И юноша, и девочка полюбили эти случайные встречи. Юноша не подходил к девочке, если та была не одна, поэтому их никто не видел вместе.
Они почти не рассказывали друг другу о себе. Им не нужно было знать.
Музыка, которую они слышали. Наука о движении звезд и направлении цветов вьюнка асагао
[95] в зависимости от времени суток. Общие черты между греческими мифами и японской хроникой Кодзики
[96]. Мир логики и знания, в котором необязательно было учитывать окружающую их реальность. Красота и стройность этого метафизического мира были основными темами их долгих разговоров.
Время текло медленно, их тихие голоса заглушались шумом волн.
Однажды разговор неожиданно оборвался — и в ту же секунду умолк шум моря, словно на мир наложили заклятие.
Они говорили об этом моменте.
Момент, когда мир исчез. Момент абсолютного счастья от ощущения того, что в мире остались лишь они двое.
Девочка проговорилась о давнем желании, поселившемся в глубине ее души. Стоило ей сказать о нем вслух, как оно забурлило между ними, подобно обжигающе горячему гейзеру.
Юноша с упоением слушал этот необычный яростный звук.
Вдруг тишину нарушил грохот морских волн. Такой неожиданный, что застал их врасплох, заставив обоих вздрогнуть.
И, кажется, это был тот самый момент. В тот самый момент девочка рассказала то, что положило начало всему.
VI
— Недоразумение. Это был просто несчастный случай, — равнодушно бормочет Хисако.
Не увидев понимания на моем лице, она продолжает:
— Если тебе не нравится такое выражение, то можно назвать это неудачей, злым роком.
Она смотрит на меня раздраженно. Совсем короткий взгляд, но я отчетливо ощущаю его укол.
— Я ничего не знаю. Не сделала ничего такого, — ее голос пропитан дерзостью. — Он спросил, нет ли у меня листка бумаги, — продолжает она, переплетя пальцы, — сказал, что хочет записать что-то, чтобы запомнить. Я даже не знаю, что именно. У меня как раз было с собой несколько листочков, в которые мы обычно заворачиваем угощение для церкви; Кими еще записывала на них заметки, телефонные номера… и откуда мне было знать, что там записан адрес друга отца? Разве могла я увидеть, что там что-то написано, правда?
В ее голосе есть что-то подозрительное. От него словно нарастает нервное напряжение.
— Дома мы использовали для памяток бумажные пакеты из клиники, те, в которых выдают лекарства. На них еще написаны наш адрес и телефон. Возможно, я случайно дала ему один из таких.
Она раскидывает руки в стороны, словно приглашая меня к поединку.
— Я никак не смогла бы раздобыть яд, не говоря о том, чтобы спланировать все это. Да, я знала, что он был нездоров. Он часто говорил сам с собой, и в какой-то момент я просто переставала понимать, о чем он. Честно говоря, мне даже было страшно. Естественно, случись что, я не смогла бы себя защитить!
Я бросаю на нее осторожный взгляд. Выражение ее лица пугает меня.
— Да, последний раз я встретила его за полгода до произошедшего. Откуда мне было знать, что он так… так воспримет то, что я сказала? Я и представить себе не могла!
Я вижу на ее лице удовлетворение, даже гордость. Глаза блестят, отражая мерцающий горизонт.
— Я ничего не видела. Я не видела, что что-то происходит, ничего не могла поделать. Маленькая, слабая девочка ни за что не смогла бы сделать что-то подобное.
Чем больше она отрицает, тем громче звучит иной голос:
Это сделала я; я знала, что происходит; все это задумала я!
Этот голос победоносно звучит у меня в голове.
— Дети из церкви были очень привязаны ко мне. И к нему. Они любили его. Он избегал Кими и монашек, но охотно играл с детьми. Поразительно, как его простота и невинность привлекали к нему невинных детей.
Хисако улыбается — несомненно, углядев на горизонте свет из прошлого.
— Неудивительно, что дети сделали все, как он попросил. Скажи он им позвонить по телефону, они бы сделали это; отправь я их домой к старику поиграть с фейерверками — они сделали бы всё в точности так. Разумеется, я ничего такого не делала, откуда мне было узнать, о чем он мог их попросить…
Она вдруг оборачивается ко мне:
— Ведь так?
