Мои каблучки стучат по тротуару, люди оборачиваются и провожают меня взглядами. Вблизи толпа оказывается еще больше, чем я ожидала. Группа протестующих что-то кричит нескольким туристам с фотоаппаратами. Будь я помладше, я бы тоже стояла сейчас с транспарантом: пыталась бы открыть миру глаза на то, какой Фидель мерзавец, как он нарушает права человека. Я украдкой улыбаюсь его противникам. К сожалению, мне нельзя открыто поблагодарить их за то, что они, мужественно отстаивая свои убеждения, придают этому фарсу хоть какой-то смысл.

Репортер щелкает камерой, запечатлевая стычку между протестующими и полицейским, который на них орет. Я увертываюсь, чтобы не попасть в объектив. В Гаване мы с сестрами вечно мелькали на страницах светской хроники, и, поскольку наши лица многим знакомы, теперь я должна проявлять осторожность.

Перед входом в отель стоят охранники в черных костюмах. На них разве что не написано: «Правительство США». Тут же трутся какие-то сомнительные субъекты вперемешку с потрепанными бородачами в камуфляжной форме – наверное, это телохранители Фиделя. Я быстро оглядываю их лица, но все они мне незнакомы.

Войдя в гостиницу, я сразу снимаю пальто. Один из охранников меня ведет. При каждом моем шаге люди поворачивают головы, до меня доносится английское и испанское перешептывание. Кто-то что-то сказал про мою фигуру, раздается мужской смех. У меня вспыхивают щеки.

Вместе с растущей толпой мы переходим из одного зала в другой. Мое сердце с каждой секундой бьется все быстрее и быстрее, по спине бегают мурашки.

Тут еще больше людей в камуфляже, и мне еще острее вспоминается ужас, охвативший улицы Гаваны после переворота Фиделя. Здесь, однако, царит праздничная атмосфера, в воздухе пахнет дымом толстых кубинских сигар. Это запах моего детства: у нас дома, в Мирамаре, отец курил на веранде, пока Мария играла во дворе, повар на кухне готовил паэлью, а Изабелла мучила пианино. К глазам подступают слезы, причем не только от дыма.

Толпа двигается, и я, привыкнув к тусклому свету, шагаю вперед.

Я давно представляла себе эту встречу, набиралась сил, чтобы посмотреть в лицо убийце брата и мучителю Кубы. Вот теперь он здесь: злодей, чей образ преследовал меня днем и ночью, сидит, ссутулившись, в облаке сигарного дыма. Неизменный зеленый камуфляж измят и запачкан, борода всклокочена. Как ни поразительно, я не ощущаю ожидаемого прилива ненависти, и волна боли меня не захлестывает. Можно подумать, будто ситуация самая заурядная.

Этот человек не вызывает у меня совершенно никаких чувств. С таким же успехом он мог бы быть просто прохожим на улице. И вдруг я понимаю, в чем дело: за все эти месяцы мое воображение постепенно раздуло фигуру Фиделя до невероятных размеров, сделало его и коварнее, и умнее, и страшнее, чем на самом деле. Он превратился для меня в чудовище из-под кровати или из шкафа – пугало для непослушных детей. А реальность не совпала с тем образом, который нарисовала моя фантазия.

Фидель оказался человеком. Дурным, опасным, но все-таки человеком – мужчиной. Он самоуверен, заносчив, и пара красивых глазок в комплекте с аппетитной фигуркой легко запудрят ему мозги.

Фидель сидит во главе длинного стола с двумя своими приближенными (один по правую руку, другой по левую), перед ними тарелки с едой. Компания преимущественно мужская. Немногочисленные женщины одеты примерно так же, как и я. Ближе всех к Фиделю сидит симпатичная, коротко стриженная брюнетка. Она придирчиво оглядывает меня, как дебютантку.

Кастро рассказывает какую-то историю: судя по тому, что долетает до меня, – о своем исходе из «Шелберна». Он возбужденно жестикулирует, на лице самодовольная улыбка, в пальцах сигара, пепел с которой он небрежно стряхивает в дешевую керамическую пепельницу.

Я расправляю плечи, а все остальное расслабляю. В бедрах истома, во взгляде металл.

Сегодня я в себе уверена.

Сегодня он мой.

Глава 10

Когда я приближаюсь к столу, Фидель меня замечает и замолкает на полуслове. Я сдерживаю себя, чтобы не моргнуть. Он лениво рассматривает меня, я – его. В устремленном на меня взгляде вспыхивает интерес – этого я в общем-то и ожидала, но чтобы так сразу…

Кастро выглядит никак не старше своих тридцати четырех лет. С трудом верится, что этот относительно молодой человек умудрился ввергнуть страну в такой хаос. И возрастом, и манерой одеваться он резко выделяется на фоне таких солидных политиков, как американский президент Эйзенхауэр и советский премьер. Он изображает из себя простого вояку, человека из народа, хотя на самом деле происходит из семьи наподобие моей.

