Кореша мгновенно развернулись и одновременно, с двух сторон, бросились к мужичку и женщине милиционеру. Сложно предположить насколько эта пара была подготовлена к подобным ситуациям, скорее всего оба работали в инкассации недавно. Завидев опасность, мужичок бросился бежать к машине, пытаясь на ходу выхватить из кобуры револьвер - не успел. Мощный удар по хребту фомкой уложил его на асфальт, он вскрикнул и затих. Перепуганная женщина вытащила револьвер, но после мощного толчка отлетела в сторону, ударившись головой об асфальт. Сидевшего в машине шофёра, налётчики в расчёт не брали - слишком стар, чтобы оказать сопротивление молодым, крепким и ловким пацанам.
Главные пункты плана были выполнены, Кто-то подхватил валявшуюся рядом с инкассаторам брезентовую сумку, кто-то крикнул - «ноги!» и все бросились врассыпную. Это тоже было оговорено, каким бы боком не повернулось дело все должны бежать в разные стороны и собраться в условленном месте только оторвавшись от погони.
И тут удача окончательно отвернулась от Амбала и его дружков. Протасов успел отбежать оттенки метров 10-12, как вдруг сзади защёлкали выстрелы. «Кто? Почему? Ведь всех, кто мог полить уложили», - пронеслось в Мишкиной башке. Он бежал рядом с Амбалом, они должны были домчаться до Стремянного переулка, дальше Амбал поворачивал налево - в сторону большой Серпуховской, а Мишка исчезал в направлении вокзала. Не вышло. Амбал вдруг вскрикнул и рухнул, как подкошенный, а через секунду охнул и Мишка - левую ногу будто отдали крутым кипятком. Хромая он сделал десяток шагов и осознал, что нога больше не хочет слушаться. Остановившись, он оглянулся, Амбал лежал без движения, уткнувшись лицом в асфальт, и неловко поджав под себя правую руку.
В их сторону решительно направлялся седой шоферюга, которого кореша посчитали немощным и не способным к сопротивлению. Старик с большой седой головой приближался довольно бодро, перезаряжая на ходу револьвер. Мишка уже не мог стоять - сильная боль пронизывала ногу, она становилась ватной, и, словно чужой. Тяжело дыша он опустился на колено, нащупал лежащий в кармане кастет.
- Всё не угомонишься? - послышался рядом незнакомый голос – строгий, резкий и сильный.
Таким голосом обладали армейские офицеры и школьные учителя. Протасов даже не успел поднять голову и посмотреть на того, кто говорил крупные тень, приблизившись вплотную полностью заслонила ещё светлое небо и что-то тяжёлое со всего маха рухнуло на его голову.
Очнулся мишка от назойливых прикосновений чьих-то холодных рук.
- А ну лежи смирно! - отреагировал женский голос на его попытку оттолкнуть ото лба чужую ладонь.
Башка жутко болела, особенно в районе темечка - там ныло так, словно нарвал огромный, размером с кулак, чирий. Он приоткрыл глаза, наведя резкость разглядел женщину в белом халате, деловито обматывавшуюся бинтом его бедную голову.
- Это, слышишь, где я? - шёпотом спросил Протасов.
- Потом узнаешь, - также резко ответила она. – Лежи.
В памяти постепенно восстанавливались последние события: налёт на инкассатора, бегство от магазина, стрельба, крик и падение Амбала., обжигающая боль в ноге. «Потом что-то двинуло по башке, - припомнил Мишка, - А, так вот почему темечко ноет. Так, а что там у меня с ногой?» . Левая нога, будто ошпаренная кипятком возле магазина тоже побаливала, однако не так сильно как голова. Видно револьверная пуля повредила мышцы не задев кость. Глаза окончательно приспособились к полумраку незнакомого помещения - сырые каменные стенные, когда-то белённый и тоже ставший серым потолок, над распахнутой дверью тусклая лампа под округлой решёткой, в дверном проёме играет связкой ключей здоровяк в милицейской форме, за ним маячит другой, за тёткой - врачихой упёрся в стену руками какой-то мужик - стоит неподвижно, морщится, вздыхает. Что было справа и позади Протасов не видел, голову развернуть не позволила бы орудовавшее бинтами тётка.
« Господи, да я же в тюрьме! - обомлел он. - Амбал рассказывал, как здесь всё устроено. Точно! Тюремная камера. Значит допрыгался!»
Догадка не порадовала, тюрьмы он жутко боялся, даже несмотря на то, что Амбал повествовал о своих тюремных приключениях весело и с удивительной лёгкостью. «Он привычный, он всю жизнь шарахался по приютам, детским домам, да интернатам, - с горечью подумал Мишка. - А мне то каково? Я с рождения проживал в пятикомнатной квартире, с отдельной кухней, с ванной, с правым отоплением.»
Но сильнее всего под ложечкой сосала вовсе не от резкой смены условий жизни. Его прихватили на месте вооружённого налёта на инкассатора и сотрудника милиции, а это вам не мелкая кража - это уже очень серьёзная статья. Если банда Амбала случайно прибрала сутулого мужичка или красулю, то… Протасов не хотел даже предполагать какой ему за это вынесут приговор.(прибрать - убить человека)
И тут он вспомнил о спичечнице, которую перед выходом на дела запрятал в правый носок.
«Чёрт, если я в тюряге, легавые, наверняка, меня обыскались. Неужели отобрали?» - Закрыв глаза, он терпеливо дождался пока врачиха закончит бинтовать его разбитую голову.
- На сегодня всё, - непонятно кому объявила она, щелкнул замок медицинского саквояжа.
Приоткрыв один глаз Мишка заметил как врачиха выпорхнула из камеры, как бугай в милицейской форме затворил дверь. Пока скрежетал механизм дверного замка, дал о себе знать стоявшие у стены мужик. С трудом распрямившись, он упёрся руками в поясницу и с тихим стоном прогнулся назад, пару раз наклонился влево, вправо. Закончив физкультурные упражнения он уселся на свои нары, и глядя на молодого соседа сказал:
- Ну что, вихрастый, давай знакомиться. Я Евстигней – посонник. Слыхал о таком? (посонник – вор, работающий только по ночам)
Мишка приподнялся на локте, огляделся - вокруг штанина, на раненой ноге, была разрезана аж до бедра, от щиколотки до колена белела бинтовая повязка. Приняв сидячее положение, он первым делом ощупал забинтованную ногу, потом правую щиколотку, на который собрался сползший носок и с превеликой радостью обнаружил, что спичечница на месте. То ли легаши не удосужились его обыскать, то ли сделали это кое-как.
- Мишкой меня кличут, - представился он соседу.
- Блатной?
- Да какой я блатной. Так, из дома сбежал и тут прихватили, - он хорошо помнил наставление Амбала, предупреждавшего о том, что откровение с малознакомыми людьми могут стоить жизни. «Базарь молчком - целее будешь» - любил говаривать опытный дружок.
- За что прихватили то? - допытывался сосед по камере.
- С пацанами вчера познакомился в сквере на Калужской, - начал излагать Протасов, придуманную корешами легенду. - Нормальные пацаны, угостили портвейном, по базарили о том, о сем. Расспросили что, да как. Предложили взять легких деньжат, я согласился. А чего не согласиться? Как утёк из дома, так и скитался по чердакам, подвалам. Три месяца на вольных хлебах и ни разу нормально не пожрал. Видал, - он задрал рубашку, показывая торчавшие рёбра. – А раньше я упитанный был.
