Он пошарил внутри фургона, а когда его рука появилась вновь, она сжимала рукоятку топора.

— Я избавлю вас от ведьмы, а после того мы вместе испросим благословения Божьего для ваших домов и семейств! Кто из вас укажет мне путь ко врагу моему?

При виде топора у Вудворда сильно забилось сердце; теперь уже и он вскочил на ноги.

— Нет! Я не допущу такого… — Он хотел сказать «надругательства над правосудием», но тут ему отказали воспаленные голосовые связки, и завершить фразу не удалось. С полдюжины мужчин, перекрикивая друг друга, вызвались показать проповеднику дорогу к тюрьме, и внезапно всю толпу — человек двадцать пять, по оценке Вудворда, — обуяла яростная жажда крови. Иерусалим спустился с фургона на землю, сжимая в руке топор, и в окружении настоящей своры злобных собак в человеческом обличии двинулся по улице Гармонии в сторону тюрьмы. Длинные тощие ноги несли его в темпе паука, спешащего к пойманной добыче.

— Они не смогут попасть внутрь, дуралеи! — фыркнул Бидвелл. — Ключи-то у меня!

Вудворд напрягся и просипел:

— Топор вполне заменит ему ключ!

И тогда он увидел на лице Бидвелла это выражение: что-то вроде блаженного успокоения при мысли о том, что топор проповедника может покончить с ведьмой гораздо быстрее, чем костер закона. Как бы то ни было, Бидвелл сделал свой выбор, перейдя на сторону толпы.

— Остановите их! — потребовал Вудворд. Его щеки лоснились от пота.

— Я пытался, сэр, — прозвучало в ответ. — Вы же видели, я пытался.

Вудворд приблизил свое лицо к лицу Бидвелла.

— Если эту женщину убьют, я обвиню в убийстве и привлеку к суду всех людей в той толпе!

— Полагаю, будет непросто довести такое дело до приговора, — сказал Бидвелл и опустился на сиденье. Он взглянул на фургон проповедника, из которого тем временем выбралась темноволосая стройная женщина средних лет и начала о чем-то переговариваться с молодым возницей. — Боюсь, я уже не в силах что-то изменить.

— Зато я в силах! — Вудворд вылез из экипажа; кровь закипала в его жилах. Но прежде, чем он бросился догонять проповедника и его свору, над его головой прозвучал голос:

— Господин судья, сэр?

Он поднял глаза на Гуда. Негр протягивал ему тонкий хлыст, обычно хранившийся в кожаном кармашке рядом с козлами.

— Это для защиты от диких зверей, сэр, — пояснил он.

Вудворд взял хлыст, бросил негодующий взгляд на Бидвелла и — понимая, что время дорого, — пустился вслед за Иерусалимом и прочими со всей скоростью, какую ему позволяла ломота в костях.

А широко шагавший проповедник уже преодолел большую часть улицы Гармонии. Попутно его фанатичный огонь привлекал все новых мотыльков. К тому времени, когда он достиг поворота на улицу Правды, его свита разрослась до сорока шести мужчин, женщин и детей, а также четырех собак и молодой свиньи, которая панически металась перед толпой, рискуя быть втоптанной в грязь. Куры с кудахтаньем, теряя перья, разлетались из-под ног плотной массы вопящих людей и лающих дворняг, а во главе грозной процессии шествовал Исход Иерусалим, выпячивая острый подбородок подобно тарану боевой галеры и вздымая свой топор, как триумфальный факел.

Внутри тюремного здания двое узников услышали шум приближающейся толпы. Мэтью вскочил со скамьи и быстро подошел к решетке, но Рейчел осталась сидеть. Она закрыла глаза и слегка запрокинула голову; ее лицо покрылось испариной.

— Там суматоха какая-то! — сказал Мэтью. При этом у него сорвался голос, ибо суть происходящего не вызывала сомнений: граждане Фаунт-Ройала готовились штурмовать тюрьму.

— Я могла бы предвидеть, — произнесла Рейчел спокойным, но слегка дрогнувшим голосом, — что они убьют меня именно в воскресенье.

Тем временем снаружи Исход Иерусалим осмотрел цепь, запирающую вход, примерился и высоко поднял топор. Когда тот с размаху опустился на цепь, толстые железные звенья выдержали удар, хотя от них огненными шершнями разлетелись искры. И вновь проповедник поднял топор, и вновь тот неистово обрушился на преграду. Цепь и теперь выдержала, хотя два звена были серьезно повреждены. Иерусалим собрался с силами, сделал мощнейший замах и выбил новый сноп искр. Он уже поднимал свое оружие для четвертого — скорее всего, решающего — удара, поскольку одно звено уже было готово отделиться от своих собратьев, когда из толпы внезапно выступил некто и задержал руки проповедника, положив поперек них трость.

— Что здесь творится? — строго спросил учитель Джонстон, на котором были те же бордовый сюртук и черная треуголка, что и во время церковной службы. — Я не знаю, кто вы такой, сэр, но прошу вас убрать этот топор!

— А я не знаю, кто такой ты, сэр, — ответствовал Иерусалим, — но если ты встанешь между мной и ведьмой за сей дверью, ты будешь держать ответ пред Всемогущим Господом!

— Остановите его, Джонстон! — Запыхавшийся Вудворд протолкался сквозь толпу. — Он собирается ее убить!

— И правильно! — крикнул стоявший в первом ряду Артур Доусон. — Давно пора с ней расквитаться!

— Убьем ее! — заорал мужчина рядом с Доусоном. — Сколько можно тянуть с этим делом?

Толпа откликнулась новыми воплями и призывами к расправе над ведьмой.

