– Где-где ты был? – улыбнулся господин Лин. – Я просил тебя найти мне лекаря и выписать лекарства. Ты привел самого лучшего. Он сразу определил, что со мной, и стал лечить. Потом ты устал и заснул. Я решил тебя не будить, так как ты выглядел уставшим.

Сяо Бай встревоженно огляделся вокруг:

– Где Фэй Ю? Разве он не здесь?

– Ты имеешь в виду лекаря с черными волосами в белоснежном халате и с поникшими плечами?

– Да.

– Так он уже ушел. Кстати, перед уходом он попросил меня передать тебе: «Спасибо, что избавился от цзяомо», – ответил молодой господин Лин.

– А что-нибудь еще этот лекарь говорил? – встревожился Сяо Бай.

– Нет. Только то, что я уже передал.

Сяо Бай ринулся к двери и выскочил во двор. Фэй Ю нигде не было. Однако во дворе на земле валялся тот самый деревянный ящик. Сяо Бай протянул руку, чтобы открыть крышку, но, как и прежде, она не поддавалась.

Господин Лин последовал за мальчиком и спросил:

– Что такое цзяомо, о котором он говорил?

– Помните гигантского жука, которого вы видели, когда заболели? – с казал Сяо Бай. – Это и есть цзяомо.

– Значит, это ты от него избавился? – удивился молодой господин. – После того как ты привел сюда лекаря, жук больше не появлялся. Я не видел, как ты его поймал.

– Тогда… что именно мы сделали?

– Вы… – Господин Лин опустил голову и о чем-то задумался. – Лекарь зажег целебные благовония, а затем, как мне показалось, я увидел сон, в котором рассказывал историю.

– Историю? – удивленно спросил Сяо Бай. – Какую?

– Историю из прошлого, – произнес господин Лин, и Сяо Баю показалось, что он очутился в далеком-далеком месте за пределами двора и где-то в другом времени.



Как я уже упоминал, хоть я и седьмой сын первого министра, но все еще остаюсь сыном наложницы. С детства меня всегда и везде сопровождала мама, а жили мы в доме у подножия горы Чулань. Отец тогда занимался служебными обязанностями и редко приезжал нас навестить. Только во время праздников он приказывал слугам привезти меня к нему. После того как я впервые вошел в его особняк, у меня не осталось особых впечатлений об отце. Я лишь запомнил, как он сидел на высоком стуле с золотистой бутылкой вина в руке и выглядел очень величественно. У его супруги было слабое здоровье: рядом постоянно топилась печь и горький запах лекарств окутывал все пространство. Я тогда очень испугался и заплакал.

Мою мать не пускали в особняк первого министра, но она никогда не жаловалась. Она занималась рукоделием и каждый день учила меня читать и писать. В хорошую погоду она брала меня на прогулку по горе, и мы любовались пейзажем, цветами и играли у ручья. Нас не беспокоили остальные члены семьи, и мы проживали мирные и веселые дни вместе.

Когда я подрос, мама разрешила мне играть на горе одному. Сначала я считал, что Чулань – необитаемая и пустынная гора, рядом с которой находилась только одна гостиница. Однако неожиданное происшествие заставило меня столкнуться с местными жителями.

В тот день я, как обычно, поднимался в гору: то месил землю, то копал траву, то играл у ручья. В общем, хорошо проводил время и даже не заметил, как уходил все дальше и дальше. Я шел по уединенной тропе, которую никогда раньше не видел. С обеих сторон дорога заросла бурьяном, и чем дальше я шел, тем выше он становился, но мне не хотелось останавливаться. Со временем путь делался все круче и опаснее, но я так и не повернул назад. Неужели это та самая гора, по которой я гулял каждый день?

В пути я старался осматриваться, но густой туман преображал все до неузнаваемости. Мне казалось, что я потерял рассудок, и только опомнился, как споткнулся о камень и упал прямо у горного ручья. В тот момент я запаниковал, но беспокоился вовсе не о своей жизни, а о том, что будет делать моя матушка, если меня не станет!

Впрочем, недолго я об этом думал. Прозрачная струя воды тут же устремилась вверх, залив мои уши, нос и рот. Вода окутала мое тело: волосы развевались, все расплывалось перед глазами, и я потерял сознание.

