18. Статуя на улице Дато


Нам надо поговорить. Выслушав меня, ты ничем не заразишься, поверь, #Кракен.





2 августа, вторник




Кто-то предупредил Тасио, кто-то внутри тюрьмы сообщил ему свежую новость, и когда мы встретились в зале номер три, он выглядел просто ужасно. Метался из угла в угол, не обращая внимания на стул. Так крепко сжимал зубы, что мне показалось: его череп вот-вот разлетится на тысячу кусков. Потребовалось время, чтобы Тасио заметил мое присутствие. Я терпеливо дожидался, когда он успокоится и сядет.

– Теперь я точно не смогу вернуться в Виторию, даже если докажу, что я не убийца. Для них я чертов растлитель малолетних: этого мне никогда не простят, – сказал он, сжимая рукой трубку и неподвижно глядя на ногти.

– Об этом следовало позаботиться раньше. Ты был известным человеком двадцати пяти лет, а ей было пятнадцать. Ты правда думал, что тебе это сойдет с рук?

– Ты не понимаешь. Она была особенной, она была взрослее своих лет. Нам оставалось ждать два года семь месяцев, чтобы обнародовать нашу связь. Меня бы простили. Как только Лидии исполнилось бы восемнадцать, мне простили бы эту разницу в возрасте.

– Разумеется, – ответил я. – Как простили отца твоего прапрадедушки, дважды женившегося на собственных племянницах. Разве это не то же самое? Ты можешь делать все, что захочешь, по праву рождения, то есть из-за того, что родился в той семье, в которой родился?

– Мы переключились на классовую борьбу и сами того не заметили? – отозвался Тасио, поднимая взгляд. – Ты хочешь доказать, что лучше и благороднее, будучи потомком крестьян?

Я не принял брошенную мне перчатку. В тот день Тасио утратил всю свою власть и нападал вслепую.

– Осторожно, Тасио. Мы оба понимаем, что ты пере-оценил статус национального злодея. Наверное, тебе еще не рассказали, что творится сейчас в «Твиттере». Твой аккаунт стремительно теряет подписчиков. Раньше восхищаться тобой было рискованно и опасно, а сейчас – просто противно. Появилась новая трендовая тема: #TwinMurders. Близнецы-убийцы, под таким именем вы прославились. И это еще самый мягкий эпитет из того, что ходит по сети: насильники девочек, извращенцы, убийцы несовершеннолетних…

Он сузил глаза, мои слова его уязвили.

– Я могу бросить тебя и не слушать больше твои теории, – продолжил я. – Либо ты сам расскажешь мне все, что я хочу знать. Решай сам. Хорошенько подумай. Мне еще многих надо сегодня навестить.

Тасио был старым псом и умел вовремя признать поражение.

– Договорились. Но для чего-то же ты пришел, – уступил он наконец. – Что ты хочешь узнать?

– Расскажи вашу историю с Лидией Гарсиа де Викунья, вашу общую историю. Уверен, что в ближайшие дни мне предстоит услышать множество версий, так почему бы тебе самому не рассказать чертову правду?

– Правду… – повторил он, закурил сигарету, но тут же затушил ее в одной из пепельниц. – Правда в том, что Лидия сначала встречалась с Игнасио; для него это было просто развлечение, хотя мой брат-близнец из тех, кто уважает правила. Даже мне было немного не по себе, что он встречается с такой молодой девушкой. Но он меня с ней познакомил. Познакомил, значит, он меня с ней, и… По паспорту Лидии было пятнадцать, но интеллектуально она была взрослее нас. То, что было между нами, выглядело по-другому, если ты меня понимаешь. Я потерял голову, но готов был рискнуть всем ради Лидии. Сохранять все в тайне, чтобы ей не навредить…

– Не навредить? Лидию убили, Тасио.

– Именно так и случилось. К несчастью, именно так все и случилось. Как-то в полдень она исчезла; это случилось в разгар полнейшего медийного цунами, в которое я оказался втянут. Телешоу с каждым днем делались все популярнее, а город после убийства детей застыл в оцепенении. Люди приветствовали меня как героя, ведь я как-никак пытался разгадать возможные исторические предпосылки сценариев. Помню последнюю передачу, которую мне удалось записать. Лидию обнаружили мертвой под Средневековой стеной рядом с пятнадцатилетним парнишкой, ребенком по сравнению с ней. Я был в шоке, но пришлось кое-как приспосабливаться. Я никому не мог рассказать, даже моему брату-близнецу, что все, чего мне хотелось, – это вытащить собственные кишки и съесть их. Директор программы надавила на меня, чтобы как можно скорее сделать эту чертову передачу, в которой я должен был рассуждать о том, почему убийца выбрал именно это место. История средневековой Витории, реставрация зубцов на башне… Не помню, о чем рассказывал; помню лишь, что запись прервалась, потому что прибыли полицейские и задержали меня на глазах у всей съемочной группы. Я спросил про Игнасио, я ничего не понимал. И мне пояснили, что он сам отдал приказ.

– И тогда ты решил, что это была месть. Что он узнал про твои отношения с его девушкой, – сказал я, подставляя Тасио силки и рассчитывая, что он сунет в них шею.

«Ну же, дай мне что-нибудь, чтобы я мог работать», – мысленно торопил его я.

