Она сразу пожалела о том, что зашла так далеко, потому что Леннокс вдруг выскочил из «лендровера» и встал рядом с ней, не глядя при этом на нее. Потом он глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. И тут же с заднего сиденья «лендровера» выскочил черно-белый пес и прижался к ногам фермера. Леннокс машинально опустил руку и погладил его. Нина поймала себя на мысли о том, как это может быть полезно – иметь рядом некое успокаивающее устройство. К тому же пес выглядел премило.

* * *

– В самом деле находят? – проворчал фермер.

Когда я поднимался по мраморной лестнице в роскошном новом пальто, я в первый раз почувствовал, что у меня есть право там находиться. Не какой-то зачуханный житель подземелья, закутанный в потертый мех, а хорошо одетый деловой молодой мужчина. Я позвонил в дверь Ларса и, пока он шел к двери, попытался принять такую позу, которая бы соответствовала пальто. Ларс не заметил моего преображения, но, когда я сказал, что у меня для него кое-что есть, он, немного посомневавшись, пригласил меня войти.

– Мне нравится ваш пес, – сказала Нина. – Он, похоже, сообразительный.

В квартире было хорошо убрано, нигде не было ни единого пятнышка. Коврики выглядели свежепостиранными, и все, что могло блестеть, блестело. Кухонный стол с мойкой, который я заметил еще из прихожей, был таким стерильным, что на нем можно было проводить хирургические операции.

Пес не спеша подошел к Нине и обнюхал ее руку.

Ларс выглядел измученным. Я снял пальто и повесил его на крючок. Несмотря на чистоту, прихожая была захламлена. На крючках висело много одежды, а полка для обуви была набита битком.

– И умный, – добавила она. – Ты ведь чудо-парень, правда? Отличный парнишка!

В основном это была женская и детская одежда и обувь, так что несложно было сделать определенные выводы. Когда я повесил пальто поверх маленькой джинсовой курточки, то нарушил этот тщательно продуманный музейный порядок. Стянул с себя ботинки и поставил их рядом с зимними сапогами с загнутыми вверх носками, напоминающими традиционные саамские сапоги. Затем я последовал за Ларсом на кухню.

– Это рабочая собака, – коротко бросил Леннокс. – Не милый песик. И нам с ним пора вернуться к делам.

Нина проводила взглядом уехавший «лендровер», из-под колес которого летели комья грязи. Она вздохнула. Ссора с домовладельцем, вообще-то, не входила в список ее приоритетов. Нина снова посмотрела на книгу и на обрывок бумаги, который по-прежнему держала в руке. Что ж, с другой стороны, день совсем не выглядел безнадежным.

Окно в кухне выходило на запад, так что здесь не было брезента и ничто не мешало солнечным лучам проникать в жилище. Из-за этого металлические и лакированные поверхности сияли так, что пришлось зажмуриться, когда я сел на стул, который придвинул мне Ларс.

Возвращаясь на ферму, Нина погрузилась в мечты: ей виделся красивый иностранный джентльмен с грустными глазами и романтической душой… он мчался сквозь ночь на боевом коне… ну ладно, на огромном поезде… Нина понимала, что ей не следует ничего такого думать, но не могла с собой справиться. Так уж она была устроена. А теперь у нее был еще и электронный адрес, который она вполне могла разобрать.

Я оттопырил нагрудный карман на рубашке, достал кольцо и протянул его Ларсу. Глаза его расширились, и он прочел надпись на внутренней стороне.

Глава 13

– Как оно к тебе попало?

Это так волновало – не спать до полуночи и встретить ночной поезд…

– Его дал мне Томас. Сказал, чтобы я отдал его тебе.

Джим несколько раз подчеркнул в своем письме: то, что они делают, абсолютно против правил и даже грозит увольнением, поэтому Нина никому не могла рассказать об этом и клятвенно пообещала этого не делать, чувствуя себя так, будто очутилась в шпионском романе.

Она должна была оказаться у переезда ровно в 12:10. Для начала Джим собирался ехать быстро – чего он никогда не делал, – а потом сообщить диспетчеру, что им нужно остановиться, чтобы не нарушить расписание. Но Нина не собиралась слишком их задерживать.

Ларс принялся внимательно разглядывать кольцо, которое он крутил и вертел в руках. Мой взгляд упал на номер газеты «Дагенс нюхетер», который лежал на столе и выглядел необычно. В заголовке упоминался Уотергейтский скандал, и я ничего не понял, пока не увидел дату: 18 апреля 1973 года.

Ощущая себя частью заговора, она оделась во все черное и отправила свое фото Суриндер, слегка сожалея о том, что подруги здесь нет и та не может участвовать в приключении. Суриндер не ответила, и Нину это обидело. К тому же страничка Гриффина в «Фейсбуке» была битком набита снимками и сообщениями о том, как изумительно он проводит время в новом медиацентре, но Нина не была уверена, что это действительно так. Возможно, новые боссы Гриффина просто мониторили его страничку, так что трудно было угадать, что он на самом деле хочет сообщить. Другие ее подруги, конечно, ответили: «Привет, отлично!» – но на том дело и кончилось. Все слишком заняты, сказала себе Нина. У всех продолжается обычная жизнь. А здесь определенно было нечто новое.

