– Ладно. Будем готовиться к худшему.

…Когда Мыш и Ветка вернулись из-за сцены, демонов, к их огромному облегчению, нигде видно не было.

– Альберт, ты видел, что происходило сегодня в зале? – спросил Мыш режиссёра.

Они сидели в часовой и по традиции пили вечерний чай.

– Нет, – ответил тот, бесшумно размешивая сахар в чашке.

Последние несколько дней он был трезв и, возможно поэтому, хмур.

– Единственное, что я заметил, – до ухода за сцену вы были очень напряжены и зажаты. Почему? Волнуетесь после визита бандитов? Не бойтесь, они больше не проблема.

– В зале были посторонние.

– Вот как? Опять? – Альберт поставил чашку. – Но я никого не заметил.

Они рассказали ему то же, что два часа назад услышал от них Гном.

Альберта словно ударили обухом по лбу. Он, хлопая глазами, смотрел на своих актёров и не мог вымолвить ни слова. Лицо его то багровело, то бледнело.

Посчитав, что сообщённая новость слишком серьёзна, чтобы воспринять её без допинга, достал фляжку и сделал большой глоток. Шумно выдохнул, глядя в пол и обдумывая услышанное. По часовой распространился запах коньяка.

– Так ты ничего не видел?

– Ничего, – ответил Альберт. – Вы же знаете… – он запнулся, переборол себя и продолжил, – к некоторым вещам я совершенно слеп и глух. Вы можете бывать за сценой, поэтому видите и слышите больше меня. Я не видел ни одну из тех… статуй, о которых вы говорите.

Режиссёр отвернулся в сторону и покачал головой.

– Если бы я мог хоть как-то помочь вам! – тихо произнёс он. – Если бы мог… Вас надо защитить, а я… Нет. Увы. Я ничего не могу сделать. Простите.

– Ну, не переживай, Альберт, – Ветка подошла к нему, тронула за плечо. – Ничего ведь не случилось.

– А завтра? – всё так же не глядя на детей, произнёс режиссёр. – Откуда мы знаем, что будет завтра? Вдруг вам понадобится помощь?…

– Но есть же ещё Гном, твой отец. Он их видит, поможет при случае.

– А вы уже знаете… Про отца, – усмехнулся Альберт.

– Так вышло, – виновато ответил Мыш, чувствуя, как краснеет.

– Да ладно тебе. Понадеемся на русский авось, может, всё и образуется, – с деланой беззаботностью прощебетала Ветка. – Они, может, и не придут больше никогда.

– Как страшно быть слепым, да? – Альберт повернулся к детям. – Стать вдруг беспомощным и не уметь защитить дорогих тебе людей. – Он морщился, как от зубной боли. – Какая иезуитски утончённая пытка. Никому такого не пожелаю.

За сценой. Смерть перед глазами

…И снова удивительная страна. Небывалая, ни на что не похожая, донельзя странная. И дело не в ландшафте, не в природе и даже не в людях.

Впрочем, обо всём по порядку.

Мыш и Ветка очутились на улице восточного средневекового города. Жители тут носили длиннополые, достающие до пяток халаты, просторные рубахи и широкие штаны. Лица людей смуглы, открыты, спокойны, ни злобы, ни агрессии.

Голову каждого, от мала до велика, опоясывали узкие металлические обручи. Железные, золотые, серебряные, с резьбой или без, изукрашенные драгоценными камнями или совсем без украшений… От каждого обруча отходил тонкий пруток, упругий, жёсткий, чуть толще гитарной струны. На конце прутка небольшой, похожий на каплю, сосудик размером с мелкую сосновую шишку. У кого-то хрустальный, у кого-то отлитый из стекла – розового, фиолетового, зелёного, чёрного, но неизменно прозрачного. Внутри каждого фиала клубился и переливался дымок, похожий на заключённое в стекло облачко, табачный выдох, а более всего на галактику, как их рисуют в учебниках астрономии.

