Так вот, «КИНО+ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ» – это зрелище типа модной тогда латерна магике, когда на огромном экране идет нарезка знаменитого кинолица из разных фильмов и в конце из этой нарезки с экрана на сцену выходит живой киногерой и обращается к зрителю. Это и было «всё остальное».
Так как артисты кино вне экрана и сценария двух слов связать не умели и были абсолютно глухонемыми, все слова, шутки и ужимки для них писали мы с Зямочкой. Шоу имело огромный успех, и мы с Зямой, обнаглев, даже требовали, чтобы в авторстве стоял происходящий от наших фамилий псевдоним – 2ДТ. Нам отказали, потому что два ДТ смахивает на модное средство от вшей и блох ДДТ или на дорожно-транспортное происшествие.
В рамках этого же шоу я тоже иногда выходил в качестве артиста и читал монолог, написанный с другим моим замечательным соавтором Гришей Гориным. Если помните, на рассуждение о соавторстве натолкнуло меня напоминание о «Петре I». Это была пародия на встречу киноартиста со зрителями. Текст приблизительно был такой: «Я снимался в главной роли в фильме “Петр I”. Нет, самого Петра играл артист Симонов, а я, если помните, играл в эпизоде, где Петр I брал маленького детеныша и целовал его в то самое место. Вот это место я и играл. На эту роль пробовались многие: передовики производства, стахановцы, герои труда. Всем было лестно быть поцелованным царем, но Николай Симонов категорически заявил, что, кроме новорожденного младенца, он никого в жопу целовать не будет и утвердили меня». Дальше в монологе герой жаловался, что с годами место встречи с губами Петра I хужеет, уже перестали узнавать на улице и т. д. С этим монологом я прошел почти по всем стадионам и дворцам спорта родины.
О соавторстве с Аркадием Михайловичем Аркановым я навспоминался во всех предыдущих книгах. Но тут неожиданно отрыл нашу с ним песенку, которую исполнял на каких-то новогодних посиделках 60-х годов в Доме актера. Прошло больше полувека, а тематика по-прежнему актуальна.
Удачная придумка озарила нас с Львом Федоровичем Лосевым, знаменитым директором Театра им. Моссовета, моим ближайшим другом и соавтором.
Бесконечная необходимость юбилейных поздравлений всегда бросает в творческий тупик и провоцирует ненависть к юбиляру. Мы с Лосевым придумали болванку на все случаи жизни. Сочиняли творческую заявку на фильм о юбиляре. К примеру, наступило 50-летие милейшего Бориса Гавриловича Голубовского, главного режиссера Театра транспорта. Для непосвященных напомню, что до того, как Театр Гоголя стал Театром Гоголя, а впоследствии нашумевшим ГОГОЛЬ-ЦЕНТРОМ, он был Театром транспорта. Это было логично, в отличие от других, бессмысленно поименованных театров, потому что этот театр стоит на подъездных путях Курского вокзала.
Вот болванка типового поздравления:
Праздничная Москва. Ликующее Садовое кольцо. Повсюду портреты Голубовского. Курский вокзал, досрочно разрушенный к этой дате. Сюда нескончаемым потоком прибывают поезда дружбы. На вагонах надписи. На одном: «Боря да!», на другом: «Мао нет!»
Снова Садовое кольцо.
Магазин «Людмила» – сегодня здесь многолюдно, и немудрено: выбросили любимые размеры юбиляра.
А вот и сама улица Казакова, переименованная с сегодняшнего дня в «Тупик Голубовского». К самому театру подходит ветка железной дороги – на ней всегда большое движение – театры Москвы подают сюда вторые составы, здесь годами простаивают контейнеры с пьесами, присланными на квалификационную рецензию Голубовского.
У подъезда театра студенты. Кто-то спрашивает стайку молодых девушек: «Ну как ваш Голубовский?» Девушки, потупясь, отвечают: «Большой педагог!» – и хором краснеют.
Всюду цветы, улыбки, почему-то радостные лица. Юбиляра пришли поздравить дома интеллигенции. Ресторан Дома актера, ресторан Дома журналистов, ресторан Дома кино. Каждый со своим адресом (адрес ресторана Дома журналистов: Суворовский бульвар, дом 3; адрес ресторана Дома кино: Васильевская, дом 7).
Ресторан Дома актера благодарит своего завсегдатая Голубовского и сообщает ему, что все, что он недокушивает в ресторане, является кормовой базой Дома отдыха ВТО «Руза». Цветы. Объятья.
Но вот и сам юбиляр. Доброе, открытое, наконец-то выбритое лицо. Простой, доступный, еще свежий. О нем поют песни, о нем плывут пароходы, на него гудят поезда, о нем звонит колокол.
Аналогичный сценарий под названием «СТАВКА БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИЗНЬ!» был создан к 50-летию Михаила Александровича Ульянова.
Опять для непосвященных, в советское время артисты получали за съемки не сколько запросят или сколько могут заплатить продюсеры, а фиксированную Министерством культуры ставку. Высшая киноставка присваивалась артисту, играющему вождей. Она составляла 55 рублей за съемочный день. Так вот, Ульянов помимо того, что был однофамильцем вождя, еще и играл его за 55 рублей в день в свои 50 лет.
