Я зарделась от его похвалы, а он смотрел на меня с таким восхищением, что не поверить его словам было невозможно. Может, у меня действительно есть такой талант. Может, я и правда очень умна для своих лет… Нет ничего более опьяняющего, чем смотреть на себя через призму чьих-то любящих глаз. Это сводит с ума, подкашивает ноги, да и просто классно. Я могла загорать в лучах его хвалебных речей.

Но все равно отнекивалась от комплиментов, потому что они продолжали вгонять меня в краску.

– Ну, даже если это и правда, то мой талант бесполезен у такого стеснительного человека, как я.

Он протянул руку, словно хотел убрать прядь волос с моего лица, но остановился и улыбнулся.

– А мне нравится, что ты скромная. Не поверишь, я такой же…

Я захохотала.

– Эй, это чистая правда! Я скромный!

– Вокалист группы? Который поджидает девушек у их классов? Скромный?

– Так и есть! К тому же я могу сказать все то же и о тебе, – заспорил он. – Ты играешь соло сама. Так что не особо скромная, так ведь?

— Да? — невинно пожал плечами Лидс. — А я думал, подглядываете. Все-таки движ и всё такое…

– Да, но я чуть не умерла, пока выступала.

– И я тоже чуть не умер там. А потом второй раз – от смущения, пытаясь познакомиться с тобой тем вечером. И когда стоял у твоего класса. И уж точно сейчас, когда поджидал тебя на улице. И… – Он снова протянул руку и в этот раз сделал то, что хотел, – убрал выбившуюся прядь волос мне за ухо. Я закрыла глаза на секунду, сохраняя в памяти это ощущение. – И сейчас помираю от одного разговора с тобой. Не могу объяснить это, ты просто заставляешь меня постоянно нервничать, Амели. Но знакомство с тобой стоит всех переживаний.

— А что за движ?

Это бред.

— Ну, как же? Предъявлять команде будем, за слитые матчи.

— И ты тоже?

— Ну, тут все настоящие болельщики! — сознательно избежал он формулировки фанаты, а тем более хулиганы.

Мысль пронеслась в голове, не задерживаясь.

— Понятно, — кивнул рыжий. — А что, правда слили?

Это и было самым настоящим бредом. Он вел себя так, словно влюблялся, хотя даже не знал меня толком. Мы один раз разговаривали. Но послушала ли я свою мысль? Этот тонкий голосок в подсознании? Этот проблеск рациональности? Который здраво рассуждал, что «быть такого не может, он ведь тебе не так сильно и нравится, скорее, тебя привлекает то, как сильно нравишься ему ты»?

— Да, к гадалке не ходи! — отмахнулся Лидс, с благодарностью кивнул, зажав в пальцах сигарету. — Ну, счастливо, «не служивые»… — бросил уже через плечо и деланно беззаботно зашагал обратно.

* * *

Уже в следующее мгновение показную улыбку и приветливость стёрла с лица каменная и злая озадаченность. Шаг, ещё шаг… Адреналиновый яд всё сильнее отравлял мышцы, жаждущие немедленного напряжения, порыва, сопротивления… Мозг яростно вертел разношёрстность мыслей, превращая отдельные выводы в неудобоваримый фарш, насыщающий бездумный гнев. Но хладные цепи пока держали пульсирующий разум на привязи. «Гнев — есть порождение страха. И лишь воля создаёт из него настоящую силу» — вертелась в голове заученная давным-давно мантра.

Небрежный оклик вяло и шатко развернул тело, словно только-только спрыгнувшее с вёрткой и быстрой карусели. Шаг, ещё шаг, снова к машине. В ушах будто поселилась сбитая пушистость аптечной ваты. Слова доносились глухо и будто с миллисекундным, но, всё же, ощутимым извиняющимся опозданием. Пальцы уже вползли в такие уютные норки холодящего кожу металла. Жестокая уверенность прочной тяжести словно вливала в руку инъекцию бездумного и животного, рвущегося вперёд крушащим кости и рассекающим плоть. Так хотелось дать волю, так хотелось освободиться… Но кулаки до сих пор в карманах, а вместо презрительной и жадной до крови гримасы, губы тянут в стороны фальшивую приветливость.

Совершенно очевидно, что эти сомнения тоже были проигнорированы.

— Слушай, а ты случайно Владимира Перевалова не знаешь? — снова, вроде бы, между прочим, спрашивал рыжий про единственного, кто крупно наследил — Вову Шарика.

— Ну, есть такой болельщик. Иногда на футболе пересекаемся, — с такой же лживой беззаботностью, как и вопрошающий, отозвался Лидс.

Потому что иначе я не сидела бы на этой обшарпанной остановке, прогуливая занятия. И не проверяла бы телефон каждые десять секунд.

— Так, если сегодня все тут, может, и он тоже?

* * *

— Может. Я всем подряд в лица не заглядывал.

Вместо этого я осталась сидеть там, и мы говорили о вселенной и обо всем в ней. А на следующий день, после занятий, он снова стоял там, прислонившись к забору в переулке; я улыбнулась, и мы пошли в ногу, точно так же. И каждый обед в течение следующей недели, когда Риз безраздельно властвовал над кафетерием, шутил со своей группой и ерошил волосы Роба, он всегда ловил мой взгляд и ухмылялся. Или случайно натыкался на меня в коридоре, поднимал руки и говорил «прости» под рычание Ханны.