Хрустальные и стеклянные капли раскачивались перед лицами жителей, подобно фонарикам на головах глубоководных рыб, и, казалось, должны бы мешать им, но люди, очевидно, так привыкли, что просто не замечали их. Или замечали, но настолько прочно встроили в картину мира, что относились к ним с вниманием не бóльшим, чем к воздуху или свету.

– Странные украшения, правда? – сказала Ветка Мышу. – Большой респект человеческой фантазии.

Она постоянно оглядывалась вокруг и провожала глазами чуть ли не каждую подвеску, тем более что одинаковых среди них, казалось, вообще не было.

– Что, нравятся? – спросил Мыш.

– Очень. Причём даже сама не пойму почему. Что-то с ними не так, но что, не пойму.

– А что с ними может быть не так?

– Да я же говорю, сама не понимаю.

Они остановились, привалившись спинами к стене из мощных чёрно-серых камней.

Поток горожан тёк перед ними – люди самых разных возрастов, рас, большие, маленькие, богатые, бедные, взрослые и дети…

Большинство безостановочно двигалось по своим делам, но были и те, кто задерживались, чтобы переброситься друг с другом парой слов, а то и вовсе завязать беседу. Вот тут и начиналось самое интересное – капли, свободно висящие в воздухе, вдруг начинали реагировать друг на друга. Нет, многие висели абсолютно спокойно, но были и те, которые, нарушая закон всемирного тяготения, начинали отклоняться друг от друга, или же, наоборот, тянулись один к другому, подобно магнитам.

– Ты видишь? Видишь?! – то и дело толкала Ветка в бок Мыша. – Они реагируют друг на друга. Вот это как? А? Что это?

Облачка в фиалах то обволакивали стенки ровным молочным маревом, то сплетались змеистыми искрящимися клубками, то становились похожими на клочья сена, то на ударивший в небо фонтан… Иногда подвески собеседников соприкасались, и тогда облачка в них затевали какую-то сложную игру, напоминавшую танец или встречу двух птичьих стай в воздухе.

Капли встречались с мелодичным прозрачным звуком, от которого едва заметно вздрагивало пространство вокруг людей.

– Что это, Мыш? Есть какие-то мысли? Что там, внутри этих стёклышек? – тараторила Ветка. – Почему одни тянутся друг к другу, другие отталкиваются? Они живые?

– Не знаю, – лишь пожимал плечами тот.

– Может, это магниты?

– Если бы они все были магнитами, то никак не могли бы оставаться спокойными при приближении друг к другу.

– Так, Мышон, я девочка, и я люблю украшения, – сказала Ветка, хватая его за руку. – Я тоже хочу такую же штучку. Кстати, и тебе такую хочу.

– Зачем?

– Чтоб была. Интересно же посмотреть, как они будут вести себя при встрече.

– А если никак?

– Будут, будут. Должны.

Засценье хорошо тем, что куда бы ты ни попал, неизменно понимаешь язык местных жителей.

Они зашли в лавку, где продавались украшения, и спросили продавца с огромным семитским носом, раскидывающего слова легко и ловко, как фокусник карты.

– «Каплю»? – он указал на свою подвеску с синеватым туманом внутри.

– Именно, – сказал Мыш.

– Я вижу, вы чужестранцы, раз их нет у вас.

– Да, и мы издалека.

– Очень-очень издалека, – подтвердила Ветка. – Даже не представляете…

– И вы, уважаемые, не знаете, что там, в этих сосудиках?

– Нет, откуда? Мы здесь первый день.

– И думаете, что это можно купить?

– Ну, мы надеемся.

Продавец согнулся пополам от хохота, хлопнул ладонями по коленкам. Его огромный нос покраснел, лицо налилось кровью.

– Некоторые вещи нельзя купить, – сказал он сквозь смех.

– Мы это знаем не хуже вашего, – чуть скривив губы, заявил Мыш.

– Нет! Вы не так поняли. Я вовсе не хотел вас обидеть, – лавочник примирительно поднял открытые ладони. – В это время мало покупателей. Пойдёмте внутрь, – он указал на занавеску в глубине лавки, – выпьем холодного чая, и я расскажу вам кое-что о «каплях».

