– Нет, не чувствую, – призналась Катя.

– Ты бессимптомная! – закричал муж.

– Чего? – не поняла Катя.

– Тебя надо изолировать немедленно! И вызвать… не знаю, кого вызвать.

– Поставь лучше сковородки вон на ту верхнюю полку, – попросила Катя.

– Не могу, отойди от меня на полтора метра! Кто-то должен остаться здоровым и присмотреть за девочками!

– Ты с ума сошел? Я сейчас не только запахов, но и вкусов не почувствую! Хоть представляешь, сколько я перемыла? Даже если я бессимптомная, быстро возьми эти сковородки и поставь вон на ту полку. Иначе я тут же стану симптомной! – пригрозила Катя.



Несколько лет мы с мамой жили на Севере, в маленьком, отстроенном на скорую рук, городке. До ближайшего крупного города и аэропорта – три часа езды на машине в хорошую погоду. По дороге, которую даже дорогой нельзя было назвать – скорее утрамбованная колесами колея. Кажется, мы добирались на «КамАЗе». Что я запомнила? Горящие факелы труб – нефть или это был газ? Не знаю, но горело очень красиво, разноцветными всполохами. Деревянные сараи, которые назывались домами. Квартиры-коммуналки для тех, кто приехал за «северными надбавками». Но не московские и не ленинградские легендарные коммуналки – в старых домах, с высокими потолками, длинными коридорами, по десять-одиннадцать комнат, а обычная двух- или трехкомнатная квартира с крошечными комнатушками, стены в которых были картонными. Мы считались богатыми – у нас было две комнаты и всего одна соседка в трехкомнатной квартире. Нет, эти домишки не назывались бараками, каковыми считались по факту. Они гордо именовались домами. Еще я узнала понятие «Большая земля». Это Москва, село, в котором жила бабушка, другие города. О возвращении на Большую землю мечтали все жители, хотя в город приезжали добровольно. И строили планы: «Вот когда вернемся на Большую землю…» Моя мама тоже строила планы. Говорила, надо потерпеть полгода-год, не больше, и все у нас будет хорошо. Вернемся на Большую землю – и заживем! Полгода превратились в почти четыре, я их толком и не помню, к счастью. Но память все же подбрасывает не воспоминания, а ощущения. Даже сейчас, спустя очень много лет, они дают о себе знать. Если становится холодно – хотя какие сейчас холода в столице: минус десять, минус пятнадцать, да и держится мороз недолго, – у меня деревенеют руки, пальцы превращаются в опухшие красные сосиски. Тогда на Севере я отморозила руки, пройдя без варежек от дома до музыкальной школы. Сейчас я надеваю две пары перчаток даже при легком минусе, чтобы пальцы сохранили чувствительность. Там же привычной температурой зимних месяцев считалось минус тридцать пять – минус сорок. Не помню точно, при каких значениях для школьников объявлялся «актированный день» – сейчас мало кто знает это понятие. Мы могли не ходить в школу, сидеть дома. Но разве кто сидел? Дома было ненамного теплее – оконные рамы покрывались уверенным слоем льда, на окнах морозные узоры. Масляные обогреватели согревали лишь в том случае, если на них сесть. Мы шли на каток, гулять, в кафе-мороженое, единственное в городке. В нем стоял аппарат, который выплевывал мороженое в вафельный стаканчик. И ерунда, что стаканчики были хрустящими не от свежести, а от льда – никому в голову не приходило, что их нужно как-то размораживать. Но кафе пользовалось большой популярностью именно в актированные дни. До сих пор я ем очень горячую еду, обжигающую, потому что помню, как немеют зубы, если откусываешь этот стаканчик и мороженое с кусочками льда. Рот сводит от холода так, что его невозможно открыть, и боль отдается в голову. Зимой я норовлю надеть на дочь двое, а то и трое штанов, потому что никогда не забуду ощущение, как колготки в сеточку примерзают к ногам и их невозможно снять, пока не разморозишь. Или будешь отдирать, как целлофан, примерзший к курице, долго полежавшей в морозилке. Нет, к курице, полежавшей на подоконнике. Она деревенела сразу же. Холодильника в нашей квартире я и не припомню. Все хранилось на подоконниках или на полу, у окна. Отчего-то в домах забыли поставить батареи на кухне и я, глядя, как лед от окна уже уверенно обосновался на подоконнике и пошел по стене, боялась, что вся квартира рано или поздно превратится в ледяную избушку, а я в ней замерзну насмерть.

Наверное, именно жизнь на Севере заставила меня бережно относиться к различным видам заморозки и разморозки. Никогда в жизни я не стану размораживать мясо в микроволновке, даже на специальном режиме. И уж тем более не поставлю его под воду. Только при комнатной температуре. Когда при мне размораживают мясо в воде, я тут же вспоминаю, как пыталась таким же способом отморозить побыстрее колготки от ног, чтобы мама не заметила, в чем я отправилась в кафе-мороженое. При поливании водой страдают не колготки, а нога, то есть мясо. Оно теряет чувствительность, меняет цвет и должно пройти изрядное количество времени, чтобы ноги, то есть мясо, уж простите за сравнение, приобрели приличный вид. Размороженное таким образом мясо мне всегда напоминает мои бедные ноги. Так что, если уж и размораживаете мясо или рыбу, наберитесь терпения. С вечера переставьте из морозилки на нижнюю холодную полку холодильника, а уже утром размораживайте при комнатной температуре.

Опять же, на Севере я узнала секреты заморозки ягод на зиму.

Зачем это нужно? В моем детстве все взрослые следовали правилу – детей, особенно маленьких, нужно непременно закормить сезонными фруктами, ягодами и овощами. Пошла клубника – кормите клубникой. Пошел сезон черешни – готовите все с черешней. Новый урожай – залог здоровья ребенка. Но сезон можно и растянуть. Каждый год я замораживаю облепиху, клюкву, черешню, малину и клубнику. Пусть по чуть-чуть. Сейчас есть вакуумные пакеты, так что это совсем просто. И зимой можно сварить компот из свежих ягод, а не из магазинной компотной смеси, которая не пойми сколько пролежала в леднике холодильника. Достаем, размораживаем и варим. Я вообще люблю компоты – они вкуснее, полезнее и ароматнее любого сока из пакета. Не все дети любят компот из сухофруктов, но все любят компоты из ягод. В моем доме всегда есть свежий компот на тот случай, если придут дети. Еще я люблю кисель, но современные дети не понимают эту субстанцию. Хотя попробовать стоит. У меня есть один знакомый ребенок, девочка Даша, которая с порога требует кисель. Я варю специально для нее. Остатки с удовольствием допиваю сама.

Как заморозить ягоды и зелень на зиму

Ягоды не должны быть перезрелыми или недозрелыми. Конечно, нельзя замораживать поврежденные, полежавшие и слегка подгнившие. Ягоды нужно хорошо промыть, обязательно под холодной водой, но не сильным напором, избавиться от листьев, плодоножек и выложить в один слой на бумажное полотенце, чтобы они просохли. Сверху накрыть еще одним слоем бумажного полотенца. Разложить ягоды по порционным пакетам и уложить в морозилку. Повторно замораживать ягоды нельзя. Если достали пакет, то всё – варите, готовьте, но не убирайте обратно в морозилку.

Для выпечки ягоды не размораживают, а сразу кладут в тесто. Их смешивают с картофельным крахмалом из расчета 2 столовые ложки на 1 кг ягод.

Вишня и черешня для компотов замораживается целиком, а для пирогов – без косточки. Ягоды, замороженные с сахаром, лучше использовать для украшения, а без сахара – для начинки.

Компот для детей

Ягоды – клубнику, малину, смородину (черную или красную) – залить холодной водой. Можно добавить свежее, но уже полежавшее яблоко или помятую грушу. Все фрукты, которые потеряли внешний вид, не стоит выбрасывать. Порежьте, залейте водой, добавьте сахар по вкусу. Попробуйте. Если вам показалось сладким (я не люблю слишком сладкое), положите еще столовую ложку сахара – для детей будет в самый раз. Доведите до кипения, закройте крышкой и отставьте. Все.

Домашний кисель

Готовую смесь для киселя и сейчас можно найти в супермаркетах. Нет, не покупайте – не то. Не тот вкус, который вы запомнили с детского сада. Домашний кисель готовить очень просто. Берете любые замороженные ягоды и варите из них компот (размораживать необязательно). То есть бросаете в кастрюлю, доводите до кипения и засыпаете сахар, ориентируясь на собственный вкус. После этого варите еще минут десять, не больше. Замороженные ягоды не нужно избавлять от косточек. После того как компот сварится, пропускаете его через мелкое сито вместе с ягодами. Их проще раздавить ложкой. Косточки и кожура останутся в сите. Полученный компот возвращаете в кастрюлю и добавляете картофельный крахмал. Его нужно заранее развести в холодной воде в соотношении 1: 3. Крахмал с водой вливать в ягодный компот медленной струйкой, постоянно помешивая, чтобы не образовалось комочков. Проварить буквально две минуты на медленном огне.



