– Пока еще нет. Проверять будут.
– А чего тебя проверять? – удивилась Катя. – Ты же безобидный.
– Не переживай!
– Как же не переживать, если у меня муж безработный?
– Все будет хорошо. Ты Корсакову очень понравился! – первым делом успокоила Дашка, поздно вечером вернувшись домой. Она теперь постоянно возвращалась поздно, потому что, вдруг спохватившись, поступила на вечернее отделение пединститута и после работы ездила на лекции.
– Возьмут тебя – никуда не денутся!
– Это тебе Садулаев сказал? – со значением поинтересовался Олег Трудович.
– Вот черт, забыла тебя предупредить. А кто тебя про Садулаева спрашивал?
– Герке.
– Ты с этим фон-бароном поосторожнее. Он из команды Малевича.
– А Корсаков?
– Тоже.
– Не понял!
– Выйдешь на работу – все поймешь. Черт, как же я тебя не предупредила!
Башмаков тщательно заполнил формы и анкеты, приложил фотографии, трудовую книжку. Дашка все это отвезла в департамент кадров. Началось ожидание. Он так волновался, что даже хотел сходить в храм Зачатия Праведной Анны поставить свечку, но так и не сподобился. А ровно через неделю позвонил Герке и радостно объявил:
– С тебя гектолитр! В понедельник выходи на работу!
– Наконец-то.
– Наконец-то? Если бы не я, тебя еще месяц проверяли бы!
В понедельник Башмаков отправился в банк. Корсаков принял его, не выходя из-за стола. Не привстал даже, а лишь еле заметно кивнул.
– Куда же мне вас девать? – Начальник почесал пальцем лысину, словно соскреб с полировки мушиное пятнышко.
– В каком смысле?
– В том самом. Вроде отстроились, а мест уже не хватает. Новое крыло только через полгода сдадут. Ладно, посидите пока в кассовом секторе. Там Игнашечкин. Он как раз для «карточников» программирует. Пообщайтесь – полезно будет.
В небольшой комнате тесно, впритык стояли четыре стола. За первым столом в уголочке, отгороженном большим шкафом, сидела кассир-эксперт Тамара Саидовна Гранатуллина, маленькая восточная женщина со скуластым лицом, раскосыми, но не темными, а светлыми недоверчивыми глазами. Судя по рукам, уже начавшим ветшать, ей было за пятьдесят, хотя выглядела она значительно моложе, лет на сорок.
Второй стол, заваленный листингами, проспектами и справочниками, принадлежал Гене Игнашечкину, беготливому пузанчику с постоянно расстегнутой нижней надбрючной пуговкой на рубашке. Волосы у него были редкие, и когда он волновался, сквозь светлые прядки виднелась покрасневшая кожа, покрытая капельками пота. Но особенно Башмакова удивила клавиатура Гениного компьютера, покрытая коричневыми кофейными пятнами и обсыпанная сигаретным пеплом. Кстати, сам Игнашечкин никогда не говорил «компьютер», а исключительно «компутер».
Когда Башмаков впервые вошел в комнату, Тамара Саидовна мирно ругала Гену за то, что он по вечерам, когда все уходят домой, самым подлым образом смолит, хотя между ними существует твердое соглашение – в рабочем помещении не курить.
– Саидыч, одну сигарету! Задумался…
– Вы по какому вопросу? – спросила Гранатуллина, увидев Башмакова.
– Я тут, с вашего позволения, сидеть буду, – вежливо сообщил Олег Трудович.
– Курите? – с надеждой спросил Игнашечкин.
– Нет.
– Очень хорошо! – обрадовалась Тамара Саидовна. – Будем знакомиться.
Познакомились.
– Трудович? – хихикнул Игнашечкин. – Значит, отец ваш – Труд?
– Да. Был… Умер месяц назад.
– Извините. – Гена покраснел на всю голову и, стараясь замять неловкость, сказал, кивая на третий стол: – А здесь у нас сидит Вета. Очень серьезная девушка. Она сейчас болеет…
Стол был чист. На нем стоял только компьютер и лежала книга на английском. На обложке мускулистый мужчина страстно лобызал восьмой номер у рыжеволосой вакханки по имени Джен Эйр.
– Том, ты к Вете ездила?
– Ездила. Еле пропустили через три контроля.
– Ну и что с ней?
– Нормально. Бледненькая еще…
Четвертый стол, на самом проходе, был отдан в полное распоряжение Башмакова. Первые дни ушли на обустройство рабочего места. Гена взял над ним шефство, водил к начальству выбивать компьютер.
– А зачем мне компьютер? – удивился Башмаков.
– Дурачина ты, простофиля! Если у человека на столе нет компутера, значит, он жалкая, ничтожная личность.
Компьютер выбили, правда, для начала только «трешку», но все-таки! Потом Гена помог Башмакову поменять кресло. В том, которое досталось Олегу Трудовичу, выяснился дефект: спинка едва держалась в вертикальном положении и откидываться на нее было опасно. Он сначала хотел простодушно взять себе пустующее кожаное кресло болеющей Веты, но Тамара Саидовна очень серьезно отсоветовала.
– Ты знаешь, сколько заплатили за эту рухлядь? – возмущался Игнашечкин, когда они тащили со склада новое кресло. – В два раза дороже, чем стоит. В два!