— Понятно-понятно… — чуть усмехнулся рыжий и протянул небольшой листок, свёрнутый в четверо. — Ну, увидишь — передай. Только не подглядывай. Это только для него, ну, ещё, может, для самых близких друзей…

Она и не заметила, как он подсунул мне записку в первый раз. Я притворилась, что мне нужно пойти в туалет, заперлась в кабинке и развернула сложенную бумажку. От волнения я даже порадовалась, что уже сижу на унитазе.

Синяя «Хонда» мельчала где-то за спиной, наэлектризованные пальцы мусолили шершавость листка. Цепкий взгляд лишь на мгновение упал на разворот, расставив все точки над «i». Всего несколько слов, впрессованных в бумагу сухим печатным почерком… Несколько слов и номер телефона.



— Вот, — без лишних пояснений бумажка перекочевала в руки Барбера.

Когда я могу пригласить тебя на свидание?

— Это ещё что? — настороженно развернул лидер группировки листок.

Я рассмеялась, почувствовав, как внутри все перевернулось, и, улыбнувшись, прижала записку к груди. Потом хранила ее в своей сумке, сложенную вместе с другой, которую он вручил мне перед уроком музыки. В ней было написано:

— Это от тех, кто нас чуть не пристрелил.



— Чего?! — оторопело пробежался лидер «Анархо» по краткому посланию.

Я не могу перестать думать о тебе.

— Тачка там-то там-то. Забирайте свой хлам. Есть разговор, — почти дословно воспроизвёл Лидс прочитанное парой минут ранее. — По-моему, всё более чем понятно. Нужно действовать.

Я обнаружила, только не сразу, что мои мысли были совсем не об Алфи и не о том, как сильно я скучала по нему; вместо этого в моей голове крепко засел Риз. Я перечитывала его записки и чувствовала, как все внутри теплеет. Слова никогда не теряли своей силы. Каждый раз мне казалось, что я читаю их впервые.

Он хочет пойти со мной на свидание.

— Созвониться?

Он не может перестать думать обо мне.

— Чтобы они нас «приземлили»?

Этот парень. Этот великолепный, чувствительный, популярный, талантливый парень, который может заполучить любую… Он хочет тебя, Амели. Разве это не смешно? Разве это не самая сумасшедшая мысль? Разве это не то, что каждая девушка хочет, но никогда не получает? Это происходит с тобой, Амели. Должно быть, ты все-таки особенная. Потому что он сам особенный и думает, что вы похожи. Если ты согласишься встретиться с ним, то это вполне может стать началом чего-то невероятного. Ведь он действительно смотрит тебе прямо в душу.

— Думаешь, «акабы»?



Лидса незримо передёрнуло. Отчего-то британская аббревиатура A.C.A.B., обозначающая, ни больше ни меньше, «все копы — ублюдки», коробила. И вовсе не потому, что Лидс испытывал хоть толику любви и понимания к людям в погонах. Просто каждый раз вспоминалось, с каким трепетом эти самые люди обрабатывали фэнов, имевших неосторожность наколоть заветные четыре буквы.

Я продержалась всего пять дней.

Мы шли домой вместе в пятницу, ровно через неделю после шоу талантов, никуда не торопясь. Остановились, чтобы полюбоваться красивыми листьями, переливающимися первыми осенними красками, и, указывая на жирных белок, поделились друг с другом своими лучшими воспоминаниями о зиме.

— Думаю, да, — секунду промедлив, уверенно кивнул Лидс. — Но, они, похоже, вообще не понимают, кто есть кто в этом движе. Они, конечно, и так прикидываются дурачками, но всё равно не «втыкают». Не по нашей теме «Аниськины». Это заметно. Вон эти ублюдки, — боднул он воздух в направлении неприметной синей «Хонды».

– Возвращаться домой насквозь промокшим и стоять потом у камина, – начал Риз.

– Ветви деревьев, украшенные рождественскими огнями.

— Надо всё обмозговать… — вдумчиво потупив взгляд, пробурчал Барбер.

– Рождество! Боже мой, The Pogues[2]. Fairytale of New York – моя любимая песня! Я слушаю ее круглый год.

— Тут думать нечего! — холодно отрезал Лидс. — Эти ублюдки крышуют наркобарыг. Эти же ублюдки чуть нас не ухлопали!

– Я тоже!

— И что ты предлагаешь?! Ты, случаем, умом не тронулся?!

Риз взял меня за руку. Наконец он дотронулся до меня как следует – крепко держа мою ладонь, переплетая наши пальцы. Когда мы подошли к моему дому, он повернулся и взял меня за другую руку, так что мы замкнули круг.

— Ничем я не тронулся. Если мы просрём этот момент — время начнёт работать против нас.

– Ну?

— И что ты предлагаешь? Завалить их? Может, прямо здесь, в парке? А давай всех позовём посмотреть! Это же так забавно, а, главное, законно!

– Ну…

— Не гони пургу! — скривился Лидс. — Короче, Шарику скажи — пусть ко мне на хату валит, срочно! Я погнал… Нужно выпасти этих уродов.

– Одна маленькая птичка начирикала мне, что тебя пригласили играть в The Cube, – сказал он.

— Куда?! — оторопел Барбер. — У нас вообще-то дело! — зло стрельнул глазами в сторону тренировочной базы, к которой уже начали тянутся вереницы «кузьмичей», которым не терпелось выказать презрение запертым воротам и проглядывающим меж прутьев корпусам.

Мои нервы звенели, как колокольчик над входной дверью.