В комнате, которая была отдана в полное мое распоряжение, рамы тряслись от ветра так, что я не могла уснуть. Мы прокладывали их поролоном, заклеивали бумагой, но толку было мало. Я спала в одежде. Почти четыре года ни разу не разделась на ночь, не надела ночную рубашку или пижаму. Ложилась в кровать в штанах с начесом, шерстяных носках, свитере. В варежках и шапке.

После жизни у бабушки, где я спала во дворе под деревом черешни на раскладушке, мне все казалось странным, жутким, ненормальным. Чтобы не сойти с ума, я решила, что попала во владения Снежной королевы. И, как только ее чары спадут, все станет хорошо. Наступит тепло. Распустятся цветы, зацветут деревья.

Мне казалось, что все продукты на Севере были двух видов – сильно замороженные, покрытые увесистой глыбой льда, и просто замороженные. Их привозили с Большой земли раз в два-три месяца, иногда раз в полгода. Приходилось ждать следующего завоза, который не пойми когда случится. Яйца покупались лотками. В каждом лотке – три десятка. Брали по три-четыре лотка, не меньше.

Как-то мама отправила меня в магазин. Я несла лотки на вытянутых руках, стараясь не уронить и не разбить. Пока дошла до дома, лотки намертво примерзли к варежкам и не отлипали. Температура на улице была минус сорок градусов. Я сняла варежки и вместе с лотками оставила на кухне. Но очень захотелось яичницы, как у бабушки. Или яиц, сваренных в мешочек, вкрутую, теплых, только из-под курицы. Тех, что можно аккуратно расковырять пальцем прямо в курятнике, сделав маленькую дырочку, и выпить. Но ни разу я не видела свежемороженых яиц. На Севере они назывались ледяными. Это даже не яйца. Честно говоря, не знаю, как описать. Нечто странное и противоестественное. Но если вдруг у вас на балконе замерзли яйца, не спешите их выбрасывать: их можно разморозить, при условии что они не треснули. Положить в миску с холодной подсоленной водой, а потом использовать. Для теста, запеканки, оладий, омлетов они вполне сгодятся. Для яичницы – нет: вкус будет другим, непривычным.

В книгах обычно говорится о свежих продуктах, дышащих, отдающих тепло, солнце, свет: налитых помидорах, светящихся изнутри, черешни, вишни, лопающихся соком. Ароматная зелень, тяжелые гроздья винограда, яблоки, сверкающие на солнце спелыми боками, персики с нежной, щекочущей нёбо кожурой – свежие продукты легко описывать. Но я не встречала описаний заиндевевших на морозе яиц или бруска сливочного масла, который служил вместо молотка – им забивались гвозди. Я не шучу. Если честно, я даже строганину не могу есть, хотя мясо или рыба в замороженном до состояния ледникового периода виде считается деликатесом. Яичницу я тогда так и не смогла себе пожарить – яйца невозможно было отлепить от контейнера. А при разбивании (я разбила сразу три) они не растекались. Откровенно говоря, неприятное зрелище. Ведь ты точно знаешь, что при разбивании яйца растекаются, а желток можно отделить от белка, например на безе. Нет, ничего не происходит. Кстати, во многих кулинарных рецептах яйца для взбивания советуют брать непременно холодными, из холодильника. Я точно могу сказать – лучше взбиваются теплые яйца, полежавшие при комнатной температуре.

Хлеба, к которому я привыкла в селе, в северном городе не было. Купить еще горячий, так, что руки жжет, отломить корочку или просто откусывать здоровенными кусками и бежать домой, жуя по дороге… Тогда я поняла, что такое настоящее наслаждение: свежеиспеченный, только из печки хлеб. Теплый, даже горячий. Сейчас, когда я решаю сесть на диету, спокойно отказываюсь от любых сладостей, но не в состоянии отказаться от хлеба.

Уж не знаю, по каким причинам, но в городе так и не появилась пекарня или крошечный хлебозавод. Да и местные женщины хлеб не пекли. Никогда. Не было ни булочек, ни лавашей, ни пампушек. Хотя мука в магазине в наличии имелась – не часто, но и не дефицит. Гречневая вообще лежала, никому не нужная. Почему женщины не пекли хлеб? Это ведь так просто. Я не знаю. Вместо этого все бежали занимать очередь, когда ожидался завоз. Батоны покупались, как и яйца, в большом количестве – пять, не меньше. Хотя слово «батон» в городке не знали. Хлеб назывался хлебом. Какой завезли, такой и брали. Все эти столичные изыски – бородинский, гречишный, нарезной, рижский, хала – остались в другой жизни. Даже деревенский хлеб, который в селе у бабушки назывался «кирпич из сельпо», тоже казался чудесным воспоминанием. Я скучала именно по кирпичу из сельпо – мягкому, дышащему, воздушному. Я не знала, насколько быстро он черствеет, поскольку хлеб не хранился дольше одного дня. Он не мог быть несвежим по определению. Пироги – да, их и на второй-третий день разогревали, но не хлеб. Его покупали на один день. Бабушка, прошедшая войну, даже оставшуюся горбушку не могла выбросить. Хлебные крошки со стола сметала. Недоеденные остатки хлеба или пирога отправлялись в остатки же супа – для кошек или собак.

Бабушка иногда делала сухарики, которые я любила больше, чем все лакомства, вместе взятые. До сих пор делаю их и радуюсь, что моим детям они нравятся. С такими сухариками можно уговорить ребенка выпить бульон, если чадо категорически отказывается от супа. Вместо чипсов детям тоже стоит подсунуть сухарики. Не то чтобы это было полезно для фигуры, но в любом случае лучше, чем закуски фастфуд.

Домашний хлеб

Это не классический рецепт хлеба, скорее армянская лепешка матнакаш. Особенность в том, что тесту нужно придать форму овальной лепешки, сверху сделать продольные разрезы и надрез по овалу, хотя, по большому счету, это вовсе не обязательно. Все ингредиенты добавляются на глаз. Рецепт – лишь приблизительный ориентир.

Для теста нужна теплая вода, около 350 г, и 450 г муки (смотрите по ситуации, может понадобиться меньше или больше). Добавить 1 чайную ложку сахара, 1 чайную ложку сухих дрожжей и немного муки (5 столовых ложек, можно чуть больше). Перемешать, чтобы сахар и дрожжи растворились, накрыть миску полотенцем и оставить на полчаса. В оставшуюся муку добавить чайную ложку соли и перемешать. После того как опара будет готова, всыпать в нее муку с солью. Перемешать и замесить. Тесто должно получиться мягким и липким, не забитым. Больше муки подсыпать не нужно. Пока вымешиваете, руки лучше смачивать оливковым (или растительным) маслом. Миску смазать оливковым маслом и переложить в нее тесто. Накрыть полотенцем и оставить подходить в теплом месте на час-полтора. Я ставлю в духовку, разогретую до 30 градусов. Как только тесто увеличится в объеме вдвое, его нужно достать и обмять, опять смачивая руки растительным или оливковым маслом. Выложить тесто на пергаментную бумагу, придав форму овальной лепешки. Если не уверены в качестве пергамента (а я в нем никогда не уверена), смажьте оливковым маслом – хуже точно не будет. Накрыть противень с лепешкой пищевой пленкой или полотенцем. Дать постоять еще минут двадцать. Разогреть духовку на максимум.

Сделать заварку. Смешать в сотейнике или кастрюльке 100 мл воды, ½ столовой ложки муки, щепотку сахара и щепотку соли. Прогреть, чтобы получилась вязкая жидкость, но не кипятить.

Придать тесту окончательную форму лепешки. Сделать рисунок (рукой, не ножом). Отступить 3–4 см от края и начертить овал. Внутри – 3–4 бороздки вдоль. Залить сверху мучной заваркой и дать постоять еще минут пятнадцать.

Поставить противень в горячую духовку и хорошенько его прогреть – он должен быть горячим. Переложить пергамент с лепешкой на противень. Поставить в разогретую до максимума (230 или больше градусов) духовку. Вниз поставить еще один противень с кипятком, чтобы образовался пар. Выпекать 15–20 минут. Ориентироваться на корочку – она должна быть золотисто-коричневой.

Отрывать готовую лепешку руками. Ни в коем случае не резать ножом.