От ее улыбки я застываю на месте, меня затягивает глубина ее глаз. Какая улыбка… Словно она в ярости. Нет, скорее, вот-вот расплачется. Неужели она — жестокая убийца? А это — победная песня хладнокровного преступника? Или же признание раскаявшегося? Она хочет, чтобы я обвинила ее, или жаждет сочувствия, — или же…
Мне вдруг приходит в голову, что человеческая улыбка порой похожа на расколовшееся дерево.
Конечно, у меня нет доказательств. Пусть даже Хисако сказала сейчас о чем-то, что известно лишь убийце, я попросту не смогу ничего доказать.
— С ним было так же, верно? В конце концов, все вокруг делали именно так, как ты говорила… — Мой голос хрипит. — Скажи ты ему умереть, он в точности исполнил бы твой приказ.
VII
Этим утром девочка проснулась, как обычно, рано.
Дом, как и всегда, был наполнен звуками голосов, музыки, радио и телевизора.
Ее пробуждение было ясным и чистым. В один миг словно повернулся выключатель, и звуки хлынули в нее, даря ощущение пространства — и заполняя комнату до потолка.
Жаркая и душная комната. Все тело было влажным от пота, навалилась усталость, как будто она много часов активно двигалась. Низкое атмосферное давление. Воздух, казалось, липнет к коже. Чувствовалось приближение грозы.
Что ж, этот мир продолжает существовать.
Усталость и отчаяние, ее привычные спутники, сопровождали ее с самого пробуждения.
Однако сегодня вдобавок к обычным звукам девочка заметила звуки радостного оживления. Мгновенно пришло осознание. Она вспомнила, что сегодня совершенно особенный день.
Надвигается шторм.
Да, сегодняшний день будет совершенно особенным для всей ее семьи. Но во всем доме только эта девочка знала, что особенным он будет совсем по иной причине, о которой ни ее родные, ни соседи пока не догадываются…
VIII
— Так что же значит «Юджиния»? — пересохшими губами спрашиваю я. — Имя, о котором все хотели знать. Кому оно принадлежит? Кто сочинил то стихотворение?
Хисако внезапно замолкает. Ее энтузиазм вдруг угас; кажется, даже температура воздуха вокруг понизилась.
— Меня тоже много раз спрашивали об этом детективы. Но я не знаю. Красивое имя, правда? — Ее тон вмиг изменился; теперь она говорит холодно и безэмоционально.
Поймав на себе очередной ее презрительный взгляд, я невольно съеживаюсь.
— Зачем вы вообще спрашиваете? Откуда мне знать? Я не могла прочесть ничего написанного на бумаге, включая это стихотворение. Каким бы замечательным оно ни было, я ничего не знаю о нем, ведь никто мне его не читал. Понимаете, как это жестоко? Быть посреди библиотеки, заполненной книгами, недоступными мне одной!..
Все это время она держалась сухо, но я чувствую: что-то назревает.
— Хватит притворяться, будто ничего не знаешь! — Мой голос срывается на крик. — Неужели ты не чувствуешь ни капли вины?
Я не могу остановиться. Пускай мои обвинения звучат глупо! Но где-то внутри меня будто прорвало плотину, и слова хлынули наружу. Я вижу только лицо Дзюна, смотрящее на меня с виноватой улыбкой.
— Зачем ты это сделала? Зачем пыталась убить свою семью? Соседских детей? Почему так много людей? Разве они все не любили тебя?
Наконец я произнесла эти слова, но, кажется, ее они совершенно не задели. Выражение ее лица не изменилось, она выглядит невозмутимой и холодной.
— Прошу, объясни! Я должна знать! Я не донесу на тебя, никому не скажу. Ты же понимаешь, у меня нет никаких доказательств, что ты сделала это…
Вместо ее ответа на меня вдруг накатывает рев морских волн.
IX
Грех ли знать о чем-то? Знать, что что-то может произойти?
Девочка все никак не могла вылезти из постели.
«Наверняка грех», — отозвался голос где-то внутри.
Девочка приступила к холодному анализу.
«Делает ли это меня плохой девочкой? Буду ли я плохой, если промолчу?» — думает она.