Мишка врал, потому что был худ от природы, даже в те сытые годы, когда мама кормила его от пуза, да ещё баловала сладостями, он всё равно смахивал на доходягу.
- Так на чём сковырнулись то? - пытал Евстигней.
- Сумку с бабками у инкассаторов отобрали.
Бывалых урка от удивления аж подался вперед:
- Вот те хрен без редьки! Неужто на мокруху пошли?
- Не, какая там мокруха? Двоих раскидали, сумку подхватили и рвать в разные стороны.
- И где же вы маху дали?
- Шоферюга, гад, из машины выскочил и давай с револьвера шмалять. Вот, - кивнул Мишка на забинтованную ногу и шмыгнув носом добавил. - А ещё одного, не запомнил имени, кажись вообще застрелил.
Как и предполагал Мишка, сосед по камере оказался подсадным. Первые три дня на допросы водили только его - Евстигнея посонника. Там, видать, он и докладывал о том, что удалось вытянуть из раненного паренька. А паренёк, между тем, грамотно окопался и упрямо держался, заранее придуманной легенды.(окопаться - придерживаться одинаковых показаний на допросах).
Раз в сутки, в камеру наведывалось врачиха, сняв старые повязки она осматривала швы, обрабатывала их, накладывала вонючую мазь и заматывала свежими бинтами. Евстигней, при этом, торчал с поднятыми руками у стенке, а в дверях позвякивали ключами два бугая в форме.
Так ничего и не выведав Евстигней пропал из камеры через неделю - ушёл на допрос и не вернулся. Тот день для Мишки случилась вторая победа, такая же маленькая и такая же приятная. Врачиха сняла обе повязки, голову она решила больше не беспокоить, а ногу из мазала йодом, и обойдясь без мази, обернула двумя слоями марли.
- Можешь ходить и понемногу нагружать ногу, но не усердствуй, - сказала она на прощание. - Оставшийся бинт снимешь через сутки.
С бронзовой спичечницей Протасов не расставался ни на минуту. Во-первых, в камере её попросту невозможно было спрятать, во-вторых, он мог точно так же уйти отсюда и больше не вернуться - мало ли какие сюрпризы готовили ему московские легаши, переведут в одиночку или перевезут в другую тюрягу. На следующий день Мишка впервые покинул камеру. Хромая, он шёл длинным прямым коридором на допрос, позади, изредка подавая команды плёлся охранник.
В небольшом кабинете, обставленным скромной, казённой мебелью, сидел милиционер с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. Желая казаться добрячком, он пригласил Мишку присесть, пододвинул пепельницу и коробку хороших папирос, а после, вооружившись ручкой задавал всё те же вопросы, которыми, несколько днями ранее, мучил его Евстигней. Мишка, в свою очередь, повторял те же ответы: сбежал из дома, скитался по сараям, чердакам, подвалам, случайно познакомился с четырьмя пацанами, которые угостили вином и предложили лёгкое дельце, согласился потому, что устал голодать и нищенствовать, имена двоих подзабыл, у двух других были клички - Экибастуз и Серый.
Легавый с кубарями тщательно записал его ответы, заставил расписаться, вызвал охранника и велел вернуть задержанного в камеру. Через рез некоторое время Протасова снова повели на допрос, нога слегка расходилась, боль исчезла, чирияк на голове и вовсе перестал ныть, в душе появился лучик надежды на снисхождение. А почему бы и нет? Основных заводил, придумавших и подговоривших остальных напасть на инкассатора, он не знает, по уголовке попался впервые. С этими мыслями он уверенно вошёл в кабинет, в надежде увидеть там следователя добряка. И остолбенел. За столом, сдвинув густые чёрные брови, сидел грозного вида здоровый мужик. У этого в петлицах было по три кубаря, он не предложил присесть, не пододвинул пачку папирос. Он вообще не высказывал намерения казаться добрым.
- А ну встал ровно! - рявкнул он громовым голосом. - Развернись ко мне лицом.
Мишка поспешил выполнить приказ. Первые полчаса допроса легавый только и делал, что орал и долбил кулаком по столу, подавляя напором. Но Мишка держался, из раза в раз повторяет заученную версию.
- Что ты плетёшь? Какой ещё Экибастуз? Нет в нашей картотеке никакого Экибастуза, - Все сильнее распалялся следователь.
- Почём я знаю, гражданин начальник? - ныл в ответ Мишка. - Может он и не Экибастуз вовсе, только что я сделаю, если он так назывался.
После очередного Мишкиного ответа, легавый не выдержал, с грохотом отбросив стул, он подскочил и врезал ему кулачищем. Мишка отлетел в дальний угол, схватился за ухо и начал скулить.
Допросы с избиениями продолжались две или три недели, точнее Мишка сказать не мог, потому что потерял счёт дням, проведённым в проклятый тюряге. Он не знал о том, что в октябре фашисты вплотную подошли к столице, что в городе начиналась паника, на вокзалах кипело людское море, поезда были забиты под завязку, а шестнадцатое октября стал единственным днём, когда не работало метро. Не знал он и о том, что для поспешного бегства в Москве, в эти страшные дни было угнано около ста автомобилей, украдено около полутора миллионов рублей, а из Микояновского комбината пропала пять тонн колбасных изделий. Он даже не предполагал в каких количествах и с какой скоростью из Москвы бежало партийно-хозяйственная элита, как на специальных постах бойцы НКВД останавливали их автомобили, вытряхивали прямо на дорогу чемоданы и узлы, высаживали на обочину домочадцев, тут же конфисковали машины и отбирали партбилеты, лишая струсивших беглецов высоких должностей. Впрочем, если бы Протасову об этом рассказали, ничего, кроме злорадства, в ответ бы не услышали.
После каждого допроса, охранники заволакивали избитого Мишку в камеру и бросали на пол. Полчаса он просто лежал, не двигаясь, потом медленно переворачивался на спину, ощупывал ссадины и шишки. Тихо матерясь, поднимался и усаживался на нары, поправив сползший правый носок, убеждался в целости спичечницы и радовался тому, что до следующего допроса оставались ещё целые сутки. Это время Протасов лежал на нарах или медленно прохаживался по пустой камере. Глядя в потолок, или считая шаги от двери до стены с крохотным, оконцем, он невольно вспоминал свою короткую жизнь и каждый раз, с удивлением, подмечал, что восемнадцать спокойных лет, до побега из дома, занимают в его воспоминаниях гораздо меньше места, чем несколько месяцев, проведённых в банде Амбала. Дело было не в свежести тех или иных событий, дело было в их яркости и в их количестве. За время учёбы в школе он прогулял полсотни уроков, тихоря курил в дальнем углу школьного двора. Однажды подрался из-за порванной на перемене рубахи, гонял в футбол, изредка бил стёкла, ещё периодически ссорился сестрой Анной. А в последний год, совместно с Генкой Дранко, обустроил укромное местечко на чердаке. На этом все, остальные события были столь незначительны, что забывались через день или два.
А в банде Амбала жизнь заиграла новыми красками, там было по взрослому и пахло настоящей волей. Да, кореша занимались рисковыми делами, но это было интересно, азартно и за каждое успешное дельце все его участники гарантированно получали призы в виде приличных бабок. Остановившись посреди камеры, Мишка подолгу смотрел через оконце на клочок неба и восстанавливал в памяти черты этих новых друзей. Мелкого Шустрова, энергичного Амбала, заводилу и безоговорочного лидера банды Стёпку Свистка, умного и приятного общении малого, способного состряпать план любой сложности, невозмутимого и безобидного силача Чуваша, а также остальных корешей: Куцего, Ермолая, Глиню, появлявшихся в банде время от времени.