Сухарики

Хлеб лучше брать свежий, а не зачерствевший. Нарезать кубиками, но не очень мелкими, не размеров крутонов, которые в ресторанах подают к супу-пюре. Нормальными кубиками. Можно смешать белый хлеб с черным. Посолить не чуть-чуть, а хорошо. Черные сухарики солить больше, чем белые, так они будут вкуснее. Полить оливковым маслом. Чем больше масла, тем красивее цвет, поджаристее и вкуснее сухарики. Можно добавить и другие специи, но мне не нужно, достаточно соли и масла. Выложить на противень одним слоем, чтобы сухарики подрумянились со всех сторон. Запекать при температуре 220 градусов, пока вам не понравится цвет. Я люблю поджаристые, чтобы и внутри тоже пропеклись, не только снаружи, поэтому дожидаюсь уверенного коричневого оттенка.



На Севере хлеб, как и все остальные продукты, укладывался ровным слоем на подоконник или на нижнюю полку в шкафу, где тоже царила вечная мерзлота. У кого в квартире имелся балкон – а таких домов в городе было всего два, – тем сдавали продукты на хранение. Если на московских балконах хранились санки, лыжи, цветочные горшки и все то, что не помещалось на антресоли, то здесь обладатели квартир с балконами вынуждены были превращать их в продовольственные склады с продуктами длительной заморозки. Пакеты были подписаны – имя, фамилия, номер дома, квартира, но вскоре это становилось совершенно не важно. Если кто-то приходил за мясом, выдавался первый, лежавший ближе кусок. Остальные требовалось отбить ото льда топором. Припасы становились общими.

Тогда же, на Севере, я узнала, что такое настоящая уха. Это бульон, обычный, без всяких добавок в виде болгарского перца, риса, морковки, сваренный из нескольких видов и частей рыбы – голов, хвостов, брюшек. Тщательно процеженный, наваристый, густой, сытный. Из специй только соль и перец. В исключительных случаях – лавровый лист, но это уже роскошь. Бульон нужно есть не ложкой, а пить из кружки, как чай. Сразу становится жарко и хочется спать. Мама утверждает, что в бульон на Севере всегда вливалось много водки. Не знаю. Я была ребенком, так что не могла почувствовать все оттенки вкуса. Помню только, что спала спокойно, мне было тепло, я согревалась впервые за очень долгое время. Мама, когда сейчас варит уху, тоже в конце обязательно вливает в нее рюмку водки. Я так не делаю. Мне хватает вкусовых ощущений. У меня вообще другой рецепт.

Уха

Я варю уху из красной рыбы. Любой, например из семги или форели. Можно взять суповой набор, тогда получите голову и кусочки брюшек. Можно добавить к нему и головы сибаса, дорады, ледяной рыбы. Если я не запекаю рыбу целиком, всегда оставляю голову на рыбный суп.

Рыбу залить водой, положить крупную луковицу, лавровый лист. Дать провариться на медленном огне. Если готовите суп для детей, то уху нужно варить на втором бульоне. Первый довести до кипения и вылить, снова залить рыбу холодной водой и продолжать варить так же, на медленном огне. Отдельно сварить до готовности рис и сделать зажарку – репчатый лук мелко порезать и пожарить до мягкости на сковороде на смеси сливочного и оливкового масла. Добавить потертую на крупной терке морковь и протушить ее несколько минут под крышкой. Затем положить порезанный кубиками болгарский перец и зубчик чеснока. Не пережаривать, чтобы перец не превратился в кашу. Достать из бульона рыбу и тщательно перебрать, лучше дважды. Вернуть в бульон. Туда же положить рис, но следить, чтобы суп не был слишком густым, и зажарку. Проварить несколько минут, добавив по вкусу соль и перец. В самом конце добавить мелко нарезанную петрушку, накрыть кастрюлю крышкой и дать настояться.

Как я уже писала, кто-то считает, что уха без водки – не уха. Но рыбный суп, рассчитанный на всю семью, включая детей, может обойтись и без этого ингредиента.



За грибами и ягодами в том северном городке ездили большими компаниями. С тех пор я не ем грибы, да и к ягодам, которые северные, а не южные, отношусь спокойно, безусловно, признавая их ценность.

Наверное, у каждого человека есть подобные ощущения. Моя знакомая Настя не переносит запах грибов – любых, даже невинных шампиньонов. Ее начинает тошнить. Она не ест грибы никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. При этом она даже вспомнить не может, откуда у нее такая непереносимость. Настин муж, напротив, любит суп из белых грибов, фаршированные шампиньоны, жареные лисички. Он – заядлый грибник – каждый год приносит домой грибы корзинами. Просит, чтобы Настя их пожарила, засушила, замариновала. Она сто раз объясняла, что физически не может, но муж не сдается. Бедная Настя уходит в туалет и не выходит оттуда, пока муж не соглашается отвезти корзины маме, которая все в грибах понимает и любит их так же, как сын.

Свекровь тоже не оставляет попыток Настю переубедить. На все праздники передает ей банки – маринованные грибочки. Для закуски, выставить на стол – самое оно. Но Настя даже банку открыть не может. Свекровь же, приезжая в гости с очередной порцией банок, настаивает: «Вот, с отварной картошечкой попробуй. Подберезовички смотри какие – один к одному. А вот я белых насушила, суп свари. Пальчики оближешь».

Я тоже не ем грибы ни в каком виде. И точно помню почему: отравилась на Севере. Лисичками. Или не самими грибами, а маслом, на котором они жарились. Да это и не важно.

Мы тогда впервые отправились в лес за ягодами и грибами. Мама хотела влиться в коллектив соседей и потащила меня за собой, чтобы я влилась в детский коллектив – все были с детьми. Мне выдали какое-то приспособление, похожее на здоровенный ковш, только с длинными зубьями-прорезями. Оказалось, что ковшом надо собирать бруснику. Ягоды ссыпаются в ковш, а листья или хотя бы их основная часть остаются в прорезях.

Рядом протекала река. Мальчишки подговорили всю компанию идти рыбачить. А ягоды, мол, потом вместе по-быстрому соберем.

– Водичка теплая, заходи! – позвал сосед Колька, которому было доверено за мной присматривать. Ему исполнилось лет четырнадцать, и он очень гордился вылезшими на подбородке тремя волосинами. Считал себя очень взрослым и хвастался, что уже пил спирт.

Я сняла резиновые сапоги и зашла в реку по щиколотку. Холодной водой меня было не испугать. В горных реках вода тоже ледяная.

Я постояла несколько минут, равнодушно фыркнула и вышла из воды. Но было действительно жарко, так что я сняла куртку, которую мне выдала соседка – нечто похожее на плащ-палатку. Размеров на шесть больше, да к тому же вонючую. Куртка источала запахи, которые я даже опознать не могла. Из знакомых был только табачный дым.

– Замри! – закричал Колька.

Я замерла на месте, думая, что Колька хочет меня спасти от чего-то опасного. Но тут же почувствовала болючий укус в руку и немедленно – увесистый хлопок. Не успев охнуть, я поняла, что меня опять кто-то укусил – в шею. Затрещина не заставила себя ждать.

– Что происходит-то?! – заорала я.

На мне сидели уже штук пять здоровенных слепней – я таких огромных никогда не видела. Даже не подозревала, что слепни могут быть размером с цыпленка. А Колька вовсе не отгонял от меня слепней, а, напротив, дожидался, когда они на меня усядутся, пристроятся и укусят, и лупил лишь после этого.

– Ты сдурел, что ли?! – крикнула я Кольке, когда он замахнулся в очередной раз.

– Постой так еще минутку, – попросил Колька.

Девочки, стоявшие группкой неподалеку, хихикали.

Я согнала с себя слепней и нацепила куртку, застегнувшись до самого подбородка. Отвернула рукава, чтобы спрятать запястья. Колька же ползал по земле и нежно, двумя пальцами, собирал оглушенных ударами слепней в пустую консервную банку. После этого взял удочку и стал насаживать слепней на крючок.

– А что, ваша рыба на червяков не ловится? – буркнула я.

– Где тут червей взять? На мух ловим. Но на слепней лучше идет, – объяснил Колька.

И действительно, буквально через минуту он дернул удочку и вытащил рыбу. Не очень крупную. Выковырял у нее глаз, насадил на крючок и снова закинул.

– Зачем тебе тогда слепни, если ты на глаза ловишь? – спросила я. Меня не впечатлило выковыривание ножом рыбьих глаз. Скорее было обидно, что меня покусали почем зря. Да и Колька оказался не прекрасным рыцарем, который решил спасти меня от слепней, а браконьером.

– Экономить надо. Когда я еще такую приманку найду? – хмыкнул Колька.

– Ага, такую дуру, – хихикнули девочки.

Потом мы ползали и собирали ягоды. Если честно, я плохо все помню. Ягоды плыли перед глазами. Ковшом я больно поцарапала руки.

Мы вышли на поляну, где расположились взрослые, кажется, часа через три. Колька торжественно вывалил пойманную рыбу. Его все хвалили. Девочки поставили корзинки, полные ягод. Моя корзина была заполнена едва на четверть.