У голоса нет ответа на этот вопрос.
«Я могла неправильно понять. Или попросту сама все выдумать. Возможно, и вовсе ничего не случится… Сегодняшний день может стать радостным, запоминающимся. Мир, наверное, продолжит свое привычное существование…»
Девочка продолжила размышлять, лежа в постели.
«А если все же что-то случится?»
Дом заполнился радостными голосами и топотом тапочек, снующих по коридору.
Девочка поморщилась и прикрыла лицо руками. Ее охватил внезапный приступ разочарования и непреодолимого отчаяния.
«Ну почему в этом доме всегда так? Почему нет ни секунды мира и спокойствия?»
Этот мир был так далек от того, который она видела в своих снах… Этот мир был заполнен пошлой музыкой, крикливыми голосами, упреками и жалобами, лестью и угодничеством, грязными пересудами, подковерными заговорами и интригами. И голосом матери, с ее молитвами, полными лицемерия и проклятий.
Из-за потери зрения все остальные ее чувства обострились. Она могла услышать, почувствовать что угодно. Все знали об этом, но не догадывались, насколько острыми были ее чувства.
X
Ветер доносит далекий лай мегафона, установленного на автомобиле с рекламой игрового центра патинко
[97]. Звук приближается и тут же исчезает.
Хисако хмурится.
— Ненавижу! Почему мир наполнен этими ужасными звуками? Громкими, пронзительными, давящими звуками, словно специально мешающими думать! Люди заполняют это мир шумом, потому что попросту не могут вынести звука своего голоса или чьего-то еще…
Она вздрогнула и обхватила себя обеими руками. Этот жест заставил мое недовольство вскипеть.
— Пожалуйста, не надо уходить от ответа! Это мой единственный шанс. Прошу, хотя бы ради него… Он тоже погиб. Количество жертв того дня только продолжает расти.
Я схватила ее за плечо. Ее костлявое, чересчур худое плечо.
Однако она, похоже, не слышала моих слов.
— Просто прислушайся! Зачем нужны радио и трубы, когда мир полон этой музыки?!
Ее голос дрожит. Она небрежно отталкивает мою руку и, поднявшись, неуверенно уходит.
XI
Это было ее мечтой.
Это было ее мечтой всегда, сколько она себя помнила.
Быть одной. Быть в этом доме одной. Насладиться тишиной. И в этой тишине наконец слушать настоящую музыку окружающего мира.
Началась гроза. Шум крупных дождевых капель, стучащих по окну, смешался с остальными звуками, в какой-то момент почти заглушив даже крики детей, играющих на заднем дворе.
Гроза, пригнанная сюда ветром, набирала силу.
Шторм надвигается. Шторм, который разрушит все. Шторм, который подарит мне все, о чем я мечтала.
Девочка знала — чтобы получить желаемое, она должна быть сильной. Ей придется отказаться от многого. Но она должна была сделать это — любой ценой, чтобы продолжить жить.
Девочка спокойно вдохнула, выровняла дыхание. Произнесла слова, которые повторяла в уме снова и снова:
— Я должна быть сильнее и умнее всех. Я должна быть хитрее и коварнее всех. Чтобы заполучить это мир, нужна готовность принять все.
Была лишь одна вещь, которую она могла сделать для юноши, пообещавшего исполнить ее заветное желание, — она должна быть готова.
Юджиния, моя Юджиния…
В ее голове эхом звучал его тихий голос.
Я так долго скитался в одиночестве,
Чтобы однажды встретить Тебя.
Девочка и юноша вместе сочинили это стихотворение, общаясь через стеклянную спинку лавочки на побережье. Раз за разом они повторяли его вполголоса, мечтая об этом дне.
Дети из церкви. Они хотели знать его имя, и она представила его своим другом, иначе — юудзином. Они решили, что его имя — Юджин.
— Юджин, Юджин! — радостно кричали ему.
Даже сейчас девочка сама не знала его имени. Она и не хотела знать.
Она искала другую страну. Страну мечты, о которой никто больше не знал. Страну, где привычный мир исчезнет, заполненную бесконечной тишиной. Страну только для них двоих.
Они назвали ее Юджиния.
XII
В один миг шум волн затихает. Мир заполняется неловкой тишиной.