— Это дело не «жизни и смерти», в отличие от… — Лидс осёкся, на секунду смолк, холодно и злобно, но, в то же время, как-то извиняюще глянул на лидера, пытаясь поймать в ответном взгляде отблеск понимания. — Расскажешь потом… — так и не найдя в глазах товарища желаемого, накинул капюшон и скользнул сквозь живую и такую знакомую околофутбольную толпу.

– Да! – бросилась ко мне миссис Кларк тем утром, едва дыша от восторга. – Нам еще никогда не удавалось заставить их принять хотя бы одного из наших студентов!

* * *

– А что это за куб такой? – все, что я смогла спросить, не понимая значения этого события. Судя по всему, это был самый большой местный мюзик-холл.

– Это невероятно! – восхитился Риз.

Ещё не поздний осенний вечер нависал своей бесстыдной для двадцати часов вязкой смолью, сквозь которую задиристо хлестали по глазам редкие, но колкие холодные капельки. Одна дерзко упала на жертвенный алтарь сигареты и мученически ушла в небытие коротким пшиком, испарившись на табачном угольке. Лидс глубоко затянулся. Снова дым, снова попытка найти успокоение в слишком медленной смерти, о которой столь часто твердил пресловутый минздрав. Вслед за дымом губы поцеловали янтарные уста дешёвого коньяка, что так зазывно и благостно плескался в приплюснутом аквариуме небольшой бутылки. Потом снова дым и снова жидкий янтарь. Потом ещё и ещё…

– Я буду на разогреве у The Contenders. И как у первого выступающего, у меня в зале будет от силы пять человек, которые понятия не имеют, кто я такая, и только терпят меня, чтобы остаться в первом ряду до конца выступлений.

Хотелось выветрить из головы распирающую неопределённость. Раньше всё было иначе. Были размытые правила и неписанные догмы. Был враг, почти точную копию которого можно было увидеть в собственном отражении — увидеть ополченца с теми же целями. Честь фирмы, честь клубных цветов, репутация… Теперь вся каноничность былой борьбы безобразно размылась, растеклась, словно краска по картине сумасшедшего художника, в порыве гнева обесценив своё детище нещадной яростью растворителя. Теперь в незыблемом некогда уравнении появились новые данные, рушившие всю постулативность борьбы. Это выходило за рамки околофутбола. Слишком сильно, слишком явно…

Он улыбнулся.

– Мне нравится, как ты скромничаешь.

Двое таксистов ждали по обе стороны парка — в местах возможного выезда синей «Хонды». Один прождал зря. Лидс следовал за иномаркой анонимных оппонентов до самого места, отбрасывающего все былые сомнения. «Южанин» и рыжий въехали в ворота внутреннего двора главного областного управления МВД. Когда почти все наличные были оставлены в кафе через дорогу от управы, наконец, приехали скауты. ВВП и Спайк. Первый получил своё прозвище в виду внешней схожести с самой влиятельной политической фигурой страны последних лет. Такой же невысокий, русый, с небольшими лисьими глазками и любопытным носом. Второй же походил на мультяшную собаку из знаменитого сериала про вечно воюющих кота и мышонка. Скауты что-то увлечённо рассказывали о дневной акции, но все россказни пролетали мимо ушей, словно что-то совсем незначительное и даже пустое. Вообще, всё кроме то и дело распахивающего свой тёмный зёв входа в ГУ казалось недостойным внимания.

Я смущенно опустила глаза.

Южанин с рыжим вышли порознь. Первый раньше, второй получасом позже. Скауты, со знанием дела, серыми прохожими заскользили вдоль улиц, словно невидимые для оппонентов тени. Нет. Не оппонентов… Врагов. Оппоненты хотят одного и того же. В этот раз скауты вели именно врагов…

– Не скромничаю, а просто реально смотрю на вещи.

Янтарь снова заскользил своим скользким языком во рту, прошёлся по зубам и дёснам, лизнул нёбо и с натугой вполз в горло. Табачная гарь помогла провалиться внутрь. Бутылка уже стремилась бессовестно оголить донышко, но мысли всё никак не хотели улетучиваться. Не желали оставить в невинной чистоте подёрнувшийся алкогольной дымкой разум, хотя бы на остаток этого сумасшедшего дня. Вопросы роились, и главные из них нахально выползали в первые ряды, повторяя сами себя вновь и вновь. Вопросы простые, но так пошло обнажающие бессилие перед вызовами из-за пределов знакомой скорлупы.

Когда снова подняла глаза, Риз разглядывал меня так пристально, что, клянусь богом, я почувствовала себя голой.

Уже есть адреса. Адрес рыжего, адрес южанина. Есть место работы. И что? Вопрос вёл за собой нестройные шеренги новых и новых, ответы на которые в сухом остатке лишь клонировали пресловутое «и что?»

– Пожалуйста, сходи со мной на свидание, – мягко попросил он. – Мы оба знаем, что между нами что-то есть. Дай нам шанс.

— Чего, в одно рыло точишь? — неуверенно вырвал из тягучей паутины логических цепочек и вьюна надуманных выводов насмешливый голос Бэкхема. Он стоял лишь в шаге, но до сих пор казался невидимкой.

И я обнаружила, что наклоняюсь вперед, а мой рот шепчет ответ без какого-либо когнитивного участия с моей стороны:

— Да, задумался… — признался Лидс.

– Ладно. Я пойду с тобой на свидание.

— Осталось чего? — покосился Бэкхем на бутылку, пригляделся, недовольно скривился. — Чего высиживаешь? Пошли домой. Там Оля пожрать сварганила.