– Господи, что с тобой? – ахнула мама.

Я пожала плечами. Мне было не то чтобы плохо. Я не могла точно описать, что испытываю:

– Что-то в глаз попало, я не вижу. И жарко очень.

– А ну сними куртку. – Ко мне подошла тетя Марина, Колькина мать.

– Не сниму, – замотала я головой, помня, чем все может обернуться.

Тетя Марина содрала с меня куртку, хотя я активно сопротивлялась.

Наверное, я действительно очень плохо выглядела.

– Пьяная нанайская женщина, – прокомментировала тетя Марина.

– Что делать? Ее же в больницу надо! – сказала мама, но не так уверенно, как обычно. Кажется, она тоже была в шоке от моего вида.

– Колька, сволочь, я тебе что велела делать? – заорала тетя Марина, – домой вернемся, я тебе бошку оторву, зараза ты этакая.

– А что Коля сделал? – уточнила вежливо мама.

– Приманку. Я слепней ловила для рыбы. Но можно было и на рыбий глаз ловить, – промямлила я и, кажется, потеряла сознание.

Куда-то меня несли, впихивали в рот ложку, требуя, чтобы я что-то проглотила. Я пыталась глотать, но не очень удавалось. Мне было жарко, я задыхалась. И в какой-то момент решила, что нахожусь у бабушки. Сплю под деревом черешни во дворе, а мне на шею улеглась наша кошка Муська. Поэтому я задыхаюсь. Из-за Муськи. Я ее пыталась согнать, но безуспешно.

Очнулась на деревянной лежанке, покрытой старым матрацем. От меня воняло так, что я, едва вдохнув, закашлялась. Источник запаха находился на мне – я была укрыта старыми одеялами и куртками. Впрочем, когда я все это с себя скинула, противный запах не ушел – пахло чем-то жареным, едким и горьким.

– Маааам, – крикнула я.

– О, очухалась? Ну и слава богу. – Ко мне подошел пожилой мужчина. – Я ж говорил, что очухаешься. От укусов этих тварей только спирт помогает. Полбутыля на тебя извел. Но мне не жалко. Ты ж дите еще. Жалко, что наружно только, а была б взрослой – внутрь хряпнула и поправилась бы сразу. Сколько я таких отпоил. Сейчас ужинать будем. Грибочки пожарил. Сам лисички собирал.

Дядечка навалил мне на тарелку щедрую порцию и проследил, чтобы я съела все. Мне не хотелось его обижать – в гостях ведь принято есть, что дают.

После ужина, как уверял позже мужчина, оказавшийся лесником, мне стало лучше. А потом опять поплохело. Связь города с тайгой имелась лишь через вертолетное сообщение. К счастью, мама была знакома с прокурором города или с главным следователем, а может, с обоими. И с главой местного ОВД тоже. В главном городе, который обеспечивал наш городок связью, продуктами и средствами передвижения, мама знала вообще всех. Так что она успела вызвать вертолет, чтобы меня довезли до главной городской больницы и спасли от укусов слепней. Это стало событием, про которое даже в местной газете написали – как о счастливом спасении, о тесной связи главного города и нового поселения, только возникшего, и о том, что каждый житель может рассчитывать на подобную заботу и внимание. Но это был действительно первый и единственный случай в истории городка, когда над поляной действительно завис вертолет, прилетевший на помощь ребенку. Да еще и по такому незначительному поводу – всего лишь слепни покусали. В заметке говорилось, что все жители, любые их болезни, включая насморк и кашель, держатся на контроле в главном городе. Никто не останется без помощи, тем более дети – не просто цветы жизни, а следующее поколение жителей городка, который имел все шансы лет через десять стать областным центром. «Север заботится о вас», «Мы стоим на страже вашего здоровья», «Доверьте ваших детей Северу!» Не статья, а набор лозунгов.

Все соседи поверили, что моя мама – не просто соседка, а очень важная персона, раз уж она смогла организовать подобную спасательную операцию. До нее скольких детей кусали клещи, оводы… Вертолет никто не вызывал. Кольке оторвали голову прилюдно. Следы присутствия спирта, которым меня растер лесник, скрыли молниеносно. Кажется, лесник даже успел прибраться в хижине и переодеть меня в менее вонючую куртку, пока вертолет шел на посадку. Лисички и масло он не просто выбросил в мусорное ведро, а закопал под ближайшей елкой. Сковородку тщательно вымыл.

До большого города, как потом сказали врачи, живой меня бы не довезли. Вертолет приземлился на пустыре рядом с местной больницей. На это невиданное зрелище сбежались все жители городка, вместе с детьми. Они хлопали в ладоши и кричали от восторга. Если бы тогда существовали смартфоны, я бы точно стала звездой Ютьюба и соцсетей. Меня несли из вертолета в сарай, который гордо именовался больницей, на специальных носилках. Из вертолета вместе со мной выгрузили лекарства, требующиеся для спасения жизни ребенка. Там хватило бы на целый детский сад. Препараты были от всего – отравления, обезвоживания, снятия отека Квинке. Новехонькие капельницы, бинты, марля, медицинский спирт, физраствор. Главврач прижимал их к груди и обещал хранить, носить с собой. Ему велели не хранить и не носить с собой, а пойти лечить ребенка. Но врач стоял в обнимку с коробками и не двигался с места. Его можно понять. Детей в городке, если они не были младенцами, в больницу не привозили – ни с отравлением, ни уж тем более с укусами. Отравление лечили раствором марганцовки внутрь, впрочем, как и укусы – наружно. Все. А уж вызывать по такому малозначительному поводу вертолет… Ну может, в Москве так делают каждый раз – столица все-таки, – но не здесь же… Привезенные препараты от всех видов отравления и всех аллергических реакций, вместе взятых, врач в последний раз видел на Большой земле. А о существовании некоторых только слышал. Медсестра, единственная на всю больницу, увидев капельницы и бинты, села и расплакалась.

Через две недели меня выписали. Диагноз был перепроверен много раз: я отравилась машинным маслом. Причем в таком количестве, будто выпила литр. Видимо, лесник жарил на нем грибы. О судьбе лесника я ничего не знаю до сих пор. Надеюсь, мама его не зарезала ковшом для собирания клюквы, медленно и мучительно. Я вышла из больницы тощая и синяя, какой не была даже в Москве, сидя на жесткой диете. Медсестра, успевшая познакомиться с мамой и понять, что моя родительница может устроить ад на земле, с доставкой на вертолете, говорила, что я удивительная красавица, не худая, а «тонкая и звонкая». Дома меня ждал накрытый стол, согласно предписанию врача. Ничего жирного, соленого, жареного. Мама каким-то чудом достала курицу – если смотреть издалека, в сумерках, она была похожа на домашнюю – и сварила бульон. Из хлеба насушила сухариков, которые я так любила. Едва я села за стол, на пороге появилась тетя Марина, мама Кольки, которая несла на вытянутых руках здоровенное блюдо. На нем даже не горкой, а внушительной горой лежали пирожки – здоровенные, каждый размером с крупную мужскую ладонь. Пирожки сияли поджаристыми боками и пахли просто смертельно вкусно.

– Давай наворачивай. – Тетя Марина поставила блюдо перед моим носом.

Я откусила один, и меня тут же вырвало. Пирожки оказались с грибами.

– Марин, ну ты вообще, что ли? – ахнула мама.

– А что такого-то? – не поняла тетя Марина. – Те были жареные, а эти в пирожках. Разные же вещи!



Еще с тех пор я совершенно равнодушна к конфетам – всех видов. От барбарисок до шоколадных. Не знаю, с чем это связано, но к конфетам в городке относились с большим трепетом. В каждом доме детям предлагали съесть конфетку. У нас на кухне под столом стояла огромная плетеная корзина, не меньше чем наполовину заполненная конфетами. Кажется, одноклассницы стали со мной дружить, только чтобы прийти в гости и угоститься из этой корзины. Они не понимали, как можно иметь сразу столько разных конфет и при этом их не есть. Я бы, наверное, ела, но после жизни у бабушки они мне казались безвкусными. Впрочем, они такими и были. Прежде всего потому, что были замороженными – по полу кухни нещадно дуло, так что карамельки, лежавшие в корзине, разгрызть не представлялось возможным. Пока одну рассосешь и доберешься до начинки, рот слипнется. Кстати, про слипнется – это очень точное определение, а не образное. Шоколадные же конфеты покрывались белым налетом, но не от древности, а от холода. Убедить себя в том, что шоколадная конфета похожа на мороженое, тоже не удавалось. Ледяной шоколад становился горьким. А если с орехами, то совсем плохо – ощущение, будто камни жуешь.