В темноте я почувствовал легкий аромат какого-то лекарства, похожий на сладковатый запах душистого османтуса, но с примесью горечи, а потом вдруг открыл глаза.

Глава 10. Сяо Вань

– Ш-ш-ш, – донесся девичий голос. – Откуда ты взялся?

Я испугался и хотел подняться, но тело меня не слушалось.

– Не двигайся, – продолжал голос. – Ты упал в горный ручей и получил травму. Я уже обработала твои раны, но, боюсь, сегодня ночью ты не сможешь вернуться домой.

– Нет… – забеспокоился я. – Меня мама дома ждет.

Неожиданно девочка рассмеялась:

– Такой взрослый, а все еще за юбку матери цепляешься. Как тебе не стыдно!

Она провела пальцем по моей щеке, но в пещере было слишком темно, поэтому я не смог разглядеть ее лица.

– Все не так, – сказал я. – Я живу у подножия горы Чулань. Нас всего двое: я и моя мама. Если пропаду, она будет волноваться.

– Хм, я примерно твоего возраста, но моих родителей давно уже нет, – пробормотала девочка себе под нос. – Я привыкла жить в горах в одиночку, и здесь никто и никогда не беспокоится обо мне.

Я не мог пошевелиться, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как продолжать разговор.

– Останься здесь на ночь, – вскочила девочка. – Я пошлю весточку твоей маме, а завтра утром, если будет настроение, отведу тебя к ней.

– Эй! – Я изо всех сил пытался поднять руки. – Дикарка… не смей причинять вред моей матери!

– Ты сейчас в моих руках, поэтому от тебя уже ничего не зависит, – звонко рассмеялась девчонка.

Она вышла и через некоторое время вернулась обратно.

– Что опять? – Я уставился на нее.

Девочка присела и приблизилась к моему лицу, словно маленький зверек, да так близко, что я мог слышать ее дыхание. В темноте ее глаза казались удивительно большими. Затем она внезапно бросила на меня что-то пушистое и отвернулась.

– Что это? – крикнул я ей в спину.

– Ночью в пещере довольно холодно, это тебя согреет, – послышался ее голос издалека.

Несмотря на тревогу и тело, которое все еще меня не слушалось, в середине ночи я сам не заметил, как уснул. Проснулся я от солнечного света, лупящего мне прямо в глаза. Повернувшись на бок, я заметил, что пушистая вещь оказалась лисьим мехом. Сама пещера пустовала, а девочка, похоже, так и не возвращалась ночью.

«Как там дома?»

Моя мать, должно быть, не спала всю ночь, ожидая моего возвращения. Я поспешно скинул с себя мех и встал. Не знаю, в мази ли дело или нет, но мои ноги перестали болеть. Я мог уверенно передвигаться и даже не хромал.

Ранним утром облака и туман окутывали гору, а птицы еще спали. Я задержал дыхание, боясь нарушить такое редкое спокойствие и тишину. Через некоторое время я услышал вдалеке звук воды. Внезапно мне стало любопытно, что там, и я направился в сторону бамбукового леса.

Я набрел на небольшой ручей, возле которого стояла стройная девчушка с длинными волосами. Он была похожа на нежный цветок, распустившийся высоко в горах. Я словно наблюдал за божеством и сам не заметил, как выдал свое местонахождение.

– Кто там?

Девочка резко повернула голову, подняла руки и, одним движением искусно накрутив свои мокрые длинные волосы на макушку, направилась прямо туда, где я прятался. Солнечный свет окрашивал ее маленькое личико в бледно-золотистый цвет, и я впервые отчетливо увидел ее черты. Она была примерно моего возраста, невероятно красива, с высоким носом и большими глазами. Совсем не похожая на местных девушек.

Некоторое время я не мог сдвинуться с места.

– Как ты смеешь за мной подглядывать?! – рассердилась девочка.

Я удивился и протянул лисий мех:

– Я пришел, чтобы вернуть тебе это.

– Не стоит. – Она взглянула на меня. – Дарю тебе.

– Моя мама учила меня ничего не брать просто так, – ответил я. – Я не могу принять.

– Мне не нужны вещи, которыми ты пользовался. – Она скривила губы. – Эта вещь очень теплая, она понадобится твоей маме.