Его глаза так сильно сощурились от улыбки, что почти исчезли.

— А ты чего тут?

– В эти выходные я встречаюсь с отцом, но как насчет понедельника? Это самое раннее, когда я могу.

— Я-то за солью, да майонезом вышел. А вот ты чего под дождём расселся? Пойдём…

– Значит, в понедельник.



— Слава, — поднял Лидс на младшего товарища выразительный и пронзительно сосредоточенный взгляд, — это мусора тебя подстрелили. Мусора из главка.

– Ты какая-то дерганая, – заметила мама за полчаса до того, как Риз должен был зайти за мной. Она опустилась на кухонный стул и вздохнула, снимая туфли на высоких каблуках.

— Мне Егор говорил о твоих думках, — улыбчиво отмахнулся Бэкхем.

– Она такая с тех пор, как пришла из колледжа, – ответил за меня папа. – Но не говорит мне, почему. И правда, с чего бы ей нам что-то рассказывать? Мы же не создали ее, не кормили, не нянчили, не дали ей все в этой жизни. – Он готовил ужин и на мгновение оставил сковородку, чтобы нежно обнять меня за плечи.

— Это не думки. Это почти наверняка. Я сам проводил их до мусарни. Потом «Вова» со Спайком до дома вели. Спайк даже, вроде как, невзначай, спросил у местной шпаны, не мусор ли в тот-то подъезде живёт. Всё сходится, Слава.

Я подняла голову и улыбнулась ему.

— И что это меняет?

– Просто встречаюсь с друзьями, пойдем перекусить вместе, – солгала я. – Ты же знаешь, я нервничаю, когда выхожу гулять с людьми.

— По-твоему, ничего?

– И все же мы никогда не сможем запереть тебя и твою гитару в этой квартире. Нам повезло.

— По-моему, кровь у всех одинаковая. Что у хулиганов, что у ментов.

Я закатила глаза и прикусила язык, чтобы не съязвить что-нибудь. Моя музыкальная практика внезапно стала проблемой после целой жизни, когда она никому не мешала. Там, в Шеффилде, у меня был маленький симпатичный сарайчик в глубине сада. Папа даже оклеил его коробками из-под яиц для звукоизоляции и сделал табличку, на которой было написано: «Тут творится волшебство». Я жила в этом сарае. Обычно тайком водила туда друзей поздно ночью. Мы с Алфи даже потеряли там девственность. Потом он пошутил, что это та самая магия, которую я создаю, прежде чем получил затрещину. Тогда он поймал мою руку, а потом мы завернулись в потрепанное одеяло и по очереди говорили «люблю тебя» до самого утра. Теперь мои родители были поражены тем, сколько времени я проводила с гитарой. Старалась бренчать так тихо, как только могла, и больше шепча, чем напевая, но все равно вынуждала папу стучать в хлипкую стену с просьбой «потише, милая».

Мама сняла вторую туфлю и застонала, потирая стопу.

— Тут ты прав, конечно… — Лидс глянул на остаток коньяка, вяло встряхнул сосуд, влил последние пару десятков грамм в рот, шумно втянул хладную влажность городской осени. — Только, знаешь, — продолжил, прикуривая новую сигарету, — у «фанья» есть хоть какие-то принципы. А чего ждать от этих сукиных детей?

– Ну что ж, надеюсь, ты хорошо проведешь время, – сказала она. – Ты выглядишь очень мило. Это новое платье?

Я кивнула и покраснела. Секонд-хенды вокруг были прекрасными. Как будто никто не покупал ничего подержанного. Я нашла платье от очень крутой фирмы, и оно было куда более смелым, чем обычно. Красное в мелкий белый горошек. Ни один из моих «бабушкиных» кардиганов не подходил к нему, поэтому я надела его с кожаной курткой и даже нанесла немного тинта на губы, того самого, который получила на Рождество в прошлом году и которым никогда не пользовалась.

— Зато их не жалко… — слишком самоуверенно и неожиданно зло усмехнулся Бэкхем.

– Ты накрасилась, – поразился папа, как будто я разрисовала все лицо маркером.

Лидсу даже показалось, что в глазах младшего товарища блеснула скрывающаяся до этого жажда. Жажда нового противника? Жажда реванша? Жажда преступить новую черту дозволенности?

– Это просто бальзам для губ. – От смущения мое лицо стало такого же цвета, что и платье, и губы.

Чуть заметно передёрнуло. Может, под ворот всё-таки заползла шипучая промозглость, а, может, и вправду стало страшно. Даже не от того, что впереди лишь неизбежность неизвестности. А потому, что неизбежность вызова, которой страшишься сам, кто-то другой готов принять с кривой усмешкой на наглых губах.

– О-о-о-о, в компании сегодня будет мальчик? – спросил он девичьим голосом, макая деревянную ложку в соус, чтобы попробовать его.

– Быть того не может, – ответила за меня мама. – Она все еще по уши влюблена в Алфи.

Я вскочила, чуть не опрокинув стул. Ее комментарий вызвал новое цунами вины. Неужели я изменяю своему парню? Как я могла ужасно скучать по нему и одновременно хотеть пойти на свидание с Ризом? Что это значит? Как бы я себя чувствовала, если бы знала, что Алфи собирается пойти на свидание с кем-то другим? Чертовски паршиво – вот как. Так какого черта я делаю это с ним? Но Алфи не писал мне уже целую неделю… так что, возможно, он уже и забыл про меня. И если он смог это сделать, то и я тоже. Но, о боже, я скучаю по нему! Так по нему скучаю… Я должна все отменить. Почему иду на это дурацкое свидание с кем-то, кого едва знаю? Хотя мне так хочется пойти…

Я заставила себя улыбнуться и подхватила стул, прежде чем он с грохотом опрокинулся.

