Сперва он поднял его. Затем послюнявил большой палец и подобрал крошки помельче. Побоявшись, что самые маленькие завалятся в трещины, Люк припал к полу и слизал их языком.

21

Пришла очередь миссис Сигсби дремать на диване в смежной комнате. Стэкхаус закрыл дверь, чтобы звонки по городскому телефону и на его личный боксфон ее не разбудили. Без десяти три позвонил Энди Феллоуз.

– Девяносто девять пятьдесят шесть выехал из Ричмонда, – сказал он. – Мальчика никто не видел.

Стэкхаус вздохнул и потер щетинистый подбородок.

– Понял.

– Жаль, нельзя просто перевести поезд на запасной путь и хорошенько обыскать. Так бы мы закрыли вопрос, едет на нем Эллис или нет.

– А еще жаль, что все люди планеты не могут встать в круг и хором спеть «Дайте миру шанс». Когда поезд прибывает в Уилмингтон?

– К шести должен быть там. Или чуть раньше, если повезет.

– Сколько там наших людей?

– Сейчас двое, еще один едет из Голдсборо.

– Они понимают, что слишком рьяно расспрашивать местных не надо? Особо рьяные вызывают подозрение.

– Думаю, все будет хорошо. История правдоподобная. Мальчишка сбежал из дома, родственники волнуются.

– Будем надеяться. Держи меня в курсе.

В кабинет без стука вошел доктор Хендрикс. Под глазами у него темнели круги, одежда помялась, серо-стальные волосы стояли торчком.

– Новости есть?

– Пока нет.

– Где миссис Сигсби?

– Отдыхает. – Стэкхаус откинулся на спинку кресла и потянулся. – Диксона ведь ни разу не макали, так?

– Конечно, нет! – Донки-Конг как будто даже оскорбился. – Он же не розовый! Рисковать таким высоким НФМ – безумие. Равно как и пытаться расширить арсенал его способностей. Что, кстати, возможно, хоть и маловероятно. Сигсби меня бы живьем съела.

– Не съест. Сегодня же отправьте его в бак, – распорядился Стэкхаус. – Макайте до тех пор, пока малец не решит, что сдох. А потом макните снова.

– Вы бредите! Диксон – ценнейший ресурс! Таких сильных ТЛП-положительных у нас не было много лет!

– Да мне плевать, пусть хоть по воде ходит и стреляет молниями из задницы, когда пердит! Он помог Эллису сбежать. Отправьте за ним Грека, как только тот выйдет на смену. Он у нас спец по маканию, с душой все делает. Только скажите, чтобы не убивал. Мальчик ценный, я это понимаю, но он должен получить опыт, который запомнит на всю жизнь. А потом переведите его на Дальнюю половину.

– Но миссис Сигсби…

– Миссис Сигсби полностью согласна.

Оба резко развернулись. Она стояла в дверях между кабинетом и комнатой отдыха. Стэкхаус сперва подумал, что она выглядит так, будто увидела привидение. Затем понял: она сама была как привидение.

– Сделайте все, как сказал Тревор. Если его НФМ от этого пострадает – что ж, пусть. Его нужно наказать.

22

Поезд снова тронулся, и Люку вспомнилась еще одна бабушкина песня. Кажется, там было про какой-то поезд… Полуночный особый?[35] Нет, не вспомнить. Крошки от пончиков только раззадорили голод, и пить захотелось в десять раз сильнее. Рот превратился в пустыню, язык – в песчаную дюну. Люк дремал, однако уснуть не мог. Время шло, он совершенно потерял ему счет, но наконец в приоткрытую дверь вагона начали просачиваться предрассветные сумерки.

Пол под ногами ходил ходуном. Люк подполз к двери и выглянул наружу: мимо пролетали какие-то облезлые деревья, молодые сосны, мелкие городишки, поля, опять деревья… Поезд въехал на мост, и Люк с вожделением уставился на воду внизу. На сей раз вспомнилась не песня, а стихи Кольриджа: «Кругом вода, одна вода, но сухо на борту… Кругом вода, одна вода – ни капли нет во рту»[36].

Туда наверняка всякую гадость сбрасывают, ее и пить-то нельзя, подумал Люк. И все равно он напился бы. Пил бы и пил, до одурения, до рвоты. Даже выблевать ее было бы приятно – ведь тогда можно пить снова!