— Вот он, глас народа! — громко объявил Иерусалим и нанес четвертый удар, еще более яростный, чем три предыдущих. На сей раз цепь лопнула.

Тогда Джонстон, припадая на увечную ногу, схватил проповедника за руку в попытке отобрать топор. С другой стороны на него напал Вудворд, также попытавшийся завладеть оружием. Но внезапно кто-то схватил судью сзади за горло и оттащил от проповедника, в то время как другой мужчина ударил Джонстона кулаком в плечо. Судья с разворота взмахнул хлыстом, но уже вся толпа шла в наступление, и сразу несколько человек набросились на Вудворда прежде, чем он успел повторно использовать хлыст. Чей-то кулак врезался ему в ребра, а чья-то рука вцепилась в воротник, чуть не оторвав его от сорочки. Затем судья был подхвачен морем тел, поднят ввысь и брошен на землю среди опасных рифов топчущихся башмаков и сапог. Услышав звуки ударов и невнятные возгласы, он догадался, что это Джонстон отбивается во все стороны своей тростью.

— Вперед! Захватим тюрьму! — призвал кто-то.

Чей-то каблук чуть не раздробил кисть Вудворда, когда он попробовал встать на ноги.

— А ну, осади! — вдруг рявкнул новый мужской голос. — Назад, я сказал!

Послышалось конское ржание, затем трескуче грянул пистолетный выстрел. Столь повелительные звуки вынудили толпу отхлынуть, и Вудворд наконец-то получил достаточно пространства, чтобы подняться с земли.

Он увидел Джонстона, распростертого на пороге тюрьмы и своим телом перекрывшего Иерусалиму доступ внутрь. Рядом валялась раздавленная треуголка учителя, а над ним стоял проповедник, также оставшийся без шляпы, но по-прежнему с топором в руке…

— Черт побери, ну и картина! — Пороховой дым рассеивался над головой Николаса Пейна, который въехал на своем гнедом жеребце в самую гущу озлобленного сборища. Еще дымящийся пистолет он держал дулом вверх. — Вы тут что, с ума посходили?

— Мы в своем уме, Николас! — заговорил немолодой мужчина, в котором Вудворд распознал Дункана Тайлера. — Самое время всем нам взяться за ум и покончить с ведьмой.

— Это сделает проповедник! — сказал Доусон. — Один удар топором, и мы от нее избавимся!

— Нет!

Джонстон уже подобрал свою шляпу и теперь пытался встать, но без особого успеха. Вудворд нагнулся и помог оксфордскому собрату подняться на ноги.

— Мы же договорились соблюдать закон, как цивилизованные люди! — заявил Джонстон после того, как оперся на трость для устойчивости.

Пейн брезгливо посмотрел на Иерусалима.

— Вы, как я понимаю, бродячий пастырь?

— Я Исход Иерусалим, призванный Господом наставить сей град на путь истинный, — последовало в ответ. — Ужель ты не хочешь того же?

— Я хочу, чтобы вы положили топор на землю, — сказал Пейн, — не то я вышибу напрочь ваши дурные мозги.

— Зрю душу, пораженную порчей! — возопил Иерусалим, охватывая взглядом толпу. — Он грозит Божьему посланнику и защищает сатанинскую блудницу!

— А я, сэр, вижу перед собой обыкновенного недоумка, который пытается проникнуть в тюрьму Фаунт-Ройала без каких-либо законных оснований, тогда как я уполномочен пресекать подобные безобразия, — ответил Пейн с выдержкой и достоинством, восхитившими Вудворда. — Посему я повторно предлагаю вам положить этот топор.

— Николас! — сказал Тайлер, хватая всадника за штанину. — Пусть этот человек сделает то, что давно следовало сделать.

— Я облечен силой Господней! — возвысил голос проповедник. — Никакое зло не устоит пред высшим правосудием!

— Не позволяй ему, Николас! — призвал Джонстон. — Это будет не правосудие, это будет убийство!

Пейн тронул коня, отцепившись от Тайлера, проехал сквозь толпу и остановился в каких-то трех футах перед кинжаловидным носом Иерусалима, после чего нагнулся к нему, скрипнув кожей седла.

— Слушай меня внимательно, пастырь, — произнес он вполголоса, — не то в следующий раз я буду говорить уже над твоей могилой. — Он позволил этому мрачному прогнозу на несколько секунд повиснуть в воздухе, пока между ним и Иерусалимом происходила дуэль взглядов, а потом обратился к Вудворду. — Господин судья, вы не откажетесь от подарка в виде этого пастырского топора?

— Не откажусь, — прохрипел Вудворд и осторожно протянул руку, готовый отпрянуть, если Иерусалим вздумает применить свое оружие.

Иерусалим не шелохнулся. Вудворд видел, как ходят желваки на его покрытых седой щетиной скулах. Затем по его лицу скользнула улыбка — отчасти презрительная, но в большей мере глумливая, — и, честно говоря, эта улыбка вызывала куда больше опасений, чем его гримаса праведного гнева.

— Мои поздравления, — молвил Иерусалим, поворачивая топор лезвием к себе и опуская деревянное топорище на ладонь судьи так неспешно и плавно, как опускается на землю туман.

— А вы все расходитесь по домам! — приказал собравшимся Пейн. — Здесь больше смотреть не на что!

— Один вопрос к тебе, Николас Пейн! — прокричал Джеймс Рид, стоявший рядом с Тайлером. — Мы с тобой оба видели этих кукол под полом в ее доме! Ты не хуже прочих знаешь, что она сотворила с нашим городом! Неужто на тебя и впрямь наслали порчу, как сказал пастырь? Должно быть, так оно и есть, иначе ты не отвел бы топор, уже готовый ее прикончить!

