Люси сидела за столом с кружкой чая. Она выглядела совершенно спокойной.
«Она убежала, – подумала Мэрилин. – Она не хотела быть здесь. Она хотела сидеть в чьем-то чужом темном садовом сарае с их собакой, а не оставаться в этом доме со мной». Она взглянула на нее, когда та шла между двух констеблей, обернутая в огромное одеяло, и увидела кого-то, кого едва знала.
– Не злись, пожалуйста, не злись… – забормотала Люси, начиная дрожать.
– Конечно, я не злюсь. Ты здесь, ты жива… Как я могу…
Люси прошла мимо своей матери на кухню.
Было десять минут второго. Никто из них не хотел спать.
– Собаку?
– Ты нам никогда не разрешала.
– Это сложно… Это неправильно.
– Почему?
– Собака оставалась бы на весь день дома одна. Мы… Я на работе.
– Но все изменилось.
– Да.
– Так что мы можем завести собаку.
– У Дэвида аллергия на шерсть.
Люси посмотрела в ее глаза. На секунду повисла оглушительная тишина.
– Дэвида здесь нет.
Казалось, будто в воздухе на кухне распылили что-то, мешающее дышать.
– Папы здесь нет. Все в этом доме умерли.
– Я не умерла.
– Казалось, что умерла.
– О боже.
– Мне было хорошо с собакой Прайсов.
– Тебе не следовало вламываться…
– Я не вламывалась, сарай всегда открыт. Почему ты мне не отвечаешь? Ты всегда так. Как будто меня нет. Можем мы завести собаку?
– Люси, дай мне… пожалуйста… я устала. Мне не хотелось бы принимать поспешных решений.
– Если ты хочешь сказать нет, так и скажи, но не надо просто оставлять вопрос без ответа.
– Я не хочу сказать нет. Я не знаю, что я хочу сказать. Я больше не могу со всем этим… Со всем. Ты не думала об этом? Ты вообще обо мне думала?
– Да, – сказала Люси. Она поднялась, отнесла свою кружку к раковине, ополоснула ее и поставила на сушилку. – Я думала о тебе. Спокойной ночи.
– Люси, не уходи вот так, мы не поговорили как следует, ты так и не объяснила.
– Объяснила. Ты просто не услышала. Как и насчет собаки.
И она ушла – так, как она теперь обычно перемещалась по дому: ее ноги, казалось, вообще не касались пола, она не издавала ни звука, и даже воздух вокруг нее казался неподвижным. Она пошла наверх. Дом все еще казался мертвым, но что-то изменилось. Она кое-что изменила, сбежав. Она оставила след.
Оказавшись на втором этаже, она задумалась, а потом преодолела последний пролет и оказалась на самом верху. Она открыла дверь в его комнату. Тут пахло им – настоящим мальчишеским духом, который еще не выветрился. «Но он выветрится, – подумала Люси. – Все исчезнет. Я его не вспомню, его запаха больше не будет, только его вещи останутся на полках, и это будут мертвые вещи».
Она медленно пошла по комнате, дотрагиваясь до них. Его книги. Его модели. Его компьютер. Его лампа с Гарри Поттером. Его фигурки из «Властелина колец». Его обувь. Она подумала, останется ли тут все так навсегда, как в зачарованном замке из сказки.
Про себя она поняла почти с самого начала, что ее брат мертв, и она просто приняла это. Каждый раз, когда ее родители начинали в сотый раз твердить о том, что нельзя оставлять надежду, она смотрела на них и видела двух странных людей, которые никого не слушают. Дэвид был мертв. А как иначе?
Ей было от этого грустно, потому что он всегда был где-то рядом, в своем странном маленьком мире, но в то же время и в их мире, и в ее. Ей было неприятно думать о том, как он умер. Она пыталась как-то укрыться от этих мыслей каждый раз, когда они угрожали вновь оккупировать ее голову. Она присела на широкий подоконник, чтобы поглядеть на темный сад. Она не знала, найдут ли когда-нибудь его тело и поймают ли того, кто забрал его. Насчет этого у нее не было уверенности. Только насчет того, что он мертв.
В конце концов у нее затекли ноги, она слезла с подоконника и выскользнула из комнаты своего брата.
Дом снова затих. Снова умер. Она не знала, пошла ее мать спать или нет. Она привыкла к тому, что никогда не знает. Побег из дома ничего не поменял. Она улеглась в своей собственной комнате и начала думать о собаках. Об Арчи. О какой-нибудь другой собаке. Ее собственной собаке. Ее собака все изменит.
Она легла, закрыла глаза и начала собирать себе идеальную собаку.