Отрывок 19. Умирать скучно
Боязнь исчезновения! Бывшие красавицы и красавцы стареют, остается только хватание за начало биографии. Например, Олег Стриженов, которому больше 90 лет, нигде не появляется. А есть люди, которые считают, что, наоборот, нужно сидеть со сморщенным лицом, обращенным к камере, и умиляться кадрам 60-летней давности. Причем эти люди везде одни и те же, и пора создавать уже, как когда-то были, клубы по интересам.
Уходят известные личности, оставляя нерешенными вопросы с женами, детьми, имуществом. Никто не собирается умирать, каждый думает: потом решу. Завещания не пишут, потому что все завещания еще до смерти разными путями становятся известны тем, кто на что-то надеется, кому что-то полагается.
Уже сегодня они знают, сколько у тебя рублей, соток, кораблей и велосипедов. Если не хватает трех велосипедов, спрашивают, где они. И приходится на старости лет врать, что один велосипед украли, другой утонул. Это очень утомительно. Поэтому думают: завтра, завтра с этим разберусь. И не успевают.
Страшно помирать, когда не знаешь, что готовится здесь. Потомкам интересны стали только глупость, злость, измены… А что касается таланта и личности, это остается как преамбула. «Наш гений, оказывается… Имейте в виду…» И дальше идет трехчасовое бездарное, якобы сострадательное обсуждение. Если попытаться это остановить, моментально в ответ заорут: «Цензура, не дают возможности вскрыть правду до конца».
Когда все дозволено, когда антицензура аморальна, тянешься обратно к цензуре. Потом ловишь себя на мысли, что это старческое брюзжание. Переосмысливаешь и приходишь к выводу: нет, я прав.
Когда одна и та же 72-летняя дама со слезами на глазах вспоминает, сколько раз, где и зачем ее насиловали, понимаешь, что не всегда ее насиловали, раз так много раз. 70 % этих дам я знаю, поэтому уверен, что это совершенно безошибочная и очень выгодная телепрофессия. Такое нынче новое амплуа, которого раньше не было.
А что в этом плане происходит в других профессиях и сферах деятельности? Может, поинтересоваться у хлеборобов, кто с кем лежал в стогах? Или узнать, как шахтеры, отбив кусок породы и выбив уютное гнездо в штольне, кого-то затаскивают в вагонетку? Когда рассказывают о каких-то прошловековых значимых актерах, композиторах, художниках, есть уверенность, что это будут смотреть или читать. А на рассказ о целинниках, которые в передвижных фургончиках от безвыходности зимними ночами заводили детей, никто не обратит внимания. Если бы в этом фургончике суррогатно зачал Киркоров, можно было бы сделать шесть телепередач.
TV – бесконечные прокладки: прокладка в рекламе или прокладка газопровода «Северный поток-2». А в перерывах между прокладками – новости: там ответы на вопросы и помощь начальников якобы случайным людям.
И еще ощущение, что педофилы в стране ходят стадами и нужно уводить детей из песочниц и прятать, потому что в каждой подворотне сидят два-три мерзавца с конфетами или смартфонами и зазывают детей в машину. Когда все это смотришь, думаешь: лучше на рыбалку.
Отрывок 20. Спорт вприглядку
Наших спортсменов пустили на Олимпиаду в Японию, но без флага и гимна. Обсуждали, что играть вместо гимна – от «Катюши» до «Боже, царя храни» и песни «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки». Почему в итоге выбрали Первый концерт Чайковского, а не Второй концерт Рахманинова? Почему надо было, чтобы при поднятии этого носового платка вместо флага звучал именно Первый концерт? Если уж мстить за эту санкцию, надо было играть «Мурку» и со словами. Допустим, прыгнула наша девочка на 2,04. Она стоит хорошенькая, с ногами длиной в свой прыжок в высоту, и зазвучала бы «Мурка»: «Ты зашухарила всю нашу малину и перо за это получай!»
Когда настоящие команды играют в футбол на каком-нибудь международном чемпионате, на трибунах ликуют болельщики, раздетые до пояса сверху при нулевой температуре и с мордами, раскрашенными в цвета национальных флагов. Причем, по-моему, малюют такой крепкой краской, которая держится до следующего чемпионата.
Стоят команды, звучат гимны.
Идет панорама по лицам футболистов. Видишь, с каким вдохновением и порывом они поют гимн. Половина наших игроков вяло открывает рот. Как артист и педагог я вижу, что часть из них поет «Союз нерушимый республик свободных». А те, которые и этого не знают, вообще молчат.
В период безумия с Олимпиадой и подсчетов, сколько килограммов золота вывезли из Японии, на второй план ушел российский футбол. А тогда меняли главного тренера сборной.
Возник вопрос: или за 24 миллиона долларов в час нанимать какого-то временно безработного алжирца, или найти своего. Остановились на своем – тренере «Ростова», резком, темпераментном Валерии Карпине, которого я очень люблю.
Возникла замечательная ситуация. «Ростов» играл на своем стадионе с «Динамо» в первом матче сезона Российской премьер-лиги. Продали билеты, но накануне матча санитарные начальники сказали «нет». Матерясь и дыша друг на друга перегаром пива и пандемии, болельщики стояли около стадиона.