Когда они расселись на ковре вокруг приземистого столика, уставленного чашками, чайниками, вазочками с изюмом, халвой, мармеладом и ещё чем-то, совсем непонятным и экзотическим, торговец начал свой рассказ.

– В «каплях» находится смерть человека, который её носит.

– Яд? – переспросила Ветка.

– Нет, не яд. Смерть. В прямом смысле. У нас, когда человек рождается на свет, рядом стоит священник, который принимает смерть младенца.

Мыш закрыл глаза.

– Как это? Можно чуть яснее.

– Посторонним это и вправду непросто понять. Но рожающая человека женщина одновременно рожает и его смерть.

Он приподнял густые кустистые брови, посмотрел на детей поверх чашки и продолжил:

– Священник собирает смерть в особый сосуд, и он становится первой и главной собственностью новорождённого. Смерть можно переливать из сосуда в сосуд, ей всё равно. Если, допустим, человек разбогател и хочет переместить свою смерть из сосуда обычного стекла в фиал горного хрусталя, она не станет возражать.

– Но что означают эти движения между «каплями»?… – начал Мыш.

– Да-да, все эти притяжения, отталкивания, – закончила за него Ветка.

«Семит» развёл руками.

– Этого не знает никто. Бывает, что смерти отъявленных врагов притягиваются друг к другу, а смерти ближайших друзей не выносят одна другую. У смерти всегда и на всё своё мнение, часто совершенно непонятное нам.

– Но зачем вам держать её постоянно перед собой? – удивился Мыш.

– Это позволяет избегать многих глупостей. Она… – Торговец задумался. – Она настраивает на серьёзный лад, что ли. Не даёт врать. Отсекает пустяки и лишнее. Нет, не она, конечно. Отсекаем мы, видя её перед собой. По большому счёту только для этого она и нужна. Напоминать нам о том, что рано или поздно всё кончится.

Мыш и Ветка долго молчали, переваривая услышанное.

«Семит» не торопил. Туман смерти в его стеклянном сосуде клубился, то сбиваясь в кучевые облака, то растекаясь перистыми. Временами в облаках вспыхивали молнии. Следить за этой игрой можно было бесконечно.

Торговец заметил их интерес.

– Вообще-то, у нас не принято так внимательно рассматривать смерть собеседника. Хотя я, признаться, не вижу в этом ничего предосудительного. Смотрите, иначе зачем она висит у всех на виду.

Мыш и Ветка отвели глаза.

– Но если это смерть, как она… – медленно начал фразу Мыш.

– …Реализует себя? – закончила Ветка.

– Вот это как раз самая простая часть вопроса, – ответил, откидываясь назад торговец. – Бывает так, что сосуд вдруг сам по себе, безо всякой причины трескается и распадается. Бывает, человек, поскользнувшись, ударит его о камень… А может, кто-то, взмахнув ножом или дубиной, разобьёт «каплю», бывает и так. Тогда смерть выходит из сосуда, и человек просто вдыхает её. Говорят, в этом вдохе есть даже что-то приятное.

– Действительно просто. Но всё-таки, что означает притяжение или отталкивание смертей? – снова поинтересовалась Ветка.

– Не знаю, – ответил торговец. – Я слышал о супружеских парах, в которых супруг и супруга люто ненавидели друг друга, и удерживало их вместе только взаимное притяжение смертей. Я знаю множество людей, которые не стали дружить только потому, что их смерти отталкивались друг от друга. Впрочем, есть масса людей, дружащих или враждующих вопреки желаниям смерти. Смерть – это большая тайна, дети.

Он помолчал и, отведя глаза и словно признавая поражение в борьбе с чем-то огромным и непобедимым, добавил:

– Смерть – это вселенная. Её не разгадать.

Похожий на галактику туман в его фиале играл искрами.

– Приятно было поговорить, юные создания, – произнёс, вставая, торговец. – Но время идёт, скоро появятся покупатели.

– Бизнес есть бизнес, понимаем, – откликнулась Ветка.

– Однако было бы невежливо отпустить таких замечательных чужеземцев без подарка. Позвольте мне…

«Семит» покопался на полках и протянул детям два фиала – один зелёного стекла – Ветке, второй – красноватого, для Мыша.