Незадолго до того, как над горизонтом поднялось раскаленное красное солнце, Люк почуял в воздухе соль. Теперь мимо пролетали не фермы, а по большей части склады и старые кирпичные фабрики с заколоченными окнами. На фоне светлеющего неба высились подъемные краны. Поблизости взлетали самолеты. Какое-то время поезд ехал вдоль четырехполосной дороги. Люк с тоской смотрел на людей, которым не о чем было тревожиться, кроме работы и домашних хлопот. В воздухе отчетливо пахло илом или тухлой рыбой – или тем и другим сразу.

Я бы сейчас и тухлую рыбу съел, подумал он. Если без опарышей. А может, и с опарышами. По «Нэшнл географик» как-то рассказывали, что они очень богаты белком.

Поезд начал сбрасывать скорость, и Люк уполз обратно в укрытие. Прогромыхав по стрелкам и пересечениям путей, состав наконец остановился.

Ранним утром на станции кипела жизнь. Люк слышал, как подъезжают грузовики, смеются и разговаривают люди. Кто-то врубил на бумбоксе или в салоне машины песню Канье Уэста – зазвучали и почти сразу утихли глубокие басы, похожие на сердцебиение. По соседнему пути, оставляя за собой вонь дизеля, прошел локомотив без вагонов. Несколько раз поезд Люка страшно дергался – это отцепляли и прицепляли вагоны. Кричали по-испански грузчики, и Люк разобрал несколько ругательств: puta mierda, hijo de puta, chupapollas[37].

Время тянулось медленно. Вроде бы прошел час, не меньше… А может, минут пятнадцать. Наконец к вагону «Саутвэй экспресс» подъехал еще один грузовик. Рабочий в комбинезоне откатил дверь. Люк осторожно выглянул в щель между мотоблоком и садовым трактором. Грузчик залез внутрь и положил между кузовом и вагоном стальной трап. На сей раз бригада состояла из четырех татуированных здоровяков – двух чернокожих и двух белых. Они смеялись и болтали с сильным южным акцентом – прямо как кантри-певцы на радио Би-ю-зет-эн-102 у Люка дома, в Миннеаполисе.

Один белый парень заявил, что вчера вечером танцевал с женой чернокожего. Последний сделал вид, что ударил его, а белый театрально отшатнулся и сел на коробки с навесными моторами, которые Люк недавно вернул на место.

– Ну все, за дело, – сказал другой белый. – Жрать охота.

А мне-то как охота, подумал Люк. Просто сдохнуть можно.

Когда они начали грузить ящики «Кохлер» в кузов грузовика, Люку пришло в голову, что это похоже на видеозапись с прошлой остановки, только ее проигрывают задом наперед. Сразу вспомнились фильмы, которые заставляют смотреть на Дальней половине, и тут же перед глазами вспыхнули точки – жирные, яркие. Внезапно вагон дернулся на рельсах, словно хотел сам захлопнуть дверь.

– Ого! – воскликнул второй чернокожий грузчик. – Там кто-то есть? – Он выглянул на улицу. – Хм. Никого.

– Полтергейст! – воскликнул первый чернокожий, который изображал, что бьет своего белого напарника. – Ладно, ребят, закругляемся. Начальник станции сказал, что поезд и так опаздывает.

Все еще не конечная, подумал Люк. Значит, я не умру здесь от голода – потому что сперва умру от жажды.

— Но вместо того, чтобы вручить лично Ельцину, отдал руководителям его аппарата, как просили. Скоро копия лежала на столе у Хасбулатова. Он злопамятный и мне не смог простить.

Он читал, что человек может протянуть без воды трое суток – только потом он потеряет сознание и умрет. Сейчас в это верилось с трудом.

Бригада грузчиков вытащила все ящики «Кохлер», кроме двух больших. Люк думал, они примутся за технику – и тогда, конечно, обнаружат его, – но они убрали свой трап обратно в кузов и рывком опустили заднюю дверь.

Газета «Известия» писала, что глава российских чекистов Иваненко передал президенту «материалы, свидетельствующие о нечистоплотности Баранникова и Дунаева. Иваненко это стоило карьеры».

– Вы езжайте, – сказал один из белых грузчиков (тот самый, что пошутил насчет танцев), – а я сбегаю в служебный вагон. Надо зайти кое-куда.

Иваненко:

– Да брось, Мэтти, подожми очко!

– Не могу, – ответил грузчик. – Уже полезла – такая громадная, что мне с нее слезать придется.