Гена почему-то сразу проникся к Башмакову родственными чувствами, всюду водил его с собой, все показывал и объяснял. Встречая в коридоре знакомого (а знал он почти весь банк), Игнашечкин останавливался и обстоятельно представлял смущенного Олега Трудовича. Так гордый пейзанин представляет односельчанам приехавшего погостить городского родича.
– Олег у Шаргородского работал! – обязательно понижая голос, сообщал он. – «Буран» лудил!
Обедать они ходили втроем. Столовая напоминала средней руки ресторанчик, но цены были раза в четыре ниже, чем в городе. Башмаков вспомнил, как однажды, в 84-м году, он с покойным Уби Ван Коноби ездил на совещание в министерство и, набрав целый поднос отличной жратвы, заплатил меньше рубля. Вернувшись домой, Башмаков очень сердился и уверял Катю, что советская власть рухнет из-за таких вот закрытых полубесплатных столовых…
Тамара Саидовна ела очень быстро и убегала к своим фальшивым бумажкам, а Гена вел Башмакова еще в кафетерий. Торопиться ему было некуда – он любил работать по вечерам, когда все уходили. За кофе с сигаретой Игнашечкин наставничал:
– Ты хоть понимаешь, Трудыч, куда попал?
– В каком смысле?
– В прямом.
– В банк.
– В бутылку. Ты попал в логово вампиров! Улавливаешь?
– Не совсем.
– Вношу ясность. Тебе уже, конечно, говорили, что банки – это вроде кровеносной системы экономики?
– Конечно. А разве не так?
– Все правильно. Но с одной только масипусенькой разницей. Представь себе, что ты – экономика.
– Я?
– Ты. И у тебя, как и положено, имеется кровеносная система. Но вот одна, самая важная, артерия выведена наружу и к ней присобачен краник, как в самоваре. Представил?
– С трудом.
– Ничего, втянешься. И вот к тебе, к экономике, то и дело подбегают разные вампиры, вампирчики и вампирища – кто с кружкой, кто с бидоном, кто с цистерной. Открывают краник и кровушку твою отливают. На вынос. В основном для отправки за рубежи нашей некогда великой родины. Долго ты протянешь?
– Думаю, недолго.
– Соображаешь! А чтобы ты не сдох от малокровия, тебе периодически из-за границы присылают взаймы и под большие проценты консервированную кровушку в изящных импортных упаковках с лейблом «МВФ», что означает совсем не Министерство военного флота, а?!
– Международный валютный фонд!
– Гигант мысли! И что же получается? Долгов у тебя все больше, а кровушки все меньше. Ножки дрожат, в глазках темно. И это называется кровеносной системой экономики! Так вот, когда какой-нибудь свистобол будет в телевизоре недоумевать, отчего у нас экономика загибается, а реформы буксуют, – плюнь ему в его телевизионные гляделки! Он отлично знает, отчего и почему. У него у самого в боковом кармане – фляжечка для кровушки имеется…
– А у тебя?
– Гений! И у меня пузыречек. И у тебя скоро будет. Как только испытательный срок закончится. Привыкай! Теперь вопрос на засыпку: тебя кто в банк привел?
– В каком смысле?
– В прямом. Сюда с улицы не берут.
– Допустим, Садулаев.
– А ты хоть знаешь, кто такой Садулаев и с чем его едят?
– С чем?
– Продолжение в следующей серии…
Из дальнейших рассказов Гены выяснилось, что в банке идет давняя ожесточенная война. Два вице-президента – Садулаев и Малевич – пытаются каждый в своих интересах свалить президента банка Юнакова, сидящего на этом месте восемь лет, с того момента, когда решением Политбюро стали срочно организовывать коммерческие банки. О самом Юнакове рассказывали, что он работал во Внешстройторге и готовился к загранкомандировке в Египет. Вдруг его вызвал к себе зампред и поручил организацию банка. А что такое был банк при советской власти? Ничего – толстые тетки с деревянными счетами.
– За что? – взмолился Юнаков, мечтавший в Египте купить подержанную иномарку и приодеть жену.
– Ты коммунист или как? – объяснил ситуацию зампред. – Есть решение Политбюро. Нам поручено организовать акционерный банк. И он будет. Асуанскую плотину построили, неужели банк драный не организуем?
– А Египет? – чуть не заплакал Юнаков.
– А что – Египет! Пирамиды тысячи лет тебя дожидаются. Подождут… Даю день на раздумье.
Юнаков с горя напился сильнее, чем обычно, проплакал пьяными слезами всю ночь и наутро в состоянии похмельного обезволивания согласился. Откуда взялось название «Лосиноостровский», уже никто толком не помнил. Кажется, первоначально им выделили отремонтированное здание школы-восьмилетки на краю Лосиного острова, но потом нашлось место получше, поближе к центру, а название так и осталось. Впрочем, никто и не именовал банк «Лосиноостровским», а как-то сразу прижилось другое название – «Лось-банк». Тем более что в Юнакове, высоком и мосластом, действительно наблюдалась какая-то сохатость.
А пил он всегда. В прежние времена его даже вызывали по этому поводу на партком, песочили – и это удерживало будущего президента на краю алкогольной пропасти. Вообще со временем, когда спадет пена, ученым еще предстоит выяснить и обобщить благотворную роль парткомов в деле укрепления советской семьи и в борьбе с алкогольной зависимостью. И, собственно, чем принципиально отличается психотерапевт, кодировавший Гошу, от секретаря парторганизации, который тяжким, непрощающим взглядом смотрел на коммуниста, зачастившего бегать из советской действительности в бесклассовые туманы водочной эйфории? Крах КПСС сыграл в жизни Юнакова, да и не только в его, роковую роль.