У бабушки я ела свежайшую халву, домашние козинаки и пироги с абрикосовым вареньем. Пастилу, которая иногда называется «сладкий лаваш» – из сливы, абрикосов. Чуть с кислинкой. Варенье только из котла. А по праздникам – «петушки» на палочке, купленные на рынке у цыганок. Бабушка говорила, что эти петушки есть нельзя, потому что они не пойми из чего сварены, но даже они – не пойми из чего – казались в сто раз натуральнее замороженных рулетов, которые очень редко завозили в северный магазин.

Когда спустя четверть века, а может, и больше, я опять оказалась на Севере, причем не в том городке, а в куда более крупном и значимом, я увидела те самые замороженные рулеты. Они подавались на десерт в ресторане. Я не удержалась и попробовала – вкус не изменился. Ядрено-химический, позволяющий рулету храниться, кажется, даже не годами, а десятилетиями. В каждом доме, учреждении, где я оказывалась, мне предлагали конфеты. Они лежали на тарелочках из-под чайного сервиза – точно так же, как двадцать пять лет назад. Главной составляющей любого блюда была подлива. Не соус, а именно подлива, в которой плавали мясо, макароны, рис или все вместе в одной тарелке. Именно так готовила тетя Марина, которая всеми силами старалась искупить вину сына, сделавшего меня приманкой для слепней. Она кормила меня в те дни, когда мама задерживалась на работе.

– Ты чего вилкой-то? Подливу-то ложкой лучше подгребать! – Тетя Марина отбирала у меня вилку и выдавала ложку. Она считалась большим специалистом по подливам, чем очень гордилась. Из-за жирной, с пятнами масла на поверхности, подливы, «зажарки», как говорила тетя Марина, рис и макароны, курица и мясо получались совершенно неотличимыми по вкусу. Тетя Марина жарила на сковороде лук, бабахала туда банку томатной пасты, досыпала перемороженную морковку, густо засыпала солью и в самом конце вливала рюмку самогона. После этого заливала зажарку в первое, второе и, кажется, добавляла в компот.

Свежих овощей я не видела все те годы, что прожила в городке. Их просто не завозили. Овощи теряли товарный вид сразу же. Да и стоили столько, что по цене одного помидора можно было купить пять жестяных банок томатной пасты. Фрукты? Не помню, чтобы я ела хотя бы яблоки. Продавалась разве что компотная смесь, покрытая толстым слоем инея. Не сверху, а внутри. Каждая долька.

Спустя четверть века в городе, считавшемся очень богатым, я сидела в ресторане и размазывала вилкой по тарелке подливу. Тогда же я снова попробовала напиток из цикория, который сам себя считал кофе. Я наелась досыта, точнее, просто поела единственный раз за три дня пребывания. Меня отвезли в деревню, где налили в чашку уху – пустую, один бульон, сваренную из разных видов рыбы. И дали здоровенный ломоть хлеба, только что испеченного. Серого, совершенно неприглядного на вид, но очень вкусного, как и уха. А вот рыбу я в Москву привезла. И сига горячего копчения, и муксуна. Нет ничего вкуснее северной рыбы – белорыбицы, омуля, чира. И красивее. Даже не знаю, как описать. Когда смотришь в глаза северной рыбе, она тоже смотрит на тебя. И взгляд у нее гордый, дерзкий. Пока почистишь – с ума сойдешь. Чешуя крупная, уверенная. Любая новомодная чистилка тупится еще на стадии хвоста. Чистить можно только ножом – острым, наточенным на обычном бруске. Его придется подтачивать не раз и не два. Жабры яркие, вырезать их не так просто. Но именно северная рыба не требует никаких приправ, даже соли. Лимон и укроп – избыточны, сиг и муксун их презирают. Лук, обычный, репчатый, можно заложить внутрь при запекании. Но, опять же, не стоит. Вкуснее всего рыба получается вообще без всего. Бросить на раскаленную сковороду, дождаться, когда образуется корочка, и перевернуть. Что там у хребта – пропеклась не пропеклась, – вообще не важно.

Ну а копченый сиг – деликатес по нынешним меркам. Он не соленый вовсе. И даже не копченый, откровенно говоря. А привезенного мной в Москву здоровенного муксуна холодного копчения я даже попробовать не успела. Мои домашние его съели в тот же вечер.

Да, в северном городке было холодно и голодно по меркам бабушкиного села. Там женщины никогда не пекли сладкие булочки или пироги. Не знаю почему. Мама, когда я спрашивала, пожимала плечами – ее этот вопрос никогда не заботил. Не было традиции печь домашние торты, пирожные. Сейчас, вспоминая, я думаю, что дело в молоке. Муки было в избытке, сахара тоже. Правда, он был не белым, а желтым и крупным, как и макароны – все макароны имели серый цвет. Мама до сих пор говорит: «Ну не серыми же макаронами питаться», имея в виду, что конец света еще не наступил. Молоко я помню только в виде порошка. Оно называлось «сухое молоко». Никаких пакетов или треугольников с пастеризованным молоком в магазине вообще не бывало. Сухое молоко дети ели ложками. Оно было чуть сладковатым, противным и безвкусным. Но если затолкать в рот целую ложку и подержать, можно было почувствовать вкус. Сухое молоко считалось лакомством. Как и детское питание «Малыш», от изобилия которого, надо признать, полки ломились. К нему меня пристрастил Колька. У него родился младший брат, чему он был, с одной стороны, совсем не рад, а с другой – очень даже. Колька таскал у младшего брата детское питание и ел его ничем не разбавленным, то есть в сухом виде. Мы сидели в комнате и ложками ели из одной пачки. Колька признался, что хочет работать на буровой, как его отец. А я говорила, что хочу вернуться к бабушке в деревню. Рассказывала про черешню и вишню, халву, хворост, петушки на палочке, а Колька – про то, что на Большую землю мало кто возвращается. Все хотят, мечтают, но остаются здесь. А он не хочет. Отец обещал его после восьмого класса учеником взять на буровую – и свобода, и деньги. Колька говорил, что обязательно женится на Лариске, моей однокласснице. Она учила меня премудростям – делать стойкий начес на пиве и посыпать волосы серебрянкой – краской для батарей, которая придавала начесу неповторимое сияние. Лариска ходила в настоящей дубленке и кожаных перчатках, которые ей перепали от старшей сестры, а не в шубе из чебурашки и вязаных варежках на три размера больше. Она мечтала работать на местном телевидении, зачитывать поздравления горожанам и объявлять музыкальную композицию.

На детском питании я стала быстро набирать вес. Мама радовалась. Тетя Марина приписывала мои лишние килограммы целебному свойству своей подливы.

С тех пор я ни разу в жизни не видела сухого молока в пачках, как и ту томатную пасту в жестяных банках, которую так восхваляла тетя Марина.

Конечно, все было не так плохо. Хорошие воспоминания тоже остались. И все они связаны с праздниками – Новым годом, Восьмым марта и Днем города. По легенде, некий большой начальник пролетал на вертолете над тайгой, увидел, как полыхают газовые факелы, понял, что их сияние сравнимо по красоте с северным, и ткнул пальцем в иллюминатор вертолета. Мол, здесь надо построить город, а улицы в нем назвать в честь чего-то солнечного и прекрасного. Так в нашем городке появились улицы Солнечная, Радужная, Южная и Морская. Мы жили на Солнечной, где солнце никогда не появлялось, даже летом.

Но день основания поселения праздновался бурно, всем городом – в Доме культуры устраивался концерт силами музыкальной школы, танцевального коллектива, хора и кружка художественной самодеятельности. Новый год, то есть два – новый и старый, – отмечали домами и подъездами. Дружно готовили, ели и выходили гулять, кататься с горок.

В эти дни все дети и взрослые вставали рано. Объявлялся общий сбор. В нашем доме за него отвечала тетя Марина. Она же распределяла фронт работ – на одну кухню собирали все мясорубки, которые имелись в доме, и мясо на фарш. На прокрутку тетя Марина ставила мужчин – своего мужа, дядю Гену, и любого чужого, который не успевал сбежать и попадался под руку. Колька стоял на подхвате, когда мужчины выходили на перекур. Мясорубки были ручные, крепящиеся к столу. Старые, но надежные. Мясо – трех видов и разных частей. Тетя Марина настаивала именно на трех видах, включая хоть маленький кусок баранины, в доставке которой были задействованы все возможные ресурсы.

С появлением в городке моей мамы тетя Марина расцвела – мама доставала мясо в большом городе, откуда ей привозили «не рожки да ножки», как говорила тетя Марина, а мякоть, которую даже можно было назвать свежемороженой. Тем не менее прокрутка мяса требовала тяжелых физических усилий. Пока мужчины крутили фарш, женщины чистили лук, много лука. Тетя Марина настаивала – часть пропустить через мясорубку, часть – мелко нарезать. Тогда вкус другой получится, и сока больше.