Амбал звал их, когда в задуманном деле, требовалось участие пяти и более человек, потом Протасов валился на нары и мечтал о том счастливым миге, когда вновь повстречается с корешами. Однажды, на допросе, он осмелился спросить у злого легаша живы ли инкассатор с женщиной милиционерам.
Скривившись в ухмылке, тот ответил:
- Если бы кто-то из них скончался, тебя, сосунок, давно бы расстреляли без суда и следствия.
Это добавило веры в то, что большого срока, за участие в налёте, ему не дадут. Как-то погожим, октябрьским днём Протасова снова привели на допрос. И, к своему превеликому удивлению, в кабинете за столом он увидел доброго следователя, с двумя кубарями в бирюзовых петлицах. От радости Мишка едва не бросился ему на шею.
- Садись Протасов, - кивнул тот на табурет.
Мишка скромно присел на краешек деревянного табурета и покосился на пачку папирос. Последний раз он курил здесь же, на допросе у добряка, но в этот раз подымить не предложили.
- Следствие по твоему делу завершено, - спокойно проинформировал следователь, и проведя ладонью по закрытой картонной папке, заверил. - Прокурорская проверка и суд сейчас много времени не занимает, завтра узнаешь приговор.
Мишка шумно сглотнул:
- И что же мне светит, гражданин начальник?
- Полагаю, десятка плюс - минус пара лет.
- Да за что же? Я же в этой компании случайный и женщина с инкассаторам не пострадали. Так за что же десятка, гражданин начальник?
От обиды и ужаса Мишка готов был расплакаться, исподволь он конечно понимал, что отделался легко, ведь в военное время и вправду за нападение на государственного инкассатора запросто могли поставить к стенке. Однако, твердя на допросах одну и ту же выдумку, со временем он и сам в неё поверил. Теперь же, узнав о грозившем наказании, по настоящему расстроился.
Следователь молча выслушал его истерику, поковырял в зубах спичкой, поглядел в забранное решёткой окно, вздохнул и вдруг сказал:
- Ладно, есть один вариант. Если не хочешь загреметь на десятку в лагеря - ознакомься и подпиши вот это… - выдернув из планшетки лист бумаги с напечатанным текстом, он подвинул его Протасову.
Схватив листок, Мишка повернулся к свету и принялся быстро читать. По мере ознакомления с написанным, Мишкино лицо становилось серым, огонёк надежды в глазах понемногу мерк. Дважды прочитав, он поднял на следователя тоскливый взгляд и неуверенно спросил:
- А что такое отдельная рота, гражданин начальник?
- Командование десятой армии, при поддержке московского руководства, решило дать шанс таким как ты – зелёным, глупым, не в меру горячим, - ответил он. - Чтобы не отправлять вас в лагеря, собрать в отдельной роте и дать возможность исправиться и стать нормальными людьми. В роте будет человек двести, из постоянного состава восемь офицеров, четыре сержанта, остальные – бандиты, уголовники, воры. Служба тяжёлая, не буду врать. Роту поставят на самый опасный участок фронта.
- И долго мне в ней кантоваться?
- Месяца три, потом переведут в обычное подразделение, но это если повезёт.
- А если нет?
- Тогда до гибели или до ранения. Как сказано в этом документе - ты должен искупить свою вину кровью. Ну что, ставишь подпись или в камеру до завтрашнего суда?
Подумав пару секунд, Мишка схватил ручку, макнул перо в чернильницу и вывел под документом свою фамилию.
Глава девятая
Москва; июль 1945 года
Старцев примчался домой к Василькову через полчаса после звонка, уселись за стол. Пока Валентина сооружала чай, Васильков изложил суть дела.
- Так, понятно, - потирал руки довольный Иван, хотя по лицу его было видно, что пока ничего не понятно.
- Слушай, ну вот первая мысль, которая на поверхности - а не могло ли случиться так, что это дамское зеркальце изготовлялось массово? К примеру, артелью какой-нибудь или механическим заводом, а?
Замечание показалось дельным, но Александр его отмёл:
- Нет, Ваня, исключено.
- Почему ты так считаешь?
- Судя по той спичечнице, которую я тогда держал в руках, больно уж сложная вещица. Над такой неделю надо трудиться, на поток ставят что попроще, чтобы копеечка в карман капала.
- Это верно. Что же, полагаешь, это оно и было? - с надеждой посмотрел на фронтового друга Старцев.
- Чего гадать? Надо отработать эту версию.
Три чашки с чаем уже стояли на столе, Валентина принесла ложечки для варенья, села рядом с мужем.
- Валя, расскажи подробнее об этой девушке, - попросил Иван.
- Зеркальце принадлежало моей подруге - Ане Протасовой. Весной 1943 года её направили в нашу инфекционную больницу, на практику, - почему-то вздохнула Валентина. - Очень красивая была девушка, умненькая, скромная, опрятная, из хорошей семьи, прекрасно играла на фортепиано. Она была молодая, но наше больничное начальство уважало её за глубокие знания.
- Ты сказала была. С ней что-то случилось?
- Она погибла в декабре 1943 года. Возвращалась поздно вечером домой после дежурства, какие-то подонки подкараулили ее и напали.
- Ограбление?
- Ударили по голове и забрали все, что при ней было. У неё и было-то - несколько рублей мелочью, документы, да это зеркальце в бронзовой оправе.
- Откуда оно у нее, не помнишь?
- Она что-то говорила про отца. Вроде бы он, в свободное от работы время, возился в домашней мастерской, делал всякие интересные вещицы. Отца накануне войны, кажется, арестовали. А кем он был я не знаю. Анна предпочитала не говорить на эту тему.
Напившись чая, Старцев простился с хозяевами и уговорился с Александром встретиться завтра на работе на час раньше обычного.
***
Двухэтажное здание Московского уголовного розыска абсолютно тёмным никогда не бывало. Дюжина окон обязательно светились даже глубокой ночью, работали несколько дежурных офицеров, телефонисты, водители дежурных автомобилей, ответственные заместитель начальника МУРа и оперативно-розыскные группы, занимавшиеся наиболее важными, горящими делами. Появившись на службе ранним утром, Старцев с Васильковым распределили обязанности и разошлись по разным этажам. Александр отправился в архив, Иван же надолго засел у телефонистов. Встретились часа через полтора, в кабинете, когда все сотрудники группы были в сборе.
Передав вчерашний рассказ Валентины, Старцев кивнул товарищу:
- Начнём с тебя, Саня. Что удалось выяснить по убитой девушке?
- Протасова Анна Егоровна, двадцатого года рождения, - Васильков раскрыл блокнот и принялся зачитывать убористые строчки. - Коренная москвичка, окончив среднюю школу, поступила в медицинский институт. Весной 1943 года была направлена на практику в Сокольническую инфекционную больницу. Поздно вечером, двадцать седьмого декабря 1943 года, по дороге домой была убита тремя ударами тупого предмета по голове. Труп Протасовой Анны Егоровны, утром следующего дня, обнаружил участковый дворник Есипов Иван Афанасьевич. При убитой ничего, кроме документов, не обнаружено. Расследованием убийства занималась группа старшего оперуполномоченного МУРа майора Феофанова…
Васильков закрыл блокнот, достал из кармана папиросы:
- Группа Феофанова копала две недели.