На его губах появляется улыбка.

Приветствие застревает у меня в горле. Я отвожу взгляд и принимаюсь искать в толпе знакомое лицо. Мой брат старался меня оберегать, поэтому я не приобрела обширных связей в повстанческих кругах Гаваны. Пару раз встречалась с Че, но он, слава богу, с Фиделем не приехал.

Кастро что-то бормочет своему соседу, оба они, усмехнувшись, оглядывают мое платье, изгибы моей фигуры и кожу, открытую смелым вырезом.

– Мисс… – произносит Фидель, и это слово повисает между нами, как мешочек с монетами, которым лорд помахивает перед носом бедняка.

Я слегка растягиваю паузу, чтобы успокоить нервы и чтобы заставить Фиделя подождать.

– Беатрис Перес, – гордо произношу я наконец.

Моя семья далеко не идеал, но многие поколения моих предков боролись за то, во что верили, и я сейчас занимаюсь тем же.

Фидель не узнает меня в ту же секунду, но по выражению его лица я вижу, что фамилия ему знакома и он пытается вспомнить откуда. Странно иногда бывает: он для меня заклятый враг, а я для него – неясный отзвук в памяти.

Обо мне самой Кастро, вероятно, ничего не знает, зато знает о том, как богат и влиятелен мой отец. А помнит ли Фидель моего брата или убийство Алехандро было для него незначительным эпизодом?

– Какими судьбами вы оказались в Нью-Йорке? – спрашивает он.

Если я чем-то могу себя утешить, так это тем, что, благодаря мастерству портнихи, которую я нашла в Майами, я выгляжу по-прежнему королевой – как выглядела в Гаване. Пусть Кастро видит: вопреки его попыткам нас уничтожить, мы процветаем.

– Приехала навестить друзей, прогуляться по магазинам, – отвечаю я с тем кокетством, которое было для меня естественным несколько лет назад, когда я вела беззаботную светскую жизнь. – А чем еще заниматься в Нью-Йорке?

Фидель вздергивает бровь, и насмешливая нотка в его голосе начинает звучать отчетливее:

– То есть в поиске новых нарядов вы забрели в Гарлем? – Его взгляд задерживается на моем декольте. – Слыхал я, что у Эмилио Переса дела идут не очень хорошо.

Он тихо усмехается, довольный своей шуткой. Приближенные усмехаются тоже, подражая ему, как попугаи.

– В Гарлем я забрела из любопытства, – говорю я непринужденно, подавив дрожь.

– А почему вам стало так любопытно?

– Потому что вы кубинец и потому что в свое время наши интересы, вероятно, совпадали.

В отличие от брата, я не принимала очень заметного участия в студенческом движении, направленном против Батисты. Но я разделяла убеждения революционной молодежи, как и многие другие дети богатых родителей.

– А сейчас они совпадают? Наши интересы?

– Не знаю, – вру я.

– Зато ваш отец, наверное, знает.

– Мы с отцом по-разному смотрим на будущее Кубы. Он хочет жить, как раньше, а я понимаю, что это невозможно, что нужно двигаться вперед, что мы не должны зависеть ни от американцев, ни от производителей сахара, которые так долго держали страну в своих руках.

В широко раскрытых глазах Фиделя заметен интерес. Никто из тех, кто меня сейчас слышал, не усомнится в моей искренности. Как ни неприятно это признавать, мои взгляды действительно далеко не во всем противоположны взглядам Фиделя. Как и он, я убеждена в необходимости перемен, только вот методы, которые он использует, вызывают у меня глубокое отвращение.

Куба должна меняться, но не так.

– Мой брат боролся за свободу нашей страны и погиб за нее! – Пыл, с каким я произношу эти слова, заставляет всех замолчать.

Пускай Фидель думает, будто я не понимаю, что к чему. Пускай считает меня глупой девчонкой, которая ненавидит Батисту и мечтает отомстить ему и его верным слугам.

– Соболезную вам. Во время революции мы, увы, потеряли многих из лучших наших людей.

Кастро провозглашает тост за погибших, и что-то острое ярко вспыхивает внутри меня. Не за горами тот день, когда я с наслаждением выпью за его смерть самого дорогого шампанского.

По команде Фиделя мне передают бокал, и я, не боясь показаться неэлегантной, залпом выпиваю дешевое вино, надеясь, что злость алкоголя заглушит у меня во рту вкус смерти.

– Присоединяйтесь к нам, – Кастро показывает на место, мгновенно освобожденное одним из его лакеев.

Я сажусь. Брюнетка, сидящая недалеко от Фиделя, сощуривается и смотрит на меня. Кто она? Одна из его любовниц? Дуайер ничего не говорил мне о конкурентках.

Фидель возвращается к истории, которую рассказывал до того, как я его отвлекла. Раздувая живот, он хохочет над собственными шутками, рука поглаживает бороду, глаза то и дело посматривают на меня.