– Пустые, конечно.

– Ну, естественно. Большое спасибо, – сказала Ветка, принимая подарок и делая лёгкий книксен, приведший продавца в понятное недоумение.

…Всё оставшееся время спектакля дети держали «капли» в руках и иногда незаметно для зрителей аккуратно ударяли их друг о друга, отчего те издавали долгий мелодичный звон.

Покушение

– Мы должны что-то предпринять! – жёстко заявила Ветка, когда дети остались в часовой одни.

– И что же? – ответил Мыш, без слов догадавшись, что она имеет в виду.

– Мы должны нанести удар.

– Какой ещё удар? – спросил Мыш.

– Придумай что-нибудь, ты же мужчина.

Мыш мрачно взглянул на неё.

– Хорошо.

– Только думай быстрее. Мне кажется, у нас не так много времени, – заметила Ветка.

Мыш не спал всю ночь, а утром разбудил девочку.

– Нам потребуется стремянка, верёвочная лестница и ножовка по металлу.

Та спросонья смотрела на него непонимающими телячьими глазами.

– Ты о чём вообще?

– О нашем «ударе».

– А, ну да. «Империя наносит ответный удар».

Ветка села на подоконнике, помассировала веки и вдруг принялась яростно тереть уши. Вскоре те стали пунцово-красными, и девочка оставила их в покое.

– Это ты сейчас что делала? – поинтересовался Мыш.

– Лучший способ привести в сознание пьяных и сонных. Кровь приливает к мозгу, в голове проясняется, – ответила девочка. – Так зачем тебе всё это барахло?

– Мы сами нападём на демонов.

– Пока непонятно, но продолжай.

– Первой моей мыслью было распилить их на части. Так чтобы руки отдельно, ноги отдельно, а туловище пополам.

– Во время спектакля?

– Нет, прямо на месте, в сквере.

– Ну… Это настолько оригинально, что я даже не знаю, что и сказать.

– Но потом я понял, что это займёт слишком много времени и начать надо с чего-то более реального. Поскольку главное у них Равнодушие, по крайней мере, оно стоит в центре и подразумевается, что всё зло от него, я думаю, мы должны попробовать обезглавить его. Отпилить голову.

– Неплохо для пацифиста-интроверта, – хищно улыбнулась Ветка.

– В идеале надо бы купить генератор и болгарку, и тогда всё можно обделать довольно быстро, но у нас нет столько денег.

– Денег нет, это верно… – Ветка задумалась. – Но можно попросить у Альберта. Скажу, что моей матери на лечение нужно.

Мыш поморщился.

– Это ложь во спасение, а следовательно, допустима.

Последнее время она регулярно, и Альберт это знал, звонила матери, но встречаться пока не собиралась.

– Сколько нам надо денег?

– Не знаю, давай в нете глянем.

Они прочесали интернет-магазины.

– Смотри-ка, оказывается, болгарки на аккумуляторах бывают, – удивился Мыш. – Тогда генератор вообще не нужен.

– Как мило.

Сумма выходила вполне подъёмная.

С тех пор как дети стали ходить за сцену, зал во время спектаклей заполнялся почти полностью и сборы были приличные. Во фляжке у режиссёра дагестанские коньяки сменились французскими.

Альберт не стал вдаваться в расспросы, хотя и посмотрел на Ветку очень внимательно и испытующе. Та взгляд выдержала.

– Я переведу тебе на карту, – сказал режиссёр.

У Мыша и Ветки уже имелось по банковской карте, каждая из которых была оформлена на Альберта.

– Современному человеку не нужны реальные деньги, – объяснил он детям. – Да и вообще, в купюрах, в их затасканности, есть что-то грязное и неприятное. Расплачивайтесь картой.

Ветка купила две чёрные «балаклавы», верёвочную лестницу, стремянку и две болгарки с алмазными отрезными кругами.

– Почему две болгарки? – удивился Мыш, когда она оформляла заказ.

Та повернула к нему освещённое светом монитора лицо.

– Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одного? И неужели ты думаешь, что я не буду тебе помогать?

– Хорошо, пусть будет две, – согласился Мыш.

Несколько дней до операции дети тренировались работать с инструментом – пилили металлические пруты, листы, трубы.

– В этом деле главное – себе ничего не оттяпать, – сквозь сжатые зубы говорила Ветка.

Ночью они, сменив в целях конспирации несколько машин, добрались до Болотной площади. Опустили «балаклавы», спрятали лица.

– Мне кажется, я эффектно смотрюсь в ней, – сказала Ветка.

– Камеры наблюдения оценят, не сомневайся.

Прошли к ограде сквера, перекинули верёвочную лестницу, просунули сквозь прутья стремянку и инструмент.

– Как тут пустынно ночью, – огляделся Мыш.

Дети подбежали с тыла к статуе Равнодушия, установили стремянку, вскарабкались и, усевшись на поднятых к ушам руках демона, принялись отпиливать ему голову.

Искры салютными снопами летели из-под дисков. Снег внизу покрывался чёрной окалиной и таял. Дети вгрызались в металлическую шею демона, кричали от возбуждения и сами себя не слышали за визгом пил. Металл поддавался медленно, сопротивляясь. Мускулы порока напряглись, борясь с дисками, рассекающими его плоть. На лице, висках, шее статуи вздулись и зашевелились, чуя опасность, крупные, как черви, вены. Демон пробуждался…

– А-а-а! – вопил Мыш, терзая плоть Равнодушия.

Рядом, в унисон ему, верещала Ветка.

– Идёт! Идёт! – завывал Мыш, видя, как металл поддаётся под натиском пилы.

– Вот тебе! Вот! – кричала Ветка.

Мыш пребывал в каком-то убийственном экстазе, но всё же заметил краем зрения движение чёрных фигурок.

– Охрана!

Чоповцы бежали довольно быстро, но были ещё далеко. Мыш с сожалением и отчаянием поглядел на глубокий пропил на шее демона и бросил болгарку. Та, оставшись без управления, некоторое время пометалась по гранитным плитам постамента и затихла. Ветка, сидевшая спиной к бегущим охранникам, тут же всё поняла, кинула инструмент, и, цепляясь за тело демона, соскользнула вниз. По верёвочной лестнице они перемахнули через ограду, обрезали верёвки, чтобы отсечь охрану, и побежали к забору, ограждающему ведущуюся неподалёку стройку. Пролезли в заранее присмотренную дыру, затаились среди груды плит. Прислушались, всё спокойно. Охрана то ли отстала, то ли совсем не побежала за ними.

Осторожно крадучись, Мыш и Ветка выбрались со стройки и скрылись среди тёмных домов.

В ночных дворах Замоскворечья тишина. Пахнет снегом и холодом. Дети шли, крепко-крепко держась за руки и временами вздрагивая от всё ещё блуждающего в крови адреналина.

– Явись они на пять минут позже, мы бы отпилили ему голову, – уверенно сказал Мыш. – Хотя, может, зря мы не взяли ножовки. Это же искры и визг нас выдали.

– Ножовками мы бы до утра пилили. И не факт, что отпилили. А заметить нас за это время раз десять могли, там же камеры.

Дома, храмы, стены, каждый кирпич которых был раз в двадцать старше детей, нависали над детьми, прятали в тень, укрывали.

Потом они пили кофе в круглосуточном кафе и тихо смеялись, избавляясь от напряжения этой ночи. Впрочем, никто не обратил бы на них внимания, смейся они хоть во всё горло. В кафе было пусто, бармен в наушниках смотрел кино по смартфону.

Снаружи пошёл снег. Лёг горностаевым воротником на плечи Москвы. Опушил ресницы её проводов и антенн и таял от дыхания её большого тёплого тела.

Дети вышли из кафе. Идти в ТЮЗ не хотелось, уснуть они сейчас всё равно не смогли бы.

– Ничего не вышло… – ловя снежинку на голую ладонь и наблюдая за её обрушением, сказала Ветка.