Став банкиром, он, как говорится, отвязался. В первое время, рассказывал Гена, выпив, Юнаков любил походить по кабинетам, подбадривая сотрудников, интересуясь настроением и проблемами, иногда даже садился с подчиненными и рассказывал им про то, как плакал всю ночь, не желая идти в банк. Но постепенно походы по кабинетам становились все бессмысленнее, а рассказ про ночь рыданий все бессвязнее и слезливее. Иной раз приходилось вызывать охрану, чтобы отправить домой уснувшего за рассказами руководителя.
Понятно, что такие походы по этажам авторитет не укрепляли, поэтому в новом банковском здании был предусмотрен специальный отдельный лифт, поднимающий президента втайне от посторонних взоров из подземного гаража прямехонько в кабинет размерами с крытый теннисный корт. Благодаря этому сотрудники теперь не видели, в каком состоянии он прибывает и убывает. А состояние случалось всякое. Однажды в течение одной ночи в кабинете была заменена вся мебель и оргтехника. Юнаков накануне впал в белогорячее буйство и сокрушил обстановку с циклопической мощью и яростью.
– Как же он держится? – удивлялся Башмаков.
– Благодаря этому и держится! – усмехался мудрый Гена.
Юнакова давно бы уже убрали, но на его место прицелились оба вице-президента – Садулаев и Малевич, имевшие примерно равносильную поддержку в совете директоров и у акционеров. Поэтому они медлили начинать решительную схватку, подкапливая силы и дожидаясь удобной ситуации. Вице-президенты делали все, чтобы Юнаков пока держался. Впрочем, имелась еще одна тонкость. После мощного запоя, полечившись, президент вдруг на несколько дней обретал нечеловеческую организационную энергию и финансовую проницательность. И этих нескольких дней ему хватало для того, чтобы сделать удачное кадровое распоряжение или изобрести оригинальную банковскую операцию. В дни просветления к нему просто боялись зайти в кабинет. Он сидел за столом крахмально-белый, и в глазах его светилась тоска всезнания…
– Теперь ты понял, почему Герке так заколготился, когда узнал, что Корсакову тебя порекомендовал Садулаев?
– Почему? – Башмаков на всякий случай специально немного тупоумничал.
– Потому что Корсаков всегда был на стороне Малевича, и если теперь он перекинулся, то это серьезно усиливает позиции Садулаева. С Корсаковым считаются. У него жена работает в Центробанке.
Все эти интриги напомнили Башмакову райкомовскую юность. С той лишь разницей, что там, в райкоме, за интригами скрывался почти бескорыстный аппаратный азарт. Ведь смешно вспомнить, секретарь получал на двадцать рублей больше, чем завотделом. Вся прелесть, весь профит заключались в том, что, став секретарем, ты мог вызвать в свой новый кабинет и оборать на несколько человек больше, нежели будучи завотделом. А число людей, которые могли вызвать и оборать тебя, уменьшалось. Ну, конечно, еще были перспективы и соответствующие блага… По райкому шептались, что один аппаратчик, буквально в течение пяти лет взорливший в ЦК, получил в Кратове служебную дачу – комнату с верандой. Причем каждый вечер в конце рабочего дня к подъезду подходил автобус, готовый за символические десять копеек отвезти на госдачу желающих. И все это для молодежи, суетившейся в комсомольском райкоме, было недостижимой, сказочной мечтой.
А здесь, в банке, речь шла уже об огромных, неестественно огромных деньгах и роскошествах. Пьяное тело Юнакова увозил бронированный «Мерседес» под охраной двух джипов, набитых телохранителями. В командировки его уносил личный самолет. Юной любовнице президент, баяли, подарил квартиру окнами на Нескучный сад. Мало того, «головка» банка выстроила себе на Кипре целый дачный поселок. Причем это были не какие-то там, извините за грубое слово, коттеджи. Замки! А директор кредитного департамента Шорников завел в своем замке удивительную штуку. Это была широкая постель с гидроматрацем, таившая под собой сложный подъемный механизм. Достаточно нажать кнопку, чтобы ложе любви из спальни на первом этаже вознеслось на крышу замка прямо под звездное южное небо. В черепичной крыше были замаскированы специальные створки, вроде тех, что прикрывают ракетные шахты. Так вот, створки распахивались, и над замком воспаряла застеленная душистым бельем кровать! Соседям идея настолько понравилась, что вся банковская «головка», обосновавшаяся на Кипре, тут же завела себе точно такие же кровати. Малевичу, чтобы не отстать от сподвижников, пришлось почти полностью перестроить свой замок. Изредка начальство на банковском «Боинге» в сопровождении длинноногих переводчиц вылетало на Кипр передохнуть. Теперь вообразите картину: пряный аромат средиземноморской ночи, луна, как золотой медальон на груди юной эфиопки. И вдруг – на фоне черного неба, точно по команде, взлетает, вея по воздуху простынями, десяток кроватей. А на кроватях, воздевая к звездам длинные ноги и оглашая ночной эфир проспонсированными стонами, юные девы отдают свои нежные тела пузатым финансовым гениям из далекой России…
– Откуда у них столько денег? – изумлялся Башмаков.