Прокручивая в голове много раз слышанные слова матери, я держу идеальную осанку и если смеюсь, то не слишком громко, а если улыбаюсь, то сдержанно – как будто пытаюсь определить, чего мой собеседник стоит, меж тем как он пытается определить, чего стою я. Заискивание перед Фиделем ни к чему не приведет. Если я хочу выделиться, запомниться, привлечь внимание, нужно обращаться с ним, как с обычным мужчиной. Нужно уколоть его самолюбие, чтобы оно сдулось. Пусть поломает голову над тем, почему я не спешу затеряться в его свите, что во мне такого особенного.

Мужчинам всегда подавай то, чего они не могут или не должны иметь.

Я веду светскую беседу с соседями по столу и в то же время слушаю, как Фидель бушует по поводу войны в Конго, проклиная бельгийский империализм. Мне трудно следить за его рассуждениями: если честно, мой интерес к политике ограничивается Кубой и ее проблемами, а о конголезском кризисе и других подобных конфликтах мне известно очень мало. Хотела бы я знать, почему Фидель к ним так неравнодушен: неужели он считает все кубинские вопросы уже решенными и намерен экспортировать свою модель революции в другие страны?

В политической беседе я не участвую; впрочем, от меня этого и не ждут. Я здесь для того, чтобы радовать глаз Фиделя и жадно ловить каждое его слово.

Передо мной разложен полный комплект столового серебра; в нескольких дюймах от моей руки лежит нож для мяса. Если прямо сейчас наброситься на Фиделя, успеет ли охрана меня остановить, прежде чем я дотянусь до него через стол? Каковы мои шансы?

Мои пальцы обхватывают рукоятку ножа.

Брюнетка продолжает с прищуром на меня смотреть, как будто ищет на моем лице ответ на какой-то вопрос.

Я заставляю себя снова положить руку на колени.

Часы идут, толпа редеет, гости собираются группками. С каждым новым бокалом виски Chivas Regal взгляд Фиделя становится все более самоуверенным.

Не хочет ли он добавить в свой послужной список еще одну победу, переспав с дочерью Эмилио Переса?

Я…

Я думаю над этим.

А как не думать?

Мистер Дуайер не уточнил, насколько сильно я должна сблизиться с Кастро при первой встрече. Подразумевалось ли такое интимное сближение? Переспав с Фиделем, я, конечно, привлеку его внимание, но, поскольку опыта у меня мало, эта ночь может не получить продолжения, а убийство на американской почве ЦРУ не нужно…

Смогу ли я с ним переспать?

– Шла бы ты домой, девочка, – говорит брюнетка, подсаживаясь ко мне с бокалом в руке.

– Что, простите?

Она приближает лицо к моему уху, кривя красные губы в улыбке и наполняя мои ноздри запахом своих духов:

– Ты, может, и светская штучка, но неужели ты рассчитываешь долго удерживать внимание такого мужчины, как Фидель? Не пытайся прыгнуть выше головы.

Сидя рядом с этой женщиной, наблюдая за ее манерными движениями, ощущая исходящую от нее уверенность и чувственность, я вдруг понимаю, что она права. Я сейчас действительно не на своем месте.

Брюнетка подается ко мне еще сильнее. Щекой я чувствую ее горячее дыхание.

– Возвращайся туда, откуда пришла, Беатрис Перес. Пока не сделала того, о чем потом пожалеешь.

Она встает, безлично-вежливо улыбается мне и, вернувшись на свое место, переключает внимание на мужчину, сидящего рядом. Он обнимает ее за талию, усаживает к себе на колени и целует в шею.

Я отворачиваюсь. Щеки пылают.

Атмосфера в зале меняется. Мужчины становятся более развязными, женщины благосклонно (или притворно благосклонно) принимают знаки внимания. Момент наступает, выбор за мной. Нет, мне невыносима мысль о том, чтобы провести остаток вечера в объятиях Фиделя.

Этот человек привык добиваться своего. Думаю, сегодня я достаточно его заинтриговала. Пусть подождет – надеюсь, так будет лучше для нашего плана.

А сейчас мне больше нечего ему предложить.

* * *

Я удаляюсь, не оглянувшись на Фиделя. Брюнетка провожает меня тяжелым взглядом. Золушка покидает бал – не хватает только сброшенной туфельки. Если бы сказочная героиня заплатила за обувь столько же, сколько я, она бы не разбрасывалась башмачками.

Такси везет меня обратно из Гарлема в мою гостиницу. В окне проплывают силуэты небоскребов. Завтрашний день я проведу в Нью-Йорке, а вечером вернусь самолетом в Палм-Бич и родственники примутся расспрашивать меня о том, как я повеселилась в Хэмптонсе. Не запутаться бы во лжи!