— Ангел пролетел… — Хисако словно напевает себе под нос.
— Ангел? Что за бред?
Она никак не реагирует на мой раздраженный вопрос. Ее руки плавно движутся, будто в танце.
— Мир исчез… Странно, но он все еще здесь. Интересно, где же тогда я?
Я совсем не понимаю, о чем она говорит. Она полностью погрузилась в свой мир.
— Интересно, он добрался до нашей страны? А как же я? Я тоже в стране мечты? В таком случае, мои странствия окончены… Правда ли окончен мой путь?
Худая женщина средних лет продолжает идти, бормоча.
Я следую за ней, повторяя снова и снова, будто заклинание:
— Прошу, расскажи мне, пожалуйста.
— Они всегда были такими шумными… Всегда, с самого моего детства. Не могли помолчать. Всегда болтали или шумели, словно не могли вынести молчания. Ведь они не верили в ценность своего существования.
Она широко раскидывает руки, повернувшись к морю.
— Ну, что думаешь? Зачем, когда мир заполнен всей этой прекрасной музыкой?
Волны стали красными. Утомленное летним воздухом море впитывает лучи вечернего солнца.
Женщина средних лет, подобно больной кошке, бредет одна в красных лучах солнца.
— Ах, какие красивые цветы! — восклицает она радостно, вдруг остановившись. — Такие же были у нас дома. Сколько воспоминаний!.. Интересно, а как называются эти цветы?
Хисако указывает куда-то вдаль. Кажется, она повернулась ко мне, но я не могу разглядеть ни цветов, ни ее лица, из-за лучей солнца, бьющих мне по глазам, наполненным слезами.
— Я не вижу. Я ничего не вижу… — Закашлявшись, я мотаю головой. — Ничего не вижу.
Ни его лица. Ни ее лица.
Ее силуэт тонет в красном море.
— Зато я вижу, — доносится издалека ее уверенный голос. — Ах, какие цветы! Почему же они навевают столько воспоминаний?
14
Алые цветы, белые цветы
I
Пронзительно громкий треск цикад.
Жара и духота не отступают, хотя солнце понемногу лишается силы.
Подобно эху, треск цикад отдается в голове, вызывая онемение в части мозга. Этот звук всегда застает ее врасплох, словно физически перемещая в давно прошедший сезон.
И люди, и города, меняясь, издают звук. Мир никогда не будет прежним. С каждой прошедшей секундой люди живут в новом, изменившемся мире.
Случайные мысли рождаются в ее голове, пока она идет в одиночку по городу, где жила в детстве. У нее нет цели, нет плана.
Подобно мигрирующей рыбе, она медленно пробирается сквозь толчею. Словно ее тело само помнит, куда идти. Некогда прежде гулявшая здесь девочка и идущая сейчас женщина будто сливаются воедино; звук шагов двух пар ног отдается в ее теле.
Всего несколько часов.
Она случайно заглянула сюда, чтобы передохнуть на обратном пути в Токио после того, как навещала мужа, командированного в другой город.
Она всегда оказывается здесь на изломе лета.
Волны жара поднимаются от раскаленного асфальта, воздух влажный и горячий, словно в пароварке.
До конца непонятно, зачем она вновь оказалась здесь. После окончания работы над книгой все воспоминания о городе стали всего лишь частью ее прошлого.
Как быть? Она растерянно оглядывается вокруг в поисках ответа, словно тот сокрыт где-то в этом городе.
Указатели и рекламные плакаты, которыми завешан весь центр, порядочно износились и теперь, словно еще один слой кожи, сливаются с городским фоном. Каждый день под палящим солнцем и проливным дождем — их краски постепенно потеряли яркость и стали однотонными и неразличимыми.
Как члены одной семьи.
По крайней мере, вот что пришло ей в голову. Пусть каждый из них отдельная личность, — живя под одной крышей, люди становятся похожи друг на друга.
Даже супруги вроде нас становятся одинаковыми, словно теряя различия.
Она думает о муже, с которым недавно попрощалась.
Может, и нет пар, подобных нашей, так же сильно безразличных к другим людям, включая друг друга? Это взаимное чувство. Возможно, именно благодаря этой взаимности они и смогли так долго оставаться вместе?