– Да. Все еще сохну по Алфи.

Глава 13. Договор

Я пошла в свою комнату, чтобы еще раз проверить, как выгляжу. Да. Точно так же, как и пять минут назад.

Размеренный гул спортбара легко висел в воздухе, создавая столь живую плотность, насыщенность, ощущение сопричастия… Улыбающийся люд, в кратких промежутках гудящих разговоров, прихлёбывал пиво, пожёвывал сухую рыбку, хрустел сухариками. Кто-то пропускал по рюмочке, меж поцелуев с пузатыми кружками с пышной седой шевелюрой. Шарик же словно утонул в полупустом бокале «светлого». Сидел и не мигая глядел, как один за одним схлопываются белые пузырики. Как пена мало-помалу рассеивается, оставляя о себе напоминание лишь белёсым ободком на прозрачном стеклянном глянце.

Алфи Алфи Алфи.

— Ну, привет, — чуть грубовато хлопнули его сзади по плечу, обогнули неслышным шагом, без спроса уселись напротив.

Риз Риз Риз.

В Шарика упёрлись две пары сосредоточенных глаз — одни голубые, вторые почти дочерна карие. Голубоглазый, не по сезону веснушчатый и чуть обрюзгший, звонко щёлкнул ногтем по бокалу, криво улыбнулся.

— Отдыхаешь? — вальяжно откинулся он на спинку чуть жалобно скрипнувшего стула.

– Что же мне делать? – спросила я у зеркала. – Что мне, черт возьми, делать?

— А тут что-то ещё можно делать? — глухо отозвался Шарик, достал из кармана и бросил на стол помятую бумажку с номером и несколькими фразами. — Ваша?

В этот момент в моей сумке зажужжал телефон, и я мгновенно приняла решение. Если это Алфи, то отменяю свидание. Это был бы знак от Вселенной, и ему следовало бы довериться. Если это Риз, я пойду с ним и посмотрю, куда это меня приведет, и не буду чувствовать вину.

— Наша, — ответил кареглазый кавказец, чуть потёр жёсткую щетину и сжал обрывок в кулаке. — Базар к тебе есть.

Я полезла в сумку и достала телефон.

— Базарьте, — легко отозвался Шарик, стараясь как можно крепче удерживать цепи, сковывающие клокочущее волнение.



— Ты не умничай, — взял слово рыжий, — а слушай и запоминай. Ты с дружками не в своё дело полез. Совсем не в своё. Сам понимаешь, беспредел не прощается, да и убытки… Грохнуть вас или отправить «отдыхать» — «на раз» можно, — словно в подтверждение своих слов звонко щёлкнул он, такими же как и лицо, пробитыми солнцем, пальцами. — Причём, не на чёрную «зону», а на «красную», где ваши приключения никто не оценит. Где важно будет только то, о чём я попрошу. Но у вас есть шанс заслужить прощение.

Джесса: Бабушка Кардиган, Бабушка Кардиган, о бабушка, наша бабушка. Бабушка Кардиган, Бабушка Кардиган, о бабушка, наша бабушка… Я ТАК СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ!

— Заслужить?

— Заслужить, отработать — понимай, как знаешь.



— И что нужно делать? — чуть выдавая нервозность, мелко отхлебнул Шарик уже успевшего выдохнуться пива.

Я улыбалась, понятия не имея, что Вселенная пытается мне этим сказать.

— То, что у вас хорошо получается, — грузно навис над столом рыжий. — Вы на районе барыг зашугали. Нужно сделать то же самое, только в другом месте. Есть три точки. Нужно сделать так, чтобы они исчезли. Чтобы дилеры боялись там околачиваться. Думаю, в свете того, что вы наворотили, это будет несложно. За ручку никого водить не будем. И так разберётесь…

— Здесь, здесь и здесь! — кавказец ткнул длинным пальцем в карту на экране смартфона. Район университета, университетских общежитий и район старых хрущёвок неподалёку.

Решила подождать Риза на парапете снаружи, чтобы мои родители не увидели его. Вышла на пять минут раньше и продолжала сверять время по телефону, глядя на дорогу и готовясь к его появлению. Я перебрала все возможные способы, как бы мы могли поприветствовать друг друга. Обняться? Или поцеловать в щеку? Или просто помахать? Что, если он опоздает? Нужно ли притвориться, что не возражаю?

— На всё про всё вам месяц, — снова подал голос веснушчатый. — Если барыги снова вылезут — повторите акцию. Убьёте, как Тагира в аптеке, или просто до смерти запугаете, как того студентика — без разницы, дело ваше. Главное, чтобы на эти точки больше никто даже не думал возвращаться.

Мне не нужно было волноваться. Потому что в тот момент, когда он появился, я словно провалилась в кроличью нору под названием «Идеальное первое свидание».

Шарик мелко прихлебнул, протяжно вгляделся сначала в голубые, потом в карие глаза, снова прихлебнул.

Риз пришел вовремя. И от него фантастически пахло. Он улыбнулся, как только вывернул из-за угла, и, подойдя ко мне, очень нежно коснулся губами моих губ.