В комнате через коридор точно так же лежала Мэрилин, в той же самой позе. Но они были непохожи. Она никогда не хотела, чтобы они были похожи. На самом деле она никогда не хотела девочку. Когда она была беременна Люси, она верила, что носит мальчика, и мечтала о мальчике, и была шокирована, когда все вышло не так. Она вспомнила, как взглянула на свою дочь вскоре после того, как та родилась, и увидела человека со взрослым, вопрошающим взглядом и со слишком похожим на ее собственное лицом, с тем же выражением. Разумеется, впоследствии – хотя это и заняло несколько дней – она полюбила Люси. Ну кто же не полюбит своего первенца? Через какое-то время ей даже начало нравиться, что у нее девочка.
Во время второй беременности она не смела надеяться и рассчитывать на что-то, так что просто ждала вторую девочку. Дэвид стал прекрасным, волшебным сюрпризом. На его фоне все, что было в ее мире, померкло, стало невыразительным и бесцветным. С появлением Дэвида она почувствовала, что переродилась в другого человека, непобедимого и избалованного судьбой. Тяжелее всего, не считая потери Дэвида, для нее оказалось переносить собственное чувство вины. Она слишком любила его, ставила его превыше всего, так что его у нее забрали. Она старалась любить Люси и после рождения Дэвида и, конечно, в каком-то смысле любила, – но это уже была не та подлинная, идущая изнутри, всепоглощающая любовь. Если бы ее дочь исчезла и никогда больше не вернулась, то боль была бы огромная, но терпимая, точно так же, как терпимой оказалась боль от потери Алана. К тому же на Алана она была зла, она была обижена тем, что он ее бросил, и поражена его слабостью.
Можно мне собаку?
Люси смотрела на нее тем же сверкающим, неподвижным, вопрошающим взглядом.
А сейчас они остались вдвоем. Сейчас больше никого не было. Дэвид, конечно же, вернется, конечно, его найдут, неважно, как скоро. Она не могла допустить мысли, что он больше никогда ее не коснется. Если бы допустила, то просто рассыпалась бы на кусочки и ее развеял бы ветер. Она цеплялась за будущее, где он был жив, как за тонкую стальную нить, которая спасала ее от того, чтобы утонуть.
Можно мне собаку?
Она слышала ее тихий голос, спокойный и уверенный. Упрямый.
Люси была непроницаема. Она никогда не могла сквозь нее пробиться, никогда не знала ее, никогда не понимала. Она не знала.
– Дэвид… – сказала она и свернулась, обняв руками фантом его маленького тела, как она делала каждую ночь. Иногда она шла в постель только для того, чтобы это сделать.
– Кузнечик.
Она не знала, можно им завести собаку или нет.
Шестьдесят три
– Ты что, полдня плакала?
Крис Дирбон взял стопку почты и быстро ее просмотрел.
– Да.
– Гормоны.
– Нет, мой брат.
– Гормоны.
– Ой, замолчи-ка, ты, свинья. Знаю, знаю. Но я родила не вчера, и они не заставляют меня рыдать ни с того ни с сего. Я ненавижу ссориться с теми, кого люблю, я ненавижу расстраивать Сая и говорить ему ужасные вещи, и слышать, каким он может быть неприятным.
Крис выбросил кучу разорванных конвертов и рекламы в мусорку и подошел присесть к ней.
– Я знаю. И тем не менее это нужно было сказать. Он плохо себя ведет по отношению к женщинам, а эту он ранил без каких-либо причин. Тебе не нравится видеть его с этой стороны – да и с чего бы? Мне тоже не нравится. Он нам небезразличен.
– Я хотела добраться до самого его нутра, понимаешь? Но у меня никогда, никогда не получалось.
– Кто-нибудь когда-нибудь доберется, и это будет самый сильный шок в его жизни.
– Мне жаль ее.
– Он почувствует себя лучше, ведь они быстро закрыли дело.
– Слышал сегодня что-нибудь новое?
– Нет, только то, что было в новостях. Такое ощущение, что ребенок просто хотел сигнализировать – «Посмотрите на меня, я еще здесь».
– Бедная. Это она сейчас самая потерянная, это точно…
– Ну а теперь мне нужно поговорить с тобой кое о чем… важном.
– Что случилось?
– Что-то хорошее. По крайней мере, мне так кажется. Мне предложили работу.
– В каком смысле? Тебе не нужна работа.