В это время на пустых трибунах ряду в девятом сидел с синим от злости лицом Валерий Карпин, поскольку был дисквалифицирован на одну игру за то, что на предыдущем матче бросил в судью бутылку из-под воды с определенным текстом. Он доказывал, что просто отшвырнул ее. «Ростов» проиграл 0:2.
Во время этого матча стало известно, что Валерия Карпина назначают главным тренером сборной России по футболу. В этой ситуации хорошо проглядывается непредсказуемость действий высоких спортивных чиновников. Не хотелось бы проводить никаких параллелей с другими назначениями в нашей стране.
Да, раньше футбол был иной: скорости поменьше, распасовка не такая филигранная. Сейчас что-то цирковое. Особенно длинные передачи через все поле – это вообще за гранью моего понимания. Но индивидуально футболисты были намного ярче. Сегодня термин «проход» канул, а тогда ходили от ворот до ворот.
Ретростадиончик «Торпедо» я буду помнить всегда. И анекдотическую по сегодняшним временам «правительственную ложу», похожую на скворечник, – с красным бархатным закутком для согрева. Как-то смотрел там футбол с Толей Бышовцем. Мороз страшный, зашли в ложу хлопнуть по рюмке. Вдруг он говорит: «Давай выйдем, сейчас гол забьют». Только высунулись – точно, гол. Это же какое звериное чутье надо иметь?!
Хрустящая подпитка любого зрелища сегодня – попкорн. Без огромного кулька изжоги нигде не сидят. Было время, когда в театр не пускали с попкорном. Сейчас на входе проверяют наличие взрывчатки, миноискателем ведут от пяток через яйца к уху, берут мазок на вирус. А тогда отнимали кульки, потому что иначе хруст стоял такой, что нельзя было играть. Ждали, когда нажрутся, а потом начинали разборки с Офелией.
На стадионах отнимали алкоголь. Когда появились огромные бумажные бокалы с напитком типа фанты, прикрытые фольгой и с воткнутым клистиром, опытные болельщики покупали при входе на стадион эту жидкость, выливали ее за деревом, вливали литр пива, вставляли клистир и входили. Даже если охранники что-то подозревали, они не могли пососать из стакана и сказать: «Проходите». Тогда надо было бы вывешивать объявление: «Не заменяйте фанту пивом. Жидкость у вас отсосут на проверку». Поэтому люди все-таки напивались.
Я старался всегда болеть вживую. Говорил ребятам: «Забудьте слово “работа”, играйте!» К сожалению, сегодня многие игроки только работают. Если бы наш футбол был на уровне его аналитиков, мы давно стали бы чемпионами мира. Когда уникальный футболист Аршавин, замученный разводами, прячется от алиментов в комментаторской кабине или седой, но неистовый Ловчев с пеной у рта разносит тактику матчей, вспоминая великий советский спорт, побеждавший на паханых футбольных полях, это логично. Но сонмище кабинетных экспертов зашкаливает.
В 1986 году в Лондоне проходил матч-реванш на первенство мира между Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым. Были две команды поддержки! Меня от ЦК комсомола отправили в группе Каспарова. А так как с Толей Карповым мы тоже отлично дружили, то я внешне болел за Каспарова, а внутренне переживал за Толю. Беспринципности нас учить не надо.
Меня поселили в одной из комнаток арендованного для Каспарова особняка. Как-то, встретившись с Гариком, я по-отечески погладил его по голове. Волосы у него как стальная щетка, которой с машины сдирают краску. Он и по характеру железный. Кто еще Каспарова держал за волосы? Никто.
За границей советские граждане тогда передвигались табуном, взявшись за руки. Только мы с шахматным фанатом из команды Карпова Толей Метелкиным ходили как хотели. В один из вечеров, убежав из-под надзора, отправились бродить по Лондону. В то время в городе находилось наше «Торпедо». Гуляя, в два часа ночи мы набрели на какой-то рынок. Смотрим: крадется мимо витрин Валечка Иванов в одиночестве. Будучи тренером команды, он всех запер на ночь в гостинице и пошел по городу.
Из-за угла я протяжно позвал: «Козьмич!» Он дернулся, будто его ткнули финкой, обернулся – никого. Решил, что померещилось. Тут я снова: «Козьмич!» В третий раз я не стал звать, боясь, что Валька сейчас умрет от инфаркта. Пришлось вскрыться. «Ну ты, б…ть, даёшь!» – выдохнул он с облегчением. Кстати, я однажды оказался на торпедовской базе в Мячкове на разборе игры Ивановым. Он не произнес ни единого цензурного слова. Это был матерно-дельфиньий язык, некий футбольный ультразвук. Но все его прекрасно понимали, даже какой конкретно эпизод матча он имеет в виду.
Сейчас я за спортом слежу в основном по телевизору. Люблю снукер – невероятно тонкая штука. Ночью смотрю часами под чудесный комментарий бархатного голоса Владимира Синицына. От него про снукер я знаю все. Сам я предпочитаю русский бильярд.