— Чего притих, лысый? — с нескрываемой презрительностью бросил кавказец. — Обосрался, что ли? Так, пойди, подмойся. А мы пока пивка выпьем. Или лучше водочки? Ты как? — чуть толкнул он под локоть рыжего, но тот, кажется, даже не обратил внимания.

— Очистить точки, чтобы вы туда своих барыг поставили? — как всегда, прямо, но почти шёпотом, уронив взгляд на стол, спросил Шарик.

– Ты выглядишь потрясающе, – сказал он.

— А вот это не твоего скудного ума дело! — так же тихо, но вовсе не обречённо, а со злостью и наглой правотою, протянул рыжий.

– Скорее, замерзшей, – тупо ответила я, хотя мое тело горело, несмотря на холод.

– Все в порядке, мы сейчас пойдем в тепло.

— А вы… — Шарик несколько секунд пытался подобрать слова, не звучавшие бы наивно, но, по обыкновению, не сумев найти достаточно изящной формы, спросил так, как думал. — А вам не стыдно?

По пути в центр города он взял меня за руку, после чего моя ладонь по ощущениям превратилась в бутылку колы, наполненную миллионом колючих пузырьков. Я перестала замечать холод, перестала понимать, куда мы вообще направляемся. Мое внимание было сосредоточено исключительно на наших сцепленных пальцах.

– Как там группа? – спросила я, когда Риз погладил меня по внутренней стороне большого пальца.

— Стыдно своих детей так воспитывать! — навис над столом уже кавказец. — Стыдно, что вместо того, чтобы в зале борьбой или боксом заниматься, воином становиться, они дрянь всякую курят, колют, жрут и нюхают. Вот, что стыдно! Нормальный человек с головой ходит, а не с жопой на плечах. А ненормальные пусть дохнут. Медленно, как назидание. Так что, мне не стыдно!

– Досадно, что я пропускаю репетицию сегодня вечером.

— В общем, — рыжий успокаивающе водрузил ладонь на плечо компаньона, — говори со своими корешами. Завтра, максимум послезавтра, я жду звонка и вашего решения. А ещё лучше, не трезвоньте, а действуйте. Номер сохранился? Нет? Отдай ему бумажку, — кивнул он кавказцу, встал и, не прощаясь, направился к выходу.

– О нет! Я не знала. Не хочу, чтобы это произошло из-за меня…

Казалось, холодные брызги вскипали, омывая горящее лицо. Уши заложило и глухой бубнёж оживлённого бара отсекало не только дерево двери в уборную, но и незримый барьер. Шарик снова и снова пытался остудить полыхающую кожу, зачёрпывая бесцветную влагу, пока на плечо не легла крепкая кисть.

– Расслабься, Амели. Я предпочитаю быть здесь с тобой. Они переживут.

Беспокойство скрутило кишечник. Не хотелось, чтобы его товарищи по группе обижались на меня. Никто не хочет быть Йоко Оно[3].

— Это они, Вова… — словно откуда-то издалека, неестественно пробасил голос Лидса. — Мусора из парка.

– А куда мы вообще идем? – спросила я, когда мы оставили позади главную улицу города, не остановившись ни у одного из очевидных мест для первого свидания вроде «Пицца Экспресс» и ASK.

— Я так и понял, — резко распрямился Шарик, чуть затравленно глядя на криво отражающегося в мокром зеркале товарища.

— Что они хотели?

– Терпение, милая. Ты же не думаешь, что я отведу тебя в пиццерию, правда? Только не сейчас, когда у меня есть шанс погулять с самой талантливой и красивой девушкой в нашем колледже…

— Чтобы мы расчистили три точки. Возле университетских общаг, самого универа и домов, где много студентов хаты снимают.

— Суки…

Я хихикала и улыбалась, как он и рассчитывал. Мы свернули на тихую боковую улицу и остановились перед крошечной желтой дверью с табличкой «Студия звукозаписи Джетсона».

— Я не пойму, Миш… Если это мусора, почему они не могут просто закрыть тех барыг и поставить своих?

— Не знаю. Может, тех тоже кто-то крышует, не хотят отношения портить…

– Вот. – Риз поклонился и взмахнул рукой.

— Они сказали, что им всё равно, как мы это сделаем. Главное, чтобы боялись показываться. Дали месяц. Брат, — развернулся он к Лидсу с чистой искренностью младенца в глазах, — я никогда не думал, что такие мрази бывают.

— Ты просто мало их повидал.

– Здесь есть студия звукозаписи? – Я уставилась на него, не веря своим глазам.

— Сколько раз в обезьяннике сидел…. Сколько раз на матчах… — словно не слыша, продолжал Шарик.

– Чудеса случаются. – Он порылся в своих узких джинсах и достал ключ, помахав им в воздухе. – Она не самая известная, но все местные группы записывают здесь свои демо. И она твоя на весь вечер. – Риз отпер дверь, толкнул ее и жестом пригласил меня войти первой. – После тебя, красотка.

— Эй! — чуть толкнул его в грудь Лидс. — Опомнись! Дуболомы-ОМОНОвцы и придурки, что алкашей да шпану с улиц свозят — это белые и пушистые хомячки, по сравнению с тем зверьём, что по кабинетам в «гражданке» сидит. Эти из таких. Для них мы не просто мясо, а хуже грязи под ногами. Поверь мне, брат. Поверь… У таких ничего нет за душой святого. Да и души нет. Будем думать, Вова, будем думать…

Я прижала руку ко рту от удивления, когда вошла в грот сказочных огней, а не в гротескную студию звукозаписи. Светящиеся гирлянды свисали с потолка, как будто шел дождь из звезд, змеясь вокруг приемной.