На кухне соседней квартиры замешивали тесто. Туда соответственно относили муку, яйца, скалки. Ответственной за тесто тетя Марина назначала тетю Наташу. Только у нее тесто получалось тоненькое, но эластичное. Лепилось, как пластилин. Хотя пластилин в тех условиях вовсе не лепился – вставал колом и, сколько ни грей в руках, не отогревался.

Тете Наташе на кухню отправляли в помощь девочек и маленьких детей, которым выдавали комочки теста, смешанного с солью – чтобы лепили и не мешались под ногами. Тетя Наташа быстро отбраковывала тех девочек, которые лепили неаккуратно, не старались сделать защипы ровными, и ставила их на чистку лука, чтобы обрыдались раз и навсегда. Лук был ядреным, выбивающим слезу, сколько ни держи его под холодной водой. Так что все старались лепить красиво, лишь бы не чистить лук. Мне она доверяла вырезать чашкой кружочки, но собирать остатки вырезанного теста и лепить новый комочек не позволяла. Зато я сразу же нашла общий язык с детьми – спасибо бабушкиному селу, – и меня в итоге назначили нянькой. Я лепила с малышами снеговиков, играла в ладушки, вырезала из бумаги снежинки. Странно, но девочки мне не завидовали – с детьми сидеть никто не любил. Я же считала, что мне очень повезло.

В еще две соседские квартиры со всего дома сносились пароварки, кастрюли и шумовки. Огромные блюда, тарелки. Приправы. Там проходил заключительный процесс.

Главным блюдом застолий были пельмени и манты. Пельмени лепились в промышленных масштабах. Тетя Марина подсчитывала – двести сразу сварить, еще по пятьдесят на каждую квартиру – заморозить. Нет, лучше триста сварить, а еще по сотне заморозить. Манты же делались на один вечер. Чтобы едва схватились на морозе и сразу в мантышницу – здоровенную кастрюлю, в поддон которой заливалась вода. Пельмени отваривались, но обязательно сложно – с лавровым листом, перцем горошком, солью. Тетя Марина, как шеф-повар, стояла на заключительном этапе. Чтобы ни один пельмень не разварился, чтобы манты были один к одному.

Она вылавливала здоровенной шумовкой, размером с детскую лопатку, пельмени, осторожно вытаскивала манты и выкладывала на блюда и тарелки. Щедро бросала сливочное масло, припасенное, естественно, заранее. Так, чтобы пельмени и манты плавали в масле, смешанном с бульоном. Получался скорее суп с пельменями – острый, горячий. Бульон тетя Марина варила отдельно – из остатков мяса, приправляла, бросала туда целиком луковицы, морковь, капустные листья для вкуса.



На весь процесс приготовления уходило часов пять, не меньше. Съедали все за час с небольшим. Но именно эти манты и пельмени я запомнила. Не только с мясом, но и с рыбой. Сверху тетя Марина присыпала перчиком, по желанию. А манты получались такими сочными, что сок, как его ни пытайся выпить, все равно лился в тарелку.

Пельмени вылавливались из тарелки ложкой, а бульоном их следовало запивать прямо из тарелки – поднять ее и отхлебнуть. Если пролил – ничего страшного. Но никто не проливал. Даже непонятно, что было вкуснее – бульон или пельмени. Я запомнила, что они были маленькими, аккуратными. Не здоровенными, как из магазина, а того размера, который умещался во рту целиком. Подцепить пельмень, раскусить, умереть от восторга, запить аккуратно из тарелки бульоном и подцепить еще один. И еще. Детям полагалась порция – двадцать штук. И по три манта на рот.

Манты же были огромными, внушительными, даже пугающими. Как ни подхватишь, как ни повернешь, чтобы выпить сок, все равно вытечет на тарелку. И потом, когда уже все съедено и сил нет даже дышать, надо взять кусок пресной лепешки, которую испекла тетя Марина из остатков теста – когда только успела, – макнуть мякотью в тарелку, в сок. Собрать весь, чтобы тарелка блестела от чистоты, и сидеть, тяжело и медленно жуя, потому что челюсти болели от количества пережеванного, а рот горел от перца и специй. Внутри все наливались теплом, даже жаром. Дико хотелось спать – так, чтобы снились солнце и бабушкина раскладушка, стоящая под вишневым деревом, и послеполуденная жара – одуряющая, от которой невозможно скрыться даже в доме.

Кажется, в тот первый раз, когда мы с мамой участвовали в общедомовой лепке пельменей и мантов, я уснула, привалившись на диванчике, уже не помню, на чьей кухне. Снилось мне бабушкино село, звенящий от зноя воздух в саду, запах варящегося кизилового варенья. Надо проснуться и помешать. Кажется, подгорает.

Я бы спала и дальше, но меня разбудил крик тети Марины.

– Колька, сволочь, ты нас со свету сжить хочешь? Машка, ты спишь, что ли? Посуду я за тебя мыть буду? – орала тетя Марина.

Я с трудом разлепила глаза, все еще надеясь, что проснусь в бабушкином селе. Там меня тоже будили криками, что нужно перемыть посуду и убрать со столов. Но нет. Тут же стало дико холодно – тетя Марина распахивала настежь окна. Я решила, что она сошла с ума. В окна полетел снег, подул ветер.

– Тетя Марина, закройте окно, я сейчас все помою, – промямлила я, решив, что соседка решила меня таким образом привести в чувство. Я честно пыталась встать, но никак не получалось.

– Так, смотри на меня! – заорала тетя Марина и начала лупить меня по щекам.

– Что я не так сделала? – Я начала всхлипывать. Щеки горели, было очень обидно.

– Колька, сволочуга, быстро иди сюда! Машку надо вытащить!

Я слышала, как орет тетя Марина, но она была где-то в тумане, будто не рядом.

Помню, что Колька прибежал, схватил меня под мышки и начал тянуть в коридор. Было больно.

– Мне больно, – сказала я.

Потом помню, как меня подхватили и выволокли. Потом несли и укладывали. Кто-то кричал, на меня сверху что-то лили и совали под нос какую-то вонючую ватку. Требовали, чтобы я открыла глаза, ответила, понюхала, выпила, приподнялась. Мне хотелось лишь одного – вернуться в глубокий сон и оказаться в бабушкином саду, на раскладушке под вишней. С кошкой, которая уснула на моей груди.

Кольке опять прилетело. Он хотел как лучше: видя, что я уснула, врубил на кухне обогреватель, чтобы я не замерзла, прикрыл меня одеялом. И выложил на обогреватель свои варежки, стоявшие от мороза колом, чтобы побыстрее высохли. Еще и носки аккуратно развесил. Варежки и носки оттаяли, высохли и начали медленно поджариваться, поскольку Колька поставил обогреватель на полную мощность.

Доверенных мне малышей я накормила и развела по домам, так что уснула с чистой совестью. Никто бы меня не нашел, угоревшую на кухне, если бы не вылетели пробки во всем доме. Обогреватель вступил в конфликт с двумя плитками в соседней квартире, на которые поставили воду, чтобы сварить дополнительную порцию пельменей. Детей уложили, но взрослые остались догуливать. Одну электрическую плитку местная сеть еще потянула, а на второй вырубилась. Все кинулись искать причину. Давно ведь договорились – если кто-то включает стиральную машину, в соседней квартире точно нельзя включать даже плойку, чтобы завить волосы. Соседки устанавливали время глажки и варки супа. Вечером – только обогреватели, но не другие средства, требующие электричества. А утром – утюги, плойки, плитки, но не обогреватели.

Тетя Марина успела забросить в кастрюлю порцию пельменей, когда во всем доме погас свет. Она, откровенно говоря, больше переживала за пельмени. В тот же момент на пороге квартиры появилась моя мама со свечкой в руках.

– А Маша где? – спросила мама.

– Это у тебя что? Свечка? – ахнула тетя Марина.

Эту свечку, толстенную, высокую, не свечу, а настоящий факел, маме выдала Варжетхан. «Зачем она мне?» – Мама не собиралась везти ничего лишнего. «Пригодится. Соль, спички ты достанешь. Но иногда бывают нужны и свечи», – туманно заметила Варжетхан.

Где она достала ту свечу, в каком храме? Я, уже взрослая, видела похожие только в Иерусалиме. Их еще везут в качестве сувениров – много маленьких свечей, связанных в одну большую. Интересно, откуда у Варжетхан могла появиться свеча из самого Иерусалима, чуть опаленная, прикоснувшаяся к благодатному огню, сошедшему на Пасху. И почему вдруг мама согласилась ее взять, положила в чемодан и увезла в северный городок, хотя все, с ее точки зрения, ненужное и бессмысленное тут же отправляла в мусорное ведро?