— В ноябре 1991 года приносят мне заявление на одного из министров российского правительства о том, что его подчиненный у другого подчиненного — понимаете, сложная схема — вымогает взятку за уничтожение компромата и продвижение по службе. Мне надо было организовывать проверку, ловить этого подчиненного за руку. А я по старой чекистской привычке пошел докладывать Борису Николаевичу.

Грузовик уехал. Рабочий – Мэтти – подождал минуту, а потом поднялся обратно в вагон, поигрывая мощными оголенными бицепсами. Все пушки заряжены, как сказал бы Рольф Дестин, некогда лучший друг Люка.

Иваненко сказал Ельцину:

– Ну ладно, бандит. Я тебя видел, когда сел на те коробки. Выходи.

23

— Информация может оказаться наветом, а может стать основанием для возбуждения уголовного дела. Мы обязаны расследовать, проводить оперативные мероприятия. Борис Николаевич мрачно заметил:

Секунду-другую Люк не шевелился: если сидеть тихо, как мышка, грузчик решит, что ошибся, и уйдет… Нет, так думают дети, а Люк уже не ребенок. Давно не ребенок. Он выполз из укрытия и попытался встать, но ноги сильно затекли, а голова кружилась. Если бы не грузчик, Люк бы упал. Тот подхватил его и воскликнул:

— Никому нельзя доверять. Идите, проверяйте.

– Ну ни хрена себе! Кто порвал тебе ухо, парень?

Люк попытался ответить, изо рта вырвался хрип. Он откашлялся и выдавил:

– Я попал в беду, сэр. Нет ли у вас чего-нибудь поесть? Или попить? Ужасно хочется есть и пить!

Не сводя глаз с его изувеченного уха, грузчик – Мэтти – вытащил из кармана полпачки «Лайф сейверс». Люк схватил их, разодрал обертку и закинул в рот сразу четыре штуки. Раньше ему казалось, что слюны у него больше нет, обезвоженное тело полностью ее впитало, но влага брызнула из слюнных желез, и в голове разорвалась сахарная бомба. На секунду вспыхнули, пронеслись по лицу грузчика и исчезли цветные точки. Мэтти обернулся, словно ощутил чье-то присутствие, затем вновь посмотрел на Люка.

А потом передумал и неожиданно поручил проверку министру внутренних дел Баранникову, хотя знал, что он крепко дружит с тем министром.

– Когда ты последний раз ел?

Велел Иваненко:

– Не знаю. Точно не помню.

– Давно едешь?

— Передайте ему все материалы.

– Примерно сутки. – Ну да, около того. А кажется – гораздо дольше.

Но чекисты отдали милиционерам только старые оперативные материалы, где речь тоже шла о взятках. Заявление от своего источника Иваненко не отдал и фамилию его не назвал — нельзя было его подвергать смертельной угрозе:

– Держишь путь из Янкиленда, значит?

Да уж, штат Мэн – самый что ни на есть Янкиленд, подумал Люк.

— Сдавать заявителя? Они его убьют просто.

Мэтти показал на его ухо:

Виктор Павлович Баранников, довольный, через пару дней позвонил Иваненко:

– Кто это сделал? Отец? Или отчим?

Люк с тревогой посмотрел на него:

— Твои оперативные материалы не подтвердились.

– Что? С чего вы взяли? – Впрочем, даже в своем нынешнем состоянии он понимал, что ответ очевиден. – Меня ищут. На предыдущей станции тоже искали. Сколько их? Что они говорят? Что я сбежал из дому?

Борис Николаевич на заседании правительства недовольно повторил:

– Ага. Тебя ищет дядя. Прихватил с собой пару друзей, один – коп из Райтсвилл-Бич. Они не говорили почему, но да, сказали, что ты бежишь из Массачусетса. И, судя по уху, повод для побега у тебя был веский.

Один из них – местный коп! Люка это очень напугало.

— Ваша информация не подтверждается.

– Я сел на поезд в штате Мэн, а не в Массачусетсе. Мой отец умер, мама тоже. Все, что они говорят, – вранье!

Иваненко:

Мэтти задумался.

— Таким образом получилось, что я — интриган. Это моя ошибка.

– Кто ж тебе ухо оттяпал, беглец? Какая-нибудь приютская сволочь?

Что ж, это не так далеко от истины, подумал Люк. Да, Институт вполне можно назвать приютом. И да, там заправляют сволочи.