* * *

Створки лифта нехотя расползлись, выпуская из кубической полутьмы тщедушную мужскую фигуру. Она чуть поёжилась, словно в воспоминании об уличном холоде, и потянулась к сумке. Ключи в непослушных пальцах вожделенно тянулись к замочной скважине, но вдруг бунтарски выпорхнули и с жалобным лязгом упали на затёртую плитку. Они ещё не успели забыть тепло хозяйских рук, к тому времени, как эти самые руки, оказались увязаны за спиною безразличным пластиковым хомутом и зло вывернуты.

Риз стоял позади меня, и его дыхание касалось моей шеи.

Барбер с Бэкхемом грубо тащили парня вверх по лестнице, плотно зажимая рот и, при каждом неловком движении, всё сильнее и сильнее склоняли пленника в вынужденном реверансе.

– Тебе нравится? Я постарался.

— Заорёшь — перережу тебе горло, падаль! — пригрозил Барбер, поправляя скрывающую лицо балаклаву, когда все трое оказались на чердаке, а Бэкхем, наконец, оторвал беспристрастную ладонь от чужих губ.

Хотелось прислониться к нему; я повернулась.

— Кто вы такие? — свистящим шёпотом выпалил пленник.

– Ты хочешь сказать, что тут не всегда так? – пошутила я, стараясь скрыть свое удивление.

— Старые друзья, — отвесил ему Бэкхем лёгкий подзатыльник. — Что, Марк, не признал? Пальцы, смотрю, подзажили…

– М-м-м, нет, Амели, – невозмутимо ответил он, – тут не всегда висят декоративные огни с романтических фотосессий. Я сделал это для тебя.

Мелкий наркоторговец скукожился ещё больше, всем своим видом давая понять, мол, признал и от того стал ещё чуть несчастнее.

— Слушай сюда и отвечай по существу, — присел Барбер на корточки у собирающего коленями чердачную пыль студентика. — Что за типы за тобой приехали?

– Это прекрасно, – совершенно искренне сказала я.

— Ребята, ну вы чего? — попытался он чуть отползти назад, но упёрся с неподкупность стены.

— По существу! — повторил Барбер, раскладывая внушительных размеров нож. — Это мусора, верно?

– Пойдем перекусим. Потом сможем записать пару треков.

— Да! — заскулил Марк. — Парни… Мужики… Ну, ладно вам…

Он провел меня в студию, которая была украшена еще ярче. Это напоминало очень изящную версию тех домов, которые попадают в газеты на Рождество. Я никогда раньше не бывала в настоящей студии звукозаписи, но она очень напоминала те, что я видела в документальных фильмах: две комнаты, разделенные звуконепроницаемым стеклом. Только вот там они обычно не увешаны сказочными огнями и в них нет пледа для пикника, разложенного на полу посередине.

— Мужики… — перекривил его Бэкхем и снова отвесил лёгкий подзатыльник. — Сказали тебе: «По существу!» Значит, базарь по существу. Кончай скулить, «пианист», и начинай петь!

Я остановилась в дверях.

– Как ты… – И заметила угощения, которые он разложил на клетчатом одеяле: коробку клубники, мини-пиццу и бутылку вина.

— Да, мусора! — последовал Марк совету.

Он обнял меня сзади за талию и убрал волосы с одного плеча.

— Хорошо, — кивнул Барбер. — Это мы и так знаем. Что за мусора?

– Это секрет, просто наслаждайся.

— Ребят, да они же меня грохнут! — взмолился студент. — Они же беспредельщики!

Его губы были так близко, что он почти целовал мою шею. Я закрыла глаза.

— Он их больше чем нас боится, — спокойно резюмировал Бэкхем. — Это, может, и правильно. Только вот, какая штука… — пристально уставился он на пленника из прорезей маски. — Они, может, и не узнают. А вот мы тебя точно грохнем, если не закончишь ссаться, и не выложишь всё, что знаешь. И найдут твой тщедушный трупик, только когда вонь по подъезду пойдёт. Да и то, сначала подумают, что кошка сдохла.

– А теперь, – сказал Риз, делая шаг вперед и протягивая мне клубнику, – признайся, ты голодна?

— В общем, — подхватил Барбер, — вариантов у тебя немного. — Начнём сначала. Что за мусора?

Мой желудок скрутило в тугой узел, и я не думала, что когда-нибудь снова смогу есть. Даже макароны с сыром, которые были моей самой любимой едой во вселенной. Но я не хотела казаться грубой и неблагодарной, поэтому уселась на одеяло, взяла клубнику и втянулась в происходящее.

— Из главка… — кое-как уняв трясущиеся губы, спустя воистину мхатовскую паузу, подал Марк голос.

Риз был прекрасен. Он налил мне вина и снова стал расспрашивать:

— Молодец. Правду говоришь… Из какого отдела.

— Внутренние расследования или что-то вроде того.

– Что ты чувствуешь, когда играешь? – Он пристально смотрел на меня поверх бокала.

— Вот как? А сам откуда знаешь?

— Мне Никель рассказывал.

— Кто есть Никель?

Я усмехнулась про себя.

— Поставщик. Они с ним работали. Точнее, крышевали, чтобы никого из дилеров мусора не трогали. Но после этих налётов он хотел захушириться, зассал, короче. А эти, из мусарни, на него давили. Короче, слился он. Где теперь — не знаю. Да и эти, из главка, тоже. Они меня потому и не трогали, чтобы я им стуканул, когда Никель объявится.