Что мне делать, если родителям станет известно, где я была на самом деле? От Алехандро отец отрекся из-за участия в нападении на президентский дворец. А что ждет меня за вечер в компании Фиделя? В семье я всегда считалась папиной любимицей, однако отцовская любовь не безгранична.

Расплатившись с таксистом у дверей своего отеля, я собираюсь подняться в номер, но замкнутое пространство, голые стены и уродливое покрывало совсем меня не привлекают. Передумав, я иду в отельный бар. В присутствии Фиделя я старалась много не пить, чтобы алкоголь не развязал мне язык и не позволил эмоциям вырваться из-под контроля. Сейчас в моей крови столько адреналина, что успокоить нервы не помешает.

Я ищу взглядом вчерашнюю добросердечную официантку. Может, именно из-за нее я сюда и пришла: хочется простого человеческого участия. Но она, видимо, сегодня не работает.

Вечером здесь более шумно, чем было днем. После пирушки в Гарлеме в компании революционеров и тирана меня, конечно, вряд ли напугает какой-нибудь разговорчивый клерк. И все-таки исподтишка направленные на меня взгляды – любопытные, заинтересованные, жадные – несколько беспокоят.

Я нахожу себе место за барной стойкой и жду, когда бармен – молодой красивый парень немного постарше меня – подойдет и примет мой заказ.

Готовя коктейль, он разговаривает со мной, а протягивая мне бокал, улыбается и подмигивает.

Первый же глоток алкоголя ударяет в голову, и на меня волнами накатывают воспоминания о прошедшем вечере: о сказанном, об услышанном. Мистер Дуайер наверняка захочет получить подробный отчет. Американцам должно быть небезразлично, что Фидель интересуется Конго и, похоже, собирается повторить свой кубинский «успех» в других странах (правда, каким образом – пока неясно).

Я делаю еще один глоток и еще один. Кубики льда постукивают о толстые стенки бокала, алкоголь согревает мне горло. Мама пришла бы в ужас, если бы увидела меня сейчас: утратив царственную осанку, привитую мне ее воспитанием, я устало сижу в углу второсортного бара.

Вместе с напитком бармен подал мне дешевую салфетку с названием отеля: я промокаю ею глаза. Может, зря я не пошла наверх с Фиделем? Если бы мне выпала возможность его убить, я бы, наверное, сделала это.

Внезапно мне становится почти нестерпимо одиноко в этом огромном городе, вдалеке от всего того, что дает мне силы: от запаха arroz con pollo[3] из кухни, от смеха сестер, от песка между пальцами ног, от ангельской улыбки племянника. Не надо было сюда приезжать, не надо было замахиваться на такое. Я хочу домой, причем сейчас, думая о доме, я представляю себе скорее Палм-Бич, нежели Гавану.

Какой-то мужчина в нелепом оранжевом костюме и безвкусных часах задевает меня локтем. Он уже не первый раз толкает меня и не извиняется. От чрезмерной жестикуляции содержимое бокала расплескивается по барной стойке. Я вжимаюсь в стену, словно бы пытаясь стать невидимой.

Наконец мужчина уходит, и некоторое время я сижу одна.

Но вот соседний стул опять скрипнул. Я отворачиваюсь от нового нарушителя моего уединения.

По щеке скатывается слеза.

В поле моего зрения попадает сложенный квадратиком носовой платок. Посмотрев чуть выше, я вижу загорелое запястье, легкую поросль тонких волосков, манжету накрахмаленной белой рубашки, поблескивающую запонку. Пахнет сандаловым деревом и апельсином. Дрожащими пальцами я провожу по вышитым на платке элегантным завитушкам инициалов.

Н. Г. Р. П.

От прикосновения его ладони по спине бегут мурашки. Я оборачиваюсь: рослая фигура заслоняет от меня все и всех. В комнате, полной незнакомых людей, я чувствую себя, как в укромном уголке. То, что никто из этой толпы меня не знает, придает мне смелости, а то, что выгляжу я сейчас, наверное, не лучшим образом, не кажется важным после нескольких месяцев, которые мы провели вдалеке друг от друга.

Я улыбаюсь.

– Здравствуйте, Ник.

Глава 11

Думала ли я о том, что мы с Ником Престоном можем встретиться в Нью-Йорке, только в более гламурной обстановке?

Может быть.

Конечно, думала.

Он выглядит усталым, в Палм-Бич я его таким не видела. Видимо, выборы и всеобщее восторженное внимание отняли у него немало сил.

– А что означает «Г»? – спрашиваю я, трогая вышитую на платке букву.

– Генри.

– Хорошее имя.

– Так звали моего дедушку.

– Как вы меня нашли?

Знает ли он, зачем я приехала в Нью-Йорк?

– У меня есть кое-какие связи, которые иногда оказываются небесполезными. Я спросил о вас у портье, и он сказал мне, что вы не в номере. Я хотел было оставить вам записку, но услышал, как кто-то говорит о красавице, озарившей своим присутствием бар. – Ник улыбается. – Вы ужинали?