Когда-то в Москве, в Парке культуры и отдыха имени Горького, слева от центрального входа, находился длинный ангар с самой большой в Советском Союзе бильярдной. Столов – немерено. Бильярдную все время хотели ликвидировать, поскольку там играли на деньги – разумеется, неофициально. Публика собиралась разная: от шпаны и фарцовщиков до подпольных миллионеров. Там была своя мафия, бильярдная. Королем считался Ашот, плотный, небольшого роста. Он со всеми играл одной рукой. Не потому, что не было второй, а чтобы уравнять шансы. Он каждому давал фору и все равно побеждал.
В эту бильярдную я заглядывал с Гришей Гориным. Из непрофессионалов нашего круга он играл лучше всех. Я играл неплохо, но до уровня Гриши недотягивал. А он в этой компании смотрелся достойно.
Злачных мест в советское время было мало. Тотализатор работал только на ипподроме. Да и его прикрыли бы, если бы не маршал Буденный, курировавший его. Ипподром – это темперамент, страсть. Все, что происходит на ипподроме, азарт. Есть люди, которые едят манную кашу, а есть те, которые ту же манную кашу заливают аджикой и засыпают перцем, чтобы ее не видеть. Ипподром был самым острым, что существовало тогда.
Мы с Аркадием Аркановым провели огромное количество безумного молодежного времени на бегах, где последние копейки, которые должны были идти на молоко для Михаила Александровича, шли под хвост лошадям. Мы знали всех лошадей в лицо, дружили с наездниками, но были не очень везучими.
Сегодня главной проблемой в спорте считают допинг. Способ борьбы с допингом – придумать свежий быстрее соседа. Я не очень верю, что таблетка способна сильно улучшить результат. Хотя в спорте, наверное, как в театре. Были прекрасные артисты, которые перед спектаклем выпивали 50 граммов коньяка. Например, Юрий Яковлев. Он не выходил на сцену пьяным, просто принимал чуть-чуть для куража. И его неповторимый тембр становился еще бархатистее. А есть артисты, для которых алкоголь до спектакля – табу. В их числе и я. Не потому, что ханжа, а чувствую – мешает. После спектакля – с удовольствием – играешь резво, чтобы быстрее дождаться.
Отрывок 21. Хочу на орбиту, но поздно…
Рожа во весь экран – искусственный интеллект. Многие сегодня за него ратуют, забывая, что может быть и естественный. Так дойдем до искусственной души, искусственной совести. Хотя она уже и сейчас синтетическая.
Если я иду против совести, то чьей? Что такое совесть? Или что такое душа? Сколько существует человечество, столько ищет душу. Говорят: «Душа в пятки ушла». Откуда? А если она там, в пятках, и живет, топча эту землю?
Техническое ускорение, искусственный интеллект, роботизация… Как было скромно, интеллигентно и перспективно-заманчиво: «плюс электрификация всей страны». Зыбкая мечта, что все деревни, лачуги и сакли вдруг вспыхнут электрическим светом. Пытались этого достичь, бесконечно строя ГЭС. Сейчас в каждой юрте горит свет – бросились осваивать космос. В особо извращенной форме, включая съемки сериалов.
Как растет укроп на орбите? Как выглядит прогноз погоды на вчера? Нашлись в мире несколько человек, которые, вместо того чтобы строить очередные яхты и нарываться на пиратов, скопили пару миллиардов, чтобы слетать в космос. Это очередной виток карьеры: возможно, все уже испробовали, а это еще нет, и вот попробовали.
Я тоже слетал бы, но боюсь высоты. Не в смысле самолетов и ракет. Мне смотреть оттуда страшновато. Даже когда вижу, как на Олимпиаде девочка или мальчик подходит к краю десятиметровой вышки, у меня начинается сердцебиение.
Однажды на гастролях в Баку нас повезли к морю. Зрелище было странное. На пляже азербайджанские мамаши с детьми раскладывали полотенце, осетрину, выпечку и ставили канистру с керосином, потому что дети выходили из воды черными. Их сначала оттирали от нефти керосином, а потом кормили. И дети загорали, хотя загар на нефть ложится плохо. Богатые люди купались, где нефти нет. Там стояла вышка, но не нефтяная, а для прыжков в море. Спьяну я влез на нее, а когда посмотрел вниз, схватился за стоявших рядом аборигенов, и они с трудом по ступенькам спустили меня.
Но процесс полетов в космос некосмонавтов начался, и завтра уже будет маршрут «Москва – Малаховка – Хвост Большой Медведицы».
Кто-то точно знает, что есть инопланетяне, но считает, что пока рано об этом сообщать. Существует какое-то всемирное табу. Может, это и правильно, потому что человеки очень различаются по возможностям понимания непонятного.
На карантине в голову приходили всякие, грубо говоря, мысли. Сначала они казались каким-то философским откровением, но потом я понял, что все они вторичны. Что есть наша планетка, которую совершенно измучили?
Все организмы здесь заняты двумя процессами. На дне Мирового океана плавает что-то огромное с бусинками жемчуга вместо глаз, длинной-длинной ниткой туловища и перламутровым хвостом типа павлиньего. И это существо все время жрет и… наоборот.