- И ничего? Ни одного следа?
- Да, из журнала приёма больных, которые вела Анна Протасова, бесследно исчезла страница с последними записями - как раз за двадцать седьмое декабря, кто-то её вырвал. В общем дело закрыто.
- Да… - побарабанил пальцами по столешнице Старцев. - Я надеялся информации будет побольше.
- Тут ещё общие сведения о её матери и младшем брате. А у тебя получилось узнать об отце?
- Кое-что выяснил. Да толку с этого ноль. Обзвонил с десяток номеров Главного управления исправительно-трудовых лагерей, с горем пополам выяснил судьбу инженера Егора Савельевича Протасова.
- Живой? - с робкой надеждой спросил Вася Егоров.
Иван мотнул головой:
- Увы, после ареста и следствия был осуждён по статье 58 1А - измена родине. Приговор к высшей мере в последний момент заменили десятилетним сроком. Отбывать его Протасов отправился в северо-восточный и ИТЛ, то бишь на Колыму. Там, в 1944 году, при переводе из одного лагеря в другой, он скончался от остановки сердца.
- На кой нам сведения о старшем Протасове? - проворчал пессимист Бойко. - Они что, приведут нас к Амбала?
- Ну ты как всегда, Олесь, - вскипел Старцев. - Люди хоть что-то делаю, т хоть какие-то подбрасывают мысли, отрабатывают версии. А ты знаешь, критику наводишь.
Тот почесал затылок:
- Ладно, что шуметь то. Что там о матери и младшем сыне?
Васильков снова раскрыл блокнот:
- Супруга Протасова Егора Савельевича - Протасова Лидия Николаевна, 1899 года рождения. До войны преподавала в музыкальном училище, после постановления суда имущество инженера Протасова было конфисковано и взамен пятикомнатной квартиры, на Ульяновской улице, Лидие Александровне и дочери Анне, выделили комнату в коммунальной квартире, в Хомутовском тупике.
- А куда же подевался сын?
- О сыне я нашёл всего несколько строчек. Михаил Егорович Протасов, родился в Москве двадцать второго июня 1923 года, сбежал из дома в день ареста отца, объявился ровно через три месяца – двадцать второго сентября. В этот день, в составе небольшой банды он пытался ограбить инкассатора - водитель инкассаторского автомобиля застрелил одного из нападавшего, а двоих, включая Протасова ранил. Протасов арестован…
- Стоп! - воскликнул Старцев. - Это же нападение на инкассатора банды Амбала! Верно?
- Точно! -удивлённо повёл головой Егоров. - Как же это я упустил дату? Это последнее громкое дело Амбала, после которого он бесследно исчез.
Сотрудники воодушевились. Совпадение означало, что Протасов и Амбал хорошо знали друг друга.
- Так, что там дальше о Протасове? - спросил Иван.
Васильков продолжил зачитывать:
- После следствия Михаил Протасов дал согласие - отправиться на фронт в составе сформированной под Москвой, отдельной роты. Через два месяца, в декабре 1941, во время Белевско-Казельской наступательной операции погиб.
- А где конкретно?
- В Тульской области. Больше документах о нём ни слова.
- Где же Егоров найдет, конфискованные у Протасовых, вещи? - удивился Васильков.
- Начнётся склада конфисканта, есть такой в имущественной службе МУРа, - пояснял Старцев. – Закончит в ломбарде.
- Что за ломбард?
Сунув в карман пиджака пачку папирос и поправив, торчащую из-за пояса брюк, рукоятку пистолета, Иван подтолкнул Александра к выходу из кабинета.
- Пошли, пошли, по дороге объясню.
***
Друзья покинули управление, сели в служебный автомобиль и покатили в сторону Хомутовского тупика, где проживала вдова инженера Протасова.
Полностью опустив стекло своей дверцы, Иван закурил и продолжил прерванный разговор:
- Первые годы войны преступники часто грабили квартиры эвакуированных граждан. Когда воришек ловили, всё украденное ими, а точнее то, что они не успели реализовать на барахолках и через барыг, отправлялась на специальный склад. (барыга - скупщик краденого) Мы называем его ломбардом. Представь, возвращается из эвакуации целая семья, а квартира пустая, люди в ужасе бросаются к участковому, а тот направляет их в ломбард, где они пишут заявление с перечислением пропавших вещей.
- И они находились?
- Почему же нет? Всё, что ворюги не успевали сбыть, спокойненько лежало на складе, дожидалось своих хозяев.
- Здорово, - улыбнулся Васильков.
По Садовому кольцу, от Петровки до Хомутовского, было недалеко, доехали быстро. Без труда нашли обветшалые двух подъездный дом, похожий на барак, поднялись на этаж, постучали.
Открывший дверь мальчуган, проводил их коридорам до комнаты Протасовой. По документам Лидии Николаевне исполнилось сорок семь. Когда открывшая дверь женщина, подтвердила, что она и есть вдовай Егора Протасова, сыщики оторопели. Перед ними стояла совершенно седая женщина. Шестьдесят, а то и шестьдесят пять, столько дал бы ей любой из них, повстречай на улице.
Узнав по какому поводу пожаловали гости, Лидия Николаевна пригласила их войти. Обстановка в небольшой комнате была скромной, если не сказать бедной. Слева, от единственного окошка, стояла тахта, накрытая побитой молью покрывалом. Справа односпальная кровать, впритык к ней стоял узкий шкаф, а за ним начиналось зона крохотной прихожей.
- Мне и посадить вас некуда, - с горечью призналась вдова. - Устраивайтесь на тахте, раньше на ней спала дочь, а теперь она пустует.
***
Старцев с Васильковым просидели у Лидии Николаевны около двух часов. Прощаясь, оставили женщине номер рабочего телефона. Из барака на улицу вышли молча. Отойдя от подъезда, сели на самодельную скамейку у палисадника, закурили. После общения с вдовой говорить не хотелось, на душе остался горький осадок. Обоим было почему-то не по себе. Жила в Москве обыкновенная советская семья, счастливо жила, спокойно, с уверенностью в будущем, родители трудились на благо страны, парадный пиджак отца украшали два ордена, дети учились. И вдруг, за день до войны, всё пошло под откос: главу семьи арестовали, сын исчез, в конце 1941 года на него пришла похоронка, через два года, от рук каких-то негодяев, погибла дочь.
Рассказывая о крушении своих надежд, Лидия Николаевна не уронила ни одной слезинки. Видать к этому дню уже успела выплакать всё, только дважды её голос слегка дрогнул, когда показывала семейный альбом с фотографиями и когда вынимала из седых волос бронзовую заколку. И всё же оперативное расследование не терпело сантиментов, оно требовало решительных и быстрых действий.
Первым пришёл себя Старцев:
- С делом Егора Савельевича мы разберёмся. Образуется пара свободных часов, пошлю в архив Костю Кима, пусть разузнает за что его по пятьдесят восьмой.
Это была одна из двух просьб несчастной женщины.
- Пожалуйста, ради бога! Объясните мне: в чём его обвинили? - умоляла она. - Он ведь так искренне верил в социализм, в дело товарища Сталина. Не мог он совершить подлость против своего народа, против своей страны, не мог.
Вторая просьба касалась сына. С пришедшим, с большим опозданием похоронным извещением, значился стандартный печатный текст «в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был…». Далее тёмно-синими чернилами районный военный комиссар приписал «на фронте и погиб 24 декабря 1941 года». О сыне Лидия Николаевна тоже ничего не знала: где воевал, при каких обстоятельствах погиб, где искать могилу.