– Оттуда! – угрюмо отвечал Гена.
Постепенно Олег Трудович начал привыкать к новому месту работы. Начал привыкать к дорогим запахам в лифте, напоминавшем, особенно по утрам, ящик для хранения дорогого парфюма. Начал привыкать к разговорам о том, что в Коста-Брава в этом году было все очень дешево и что десять «штук» за «Пассат» 93-го – дороговато. И все-таки когда вечером, заученным жестом показав охранникам закатанное в пластик удостоверение, он выходил из стеклянного стакана и спускался по широким ступенькам, у него появлялось ощущение, будто выходит он из аэропорта. Будто он прилетел из какой-то очень чистой, душистой, сытой страны в некое странное замороченное пространство с подземными переходами, забитыми просящими нищими и продающими полунищими. А добравшись до дома, Башмаков вновь обнаруживал замусоренный подъезд, развороченные почтовые ящики или изобретательно загаженный лифт.
– Это ты, Тапочкин? – слышал он Катин голос из комнаты.
– Я.
– А Дашка?
– Ее сегодня куда-то пригласили…
– Ужинай один. Я лежу. Устала как собака…
А утром он совершал этот путь в обратном направлении – толкался в метро среди непроспавшихся людей и слышал вдруг истошный крик:
– Дорогие гра-аждане, извините, что вас беспокою! Сам я неместный инвалид…
И, все ускоряя шаги, чтобы поскорей удрать из этого горького, выморочного пространства, он взбегал по ступенькам, взмахивал перед охранниками удостоверением, вскакивал в стеклянный стакан – и возвращался в ту страну, где все люди сыты и веселы и говорят о том, куда бы лучше вложить деньги и стоит ли в этом году снова ехать в Грецию или же попросту взять да и махнуть на Майорку… Кстати, когда Башмаков внезапно оказывался рядом, разговор про Майорку притихал – и он чувствовал на себе недоуменные взгляды. Так, наверное, одетые по киношной моде пятидесятых стиляги смотрели на бредущего с авоськой старого буденновца во френче и галифе.
– Папчик, тебе нужен новый костюм! – объявила за ужином Дашка.
Он и сам это понимал. В прежнем, подзатершемся, мешковатом, Башмаков чувствовал себя неуютно, он даже в лифте старался встать в уголок, чтобы не нарушать стилистическое единство сотрудников. Это напоминало ему одну историю, случившуюся в детстве.
Отправляя сына в пионерский лагерь, строгая Людмила Константиновна кроме уставных коротких штанишек дала ему с собой еще и сатиновые шароварчики. Катастрофизм ситуации выяснился на первой же линейке. Оказалось, все мальчишки в отряде одеты в «техасы», недавно вошедшие в моду и только-только освоенные отечественной швейной промышленностью. В своих шароварчиках маленький Башмаков напоминал бандуриста, вставшего в ковбойский строй. Мальчишки хмыкали, девчонки прыскали, взглядывая на Башмакова. А тоненькая большеглазая девочка со стрижкой под «гаврош», понравившаяся Олегу еще в автобусе, смотрела на него так, точно он только что на ее глазах замучил и съел невинную кошечку.
Всю ночь маленький Башмаков не смыкал глаз, лелея горестные планы побега. Жизнь в шароварах казалась жестокой и бессмысленной. Останавливало лишь то, что у него не было денег ни на электричку, ни на метро. Наверное, именно в ту ночь он впервые, еще не ведая этого слова, почувствовал себя эскейпером. Он лежал и воображал, как лесами, раздирая лицо сучьями и в кровь сбивая ноги, станет пробираться к Москве, потом «зайцем», меняя автобусы и троллейбусы, рискуя попасть в милицию, достигнет родного дома.
– Етитская сила! – только и вымолвит, увидав его на пороге, сосед Дмитрий Сергеевич.
На шум выбегут мать с отцом, будут обнимать, тормошить, спрашивать, что случилось. А он после долгого молчания, уступая их мольбам, одними лишь глазами покажет на эти омерзительные шароварчики. Родители сникнут, осознав всю чудовищность случившегося, и начнут спорить, кому из них двоих пришла в голову садистская мысль снарядить сына в пионерский лагерь этими чудовищными портками, которые ни за что не стал бы носить даже Тарас Бульба… И все! И начнется совершенно другая жизнь…
Спасение пришло неожиданно. Буквально на второй день лагерной смены к толстому мальчику по имени Алик приехали такие же толстые родители, чтобы проверить, не голодает ли их пузанчик в пионерах, а заодно привезли ему две огромные сумки жратвы. Маленький Башмаков, набравшись храбрости, попросил Аликову маму позвонить Людмиле Константиновне и передать, чтобы она в ближайшее воскресенье привезла ему брюки, любые, хоть школьные. Мать, несмотря на всю свою строгость и бережливость, догадалась и доставила ему вместе с гостинцами – конфетами, печеньем и клубникой, пересыпанной сахаром, – новенькие коричневые «техасы», да еще со специальным ремешком, имитирующим патронташ. Такого ремешка не было ни у одного пацана в отряде!
– Прямо Лимонадный Джо! – похвалил, оглядев сына, Труд Валентинович, выпивший на Павелецком вокзале свою «конвенционную» кружку. – Друг индейцев…
Маленький Олег Трудович еле дождался, когда родители с ним напрощаются и побредут по пыльной бежевой дороге к станции Востряково. Чувство счастливой гордости, которое он испытал, выходя на вечернюю линейку не в шароварах, а в «техасах», Башмаков запомнил на всю жизнь. Он стал таким, как все, а девочка, остриженная под «гаврош», посмотрела на него с интересом.