— Джеймс, не будь ты моим другом, мне пришлось бы втоптать тебя в грязь! — крикнул в ответ ему Пейн. — А теперь послушайте, что я вам всем скажу!

Он развернул лошадь мордой к толпе, в которой теперь уже было порядка шестидесяти человек.

— Да, я знаю, что натворила здесь ведьма! Но я знаю еще одну вещь, которую советую запомнить и вам: когда Рейчел Ховарт умрет — а она умрет непременно, — ее грешная жизнь должна окончиться на костре по законному приговору суда, а не под топором заезжего пустобреха!

Пейн сделал паузу, как будто провоцируя желающих выступить против. В толпе раздалось несколько выкриков, но прозвучали они неуверенно и быстро погасли, как догоревшие угольки.

— Я тоже считаю, что она должна умереть ради блага Фаунт-Ройала! — продолжил он. — Пока она жива, над нами будет висеть угроза новых бедствий. Некоторые из вас пожелают уехать отсюда еще до того, как ее сожгут, и вы имеете на это право, но… Слушай, что я говорю! — оборвал он очередного крикуна, тотчас умолкшего. — Мы строим здесь не просто пограничный поселок, неужто не понимаете? Мы строим новую жизнь для себя в месте, которое со временем станет настоящим большим городом! — Он обвел взглядом толпу. — Хотим ли мы, чтобы в будущем говорили: мол, самый первый судебный процесс в Фаунт-Ройале был прерван топором какого-то святоши? Вот что я вам скажу: мне уже случалось видеть самосуд толпы. Поверьте, от этого зрелища стошнит даже голодную дворнягу! Разве такой фундамент нам нужен для постройки нашего дома правосудия?

— Не будет никакого дома правосудия! — завопил Рид. — Как не будет ни поселка, ни большого города! Мы лишимся всего, если не казним эту ведьму!

— Мы действительно многого лишимся, если ее сейчас выволокут из тюрьмы и убьют без суда! — с не меньшей горячностью ответил Пейн. — И в первую очередь мы лишимся чести! Я и такое видел: потерявшие честь становятся слабыми и беспомощными, как огородные пугала на ветру! Мы договорились, что процесс будет вести судья Вудворд, и мы не можем теперь отдать все в руки этого Захода Иордана!

— Исходом Иерусалимом зовусь я, да будет тебе ведомо!

У проповедника был редкостный дар, еще ранее подмеченный Вудвордом: он мог уподоблять свою речь громовым раскатам, при этом даже не особо напрягаясь.

— Не забывайте, люди, — прогремел он, — что уста Дьявола глаголют сладкоречиво!

— Ты! — взъярился на него Пейн. — Заткни… свою… поганую дыру!

— Лучше внемли словам из этой самой дыры, дабы не сгинуть в той, что не имеет дна!

— Сдается мне, что как раз ваша дыра не имеет дна, — вступил в разговор учитель. — Или же у вас нижняя дырка поменялась местами с верхней.

Вудворд по достоинству оценил эту реплику, поданную так кстати и так эффектно, что и на шекспировской сцене не получилось бы лучше. Как следствие, она вогнала в ступор проповедника, который в поисках достойного ответа несколько раз открыл и закрыл рот, но не издал ни звука. Одновременно начали сдавленно фыркать некоторые зрители, до того момента сурово хмурившие брови. Затем по толпе прокатился смех, разрядив атмосферу, и хотя большинство не позволило себе даже улыбки, в настроении всех присутствующих определенно произошла перемена.

Исход Иерусалим, надо отдать ему должное, умел проигрывать с достоинством. Он больше не стал взывать к публике, а молча скрестил на груди костлявые руки и уперся взглядом в землю.

— Ступайте по домам! — повторно призвал сограждан Пейн. — Сегодняшнее представление окончено!

После переглядываний и тихих разговоров в толпе выяснилось, что общий запал порядком иссяк. По крайней мере, до конца этого дня, подумал Вудворд. Понемногу толпа рассеивалась. Судья заметил неподалеку Бидвелла, который сидел в своем экипаже, скрестив ноги и закинув одну руку на спинку. Когда стало ясно, что Рейчел Ховарт не умрет сегодня, Бидвелл спустился на землю и начал приближаться к тюрьме.

— Спасибо, Николас, — поблагодарил Джонстон. — Страшно подумать, что могло бы случиться.

— Эй, ты! — окликнул Пейн проповедника, и тот посмотрел в его сторону. — Ты в самом деле рассчитывал войти туда и прикончить ее на месте?

— То, на что я рассчитывал, уже свершилось, — ответил Иерусалим, на сей раз нормальным тоном, не впадая в экспрессию.

— Что именно? Беспорядки на улице?

— Ваши горожане узнали о прибытии Исхода Иерусалима. Пока этого вполне достаточно.

— Похоже, нас побаловал спектаклем новый лицедей, — сказал Джонстон и только теперь заметил подошедшего Бидвелла. — Роберт, вам нужно кое с кем познакомиться.

— Мы уже знакомы. — Бидвелл нахмурился при виде разбитой цепи. — Вижу, нашлась работенка для Хэзелтона. С этим он как-нибудь справится. — Он грозно уставился на проповедника. — Повреждение казенного имущества Фаунт-Ройала — это серьезный проступок, сэр. Полагаю, штраф в размере одной гинеи будет справедливой компенсацией.

— Увы, я всего лишь странствующий человек Божий, — ответил Иерусалим, пожимая плечами. — Господь дает мне пищу, одежду и кров, но английского злата не перепадает ни гроша.

— Стало быть, вы нищий бродяга?

— О нет, я не нищенствую! Я, можно сказать, провидец. И я предвижу, что мое пребывание здесь принесет великую пользу.