Виктору Валентиновичу Иваненко пришлось покинуть Лубянку. Ему не нашли места в системе государственной власти новой России. После образования министерства безопасности его отозвали из отпуска. Пригласили к заместителю Баранникова по кадрам.

– Долгая история. И запутанная. Вы только… сэр, если они меня увидят, то заберут обратно! Может, без копа они бы не рискнули… Но теперь точно заберут! Туда, где со мной сделали это. – Он показал на свое ухо. – Умоляю, никому про меня не рассказывайте! Дайте мне поехать дальше!

Тот охал и ахал:

Мэтти почесал затылок.

— Как же так, молодой генерал, что же с тобой делать?

– Ну, даже не знаю. Ты совсем малец… И выглядишь ужасно.

– Если они меня поймают, я буду выглядеть еще ужасней.

Нашли решение. Уволили по сокращению штатов.

Верь мне, подумал он изо всех сил. Верь мне, верь!

Его людям работу в новом министерстве не предложили.

– Даже не знаю, – повторил Мэтти. – Хотя эта троица мне не очень понравилась, ей-богу. Какие-то они были нервные, особенно коп. И потом, я ведь и сам три раза сбегал из дома… пока не сбежал окончательно. Первая попытка была как раз в твоем возрасте.

Валерий Ямпольский:

Люк молчал. Мэтти, по крайней мере, двигался в правильном направлении.

– Сам хоть знаешь, куда едешь?

— Баранников, который знал, что такое оперативная работа (все-таки он в МВД работал), мне сам сказал, что руководители подразделений Агентства федеральной безопасности выглядели гораздо выигрышнее, чем руководители союзных подразделений.

– Туда, где можно поесть, попить и подумать, – ответил Люк. – Мне надо очень хорошо подумать, потому что моей истории никто не поверит. Тем более если ее будет рассказывать ребенок.

— Но приглашения на работу не последовало?

– Мэтти! – проорал кто-то. – Заканчивай, а! Не то поедешь зайцем до Южной Каролины!

— Приглашения не последовало. А многие ждали. Или такое делали предложение, что человек, конечно, не соглашался.

– Парень, тебя похитили, что ли?

– Да. – Люк заплакал. – И они… этот мой, типа, «дядя»… да еще с копом…

Сергей Алмазов:

– МЭТТИ! Вытирай зад и ПОЕХАЛИ!

— Меня вызывает Анатолий Васильевич Трофимов, тот самый, чью судьбу я решал после августовского путча и проявил к нему снисхождение. А в новом министерстве его сделали начальником главка, которым руководил я. Он меня приглашает. Захожу, делаю два шага… Он сразу говорит:

– Я вам правду говорю, – просто сказал Люк. – Если хотите помочь, отпустите.

— Присаживайтесь.

– Черт. – Мэтти сплюнул за борт. – Вроде нехорошо это… И ухо, конечно… Слушай, так эти типы – они точно плохие?

– Хуже некуда, – ответил Люк. Если точнее, от самых плохих он пока ушел, а сможет ли и дальше от них скрываться – зависит от решения этого человека.

До стола еще десять метров идти, а он меня посадил у двери.

– Ты хоть знаешь, где ты?

— Ну, я не дипломат, — говорит, — надо сделать это дело, хотя я вроде в него не особо верю… Короче говоря, я тебе предлагаю место зама.

Люк помотал головой.

То есть не начальником главка, не первым замом, а простым заместителем. Понижение на две ступеньки. А я ведь его спас. Его бы выгнали, напиши я в отчете, как именно он вел себя во время путча…

– Это Уилмингтон. Поезд остановится в Джорджии, потом в Тампе, а конечная – Майами. Если ты в розыске, если они разослали ориентировки, план «Перехват» ввели, или как там это называется, то на всех перечисленных станциях тебя будут ждать. А вот следующая остановка… Там не город даже, а так – птичка на карту нагадила. Ты лучше…

– Мэтти, да где тебя черти носят? – На сей раз голос раздался гораздо ближе. – Хорош фигней страдать, нам отметиться надо.

Ладно, дело не в этом. Но как-то не этично само по себе все это дело выглядело, поэтому я говорю:

Грузчик еще раз с сомнением поглядел на Люка.

— Анатолий Васильевич, большое спасибо за доверие, но…

– Пожалуйста! – взмолился тот. – Меня макали в бак с водой, чуть не утопили! Знаю, в это трудно поверить, но я говорю правду!