С торжеством собственника, достойным Голлума, Ларс надел кольцо на безымянный палец левой руки, а я спросил его:

Нина решительно подошла к двери и погасила свет. В фермерском доме, который она видела со склона, свет все еще горел. Нине казалось, что в основном фермеры не засиживаются допоздна. Может, Леннокс был исключением. Может, он именно поэтому постоянно такой брюзгливый. Может, он листает свой свадебный альбом, запивая грусть виски. На мгновение Нину охватила жалость. Но она не хотела думать о Ленноксе вот так, и ни о ком другом не хотела. Это слишком тяжело. Нина тихо прокралась мимо фермерского дома, хотя, конечно, когда она завела мотор фургона, шум мог бы услышать и покойник.

– Что это за кольцо?

Когда Нина остановилась у теперь уже знакомого переезда и выключила фары фургона, ей показалось, что она – единственное человеческое существо на мили и мили вокруг. Потом, сообразив, что она и в самом деле одна на много окрестных миль, Нина натянула на голову шарф и вышла из кабины.

Снаружи было холодно. Среди деревьев ухали совы, хлопанье их крыльев сливалось с шорохом листьев на ветру. И как ни странно, несмотря на то что уже почти наступила полночь, вокруг не было слишком темно. Луна и звезды сияли над пейзажем так, как они никогда не сияли на городском небе с его бесконечными галогеновыми фонарями. Холодный воздух обжег горло Нины, мир показался совершенно незнакомым.

Охрипшим голосом Ларс ответил:

И тут она услышала вдали гул, стук колес по рельсам, постепенно замедлявшийся, потом из-за поворота вырвался ослепительный свет. Он вызвал у Нины мгновенное пугающее ощущение ловушки, она заметила, что нервно, инстинктивно оглядывается на фургон, убеждаясь, что он по-прежнему стоит там, в безопасности, по другую сторону шлагбаума.

– Обручальное кольцо моего дедушки по отцовской линии. А у Марианны было кольцо ее бабушки по материнской линии. Мы хотели, чтобы время… – Он начал всхлипывать и не смог договорить из-за рыданий, и слезы снова беззвучно потекли по его щекам, когда он смотрел на свою руку, украшенную кольцом. Мне стало нехорошо, и я спросил, где у него туалет.

В ночи поезд выглядел гигантским, бесконечно длинным и темным, как некий железный дракон. Неудивительно, что люди боятся поездов. Он все замедлял и замедлял ход, но все равно оставался темным и зловещим на фоне серых ночных полей, а потом в кабине вспыхнул свет, и Нина увидела веселое лицо Джима и еще кого-то рядом с ним.

Внизу, у поезда, послышались шаги, и Нина недоуменно подумала, кто же мог сидеть в кабине, потому что в свете фар поезда вдруг появился Марек, сверкавший белыми зубами. Нина вспыхнула, увидев его, – как и каждый раз, когда ей казалось, что она видит героя, созданного ее собственными романтическими фантазиями. Нина тут же почувствовала себя ужасно глупо. Но улыбка Марека была искренней, он действительно был рад ее видеть. А его вьющиеся черные волосы падали на глаза с тяжелыми веками.

Ларс показал в сторону прихожей, и я встал со стула. По дороге в туалет я прошел комнату, дверь в которую была открыта, и заглянул туда.

– Скорей! – крикнул он. – Скорей разгружаться!

Нина улыбнулась так широко, что у нее едва не лопнули губы.

На стенах висели плакаты с Чипом и Дейлом, Балу и Маугли, и, что было несколько неожиданно, там также висел большой портрет Повела Рамеля[25] в яркой кепке. На полу стояли собранные или полусобранные конструкции из лего, с потолка на лесках свисали пластмассовые авиамодели. Детская комната, комната мальчика, Томаса – даже здесь все сохранялось, как в музее.

– Бегу!

– Давай-давай! – воскликнул Марек. – И посмотри туда!

Но что-то не сходилось. Мама Томаса умерла, когда ему было одиннадцать лет, и после этого он по-прежнему жил с отцом, пока тот не возненавидел жизнь и все не разбилось вдребезги. Но комната, которую я видел, не была комнатой подростка. Даже не комнатой одиннадцатилетнего мальчика. Если бы меня спросили, я бы сказал, что это комната восьмилетнего ребенка.

Из кабины поезда выскочил Джим.

Ларс не сохранял – он воспроизводил.

– Скорей, скорей! – поторопил он. – Мы не можем задерживаться. Ночной пассажирский вот-вот нас нагонит!

– Ну, для пассажирского еще рано, – проворчал Марек. – Да они и не прочь там будут подремать лишку. Ты смотри, смотри! – повторил он Нине.

Я пошел в туалет, и, уже понимая, что происходит, узнал там коврик с узором из ромбиков, который у меня тоже был в детстве. Дизайн тюбика зубной пасты «Пепсодент», который лежал на раковине, отличался от современного. Я спустил воду в унитазе и вернулся к Ларсу – он так и сидел за кухонным столом, поглощенный разглядыванием собственной руки.

Нина мельком видела, что из кабины за спиной Джима выбрался кто-то еще. И к ее изумлению, это оказался не кто иной, как Суриндер.

– Когда у Томаса день рождения? – спросил я.

– Сур! – взвизгнула Нина, бросаясь к подруге и обнимая ее. – Ты здесь! Но почему? Я так по тебе соскучилась!

– Восемнадцатого апреля.

– Это идея Марека, – усмехнулась Суриндер. – Когда они пришли за книгами. Кстати, не позволишь ли узнать, как тебе удалось убедить этих двух здоровенных мужиков сделать за тебя всю грязную работу?