— Пребывание здесь? Ну, это вряд ли! — сказал Бидвелл. — Николас, будь добр, сопроводи этого человека до ворот, а там проследи, чтобы он сел в свой фургон и…

— Один момент! — Иерусалим поднял длинный и тонкий указательный палец. — Я прибыл сюда из Чарльз-Тауна, где узнал о постигшей вас напасти. Об этой ведьме там все говорят на улицах. Я посетил Совет и выяснил, что у вас в городе нет священника.

— Совет провинции? В Чарльз-Тауне? — Бидвелл наморщил лоб. — Откуда им известно, что мы остались без священника?

— Они знают об убийстве Гроува, — напомнил ему Джонстон. — Об этом было упомянуто в нашем письме насчет мирового судьи, которое отвезли туда Николас и Эдвард.

— Пусть так, но то письмо они получили в марте. Почему Совет решил, будто мы до сих пор не нашли замену священнику, убитому еще в ноябре? — Складки на его лбу стали глубже. — Похоже, кто-то еще посылает туда весточки о наших делах.

— Так у вас есть священник или нет? — спросил Иерусалим.

— Нет. Но в настоящее время пастырь нам не нужен, так что до свидания.

— Ну да, это же очевидно, что вам не нужен пастырь, — с тонкой улыбкой молвил Иерусалим. — У вас в тюрьме сидит ведьма, а по городу свободно разгуливает Сатана. Одному Богу известно, какие еще нечестивые дела тут творятся. Само собой, вам не нужен пастырь. Что вам нужно, так это Второе пришествие. — Его темные глаза впились в Бидвелла из-под нависших век; узор морщин на лице обрел гротескные черты. — Ваш приятель-наездник складно говорит о законах, домах правосудия и больших городах. Но дозвольте узнать одну вещь: кто здесь произносит нужные слова над усопшими или новорожденными?

— Да любой желающий! — ответил Пейн.

— Но при этом любой желающий не может войти в темницу, дабы свершить благое дело ударом топора? Ужели жизнь какой-то ведьмы для вас ценнее достойных похорон собратьев-христиан или спасения младенческих душ? Вы отправляете усопших и новорожденных во тьму отчаяния, даже не благословив их как следует? Стыд и срам!

— Мы найдем священника после казни ведьмы, — сказал Бидвелл. — Но в этом городе я не потерплю гостей, учиняющих бунт уже через пять минут после прибытия! Николас, пожалуйста, проводи этого человека до…

— Вы еще умоетесь горькими слезами, — заявил Иерусалим с таким невозмутимым видом, что Бидвелл оторопело запнулся. — Иль ты не ведаешь о способности ведьм восставать из могилы?

— Из могилы? Что еще за бред?

— Коли ты убьешь ведьму и погребешь ее останки без надлежащего обряда санктимонии, вскоре сам будешь метаться в бреду. И в смертельном ужасе, надобно добавить.

— Обряд санктимонии? — удивился Джонстон. — Никогда о таком не слышал.

— А разве ты святой человек? Имел ли ты доселе дело с ведьмами, Дьяволом и демонами тьмы? Я совершал сей обряд над останками ужаснейших ведьм — Элизабет Стокхэм, Марджори Баллард и Сары Джонс, — а также премерзких колдунов Эндрю Сполдинга и Джона Кента. Тем самым я обрек их на заточение в глубинах преисподней, где их будут вечно лизать языки негасимого пламени. Но без этого обряда, сэр, ваша ведьма сможет выбраться из могилы и будет по-прежнему творить зло уже в виде призрака, адской гончей или… — Он вновь пожал плечами. — Кто знает, в каком еще обличии? Сатана хитер на выдумки.

— Сдается мне, не только Сатана наловчился хитрить и выдумывать, — заметил Джонстон.

— Погодите! — Капельки пота заблестели на лице Бидвелла. — По-вашему, может случиться так, что даже после казни ведьмы мы от нее не избавимся?

— Не избавитесь, — мрачно предрек Иерусалим, — если не провести обряд санктимонии.

— Полная чушь! — фыркнул учитель и обратился к Бидвеллу. — Предлагаю сейчас же выдворить этого типа из города!

Судя по мучительно исказившемуся лицу Бидвелла, он столкнулся с непростой дилеммой.

— Я никогда не слышал о таком обряде, — сказал он, — но это еще не значит, что его не существует. Ваше мнение, судья?

— Этот человек прибыл сюда создавать нам проблемы, — прохрипел Вудворд. — Он как зажженная свеча в пороховом погребе.

— Согласен! — подал голос Пейн.

— Да, да, и я с этим согласен, — кивнул Бидвелл. — Но что, если без этого обряда мы не удержим призрак ведьмы в могиле?

— Без обряда у вас ничего не получится, сэр, — сказал Иерусалим. — На твоем месте я бы оберегся всеми возможными способами.

Бидвелл достал из кармана платок и вытер пот с лица.

— Будь я проклят! — сказал он наконец. — Я боюсь оставить его здесь и в то же время боюсь остаться без его помощи!

— Если я буду изгнан отсель, проклятие падет не только на тебя, но и на все это место. — Иерусалим широким драматичным жестом обвел пейзаж Фаунт-Ройала. — Ты сотворил воистину прекрасный город, сэр. Сразу видно, что немалый труд был вложен в его создание. Одни лишь крепостные стены потребовали несказанных усилий, а эти улицы устроены намного лучшим образом, чем в Чарльз-Тауне. По пути сюда я успел заметить, что и на кладбище вы потрудились изрядно. Могу представить, с какой горечью Господь будет взирать на то, как все усилия и все людские жизни, отданные сему поприщу, загинут втуне.