На суше жизнь человекообразных такая же, вне зависимости от того, кто это – Пушкин, Чехов, Клеопатра, Гитлер или Сталин. Единственные, кто у меня под вопросом, – это Диоген с его бочкой и первые космонавты с тогда еще не изученной проблемой дерьма в невесомости. Вообще этот процесс стыдливо замалчивается – запретная тема даже в шоу-бизнесе, где не осталось ни одного живого места на теле человека, не предъявленного публике.
Отрывок 22. Смелость пророчества
Сейчас меняются даже не эпохи, а цивилизации. Человеческий организм не успевает приспособиться. От патоки в магазине мы перешли к сникерсам. От нанизанных на гвоздь в сортире аккуратно порванных кусочков вчерашних газет или листков отрывного календаря – страничек одноразового прочтения – дошли до душистого бархатного рулона пипифакса. От телефонов-автоматов – до айфонов. И все это за 40 лет.
Скажем, какой-то дядька перестал звонить по телефону-автомату в 35 лет, а в 75 лет он видит правнуков со смартфонами. Конечно, старикашка теряется.
Приспособиться моему поколению невозможно. Когда я двое суток пытаюсь подключиться к интернету, а восьмилетняя правнучка за секунду с этим справляется, я понимаю, что попытки старичья угнаться за молодыми – это попытка эмиграции в следующее поколение.
Люди, которые эмигрировали из нашей страны в возрасте за 60, – действующие фигуры, а не домохозяйки из Черновцов в поношенных тапочках – как правило, погибали за границей очень быстро. Всю жизнь они были активными в этой стране, а потом сели на лавочку на Брайтоне. Для меня сегодняшняя моя жизнь – попытка эмиграции в следующее поколение, абсолютно бесперспективна.
Я долго осваивал кнопочный телефон. Как-то в Доме актера был вечер встречи Нового года – собрались члены правления, и все вокруг меня делали вид, что я любим.
В конце директор Игорь Золотовицкий устроил лотерею. Вынули смартфон самых последних кровей и его разыгрывали. Наступал год Мыши и предложили вспомнить фразу, или картину, или спектакль, в которых фигурирует мышь. Пошли всякие кинофильмы, стихи, шутки. А потом я сказал: «Шумел как мышь». И получил смартфон.
Когда я принес его в семью, мне объяснили, что перепад от диска к этому смартфону я не потяну, лучше отдать кому-то продвинутому в семье, а мне за это дадут смартфон, который уже несколько лет походил по рукам родственников и он проще. «Шумел как мышь» ушел к внуку Андрюше, а мне дали списанный. Если тот был с откусанным яблоком на корпусе, то на этом никакого фрукта нет. Я почти научился им пользоваться. Он с большими цифрами и умеет фотографировать.
Во время пандемии в дачных застенках доставал с полок то, что без эпидемии не прочтешь. Так я взял книжку Юваля Ноя Харари «21 урок для XXI века» – размах эрудиции, полет фантазии, смелость пророчеств. 420 страниц книжонка. Из них я понял, наверное, страниц 40. Это немало, если учесть, что я не философ, а клоун.
Харари рассуждает, что будет в связи с роботизацией и искусственным интеллектом. Он уверен, что, кто мы и что должны о себе знать, за нас будут решать алгоритмы, у нас еще есть несколько лет или десятилетий и это наш шанс.
По отношению ко мне слова Харари – просто плевок. Этих алгоритмов я должен ждать несколько десятков лет. Я не потяну. Хотя Харари на протяжении всей книги говорит, что вот-вот человек вообще будет бессмертен. Правда, в таком случае есть опасность, что человек будет не нужен и возрастет безработица.
Нужно срочно законодательным путем запретить всякие попытки прогресса, вернуться к кострам и охоте с кремневыми ножами. Тогда для несчастных человечков найдется работа. Отсюда – мой старческий лозунг: «Назад, к природе и первобытному строю!»
Хотя законодательно это сделать трудно. Если ежедневно принимается тьма новых законов и каждый второй – маразм, то как их соблюдать? Поэтому надо на каком-то всемирно высоком форуме, а не в нашей Думе, принять Закон об отмене технического прогресса.
Умные люди типа Харари в своих философских выкладках приходят к оптимистическому тупику. Чем они талантливее и оптимистичнее, тем страшнее тупик в конце каждой главы. Такое веселое упрямство тупика.
Эту книжку мне подарил Лёва Тертель. Он был ростом 1 метр 26 сантиметров. Мальчик по фигуре, хотя мой ровесник, до последнего дня бегал по десять километров. Я знал его еще с Театра имени Ленинского комсомола, где была оркестровая даже не яма, а полуяма, которую потом застроил Марк Захаров. Лёва работал барабанщиком и метался между огромными барабанами, поскольку сидя дотянуться до всех не мог. Потом он перешел в Театр Сатиры и тут тоже сидел за барабанами.
Он был добрым, нежным и влюбленным в меня, но не с точки зрения главенствующей сегодня страсти, а по-человечески. Он пробивался ко мне, где бы я ни был: на ипподроме, в кабаке, в гостиничном номере на гастролях или за столом художественного руководителя – и приносил только что вышедшего очередного Харари. «Прочти, – говорил он, – это практически сегодняшняя Библия».