Я качаю головой и, проведя платочком под нижним веком, с ужасом замечаю на ткани черные следы подводки для глаз.

Ник протягивает мне ладонь.

– Тогда идемте поужинаем.

Все еще несколько ослепленная тем, как внезапно он появился, я беру его руку, и мы выходим из гостиницы на оживленную нью-йоркскую улицу. Я не привыкла к ритму здешней жизни, к безудержной энергии, которая заставляет людей все время куда-то бежать. Нависая надо мной и заботливо прикасаясь к моей спине, Ник выводит меня из плотного потока пешеходов.

Я посматриваю на него краем глаза: пальто он несет в руке, костюм сидит идеально. Со дня нашей первой встречи на балконе мы еще ни разу не проводили столько времени вместе, и я не могу не поддаться желанию насладиться этим уединением и этой свободой.

Несколько минут мы идем молча. Потом Ник останавливается перед внешне заурядным ресторанчиком, который втиснулся между цветочным магазином и пекарней.

– По виду не скажешь, но тут готовят лучшие стейки в городе. Зайдем?

Наверное, он выбрал это место потому, что здесь, как и в баре моей гостиницы, его вряд ли кто-нибудь узнает.

– С удовольствием.

Пропустив меня вперед, Ник разговаривает с метрдотелем. Тот, получив рукопожатие и зеленый портрет президента, быстро ведет нас в глубь тускло освещенного зала к полукруглому красному диванчику и накрытому кремовой скатертью столику, на котором, подрагивая, горит толстая свеча в стакане.

Я подаю подошедшему официанту пальто, и Ник впервые за этот вечер видит меня без верхней одежды. Чувствуя, как по мне скользит его взгляд, я сажусь. Нервы снова дают о себе знать.

Ник опускается на диван рядом со мной, и пространство как будто сжимается.

Официант подает нам меню в кожаных переплетах.

– Ну так как ваши дела? – спрашивает Ник, когда официант, приняв у нас заказ, сначала ныряет под темную арку, потом появляется с нашими напитками и исчезает опять. – Приятно ли вы провели время в Нью-Йорке?

– Наверное, «приятно» – не совсем то слово. Надеюсь, мою поездку можно назвать плодотворной, хотя, пожалуй, я спешу с выводами. – Подумав, я спрашиваю: – Насколько много вы знаете?

– Достаточно.

Учитывая то, какую должность он занимает и к какой семье принадлежит, я не очень удивляюсь, и все-таки его ответ звучит для меня несколько неожиданно. Получается, мне известны не все участники той игры, в которую я играю. Интересно, есть ли у меня в ЦРУ кодовое имя? Обсуждают ли там моих родственников, меня саму, вероятность моей связи с Фиделем, мотивы, которые мною руководят?

– У меня талант ввязываться в неприятности, – говорю я.

Первое время Ник не отвечает. Он делает глоток скотча, глаза неподвижно смотрят на меня.

Кольца на пальце нет. Означает ли это, что свадьбы еще не было?

– Беатрис… – произносит он наконец. Сглатывает, кадык ходит.

– Видимо, талантом ввязываться в неприятности обладаю не я одна, – замечаю я, отдавая себе отчет в том, что, с точки зрения светских приличий, наше с ним уединение совершенно недопустимо.

– В точку! – Ник поднимает свой стакан и прикасается им к моему бокалу с шампанским. – Выпьем за неприятности!

– За неприятности! – эхом подхватываю я и, сделав маленький глоток, смотрю на Ника поверх кромки: – Только я думала, сенаторам полагается их избегать.

– Я тоже так думал.

Официант ставит перед нами закуски и молча уходит.

– В баре отеля вы были чем-то огорчены, – говорит Ник.

– Я… Все довольно сложно.

– Вы в беде.

– Это не то, чего бы мне не следовало ожидать, и не то, с чем я не смогу справиться.

– Я знаю, на Кубе вы многое пережили. Боюсь себе представить, каково вам было оказаться в гуще революционных событий. Мы получали и продолжаем получать с вашей родины ужасающие известия. Я вас понимаю, и все же будьте осторожны. Люди, с которыми вы связались, не всегда те, за кого себя выдают, и не всегда можно разгадать их истинные мотивы.

– Не беспокойтесь, пока мне бояться нечего, но я смотрю в оба.

Мне кажется, он хочет возразить. Не вытерпев, я опережаю его вопросом, который несколько месяцев крутился у меня в голове:

– Вы уже женились?

Во-первых, не все мужчины носят обручальные кольца, во-вторых, хотя такие свадьбы обычно имеют большой светский резонанс, новость могла до меня не дойти, поскольку я живу на периферии изысканного общества.

Ник моргает, как будто мой вопрос застиг его врасплох.

– Еще нет.

Меня наполняет чувство облегчения.

– Значит, скоро женитесь?