– Я тоже так думал, но… Со мной связалась фармацевтическая компания. Они открывают новый проект, связанный с их новым лекарством от астмы. Он прошел испытания с потрясающим успехом, это, возможно, самый большой прорыв со времен сальбутамола – он может купировать серьезные приступы астмы у детей в трети случаев… даже смертельные. Они хотят, чтобы я возглавил их команду. Им нужен медик, особенно интересующийся астмой.
– Но ты не особенно интересуешься астмой. – Кэт смотрела на него целую минуту, пока он наконец не отвел взгляд. – Мне сейчас не показалось, что ты, черт возьми, не можешь смотреть мне в глаза? О чем ты вообще думаешь? Фармацевтическая компания? Это вообще Крис Дирбон здесь сидит? Ты презираешь докторов, которые идут продавать коммерческие лекарства, всегда презирал. «Продано!» – как часто я от тебя это слышала? «Благородные коммивояжеры. Только бы напялить приличную мину…» Боже, Крис, что тебя вообще натолкнуло на эту мысль?
– То, – тихо сказал он, – что я нахожусь в состоянии полного истощения. В том состоянии, когда я уже не могу справляться с отсутствием напарника, с отсутствием замещающего врача, и не могу отдавать целые состояния на больничные замены. То, что я вечно погребен под кучами чертовых правительственных бумажек про цели и квоты, и про все на свете, кроме заботы о больных людях. Я не знаю, куда податься. Вот что меня на нее натолкнуло.
– А ты серьезно, да?
– Как никогда. Боже, Кэт, я не хочу оставлять практику. Я люблю это. Я люблю прикладную медицину и всегда любил. Но непосредственно сейчас я понимаю, что выгорел.
– Но решение не в том, чтобы идти работать в фармацевтическую компанию.
– А в чем тогда?
– В моем возвращении на работу, конечно. Я попрошу Салли присматривать за Феликсом и буду приходить с утра делать операции и постараюсь вернуться в седло на полную ставку как можно скорее. Дело закрыто. – Она поднялась. – Пойду сделаю тосты и суп.
– Звучит неплохо. Но ты не можешь вернуться, вся суть была в том, чтобы ты целый год…
– Я знаю, в чем была суть, но это было до того, как ты измотался настолько, что начал думать о фармацевтических компаниях. Я здесь просто просиживаю штаны, как бы это все ни было мило – разлечься на диване, сюсюкать с Феликсом и почитывать Мэйв Бинчи. Дай мне еще неделю, и я начинаю.
– Я не смею с тобой спорить, когда ты так смотришь. Если я соглашусь…
– У тебя нет выбора, парень.
– Но если… Ты позвонишь Саю?
– Нет.
– Ой, повзрослей, Кэт… Или даже покажи ему, кто здесь взрослый. Я не хочу, чтобы мою семью раздирали какие-то распри. В мире и так достаточно войн. Кстати, ты в последнее время говорила со своими родителями?
– На самом деле мама как раз сегодня звонила. А что?
– И как она?
– Странная. Но она сейчас постоянно кажется мне странной. Не могу понять, в чем дело… Ее сияющее, очаровательное забрало, как всегда, опущено. Но что-то есть, и будь я неладна, если знаю, что.
Кэт запихнула хлеб в тостер. В такие моменты ей всегда казалось, что лучше не думать. Не думать о Дэвиде Ангусе и о том, что он мог умереть ужасной смертью, не думать о маме и папе и о том, что между ними могло случиться, не думать о возвращении на работу гораздо раньше, чем планировалось. Не думать – а просто делать.
«Мы переживаем, переживая» – прочла она где-то, и эта мысль поразила ее, потому что в ней была сосредоточена самая главная истина ее жизни.
Суп начал закипать.
Шестьдесят четыре
– Саймон, это второе сообщение, которое я тебе оставляю. Мне не нравится разговаривать с машинами. Будь так добр, перезвони мне.
Мэриэл тихо положила букет нарциссов, который она только что собрала в саду, на свежую газету. Весь сад расцвел желтыми, оранжевыми, розовыми, белыми и алыми тюльпанами. Она посмотрела туда, но прямо на ее глазах все краски покинули его, и он потускнел, как тускнеет труп, когда его покидает кровь. Мир стал двухмерным и серым.
– Чертовы машины.
Она боялась заговорить. Она не могла произнести ни слова.
Она спросила:
– Зачем ты звонил Саймону?
Ричард обернулся.
– Мне нужно кое-что у него спросить.
– Если… – ее горло сжалось. – Спросить?
К ее удивлению, он встал и положил руки ей на плечи.
Он сказал:
– Сейчас, моя дорогая, ты должна доверять мне. Ты всегда мне доверяла. И должна доверять до конца наших дней. Неужели ты думаешь, что я могу предать тебя?