- Данные по Михаилу, я попрошу раздобыть Олеся с Ефимом, - Иван поднялся со скамейки и направился к автомобилю. – Ну а нам, совместно с Васей Егоровым, необходимо проанализировать новые факты.
***
Новых фактов, после визита к Лидии Николаевне, появилось несколько. Во-первых, сыщики узнали о некоем талисмане ввиде бронзового льва, сделанном инженером Протасовым, в домашней мастерской. Вдовствующая супруга инженера подробно описала эту сложную в техническом исполнении вещицу и даже показала одну из четырех составных частей - бронзовую заколку с вензелем виде буквы «Л». Помимо заколки, талисман состоял из зеркальца с буквой «А», спичечницы с буквой «М» и зажимом для галстука с буквой «Е». В собранном виде Лидия Николаевна и её дети видели талисман лишь однажды - когда Егор Савельевич показал им свое произведение, а затем разобрал и раздал каждому по одной, именной части.
Второй факт заключался в загадочном тексте, прочитать который можно было только полностью собрав талисман. По словам вдовы, текст содержал тайну древнего рода Протасовых, по крайней мере, заявлял её покойный супруг.
Третий факт вскрылся едва Васильков услышал про спичечницу. С горящим взором он описал ту красивую вещицу, которую нашёл в польском лесу старшина Петренко. И как ни странно, Лидия Николаевна её узнала.
- Это определённо она, та самая спичечница! - воскликнула женщина, душу её освятил новый лучик надежды, - боже.. - приезжала она к груди ладони. - Неужели мой Мишенька жив?
Сыщики не стали развивать эту тему, догадываясь, что спичечницу, скорее всего, кто-то вынул из кармана убитого штрафника.
Четвертым фактом стала бронзовая заколка, которую вдова достала из прямоугольной жестяной баночки из под чая и показала гостям.
- Моя заколка и зажим для галстука - самые простенькие части талисмана, - с улыбкой призналась она. – А для детей Егор расстарался - зеркальце и спичечница выглядели куда интереснее.
Старцев внимательно изучил заколку, затем передал её товарищу.
- Глядя на эту заколку, - сказал тот. - Я припоминаю и спичечницу. Узоры выполнены в одном стиле.
Наконец последний факт выяснился, когда женщина с горечью призналась, что они с Егором Савельевичем так и не смогли примерить своих детей, не воспитали в них тёплых чувств друг другу и взаимной привязанности. Михаил с Анной часто ссорились по пустякам, иногда доходило и до драк. Возможно эта неприязнь, наряду с арестом отца, и стала причиной бегства Михаила из семьи.
Долгий разговор с Лидией Николаевной Протасовой убедил сыщиков в том что направление, в котором они двигаются, может принести плоды. Вернувшись в управление они с новой силой взялись за дело.
Глава десятая
Москва – Тульская область – Польша; сентябрь – декабрь 1941 года
Остановившаяся было жизнь, внезапно завертелась, увлекая Мишку в новой опасный водоворот. После того, как в кабинете следователя он обозначил подписью свой выбор, в опостылевшую камеру его больше не вернули. Один из охранников, прихватив запечатанный пакет с документами, сопроводил Протасова до тюремного двора, где стоял грузовик с брезентовым кузовом. Прагматичный младший лейтенант принял пакет, окинул придирчивым взглядом пополнение и коротко приказал:
- В кузов!
В лавках под тентом уже сидели человек двадцать, таких же как Мишка, полу уголовных элементов. Всю крайнюю лавку, отрезая ураганам путь к отступлению, занимали два огромных сержанта с автоматами и служебной овчаркой.
Протасов отыскал свободное местечко и принялся ждать, осторожно поглядывая на соседей. Однако хорошенько рассмотреть их не вышло, спустя несколько минут, затарахтел мотор, хлопнула дверца кабины. Взвизгнули петли открывшихся створок тюремных ворот и грузовик, вырулив на прилегавшую улицу, покатил куда-то на Юг столицы.
Штрафные роты и батальоны появятся в Красной армии лишь в июле 1942 года, после выхода знаменитого приказа N 227, неофициально именовавшегося «ни шагу назад».
В начале войны таких подразделений ещё не было, а задачи перед командованием фронтов и армий ставились нешуточные. Личного состава, для их выполнения, катастрофически не хватало, военные комиссариаты призывали в строй всех способных держать в руках винтовку: пожилых мужчин, женщин и даже семнадцатилетних пацанов. Приходилось выкручиваться, экспериментировать, рисковать. Одним из таких экспериментов стало формирование в составе десятой армии отдельной роты, состоящей из криминальных элементов возрасте от 17 до 22 лет. Отбор в роту происходил по самым строгим критериям. Главными из них были первая и единственная судимость, а также отсутствие обвинений в тяжких преступлениях.
Первая неделя показалось Мишке адом - одному богу было известно сколько раз за эти семь дней он проклинал свое решение променять исправительно-трудовой лагерь на полевой лагерь ускоренной военной подготовки. В первый же день его, вместе с остальными, вновь прибывшими, отправили в баню, выдали новое обмундирование, ботинки, обмотки, шинели. И тут же усадили изучать винтовку Мосина. Каждое утро начиналось с построения и проверке личного состава, затем физическая зарядка завтрак и снова занятия. Бывшие хулиганы, воры и карманники маршировали строем, кололи штыками мешки с соломой, бросали муляжи гранат, ползали под колючей проволокой, учили световые и звуковые сигналы, оказывали друг другу первую медицинскую помощь, окапывались, стреляли по мишеням.
У непривычной к дисциплине шпаны не было ни минуты свободного времени. В течении дня занятия прерывались лишь на обед, ужин и на 2два, три перекура. Курящие получали по упаковке махорки на трое суток. В 9:30 опять объявлялась построение с проверкой, после чего горнист трубил долгожданный отбой. Спали в палатках по десять человек. В шесть утра всё начиналось сначала.
Со второй недели Протасов начал привыкать к новой жизни и вдруг обнаружил, что она не такая уж и невыносимая, как казалось поначалу. По истечении второй недели военная подготовка была завершена, на торжественном построении каждый новобранец зачитал текст присяги и поставил под ним свою подпись. Этим же вечером роту погрузили в эшелон и под покровом темноты перебросили под Тулу, где она должна была окончательно влиться в состав десятой армии.
В это время, на левом крыле Западного фронта, полным ходом шла подготовка к белецко-казельской наступательной операции и армии требовалось свежее пополнение. В процессе выгрузки из эшелона случился неприятный инцидент, едва выпрыгнув из вагона теплушки, в размокший от ноябрьской непогоды грунт, четверо новобранцев юркнули под соседний вагон и стремглав бросились наутёк, видно знали друг друга и заранее сговорились о побеге. Встречавшее роту командование было готова к такому повороту, эшелон по прибытии на станцию сразу оцепил взвод НКВД, несколько предупредительных выстрелов в воздух заставили беглецов остановиться и поднять руки, а дальше произошёл показательный урок. Личный состав роты построили недалеко от пыхтящего паровоза. Руководивший встречей начальник штаба армии тут же произнёс короткую приветственную речь, а в конце, добавив в голос металла, приказал:
- Расстрелять негодяев и трусов, пытавшихся позорно бежать с фронта!