Раньше она смутно надеялась на то, что, стоит их дочери стать независимой и покинуть родительский дом, как этому придет конец, но в последнее время стало казаться, что, возможно, так все и останется до самого их последнего дня. Находиться рядом с кем-то, не прилагая титанических усилий, — это ли не черта идеальной пары? Вряд ли она сможет найти кого-то еще со столь низкими запросами.
«Другими словами, мы все-таки родственные души», — думает она, горько улыбаясь.
Неожиданно в памяти оживает образ симпатичного юноши. Сидя в жаркой комнате и попивая сок, он раз за разом молча проигрывает запись на магнитофоне и аккуратно копирует услышанное в тетрадь.
Добродушный юноша, чуть младше ее, с которым она провела так много времени когда-то давно…
Почему она вдруг вспомнила о нем? Наверное, с возрастом стала слишком сентиментальной. Может, она и попросила его тогда о помощи именно потому, что в глубине души он ей нравился?
Она продолжает бродить в растерянности.
Шум вечера буднего дня нагоняет приятную слабость.
Она ничем не отличается от других домохозяек, идущих по послеобеденным улицам других городов. Никто не оглядывается на нее, ничего в ней не привлекает внимания. В этой мысли она находит покой.
II
Связь между людьми — штука удивительная. Никогда не знаешь, что подтолкнет их друг к другу, а что навсегда разлучит.
Ноги сами привели ее в известный японский сад в самом центре города. Завидев краем глаза сбившуюся в кучу туристическую группу, она намеренно сходит с основного маршрута и направляется к тому самому зданию.
Тихое, замкнутое пространство, окруженное забором.
Она замечает характерную для японских деревянных домов прохладу, в нос ударяет запах плесени. Тихие перешептывания редких посетителей, словно рябь, поглощаются стенами здания.
Мрачный японский дом. Заключенный, будто в раму, в опоры террасы энгава вид на сад сразу притягивает взгляд.
Она всегда ощущала необъяснимый страх в таких величественных безмолвных местах.
В японских садах наблюдатель всегда четко отделен от наблюдаемого — из-за этого неизбежно появляется напряжение. В подобных местах возникает чувство неминуемого кровопролития, словно кто-то всерьез поставил свою жизнь на кон.
Наблюдатель и наблюдаемый.
Я все же была наблюдателем.
Женщина замирает, замечая прямоугольное пространство сада, заключенное в раму террасы.
А она всегда была наблюдаемым объектом и прекрасно знала об этом.
Она внимательно рассматривает меняющиеся оттенки зеленого на листьях в саду. Наблюдаемый объект не существует, пока не появляется наблюдатель.
Эта мысль приходит ей на ум, пока она рассматривает прекрасный сад, где общая картина и положение каждого элемента в отдельности строго рассчитаны исходя из угла зрения наблюдателя. Именно благодаря его восторженному взгляду сад и существует в таком виде.
Пусть наблюдатель и наблюдаемый объект и связаны, как сообщники, — границу между ними нельзя пересечь.
Я хотела стать восторженным наблюдателем.
Она отводит взгляд от сада.
Для восторженного наблюдателя абсолютно не важно, виновен наблюдаемый объект или нет.
Пройдя по темному коридору, женщина направляется на второй этаж. Скрип ступеней следует за ней по пятам.
Сам факт ее существования был чудом. Я знала это. Но никто больше даже и не догадывался. Люди любили ее лишь как прекрасную юную наследницу уважаемой семьи, относились к ней соответственно, но на этом всё.
Снаружи виднеются темно-зеленые кроны сосен.
Но я-то знала. Только я понимала.
Чудеса случаются, но что делать тем, кто знает об этом? Должны ли они рассказать об этом другим? Должны ли оставить какие-то свидетельства чуда?
Дуновение прохладного ветерка мягко коснулось ее щеки.
Как жаль, что мне не хватило способностей оставить достойное свидетельство. Будь у меня больше сил и времени, я смогла бы создать что-то более завершенное. Я старалась изо всех сил, но это был мой предел.
Она горько сожалеет о своей неудаче. Но запечатлеть чудо — невероятно сложная задача. На протяжении многих веков художники всего мира бились над ней, но и им это не удалось. Не то чтобы она считала себя художником.