Кстати, это пионерское лето ознаменовалось еще одной мукой, но уже не материального, а душевного свойства. Дело в том, что в лагерь маленький Башмаков отправился, бережно храня нежную тоску по кустанайской Шуре. И вдруг эта девочка-гаврош… Они убредали за футбольное поле, в дальний угол лагеря, где рос, испуская розовую сладость, белый шиповник, собирали зарывшихся носиками в желтые тычинки бронзовок.
Девочка рассаживала жуков по своему платью, словно украшала себя изумрудами, и спрашивала кокетливо:
– Мне идет?
И маленький Башмаков чувствовал, как в его щуплой мальчишечьей груди томятся теперь два сердца, две нежные тоски. Он с этим боролся и рассудил, что по всем законам справедливости преимущественное право имеет более ранняя нежная тоска. Сделав над собой страшное усилие, Олег порвал, не читая, записку, которую со словами «позвони мне!» сунула ему девочка-гаврош во время прощального костра. Он ведь не знал еще, что Шура уже уехала в Кустанай и никогда не вернется…
– А ты знаешь, что говорят про тебя наши девушки? – спросила Дашка.
– Что?
– Что ты интересный мужчина, но очень скромный.
– Да?
– Да.
Первые месяцы Башмаков получал небольшую зарплату, зато когда кончился испытательный срок, его благосостояние резко возросло. Это была хитрая система: в рублях он продолжал получать все то же невеликое жалованье, но одновременно ему на счет переводилась серьезная сумма в долларах – проценты с кредита, который он якобы взял у своего банка и тут же положил в свой же банк.
– Как это? – спросил он Гену.
– Кровушка. Заводи фляжку!
В субботу Катя повезла мужа в Лужники и, вопреки своему обычаю, не торгуясь, купила ему два итальянских костюма – темно-серый и синий, хорошие немецкие ботинки, несколько рубашек. А на зиму – длиннополую турецкую дубленку, продававшуюся с фантастической летней скидкой. В довершение всего Дашка с премии подарила отцу большой флакон одеколона «Хьюго Босс».
– М-да, Тунеядыч, тебя теперь и на улицу выпускать опасно! – пророчески пошутила Катя.
Когда в понедельник утром Башмаков вошел в лифт, он почувствовал себя в своей стае: ни в костюмном, ни в галстучном, ни в одеколонном смысле он уже не отличался от остальных, вызывая тем самым заинтересованные взоры банковчанок.
«Странный мир, – грустно подумал он. – Чтобы тебя заметили, нужно стать таким, как все…»
Игнашечкин, увидев сослуживца в новом прикиде, даже присвистнул. И шумно втянул воздух.
– Ого! Том, определи!
– «Хьюго Босс», – угадала с первой попытки Гранатуллина. – Настоящий!
– Верно.
– Что ты! Саидовна не только фальшивые доллары ловит. Любой левый парфюм отсекает!
В тот же день Башмакова вызвал Корсаков и сообщил, что с завтрашнего дня ему надлежит отправляться на двухнедельные курсы при процессинговой компании «Юнион-кард». Его задача – как следует разобраться во всем и по возвращении дать рекомендации, какие банкоматы следует закупить.
Две недели Башмаков слушал лекции, изучал типы банкоматов, их устройство, оказавшееся и в самом деле довольно простым в сравнении с теми агрегатами, которые изобретали и испытывали в «Альдебаране». Группа была небольшая, человек пятнадцать, в основном мужчины средних лет. Во время обеда кто-то из них, вертя в пальцах вилку из необычайно легкого сплава, обронил слово «конверсия». И по тяжкому вздоху, вознесшемуся от стола, Башмаков сделал заключение: у всех этих мужиков судьба примерно такая же, как и у него…
Выйдя после курсов на работу, он, даже не заходя в свою комнату, отправился прямиком к Корсакову и обстоятельно, с подробными техническими и сервисными характеристиками, доложил: из тех аппаратов, что предлагают банку, больше всего подходит «Сименс». Отличное соотношение «цена-качество», четыре кассеты, бронированный корпус. А вот «Оливетти» брать не стоит. Дороговато для такого качества, всего две кассеты, слабенький корпус. Нужно дополнительно сигнализацию устанавливать…
– Да, пожалуй, вы правы, – согласился Корсаков, поскребывая ногтем лысинный глянец. – Я вижу, вы серьезно поработали на курсах. Но, к сожалению, мы уже купили шесть «Оливетти»…
– Как? – оторопел Башмаков.
– Олег Трудович, вы опытный человек и должны понимать, что механизм принятия решений иногда работает не так, как нам того хочется. Но трагедии из этого делать не надо. Жизнь продолжается. Идите работайте!
В коридоре Башмаков увидел мчащегося животом вперед Игнашечкина. Гена часто опаздывал на работу и как-то за кофе грустно поведал Башмакову о том, что вечерами он приходит из банка поздно, вымотанный, поэтому супружеские обязанности (а жена у него переводчица с немецкого и работает на дому) выполняет по утрам, вместо зарядки. Женился Гена года три назад вторым браком, супруга моложе его на десять лет и чрезвычайно требовательно относится к половой версии семейной жизни. И когда она говорит ему «нох айн маль!» – Гена на работу опаздывает.