— Может, хватит уже спектаклей, пастырь? — сказал Джонстон. — Роберт, я по-прежнему советую гнать его взашей.

— Я должен все обдумать. Уж лучше перестараться в праведном рвении, чем сделать что-нибудь богопротивное.

— А пока ты размышляешь, — сказал Иерусалим, — могу я узреть моего врага?

— Нет! — отрезал Вудворд. — Я решительно против!

— Судья, — с нарочитой вкрадчивостью молвил проповедник, — звучание твоего голоса показывает мне, что ведьма уже поразила тебя болезнью. Может, она успела нанести вред и твоему рассудку? — Он повернулся к Бидвеллу. — Позвольте мне на нее взглянуть. Так я смогу узнать, насколько глубоко проник Сатана в ее душу.

Вудворду показалось, что Бидвелл находится на грани обморока. Это была минута предельной слабости хозяина Фаунт-Ройала.

— Ладно, — сказал он. — Не вижу в этом большого вреда.

— А я вижу! — запротестовал Вудворд, однако Бидвелл уже прошел мимо него и распахнул тюремную дверь.

Иерусалим слегка наклонил голову в знак признательности Бидвеллу и вошел внутрь, громко топая сапогами по половицам. Вудворд поспешил следом с намерением предотвратить любую попытку проповедника навредить заключенной. Бидвелл также вошел в здание, а за ним и Джонстон, но Пейн как будто потерял интерес к этому делу и остался сидеть в седле. Полумрак в тюрьме рассеивался лишь тусклым светом из люка в крыше, который Вудворд собственноручно открыл этим утром.

Мэтью и Рейчел слышали крики снаружи, речь Пейна и последующий разговор мужчин у двери тюрьмы, так что они уже знали, чего следует ожидать. Исход Иерусалим сначала задержался перед камерой Мэтью, уставившись на него сквозь решетку.

— Ты кто такой будешь?

— Это мой секретарь, — еле слышно просипел Вудворд.

— Он здесь для того, чтобы следить за ведьмой?

— Я здесь потому, — сказал Мэтью, — что меня приговорили к трехдневному заключению за проступок, о котором я сожалею.

— Что? — Иерусалим пожевал губами. — Секретарь мирового судьи совершил преступное деяние? Это не иначе как ведьмовские козни, дабы помешать суду.

Прежде чем Мэтью смог ответить, Иерусалим повернул голову к соседней камере и устремил взор на Рейчел, которая сидела на скамье, закутавшись в мешковину, но оставив лицо открытым.

Последовало долгое молчание.

— О да! — произнес наконец Иерусалим. — Воистину бездну греха вижу в ней.

Рейчел хранила молчание, но при этом смотрела на него в упор.

— Видите, как горит ее взгляд! — сказал Иерусалим. — Как пламя, кое жаждет испепелить мое сердце. Ты бы охотно унесла меня в Ад на крыльях ворона, да? Или сочтешь достаточным выцарапать мне глаза и рассечь надвое мой язык?

Она и теперь не ответила, однако перевела взгляд на покрытый соломой пол.

— Ага! Узрели? Вселившееся в нее зло трепещет предо мной, и ей тягостно видеть мое лицо.

— Тут вы правы лишь наполовину, — сказала Рейчел.

— Кажись, она съязвила! Ехидная ведьма! — Иерусалим перешел к ее камере и остановился у самых прутьев. — Как твое имя?

— Ехидная ведьма, — ответила она. — Вы же сами меня так назвали.

— Ее зовут Рейчел Ховарт, — сказал Бидвелл, подходя к проповеднику. — Само собой, она не признает себя виновной.

— Таковы они все. — Иерусалим обвил железные прутья длинными тонкими пальцами. — Как я уже говорил, у меня большой опыт по ведьмовской части. Мне ведомо то Зло, что пожирает их сердца и чернит их души. О да, мне все это ведомо. — Он покачал головой, не отрывая взгляда от Рейчел. — Эта повинна в двух убийствах, верно?

— Да. Она убила нашего англиканского священника, а потом и своего законного мужа, — сообщил Бидвелл.

— Насчет законного мужа ты заблуждаешься. Пролив кровь священника, ведьма разорвала эту супружескую связь и всецело отдалась Сатане. Кроме того, она губила посевы и смущала умы горожан?

— Да.

— Это лишь предположения, — счел нужным вмешаться Мэтью. — Пока не доказанные.

Иерусалим впился в него взглядом.

— Что сие значит?

— Еще не все свидетельства собраны, — пояснил Мэтью. — Поэтому обвинения против миссис Ховарт считаются недоказанными.

— Ты назвал ее «миссис Ховарт»? — с ледяной улыбкой молвил Иерусалим. — Ты обращаешься к ведьме с почтением?

Вудворд напрягся и подал голос.

— Мой секретарь старается быть беспристрастным.

— Или напротив: твой секретарь пристрастен к сей ведьме, отравившей его разум своими чарами. Негоже оставлять его здесь, в таком опасном соседстве. У вас не найдется другого места для заключения?

— Не найдется, — сказал Бидвелл. — Других тюрем у нас нет.

— Значит, надо убрать отсюда ведьму и запереть ее там, где она будет в полном одиночестве.

— Я должен возразить против этой меры, — быстро среагировал Мэтью. — Поскольку суд проходит здесь, миссис Ховарт имеет право присутствовать при допросах свидетелей.

Проповедник помолчал, пристально глядя на Мэтью.