Бойцы НКВД привели четверых дезертиров, со связанными руками, поставили их перед строем. Капитан с краповыми петлицами назначил расстрелянную команду. Восемь бойцов встали в ряд, клацнули винтовочными затворами и по команде того же капитана дали дружный залп.
После этого случая бывшие карманники и хулиганы уяснили, что шутить с ними в Красной армии не намерены. Все разговоры о бегстве с передовой и возвращении в криминальную столицу как-то сами собой утихли.
Мишку спасло чудо. Всю дорогу, от Москвы до Тулы, он тоже вынашивал план побега и намеревался сделать это похожим способом - нырнув под вагон, рвануть в сторону от железки. Четвёрка отчаянных сделала это на несколько секунд раньше, отведя от него смертельную опасность.
«Нет это слишком просто и опасно» - решил он после показательной казни. Подобные способы не годятся, как говаривал Амбал. В серьёзных делах пороть горячку не гоже, надобно всё хорошенько обмозговать и подготовиться.
Под утро, ещё по темноте, бойцы штрафной роты заняли участок на переднем рубеже. Два длинных окопа, в форме изломанных линий, здесь же их покормили не то запоздалым ужином, не то ранним завтраком. Потом раздали винтовки, дали по тридцать патронов, по одному перевязочному пакету и начались для них новые испытания.
***
До начала контрнаступления Красной армии под Москвой, рота безвылазно сидела в изломанных окопах, отражая регулярные, но малокровные атаки фрицев. Неудавшийся блицкриг поубавил у немцев пыла, набиравшей обороты мороз отрезвил, а отсутствие свежих резервов окончательно застопорило наступление группы - армий Центр.
Боевые действия на подступах к Москве на некоторое время приобрели позиционный характер. Пятого декабря началась активная фаза наступление на широком участке от Калинина на севере, до Ельца на юге. Очередь десятой армии в этой битве настала через две недели.
Двадцатого декабря, совместно с Первым гвардейским кавалерийским корпусом, бойцы десятой армии поднялись в атаку. Сходу мелкий городишко Одоев взять не удалось - фашисты закрепились в нём намертво, окольцевав позициями противотанковой артиллерии и долговременными огневыми точками. Отдельной роте дважды приказывали форсировать речку Упа, но оба раза, под шквальным огнём противника, она прижималась к мёрзлой земле. Когда блёклое зимнее солнце коснулось горизонта, штаб дивизии организовал третью атаку. Перед этим была проведена массированная артподготовка - две наших батареи вспахали юго-западный берег реки.
Ротный поднял бойцов, едва разорвался последний снаряд. Протасов бежал с винтовкой наперевес намеренно петляя, словно спасавшийся от хищника заяц. Он полагал, что немецкие пулемётчики бьют прицельно а в мечущуюся цель попасть будет сложнее. Однако пули свистели и впивались в грунт без всякой системы. Бежавшие в атаку бойцы падали и справа от Мишки, и слева, и за его спиной. Одна пуля ударила в приклад его винтовки расщепив верхнюю часть. Совсем обезумев от страха Протасов не заметил, как все его товарищи залегли, прекратив атаку.
Пробежав ещё с полсотни метров, он вдруг понял, что весь огонь противника сосредоточился на нём. Не мешкая, он свалился в ближайшую воронку, расстегнул сдавившую грудь шинель, отдышался. Небо быстро темнело, с севера сильным ветром тянуло низкие облака. Через четверть часа Мишке стало холодно, он застегнулся, достал из кармана, оставленный про запас, ржаной сухарь и принялся его грызть, раздумывая над тем, как поступить дальше.
Ещё до того, как городок, речушку и её берега окончательно накрыла темень. Протасов подполз к краю воронки и осторожно высунул голову. Напряжённо всматриваясь в изрытые воронками поле, он заметил несколько шевелящихся тёмных пятен - это были выжившие в атаке товарищи, ползком возвращавшиеся на свои позиции в окоп, в виде изломанной линии. В Мишкиной груди защемило, с некоторыми из них он уже успел сойтись и подружиться, а теперь не знал спаслись они от пулемётного огня или навсегда остались на этом холодном поле.
Он посмотрел в сторону другого берега, где в чёрном пролеске засел неприятель, там у него друзей не было. Опустив голову и прикрыв глаза, Мишка припомнил первый день на передовой: как нырнули под вагон четверо бывших блатных, как их выловили, как привели со связанными руками и поставили перед строем, как капитан НКВДшник махнул рукой и мощный винтовочный залп раскидал по земле их мёртвые тела. « Нет, - решительно мотнул головой Протасов, - да простят меня кореша, но в Красную армию я больше не вернусь».
***
Дождавшись темноты, он оставил в воронке свою винтовку, выбрался наружу и пополз к реке. Передвигаться в шинели было неудобно, он быстро устал, начал задыхаться, ужасно хотелось пить. Приходилось останавливаться, жевать снег и ждать пока восстановится дыхание. Изредка, с немецкой стороны, в небо взлетали осветительные ракеты, на середине реки ему попалась, ещё не схватившаяся морозцем, полынья, оставшаяся от разрыва снаряда или авиационные бомбы. Шинель на животе быстро намокла, зато Мишка, наконец, вдоволь напился.
Юго-западного берега реки Упа он достиг в начале ночи, сил ползти дальше совершенно не осталось. Наткнувшись на первую попавшуюся воронку он съехал в неё и свернулся клубком, пытаясь согреться, очень скоро сознание стал обволакивать сон, его колотило от холода, пальцы немели, осознание постепенно уплывало. Протасов знал, что засыпать нельзя - сон на морозе это смерть, но он ничего не мог с собой поделать. Из последних сил Мишка перевернулся на спину, разомкнул холодные губы и выдавил из себя протяжный стон.
Долгое время Мишкино сознание балансировала между реальностью и глубокой тёмной пропастью - то ему слышалась чья-то речь и ощущались болезненные прикосновения, то он срывался с обрыва и бесконечно долго летел в пугающую бездну. Неопределённость исподволь беспокоила и выматывала. Наконец в глаза ударил яркий свет, кто-то похлопал его ладонью по щеке и сказал на ломаном русском языке:
- Эй зольдат, пора подъём! Ми очинь долго тибя ждать.
***
Мишка открыл глаза и сначала увидел бревенчатой потолок, с двумя подвешенными электрическими фонарями, слева стоял высокий немец в очках, на плече его висела санитарная сумка, справа, чуть склонив голову набок улыбался второй фриц с погонами фельдфебеля.
- Ти можешь гаварить? - спросил он довольно любезным тоном.
Протасов в этот момент был занят другими мыслями: «где моя спичечница, куда они подевали мою спичечницу?» - негодовал он про себя.
Он лежал совершенно голый, на чем-то холодном, бронзовая спичечница была завёрнута в платок и покоилась в правом кармане солдатских галифе. «Надо с ними поговорить, - кивнул он немцу. - И выяснить, где я и куда подевалась спичечница.»
- Кто ти и зачем пришёл к нам? - спросил тот.
Голосовые связки не слушались и Мишка ответил шёпотом:
- Рядовой Протасов, пришёл потому, что не хочу воевать в Красной армии.
Ответ порадовал немцев, оба заулыбались, закивали, помогли подняться и сесть на деревянном настиле, покрытым толстым брезентом. Мишка посмотрел на свои руки и ноги - они были целы, только кожа почему-то горела и играла розовым оттенком, вероятно его чем-то растёрли, чтобы избежать обморожение.