– Это новое проявление свободы и гордости шотландцев как народа, – заявила Нина, сама удивляясь собственному восторгу.

Ведь она всего неделю назад видела это дружеское лицо – или, точнее, три дружеских лица. Она вдруг поняла, что, несмотря на новые возбуждающие чувства самостоятельности и свободы, бурливших в ней с момента переезда, ей не хватало близких отношений… Просто людей, которых ты понимаешь, подумала Нина, и которые понимают тебя.

Ларс посмотрел на меня таким взглядом, в котором читалось: он понял, что я понял. Я махнул головой в сторону газеты на столе и спросил:

– Бегом! – торопил их Марек. – Пошевеливайтесь!

Все они побежали к первой платформе, и Джим, осторожно оглядевшись по сторонам, развязал веревки.

К счастью, вокруг не было ни души. Под брезентом, как знала Нина, скрывались примерно семьдесят коробок с книгами. Она виновато посмотрела на них.

– И давно это с тобой?

– Я и не представляла, что коробок так много, – соврала она.

– Пару месяцев.

– В самом деле? – не поверила ей Суриндер, хватая сразу две коробки. – А как насчет того, что я много-много раз тебя предупреждала, что ты должна куда-то убрать всю эту чертовщину?

Предположительно, именно столько Ларс общался с тем, что было в прачечной. Параллельно с тем, как он возвращался там к лучшим минутам своей жизни, он также пытался воссоздать декорации этих минут в обычном мире.

Нине стало не по себе.

– Пожалуй, я была худшей соседкой во всем мире!

– Какой в этом смысл? – спросил я.

Суриндер округлила глаза:

– Вообще-то, я слишком поспешила найти новую. Она постоянно верещит в ванной. А когда я ее спрашиваю, все ли в порядке, она говорит: «Все прекрасно, но зачем здесь столько книг?»

Взгляд Ларса снова затуманился легкой дымкой безумия, и он ответил:

– Звучит неприятно, – нахмурилась Нина. – Наверное, у нее депрессия. У меня найдется парочка отличных книг, которые я могла бы порекомендовать в таком случае.

– Я почти там.

Суриндер бросила коробки в заднюю дверь фургона.

– Ладно, – кивнула она. – Я за них заплачу, когда отправимся обратно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ни в коем случае! – возразила Нина.

– Я знаю, что я имею в виду.

Мужчины уже грузили в фургон коробки покрупнее.

Он явно не планировал делиться со мной этим знанием и вместо этого снова начал рассматривать кольцо. Не без раздражения я сказал Ларсу:

– Как же я рада тебя видеть! – сказала Суриндер.

– Томас о тебе беспокоится.

– А как ты с ними познакомилась?

Не поднимая глаз, Ларс сказал:

– Отправилась в Инвернесс и оттуда проехалась с ними. Классное приключение! А у меня осталась куча дней неиспользованного отпуска. Наша контора развалилась. Чего и следовало ожидать. Мне все равно нужно передохнуть от этого жуткого местечка.

– Думаю, тебе пора идти. Спасибо, что принес кольцо.

* * *

Суриндер проследила за тем, как Марек без видимых усилий поставил в фургон целую груду коробок.

Позднее тем же вечером я глубже постиг значение начинания Ларса, но прежде, чем рассказать об этом, я должен поведать кое-что о фокусах.

– Выглядит он неплохо, – сказала она.

Я ведь должен был выступать на новогоднем вечере. Покупка пальто истощила мои ресурсы, и я не мог быть уверен, что Томас отдаст мне остаток денег, так что нельзя было пренебрегать этими полутора тысячами за выступление.

– Суриндер! – потрясенно воскликнула Нина.

Когда вернулся от Ларса, вытащил реквизит, чтобы репетировать. Я не выступал на корпоративах уже очень давно, к тому же восьмиминутных номеров, которых хватало на улице, здесь явно было недостаточно. Мне нужно было как минимум пятнадцать минут и желательно что-то подходящее конкретному заказчику.

Ее мысли были куда более романтичными.

«Онгпаннефёренинген», «Общество паровых котлов», что это за хрень такая? Я сглупил и не спросил об этом их сотрудника, который звонил мне и пригласил выступить. Сделал вид, что в курсе. Предположил, что паровыми котлами они вряд ли торгуют, но что они тогда делают? Это общество типа масонов? Преданные поклонники паровых котлов? Я решил плюнуть на специализацию предприятия и сконцентрироваться на концепции Нового года. Выступление, которое опирается на то, что что-то старое исчезает и волшебным образом заменяется чем-то новым. Что-то о времени.

Суриндер повернулась к Нине.

Мы хотели чтобы время…

– Эй, только не говори, что ты сама этого не заметила! – с лукавым видом произнесла она.

Какое слово не договорил Томас? Остановилось? Растянулось? Какого волшебства он искал? Воспроизведя мгновение, привлечь это мгновение к себе, как охотник, который использует приманку…

Нина вдруг подумала о том стихотворении и поняла, что краснеет.

– Не сходи с ума, – сердито сказала она. – Он просто хороший человек и оказывает услугу нам обеим.

Сосредоточиться.

– Черта с два это просто услуга – рисковать своей работой! – Суриндер оглянулась на мужчин. – Тебе не кажется, что он немного похож на того актера, Марка Руффало?

– Прекрати!

Китайские кольца? Года, которые нанизываются на года. Может быть. Только это чертовски грустный трюк.