Мэриэл Серрэйлер очень мало плакала в своей жизни, но сейчас слезы выступили у нее на глазах – правда, там и остались, размыв желтый силуэт цветов на столе.
– Что бы я ни говорил после того, как ты впервые рассказала мне о Марте, я это принял, и я принял то, что ты сделала это ради нее и в благих целях. Я с тобой не согласен, но я никогда не сомневался в доброте твоего сердца и в твоих мотивах. Ты должна этому поверить. Да и кто бы сказал, что ты не права? Не я. Кто? Никто. И последний человек, которому я бы тебя выдал, был бы наш сын.
Она хотела приблизиться к нему, но он отпустил ее плечи и вышел из комнаты в одно мгновение. Она достала платок и медленно вытерла глаза. Ее потрясла глубина его милосердия. Под обычным деловым тоном в его голосе проступили те мягкость и нежность, которые она редко слышала.
Она села за стол и начала подрезать цветы. Постепенно, глядя вокруг себя и в окно, она начала замечать, как краски возвращаются в сад, становясь богаче, ярче и глубже, как цветы трепещут на солнце, демонстрируя всю свою красоту. Чувство облегчения и свободы наполнили ее сердце. Она была прощена.
Шестьдесят пять
Весна потихоньку перетекала в раннее лето, дни становились теплее и солнечнее. На Гайлам Пике снова появились толпы гуляющих. Кролики гоняли друг дружку, а лисы скакали из норы в нору, радуясь оттаявшей земле. В Гардэйл Равин кто-то оставил букетик сирени у ямы, где была захоронена девочка, хотя тела там уже не было. На Холме вокруг Камней Верна играли дети, и темная тень, которую отбросили на это место события прошлого года, растворилась в солнечном свете. Сады Лаффертона золотились желтыми кустами.
Мэрилин Ангус потеряла интерес к тому, чтобы вести поиски своими силами. Негодующие граждане и просто сумасшедшие, которые откликнулись на зов, разъехались по домам.
Старший суперинтендант Джим Чапмэн вернулся в Йоркшир. Его анализ дела Дэвида Ангуса был исчерпывающим и не содержал почти никакой критики действий местной полиции; он выдвинул несколько предложений, но работа по ним ни к чему не привела. Лицо Дэвида Ангуса все еще смотрело с постеров и объявлений, из окон и с витрин, но потихоньку начало тускнеть и часто было ободрано по краям. Никто не забыл, но теперь это не было главной темой для разговоров.
Команда продолжала бороться. Делом немного позанимались в других регионах страны, но потом отодвинули на задний план. К ХОЛМСу доступ был все еще открыт, данные можно было выгружать и обновлять.
Не было ни новостей, ни следов, ни свидетелей. Мальчика как будто никогда не существовало.
Поток звонков в полицию Лаффертона превратился в слабый ручеек, и этот ручеек состоял из безумных, скучающих или злонамеренных людей.
Минул март, а вместе с ним и ранняя в этом году Пасха.
Четвертого апреля Кэт вернулась домой после утренней операции и тут же услышала телефонный звонок.
– Привет, мам.
– Не называй меня «мам». Дорогая, ты уже выбрала дату, когда вы будете крестить Феликса? Если нет, то можно это будет двенадцатого мая?
– Нет, пока даже не знаю. А почему именно тогда?
– Потому что мы решили назначить на этот день установку камня для Марты, и я подумала, что крещение можно провести сразу после.
– Я поговорю с Крисом, но я не вижу причин, почему нет. Но разве ты не хотела чего-нибудь более тихого, отдельного – приватного – для Марты?
– Нет. Так будет просто отлично. Как ты?
– Хорошо. Мне очень даже нравится снова быть доктором. Легко так говорить, когда нет ни ночных дежурств, ни вызовов на дом…
– Как Феликсу нравится его няня?
– У них любовь.
– Я все звоню Саймону, но никак не могу к нему пробиться.
– О.
– Он в отъезде?
– Я не особенно в курсе.
– Почему ты так говоришь?
– Мам, мне пора идти.
– Сразу дай мне знать насчет двенадцатого. Я накрою чай.
Мэриэл Серрэйлер повесила трубку внезапно, как обычно.
– Черт побери.
Но она не собиралась думать об этом. Кэт не разговаривала со своим братом уже несколько недель. Она не знала ничего. Это выводило ее из себя.
Она взяла ключи от машины и поехала забирать Феликса от Салли Воррендер.
Энди Гантон открыл окно комнаты над кафе и высунулся. Был вечер, и даже посреди города в воздухе пахло зеленью и вскопанной землей. Ему тут было очень комфортно. Жена Альфредо смастерила какие-то шторы, Альфредо с братом принесли ему сюда платяной шкаф, стол, стул и даже старый телевизор.