Трофимов говорит:

Шаги приближались – вот уже и гравий захрустел под ногами. Мэтти спрыгнул на землю и задвинул дверь вагона примерно на три четверти. Люк заполз обратно в укрытие.

– Ты ж вроде срать собирался. Что ты там делал?!

— Ну, все, я выполнил свою миссию. Поручили мне с тобой разговор провести, я провел, и на этом закончим.

Люк ожидал услышать что-то вроде: Да там в коробках паренек спрятался, навешал мне какой-то лапши про штат Мэн и как его в баке с водой топили… Потому что не хочет домой с дядей возвращаться.

Так поступили с теми, кто не присягнул новому хозяину.

– Я сходил в туалет, а потом решил глянуть на эти куботовские газонокосилки, – ответил Мэтти. – Мой «Лоунбой» вот-вот сдохнет.

– Ладно, поехали уже, поезд и так опаздывает. Слышь, тут мальчишка не пробегал? Типа, запрыгнул в поезд где-нибудь на севере, а потом вдруг надумал посетить славный город Уилмингтон?

— У меня в главке был первый зам. В Свердловске ЧП случилось, и он улетел туда расследовать вместе с группой. Ему Баранников звонит: «Ну, решил для себя — ты туда или сюда?» Ну, он, конечно, пошел сюда. Звонит мне: «Сергей Николаевич, мне позвонили, я дал согласие…» Были и такие, кто твердо говорил: «Я с вами». Потом приходит: «Я пойду все-таки на то место, которое мне предложили». Кто сразу к Баранникову перешел, они все пошли в рост. Получили высокие назначения и звания. Ну, а мы вышли в тираж.

Воцарилась тишина. Наконец Мэтти ответил:

Сергей Николаевич Алмазов не потерялся. Он стал первым директором Федеральной службы налоговой полиции России, получил погоны генерал-полковника налоговой полиции.

– Нет.

Люк все это время сидел прямо, как штык. Услышав одно-единственное последнее слово, он прислонился спиной к стене вагона и закрыл глаза.

Алмазов:

Примерно минут через десять 9956-й резко содрогнулся всем составом – вагонов теперь было ровно сто, – и станция поехала мимо. Сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. По полу вагона проплыла тень станционного поста, а затем возникла другая тень – силуэт человека. В следующий миг на пол шлепнулся бумажный пакетик с жирными пятнами на боках.

— Если подвести итоги… Первое. Еще не полностью сформировавшийся российский комитет не допустил в августе негативного развития ситуации в стране, а это могло произойти. Знаете, спичку бросил — и заполыхал пожар. Второе. Не знаю, почему памятник не поставили российскому комитету. Только благодаря ему сейчас существует Федеральная служба безопасности, а то бы было МБВД. Самостоятельность службы мы отстояли. Не Комитет государственной безопасности СССР отстоял, а Комитет России.

Люк не видел Мэтти, только услышал его прощальные слова:

– Удачи, беглец!

Иваненко:

Тень исчезла.

— По номенклатурным законам обычно предлагают какую-то должность. И мне предложили место заместителя председателя только что созданной Государственной технической комиссии при президенте. Я отказался — совершенно не интересная работа. Хотя вроде как замминистра. Решил уйти на свободу… С Лубянки меня уволили. В сорок четыре года. В сорок три генерал, а в сорок четыре безработный. Мой же недавний кадровик вышел из шестого подъезда и забрал у меня служебное удостоверение. И я поехал домой, к семье. Думать, как жить дальше. Но в истерику не впадал, я был достаточно молодым, чтобы начать новую жизнь.

Люк выполз из своего укрытия так быстро, что треснулся здоровым ухом о корпус садового трактора. И даже этого не заметил. В пакете его ждал рай. Люк уже чуял запах.

Ямпольский:

Рай состоял из соленой булочки с сыром и колбасой, яблочного пирожка фирмы «Хостесс» и родниковой воды «Каролина суитуотер». Люку потребовалась вся сила воли, чтобы не опустошить пол-литровую бутылку в один присест. Он оставил примерно четверть, опустил бутылку на пол, но тут же схватил ее и завинтил крышку: не дай бог поезд дернется и вода прольется! Он же с ума сойдет! Люк умял булочку за пять жадных укусов и запил ее большим глотком воды, слизал с пальцев жир, взял яблочный пирожок с водой и уполз обратно в укрытие. Впервые с тех пор, как Люк плыл на «Пароходе Неказистом» по реке и любовался звездами, ему показалось, что жизнь – хорошая штука. И хотя в Бога он не особо верил (аргументы в пользу его существования казались не такими убедительными, как факты, доказывающие обратное), Люк все же прочел молитву. Не за себя. Он просил гипотетически существующую высшую силу благословить того доброго человека, что назвал его беглецом и подкинул в вагон пакет с едой.