– Меня не искали? – спросил Игнашечкин, переводя дух.
– Не знаю, – покачал головой Башмаков. – Нох айн маль?
– И нох, и айн, и маль, – махнул рукой Гена. – Ты чего такой кислый?
– Они купили «Оливетти».
– Конечно. А ты как думал?
– Что значит – конечно? «Сименс» лучше!
– Бедный наивный чукотский юноша! Вношу ясность. Корсаков был категорически против «Оливетти». Но у Малевича есть брат, а у брата есть фирма «Банкос», а у фирмы «Банкос» на складе завалялись старые, на хрен никому не нужные «Оливетти»… Понял? И почти вся техника к нам идет через фирму «Банкос». Знаешь, как ее у нас зовут?
– Как?
– «Банкосос».
– А Юнаков?
– Что Юнаков? У нас в банке, как во всей России, президент пьет, а челядь ворует. Да плюнь ты – твои, что ли, деньги? Пойдем лучше – кофейку, а то я что-то перенохайнмальничал сегодня…
– А Корсаков?
– А что Корсаков? Он мужик нормальный. Но у него тоже фляжечка в кармане. Поэтому помалкивай! Знаешь, как Заратустра говорил?
– Как?
– Возделывай свой садик – и мимо тебя пронесут труп председателя колхоза! Ага? Пошли по кофеям!
– Я уже пил сегодня…
Когда Олег Трудович открыл дверь своей комнаты, то обнаружил за пустовавшим прежде столом темноволосую смуглолицую девушку в белом костюме с маленьким алым шелковым галстучком. Первое, что бросилось ему в глаза, – ее брови, очень черные, очень густые, сросшиеся на переносице и хищно красивые. Увидав Башмакова, она как-то странно улыбнулась. Смысл этой улыбки стал понятен ему много позже.
– Здравствуйте, меня зовут Олег Трудович.
– Да, Тамара мне говорила, что у вас необычное отчество. Меня зовут Вета. – Она внимательно посмотрела на него черными, без зрачков, глазами.
– Да, мне говорили, что вас зовут Вета…
– А что вам еще про меня говорили?
– Что вы болели…
– А про то, что я пыталась покончить с собой, вам не говорили?
28
Телефон едва успел тренькнуть, а эскейпер уже сорвал трубку и услышал гундосое старческое дребезжание:
– Алло, это дедушка?
– Какой еще дедушка?
– Это дедушка Олег?
– Кто вам нужен? – разозлился Башмаков.
– Ты мне, гросфатер, и нужен! – раздался отчетливый голос Игнашечкина. – Внучка у тебя родилась! А счастливый отец не может дозвониться ни до бабушки, ни до дедушки… Бабушки в школе нет, а дедушки ни на работе, ни дома! Ты от кого прячешься, Штирлиц?
– В каком смысле? Не прячусь… Но у Дашки же только семь месяцев…
– Ну не знаю, не знаю. Сказано передать – внучка. Ждут от тебя звонка. Зять сидит и ждет. С тебя три бутылки водки и ликер «Айриш-крим» – Тамаре Саидовне. Ну, ты попал, дедушка! Пока!
Башмаков нашел в семейной затрепанной книжке телефон, вписанный туда четким учительским Катиным почерком. По автомату номер не набирался, срывался на второй цифре. Башмаков растерянно заказал разговор по срочному тарифу. Обещали дать через пятнадцать минут.
«Вот тебе, дедушка, и “Суперпрегновитон”, – горько подумал Башмаков. – Как же так? Два месяца не доносила. Не удержала! Вся в Катьку – неудержливая какая-то…» Дашка выскочила замуж стремительно. Дело было так. Однажды летом, являясь уже благополучным сотрудником «Лось-банка», Олег Трудович с балкона наблюдал, как парень из соседнего подъезда отрабатывает теннисные удары о стену котельной. Бил парень неправильно, стоя на прямых ногах и подправляя движение ракетки кистью. Башмаков, сам в большой теннис никогда не игравший, об этих тонкостях был осведомлен, потому что Дашка ходила на корт, арендованный банком. Как – то она зазвала с собой отца – посмотреть тренажерный зал, располагавшийся в том же спорткомплексе. Олег Трудович издали поглядел на стриженых бугаев, которые, выпучив глаза и багровея, лязгали никелированными рычагами, отрывая от пола полутонные тяжести, и решил, что с него достаточно оздоровительного бега да стареньких облупившихся гантелек. Он вернулся на корт и присел в кресле.
Дашка и длинная Валя, похожая на циркуль в юбочке, стояли возле специальной, размеченной белыми линиями стенки. Моложавый плечистый тренер с пышной, уложенной феном шевелюрой, довольно неодобрительно следил за тем, как девицы неловко всаживают мячи в стенку. Наконец он подошел почему-то к Дашке, хотя длинная Валя была еще неуклюжее, отобрал ракетку и принялся бить по мячу, объясняя:
– Смотрите еще раз. Внимательно. Ноги обязательно при ударе сгибаем! Вот та-ак! Рука прямая, ракетка в руке под прямым углом. Вот та-ак! Кисть абсолютно неподвижна. Вот та-ак!
– А вот Беккер… – пискнула Валя.
– Когда будете играть, как Беккер, тогда хоть зубами ракетку держите!