— Джентльмены, боюсь, мы с вами видим пример пагубного влияния нечистой силы на юную душу. Ни один добродетельный христианин не стал бы защищать права ведьмы. — Он дал слушателям время проникнуться сказанным. — Всякая ведьма злоумышляет увлечь в Ад как можно больше людских душ, насколько хватит ее демонической силы. В Старом Свете порой приходилось сжигать целые поселения и поголовно вешать их жителей, совращенных одной-единственной ведьмой.

— Может, оно и так, — сказал Мэтью, — но здесь Новый Свет.

— Не важно, Старый или Новый, битва меж Богом и Сатаной идет повсюду. И другого выбора нет. Либо воин Христа… либо — прислужник Дьявола. А на какой из этих сторон ты?

Ему расставили хитрую ловушку, и Мэтью это понял. Впервые до него дошла суть извращенной логики, на которой строилось обвинение против Рейчел.

— Если я скажу, что я на стороне правды, — ответил он, — кем это меня сделает: воином или прислужником?

Иерусалим усмехнулся:

— Именно таким образом, джентльмены, и происходило грехопадение Адама, поддавшегося искушению сначала только в мыслях, потом в словах, а потом и в деяниях. Будь осторожен, юноша! Изворотливые ответы от кары не спасут.

— Позвольте! — сипло возмутился Вудворд. — Мой секретарь не является подсудимым!

— Этот секретарь, — сказал Иерусалим, — возможно, уже перестал быть твоим. — Он повернулся к Рейчел, и в его голосе вновь зазвучали громовые раскаты. — Сознавайся, ведьма! Ты наложила заклятие на неокрепшую душу сего юноши?

— Не налагала я никаких заклятий ни на какую душу, — ответила она, — окрепшую или нет.

— Это покажет время. Ты бесстыдная блудница, исполненная лжи и колдовских чар! Однако сейчас ты в клетке, не так ли? И с каждым заходом солнца ты теряешь еще один день из оставшихся у тебя на богопротивные козни. — Он взглянул на Бидвелла. — Без сомнения, для нее виселица будет слишком легкой казнью.

— Ее сожгут на костре, — сообщил Бидвелл. — Таково решение судьи.

— А-а-а, костер, — произнес Иерусалим с таким благоговением, словно речь шла о каком-то чудодейственном лечебном средстве. — Да, это уже лучше. Однако даже пепел надобно подвергнуть обряду санктимонии. — Он адресовал Рейчел еще одну ледяную улыбку. — Враг мой, — сказал он, — твое лицо меняется со сменой городов и весей, но твоя сущность все та же. — Он вновь перевел взгляд на Бидвелла. — Теперь я узрел достаточно. Меня ждут сестра и племянник. Нам дозволят разместиться на каком-нибудь свободном участке земли?

— Да, — произнес Бидвелл после секундной заминки. — Я укажу вам место.

— Протестую! — возмутился Джонстон. — Могу я как-нибудь вас разубедить, Роберт?

— Думаю, Иерусалим будет нам не менее полезен, чем судья.

— Ты станешь думать иначе после того, как он поднимет новый бунт! Счастливо оставаться!

С этими словами не скрывающий досады и злости Джонстон уковылял прочь, опираясь на трость.

— Алан изменит свое мнение, — сказал Бидвелл проповеднику. — Это наш школьный учитель, и в целом он разумный человек.

— Хочется верить, что ваш учитель не будет совращен с пути истинного, как этот злосчастный юноша… Ну, сэр, я к вашим услугам.

— Хорошо, идемте со мной. Надеюсь, у нас не возникнет новых… беспорядков?

— Беспорядки не являются моей целью, сэр. Я здесь ради вашего спасения.

Бидвелл жестом предложил проповеднику идти вперед, а сам двинулся следом. Уже с порога он обернулся к Вудворду.

— Вы с нами, господин судья? Если хотите, чтобы я вас подвез.

Вудворд кивнул и, грустно посмотрев на Мэтью, произнес еле слышно:

— Мне нужно отдохнуть, так что не смогу тебя проведать до завтрашнего утра. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. А вы попросите доктора Шилдса о новой порции лекарства.

— Так и сделаю. — Он мрачно взглянул на Рейчел. — Только не думайте, мадам, что если мой голос слаб, а тело измучено, то я не смогу вести судебный процесс с полной отдачей. Следующий свидетель будет заслушан в назначенное время. — Он сделал два шага в сторону двери, но вновь задержался и добавил страдальческим шепотом: — Мэтью, не позволяй своему рассудку дать слабину, как это вышло с моим здоровьем.

После этого он развернулся и покинул тюрьму.

Мэтью сел на скамью. Появление Исхода Иерусалима добавило новый — и очень взрывоопасный — элемент ко всей этой смеси. Но сейчас Мэтью в первую очередь беспокоило ухудшение здоровья судьи. В ближайшие дни Вудворду следовало находиться в постели под наблюдением врача. И уж конечно не заседать в этой затхлой тюрьме, однако гордость и чувство долга побуждали его продолжать судебное разбирательство без проволочек. Никогда на памяти Мэтью мировой судья не был столь немощен телом и духом, и это его пугало.

— Судья очень болен, да? — внезапно спросила Рейчел.

— Боюсь, что так.

— Вы давно у него на службе?

— Пять лет. Я был еще подростком, когда мы с ним встретились. Он дал мне шанс выбиться в люди.

Рейчел кивнула.

— Могу я высказаться напрямик? — спросила она.

— Сделайте одолжение.

— Когда он смотрит на вас, — сказала она, — это точь-в-точь отец, глядящий на сына.

— Я его секретарь, и не более того, — отрывисто произнес Мэтью. Он сидел, сцепив руки, склонив голову и ощущая ноющую пустоту в области сердца.

— Не более того, — повторил он.