– Я просто спросила.

Всегда прокатывала сигарета в пиджаке, особенно если попросишь участвовать начальника. Что-нибудь типа того, что в 1986 году у предприятия так хорошо будут идти дела, что начальник купит себе новый костюм, поэтому ничего страшного, если мы сожжем старый. Если это вообще предприятие.

– Спросила, не кажется ли мне, что машинист из Латвии похож на Марка Руффало?

Я испробовал разные варианты, менял подачу. Этот момент мне всегда больше всего нравится: работать творчески и наряжать старые трюки в новые одежды. Однако по прошествии часов я все больше стал замечать, что, во-первых, мысли блуждают где-то далеко, а во-вторых, я так устал, что сижу за письменным столом и зеваю.

– Ну, немножко.

– Я просто хотела их разнять, – объясняет она нам.

– Эй, вы, обе, поспешите! – крикнул Джим. – Я не хочу, чтобы меня выгнали за незаконные перевозки по Британской железной дороге!

– Вы на него набросились, – возражает полицейский.

На лугу я вкусил того, как ощущается настоящее волшебство: я заставлял предметы исчезать, превращаться во что-то, парить, я управлял скрытыми механизмами реальности. Поэтому все эти «ой-ой, пиджак дымится, но опля! Дырки нету!» казались безыскусными и пресными. Но я взял себя в руки. Я не мог позволить себе жить только в те мгновения, когда был на лугу, так же как невозможно выстроить отношения только на тех кратких моментах, когда партнеры занимаются любовью.

Девушки выпрямились и захихикали.

Они сходятся в одном – что Сэм, в конце концов, его ударила. А пока она спрашивала у женщины, все ли с ней в порядке, часто ли они ссорятся и бил ли он ее раньше, мужчина вызвал полицию. Когда прибыл наряд, Сэм ринулась к западной оконечности парка и исчезла за деревьями.

Но мне хотелось на луг, мне не хватало оргазма от ощущения себя в теле монстра.

– И еще у меня есть чай, – добавил он, показывая свой термос. – Так что надо все разгрузить, пока он не остыл.

Подруги побежали к поезду, чтобы перенести оставшиеся книги.

Они побежали за ней, догнали и выхватили наручники. Вот тогда Сэм и оказала им сопротивление.

Не знаю, как произошло то, что случилось потом. Может быть, из-за этого общения я стал более восприимчив или это совпало с мыслями о луге.

– А разве на поездах не перевозят всякое? – спросила вдруг Нина, когда ее осенила новая мысль. – Множество разных нехороших вещей, которые отправляют по железной дороге в разные стороны? Вроде нелегального спиртного и прочего?

Джим и Марек улыбнулись.

– Они собирались арестовать меня ни за что, – говорит она.

Издалека донесся вой обгоревшего бегущего человека. Я приподнял жалюзи и выглянул во двор. В прачечной горел свет, и я знал: тот, кто воет, сейчас там. Придвинул письменный стол к окну и стал ждать. Вой волнообразно нарастал и стихал и через десять минут совсем прекратился. По полу прачечной промелькнула тень, прежде чем погас свет и открылась дверь.

– Только не на нашем поезде, – ответил Джим. – Там, где я вырос, я насмотрелся на то, что творят наркотики. Поэтому я не желаю иметь дело с подобными товарами. Ни за что. Точка!

Марек нахмурился.

Во двор с бутылкой в руке вышел человек, и я его узнал. Это был тот человек, который собирал мертвых птиц, но теперь он изменился. Обвисший живот и пухлые щеки исчезли, и он выглядел почти изможденным. Одежда на нем висела, потому что подбиралась для его предыдущего тела.

– Вы ударили человека, – говорит полицейский.

– А знаете, – сказал он, – когда мои родители были молодыми, книги на нашем родном языке были запрещены. И сначала я, увы, читал на русском и лишь потом – на прекрасном музыкальном языке моей родины. Вот так. Поэтому все, что касается распространения книг, я приветствую. Это хорошо. Отличное лекарство.

Я предположил, что он собирается пить из горлышка и что это алкоголизм изменил его внешность. Поэтому было трудно понять, почему он раскопал снег ногой и вылил на землю содержимое бутылки.

Они немного посидели на ступенях кабины локомотива, говоря в лунном свете о книгах и передавая друг другу горячий, очень сладкий чай. Нина легко могла бы просидеть вот так до рассвета, но в кабине зазвенела рация, и одновременно где-то позади громко загудел сигнал – это сигналил нетерпеливый ночной поезд, сообразила Нина. Мужчинам пора было отправляться дальше.

Сэм возмущенно фыркает.

Оглядев фасады домов, мужчина присел на корточки и вытащил коробок спичек. Чиркнул спичкой по коробку, и от загоревшейся спички на его щеках заплясали рваные тени. Я сполз с кресла и встал на колени, прижав нос к оконному стеклу, чтобы видеть, что он сделает.

Джим прыгнул в кабину и завел мотор, басовито загудевший и заставивший дрожать землю. Суриндер сказала, что чертовски замерзла, и ушла в фургон, чтобы согреться. Тогда и Марек легко вскочил на платформу, а Нина посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась:

– Я просто пыталась помочь. У него был такой вид, будто он собрался ее измочалить. И если бы я ничего не сделала, ему, может быть, это бы даже удалось.