Он был вполне доволен. Он был не против прибираться, протирать столы, приводить в порядок кухню и мыть пол в конце дня. Он не будет заниматься этим вечно. Он был далеко от Мишель. Как-то раз, когда она зашла в кафе с подругой, он прятался в подсобке двадцать минут, пока они там сидели. Он не видел и Ли Картера. Его дело все еще было у прокурора. Он не думал об этом.
Он высунулся еще дальше и увидел верхушки деревьев на Холме.
Это было не навсегда. Это была остановка на пути. Он пойдет гораздо дальше. А как же?
Саймон Серрэйлер вышел из участка и направился в паб через дорогу. Он редко туда заходил. Было тепло, хоть и вечерело, небо еще было светлым.
Натан Коутс сидел у стойки бара.
– Босс… Что вам предложить?
– Спасибо. Я бы выпил океан «Гиннесса».
– Ну да, как-то тихо сегодня. Слишком тихо. Мне это тоже не нравится.
Они сели за стол.
– Сейчас Эм придет. Мы в киношку собираемся.
– Что показывают?
– Да не знаю. Просто поедем в торговый центр… Посмотрим и решим, что хотим… Потом поедим китайской еды. Мы так развлекаемся каждую неделю. Ну, типа свидания, чтобы сохранять романтику. Я ей конфеты покупаю и все такое.
– Какая прелесть.
Он посмотрел на Натана и понял, что точно знает, зачем тот живет. Он любил свою работу, хотя вряд ли у него были амбициозные планы на будущее, ведь ему сильно повезло забраться уже настолько высоко, учитывая его детство в Дульчи и семью, сплошь состоящую из мелких преступников. Он любил свою жену. Они копили деньги, чтобы перебраться из своей маленькой квартирки в коттедж в поселке рядом с Лаффертоном. Потом у них появятся дети. Дело закрыто.
– Как ты представляешь себе будущее, Натан? Через десять, пятнадцать лет?
– Ну, мой следующий шаг – это стать инспектором, скорее всего здесь, а может, переедем в Бевхэм, потом я хотел бы попасть в один из специальных отделов, получить соответствующий опыт… может, в отдел по педофилам, а потом куда-нибудь в отдел убийств. Штука в том, что Эм может работать везде, где есть большая больница, у них всегда не хватает акушерок, и, к тому же, скоро у нас уже будет парочка своих, так что она возьмет перерыв… хотя она это не бросит, ей нравится. Может, подадимся на север. Я пару раз говорил с Джимом Чапмэном. Он считает, что там может открыться пара подходящих для меня вакансий.
Саймон осушил свой стакан. «И что из этого я знал? Что я вообще знал о людях, с которыми я работаю, тем более настолько плотно, как я работаю с Натаном? А спрашивал ли я их?» Его как будто пристыдили.
– Позволь мне взять тебе еще.
– Не, спасибо, босс, вот уже и Эм, а я выпил только половину. Но, может, возьмем по пинте как-нибудь в другой раз.
Милая, полненькая, свежая Эмма Коутс подошла к ним. Эмма, которая была рядом, когда Натан вышиб дверь и увидел умирающую Фрею и ее убийцу, убегающего в темноту задних дворов. Они прошли через все это. Их амбиции заслуженны.
– Здравствуйте, старший инспектор, вы с нами?
Саймон встал.
– Господи, нет. Просто слежу, чтобы Натан вел себя прилично до твоего прихода.
– Спасибо.
– Мы не против, босс, правда, будем только рады.
– Нет, не будете. Тем более я обещал зайти к своей матери.
– А, ну, тогда не стоит такое пропускать.
– Это точно.
Он прошелся по улице к своей машине. Дрозды как ополоумевшие пели из каждого сада. Было все еще светло.
Какое-то время он просто сидел. Ему нужно было поехать в загородный дом. Это было единственное, чего ему хотелось, – просто развернуться здесь, на этом месте, как он всегда делал, съесть то, что будет на ужин, и завалиться спать в комнате для гостей после бутылки или двух вина и сражений с детьми перед укладыванием в кровать.
Либо это, либо он должен сделать так, как он и сказал Натану, – зайти к своим родителям. Он толком не разговаривал с ними уже пару недель.
Он завел двигатель и доехал до перекрестка. Налево был выезд из города по направлению к поселку, где жила его сестра, направо – где жили его родители. Прямо вела дорога через Лаффертон к собору и к его собственной квартире. Он нажал на газ и поехал прямо.