Глава шестнадцатая

В понедельник около половины пятого утра в особняке Роберта Бидвелла зажглись огни. Вскоре из дома вышла чернокожая служанка и под моросящим дождем быстро направилась к лечебнице доктора Шилдса на улице Гармонии. Поручение у нее было самое срочное, и служанка с ходу начала трезвонить в дверной колокольчик. Спустя четверть часа — столько времени потребовалось доктору на одевание и сборы, включая кожаную медицинскую сумку с необходимыми инструментами и лекарствами, — Шилдс уже спешил к пациенту, низко надвинув на глаза треуголку, с загнутых полей которой стекала дождевая вода.

В доме Бидвелла его встретила миссис Неттлз. Сам хозяин — все еще в шелковой ночной рубашке и с выражением глубокой тревоги на лице — находился в гостиной.

— Слава Богу! — сказал он, когда Шилдс возник на пороге. — Наверх! Поспешите!

Миссис Неттлз поднялась по лестнице с прытью, достойной горной козы, фактически буксируя низкорослого доктора в кильватере своей черной юбки. Еще на подходе к закрытой двери спальни Шилдс услышал хрипы судьи, судорожно хватающего ртом воздух.

— Кастрюлю горячей воды и чистую ткань! — скомандовал он, и миссис Неттлз тут же переадресовала приказ служанке.

Затем экономка открыла дверь, и доктор вошел в комнату, где по сторонам кровати горели три лампы. Шилдс сразу взял одну из них и поднес свет к лицу Вудворда. Увиденное заставило его внутренне содрогнуться.

Лицо судьи имело желтовато-серый оттенок старого пергамента. Темные впадины образовались под глазами, которые стеклянисто слезились от усилий, прилагаемых больным при дыхании. Причем результаты этих усилий никак нельзя было назвать успешными: засохшая корка слизи почти закупорила ноздри, а в уголках разинутого рта пузырилась пена, также блестевшая на подбородке. Его руки комкали влажную простыню; капли пота скопились на лбу и щеках.

— Спокойствие, — произнес доктор Шилдс первое, что в голову пришло. — Все будет в порядке.

Вудворда начала бить дрожь, глаза его дико расширились. Он потянулся и схватил Шилдса за рукав.

— Не могу дышать, — выдавил он. — Помогите.

— Непременно. Миссис Неттлз, вы не подержите эту лампу?

Передав ей лампу, он быстро скинул сюртук. Затем снял треуголку, а свою сумку пристроил на табурете рядом с постелью.

— Я услышал его крик, — сообщил Бидвелл, входя в комнату и останавливаясь у двери. — Это случилось совсем недавно. Я сразу послал к вам девчонку, когда понял, насколько ему плохо.

Шилдс достал из сумки синий флакон и ложечку. Затем хорошенько встряхнул флакон и налил в ложечку маслянистую темно-коричневую жидкость.

— Вы поступили правильно. Пожалуйста, выпейте это, господин судья.

Он влил жидкость в рот Вудворду, а затем вновь наполнил ложечку и дал больному повторную дозу. Судья, уже находившийся на грани паники, не почувствовал ни запаха, ни вкуса густой жидкости, проскользнувшей в его многострадальное горло.

Его грудь судорожно сотрясалась в попытке набрать воздуха в легкие, а пальцы снова смяли простыню.

— Я… я умираю?

— Нет, конечно! Ничего подобного. Теперь лежите спокойно. Миссис Неттлз, верните мне лампу, пожалуйста.

Он поднес лампу к лицу Вудворда.

— Откройте рот как можно шире.

Вудворд повиновался с напряжением, от которого у него из глаз потекли слезы. Шилдс приблизил лампу почти вплотную и осмотрел горло пациента.

Прежде всего, он уловил запах. Доктору был знаком сладковато-гнилостный запах моровой болезни, который сейчас присутствовал в дыхании судьи. Свет лампы выявил то, что Шилдс и ожидал увидеть, но не в столь запущенной стадии: стенки горла были сплошь красными — кроваво-красными, как огненный зев Ада. В складках пунцовой плоти, распухших до такой степени, что они почти перекрыли просвет гортани, желтели омерзительные гнойные волдыри, а также рубцы на месте уже лопнувших гнойников. С виду это напоминало шмат червивого сырого мяса, и Шилдс знал, что испытываемая пациентом боль должна быть ужасной.

— Миссис Неттлз, — произнес он сдавленным голосом, — пожалуйста, поторопите служанку с горячей водой. И еще принесите мне чашку с двумя пригоршнями соли.

— Да, сэр. — Экономка быстро покинула спальню.

— Тише, тише, — приговаривал Шилдс, поскольку каждый вздох судьи теперь сопровождался стоном. — Сейчас прочистим ваши дыхательные пути.

Свободной рукой он слегка сжал плечо Вудворда, пытаясь его подбодрить.

— Бен? — произнес Бидвелл, подходя к постели. — Он ведь выживет, да?

— Да, да! — Шилдс заметил, что слезящиеся глаза больного обратились к Бидвеллу. — Состояние тяжелое, но это излечимо. Летальный исход здесь даже не обсуждается. — Он взглянул на Бидвелла поверх очков. — Однако судье придется какое-то время соблюдать постельный режим.

— Что значит «какое-то время»? Нельзя ли точнее: как долго?

— Трудно сказать. Возможно, неделю. Или две. — Доктор пожал плечами. — Это зависит от организма пациента.

— Две недели?! — с изумлением и ужасом воскликнул Бидвелл. — Ты хочешь сказать, что он не сможет вести процесс целых две недели?!

— Именно так. И пожалуйста, говорите тише. Сильный шум только ухудшит состояние судьи.