– Как она? Ты ведь ей ничего не сделала? – поспешно спросил я.

– Думал, я ее съем? – Девочка приподняла брови и снова рассердилась. – Она ждала до полуночи.

Когда я услышал, что с мамой все в порядке, то немного успокоился.

– Спасибо, что спасла меня и поговорила с ней. – Я передал ей лисий мех. – Но я правда не могу это принять.

– Ты думал, что можешь сбежать сразу, как только твоя нога заживет?

– Я не хотел сбегать…

– Ты лжешь! – Девочка посмотрела мне прямо в глаза. – Ты, наверное, знаешь, что на этой горе местность постоянно изменяется. Без меня ты не сможешь покинуть это место.

– Я знаю, – произнес я, тяжко вздохнув.

– Хорошо! – Девочка сменила гнев на милость. – Сначала поиграй со мной и о побеге больше не думай.

Про себя я не мог перестать жалеть, но старался не выдавать свои эмоции.

– Во что ты хочешь поиграть?

– И правда, во что же нам сыграть? – повторила девочка.

Она призадумалась и вдруг захлопала в ладоши:

– Придумала!

Девочка приложила палец ко рту и громко свистнула. Через какое-то время в бамбуковом лесу появился могучий леопард с глазами, похожими на факелы, телом, покрытым красными, горящими, как пламя, узорами и острыми когтями, крепко впивающимися в землю. Я так испугался, что у меня подкосились ноги, и я едва остался стоять, держась за бамбук рядом.

– Что это?

– Мой друг.

Девочка погладила леопарда по спине, и тот тут же ласково ткнулся головой ей под руку. Затем она подняла с земли лисий мех, накинула его на леопарда и потянулась ко мне.

– Во что мы будем играть?

– Скоро узнаешь, леопард отвезет нас.

– Мне не нужна твоя помощь. – Я не стал держаться за руку девочки, а полез сам.

Она ухмыльнулась, показав белые зубы, и, казалось, одобрила мой ход. Когда леопард гнал по лесу все быстрее и быстрее, я задрожал. Девочка попросила меня сесть спереди и обнять его за шею: так он не сможет меня скинуть. Сама она села боком позади меня, болтала ногами и громко смеялась. Леопард время от времени оборачивался, словно проверяя, все ли в порядке с девочкой, но от его золотых глаз меня снова бросало в дрожь.

Он несся очень быстро. Только что мы все были в бамбуковом лесу, – и вот мы уже пересекли темную долину и взобрались вверх по горе. Облака и туман окутали нас, и наша одежда слегка промокла. Сильный ветер дул в лицо. Вскоре мы остановились под возвышающимся древним деревом. Тогда я был слишком юн, чтобы знать его название. Я только помнил, что его макушка уходила в небеса, а веерообразные листья были размером с ладонь. Мы с девочкой спрыгнули с леопарда, посмотрели вверх и почувствовали себя очень маленькими.

Это безумие.

– Взгляни! – Девочка указала наверх. – Эта дыра в дереве просто огромная!

Я каждый день гулял по горе, но никогда не видел даже этого дерева, не говоря уже о дупле. Казалось, оно раскрыло свою пасть и приглашало нас внутрь. Но что может скрываться там? Мне стало невероятно любопытно заглянуть внутрь.

Отнюдь. Я стою перед вами совершенно голая в метафорическом смысле. А вы полностью одеты. Так покажите мне что-нибудь, расскажите о том, чего сами стыдитесь. О том, что никому еще не рассказывали. Я хочу, чтобы вы нарушили собственную конфиденциальность.

– Эта дыра может вывести тебя к дому, – вдруг сказала девочка.

– Правда?

Вы хотите, чтоб я раскрыл вам какие-то секреты.

– Сам поймешь, когда заберешься в него.

Не только мне, всему миру. Расскажите мне, а потом включите в книгу.

Девочка погладила леопарда и что-то прошептала ему на ухо. Затем я залез на дерево и стал пробираться к дуплу. Я забрался так высоко, что леопард превратился в маленькое темное пятнышко на земле. Чего я не ожидал, так это того, что внутри дупла будет кромешная тьма. Я прошел несколько шагов вперед, тут же обо что-то споткнулся, и вдруг почувствовал, как чья-то маленькая рука схватила меня за локоть.