В Лондоне деревья в парках уже покрылись густой зеленой листвой, а утки кружили над прудами, словно пчелы над нектаром. В Сент-Джеймс-парк по дорожкам гуляли мамаши с колясками, а на траве валялись влюбленные парочки. Диана Мэйсон села на скамейку и старалась не смотреть на них.
Неделю назад прошла сделка по продаже ее сети ресторанов. Она была свободна и богата. Она понятия не имела, что делать. Она ходила по магазинам и покупала одежду, которая ей не нужна, сидела в туристических агентствах и просматривала брошюры о поездках, в которые не отправится. Она без конца думала о Саймоне. Ее звонки оставались без ответа, он не реагировал на ее факсы и сообщения. Она писала письма, приезжала к нему в квартиру, отправилась в Лаффертон к его сестре, но ничего из этого не сработало, это никак не помогло ей приблизиться к нему. Она совершенно не понимала, что она еще может сделать, но не могла думать о том, чтобы не делать ничего, чтобы просто уехать и попытаться отвлечься от него, как предлагала его сестра. Это не сработает. Чем дальше она уедет, тем больше будет думать о нем. Не было больше никого и ничего. В свою очередь, она не отвечала на сообщения друзей и не откликалась ни на какие приглашения.
Она не понимала, почему он так внезапно отвернулся от нее и вел себя с ней так холодно. Ей надо было спросить у кого-то, но единственный человек, который мог бы помочь, очень вежливо, учтиво, но твердо ей в этом отказал.
Но, может, ей стоит поехать к его матери, которая, вероятно, понимает даже больше и сумеет посочувствовать, довериться ей, что-то объяснить? Встать на ее сторону. Говорить за нее.
Она резко встала. Эта мысль дала ей новую надежду и свежие силы. Это было последнее, что ей оставалось. Теперь в этом было все.
Она пошла обратно к своему дому, обдумывая свой маршрут, свой наряд. Свои слова.
Шестьдесят шесть
Наступило двенадцатое мая, но можно было подумать, что сейчас самый разгар лета, если бы не весенняя свежесть в воздухе.
Старая галерея собора Святого Михаила окружала небольшой четырехугольник травы. Здесь было не место для погребения – просто ряды мемориальных плит прихожан собора, уложенные вровень с землей в форме креста. Камень Марты Серрэйлер был одним из последних, в южном конце.
Они стояли на маленьком клочке земли, освещенном солнцем. Мэриэл и Ричард. Кэт и Крис с детьми. Крестный отец Марты, старый коллега Ричарда по медицинской практике, опирающийся сразу на две трости. Ширли и Роза из «Айви Лодж». И незадолго до того, как началась церемония, к ним присоединился Саймон: он встал рядом со своей матерью и старался не встречаться взглядом с Кэт.
Посвящение было коротким и незатейливым. Простые слова. Короткая строчка из Библии. Первая строчка заповеди. Кэт опустила глаза на каменную плиту. «Марта Фелисити Серрэйлер. 1977–2003. Блаженны чистые сердцем».
Рядом с камнем лежали три скромных букета с белыми цветами – один от Иво из Австралии. «Его ничто не может сюда вернуть, – подумала Кэт, – ни свадьбы, ни рождения, ни смерти. Ни праздники, ни поминки. Он с тем же успехом мог бы вообще не быть членом этой семьи. Но почему так? Что заставило его улететь на другую часть света и за семь лет ни разу не навестить родной дом?» Она не была уверена, помнит ли он хотя бы их лица. Но у него уж точно не осталось почти никаких воспоминаний о Марте.
Кэт и сама сейчас мало что чувствовала по отношению к этой светловолосой бессловесной девочке, которая была ее сестрой. Жизнь Марты ушла в небытие и, закончившись, осталась загадкой. Может, Саймон был прав, и ее смерть тоже была загадкой. Кто знает?
Она хотела посмотреть на него и не могла. Он держал глаза опущенными. Он надел бледно-серый пиджак, в котором, вероятно, должен был казаться старше, но вместо этого выглядел как школьник-переросток. Она посмотрела на Феликса в переноске, которого не беспокоили ни голоса, ни пение птиц, ни солнце, играющее у него на лице, и уж точно не беспокоило то, что он был одет в кремовый шелк и кружева – семейный крестильный наряд Серрэйлеров.
Ее грудь пронзила внезапная острая боль. Ей стало больно за Дэвида Ангуса, за Марту. За Саймона. После крещения, дома у их родителей, она уведет его в сторонку, в сад, подальше ото всех. Этой дурацкой вражде надо положить конец.