Виднеется маленькая комната.
Темно-синяя комната. Холодная и тихая. Комната, стены которой искусно окрашены ценнейшей синей краской. Один взгляд на нее вызывает мурашки.
Женщина вспоминает о маленькой девочке, стоявшей здесь когда-то давно. Девочке, которую кто-то привел сюда за руку. Она смотрит на эту комнату снаружи.
Затем она видит еще одну девочку в конце холодного коридора; на ней белая блузка и синяя юбка на лямках. Обе они смотрят в одном направлении.
Девочки стоят рука об руку в холодном коридоре, всматриваясь в темно-синюю комнату. Большие и умные глаза другой девочки напряженно вглядываются в темноту, пока сама она дрожит от страха.
Женщина пристально смотрит на маленькую фигурку Хисако еще до того, как та лишилась зрения.
III
— А, так это ты! Неужели… та, что написала об этом книгу? Я так и знала!
У этой женщины на редкость хорошая память. В последний раз они встречались еще до ее замужества, когда и прическа, и стиль одежды были совсем другими. Но стоило их глазам встретиться на мгновение, как женщина уже узнала ее, прежде чем она сама успела вспомнить.
Это была полная женщина средних лет, которая быстро располагала к себе любого и при этом была очень хорошим полицейским. Ее навыки в прошлом восхищали.
Можно даже сказать, что она лишилась дара речи от удивления. Женщина-полицейский помнила все до мельчайших деталей, всегда выбирала правильные слова и избегала любой неопределенности. Кроме того, она была очень внимательным слушателем, ее невозможно было запутать или увильнуть от ответа. Она была из тех людей, кто сразу внушал чувство безопасности, излучал симпатию и спокойствие — таким людям хочется доверять. Возможно, поэтому, случайно встретив ее сейчас, она так же спокойно склонила голову в приветствии.
Они разговаривали, остановившись в углу здания вокзала.
О впечатлениях о книге, обо всем, что произошло после. Говорили недолго, но разговор вышел очень содержательным. Она в очередной раз отметила, как женщина-полицейский трепетно относится к своему и чужому времени.
Тогда-то она и заговорила о ней.
В их последнюю встречу, во время работы над книгой, женщина-полицейский не придала этому особого значения — затея казалась несерьезной: студентка пишет какую-то книгу. Однако сейчас это снова всплыло в разговоре.
Это были первые допросы выживших после инцидента.
Она не ожидала услышать об этом, но изо всех сил старалась скрыть захлестнувшее ее удивление и продолжала вежливо слушать.
— Конечно, девочка осознавала весь ужас своего положения. Она точно знала, что почти все ее родные погибли; она тогда буквально побывала в аду.
Женщина-полицейский продолжила рассказ, когда они вышли из здания вокзала:
— В больницу ее привезли в состоянии глубокого шока. В жутком возбуждении она, не переставая, тараторила что-то неразборчивое, словно сама не осознавала, что говорит. Ни я, ни медсестры не могли понять ни слова.
Она представила себе маленькую девочку на больничной койке.
Ее. Выжившую. Хисако.
Первоклассный полицейский продолжила:
— Ей дали лекарство, и, после непродолжительного отдыха, я снова выслушала ее рассказ. Очень внимательно и вдумчиво. Я много раз просила ее повторить рассказ помедленнее. В конце концов, было просто необходимо дать девочке выговориться, сбросить тяжелый груз. Кроме того, я надеялась найти какие-то зацепки, услышать детали, которые помогли бы раскрыть преступление…
Женщина-полицейский настойчиво задавала вопросы. Проявляла максимум сочувствия, судорожно стараясь не упустить ничего важного.
Но никто по-прежнему не мог понять, о чем говорила Хисако. Она отвечала на вопросы, но ее ответы будто бы не имели к ним никакого отношения. Полицейские лишь нервно переглядывались с врачами.
Чем запутаннее становились ответы, тем старательнее они задавали вопросы.