Не знаю, что и сказать.

– Какой же ты глупый, – вздохнула девочка и помогла мне встать.

Мое лицо покраснело от смущения, но, к счастью, никто этого не заметил.

Думайте быстрее, иначе я все отменяю. Вы должны оказаться в том же положении, что и я. Тогда вы завоюете мое доверие.

Не знаю, то ли это оттого, что она была знакома с местностью, то ли у нее хорошее ночное зрение, но темнота для девочки была совсем не помеха. Она направилась куда-то вперед и потащила меня за собой. Не могу сказать, сколько мы шли, но девочка вдруг остановилась, и перед нами возник тусклый луч света. И тут я заметил, что мы шли по скалистой тропе, и, если бы не моя новая знакомая, я бы уже давно свалился в пропасть.

Вы серьезно?

– Куда же мы пришли?

– Здесь дорога заканчивается, – лукаво улыбнулась девочка. – Если хочешь идти дальше, тебе придется спускаться по лозе. Осмелишься?

Абсолютно.

– Мне нечего бояться, – сразу же ответил я.

Секунду, диктофон только выключу.

– Хм, ты только болтаешь, – бросив эту фразу, девочка схватила лозу и быстро скрылась из виду.

Я украдкой взглянул вниз со скалы и почувствовал легкое сожаление, что ответил так опрометчиво. Было темно, обрыв казался бездонным, и девочки нигде не было видно. Мне ничего не оставалось, кроме как найти лозу и крепко за нее ухватиться.

Примечание автора: Идея выставить себя на всеобщее обозрение, чтобы поддержать равновесие в книге — равновесие не между частями повествования, но между мной и героиней, — вначале показалась мне совершенно абсурдной. Однако чем больше я об этом думал, тем более справедливой казалась она мне, на свой сермяжный манер.

«Чтоб ее…»

И журналистика, и документальная проза в целом всегда представлялись мне довольно уязвимыми с этической точки зрения. В чем-то Саманта Сеймур была, безусловно, права, утверждая, что существует — и всегда должен существовать — дисбаланс сил между писателем и его героем. В конце концов, последнее слово остается за писателем — что может быть сильнее?

Я прижал лозу к себе и с силой оттолкнулся от земли. Сердце замерло, и все мои ощущения сосредоточились на том, как я медленно сползаю вниз. Снизу донесся девичий смех.

– Я жду тебя.

Однако предложение самому раскрывать секреты, чтобы продолжать работу над книгой, казалось мне весьма тягостным. Не стану утверждать, будто я как-то особенно охраняю свою частную жизнь, притом насколько часто я практикую так называемую исповедальную журналистику, «скармливая» целые куски моей жизни массмедиа. И чем сильнее разыгрывается аппетит газет, насыщающих утробу своих читателей, тем чаще соблазняюсь я этой дорожкой, убеждая себя, что пытаться быть выше этого и отказываться от подобных предложений из чувства собственного достоинства — напыщенно и бестолково.

Ее голос эхом разносился по воздуху, или, по крайней мере, мне так казалось.

Я дотронулся ногами до земли, отпустил лозу и посмотрел на улыбающуюся девочку.

Тем не менее я как-то контролировал то, что получалось на выходе. И вот теперь Саманта поставила передо мной нешуточную задачу. Я всегда продавал те эпизоды своей биографии, которые, по моему мнению, должны приносить стабильный доход и не выставляют меня и тех, кого я люблю, в слишком уж дурном свете. Но большая часть моей жизни оставалась в тени — забытая или же тщательно оберегаемая от посторонних. Я, как и все, хотел сам определять свой образ: мы отрезаем неприятные истории от великого повествовательного полотна, каким является наша жизнь. Большинство делают это для себя; так сложилось, что я делаю это еще и профессионально.

– Что это за место?

Почему я согласился на ее требование установить квипрокво? Потому что стало ясно: если я откажусь, книжка не будет дописана. Козыри оставались у нее: если она откажется от дальнейших интервью — поскольку в подписанном контракте гарантировалось ее участие, я бы все равно получил компенсацию по суду, — это поставит крест на всем проекте. Без участия вдовы доктора Сеймура и понимания с ее стороны пирог выйдет как минимум непропеченным.