– Помолимся же за Марту. Предадим Богу великую загадку ее жизни и доверим ее Его милости. Господи, даруй ей понимание Твоего бытия, осознание Твоей любви и благослови ее своим заступничеством, и пусть она взрастет для новой жизни с Тобой.
«Приведи нас, Господь, к последнему прибежищу,ко вратам и жилищу на небесах.Дай войти во врата и не откажи во входе в дом Твой.Где не будет ни тьмы, ни туч печали и скорби,только свет.Ни шума, ни тишины, только музыка.Ни надежд, ни страха, только обладание.Ни начала, ни конца, только вечность.В обитель дома Твоего и место жилища славы Твоей,В мир без конца» 9.
Высокий голосок Сэма слегка опередил остальные в освещенной солнцем тишине: «Аминь». Его сестра наступила ему на ногу.
Кэт подняла голову. Саймон встретился с ней взглядом и уже не смог отвести глаз. На его лице медленно начала появляться улыбка.
Они вошли в часовню Девы Марии через вход рядом с галереей. Гости уже собрались – и крестные, и друзья.
Феликс проснулся, когда его достали из люльки и передали в руки Карин МакКафферти. Его глаза расширились от удивления при виде мерцающих свечей, золота и лазури сводов часовни и сияния серебряной крестильной купели.
Он чуть испугался, когда его тела коснулась вода, но потом снова успокоился, пораженно глядя по сторонам.
Ханна уронила свою свечку. Сэм триумфально усмехнулся.
Они вышли навстречу яркому майскому солнцу и в умилении собрались вокруг Феликса. Защелкали фотоаппараты.
– Привет, – сказал Саймон, подойдя к Кэт из-за спины.
Она протянула ему руку, и он взял ее.
– Привет.
И теперь уже не нужно было уводить его куда-то в сад и говорить что-либо.
Дэвид
Пещера. Темница. Неважно, как это называть. Темная, холодная, сырая, глубокая дыра под землей. Неважно где. Просто далеко от дома, от Лаффертона, от калитки у дома и последних мгновений в безопасности.
Маленькое свернувшееся тело повалилось на бок, одна рука вытянулась вперед, другая – назад.
Когда пройдут недели и месяцы, с ним произойдет то же самое, что и со всеми телами, так что скоро это будет уже не тело вовсе, а одни кости.
Если их найдут – кости маленького мальчика, – их извлекут и изучат, и тоже похоронят на освященной земле под поминальным камнем.
Если их найдут.
Шестьдесят семь
Он взял неделю отпуска. Был конец июня. Люди будут вспоминать об этом еще годы спустя – эту долгую-долгую весну и жаркое-жаркое лето.
Саймон сложил свои художественные принадлежности в холщовую сумку, несколько предметов одежды, которые всегда брал с собой за границу, полдюжины книг. Он выезжал завтра в пять утра – специально выбрал ранний рейс. В Венеции он будет после полудня, и там его прямо у терминала встретит Эрнесто со своей лодкой.
Он отключал холодильник и проверял дверцу, когда зазвонил телефон. Он уже был не на службе. Должно быть, кто-то из своих.
– Босс? Я знаю, вы сейчас уезжаете…
– Продолжай, Натан.
– Просто подумал, что вам не повредит немного хороших новостей.
– Никогда не откажусь послушать.
– Интерпол прислал отчет… Они нашли концы уже в пяти странах… этих угнанных машин… кажется, мы сможем прищучить Ли Картера. Ловко он проворачивал свои делишки. По-тихому уводил машину, менял номера и все такое. Потом быстренько оформлял фальшивые документы и отправлял их за границу в два счета.
– Куда?
– В основном в Россию. И в какие-то другие места, о которых я раньше даже и не слышал, если честно.
– Русские бандиты?
– Да, и они обожают быстрые автомобили. Прокурорская служба теперь своего не упустит. Единственное… мы отпустили этого Энди Гантона, предъявив только угон…
– Угон без цели хищения. То, что он и делал.
– А вы не думаете, что он мог иметь отношение и ко всему остальному?
– А ты?
Последовала пауза. Серрэйлер не сомневался, что Энди Гантон был разменной монетой. Но он хотел, чтобы Натан составил на этот счет собственное мнение.
– Да не, – в конце концов сказал сержант. – Ему просто нужны были деньги, и он сглупил.
– Согласен. Я испытываю сочувствие к Энди Гантону, уж не знаю, почему.
Натан рассмеялся.
– Повстречались бы вы с его сестрой Мишель, испытали бы в сто раз больше! Но знаете, что я вам скажу, босс. Они оба аж с лица спали – и он, и Ли Картер, – когда подумали, что вы грешите на них в отношении пропавшего мальчика.