— Наконец, когда мы всё же поняли, о чем она говорит, мы не могли поверить своим ушам! Она говорила о цвете. Она говорила о своем детстве. Снова и снова бормотала себе под нос что-то о событиях, пережитых еще до потери зрения. Мы понятия не имели, почему она рассказывала именно об этом. Возможно, это было желание спрятаться от пережитого шока среди ярких впечатлений прошлого… По словам врачей, неспособность понять ужасную трагедию, произошедшую в мире, где она лишена зрения, могла привести к бегству в мир, который она еще могла видеть своими глазами. Я была поражена. Я слушала, как она раз за разом повторяет одно и то же, как проигрыватель, и меня пробирала дрожь. Как сломанный проигрыватель.
«Кто-то стоит со мной у синей комнаты. Я боюсь белых цветов сирени».
Это все, что она говорила, снова и снова. Я голову сломала, размышляя о том, что это могло бы значить, но так и не смогла узнать. Девочка потом сама не помнила, как повторяла это без остановки, раз за разом… Какие ужасы рождались в ее сознании, пока она слушала, как ее близкие умирают? Действительно, могла ли она найти убежище в воспоминаниях о счастливом детстве?
Женщине казалось, что разговор длился часами, хотя на самом деле прошло не больше двадцати минут.
Взгляд полной женщины-полицейской устремился вдаль, словно она вспомнила то время и ребенка, бормотавшего что-то о цвете. Только теперь по ее лицу стало заметно, как сильно она состарилась.
— Да, да, раз за разом повторяясь, девочка непрерывно двигала руками. Как же… она словно водила ими по кругу. Любопытно, что бы это могло значить?
Полицейский взглянула на женщину, словно хотела спросить, знает ли та разгадку тайны, занимавшей ее долгие годы.
Однако та вряд ли была в состоянии помочь.
Рассказ поверг ее в глубочайший шок.
IV
Женщина выходит из старого здания и направляется в густой зеленый сад.
Она не может вспомнить, как рассталась с женщиной-полицейским, — наверняка сказала что-то вежливое и поклонилась, но ее мысли были полностью поглощены услышанным. Она не помнит, как ей удалось выйти из состояния шока.
Синяя комната и белые цветы. Белые цветы индийской сирени. В то лето они цвели во всей красе.
Ее словно пронзило, стоило ей вспомнить еще и слова той записки, оставленной на кухне.
«Я так долго скитался в одиночестве, чтобы однажды встретить тебя».
Зачем Хисако оставила это письмо там? И для кого? Кто на самом деле был тем человеком, которому Хисако посвятила все это?
Злость и разочарование закипели в ее груди.
А я должна быть восторженным наблюдателем… Я должна все понимать.
Подавленные чувства ожили. Человек, играющий роль восторженного наблюдателя, тоже хочет, чтобы его признали. Сперва окружающие, а затем и наблюдаемый объект.
Хисако должна была получить мое послание. Моя книга была всего лишь посланием от восторженного наблюдателя, для нее одной. Пусть даже никто не стал бы ее читать — достаточно, чтобы ее прочла Хисако!
Она вновь вспоминает увлеченного юношу, склонившегося над тетрадью. Ее захлестывает смесью симпатии и презрения.
Он все неверно понял. Решил, что я попросила его о помощи, чтобы начать заигрывать. Если подумать, то он не совсем ошибался. Мне больше некого было попросить помочь. Я была очарована его манерами и радовалась, что нравлюсь ему. Я завидовала его характеру. Он ничего не знал об убийствах, и рядом с ним я гордилась своей причастностью к произошедшему.
Женщина прищурилась, взглянув на зеленое облако над головой.
«Отныне в вечности — Мы вместе».
Она видит Хисако в блузке в горошек, слышит, как та равнодушно читает стихи тихим голосом.
Во всем мире одна только я знаю настоящую Хисако. Но у меня нет желания ее разоблачить — никчемный, лишенный изящества ход.
Она слышит гомон большой группы туристов, под ногами шуршит гравий. Она впервые за долгое время размышляет об этом.
Да, я понимаю, почему Хисако могла сделать это.
Шорох гравия. Смех туристов. Далекий крик цикад. Ей кажется, что часть головы немеет.
Я давно ее знала. Еще до этого стихотворения. Кажется, еще до того, как произошли убийства, до того, как я появилась на свет.
Она смотрит на солнечный свет, просачивающийся сквозь листья деревьев.