– Дыра в дереве, – ответила она.

Я осмотрелся вокруг: повсюду мерцал тусклый свет, а в воздухе парили белые лилии.

Вдобавок с этической точки зрения она была несомненно права. Меня действительно снедало любопытство: я совал свой нос в те уголки ее жизни, которые она вовсе не хотела освещать, уже сверх всякой меры настрадавшись от резкого разоблачительного света. К тому же она чувствовала себя «изнасилованной» Шерри Томас. Должна ли она снова подвергнуться насилию — теперь со стороны пишущего под диктовку секретаря? Если правда подразумевает метафорическое раздевание, почему бы мне не оголиться самому? Этому предложению и вправду сложно было противостоять. В общем, после нескольких часов самокопания мне пришлось согласиться на требование Саманты Сеймур.

– Ты лжешь. Как мы можем быть все еще в дупле, если я отчетливо вижу здесь свет?

– Возможно, это свет сердца, – пролепетала девочка что-то странное.

Интервью с Самантой Сеймур (продолжение)

– Эта дыра кажется невероятно большой, – с казал я.

Итак, пришли вы к решению?

– Потому что она ведет к твоему дому, – ответила она.

– Итак, как же я вернусь домой? – Я больше не хотел с ней ничего обсуждать.

Полагаю, что да.

– Не скажу, если будешь в таком настроении, – улыбнулась девочка и присела на камень неподалеку.

Готовы ли вы согласиться с моими требованиями?

– Хорошо, я не буду злиться. Я принесу тебе что-нибудь вкусненькое. Как мне вернуться домой? – Я старался говорить как можно спокойнее, чтобы она стала сговорчивее.

– Правда? – с подозрением спросила она. – Что именно?

Я все обдумал. Я не готов делиться с вами тем, что может причинить кому-то боль.

– Рисовые лепешки, которые готовит моя мама. Если расскажешь, как тебя отыскать, я также научу тебя плести сверчков из бамбука.

– Что такое рисовая лепешка? – удивленно спросила девочка.

Какие тут могут быть гарантии?

Я только тогда вспомнил, что ее родителей уже давно нет в живых. Скорее всего, она никогда даже не пробовала рисовых лепешек. Мне стало очень неловко за свои слова.

Никаких. Но я не готов делать это, заведомо зная последствия.

– Рисовые лепешки готовятся из рисовой муки на пару к празднованию Нового года. Их можно есть и со сладостями, и с каким-нибудь супом. – Я невольно облизал губы. – Также их можно приготовить со сладкой или соленой начинкой. Моя мама готовит самые лучшие рисовые лепешки.

– Лучше лесных грибов? – Она, наверное, считала, что лесные грибы – лучшая еда на свете.

И все-таки…

– Намного вкуснее, – уверенно сказал я.

И все-таки я готов пойти вам навстречу, дабы несколько уравнять наше положение. Я не совсем понимаю, какого рода информация вам нужна…

– Хорошо… – Девочка закрыла глаза. – Но ты не должен мне лгать.

– Обещаю. – Я поднял руку, словно произносил клятву.

Все вы понимаете. Я хочу услышать то, о чем вы не хотели бы рассказывать, потому что это нанесет ущерб вашему имиджу и смотреть на вас будут уже иначе. Именно это происходит со мной, Викторией и Гаем, хотя в том нет нашей вины.

– Я все еще тебе не верю, – покачала головой девочка и добавила: – Ты, как и мои родители, уйдешь и не вернешься.

Вам не кажется, что это некрасиво? Разве так честно?

Это не некрасиво. Речь идет о силе и доверии. Так что — вперед.

И тогда мы сможем вернуться к работе над книгой?

Да.

И я смогу рассчитывать на абсолютную правдивость с вашей стороны?

Да.

Хорошо. Когда я был ребенком…

Что-то не так?

Мне все это крайне неприятно.

Теперь вы начинаете понимать, что чувствую я.

Да. Хорошо. Наверное, это справедливо… У меня был дядя. Он был человеком добрым, но эксцентричным. Не просто эксцентричным. Сейчас бы его назвали человеком с ограниченными возможностями. Мои друзья звали его дебилом.