Плечи мужчины опустились, и было похоже, что он вздохнул. Затем он опустил спичку в разлитую жидкость. Взметнулись языки пламени и нарисовали на снегу желтый круг. В бутылке, скорее всего, был не алкоголь, а бензин. Лицо мужчины исказилось от боли, приоткрытый рот выглядел как черный эллипс, но он молчал.

– Мне просто не отблагодарить вас.

Фрустрированная несправедливостью происходящего – так выразилась сама Сэм, – она дернулась к одному из полицейских и сбила с него фуражку, тем самым спровоцировав свой арест.

– Вполне можете, – негромко откликнулся он. – Оставляйте мне время от времени книгу. Когда вспомните о нас.

Когда я опустил взгляд ниже, я увидел, что он засунул обе руки в огонь и держит их там. Хотя нас разделяло оконное стекло, я должен был услышать его крик. Но он не кричал. Только терпел боль с безмолвной гримасой. Пламя лизало ему кожу, и я мог уловить запах тлеющих волос и горящей плоти. На самом деле, конечно, я не мог этого уловить, но его беззвучный крик настолько на меня подействовал, что я все равно это чувствовал и рефлекторно сжал свои собственные ладони, чтобы защититься.

– Боже мой, это всего лишь фуражка, – бормочет она в заключение, – я ведь не причинила ему никакого вреда.

– Да я буду думать о вас каждый день! – слегка розовея, заявила Нина.

Не прошло и десяти секунд, как все закончилось. Молниеносно разгоревшееся пламя погасло, а мужчина остался на месте и какое-то время изучал свои обгоревшие ладони, прежде чем с сосредоточенным выражением лица погрузить их в снег.

– Что ж, каждый день – тоже неплохо, – ответил Марек, тоже чуть-чуть краснея.

– А вот ему показалось, что вы хотели причинить вред, – говорит полицейский за столом, – что со всей очевидностью таково было ваше намерение.

– Мне очень понравилась ваша книга стихов. Очень-очень понравилась.

* * *

– Поэзия вообще полезна для людей, живущих в чужих краях, – сказал Марек.

– Давайте расставим все точки над «i», – предлагает Джефф, – она обвиняется только в том, что случилось в парке, так?

– Да, это так.

Поезд громко загудел, а потом медленно, плавно двинулся в путь под звездным небом.

То, что происходит на лугу, вызывает желание перенести это в реальную жизнь. Стремление соединить эти миры.
На лугу Ларс может проживать то, что он называет лучшими минутами своей жизни, но на улице Лунтмакаргатан он может только восстановить детали и сымитировать тот момент.
Не это ли он имеет в виду, говоря, что он почти там? Что ему почти удалось совместить эти миры?
Нельзя жить с такими ожогами, какие хотел и получил на лугу мужчина. В этом мире он может только нанести себе умеренные повреждения, чтобы немного побыть внутри этого ощущения.
А что я? Что я?


Коп согласно кивает:

Нина оглянулась и увидела, что Суриндер, явно измученная долгим днем, свернулась в клубок на переднем сиденье фургона и заснула. Нина же стояла около фургона до тех пор, пока шум поезда не затих окончательно, а следом пронесся длинный, вишневый с синим ночной пассажирский, в нем светились окна бара, где веселились какие-то люди, откидные мягкие сиденья занимали рабочие, ехавшие на свою смену, пытавшиеся хоть немного отдохнуть, мелькнули мимо и таинственные темные окна купе первого класса… Когда поезд плавно замедлил ход перед переездом, никого в нем не заинтересовала одинокая девушка, стоявшая в темноте и смотревшая прямо перед собой.

А потом наконец все затихло, рельсы перестали гудеть, вновь наступила тишина, и темные просторы долин горного края снова остались в распоряжении сов, суетливых белок, спокойных оленей, ветра, шелестевшего ветвями, яркой луны над головой… и мир стал абсолютно безмятежным. Нина, хотя и ощущала холод, была также в бесконечной благодарности к своей судьбе и удаче, она и не помнила, когда еще ей было так хорошо.

* * *

– Мужчина, которого она ударила, отказался писать заявление.

В течение последующих недель я должен был получить ответ на этот вопрос. Другие общались с лизуном дольше, чем я, и сильнее приблизились к гармонии между мирами.

– Тогда мы наверняка можем придти к какому-то решению.

Глава 14

Испугался ли я тогда, что общение может привести к таким вещам, как добровольное опускание рук в огонь?

Джефф отводит полицейского в сторону. Они переговариваются, стоя у стены, голоса их звучат приглушенно, но все же что-то услышать можно. Я стою рядом с Сэм, положив ей на плечо руку и впившись ногтями в мягкую кожу ее куртки. Она к их разговору не проявляет никакого интереса и лишь смотрит прямо перед собой, стиснув зубы.

Да, немного. Но даже и близко не настолько сильно, чтобы решить отказаться от луга.

Суриндер проспала всю дорогу до фермы и лишь ненадолго проснулась, когда они вошли в амбар, чтобы пропищать:

– В моем понимании это лишь досадное недоразумение, – говорит Джефф полицейскому.

Предполагаю, что кто-то уже подумал: это как наркотик, и в известном смысле сравнение уместно.

– Это серьезно?! Ты заполучила вот это? Это все твое? И никого в ванной, кроме тебя? Да как такое возможно?!

– А в моем нет, – отвечает тот.

Наркотический приход тоже может вызвать видения, озарения и ощущения приближения к истине. Но находящийся под воздействием наркотиков человек редко может дать связное описание, что это за видения и что означают озарения. Литературные произведения, написанные под влиянием наркотиков, чаще всего натянуты, запутанны и просто откровенно плохи, что бы об этом ни думали их авторы.