Лёва учил меня, как есть, как пить, как жить, что читать и на что не обращать внимания. Он был моим путеводителем. Продолжалось это больше 60 лет. Недавно он умер, и я не знаю, как жить дальше. Исходя из Харари, я должен продержаться несколько десятилетий, но с учетом того, что у меня уже больше нет под рукой Тертеля, это будет нелегко.
Бич сегодняшнего времени – интервьюеры и комментаторы. Они практически завоевали мир. Подходит к тебе 23-летняя дама и говорит: «Я из журнала “Водная недостаточность”. У меня к вам несколько вопросов». Когда она вынимает микрофон, ты, вместо того чтобы послать ее обратно в «Водную недостаточность», поневоле начинаешь извиняться.
Какие бы интервьюеры ни появлялись – высокоинтеллектуальные или идиоты – и кого бы они ни пытали – великих физиков или поп-звезд, – позитура отвечающего все равно виноватая. Он все время почему-то оправдывается. Я понимаю, что надо оправдываться, когда спрашивают: «Почему вы вчера украли миллион?» Но даже когда спрашивают: «Как вы себя чувствуете?» – все опять оправдываются.
Микрофон стал как хирургический зонд – с ним влезают во все щели: будь то закрытые совещания или спаленки знаменитостей. Если раньше он выглядел как огромная шишка и, когда к тебе с ним кто-то подходил, можно было убежать, то сейчас микрофоны встроены в спичечные серные головки и увернуться нельзя. Потому что интервьюеров сразу много и они, как саранча, налетают неожиданно и массивно.
Я хотел бы когда-нибудь ответить на вопросы, которые мне не задавали. Все интервью пришпандорены или к событию, или к биографии и стереотипны. Есть джентльменский набор вопросов, жутко скучных. Пробуксовывать не хочется, но, если интервьюер – приличный человек и ты его знаешь, приходится терпеть.
Вот мое типичное интервью:
– Александр Анатольевич, что будет после смерти?
– Чьей?
– Вы теперь свидетель XX века…
– Я теперь уже свидетель всего.
– Как вы убиваете время?
– Сейчас время убивает меня. Все перевернулось.
– С таким чувством юмора, как у вас, надо родиться или его можно приобрести?
– Главное – с таким чувством юмора не погибнуть.
– Сколько вы хотите прожить?
– Ну, до вечера – это точно.
– Будет лучше или хуже?
– Будет скучнее. Это связано с перенасыщенностью.
– Нравится ли вам тот человек, которым вы стали?
– Я к нему равнодушен. Становление – очень грустная история. Это поиск, а он всегда связан с глупостью.
– Если бы вы были дверью, куда бы вы вели?
– Не важно куда, лишь бы мною не хлопали.
– Был ли период, когда вы не употребляли алкоголь?
– Это бывало, когда я оказывался, правда, тьфу-тьфу, недолго, в больнице. Но как только подружишься с врачами – приносят.
– Как вы себе представляете Бога?
– Мне кажется, он помесь Славы Полунина с Юрой Норштейном.
– Были ли в вашей актерской практике роли, которые вам не хотелось играть?
– Ужас в том, что в моей актерской практике не было ролей, которые мне хотелось играть.
– Что вы скажете о ситуации в кино?
– Ничего.
– Вы же не скажете, что боитесь своего мнения?
– Нет, я просто боюсь, что оно может быть неправильным. Но оно правильное.
– Что вас сейчас может удивить?
– Меня сейчас может удивить что-нибудь удивительное.
– Что вы почувствовали, когда родился ваш сын Миша?
– Необыкновенную гордость, что я – живородящий.
– Старый или не старый, но ведь шило в заднице никуда не девается?
– Задница тоже постарела.
– Как вы думаете, Александр Анатольевич…
– Да не думаю я ничего. Уже давно завязал.
Как страшно писать куриным почерком. Приходится при помощи редактора расшифровывать эти иероглифы. Но потом еще надо понять, что в них кроется. А выбрасывать бумажку жалко: не дай бог на ней была записана тонкая, неожиданная и острая мысль.
Отрывок 23. Живность в пандемию
Когда я в пандемию отсиживался на даче, мне запретили всё. Вокруг – жена, сын, внуки и правнуки, и у каждого свое задание – кому за чем следить, чтобы я не пил, не курил, ничего не обещал, и еще проверять, с кем я говорю по телефону. Это длится целый день. Ложишься спать, утром просыпаешься и понимаешь, что уже два месяца прошло в борьбе за спрятанную трубку и 50 граммов текилы.
Известный анекдот. Встречаются два 30-летних мужика, бывших одноклассника. Один говорит: «Я женат, а ты?» – «Нет». – «С ума сошел? Ну ладно сейчас, а к 75 годам сляжешь, некому будет воды подать». Проходит 45 лет, встречаются снова. «Ну как ты, так и не женился?» – спрашивает первый. «Женился, – говорит второй. – По квартире уже бегают внуки. Лежу в коридоре на сундуке. И, знаешь, пить совсем не хочется».
У меня в последнее время масса всего народилось. У моей внучки Саши двойня. Близнецов привозили к нам на дачу на смотрины, и я с трех метров в маске разглядывал смешных правнуков. Один на ладошке помещался, а другой – здоровый такой. Только отвезли их с дачи в Москву, как у моего на тот момент 61-летнего сына Миши, молодожена, родился сын. То есть у Михаила Александровича родились двое внуков и одновременно он родил этим внукам дядю. И дядя на месяц младше племянников.