– Ну, хоть от охраны смогли сбежать…

– Говорят, на Старом Арбате несколько лет назад кто-то отпилил голову статуе актрисы возле Вахтанговского театра.

– А Русалочке в Копенгагене вообще регулярно что-нибудь отпиливают.

– Может, их просто не охраняют? В отличие от наших демонов.

– В любом случае у нас ничего не получилось.

Газета

С шумом распахнув дверь, Альберт вошёл в часовую и с порога закричал:

– Спите, террористы?

Мыш задвигался, нащупал под рукой блокнот, похоже, ночью он опять пытался что-то писать сквозь сон.

Режиссёр поднырнул под занавес.

– Подъём, «Аль-Каида!»

Дети завозились под одеялом, принялись зевать, протирать глаза.

Альберт потряс над ними газетой.

– Свежий номер «Московского комсомольца»!

– Да и пёс с ним, – буркнул Мыш.

– О нападении вандалов на памятник в Репинском сквере не хотите почитать?

Мыш резко сел, но Ветка, лежавшая с краю, опередила его и выхватила газету из рук режиссёра.

– Акт вандализма… Скульптурная группа… Один из самых одиозных памятников Москвы… – забормотала она, бегая глазами по строкам. – «Равнодушие»… Вандалы, вооружённые болгарками, пытались отпилить голову… Охрана задержала двух лиц без определённого места жительства… Ведётся следствие…

Альберт внимательно следил за их лицами.

– Бомжи тут вообще ни при чём! – порывисто высказалась Ветка.

– Да что ты! – делано изумился Альберт. – Тебе-то откуда знать?

– Зачем бомжам памятники пилить?

– На цветмет.

Ветка смутилась.

– Ну да. Возможно.

– Но ведь это ж вы, да? Ваших рук дело?

– Почему мы-то сразу? – не очень уверенно возразил Мыш, листая блокнот и стараясь не глядеть на режиссёра.

– А кому они ещё нужны, кроме вас? Вы? Признавайтесь?

Мыш шелестел страницами, Ветка отвернулась от режиссёра, посмотрела в окно.

– И что? Всё равно у нас ничего не вышло, – произнесла она нехотя.

– Ах вы дураки, дураки, – только и сказал Альберт, качая головой. – Думаете, распилите их на куски и они исчезнут?

– Конечно.

– Памятник, может, и исчезнет. Но демон-то, порок, никуда не денется. Памятник – только форма. Более или менее удачно пойманная.

– Мы думали, появление памятника – это что-то вроде их легализации в нашем мире.

Альберт поднял руки.

– Простите, я всё время забываю, с какими развитыми детьми имею дело. Конечно, появление памятника пороку означает, что теперь он в нашей жизни так же реален, как я или вы.

– А что, раньше не было, допустим, наркомании? Или торговли оружием?

– Конечно, были. Но размеры их были такими, что никому и в голову не приходило волноваться за своих детей. Они, пороки, были, как помарки на полях тетради, как случайная описка. Памятники поставили именно потому, что с некоторых пор эти демоны перестали быть опиской, случайностью, а стали знаком времени.

Альберт забрал газету из рук Ветки, поднял занавес и исчез. Дети услышали, как закипает чайник, звякает посуда.

– Кому чёрный? Кому зелёный? – раздался голос режиссёра.

– Мне чёрный, – сказал Мыш.

– Мне зе-е-елёный, – зевая, сказала Ветка.

Когда они расселись вокруг стола, Альберт, глядя в сторону, поинтересовался:

– А если бы вы попали в милицию, тьфу! полицию, всё время путаю.

– Нет, мы всё продумали…

– Так, чтобы не попасть…

– Пути отступления приглядели…

Альберт полез во внутренний карман пиджака, достал фляжечку, потряс её над чашкой, вытряхивая последние капли, раздражённо заглянул внутрь.

– Надеюсь, это было хотя бы весело…

За сценой. Синие бабочки боли

У Ветки болела голова. Болела невероятно сильно, так что девочка утром не смогла встать с постели и, прижав ладони к вискам, лежала в позе эмбриона, иногда чуть слышно постанывая.