— А ещё чтобы нас изловить… — внёс ремарку Бэкхем.

– Всегда заранее боюсь, – начала я. – Ну, почти физически ощущаю это. Ненавижу себя за то, что соглашаюсь на концерт; за то, что думаю, будто достаточно хороша, чтобы играть; убеждена, что просто выставлю себя идиоткой и буду посмешищем всего города… А потом… ну, в тот момент, когда беру первый аккорд, все это просто тает, понимаешь?

— А что мне было делать?! — воззрился на него Марк влажными глазами. — По этапу пойти или в посадке какой гнить с пулей в башке?!

— А на хрена им этот Никель? — продолжил Барбер допрос. — Других поставщиков нет? Они что, у наркоконтроля справки навести не могут?

Он кивнул. Он знал. И снова в объяснениях не было нужды.

— У конкурентов? — даже чуть хохотнул пленник. — Они же территории делят, всё никак не поделят!

— А скажи-ка ты мне вот что — какое отношение отдел внутренних расследований, или как там его, имеет к улице? Они же с такой швалью как ты вообще не пересекаются?

– А когда все заканчивается, это как пробуждение ото сна. Сна, который все слушатели видели вместе со мной.

— У них связи, точнее давление есть. Почти на каждого начальника, да и рядового мента, что-то можно нарыть или уже нарыто. Поэтому они только барыши собирают. А райотделы просто глаза на нас закрывают. Если бы это не было выгодно ментам — уже бы давно всех закрыли. Так было всегда. Просто эти, из главка, на себя несколько точек замкнули. Всё что шло от Никеля, считай — под их крышей было. Но потом опасно стало, из-за вас…

Риз кивнул.

— Понятно в целом. Сколько этих уродов всего?

— Двое.

– Это делает тебя такой уязвимой, не так ли? Когда ты сочиняешь музыку? – согласился он. – Люди думают, что это эгоизм, но все не так. Потому что мы должны отпустить свое эго, чтобы действительно творить. Мы не должны заботиться о том, что подумают другие или как это воспримут. Надо просто оставаться верным песне, которую хочешь написать.

— Брехня! — отпустил Бэкхем подзатыльник поувесистей.

Я отложила недоеденную клубнику.

— Да двое, клянусь! Я больше никого не знаю! — почти взмолился Марк.

– Вот именно! Вот почему я думаю, что могу это сделать, несмотря на смущение. Потому что уверенность тут ни при чем.

Мы улыбнулись друг другу, и в моей голове всплыло одно слово.

— Ладно, «пианист»… — сложил Барбер нож, убрал в карман, достал вместо него бытовое лезвие и швырнул пластинку в пыль, возле пленника. — «Наручники» свои сам снимешь… Но учти — если о нашей встрече кто-нибудь узнает… Ну, ты понял…

Слияние.

Ветхая сталинка с пыльным чердаком, покачиваясь, мельчала где-то позади. Подошвы упорно втаптывали в растрескавшийся асфальт холодную влагу и обрывки суетливых мыслей. Бэкхем украдкой поглядывал на старшего товарища. Товарищ же, сдвинув брови, уронил пространный взгляд куда-то под ноги.

Мы объединились в одно.

— Что думаешь? — наконец отвлёкся Барбер от бессмысленного созерцания.

— Ничего, — зябко пожал Бэкхем плечами.

Сливаясь вместе, как искрящиеся провода, притягивая друг друга, как магниты, соединяясь вместе, как две части головоломки. Мне казалось, что я его уже знаю. Что мы находимся на одной волне, на одной странице книги. Я вспомнила, как пыталась объяснить Алфи, как пишутся песни. Он всегда поддерживал меня, но никогда не понимал по-настоящему.

— Вот и я, ничего…

– Я просто не понимаю, – сказал однажды Алфи, когда я объясняла, на что похоже написание песен.

* * *

– Значит, ты никогда не задумываешься о том, что сказал, или о том, что случилось, или о том, что не так с этим миром? Ты спокойно засыпаешь по ночам? – потрясенно спросила я его. И после этого еще больше стала думать, будто со мной что-то не так.

Алфи покачал тогда головой.

Бесцветность водки разливалась в рюмки и надолго застаивалась, не спеша растворить в себе мрачную напряжённость тяжких мыслей. С полупустой литровой бутылкой соседствовала исходящая паром кастрюля и приземистая банка кильки в томатном соусе. Девичья тонкая ручка обречённо дополнила натюрморт початой банкой солёных огурцов и скрылась из поля понурых мужских взглядов.

– Честное слово, у меня такого не бывает. Если только не случилось что-то действительно ужасное.

— Всё, что есть, — опечаленно описала Оля кулинарную картину.

В тот раз мне удалось отшутиться, что Алфи «такой технарь», а он гордо кивнул. Тогда я находила это милым, но чувствовала себя немного оторванной от него. Я даже позавидовала спокойному разуму Алфи, который никогда не беспокоит его всякими «а что, если», или «если только», или «почему-черт-возьми-я-это-делаю». С другой стороны, мне было немного жаль своего парня – как будто он упускал огромную часть жизни.

— Я достану денег… — отвлечённо бросил Лидс, словно на секунду выныривая из тягучей пучины.

Только не Риз. Он понимал это целиком и полностью.

— На, — без лишних объяснений, протянул Шарик девушке смятую тысячную купюру. — Осталось только на бензин.