Та свеча в условиях вылетевших пробок позволила обнаружить меня на кухне, где никому в голову не пришло бы меня искать. И спасла от смерти – еще немного, и я бы угорела. Кто-то из женщин не до конца повернул регулятор на газовой плите, так что из одной конфорки потихоньку сочился газ. В сочетании с раскаленным масляным обогревателем, Колькиными вонючими носками и варежками, которые покрылись зажаристой корочкой, – чудо, что я вообще выжила. Опять. За те несколько месяцев, что мы прожили с мамой в городке, я опять не умерла исключительно благодаря ангелам-хранителям, свече, невесть откуда взявшейся, заговорам от всего на свете, которые надо мной произнесла перед отъездом Варжетхан, да так, словно сама в них верила.

Кольку тетя Марина, конечно же, потом убила еще несколько раз – за шашлык из варежек и носков и за убитый обогреватель, который все же сломался, не выдержав многочасовой работы на полной мощности.

Словом, меня нашли и откачали. Кстати, до сих пор помню, как пахнут жареные носки.



Есть такие забытые вещи, предметы из детства. Кеце, который был у моей бабушки. Специальная сковорода для осетинских пирогов, которую я не могла найти много лет. Мантышница из северного городка – ну кто сейчас знает, что это такое? Не говоря уже про формы для лепки пельменей или орешков со сгущенкой – металлических увесистых формочек, в которых выпекали печенье в виде половинки ореха, а потом внутрь закладывали сгущенку. Не магазинную – такой не было, а обычную, в банке, сваренную в кастрюле. Почти на любой кухне, в любой квартире, потолок был со следами пятен. Дети варили сгущенку, которая, естественно, взрывалась в потолок. Но какими вкусными были эти домашние орешки с вареной сгущенкой! Обычно мы съедали отдельно половинки орешков и закусывали сгущенкой прямо из банки. Довести десерт до конечного этапа не хватало мужества. По отдельности точно было вкуснее.

Как-то раз в одном подмосковном городке, где я случайно оказалась, в местном сельпо обнаружились все кухонные «девайсы» моего детства – и орешница, и пельменница. А еще штуковина для вареников, которая никогда ничего не слепливала. Квадратик теста нужно уложить в это приспособление, в середину выложить начинку, сложить концы квадратика и прижать второй половиной вареничницы. Ни разу у меня не получилось ни одного приличного на вид вареника. А пельменница была дельным гаджетом. До сих пор помню – 37 штук получаются в первой партии. Выкладываешь тесто, в лунки кладешь фарш и накрываешь еще одним слоем теста. Проходишь сверху скалкой и на стол падают идеально ровные пельмешки.

Что еще было? Конечно, тяжеленные чугунные вафельницы. Но ими пользовались редко. А вот формами для печенья «грибочек» – часто. Они тоже были чугунные, неподъемные. Зато какие в них вкусные получались грибочки. Однажды я видела такие же формы, но в виде уточек.

У тети Марины имелась в хозяйстве рыбочистка, больше похожая на пыточный инструмент – нечто с дырками и двумя ручками. Тетя Марина ее доставала, когда требовалось почистить большое количество рыбы, но через пять минут раздраженно бросала инструмент в раковину и бралась за обычный нож.

Ну и, конечно, ручной миксер, который назывался не миксером, а взбивалкой. По степени необходимых усилий он был сравним с мясорубкой «Урал» – пока эту вечно заедающую и тугую ручку прокрутишь, сто потов сойдет. Проще взбить венчиком.

Я смотрела на эти приспособления и вспоминала тетю Марину, которая бегала по этажам с собственной рюмкой – хрустальной, но твердой. Кажется, этот вид рюмок назывался «крюшонница». Именно с ее помощью получались идеальные пельмени нужной формы – никаким другим приспособлениям тетя Марина не доверяла. Она резала так быстро, что я не успевала перекладывать готовые кружки на отдельную доску. Ту пельменную рюмку тетя Марина хранила бережно, в отдельном месте в серванте. Соседки иногда заходили, просили рюмку на время, но тетя Марина не отдавала. Рюмка подчинялась рукам только хозяйки. Магия? Не знаю. У бабушки в селе хозяйки тоже не делились сковородками для пирогов. У каждой имелась своя любимая, сама удобная и лучшая. И она тоже хранилась на отдельной полке. Как и щипчики для колки сахара. Я себе купила такие же, какие были у бабушки. Ну почти такие же.

На день рождения мама подарила тете Марине специальную штуковину для закручивания трубочек с кремом. Конус. Мама его доставала через московские связи. Организовала целую операцию по доставке кухонного гаджета в нужные сроки. Тетя Марина на свой день рождения всегда пекла для детей трубочки с кремом. И мама ворвалась к ней в квартиру, неся подарок, который успели доставить вертолетом, будто в посылке была не железная непонятная штуковина, а жизненно важная вещь. Тетя Марина раскрыла подарок – мама потребовала немедленно его распаковать и выразить восторг. Тетя Марина посмотрела на этот предмет и молча отвела маму на кухню, где по всей поверхности стола были разложены ложки, вилки и ножи, с накрученными на них идеальными полосочками теста. Подаренный конус не шел ни в какое сравнение с ручками столовых приборов. Мама рассмеялась. После этого она еще несколько раз пыталась дарить тете Марине кухонные приспособления, чтобы облегчить ей жизнь, но та, разглядывая подарок, неизменно хмыкала. Презрительно. И показывала доступный аналог, которым пользовалась всю жизнь. Специальный сепаратор для яиц, чтобы отделять белок от желтка, – такой замысловатый инструмент с узкой сеточкой полукругом? Так тетя Марина разбивала яйцо об ободок тарелки и отделяла белок, перекатывая яйцо между ладонями. Получалось идеально.

Жареные лисички

Лисички хорошо промыть. Репчатый лук (крупную луковицу) нарезать полукружьями и обжарить на растительном масле до состояния карамелизации, а не просто до мягкости. Выложить лисички. Их нужно жарить до коричневой корочки, когда уже кажется, что начали гореть. Когда грибы уже готовы, посолить и поперчить по вкусу. Другие специи добавлять не стоит – они забьют вкус лисичек. На отдельной сковороде обжарить картошку до золотистой корочки. Без специй. Смешать с грибами и перемешать. Только после того, как попробовали, добавить соль или перец по вкусу. Подавать, посыпав мелко нарезанным укропом. Картошку нарезаете, как вам сердце подскажет. Ее должно быть меньше, чем грибов.

Если вы любите грибы в сметанном соусе, то за пять минут до готовности лисичек добавьте в сковороду сметану. Нужно брать непременно жирную – не менее 20 %. Пропарить. Потом смешать с картошкой.

Пельмени с рыбой

Самые вкусные пельмени, конечно, с семгой и форелью. Можно сразу купить филе (только если оно не заковано в лед в прошлом веке, а все-таки свежемороженое) и не мучиться с разделкой. Рыбу лучше не пропускать через мясорубку, а мелко порубить ножом – пусть она останется похожа на рыбу, а не на кашу. Но если вы берете другую рыбу, то без мясорубки с мелким ситом не обойтись – лучше пропустить дважды, чтобы даже мелкие косточки перемололись. Семга с форелью не требуют никаких лишних вмешательств. Посолить, поперчить, выжать сок лимона по вкусу. Можно промолоть в блендере луковицу, пару зубчиков чеснока и петрушку и добавить в рыбный фарш. Готовый фарш оставить в холодильнике на полчаса.

Тесто самое обычное. В теплую воду (около стакана) вбить 2 яйца, добавить чайную ложку соли и 2 столовые ложки растительного масла. Перемешать, чтобы соль полностью растворилась. Всыпать муку (около 3 стаканов – ориентируйтесь по консистенции). Замесить тесто. Оно должно быть эластичным и упругим, без пузырей воздуха. Накрыть тесто пищевой пленкой и дать полежать около получаса, потом раскатать тонким пластом, нарезать чашкой или стаканом кружочки. Положить фарш, защипнуть, как вам больше нравится. Выкладывать пельмени на присыпанную мукой разделочную доску. Отправить в холодильник (не в морозилку) еще на полчаса. Варить пельмени лучше не в воде, а в рыбном бульоне около 7 минут. Выложить в тарелку, полить растопленным сливочным маслом и посыпать мелко нарезанной петрушкой.

Трубочки

Обычно готовят трубочки из слоеного теста с заварным кремом. Рецептов миллион. Но у меня никогда не было специальных конусов, чтобы заворачивать трубочки, а делать из фольги – лень. Я предпочитаю более простой рецепт. Так готовят трубочки на Кавказе. Получается быстро и нет горы грязной посуды, как после заварного крема и слоеного теста. Нужно размять 120 г сливочного масла (заранее выложить из холодильника) и добавить 200 г жирной сметаны. Перемешать и всыпать 400 г муки (иногда уходит меньше). Муку, естественно, просеять.