– Это подростковое, – слабо улыбаясь, говорила она Мышу, когда боль отступала. – Сердце не успевает расти за сосудами. Ну, или сосуды не успевают за сердцем.

Мыш укрыл её одеялом под самое горло.

– Отдыхай.

– Спасибо, – ответила Ветка и закрыла глаза.

Вечер не принёс облегчения.

– Может, отменить спектакль? – спросил Мыш у Альберта, когда они стояли у подоконника и глядели на бледную Ветку.

Альберт молчал, лишь нервно перебирал пальцами скрещённых на груди рук.

Ветка, не открывая глаз, села на подоконнике и стала вслепую нашаривать тапочки.

– Актёр либо играет, либо мёртв, – сказала она.

Мыш тряхнул головой, откидывая волосы:

– Ты красивыми фразами не прикрывайся. Куда тебе играть в таком состоянии?!

– Девочка права.

Альберт кивнул и пошёл открывать двери театра.

Ветка на ощупь нашла кисть Мыша, сжала её.

– Всё будет хорошо… – сказала она. – Я сейчас соберусь, и всё будет хорошо.

Мыш с трепетом и дрожью погладил по голове. Она слепо прижалась к нему.

– Спасибо.

– За что? – спросил Мыш.

– За то, что ты у меня есть.

Устроила голову у него на груди, обняла за пояс.

Мыш подумал, что сейчас упадёт. В голове шумело, в глазах плясали конфетти.

– Ты точно сможешь играть? – не зная, что ещё сказать, спросил он севшим голосом.

– Я буду очень стараться, – шёпотом ответила Ветка и, вздохнув, добавила: – У тебя в животе урчит. Ты голодный?

– Перед спектаклем, как перед боем, нельзя есть.

– Правильно.

Мыш гладил её по волосам, и его уносило куда-то высоко, в космос, за границы Млечного Пути… Они были такие гладкие, Веткины волосы, так лежали под его рукой… Словно ладонь Мыша была создана для того, чтобы гладить по голове эту девочку.

– Когда ты так делаешь, мне становится легче, – сказала она.

– Переодеваться и на сцену, – коротко бросил Альберт, заглянув в часовую.

Перед спектаклем Мыш с ужасом представлял, что будет, если в зале снова появятся незваные гости, но, по счастью, обошлось. Мальчик тешил себя мыслью, что демонов напугала их ночная атака и теперь они не решатся явиться сюда снова.

Ветка едва могла стоять на ногах, но добросовестно отыграла свою роль.

Она добралась до костра Гнома за сценой и опустилась возле него без сил.

– Наконец-то, – со вздохом сказала девочка.

Мыш укрыл её своей курткой, сел рядом, стал гладить по плечу и глядеть в огонь.

Гном, лёжа на спине, курил трубку, выпускал колечки дыма, думал о чём-то своём, хмурился.

Костёр угасал. Угли дышали жаром, переливались, вспыхивали последними лоскутами огня, темнели. Всё двигалось, шуршало и потрескивало, словно некий муравейник жил своей жизнью.

Гном выколотил трубочку, спрятал в карман на груди. Взгляд его скользнул по Ветке и задержался. Мыш непроизвольно проследил его направление и замер.

Голова девочки была облеплена десятками мелких, излучавших тихое голубоватое сияние, бабочек.

– Что это? – шёпотом спросил Мыш у Гнома.

– Это боль, – ответил тот. – Так она выглядит, мальчик.

Мыш принялся собирать бабочек с головы Ветки и откидывать их в сторону. Насекомые упорно возвращались обратно.

– Ну, ладно же! – разозлился Мыш и стал кидать мотыльков в огонь.

Он работал очень проворно, но насекомые оказались ещё шустрее. Они как ни в чём не бывало взлетали со вспыхивающих огненными языками углей, возвращались на голову девочки и замирали там, источая тихое голубоватое сияние.

Лицо Ветки в их свете казалось мертвенно-бледным и походило на мраморное.

Гном заметил лихорадочную активность Мыша и негромко посоветовал:

– Не надо. Не поможет.

– А что поможет?

– Подумай.