А вы сами его так не называли?

Называл ли я его дебилом?

Да.

Да, называл.

То есть не только ваши друзья.

Нет.

Продолжайте. Я слушаю.

Выглядел он совершенным безумцем. Волосы дыбом. Руки-ноги длинные и неуклюжие. Все время улыбался. Он работал сторожем в парке, и все говорили, что он полоумный. Да, хорошо, я тоже. Он жил недалеко от нас — всего в нескольких кварталах. Я любил его, но в то же время стыдился. Он был такой странный. Сознание, как у двенадцатилетнего. Он все еще покупал игрушки и комиксы.

Как его звали?

Томас Хейнс.

Что вы с ним сделали?

Я сказал про него неправду.

Неужели это так плохо?

В те дни я часто говорил неправду. Все началось со лжи. Видите ли, по выходным он уезжал. Уходил в поход. Один. А знаете, чего мне больше всего не хватало в том возрасте?

Сколько вам было лет?

Наверное, лет тринадцать. Мне не хватало уединения. Мама с папой всегда приглядывали за мной. Мои два брата все время были рядом. У нас был маленький дом. Мне почти никогда не удавалось побыть в одиночестве, а мне нравилось одиночество. Короче, я узнал, что мой дядя Томас собирается уехать на выходные. Сама мысль о том, что буквально за углом от меня стоит пустой дом, была невероятно соблазнительной. Целый дом, где никого нет, кроме меня. Я знал, что у мамы есть дубликат ключей от его дома. Я раздобыл его. Сказал родителям, что пойду с друзьями в парк до вечера, а сам пошел и залез в его дом.

Что вы почувствовали?

Подъем. Воодушевление. Возбуждение. Страх. Весь дом принадлежал мне одному. И я знал, что тут полно тайн. Мест, где я никогда не был. Вещей, которых я никогда не видел, которые мне не показывали.

Как там было внутри?

Ветхо. Полный кавардак. Повсюду разбросана грязная одежда. Горы немытой посуды, пятна на ковре. Это был обычный домик в ряду таких же, ничего особенного. Но вкус запретного будоражил меня.

Что вы там делали?

Ничего такого. Просто порыскал. Помню, у него была игра — поле для гонок с маленькими машинками. Я мечтал о такой. Поиграл какое-то время. Потом это мне наскучило, и я стал рыться в его шкафах. Под кучей старых рубашек я нашел пачку журналов.

Что это были за журналы?

Порно. Ну, или то, что в те годы считалось порно. «Мэйфер». «Парад». Мягкая эротика по сравнению с тем, что продается теперь. Но я был зачарован. До этого я и голой-то женщины толком не видел. Я просто… был поражен. Возбужден.

Вы мастурбировали?

Что?

Вы мастурбировали на эти журналы?

Мне кажется, это не ваше…

Вы сидите в этом кресле, как судья. Вы спрашиваете напрямую, был ли у меня секс с Марком Пенджелли. Теперь мы выравниваем игровое поле, с тем чтобы я могла вам доверять.

[Пауза.]

Да.

Долго?

Я не помню. Пока не вернулся дядя Томас.

Он вернулся домой?

Я даже не слышал, как он поднимался по лестнице. И вот сижу я со спущенными штанами. Я никогда… мне было так стыдно…

Так вы об этом хотели мне рассказать?

Нет. Это хуже. Мне очень сложно.

Как он отреагировал?

А вы бы как отреагировали?

Я бы, наверное, рассмеялась.

Нет, он не рассмеялся. Он жутко рассвирепел. Стал орать на меня. Шлепнул меня по ноге. Просто озверел. Я никогда его таким не видел. Он всегда был добр ко мне. Он был хорошим человеком. Я перепугался. Но я тоже рассердился. Рассердился, что меня застукали. Что он меня ударил. Мне было очень стыдно. Потом он сказал, что расскажет все маме с папой. Этого я допустить не мог.

Как вы могли этому воспрепятствовать?

Я сказал, что скажу им, что он… приставал ко мне.

Сексуально?

Да. Я знал, что они бы мне поверили. Я могу врать очень правдоподобно. И, как я уже говорил, Томас был со странностями. Он был легкой жертвой.