А потом снова заснула, упав на кушетку.

– Не спорю, ей не надо было так поступать. Но ведь она просто пыталась помочь той женщине, поддалась эмоциям и немного переборщила.

Я не претендую на то, что написанное мной имеет какую-то особенно высокую ценность, но я, по крайней мере, стараюсь придерживаться ясного и понятного стиля изложения, вне зависимости от того, насколько удивительные картины я описал и еще опишу. Если у читателя возникают трудности с пониманием, то надеюсь, что это происходит скорее из-за природы самих картин, а не из-за того, что мой стиль затемняет смысл.

Но Нине спать не хотелось, хотя был уже второй час ночи. Она выглянула в маленькое заднее окно и увидела, что в большом доме все еще горит свет. Кто-то еще не спал. Пока она смотрела, загорелся свет еще в одном окне, потом еще в одном, потом крепко стукнула дверь, когда Леннокс вышел из дома. Похоже, он ругался. Нина всполошилась. Снова натянув куртку и надев резиновые сапоги-веллингтоны, она выскользнула из амбара.

– Вы хотите сказать, что обвинения нужно снять?

Возвращаясь к сходству с наркотиками, есть еще одна причина, по которой я не испугался. И это сходство, определенно, более значительно. Привычный конёк всех, кого манит приход: Со мной этого не произойдет Меня это не затянет У меня всё под контролем.



* * *

Полицейский бросает взгляд в нашу сторону. Я улыбаюсь ему в надежде, что это его каким-то образом убедит. Будто мой веселый, невинный вид рядом с Сэм качнет чашу весов в ее пользу.

– Черт побери!

На следующий день я забронировал время для стирки и бросил футболку с охотниками за Пальме в мешок для белья вместе с другой одеждой. Когда вышел из дома, увидел, как в дверь прачечной вразвалку входит та самая толстая женщина, которая как-то плакала и жаловалась на жизнь. Она прибавила еще несколько килограммов, и теперь ее полнота стала болезненной.

– Я хочу сказать, что обвинения и предъявлять было не нужно, – говорит Джефф. – Будь вам известно, через что ей довелось пройти, вы бы сразу поняли, почему она действовала так.

Нина совсем не собиралась подкрадываться к Ленноксу так тихо, как это у нее получилось, и пугать его до полусмерти – но было уже поздно. Он резко развернулся, как будто Нина уже замахнулась на него лопатой.

– Ой, извините, извините!..

Тело ее качалось и колыхалось, а зад был почти уже шириной с дверной проем. Я переждал пару минут, прежде чем последовать за ней.

Лицо полицейского совершенно бесстрастно.

– Что… какого черта вы тут делаете?! Середина ночи, будь я проклят!

– Ну так скажите мне, что такого с ней произошло.

Я не увидел ее в прачечной, но замок на душевой был открыт и висел на дужке. Я загрузил одну машину белым бельем, а вторую – цветным. Перед тем как запустить машины, постоял и попытался прислушаться, чтобы уловить, в чем состоят откровения этой женщины на лугу. Ничего не было слышно. Как и я, она совершала свое путешествие в тишине. Может быть, по-другому это происходило только с Парой мертвецов. Я запустил машины, сходил за своим блокнотом и отправился пообедать.

– Я просто гадала, что́ вы делаете.

Джефф шепчет ему на ухо какие-то слова, разобрать которые я до конца не могу. Уловить удается только некоторые. «Найтлайт». «Убийства». Полицейский поворачивается и снова смотри на Сэм. На этот раз в его глазах плещется сильнодействующая смесь любопытства и жалости. Тысячи раз я видела такой взгляд. Так смотрит человек, осознающий, что перед ним Последняя Девушка.

Только черта помяни. На лестнице я встретил ту самую пару, хотя не видел их уже несколько месяцев. Если и был кто-то, чьи потусторонние откровения могли отпугнуть, то это были эти двое.

– А вы, черт побери, как думаете, что я делаю?!

Они были бледны как трупы, и здесь я вкладываю в это слово буквальное значение. Та мертвенность, которой я их наделил из-за поведения, теперь проникла в их физическую сущность. Светлые волосы женщины, которые раньше можно было снимать для рекламы шампуня «Тимотей», висели сосульками вдоль ее лица, а сама она тяжело дышала, прислонившись к стене. Мужчина, который раньше выглядел как герой боевика, полностью утратил этот вид, и я, пожалуй, так назову произошедшие с ним изменения: он пооблез. С него как будто все сползало и свисало, и ему приходилось опираться на большую коробку, которая стояла между ними.

Он что-то шепчет Джеффу. Тот ему отвечает, тоже шепотом. Поговорив еще несколько секунд, они пожимают друг другу руки, и Джефф стремительным шагом направляется к нам.

Вопрос показался Нине риторическим, потому что она понятия не имела, что ей думать.

Несмотря на всю трагичность их внешнего вида, я не смог не рассмеяться. Судя по тому, что было написано и нарисовано на коробке, в ней был двадцативосьмидюймовый цветной телевизор «Грюндиг». Мужчина посмотрел на меня из-под грязной челки и спросил:

– Ну да… Просто я решила, может, вы услышали кого-то постороннего.

– Собирайся, – говорит он, обращаясь к Сэм, – ты свободна.