Помещение оказалось блиндажом, приспособленным под санитарные нужды, вдоль стен были сооружены два настила для раненых, полки с медикаментами и перевязочным материалом, в углу гудела небольшая металлическая печь, труба от которой тянулась в сторону и ныряла в земляную стену. Внутри блиндажа было чисто, стоял острый запах касторового масла.
- У меня в кармане лежала спичечница… - начал Протасов.
Подав ему тёплое нижнее белье, длинные носки, штаны и солдатские сапоги, фельдфебель пояснил:
- Отивайся. И я проводить тебя к оэффисер. Всэ тваи вещи там. Офисер желает задавать тебе много вопросов.
Мишка оделся, обулся, с помощью немцев встал на ноги, сделал пару шагов. Странно, но мышцы слушались, озноб больше не бил. Вместо советской шинели немцы предложили ему немецкую, на голову выгрузили суконную зимнюю пилотку с орлом над длинным козырьком. Покинув вместе с фельдфебелем блиндаж Протасов с удивлением обнаружил, что уже наступило утро, погода улучшилась, ветер стих, облаков стало меньше, в их разрывах проглядывало солнце. «А вдруг это знак, - с надеждой подумал Мишка, - должно же мне когда-нибудь по фортить?».
Поначалу Мишка считал, что находится на переднем крае немецкой пехотной дивизии, напротив которой стояли части советской десятой армии. Однако следуя за фельдфебелем в офицерскую палатку, расположенную в пролеске, он с удивлением обнаружил, что до переднего края далеко, сюда доносились лишь отголоски канонады, здесь не было ни окопов, ни свойственной для передовой суеты. Мишку это обрадовало. «Чем дальше от советов, тем лучше, - подумал он, - а немцы? Что немцы? Они же не звери, не расстреляют, я ведь к ним сам пришёл».
По левую сторону от протоптанной в снегу тропинки стояла техника: несколько танков, бронетранспортёров, грузовиков, некоторые из них ремонтировала обслуга в чёрных технических комбинезонах. Справа обустраивали новые позиции артиллеристы - расчищали снег вокруг, только что установленных, орудий, таскали ящики со снарядами, натягивали светлые маскировочные сетки. Чуть глубже, в лесочке, дымили полевые кухни - там повара готовили завтрак, там же Мишка заметил несколько палаток из белого с коричневыми разводами брезента - к ним и направился фельдфебель.
Вскоре его завели в штабную палатку, это стало понятно по трём столам, сооружённым из снарядных ящиков. На одном пестрела расстеленная карта, за вторым приготовился записывать ход допроса нижний чин в очках с круглой оправой, за третьим сидели два офицера – тот, что помладше возрастом, с одной стороны звёздочкой на гладком серебристом погоне, был одет в обычную серо-зелёную форму и такую же шинель. Офицер постарше - лет тридцати пяти, был в чёрной форме с одним витым погоном на правом плече. Оба потягивали из кружек горячий кофе. Доложив, фельдфебель удалился из палатки, а офицеры, в довольно доброжелательном тоне, приступили к допросу.
Вопросов было много, офицер в чёрной форме неплохо говорил по-русски и, по видимому, служил в контрразведке или в какой-то иной службе безопасности, поэтому говорил в основном он. На столе, перед ним, лежали Мишкины вещи, среди которых он с превеликой радостью заметил тусклый бронзовый отблеск спичечницы. Назвав фамилию и имя, а также звание и номер воинской части, Мишка понадеялся на то, что отделается пятнадцатиминутной беседой, но он ошибся - допрос длился более часа.
Немцев интересовало буквально всё - даже злой легавый из Московской тюрьмы не был таким любопытным и въедливым задавая вопросы, касавшиеся нападения на инкассатора.
Здесь всё обстояло по-другому. Штабной офицер выспрашивал детали, связанные с наступательной операцией Красной армии: номера частей и соединений, численный состав, наличие тяжёлый и средней техники, количество артиллерийских орудий и грузовиков, звания и фамилии комсостава.
Офицер службы безопасности больше интересовался личностью самого Протасова: где родился, проживал, где учился, кто отец с матерью и где они работали, круг знакомых, как Мишка попал в армию, где проходил военную подготовку, когда подразделение перебросили на фронт.
Протасов отвечал на вопросы старательно и подробно, если не знал ответа, то ничего не выдумывал, а прямо в этом признавался. Похоже немцам понравилось его спокойное поведение, желание поделиться сведениями, а также то, что он рискнул перейти линию фронта для добровольной сдачи в плен. Возможно поэтому обращались они с ним неплохо, заметив что пленный устал стоять на неокрепших ногах, предложили присесть. Чуть погодя, один из офицеров кликнул денщика и приказал принести перебежчику горячего кофе. Мишка мало смыслил в кофе- в его семье предпочитали чай. Но когда он взял в руки кружку и вдохнул аромат тёмно-коричневого напитка, голова закружилась от восторга. После трёх месяцев лишений и жутких непривычных нагрузок он наконец расслабился, ощутил блаженство.
- Ну что ж, господин Протасов, - подвёл итог офицер в чёрном. - Нам понадобится некоторое время, чтобы проверить рассказанное вами.
С этими словами он забрал у нижнего чина несколько исписанных листов, пробежав взглядом последние строчки, положил листы в папку и поднялся:
- Пока идёт проверка вы будете находиться под строгой охраной, - сказал он, и, собирая разложенные на столе вещи перебежчика, добавил. - Мне очень хотелось бы, чтобы всё это имущество вернулась к своему хозяину, то есть к вам.
Поднявшись из-за стола, офицер водрузил на голову фуражку, пожал руку коллеге из вермахта и направился к выходу из палатки. Отдёрнув полу, огляделся на застывшего Протасова:
- Что же вы стоите? Следуйте за мной.
После допроса мишку покормили, посадили в крытый тентом кузов грузовика и под охраной двух солдат куда-то повезли. Солнце поднималось над горизонтом позади автомобиля. «Значит едем на Запад» - догадался он. И вновь порадовался тому, что с каждой минутой он всё дальше уезжал от линии фронта.
***
Ехали долго, дорога была разбитая - машина то и дело подпрыгивала и петляла, объезжая воронки и перепаханный танками грунт. Мимо проплывали остывавшие от боёв города, сёла, крохотные деревушки. Многие постройки были разрушены, выгоревшие пепелища продолжали дымить. Отступая, наши войска взрывали мосты через небольшие реки, немцы не занимались их ремонтом, а просто налаживали свои временные переправы. По двум таким грузовик осторожно проехал, разгоняя в стороны тонкие полупрозрачные льдины. Они остановились в лесной глуши, на краю деревни. Мишку заставили спрыгнуть на утрамбованный снег, поправляя слетевшую с головы суконную пилотку, он увидел того же офицера в чёрной шинели. Поговорив с кем-то, тот махнул ему рукой, Протасов послушно подбежал.
- Унтер-офицер проводит вас до гауптвахты, вам придётся пожить там некоторое время, - сказал немец и ободряюще похлопал Мишку по плечу. - Не беспокойтесь, мы работаем быстро, так что скоро увидимся.