— Все это было постыдно. Стыдно было за наших же коллег, которые нас знали, и которых знали мы… Обычные человеческие чувства, наподобие зависти. Неистребимые. Если бы они были истребимы, мы бы сейчас жили с вами в раю. В раю, понимаете, в раю.

24

Виктор Валентинович Иваненко и без генеральских погон не пропал. Нашел себе применение. Без дела не остался. Трудится и по сей день. Но любимой работы лишился. И не может об этом забыть. Его мучает невостребованность. Ощущение нереализованности. И одолевает желание быть понятым.

Набив живот, Люк снова захотел спать, но заставил себя взбодриться.

Как-то признался:

Поезд остановится в Джорджии, потом в Тампе, а конечная – Майами. Если ты в розыске, если они разослали ориентировки, ввели план «Перехват», или как там это называется, то на всех перечисленных станциях тебя будут ждать. А вот следующая остановка… Там не город даже, а так – птичка на карту нагадила.

— Постоянно в самоанализе. Иногда до бессонницы.

Да, его могут поджидать и в маленьком городке, однако выходить в Тампе или Майами в планы Люка не входило. С одной стороны, затеряться в большом городе несложно, в этом есть свои плюсы, но и полиции в таких городах слишком много. К тому времени всем местным копам уже покажут фото мальчика, подозреваемого в убийстве родителей. Кроме того, Люк не может ехать на поезде вечно. И так фантастически повезло, что Мэтти его не сдал; рассчитывать на второй столь же щедрый подарок судьбы будет только идиот.

— Человеку свойственно переживать и возвращаться к прошлому: вот если бы в тот момент я сделал так-то, поступил по-другому, все было бы иначе… Вас посещали такие мысли?

Люк подумал, что один старший козырь у него все-таки есть. Ножик для чистки овощей, который Морин оставила под матрасом, где-то потерялся, а вот флешка – на месте. Люк понятия не имел, что на ней… Может, какое-нибудь путаное и слезливое признание в грехах, невнятная околесица – про брошенного ребенка, например. А может быть, факты. Доказательства. Документы.

Наконец поезд снова начал сбавлять ход. Люк подошел к двери, схватился за нее и выглянул наружу. Впереди было много деревьев, двухполосная асфальтированная дорога, несколько домов и зданий, стоявших задом к железной дороге. Поезд проехал мимо железнодорожного светофора, на котором горел желтый сигнал. Возможно, они приближаются к тому городку, о котором говорил Мэтти («птичка на карту нагадила»), или поезд просто притормаживает – ждет, когда другой состав освободит ему путь, к примеру. Так даже лучше, ведь на станции его может поджидать очередной встревоженный дядюшка. Впереди замелькали складские помещения с блестевшими на солнце железными крышами. Сразу за складами начиналась двухполосная дорога, а за ней – снова лес.

— Посещали, конечно. Особенно ночью. Когда не спишь. Но жизнь так устроена, что возврата к прошлому нет. И исправить ничего нельзя. Только можно извинения у кого-то попросить, что я и сделал… Но я вот о чем думаю. Помните образ, который Виктор Черкесов ввел: чекистский крюк спас Россию, сползавшую в пропасть. Не чекисты должны выступать в роли спасителей России. Общество должно этого потребовать от власти. И власть обязана выводить страну из кризиса в светлое будущее под контролем общества.

Твоя задача, сказал себе Люк, спрыгнуть с поезда и скрыться в том лесочке, причем как можно быстрей. Не забудь, что приземлиться надо на ноги, иначе рискуешь пропахать лицом щебенку.

Спустя четверть века после драматических событий 1991 года, в годовщину создания КГБ России генерал Ива-ненко собрал в одном из московских ресторанов товарищей и сослуживцев.

Люк начал раскачиваться вперед-назад, не отпуская дверь и сосредоточенно поджав губы. Да, в самом деле, это та остановка, о которой рассказывал Мэтти: впереди показался пост. На выцветшей зеленой кровле было написано: «ДЮПРЕЙ ЮГ И ЗАПАД».

