — Одеваться не нужно. Халата и шлепанцев будет достаточно.

— Что случилось? Который час?

— Рано. Уэйн собирается оказать услугу мистеру Крипсину. Необходимо, чтобы при этом присутствовали вы.

Найлз и крепкий светловолосый телохранитель по имени Дорн провели Брэгга в восточное крыло здания, в личные апартаменты Крипсина. За неделю, прошедшую с тех пор, как уехал Ходжес, Генри Брэгг изнежился, словно принц. Он приобрел приличный загар и пристрастился к пинаколадс. Когда вокруг порхали представленные ему Найлзом молодые девушки, Брэгг начисто забывал о своей жене, детях, доме и практике. На шее он стал носить цепочку со знаком зодиака. Он делал свою работу; находился поблизости от Уэйна. И если вместе с этим он получал кое-какие удовольствия, то разве это его вина?

Найлз нажал на кнопку звонка у двери кабинета Крипсина. Двери открылись, и Брэгг вошел в комнату. Свет торшеров ударил ему прямо у глаза. С перекладин на стенах свешивались темные скелеты. Крипсин сидел за своим столом, сложив руки а животе. Его голова белела в полумраке.