– Услышал, – коротко ответил Леннокс. – И это оказались вы.

– Что ты смешного увидел?

Мы выходим на улицу и неспешно шагаем по территории участка мимо стеклянной стены, служащей ему фасадом. Дежурный по отделению ирландец взирает на нас со своего поста. По парку носится холодный ветер, пощипывая уши и нос. Уходя, я слишком торопилась, чтобы вспомнить о свитере, и теперь мне не остается ничего другого, кроме как обхватить себя руками в попытке согреться.

– Ох! – выдохнула Нина.

– Просто думал, вы прекратили смотреть телевизор.

Леннокс тоже вздохнул:

Сэм застегивает до самого подбородка кожаную куртку и поднимает воротник. Ее плечи оттягивает рюкзак, под тяжестью которого она немного кренится набок.

– Вы горожанка, так ведь? И вы считаете, что на ферме работают с девяти утра до пяти вечера? Так ведь нет! Если хотите знать, Рорих думает, что на верхнем поле окот овец идет не так, как надо, и я собираюсь выяснить, не пора ли звать Кайла. Он ветеринар. Ветеринары вроде докторов для заболевших животных.

– Мы передумали.

– Ну да, конечно. Я поняла, – пробормотала Нина.

– Спасибо за помощь, – говорит она, – после всего, что я сегодня наговорила, я не стала бы тебя обвинять, если бы ты бросил меня гнить в камере.

Леннокс уже подошел к «лендроверу».

Должно быть, он считал, что тот эпизод, когда я несколько месяцев назад стоял и подслушивал, остался в прошлом, потому что кивком показал на коробку и сказал:

– Вы все еще здесь? – спросил он.

– Берись за ручку.

– На здоровье, – отвечает Джефф, – оказывается, я не такой уж плохой, правда?

Нина не знала, что сказать, но ночное приключение прибавило ей храбрости, к тому же ей не хотелось спать. Она пожала плечами.

Переноска телевизора явно подкосила женщину. Она не отреагировала, когда я засунул блокнот за пояс и взялся за коробку с ее стороны. Просто стояла, прислонившись к стене и тяжело дыша.

– Хотите поехать? – Леннокс остановился. – Нам может пригодиться лишняя пара рук.

Он самодовольно ухмыляется. Я отворачиваюсь: да, мне полагается быть благодарной, но почему-то по телу ползет раздражение. А вот Сэм ему действительно благодарна. Она протягивает ладонь, и из-под рукава на мгновение выглядывает татуировка. Пожимая ее руку, Джефф смотрит на меня, явно чувствуя – что-то не в порядке. Я избегаю его взгляда.

Телевизор был тяжелый, и мы наверняка не осилили бы эти два этажа, если бы я не взялся за коробку сзади, приняв на себя большую часть веса. Когда мы поднялись на площадку, мужчине пришлось схватиться за дверную ручку, чтобы не упасть. Ему едва хватило воздуха, чтобы выдавить из себя: «Спасибо», так что на пиво и приятное времяпрепровождение в этот раз нельзя было рассчитывать. Вместо ответа я кивнул и пошел обратно вниз по лестнице.

– Конечно, – услышала Нина собственный голос, сама его не узнавая.

Меня Сэм заключает в объятия.

Женщине удалось преодолеть всего несколько ступенек, тяжело опираясь на перила, как будто ей было сто лет. Когда я спустился, обернулся и посмотрел на нее, у меня непроизвольно перехватило дыхание.

Забравшись в «лендровер», Нина немного удивилась, увидев внутри собаку. Пес лизнул ей руку.

– Куинси, я была рада наконец с тобой познакомиться.

– А как зовут вашего песика?

Она была одета в тонкое светлое пальто, и я даже увидел воротник поло, так что под пальто на ней был надет свитер. Несмотря на это, сквозь все слои одежды просочилось столько крови, что на задней части пальто расплылось растянутое пятно размером с мяч для регби. Я поднялся на несколько ступенек вверх по направлению к ней и спросил:

– Он пес, а не песик! – буквально ужаснулся Леннокс. – Это обученная фермерская собака, рабочая! И очень дорогая, кстати.

– Погоди, ты что, уходишь?

– Я могу чем-то?.

– Так у него есть имя или просто штриховой код?

– Думаю, что на сегодня я доставила тебе уже достаточно проблем, – говорит она. – Мне просто захотелось посмотреть, как у тебя дела. Теперь я получила ответ на все свои вопросы. У тебя все в полном порядке. Я рада за тебя, детка.

Рукой, которая не лежала на перилах, она сделала судорожный останавливающий жест и издала горлом какой-то сдавленный шипящий звук – таким прогоняют кошку, которая клянчит еду в открытом кафе. Я видел, как она с усилием преодолевает еще несколько ступеней, и появилось побуждение подставить ей подножку, но вместо этого оставил ее и покинул дом.

Ладонь Леннокса опустилась на голову пса, как это часто случалось, – он делал это явно бессознательно.

– Куда же ты пойдешь?

За обедом в башне Кунгстурнет записал несколько предположений о том, что произошло с Парой мертвецов, но я не стану о них рассказывать, потому что они оказались абсолютно ошибочными.

– Парсли.

– Найду куда, – отвечает Сэм, – береги себя, хорошо?

Начинание Пары мертвецов выходило за рамки моего воображения. Когда придет время, я вынужден буду это описать, но пока отмечу только, что в их случае речь тоже шла о том, чтобы подогнать друг к другу мир луга и наш мир. Можно сказать, что луг протек, и эту течь было очень сложно остановить, когда она уже случилась.