Виктор Валентинович сказал короткое слово:

Все, теперь точно прыгаю, сказал себе Люк. Не хватало еще повстречать дядюшку.

– Раз…

— Прошло двадцать пять лет с того времени, как судьба свела нас в переломный для страны момент. Все вы тогда оказались на высоте. Достойно решали поставленные задачи, приложили немало усилий к тому, чтобы: первое — не допустить кровопролития, и второе — сохранить систему, которая исключительно важна для нашего государства. Сегодня говорят о том времени, о девяностых, как о каких-то лихих годах. Но мы с вами знаем, что это было время перемен, это было время реформ. Геннадий Эдуардович Бурбулис, перефразируя известную песню, написал:

Он качнулся вперед.



– Два…



Жить без реформ, конечно, просто,
Но как в России без реформ прожить?



Затем назад.

– Три!



Люк прыгнул и прямо в воздухе начал перебирать ногами, однако его тело встретилось с землей на скорости поезда, а бежать с такой скоростью он не мог. Верхняя часть тела подалась вперед. Чтобы удержаться на ногах, Люк резко вытянул руки назад, напоминая в тот момент конькобежца перед финишем.

Вслед за Иваненко выступил генерал армии Николай Дмитриевич Ковалев, который руководил Федеральной службой безопасности, потом был избран в Государственную думу:

Когда он уже начал думать, что приземление прошло удачно, кто-то заорал:

— Я хочу ответить и тоже в стихах:

– Эй, берегись!



Люк вскинул голову и увидел человека за рулем вилочного погрузчика – где-то посередине между станцией и складами. Второй человек (с журналом в руках) вскочил с кресла-качалки на крыльце поста. Он закричал:

– Берегись столба!



Товарищи, нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о реформах в комитете.



Тут Люк увидел впереди второй светофор – на сей раз мигавший красным. Слишком поздно. Он инстинктивно опустил голову и попытался прикрыть ее рукой, но не успел и на полном ходу врезался в стойку светофора правым – больным – ухом. Оно приняло на себя всю силу удара. Люка отшвырнуло назад, и он покатился по щебню прочь от железной дороги. Сознания он не потерял, однако на секунду утратил связь с реальностью: перед глазами замелькали земля и небо. По щеке хлынул теплый ручей – Люк понял, что это вскрылось его бедное, многострадальное ухо. Внутренний голос орал: вставай, беги в лес. Но одно дело слышать, а другое – прислушаться. Вскочить на ноги Люку не удалось.



Вскакивалка сломалась, подумал он. Черт. Вот засада.

Когда их насчитываешь на своем счету приблизительно девять, становится грустновато… Но я хочу я выпить за друзей, за настоящих профессионалов. То, через что мы прошли, то, что мы испытали вместе со страной, незабываемо.

Над ним уже стоял оператор вилочного погрузчика. Лежавшему на земле Люку показалось, что он высоченный – футов шестнадцать ростом. Стекла его очков сверкали на солнце, и разглядеть за ними глаза было невозможно.

– Господи, парень, ты чего творишь-то?

Вместо послесловия

Часто звучит: история не знает сослагательного наклонения. Мне эта формула не нравится. А что бы произошло, если бы Крючков и его единомышленники не устроили в августе 1991 года путч?

Сергей Степашин:

— Если бы не произошел путч, в Ново-Огарево состоялось бы подписание Союзного договора. Возникло бы другое государство, но с той же территорией, с рублем, с единым экономическим пространством. Но это была бы конфедерация скорее всего. Где, конечно, существовала бы сильная российская спецслужба. Для меня это совершенно очевидно. Мы не потеряли бы единое экономическое пространство, не потеряли рубль, не было бы двадцати миллионов русских беженцев… Я думаю, даже и прибалты по-другому бы себя вели. Я вспоминаю литовского премьер-министра Казимиру Прунскене, когда она говорила: Михаил Сергеевич, вы отпустите нас, мы никуда не уйдем, дайте нам чуть-чуть воздуха. Вот что нужно было сделать. Но это другой разговор.

Если бы в конце 1991 года Борис Николаевич Ельцин доверил службу госбезопасности не Виктору Павловичу Баранникову, а Виктору Валентиновичу Иваненко, он бы сам избежал многих неприятностей. И страну бы от них избавил. Российский комитет госбезопасности формировался как принципиально иная структура в соответствии с базовыми принципами создававшейся тогда демократической России.