Чтобы позволить себе в период карантина и вселенского кошмара приобрести сразу трех новорожденных, нужно иметь наглость, смелость, нахальство и, конечно, чувство юмора. Через каких-нибудь 20 лет эти три мужика будут говорить, что родились в 2020 году во время самоизоляции. Какое начало биографии!
Теперь – оханье и сюсюканье. Выгрался в эту роль. Возраст, конечно, прибавляет эмоций. Когда были посвежее, бегали, прыгали, выпивали. Дети и внуки тогда были на втором, третьем, а то и пятом месте. Сейчас все иначе.
С правнуками, когда они непрерывно рождаются, главное – запомнить, как кого зовут. Еще и имена дают непростые. У меня есть Элла, Рина, Семен и Матвей. И надо знать, какое имя кому принадлежит.
Недавно у Миши был день рождения, и он сказал: «Ничего праздновать не будем, а просто соберемся по-семейному, в узком кругу». Этот узкий круг – уже за 25 человек: от года до 87 лет.
У меня есть ползающие внуки и правнуки, потом постарше – ходящие, потом Эллочка – думающая. Она очень витиевато и грамотно говорит. Например: «Вообще-то, когда нет родителей, я засыпаю не в десять, а в районе одиннадцати. Но это в порядке исключения». Как-то в приватной беседе во время засыпания она мне сказала: «А поговаривают, что в молодости ты был красивым». Спрашиваю: «Кто это поговаривает?» «Ты их не знаешь», – отвечает.
Родителей у моих внуков и правнуков в несколько раз больше, чем их самих, потому что уже разведены и живут с другими, но дружат. Так что почти на каждого ребенка приходятся в среднем по две мамы и два папы. Боюсь, что это еще не конец.
Близнецы внучки Саши внешне не похожи и по характеру разные. Мой отец и его брат-близнец Филипп были очень похожи внешне, но по характеру тоже были разными. А главное – жены были полюсными. Тетя Мина, жена Филиппа, и моя матушка не могли видеть друг друга.
Семьи дружили, а Мина была отдельной. Ее предки, Могилевские, владели половиной Батуми. Как только Филипп нашел Мину, семья решила, что теперь все они будут в порядке. Но тут революция и у Могилевских отняли их пол-Батуми, а самих не то посадили, не то расстреляли. Мы остались без Батуми, без Могилевских, с одной плохой Миной при хорошей игре.
Вокруг меня сейчас бегает такая огромная родословная, что нет времени выяснять, когда обрезали прадедушку по маминой линии, хотя, конечно, интересно. Но, если возникает необходимость, я обращаюсь к документам, которых нет.
Некоторые специалисты веками колупаются в пыли архивов, что-то находят и восклицают: «В отличие от того, что нашел рядом сидящий уважаемый коллега, я обнаружила, что Лев Николаевич Толстой, по требованию Софьи Андреевны, ни в коем случае не мог сказать Владимиру Черткову “не приезжайте”, он сказал “пока не приезжайте”. И это в корне меняет дело». Дальше – докторская диссертация.
Не имея возможности в заточении при зорком наблюдении домочадцев ни закурить, ни выпить, ни закусить, вынужденно подползал к стеллажу. Так я вынул оттуда никогда на молодежной свободе не прочитанную книгу воспоминаний подруги моей матери Анастасии Цветаевой «Моя Сибирь» с трогательной надписью: «Дорогим Шурику и Наташе Ширвиндтам – с любовью…» И вдруг запоздало ощутил бездну эпохальной разобщенности таких исторически недавних времен, как те, в которых жили мои родители, и те, в которых живут мои внуки и правнуки.
Раньше семья состояла из дедушки, бабушки, брата, сестры… Но такой каши взаимоотношений не было. Даже машина была одна на всю семью, если была. Сегодня выясняют, на какой машине кто куда поедет и не проще ли вызвать такси или воспользоваться каршерингом.
Звонить с дачи в Москву раньше ходили за три километра в будку. Надо было дозвониться до Истры, на станцию. Если мороз, то стоять и долго ждать, когда они попробуют найти Москву. Холодно. Трубку и диск через каждые три ночи вырывали с корнем.
Не понимаю, в чем был кайф корежить телефоны-автоматы. Если бы это были драгоценные металлы или телефонами-автоматами пользовались бы только миллионеры и это вызывало бы ненависть, тогда понятно. Нет, эта обледенелая жуть висела для всех.
Когда трубку снова пришпандоривали и диск прикручивали, можно было звонить, пока следующая команда не вырывала их вместе с будкой.
Сегодня у всех грудных детей смартфоны, они ползают на четырех лапах и перезваниваются друг с другом. Кто-то делает робкие попытки ограничивать детей, запрещать им брать телефоны в школу, бить их розгами, если больше десяти минут сидят в компьютере. Но все равно для малыша сейчас лучший подарок – новая модель айфона, а не трехколесный велосипед.
К нам раньше прибегал кто-то (поскольку звонить было не по чему) и говорил, что в Истре дают гречку. Мы бросали самогон, всовывали в рот укроп против запаха и летели на «Победе», чтобы успеть урвать гречку.