Для Нины это прозвучало неожиданно – она предполагала услышать что-то вроде «Боб» или «Рекс» и усмехнулась.

* * *

Она поворачивается и уходит. А может, просто делает вид, зная, что я обязательно ее остановлю. Из-за рюкзака, делающего ее походку медленной и неуверенной, сказать это с уверенностью нельзя. Но я знаю, что больше не позволю ей ускользнуть.

– Привет, Парсли! – сказала она. – Чудесное имя!

Только когда я вернулся в прачечную на следующий день, потому что у меня было забронировано время в душевой, я заметил, что случайно забыл футболку охотников за Пальме, когда выгружал одежду из сушильного барабана. Теперь кто-то аккуратно повесил ее на вешалку, а вешалку нацепил на крючок на стене, так что карикатура попала на всеобщее обозрение.

– Сэм, подожди, – окликаю ее я, – тебе же негде остановиться.

Парсли негромко фыркнул и опять лизнул ее руку.

Я считал футболку отвратительной и не хотел иметь к ней отношения, поэтому оставил ее висеть там. А вообще это был странный поступок: повесить мерзкую футболку на вешалку, как будто это дорогая рубашка. Может быть, человек, нашедший футболку, сочувствовал девизу на ней? В этом случае мог бы забрать ее себе. Я зашел в душевую.

Когда она поворачивается, порыв ветра швыряет ей в лицо копну волос.

– Имя довольно глупое, – заметил Леннокс.

– Не парься, я справлюсь.

– Ну а мне оно нравится, – возразила Нина. – Симпатичное имя для симпатичного песика. То есть пса, я хотела сказать.

– Конечно справишься, – отвечаю ей я, – потому что сейчас поедешь с нами домой.

«Лендровер» покатил по ухабистой дороге вверх по холму, и Нину впервые не заботило, скажет ли она что-то не так или не скажет, она ничуть не смущалась. В грубости Леннокса ощущалось нечто раскрепощающее. Нина догадывалась, что он точно так же ведет себя со всеми, и это давало ей право быть более дерзкой, чем в любом другом случае. Она повернулась на сиденье, чтобы посмотреть на него. У Леннокса был крепкий крупный подбородок, голубые глаза, окруженные морщинками, потому что он постоянно щурился, оглядывая поля, большой нос, щетина на щеках и густые волосы, торчавшие из-под фуражки. Он не походил на человека, много времени проводящего в помещении, даже автомобиль, казалось, ограничивал его свободу. Леннокс был создан для того, чтобы шагать на длинных ногах по вересковым пустошам, продуваемым ветром. В нем не замечалось никакой мягкости, он весь состоял из углов.

10

И вдруг, как будто прямо посреди пустоты – вокруг не было никакого света, – Леннокс остановил внедорожник. Вытащив с заднего сиденья фонарь-«молнию», он включил его на всю мощь.

Вернувшись, мы с Джеффом тут же идем в спальню, закрываем дверь и устраиваем совещание. Говорим приглушенными голосами, порой переходя на утомленный шепот, чтобы из гостиной нас не услышала Сэм.

– Рорих? – тихо позвал он.

То, что в этот раз произошло на лугу, позднее обрело решающее значение, но я совсем не осознавал этого тогда, как и в случае с бежевым пальто. Я приведу записи из «Другого места», и после этого изменится характер настоящего повествования, потому что изменился мой способ мыслить или, скорее, не мыслить.

– Она может остаться только на одну ночь, – говорит Джефф.

– Ага, здесь, босс, – раздался голос за его спиной.

* * *

– Но уже почти утро! – возражаю я, по-прежнему досадуя на него по совершенно непонятным мне причинам. – Поэтому две ночи. Это как минимум.

– Где именно?

– Это не обсуждается.

– В пристройке. Ей нелегко приходится. Двойня, похоже. И они перепутались.

Я обожаю свое монструозное тело: оно для меня значит все, чего я желал и по чему тосковал. Я сделан и склеен из магии, которая течет по жилам как нектар, и я воспроизвожу слепок с себя самого, который разделяю на куски, поджигаю и снова собираю, прежде чем он растворится в дожде искр на глазах теней моих соседей – молчаливой публики.
Этого недостаточно. Я создаю Каролу Хеггквист[26], всеобщую любимицу, и растягиваю ее на золотой дыбе, так что у нее лопается кожа на сгибах локтей, и я могу видеть натянутые окровавленные сухожилия, готовые порваться. Она кричит от боли – я превращаю эти крики в песни а потом вновь собираю ее. Я еще не закончил. Не хватает последнего штриха. Вижу Ребуса в траве и притягиваю к себе. Когда я крепко держу его крючками щупалец, слышится детский крик.
Не обращаю на него внимания и рву игрушку на куски. Крик умолкает, и внутри меня умирает что-то, что я на самом деле хотел убить.
Смотрю по сторонам пылающими очами. На лугу пусто. Только тени соседей и остатки Ребуса. Я могу делать все, что хочу. И все равно.
– Что? – кричу я в пустое синее небо. – Что?
Я творю еще больше магии, больше миражей, показываю представление тысячелетия в состоянии экстаза, но во всем этом все равно что-то отсутствует, что-то самое последнее.
Что?


– Почему ты так противишься?

Леннокс выругался и быстро пошел вперед. Нина, спотыкаясь, побрела за ним.