В России в девяносто первом происходила настоящая революция. Событие не менее значимое, чем октябрьский переворот 1917 года. Но вопрос в оценках. Одни уверены, что эта революция только разрушила великое государство. Другие, напротив, считают революцию незавершенной.

Революции начинаются с праздника, с веселья, иногда безоглядного, а заканчиваются разочарованием чудовищно обманутых в своих ожиданиях революционеров. Сбросив тирана, торжествующая толпа расходится в счастливой уверенности, что пришло царствие свободы и справедливости. Но как редко революции приводят к расцвету демократии! Когда праздник заканчивается, вопрос не в том, кто одержал победу, вопрос в том, кто воспользуется ее плодами. Выходят на площадь и ложатся под танки одни. Власть, должности и богатство достаются другим.

После свержения очередного властителя ожидают немедленного улучшения жизни. Но когда рушится диктатура, страна погружается в хаос. Прежняя жизнь развалилась, а люди не имеют навыка самоорганизации. В растерянности и отчаянии они требуют порядка и стабильности и ждут, что кто-то за них все наладит.

Из всех печальных слов, которые только можно произнести, самые печальные таковы: «Все могло быть иначе». Вспоминая август 1991 года, не скажешь: все могло быть иначе. Просто тогда мы не знали, что из пропасти, в которую упали почти столетие назад, выбираться, в кровь обдирая локти и колени, нам еще долго. А то и назад можно рухнуть.

Обретенные в августе свобода и право самому распоряжаться своей жизнью стали основами жизни новой России. Очистилось и ожило само духовное пространство страны. России вернулось многое из того, что было утрачено в семнадцатом году. И, казалось, утрачено безвозвратно… Демократические преобразования и либеральные реформы заложили базу для серьезных экономических успехов.

Но августовские завоевания не получили институционного подкрепления. Победу одержали демократы, но не демократия. Ее еще следовало создавать долго и методично, а торопившаяся новая власть предпочла опереться на сохранившийся от советской власти государственный аппарат, что казалось весьма прагматичным решением.

Аппарат правительства на девяносто процентов состоял из бывших работников аппарата ЦК и других аппаратчиков.

Бурбулис уверял коллег:

— Ребята, когда эти советские чиновники увидят, что мы вкалываем днем и ночью, чтобы спасти страну, они станут нам помогать.

Его предсказание сбылось лишь частично.

Реформаторы полностью сосредоточились на экономике и уделяли мало внимания изменению судебной системы (поэтому и сегодня судьи считают себя частью карательного аппарата), правоохранительных органов, вообще политике — тогда как следовало помогать становлению партий и местного самоуправления.

Важнейшие институты советской системы остались неизменными. Благополучно пережили распад Советского Союза и крах социализма. Жизнь сохранила прежнюю иерархию: значимы только те, кто служит власти. И многие заранее согласны с тем, что аппарат, то есть начальство, высшие чиновники, имеют полное право командовать. Готовы терпеть, слушаться. Правильно голосовать. Возмущаться чужими. Восхвалять своих. Как велено…



– Пытаюсь сбежать. – Люк не до конца понимал, говорит ли вслух или только думает. Вроде бы говорит. – Они меня поймают! Пожалуйста, не сдавайте меня!

Человек нагнулся.

– Перестань болтать, я все равно не понимаю. Тебя сильно приложило тем столбом – кровь хлещет, как из борова. Ну-ка, пошевели ногами.

Люк пошевелил.

– А теперь руками.

Он поднял руки в воздух.

Подошел тот, кто сидел в качалке. Люк хотел с помощью новоприобретенных ТЛП-способностей прочитать мысли обоих работников, узнать, что им известно. Не вышло: видно, сегодня не лучший день для чтения мыслей. А может, столбом ему начисто отшибло телепатию, кто знает.

– Мальчик цел, Тим?

– Вроде цел. Надеюсь. Вообще-то по правилам оказания первой помощи человека с подозрением на травму головы перемещать нельзя… Но я рискну.

– Кто из вас, типа, мой «дядя»? – спросил Люк. – Может, вы оба?

Тот, что сидел в качалке, нахмурился.

– Чего он лопочет, понимаешь?

– Нет. Отнесу-ка я его в комнату мистера Джексона.