Сейчас между Новорижским и Волоколамским шоссе на пяти километрах, кажется, три десятка продуктовых магазинов. Ходят люди с катафалками и нагружают их. Около «Пятерочки» рядом с дачей, в подвале, – «Белорусские продукты», где мы отовариваемся, потому что сыр, колбаса, выпечка и творог в 17 раз лучше.
Парадокс, что при этом в Белоруссии – застенок. Преимущество советской власти над рыночной экономикой.
Летом 2021 года вся семья собралась на даче отметить мой день рождения. Наталия Николаевна сказала тост: «Вы сидите, выпиваете, вам уютно и приятно. Ничего этого не было бы, если не одно событие, которое произошло ровно 70 лет назад, – если бы мы с Шурой не познакомились». Все стали хлопать и кричать «Горько!».
Ужас в том, что я не могу влюбиться со второго взгляда. А влюбленность с первого взгляда всегда чревата. Очень редко влюбленность с первого взгляда перерастает в золотую свадьбу.
Если кто-то женат три месяца и семь дней, то влияние жены на него одно, а если 70 лет, несколько иное.
Допустим: знаю людей, которые при первой жене были прекрасными художниками, при второй ничего не делали, при третьей были дико плодовиты, но это было не талантливо. Могу привести примеры, но не буду.
Ночь – часть супружеской жизни. Ночью нет интервьюеров и дискуссий. Почему большим людям подкладывают в койку осведомительниц и разведчиц? Нигде, кроме как в койке, человек не бывает неожиданно откровенен. Там разглашаются государственные тайны. Чем профессиональнее и сексуальнее подложенный человек в постели, тем больше атомных бомб можно выведать.
А в случае жены это еще переходит в завтрак, обед и возвращение домой после сложнейших перипетий с начальством, подчиненными и действительностью. Когда добираешься до дома, ты вынужден все это выблевать. Кому? Жене, даже если у тебя нет с ней полного альянса и душевного и мыслительного соития. Домработница может выболтать, а дети не понять. Выболтать может и жена, но тут надо выбирать жен.
Бывают люди, раздавленные знаниями. Я стесняюсь своей затухающей эрудиции. Что-то кануло навсегда в склеротическую бездну, а что-то иногда спонтанно, как головешка в камине, вдруг вспыхнет последней огненной судорогой и потухнет навеки.
Моя супруга – очень образованный человек. Она десятилетиями решает кроссворды без помощи Гугла, разгадывая их почти стопроцентно. Иногда она в панике обращается ко мне, зная, что я ничего не знаю, – для выхода эмоций, и спрашивает что-то вроде: «Толщина льдов в Гренландии в период усиления Гольфстрима, четыре буквы по горизонтали». Тут важно, что по горизонтали, а не по вертикали – легче признаться, что не знаю.
Супруга в тоске засыпает, а утром облегченно записывает ответ. Можно не проверять. То ли эта льдина приснилась ей, то ли какой-то запоздалый микроб образованности шепнул ей ответ ночью.
Еще Наталия Николаевна помнит все дни рождения и как кого зовут. Помнит, где мы свернули с шоссе и нашли полянку опят, а я даже не помню, что мы куда-то ехали.
Я вспоминаю только иногда проколы. Не в смысле спустило колесо, или напился, или недошутил, а когда по-настоящему, судьбоносно прокололся. Если не вырулишь, так и останется в биографии или во взаимоотношениях. А мелочи забываются. И получается, что у Наталии Николаевны – огромная разнообразная биография, а у меня только несколько проколов, которые помнишь, а хотелось бы забыть.
Раньше на даче рядом с домом был огромный глубокий погреб. В апреле туда заваливали снег, и он держался там до сентября. В погребе хранили молоко, кефир и прочие продукты.
Еще стоял сарай, в котором у нас была корова. Вернее, не у нас, а у них. Я с коровой познакомился как с членом семьи моей невесты, Наталии Николаевны. Позже коровник был написан хорошим художником Анатолием Белкиным. Он не заинтересовался ни историей семьи архитекторов Семеновых и Белоусовых, ни моим появлением в этой семье. Его взволновал только сарай.
Он его нарисовал, и этот сарай обошел полмира. Комментарии по поводу картины разные: «так живет советская интеллигенция», или: «вот вам образец советской архитектуры», или: «как надо жить, чтобы заниматься только духовностью». Сарай один, комментариев миллион, а мы вроде ни при чем.
Забываю спросить Юру Норштейна, который все знает и понимает в живописи, о «Черном квадрате» Малевича. Юра мой друг, а кого-нибудь другого я спросить не могу, потому что другой упадет в обморок от моего ничтожества. Я не понимаю, что это такое – «Черный квадрат» Малевича.
Когда-то я был вхож в семью Георгия Костаки. Он – гениальный коллекционер – собрал Лувр, Эрмитаж и Прадо и разместил в своей трехкомнатной хрущевке. Я там бывал, не потому что фанат живописи, а просто дочка моей одноклассницы была замужем за сыном Костаки. «Черного квадрата» у него не было, но Зверев был представлен потрясающе. Его я понимаю.