– Мы пока не назначили дату. – Он смотрит на меня с улыбкой. – Спрашивайте прямо, если хотите. Друзья иногда разговаривают о личной жизни.

– А мы друзья?

– Вроде того.

– Тогда я спрошу, почему вы тянете со свадьбой.

– Она хочет, чтобы мы подольше побыли женихом и невестой, прежде чем взваливать на себя обязательства супружеской жизни. Я ее понимаю, а вот наши семьи на нас давят. Иногда все выглядит совсем сложно – можно подумать, сливаются две компании.

Мои родители поженились так же. Когда у тебя много денег, ты рискуешь гораздо большим, чем просто чувства.

– Моя семья хотела, чтобы я сделал предложение раньше и мы успели пожениться до выборов, – продолжает Ник. – Избиратели благосклонно смотрят на женатых политиков, особенно с детьми.

Не поступай так. Не иди этой дорогой – она тебя недостойна.

– Почему же вы не последовали совету ваших родных?

– Похоже, я от природы склонен противостоять любым попыткам навязать мне что-то против моей воли.

Я смеюсь.

– Понимаю.

Он скептически кривится.

– Мне трудно себе представить, чтобы кто-то пытался что бы то ни было навязывать вам.

– Вообразите: находятся желающие попробовать.

– Кажется, я догадываюсь, почему вы до сих пор не замужем, хотя вам столько раз делали предложение.

– Сколько же всего вы обо мне знаете!

– Гораздо меньше, чем хотелось бы. Я всегда считал терпение одним из своих достоинств, но оно подводит меня, когда я жду ответов на вопросы, касающиеся вас.

– Какие же это вопросы?

Он снова отпивает виски и снова смотрит мне прямо в глаза.

– Например, есть ли у вас кто-нибудь. У меня нет такого права, но я ловлю себя на том, что ревную к мужчине, которому может достаться ваша любовь.

Я открываю рот и тут же закрываю. Подобных разговоров я вести не умею, мне не хватает опыта, чтобы остроумно ответить. Я растеряна: сначала был флирт, а теперь вот это. Лицо Ника совершенно серьезно, и в голосе не слышно ноток шутки.

Он качает головой.

– Извините. Я… Я не должен был говорить таких вещей.

– Да, пожалуй, не стоило. – Я делаю глубокий вдох. – Я тоже думала о вас. Постоянно.

Его рука с бокалом, не донесенным до губ, повисает в воздухе.

– Беатрис.

Вот опять! Сколько эмоций он вложил в мое имя! Оно звучит действительно прекрасно, когда он так его произносит.

Прежде чем я успеваю ответить, появляется официант с помощником. Они уносят остатки закусок и подают основное блюдо – толстые сочные стейки.

– Все очень запуталось, – говорит Ник, когда мы опять остаемся вдвоем.

Ни грамма сожаления в его голосе не ощущается.

– Да уж, – соглашаюсь я.

Сейчас, рядом с ним, я тоже ни о чем не жалею.

– Обычно я человек скучный.

Я улыбаюсь.

– Верится с трудом, но если это действительно так, то это печально. Значит, вы не бунтарь?

– К сожалению, нет, – смеется Ник. – Бунтуют мои братья и сестры. А я старший, после смерти отца считаюсь главой семьи. Попадать во всякие переплеты – прерогатива младших.

– А вы бегаете за ними и разгребаете последствия?

– Неизменно. – Ник отправляет в рот очередной кусочек стейка и, закончив жевать, поднимает глаза на меня: – А у вас какая роль в вашей семье? Вы нарушительница спокойствия или заботливая сестра, которая всех оберегает?

– Неужели по мне не видно?

Он опять смеется. Я прибавляю:

– Бунт – неплохая вещь. Вы бы как-нибудь попробовали.

– Лучше поверю вам на слово.

Мне хочется, чтобы он узнал меня. Хочется не быть в его глазах той пустоголовой девчонкой – беззаботной, безрассудной и опасной, – которую видят во мне многие. Поэтому я говорю:

– Я заботилась о брате. Мы были близнецами.

Трудно сказать, сколько Ник обо мне знает. Очевидно, много. С другой стороны, Алехандро – это тема, которую члены моей семьи ни с кем не обсуждают.

Ник не пытается заполнить тишину наводящими вопросами или ничего не значащими банальностями. Может быть, именно его молчание – спокойное и успокаивающее – дает мне силы продолжать.

– Алехандро убили в Гаване после революции. Он мешал Фиделю сосредоточить всю власть в своих руках. Наша семья была влиятельна, моего брата многие знали и любили. Он тоже боролся с режимом Батисты, но состоял не в той организации, которую создал Кастро. Алехандро мог оказаться опасным конкурентом, а Фидель параноик.

– Поэтому вы сотрудничаете с ЦРУ?