— Но ему нельзя валяться в постели! Он должен завершить суд, чтобы Рейчел Ховарт сожгли и покончили с этим делом!

— Это невозможно, Роберт. Сомневаюсь, что он сейчас способен прямо сидеть на стуле, а тем более допрашивать свидетелей.

Бидвелл, на щеках которого расплывались багровые пятна, склонился к лицу доктора:

— Так сделайте его способным!

Вудворд — хотя его горло пылало, легким не хватало воздуха, а все кости и сухожилия болели, как при средневековом колесовании, — разобрал сказанные о нем слова даже сквозь ватный шум в ушах.

— Я могу выполнять свою работу! — ухитрился прошептать он.

— Еще одно такое заявление, и я заподозрю у вас горячечный бред, — строго сказал Шилдс. — Лежите тихо и постарайтесь успокоиться.

Бидвелл схватил доктора за руку:

— Отойдем на минутку.

Он увлек Шилдса в дальний угол комнаты и развернулся так, чтобы стоять спиной к судье. Голос он понизил, однако говорил с таким нажимом, что это было равносильно крику.

— Бен, послушай! Мы не можем допустить, чтобы он пролежал пластом две недели! Даже одной недели у нас нет! Уинстон сообщил, что город покинули еще три семьи после пожара прошлой ночью, ты в курсе? Среди них Рейнольдсы, а ты ведь помнишь, как Франклин клялся, что никогда не позволит какой-то ведьме согнать его с фермы! Но все же Мередит его уговорила. Теперь их ферма заброшена, и у нас больше некому выращивать табак! Понимаешь, что это значит?

— Понимаю, — сказал Шилдс, — но это не меняет того факта, что судья Вудворд опасно болен.

— Мы уже задели килем риф, а паруса вот-вот порвутся в клочья. Через пару недель здесь будет город-призрак! Разве кто-нибудь согласится сюда приехать, когда эти поганцы в Чарльз-Тауне распускают слухи о ведьме?

— Я разделяю твои чувства, Роберт, но…

— Дай ему что-нибудь этакое, — сказал Бидвелл.

— Ты о чем?

— Дай ему снадобье, которое поставит его на ноги. Достаточно сильное, чтобы он смог довести до конца судебный процесс. Наверняка в твоем волшебном наборе найдется зелье, которое сделает живчиком кого угодно!

— Я врач, а не волшебник!

— Ты знаешь, о чем я. Дай ему что-нибудь настолько сильное, чтобы он смог подняться с постели.

— У меня нет сильных стимуляторов. Есть только опиум, но это успокаивающее средство. И потом, я уже дал ему опиум в составе этой микстуры.

— Бен, очень тебя прошу. Поставь его на ноги, чего бы это ни стоило!

— Я могу сделать лишь то, что в моих силах.

— В твоих силах сделать намного больше, — сказал Бидвелл, приблизив лицо почти вплотную к лицу доктора. — Сколько денег ты хотел бы отправить жене?

— Что?

— Я о твоей жене. О бостонской белошвейке. Ей ведь нужны деньги, не так ли? А между тем твой неоплаченный счет в таверне Ван Ганди продолжает расти, насколько мне известно. Я могу оплатить твой долг и устроить все так, что любые твои потребности в роме будут удовлетворяться без осложнений. Будь мне хорошим другом, Бен, и я буду хорошим другом тебе.

— Я… не могу вот так…

— Кто нам этот судья, Бен? Инструмент, и только! Всего лишь инструмент, нужный для конкретной цели, как мотыга или топор.

Он услышал скрип двери и оглянулся на входящую миссис Неттлз с чашкой соли в руках и в сопровождении служанки с кастрюлей кипятка и куском чистой белой ткани.

— Деньги для твоей жены и сколько угодно рома для тебя, — прошептал Бидвелл доктору, сверкнув глазами. — А в обмен ты должен привести инструмент в рабочее состояние.

Ответ уже готов был сорваться с губ доктора, однако тот замялся. На его виске пульсировала жилка. Он медленно моргнул и произнес слабым голосом:

— Я… должен заняться пациентом.

Бидвелл шагнул в сторону, освобождая ему дорогу.

— Держи кастрюлю ровно, — приказал Шилдс служанке.

Только что снятая с огня кастрюля исходила паром. Шилдс взял чашку с солью, высыпал ее в кипяток и ложкой помешал раствор, пока тот не стал равномерно мутным. Он потянулся к синему флакону, но рука задержалась на полпути. Глаза его задумчиво прищурились, хотя это заметил только Бидвелл. Наконец доктор взял флакон и почти полностью опорожнил его в чашку. Заново перемешав микстуру, он поднес край чашки ко рту Вудворда.

— Пейте, — сказал он.

Вудворд отхлебнул и проглотил жидкость. То, что случилось потом — когда горячий соляной раствор вступил в контакт с воспаленными тканями и набухшими гнойниками, — стало потрясением для всех присутствующих. Горло Вудворда продрала неистовая боль, и он забился в конвульсиях, дико вопя искаженным до неузнаваемости голосом (Бидвелл испугался, что этак он разбудит весь город еще до первых петухов). Служанка резко отпрянула от постели, чуть не расплескав содержимое кастрюли, и даже неколебимая миссис Неттлз слегка попятилась, однако быстро взяла себя в руки.

По щекам судьи струились слезы. Продолжая дрожать всем телом, он поднял налитые кровью глаза на доктора Шилдса.

— Сочувствую, — сказал доктор, — но вам придется сделать еще глоток.

— Не могу, — прошептал Вудворд.

— Соль должна сделать свое дело. Да, будет больно, но уже не так. Возьмите меня за руку и сожмите ее крепче. Роберт, не подержишь его другую руку?