Как он отреагировал на угрозу?

Он сразу притих. Он был простаком, но не идиотом. Он знал себя достаточно хорошо, чтобы понять: это может разрушить его жизнь.

И он вас отпустил?

Не то чтобы. Но и не остановил.

А потом?

Я пошел домой. Я ничего не сказал родителям. Он тоже молчал. Но…

Но?

После того случая все переменилось. Он перестал к нам приходить. Моя мама — его сестра — не могла понять, в чем дело. Он был одинок — кроме нас, у него никого не было. Но он, должно быть, боялся, что я выполню свою угрозу. Через несколько месяцев он переехал. А спустя пару-тройку лет умер. Один. Его нашли только через две недели.

Вы чувствуете свою вину?

Это моя вина.

Вам было всего тринадцать.

Это моя вина.

Да. Ваша… Теперь мы можем продолжить наше интервью.

Спасибо. Через некоторое время.

Примечание автора: Если, принуждая меня поделиться своими секретами ради нашего проекта, Саманта Сеймур намеревалась отомстить мне за мои посягательства на ее тайны, у нее это получилось. Кто-то, прочтя историю про моего дядю, найдет ее вполне безобидной на фоне нынешних сенсаций. В конце концов, я был еще ребенок. Может статься, уступив острому желанию Саманты все «уравновесить», я лишь бросил ей подобие кости.

Однако чувствовал себя я совсем иначе. Рассказывать историю, которую я так долго пытался забыть — я не рассказывал ее ни своей спутнице жизни, ни отцу, ни одному из братьев, — было мучительно. Очень мучительно. Я впал в депрессию, продолжавшуюся несколько дней, и был не в состоянии продолжать работу. Несправедливость, которую я допустил по отношению к своему дяде, несчастному дурачку, оклеветав его, терзала меня, как будто это произошло вчера, а сама мысль о том, что эта история будет напечатана, казалась хуже распятия.

Возможно, у меня слишком буйное воображение — может, никто и внимания не обратит. Но мне это было небезразлично, и в этом была загвоздка — что об этом думали остальные, меня не сильно волновало. Я раскрыл ту часть своей жизни, которую предпочел бы оставить тайной. Наступил ли в результате этого некий катарсис, очищение от мучившей меня вины? Не тут-то было. Это чувство стало только свежее и острее. Если позволить себе некоторое нагромождение признаний, я страшусь публикации этой книги; страшусь разоблачения, стыда, который отравит мне жизнь.

Смущен

Однако само повествование (как любят рассказывать писатели всем, кто готов их слушать) — это процесс, вызывающий привыкание. Я уже не мог выпустить из рук историю Саманты, как не мог прекратить развивать ее в своей голове. И дело не только в деньгах и профессионализме. Записи Сеймура овладели моим воображением — что уже произошло с весьма широкой публикой, — и я был серьезно настроен отыскать в них правду. Это была не кость, брошенная Саманте Сеймур, а кусок свежего, кровоточащего мяса. Но я должен был заплатить эту цену — у меня не оставалось выбора.

Лале открывается больше. Говорит, ему нравится делиться со мной не просто историями, а их с Гитой тайнами из лагерной жизни. Его неизменная любовь к Гите здесь, в этой комнате

Интервью с Самантой Сеймур (продолжение)

Теперь вы удовлетворены?

Больница	Он без сознания.
Альфреда. Гари	На время
сказал врачам, что	приходит в
31.10.2005 хочет, чтобы я Я потрясена	возбуждение. Я
увиделась с Лале.	беру его за руку и
Он, вероятно, не	шепчу ему что-то.
переживет ночь —	Он как будто

А вы?

Моя история История Лале

Нет. Я чувствую себя освежеванным.

В таком случае, да. Я удовлетворена.

тг___ Где, что я „ _________ „ ______ ____

Я рад, что вы добились того, чего хотели. Итак, нравился ли вам Марк Пенджелли?

Дата , Что я чувствовала Что он сказал Его эмоции

Да. Он мне очень нравился.

делала/сказала

Вы с ним спали?

у него был инсульт успокаивается.

Нет.

Пора прощаться с ним

У вас был с ним какой-либо сексуальный контакт?

Мы целовались. Дальше этого не пошло.