И в этот момент вошла смуглоногая Вета. Она была в белом теннисном наряде, похожем на тунику. Схваченные белой повязкой, рассыпанные по плечам черные волосы искрились. Боже, что тут произошло с тренером! Он весь льстиво изогнулся, кокетливо поправил укладку и кинулся к Вете, как учитель танцев к наследнице престола:
– Веточка, держу корт специально для вас!
Дашка с Валей переметнулись ядовитыми секретарскими улыбками, повернулись к стене и забарабанили мячами со всей силы. Вета расчехлила розовую ракетку и увидела Башмакова:
– Олег Трудович, а вы в теннис не играете?
– Нет, к сожалению.
– Хотите научиться?
– Мне уже поздно.
– Вам? – Она засмеялась. – У вас еще все впереди!
Дашка, услышав это, как-то странно посмотрела сначала на отца, потом на Вету. А ведь между ним и Ветой тогда еще ничего не было, ничего, кроме разговора в галерее над дилингом. Ничего, кроме печального рассказа, после которого Олег Трудович погладил ее смуглую руку и вместо чего-то умного, достойного зрелого мужчины, отлепил любимую присказку тещи Зинаиды Ивановны:
– Перемелется – мука будет…
И все.
Башмаков сидел в кресле и смотрел, как Вета, отведя ракетку, стремительно убегает от своих развевающихся черных волос, как она мелкими изящными шагами настигает желтый, похожий на цыпленка мяч и, звонко цокнув, отправляет его через сетку, а потом замирает, полуприсев, в ожидании ответного удара… Олег Трудович и помыслить тогда не мог, что пройдет не так уж много времени, и юная Вета, закусив губу и зажмурившись, будет выгарцовывать на нем, Башмакове, свои первые женские восторги.
За ужином проинформированная Катя заметила:
– Во времена нашей с тобой юности, Тапочкин, молоденькие девочки приглашали мужчин на белый танец. А теперь, значит, приглашают на теннис? Хочешь заняться теннисом?
В этой фразе уместилось каким-то третьим смыслом все – и не забытая до сих пор Нина Андреевна, и постельно-бытовые конфузы, накопившиеся за столько лет совместной жизни, и многое другое.
– Да ну тебя! Я бегом занимаюсь, – отмахнулся Башмаков.
– Правильно, – кивнула Катя.
Конечно, останься Дашка в банке, не было бы никакого романа с Ветой и никаких сборов на Кипр. Не было бы и быть не могло.
Но!
Дашка стремительно вышла замуж.
Итак, Олег Трудович, стоя на балконе и наблюдая соседского парня, бьющего теннисным мячом о стенку котельной, сначала почуял табачное веяние с завьяловского балкона, а потом услыхал мужские голоса.
– Значит, во Владик? – спросил голос Анатолича.
– Во Владик, – ответил другой голос, молодой и звонкий.
– Это хорошо. Смолоду лучше помотаться, а потом, когда детишки пойдут…
Башмаков заглянул за перегородку и увидел Анатолича, а рядом с ним высокого моряка-лейтенанта.
– Трудыч! – обрадовался сосед. – Кость, это Олег Трудович, Дашкин отец… Помнишь?
– Конечно! Здравствуйте!
– Здравствуйте…
– А вы меня помните?
– На улице ни за что не узнал бы.
– Давай к нам! – позвал Анатолич. – Коська из Питера водку привез. Называется – ты только не падай! – «Залп “Авроры”»! Очень, между прочим, приличный напиток!
– Ладно, – кивнул Башмаков, – сейчас приду!
– Кость, ты посмотри на человека! Он придет! Раньше чуть что – шасть через перила – и у нас. А теперь – «приду». Банковский работник, между прочим! Кость, ты посмотри: каждое утро трусцой бегает, а через балкон перекинуться не может!
– Ну почему же не могу!
Через минуту он уже выпивал штрафную «Залпа “Авроры”». За разговорами выяснилось, что Костя закончил престижное военное училище. Устроил его туда один генерал, с которым отец Кости, сам карьеры так и не сделавший, познакомился в Ессентуках на язвенной почве. И они стали дружить сначала язвами, а потом и семьями. Генерал сильно пошел в гору – ему даже поручили разработку военной реформы. Но судьба жестока. Проект реформы из Кремля отправили на экспертизу в Пентагон, и отзыв пришел неутешительный: мол, многовато имперских амбиций. Генерала отстранили. От расстройства у него случилось прободение язвы… В общем, когда Костя закончил институт, помочь с хорошим распределением было уже некому. И он получил направление во Владивосток, что, в общем-то, не так уж и плохо.
– Кость, а может, не стоило? – осторожно начал Башмаков. – Вот у нас ребята, твои ровесники, в дилинге по нескольку тысяч баксов в месяц зашибают!
– А кто Россию вытащит и защитит? – Костя посмотрел на Олега Трудовича ясными глазами. – Вы?
– Ты в Пиночеты, что ли, готовишься?
– Там посмотрим…
– Правильно, Коська! Так его, дилера! Все зло от банков. Ильич, он, конечно, был прав, – Анатолич разлил по рюмкам «Залп “Авроры”», – банки надо брать в самую первую очередь!
– А с банкирами что делать? – поинтересовался Башмаков.
– Как – что? На стройки возрождения.
– Романтик ты, Анатолич! Ничего не изменится. Это – навсегда. Демократы армию скоро совсем доедят. Ну и куда Костя пойдет, к тебе на стоянку?