– О да, знаю. Картер просто преступник, Гантон дурак, но никто из них не похищает детей. Я ни секунды эту мысль не рассматривал. К тому же криминалисты буквально на четвереньках исползали их ангары на аэродроме.
– Да где же этот пацан, босс? – спросил Натан чуть не плача. – Куда они его увезли?
Серрэйлер вздохнул. Что тут было сказать? Какой он мог дать ответ?
– Мне уже плохо от этих мыслей, – сказал Натан.
– Мы возьмем их, Натан.
– Да?
– Да. Или, если не мы, то какие-то другие специалисты в другом месте.
– Вы правда верите в это?
– Я бы не оставался в профессии, если бы не верил.
– Хорошо.
Саймон положил трубку, но последнее произнесенное Натаном слово продолжало звучать у него в ушах. Хорошо. Но ничего хорошего не было. Он это знал, сержант это знал. Все было настолько плохо, насколько только возможно. Не всегда все получалось. Не всех убийц ловили. Не каждого пропавшего ребенка находили, живым или мертвым. Иногда все просто заканчивалось ничем. Иногда тебе просто приходилось жить с этим, и это было самое тяжелое. Он сидел на своем кухонном стуле и смотрел на небо за окном. Он чувствовал, что смертельно измотан, но не из-за работы, а из-за постоянного чувства разочарования. «Ты живешь ради этого финала, – подумал он, – раскрытое преступление, обвинение, приговор. Дело отправляется в архив. Но когда он так долго не приближается или не наступает вовсе, к бесконечной усталости примешивается еще и подрывающее любую мораль ощущение полного провала». А сейчас его испытывал он. И вся команда. Он знал, что Дэвид Ангус мертв, их чувства, разум и опыт подсказывали им это. Они знали, но не знали. Они не знали ничего, а это сводит с ума.
Он закрыл глаза. Сводит с ума. Многое из случившегося сводило его с ума. Смерть Марты. Мэрилин Ангус. Что-то с его семьей, что он не мог четко определить.
И Диана.
Диана не сводила его с ума, а приводила в ярость – он отчаянно хотел защитить себя, свое пространство, свою личную жизнь, все свое бытие и существование. Его бесило чувство, что она наблюдает за ним, проникает в такие уголки его жизни, куда дорога была закрыта всем. А больше всего его бесила та беспорядочная лавина чувств, которую она вываливала на него. То, что он считал обычной приятной дружбой, оказалось черт знает чем. Он встал и подошел к окну, развернувшись спиной к стулу, потом развернулся спиной к окну и пошел обратно, затем снова к окну, все больше раздражаясь и злясь – на Диану, на себя.
Ему на подмогу подоспел вновь зазвонивший телефон.
– Босс.
– Ну теперь что?
– Только что поступил звонок из полиции Западной Мерсии. Пропал семилетний мальчик. Ушел из дома в сельскую школу где-то в четверти мили от дома. Зашел в магазин сладостей, и больше его никто не видел. Проверку по местности они уже провели. Ничего. Прошло уже двенадцать часов. Только сейчас позвонили нам.
– Кто ответственный?
– Фиппс. Просил вас. Я сказал, что вы в отпуске.
Саймон уставился в окно на темнеющее небо.
Это была самая страшная новость, и он боялся этого всю дорогу. Еще один ребенок, в другом месте. Еще одно исчезновение. Еще больше страданий. Он не хотел, чтобы они опять обрушились на него. Он был в отпуске. Он может оставить это им.
«С меня хватит», – подумал он. Он уже не мог понять, действительно ли он нуждается в обычной передышке, или чувство стагнации и неудовлетворенности проникло внутрь него по-настоящему глубоко. Может, с него действительно хватит?
К нему в окно заглядывало лицо Дэвида Ангуса, оно заслоняло небо и заполняло собой все его сознание.
«Кто бы ни делал это, он будет продолжать, – подумал Саймон. – Будет еще один. И еще. Потому что подобные люди – похитители детей, растлители детей, убийцы детей, – они не останавливаются. Никогда. Пока мы их не останавливаем».
Он понял, что теперь уже ничего больше не важно. Ни его собственные чувства, ни Диана. Даже его переживания о собственной семье не так важны. Ничто не имеет значения, кроме этого. И времени больше ни для чего нет.
Он поднял трубку, позвонил в участок и попросил номер полиции Западной Мерсии.
После того как он поговорит со старшим инспектором Фиппсом, он позвонит Эрнесто.
Венеции тоже придется подождать.