Никогда не забуду свою последнюю встречу с Лале. Мне позвонил Г ари и сказал, что Лале в больнице и что я могу повидаться с ним. Я приехала, как только освободилась, и просидела с ним около часа. Он был без сознания, но в какой-то момент мне показалось, он пришел в себя и что-то забормотал. Я попыталась успокоить его, взяла за руку, поцеловала в щеку. Помню, как говорила ему: «Раз вы хотите воссоединиться с Гитой, уверена, Гари поймет. Идите, будьте с ней, и спасибо вам за три чудесных года. Я обязательно постараюсь рассказать вашу историю до конца».

Как часто?

Когда я сидела и разговаривала с Лале, держа его за руку, вошел врач и с ним медсестра. Они сказали, что им надо заняться Лале и мне пора уходить. «Пожалуйста, позаботьтесь о нем, — попросила я. — Он совершенно особенный. Этот человек — живая история». Врач ответил: «Мы заботимся обо всех наших пациентах». Глупо было такое говорить, ведь я знала, что он обеспечен прекрасным уходом, но все же сказала.

Один раз. Я чувствовала себя одиноко. Он тоже. Мы старались поддержать друг друга.

Медсестра подошла к кровати с другой стороны и, взглянув на руку, за которую я держала Лале, сказала: «Я заметила цифры у него на руке». Врач, вероятно, впервые видевший Лале, спросил: «Какие цифры?» Медсестра тихо ответила ему: «Он пережил Холокост». Я вкратце рассказала им о том, кто такой Лале, что он был татуировщиком в Освенциме и встретил там любовь всей своей жизни. Медсестра взяла Лале за руку, не пытаясь даже сдерживать слезы, бегущие по щекам. Я взглянула на молодого доктора — тот оцепенел, уставившись на Лале и не говоря ни слова. Мне пришлось самой сказать, что мне пора уходить, чтобы они занялись им. Медсестра подошла ко мне и обняла, врач пожал мне руку, поблагодарив за рассказ о пациенте.

Но вы изменили Алексу.

Если вам угодно. Но я никогда не любила Марка и никогда не занималась с ним сексом. Не шла на сближение.

Лале умер несколько часов спустя. У его постели был сын Г ари. Я навеки буду благодарна Г ари за то, что позволил мне побыть с Лале перед его воссоединением с Гитой.

Алекс превратно все понял.

Как сделать себя восприимчивым

Но не совсем превратно. Не совсем.

Известный американский специалист в области социальной работы доктор Брене Браун описывает восприимчивость как нашу способность налаживать человеческие связи с помощью эмпатии, чувства причастности и любви. И я бы добавила, следует позволить любить себя, принять тот факт, что мы достойны любви и привязанности.

Спасибо за откровенность.

Ведь несложно отгородиться стеной от эмоций, разрешив рассудку управлять всем, правда? Совсем несложно. Это безопасный вариант при первой встрече с человеком. Если у вас нет намерения наладить эмоциональный контакт с человеком, то не имеет смысла самому открываться перед ним. При формировании новых взаимоотношений вы сами определяете, насколько откровенны можете быть с данным человеком. В этом-то и состоит весь фокус. Вправе ли вы ожидать, что человек откроется перед вами, станет восприимчивым к вам, если вы не отвечаете ему тем же?

Вы заслужили.

Об этом позже. А сейчас давайте вернемся к тому дню, когда Алекс сделал первые записи. По-вашему, как на него повлиял просмотр сцены с Мейси и Викторией?

Лале хотел рассказать кому-то свою историю. Это знали мы оба. Но излагал он свою историю по частям, почти не связанным друг с другом, нарушая последовательность и логику от одного эпизода к другому. Он говорил, что я должна написать его историю, но не рассказывал ее по-настоящему. Я силилась понять, чего же он хочет, действительно ли он хочет говорить о прошлом. Когда он все-таки рассказывал о пребывании в Освенциме, его голос часто становился каким-то бесстрастным, лишенным эмоций. Похоже, волновался он, лишь когда дело касалось Г иты. Не раз он начинал говорить о чем-то, затем умолкал, отводя взгляд, или подзывал одну из собак, гладил ее и, успокоившись, принимался говорить, но уже совсем о другом.