В блендере смешать 200 г миндаля (лучше жареного, а сырой обжарить предварительно на сухой сковороде), стакан сахара (если есть, берите тростниковый, но это не принципиально), 2 чайные ложки коньяка (нет, водкой заменить нельзя, лучше виски или бренди), одну чайную ложку кардамона и щепотку соли. Промолоть до однородной массы, достаточно мелко, но не в пыль. Тесто раскатать, нарезать на треугольники. На широкий конец выложить начинку и закатать трубочкой. Смазать взбитым яичным желтком и выпекать в духовке 20–30 минут при температуре 170 градусов. Если духовка сильная, то поставьте на 150. Готовые трубочки посыпать сахарной пудрой.

Орешки со сгущенкой

Это классический рецепт из моего детства. Только сейчас вареную сгущенку можно купить уже готовую, а тогда нужно было варить банку обычной.

Взбить два яйца и полстакана сахара. Лучше миксером. Растопить в микроволновке или на водяной бане 250 г сливочного масла и добавить к яйцам и сахару. ½ чайной ложки соды погасить лимонной кислотой (или выдавить из лимона несколько капель) и добавить к смеси. Подсыпать немного муки. Тщательно перемешать (миксером на небольшой скорости). Досыпать еще муки (всего 600 г, но смотрите по тесту: оно должно быть мягким, не забитым, не крутым). Раскатать, но не тонко. Дальше нам потребуется та самая железная орешница из детства. Ее нужно нагреть, смазать ячейки сливочным маслом, выложить в ячейки тесто и выпекать до готовности. Можно и на электрической плите. Вынуть скорлупки, убрать излишки теста. Заполнить готовой вареной сгущенкой. Можно смешать ее со 100 г сливочного масла, взбить блендером.



Я твердо убеждена, что любую хандру, усталость, тоску матери-домохозяйки можно снять покупкой кухонной утвари. Новые кастрюли или столовый сервиз поднимают настроение не хуже, чем день в спа-салоне. Во всяком случае, мне это помогает. Если я чувствую выгорание и усталость, еду в магазин и полдня выбираю кастрюли, сковороды, крышки, чайные пары, десертные ложки. Не важно что. Хоть полотенца определенного цвета и формы. Это работает. Мне нравится варить суп в новой красивой кастрюле. Нравится жарить, тушить на новой сковороде с удобной ручкой. Если вас что-то тревожит и беспокоит, плохое настроение и усталость настигают уже утром – не спешите бежать к психологам. Первый шаг – покупка новой сковородки. Я тоже не верила, что это помогает. Теперь же при первых признаках подкрадывающейся тоски покупаю что-нибудь для дома – пусть новый чехол для гладильной доски, перчатки для мытья посуды. Не важно.

Как-то я месяц искала те самые стаканы для крюшона, которыми пользовалась тетя Марина. Не нашла. Но пока искала, забыла о прочих проблемах. А если совсем настроение в хлам, начинаю перекрашивать кухню. В прямом смысле слова. Покрываю лаком деревянные поверхности, покупаю новую плиту, разрисовываю холодильник. Меняю ручки на шкафчиках или вешаю новый плафон на люстру. У меня обычная люстра над столом, на которой висит абажур, вырезанный из куска кружева. Вот это кружево я меняю регулярно. Каждый раз получаю новую люстру. Покупаю плетеные корзиночки для специй, подносы, баночки-скляночки. Украшайте кухню как вам хочется. Ведь именно здесь проходит бо́льшая часть нашей жизни, так пусть нас радуют предметы, детали, картины. Я вот как-то купила микроволновку под цвет маникюра и была счастлива. Сделала вешалку для кухонных полотенец из обычных скалок для теста и бечевки и опять была счастлива. Красьте, меняйте технику и посуду, занавески, обивку на стульях и светильники. Кухня – ваша территория.



Что такое еда? Рецепторы? Привычки? Навыки кухонной логистики – уметь готовить на трех сковородах одновременно? Вкусовые ощущения? Пресловутая «вкусная рука»? Я не знаю. Еда – это даже не про путь к сердцу. Не про секретные ингредиенты и уникальные рецепты. Еда – про семью. Про генетическую память.

Виталик. Я всегда ненавидел танцы. Глупее и бессмысленнее танцев только секс.

Он. Ну, ты, Виталик, дочитался.

Мой муж самым изысканным ресторанам предпочтет домашние куриные котлеты с пюре или просто с отварной картошкой без чеснока и зелени. Так, как готовила его мама. А мои дети, попробовав куриный суп с лапшой не дома, а где-то еще – в гостях, в ресторане, – говорят, что я готовлю по-другому. Вкуснее режу. В памяти остается именно нарезка – мама шинковала капусту длинными ломтиками, бабушке в голову не приходило ошпаривать помидоры, чтобы снять кожицу. Ведь какой помидор без кожицы? А огурцы? Как вы едите огурцы? Чистите ил, если молодые, режете с кожицей? Я ем огурцы так, как приучила бабушка. Она очищала любой, самый свежий огурец, только с грядки, от кожицы, разрезала пополам, делала продольные надрезы, посыпала солью и растирала половинки друг о друга. Готовьте для семьи. Ведь именно ваш борщ или омлет дети запомнят на всю жизнь. Да, они будут готовить по-другому или вовсе не готовить. Но «мамин борщ», «бабушкины пирожки» – те самые семейные скрепы, на которых все и держится. Моя близкая подруга недавно сказала, что для нее счастье и спокойствие – когда в холодильнике есть кусочек торта – домашнего, приготовленного по бабушкиному рецепту. У меня те же ощущения. Если в моем доме будет пахнуть свежей выпечкой, травами, специями, чесноком, пирогами, бараниной, все будет хорошо. Дом устоит, семья сохранится, дети будут счастливы и здоровы. А чего еще желать?



Звучит Пьяцеолла. Вера в танце переходит то к Марго, то к Саше. В конце концов она остается с Марго.

Она. …И меня поразила шаровая молния счастья!

Маша (Саше). Александр Иванович, бросьте ее! Разве можно делать с женщиной то же самое, что с мужчиной? Или даже с двумя мужчинами.

Марго. Какие мужчины! Разве эти толстокожие человекообразные могут понять, что нам нужно на самом деле? А женщина дает женщине именно то, что хотела бы получить сама. В этом наша тайна.

Она. Это длилось несколько лет. Шаровая молния счастья постепенно превратилась в холодный бенгальский огонь. Я почувствовала себя девочкой, потерявшейся в чужой, неправильной стране. А еще я хотела ребенка. Очень хотела!

Ирина Федоровна. Да уж, дочка, детей тебе давно пора бы завести. (Смотрит на Валентина Борисовича.) А вот мне внуков еще рановато.

Марго. Я все поняла и предложила взять кого-нибудь из детского дома.

Она. Но я хотела свое дитя, чтобы оно вызрело во мне и я родила его в муке. Страдание искупает грех любострастия! Я даже хотела обратиться к Виталику… за помощью.

Марго. Чтобы родить от него диван.

Виталик. Ну, уж нет! Как можно заводить ребенка, если ты сам еще не понял, кто ты и зачем пришел в этот мир. Я уклонился. Я читал Тертуллиана «Воскрешение плоти».

Марго. Обойдемся. Я позвонила в семенной фонд «Аполлон-Плюс».

Она. Нет! В безымянном семени есть что-то недоброе, безбожное. У ребенка должен быть отец. Хотя бы в миг зачатия.

Марго. Тогда я стала думать, где взять мужчину?

Ирина Федоровна. Нет, посмотрите на нее! И тогда она стала думать, где взять мужчину! Тут всю жизнь голову ломаешь – и без толку.

Маша. Лично я знакомлюсь в парикмахерской или в баре.

Марго. Ходить по барам? Фи! Нужен здоровый, непьющий мужчина.

Нина (смотрит на Сашу). Ах, вот оно что! Очень интересно.

Маша. Тогда надо обращаться в службу знакомств.

Ирина Федоровна. Да бросьте! Я как-то пошла на встречу тех, кому… за много. Сборище нудных, лысых неудачников и жертв тоталитаризма.

Маша. Можно еще дать объявление в газете: «О/ж с ж/п ищет с/м без в/п» для с/с».

Валентин Борисович. Простите, милая, что вы сказали? Это по-русски?

Маша. Или! Перевожу: «О/ж – одинокая женщина с ж/п – с жилплощадью – ищет с/м – серьезного мужчину без в/п – вредных привычек – для с/с – создания семьи». Что непонятно-то? У меня так подруга вышла замуж. Потом, правда, развелась. Редкий урод оказался!

Марго. А нам был нужен производитель без изъяна. И вот однажды мы вышли из офиса, чтобы ехать в консерваторию…

Она. В театр. В консерватории мы были накануне.