– Да. – Я глубоко вздыхаю. – Его тело нашла я. В первые недели революции он пропал из виду. Тогда кругом царил такой хаос… А за пару лет до того Алехандро участвовал в нападении на президентский дворец, и родители от него отреклись… Так вот я увидела, как у ворот нашего дома в Мирамаре остановилась машина, и из нее выкинули труп, точно это был мусор. – Я до сих пор помню глухой звук падения тела на землю, помню саднящее ощущение от гравия, который врезался мне в кожу, когда я обхватила руками голову брата и перепачкалась в его крови. – Тогда я поклялась: Фидель заплатит. За то, что сделал с Кубой и с моей семьей. За то, что бросил моего отца в тюрьму, где он едва не погиб, за участие в смерти моего брата. С тех пор у меня было много дней, когда только эта клятва и заставляла меня жить дальше.

Ник тянется ко мне через стол и переплетает свои пальцы с моими.

У меня пересыхает во рту.

Прежде чем отпустить мою руку, он ободряюще пожимает ее.

– И ЦРУ намерено помочь вам уничтожить Фиделя?

– Да. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Что бы они вам ни говорили, в решительный момент их собственные интересы окажутся для них на первом месте. Они воспринимают вас как одноразовый инструмент, который не постесняются использовать в своих целях.

– А может, я сама их использую?

– Это не игра.

Я невесело смеюсь.

– Думаете, я не знаю? Я приехала из страны, где людей казнят без доказательств, где суд – это не суд, а издевательство над правами человека, где все решает одно только слово Фиделя. А как было раньше, при Батисте? Не лучше. А еще раньше? У нас долгая история тиранического правления. Поверьте мне, что бы ЦРУ ни делало, они вряд ли смогут испугать меня после того, что я повидала.

– Тем не менее вы хотите вернуться на Кубу?

– Куба – мой дом и останется им навсегда. Я всегда буду желать ей того процветания, которое, на мой взгляд, для нее возможно, и да, всегда буду носить ее в сердце.

– Я восхищаюсь вашим патриотизмом.

– Но?

– Видите ли, я вас понимаю. Мои родные всегда хотели, чтобы я пошел в политику, но я стал заниматься ею по собственным соображениям. В молодости мне пришлось воевать. Пока война была далеко, она казалась романтическим приключением, и в то же время я был горд, что выполняю свой долг. Ну а потом я увидел, как все это бывает на самом деле – не в книжках, которые я читал, и не в рассказах, которые слышал. И тогда я понял, насколько важны политика и дипломатия. Война – это то, чего нужно избегать до последнего. Вы стремитесь завоевать для своей страны лучшее будущее, и ваше желание мне понятно. Я надеюсь, моя работа в сенате отчасти поможет. И все-таки…

– И все-таки что? Я не должна рисковать жизнью? Но вы-то своей рисковали, поскольку верили в то, за что боролись, разве не так?

– Так.

– А какая между нами разница? Только пол. Значит, дело в этом?

Наверное, сейчас быть женщиной лучше, чем когда мама была в моем нынешнем возрасте. И все же те прогрессивные изменения, которые произошли, кажутся далеко не достаточными. Даже в Америке, где демократию и свободу превозносят с почти религиозным рвением, не все люди свободны одинаково. И на Кубе, и в Соединенных Штатах женщины воспринимаются скорее как приложения к отцам или мужьям, чем как самостоятельные личности, о которых судят по их собственным заслугам.

– Нет, – отвечает Ник. – Наверное, пол не должен ничего предопределять.

Официант на секунду нас прерывает, чтобы забрать тарелки.

Мы опять погружаемся в изучение меню. Видимо, нам обоим хочется продлить этот вечер, поэтому мы не спеша выбираем напитки и десерты.

Ник рассказывает мне о своей работе в сенате, где он борется за рациональную фискальную политику и сбалансированный бюджет. Его беспокоит то, что государство мало помогает людям, когда им это нужнее всего. Он надеется протолкнуть программу социальной поддержки, в рамках которой пожилые люди будут получать медицинское обслуживание.

Удивительно слышать, с какой страстью он говорит о подобных вещах. К пламенным речам мне не привыкать, однако рационализация бюджета обычно считается не самой волнующей темой. А вот он явно вдохновлен ею. Он верит, что маленькими шагами сможет принести обществу наибольшую пользу. Меня так часто окружают люди, настроенные на революцию и разрушение, что сейчас я словно бы делаю глоток свежего воздуха, общаясь с человеком, мечтающим строить, пусть даже и медленно.

Я безмерно восхищаюсь им.

Рассказывая о сестрах и о жизни на Кубе, я ощущаю на языке вкус ананаса и легкий туман в голове от коктейля «Брэнди Александр». А может, дело в мужчине, сидящем передо мной. Может, это он вызывает у меня это слегка болезненное головокружение.

Мы провели вместе столько времени, сколько можно пробыть в ресторане. Со всех столиков уже убрали, сгустилась ночь. Ник провожает меня в мою гостиницу.