– Нет, не навсегда. Не доедят! Подавятся, – строго молвил лейтенант.
– Хорошо, не доедят. Дослужишь ты, Костя, до пенсии… Анатолич, пенсия у тебя какая?
– Как у петушка хрен.
– Во-от! На что жить будешь?
– А ты думаешь, он ничего не умеет? Они теперь ученые, не то что мы. Коська, сколько ты языков знаешь?
– Два.
– С русским и матерным? – спросил Башмаков.
– С русским и матерным – четыре, – улыбнулся Костя. – Еще английский и китайский.
– Китайский?!
Из дальнейшего разговора выяснилось, что новое поколение умудряется сочленять учение с бизнесом, что Костя неплохо подрабатывает толмачом на переговорах с фирмами и переводит сложную техническую документацию.
– Кость, скажи что-нибудь по-китайски!
Но тут раздался звонок в дверь.
– Калька вернулась, – заволновался Анатолич. – Если прицепится – бутылка была одна. Одна!
Но это пришла Дашка. Она выскочила без ключей в магазин.
– Папец у вас?
– И папец у нас, и не папец у нас. Пойдем покажу тебе кое-кого! – ласково молвил Анатолич и повлек ее на кухню.
Дашка была одета не по-банковски, а по-домашнему – в черные джинсы, кроссовки и футболку. Она даже не накрасилась. Под мышками от жары расплылись темные полукружья.
– Коська, ты?! – полувопросительно воскликнула Дашка. – Ты откуда?
– Из Питера.
Он встал и оказался почти на полголовы выше ее. Они стояли и смотрели друг на друга. Башмаков готов был поклясться, что в этот момент от этих двух молодых стройных тел отделились колеблющиеся прозрачные силуэты, сблизились и осторожно, словно незнакомые аквариумные рыбки, несколько раз коснулись друг руга.
– Ты отлично выглядишь! – произнес наконец Костя.
– Спасибо. Ты тоже…
– Ребята, ну что вы все не по-русски говорите! – возмутился Анатолич. – «Ты отлично выглядишь!» Тьфу!
– А как надо? – спросил Костя.
– По-русски?
– По-русски.
– Какая, Даша, ты сегодня красивая! Вот как по-русски!
– Какая, Даша, ты сегодня красивая!
Дашка покраснела и потупилась, чего Башмаков за ней давно не замечал.
– Даш, ты на дачу поедешь? – спросил он.
– Я завтра приеду. У меня теннис сегодня.
– Те-еннис, – покачал головой Анатолич.
– Только не надо говорить, что городки лучше, – засмеялась Дашка.
– Городки? Лучше! – твердо сказал бывший настоящий полковник.
– Даш, а ты возьми с собой Костю! – посоветовал Башмаков.
– Ко-остю?
И по тому, как насупился лейтенант, стало ясно: то давнее Дашкино пренебрежение, та отроческая обида не забылись. Дашка это тоже почувствовала и спохватилась:
– Кость, конечно, пойдем! Конечно! Посмотришь, как я у стенки стою. А потом куда-нибудь сходим!
– А можно я тоже у стенки с тобой постою?
– Конечно, можно!
Через полчаса Дашка, одетая и причесанная так, словно собралась не на корт, а минимум на прием, увела Костю. Вскоре явилась Калерия и, как всегда, спокойно, но твердо прекратила несанкционированное дневное выпивание, забрав со стола ополовиненную бутылку «Залпа “Авроры”»:
– Ну и сколько было залпов?
– Один! – доложил Башмаков.
– Ско-олько?
– Полтора, – со вздохом признался Анатолич, не умевший врать жене.
Потом вернулась из школы Катя, собрала сумки, навьючила их на Башмакова, и они помчались на вокзал. Электричка была переполнена. Сдавленный со всех сторон, Олег Трудович потел, страдая от страшной духоты, впитавшей запахи жратвы, которую перли с собой дачники. К концу дороги Башмакову стало казаться, что его и без того поджарое тело умяли еще размера на два.
Зинаида Ивановна вместе с облезлым Маугли ожидала их у калитки. Она была свежа, бодра и сельскохозяйственно использовала каждую пядь своих шести соток, даже держала козью парочку Аллу и Филиппа. Зять с дочерью наведывались не часто, и теща заранее тщательно обдумывала фронт работ. Едва Башмаков отдышался после электрички, как получил почетное задание вычистить хлев.
– Картошечку завтра окучивать будем! – пообещала теща и отправилась на кухоньку варить вместе с Катей клубничное варенье.
Ужинали на зимней террасе под большой фотографией, запечатлевшей живого, улыбающегося Петра Никифоровича в обнимку с Нашумевшим Поэтом.
Дашка приехала на следующий день к обеду в сопровождении Кости. Он был одет не по форме, а в джинсы и майку. Лишь короткая стрижка и выправка выдавали в нем офицера. По тому, как они, дурашливо толкаясь, отпирали калитку, по тому, как шли по узкой дорожке к крыльцу, сплетя мизинцы, по тому, как дружно засмеялись, увидав Башмакова с тяпкой, стало ясно – за минувшие сутки случилось многое. Впрочем, Олег Трудович и в самом деле был смешон: семейные трусы в горошек, огромное сомбреро, подаренное еще покойному тестю композитором Тарикуэлловым, и тяпка в руках.