Немецкая гауптвахта представляла собой старую деревянную баню, во дворе одного из деревенских домов. Сам дом занимал штаб какого-то подразделения, в соседних домах квартировали солдаты и унтер-офицеры, на заснеженных улицах стояло несколько автомобилей и мотоциклов. Оба маленьких помещения бани были выстужены. Пригнув голову, Мишка осмотрел гауптвахту и вопросительно глянул на сопровождавшего его унтера. Изо рта у обоих валил густой пар, тот понял чем взволнован русский и показал в угол, где стояла аккуратно сложенная стопка дров, затем что-то сказал по-немецкий и двинул сапогом по краю печной пасти, потом, тряхнув коробком спичек, протянул его Мишке. На том и распрощались - унтер вышел из бани, захлопнул дверь и надёжно её подпёр.
Протасов остался один. Чтобы быстрее привести жилище в божеский вид он принялся разжигать печь. Перед войной родители дважды отправляли его в подмосковный пионерский лагерь «Коммуна», где ему пришлось научиться делать многое: ставить палатки, определять стороны света, чистить картошку, разводить костры. Поэтому Мишка знал, что делать - он притащил несколько рыхлых полешек, набрал с пола для розжига соломы и прочего мусора, надрал от одного из поленьев щепы.
Через полчаса, когда прогрелся дымоход и появилась тяга, в печи весело затрещали дрова и загудело пламя. Баня прогревалась быстро, Мишка лежал на полке, расстелив под собой свою новую немецкую шинель. В общей сложности в бане ему пришлось прожить четверо суток, его регулярно и довольно сносно кормили, трижды в день вы вводили во двор до деревянного туалета, а во второй половине четвертого дня за ним пришёл унтер и жестом приказал следовать за ним.
***
В штабной избе было тепло, горела электрическая лампа, питавшаяся от урчащего в сарае генератора, в горнице его ждал знакомый офицер в чёрном мундире и светловолосый мужчина лет тридцати в штатском костюме.
Офицер кивнул, предложил сесть:
- Мы проверили сведения, полученные четыре дня назад, - сказал он, угощая перебежчика сигаретой. - Подтвердилась практически всё, за исключением некоторых деталей, но это объяснимо - вы были в Красной армии рядовым и вы многого не знали. Вам не полагалось много знать. Не так ли?
Мишка с удовольствием затянулся хорошим табачком:
- Я рассказал вам всё, что знал, господин офицер.
- Вы плохо разбираетесь наших званиях?
- Совсем не разбираюсь.
- Плохо, господин Протасов, моё звание штурмбанфюрер СД, соответствует майору вермахта. Запоминайте, это вам пригодится. Знаете почему?
- Нет.
- Потому что мы хотим, чтобы вы поступили к нам на службу и не в простое армейское подразделение, а в Абвер. Вы что-нибудь слышали об Абвере?
- Никогда не слышал.
Офицер в чёрной форме переглянулся с мужчиной в штатском костюме и засмеялся:
- Неудивительно, это засекреченная структура, занимающаяся сбором информации о противнике, о них знают далеко не все даже в рейхе. И так, согласны ли вы послужить интересам Великой Германии?
Вопрос был с подвохом, ответ «нет» был равносилен смертельному приговору.
- Я согласен служить Германии, господин офицер, иначе не решился бы пересечь линию фронта, - ответил Михаил. - Но хотелось бы подробнее узнать о службе в этом, Абвере.
- Разумеется, о будущей службе вам расскажет Александр, - майор кивнул на сидящего рядом мужчину. – Кстати, он ваш соотечественник, а ныне офицер Абвера.
Светловолосый растянул в улыбке тонкие губы кивнул и приятным бархатным голосом спросил:
- Да вы ведь коренной москвич, Михаил. Не так ли?
***
Примерно через час, переодетый в гражданскую одежду Протасов ехал вместе с Александром на тёмно-сером легковом опеле, вслед за клонившимся горизонту солнцу. Он был почти счастлив - побег из отдельной роты смертников удался, немцы его не расстреляли ,не отправили в лагерь для военнопленных, а приняли весьма доброжелательно. Отсидка в банный гауптвахте закончилась, его везут не куда-нибудь, а в школу Абвера. Всё лучше, чем бегать под пулемётным огнём в атаку. Правда, когда он думал о своём будущем, в груди всё же холодело: скоро ли оно наступит и каким будет, удастся ли выжить после окончания разведшколы.
Отвечая на вопросы Мишки в штабной избе, светловолосый Александр Эфлинг был красноречив и убедителен, сулил хорошие условия в школе, не сложную работу после её окончания, продвижения по службе, хорошие суммы в рейхсмарках за каждое выполненное задание. Но несмотря на свою молодость, Протасов давно уяснил - говорить всегда легче, чем делать.
Слушая обещания Александра, он вспоминал, как Амбал с корешами готовились к очередному делу: долго балаболили за столом, расписывали всё по минутам, старательно учитывали всё, что могло спугнуть фарт и даже чертили мудрёные каракули в ученической тетради. А когда доходило до реального исполнения, то всё шло кувырком, они порой с трудом уносили ноги.
***
Служебный Опель Александра Эфлинга въехал в Польшу, где в маленьком местечке под Варшавой, располагалась разведшкола Абвера. За остаток дня они миновали две области, въехали в Белоруссию и остановились на ночлег в резервный пехотной дивизии вермахта, расквартированной на окраине Могилева.
Утром, плотно позавтракав, отправились дальше и за день успешно добрались до пригорода Варшавы. В Польше было теплее, а снега гораздо меньше, чем под Тулой и в Белоруссии. Насыщенный влагой воздух имел странный, незнакомый запах. Машина свернула в густой лес и с километра проехала по ровной грунтовой дороге, впереди показался забор из колючей проволоки.
- А вот и наша школа, - Александр провёл подбородком в сторону зелёных металлических ворот. - Надеюсь ты не забыл о моем предупреждении?
- Не забыл, - вздохнул Протасов.
- От двух до четырех недель тебе придется провести в предварительном лагере за колючей проволокой, - рассказывал Александр подробности дальнейшей службы Михаила, когда тот дал согласие сотрудничать с Абвером. - Там тебе промоют мозги, очистят их от Сталинской пропаганды, будешь заниматься строевой и военной подготовкой, получишь общее представление о разведывательной и диверсионной работе. Разумеется, пройдёшь ещё несколько проверок. Придётся постараться, Михаил, иначе тебя отчислят и отправят в Гехаймест лагерь - это отдельная зона концлагеря для военнопленных, где содержатся неудавшиеся агенты, посвящённые в тайны разведслужбы. Если ты успешно пройдёшь все проверки и начальную подготовку, то тебя переведут в разведшколу.
Зелёные ворота открылись, Опель остановился. От небольшой деревянный будки к ним подошёл дежурный унтер-офицер, взглянув в раскрытое удостоверение Александра козырнул:
- Fahren! (с немецкого - проезжайте)
Машина побежала дальше по многочисленным узким и чисто выметенным дорожкам остановилась она у длинного деревянного барака, рядом с которым работала группа военнослужащих - четыре человека размельчали молотками, сваленный в строительные носилки, битый красный кирпич, двое потом посыпали им дорожки. Старшей группы, сунув руки в карманы, курил в сторонке, наблюдая за работой.
- Приехали, - Александр открыл дверцу. - Это санблок, здесь ты пройдёшь полную санитарную обработку, прежде чем наденешь новую немецкую форму. Прошу.
К автомобилю подошёл младший офицер, Александр представил его Михаилу:
- Начальник медицинской службы, лейтенант Нойман, поступаешь в его распоряжение. После санобработки тебя отведут в казарму.
- Господин офицер, а как же мои личные вещи? - заволновался Мишка. - Майор пообещал, что мне их вернут.