Дорога обратно почему-то кажется более короткой, чем дорога до ресторана. Несмотря на поздний час, я норовлю свернуть в каждую боковую улочку, чтобы побыть с Ником еще.

Наш разговор угасает по мере того, как здание отеля надвигается на нас.

Возможно, когда мы увидимся в следующий раз, он будет уже женат.

Держа ладонь у меня на талии, Ник входит со мной в вестибюль. Я жду, что он уберет руку и вечер придет к естественному завершению: я улягусь спать в своем номере, он снова выйдет на нью-йоркскую улицу и куда-то направится.

Есть ли у него здесь квартира? Или он остановился в шикарном отеле? Или в своем семейном гнезде?

Из бара вываливаются несколько бизнесменов, чей гогот заполняет почти пустой холл.

– Я провожу вас до номера, – говорит Ник и крепче сжимает мою талию, поглядывая на мужчин.

Они смотрят на нас, и до моих ушей долетают комментарии относительно того, как повезло моему спутнику.

Ник ощутимо напрягается.

– Не обращайте внимания, – шепчу я: ни ему, ни мне категорически не нужен скандал.

Он коротко кивает и, широко шагая, ведет меня к лифтам. Лифтер здоровается с нами, я говорю, на какой этаж мне нужно. Ник, уронив руку, отпускает мою талию. Мы молча едем в кабине, где, кроме нас, к счастью, никого нет. Чтобы отвлечь себя от нервного кручения в животе, я смотрю на кнопки, загорающиеся одна за другой.

Лифт останавливается, двери открываются. Не отрывая глаз от ковровой дорожки, я иду по коридору. Ник за мной. Лифт отмирает и едет дальше. В каком-то из номеров кричит ребенок. Его плач смешивается с шумом телевизора, работающего в глубине этажа. Я лезу в сумочку и подрагивающими пальцами выуживаю из нее ключ.

Как жаль, что мы с Ником не познакомились на год раньше, когда моя семья еще только переехала в Палм-Бич. До того, как я впуталась в эту историю с ЦРУ. Чем встретить его поздно, лучше было бы не встречаться с ним вообще. Тогда я бы по крайней мере не представляла себе, чего лишаюсь.

– Спасибо за ужин.

– Вам спасибо за компанию, – отвечает он.

Хотела бы я знать, что у него на уме, какие эмоции он прячет. Когда тишина между нами натягивается до предела, я наконец отваживаюсь задать вопрос, который не давал мне покоя весь вечер.

– Зачем вы меня разыскали?

Ник долго молчит. В какой-то момент я уже перестаю ждать ответа, но он все-таки признается:

– Просто хотел вас увидеть.

Он говорит это так, будто сбрасывает с себя ношу ужасной тайны. Мне все твердят, что я напористая. Сейчас я, собравшись с силами, действительно напираю:

– Зачем?

– Затем что я о вас думаю. Постоянно. Думаю о поцелуе с вами. О том, чтобы вы стали моей, хотя бы ненадолго. – Его голос срывается. – А у вас бывают подобные мысли?

Мое сердце так колотится в груди, что мне кажется, Ник тоже должен слышать это бешеное биение, которое разносится по пустынному отельному коридору, смешиваясь с детским криком, бормотанием телевизора и грохотом лифта.

Я киваю. Мне не хочется оставлять храбрую откровенность Ника без равноценного ответа, поэтому я говорю:

– Да. – Сглотнув, я, чтобы не поддаться искушению дотронуться до него, так сжимаю кулак, что ключ впивается в кожу. – Без конца.

Лифт опять приходит в движение. В любой момент его двери могут открыться, тогда кто-нибудь выйдет и увидит нас вдвоем.

– Мне пора в номер.

– Вам пора в номер.

Опустив голову, он делает шаг мне навстречу и притягивает меня к себе.

Пытаясь успокоиться, я делаю глубокий вдох, потом еще один. Провожу пальцем по рукаву элегантного плаща, ныряю под обшлаг и, задев ткань костюма, чувствую нежную кожу на внутренней стороне запястья.

От этого прикосновения Ник вздрагивает.

Трясущейся рукой я передаю ему ключ и иду к своей двери. Он не двигается с места.

Вот я смотрю на деревянную филенку. Ноги дрожат. В ушах звук его шагов и шум лифта, разъезжающего с этажа на этаж.

Когда ладонь Ника опускается на мою талию, я ощущаю на своей шее теплое дыхание, чувствую запах апельсина и сандала. Мои глаза закрываются, а потом открываются, и я вижу пальцы, просовывающие ключ в замочную скважину.

Глава 12

За нами закрывается дверь номера. Я поворачиваюсь к Нику. Он кладет ключ на прикроватную тумбочку.

– Нам надо об этом поговорить.

– Я не хочу разговаривать.

– А чего хочешь? – спрашивает он.

– Тебя.

– Я политик. Ко мне проявляется повышенное внимание…

– Все равно. К повышенному вниманию я привыкла.