– Ты ошибаешься. У Игнасио не хватило бы храбрости ее убить. Ты же изучал психологию убийц. Психология Игнасио не…

«Он твой бета, и ты пытаешься от меня это скрыть? Будучи альфой, ты не допускаешь, что бета, которую представляет собой твой брат, способен на такую грязную работу?»

– Ты все еще его защищаешь, спустя двадцать лет?

– Поверь, сейчас я один на этом тонущем корабле и занят только собой. Я его не защищаю – лишь пытаюсь убедить тебя, что это был не он, иначе ты снова потеряешь время и не найдешь настоящего убийцу. Скажи мне вот что, гений: кто слил фотографии в газету, кому выгодно, чтобы эти фотографии увидел весь город? Игнасио, мне? Боже, но это был бы нокаут для нас обоих! Нам конец! Тот, кто стоит за этим сегодня, попивает себе спокойно «Дом Периньон».

– У тебя есть враги, Тасио. Это может быть кто угодно – родственник убитых детей, кто-то из их окружения, которому не по душе, что ты снова превратился в звезду. Ты осужден за восемь убийств, скоро выйдешь из тюрьмы, пусть даже и временно; ты и правда веришь, что люди на улицах станут тебе аплодировать всего лишь потому, что в тюрьме ты состоялся как профессионал? Мне приходят в голову сотни мотивов, из-за которых люди готовы сделать твою жизнь невыносимой, Тасио.

Он посмотрел на меня: лицо его выглядело измученным.

– Я лишь хочу, чтобы ты видел ситуацию иначе, не так, как большинство. Ты – мой единственный шанс выбраться отсюда, понимаешь?

«Итак, если ты категорически отказываешься плохо говорить о своем брате, зайдем с другой стороны», – подумал я.

– Давай поговорим о чем-то, что не совпадает с видением большинства. Сейчас я говорю не с заключенным, а с археологом. Помнишь передачу про треугольник, – образованный часовнями Очате, Сан-Висентехо и Бургондо?

– Да, конечно. Тогда у меня еще не было большой – аудитории, мы только начали и еще не знали, какой оттенок придать всей программе, но эта тема очень меня заинтересовала и соответствовала общей линии, которой я собирался придерживаться.

– Что это значит?

– Видишь ли, помимо наблюдений за НЛО и предположений о библейских карах я по-прежнему убежден, что этот район Тревиньо был важнейшим анклавом для людей, населявших некогда эти места, анклавом мистического, теллурического типа. Я слишком рационален, чтобы во все это верить, но по-прежнему думаю, что для его древних обитателей и тех, кто строил все эти церкви, это место было чем-то особенным, возможно, неким центром, где проводились собрания и встречи определенных групп.

– Вы брали интервью у пожилого человека, мастера-каменщика, который занимался реставрацией часовни в Сан-Висентехо, но в видео не упоминается его имя, и на всех кадрах, где ты с ним говоришь, он снят со спины. Это вопрос редактирования?

– Он попросил, чтобы его невозможно было узнать. Это был скромный человек, такое часто случается с пожилыми людьми. А почему ты про него спрашиваешь?

«Потому что один из барельефов – точная копия преступлений, проклятый эгоцентричный псих, вот я и хочу знать, не ты ли заимствовал эту идею. Или же настоящий убийца куда сложнее, чем мы думаем».

– С какой стати ты задаешь мне вопросы? Ты должен решить, хочешь ли помочь мне с расследованием, Тасио, – отозвался я, устав от его постоянного сопротивления. – Помнишь ты про это или нет?

Он глубоко вздохнул, явно расстроенный.

– Да, я помню этого человека. Его звали… Тибурсио. Тибурсио Саэнс де Уртури, житель Осаэты. Я его помню, потому что всегда подозревал, что о нем трудно что-то сказать с точки зрения психологии.

– В каком смысле?

– Он был не просто каменщик, а настоящий знаток всего, что касается средневековых построек. Разбирался в средневековой символике. Был настоящей энциклопедией, стоило ему заговорить о значении изображений в часовне. Некое подобие мудрого невежды, гениальная деревенщина, если позволишь такое сравнение.

– Где можно его найти?

– Ты спрашиваешь меня двадцать лет спустя? Если не помер, наверняка живет у себя в деревне. А может, в доме престарелых. Людей с таким именем не так много. Ставлю пари, что ты найдешь его адрес раньше, чем заберешь машину с парковки.

– Есть только один способ это выяснить. – Я встал. – Скажи вот что: что ты будешь делать со своим аккаунтом в «Твиттере» сейчас, когда никто больше не станет читать твои записи?

– Ты же знаешь, у меня нет никакого аккаунта в «Твиттере», но если б и был, я продолжал бы слать тебе сообщения и связываться с тобой, чтобы пытаться помогать в расследовании. Да, я бы его не бросил, Кракен.

Я молча кивнул и покинул зал.



Оказавшись в машине, сразу же позвонил Эстибалис. Мы отправили двоих агентов в квартиру Игнасио на улице Дато, чтобы попросить его явиться в офис Лакуа и поговорить о последних событиях.

– И что сказал Игнасио? – спросил я, когда Эсти ответила на звонок.

– Игнасио ничего не сказал. Его нет дома; во всяком случае, он не подает признаков жизни и не отвечает на звонки ни на один из номеров, которые у нас есть. Я еду в его загородный дом в Лагуардии с двумя полицейскими. Если он там, надо будет переговорить с судьей Олано, чтобы тот выписал ордер на обыск и задержание.

– Он никуда не денется, Эсти. Но у нас пока нет улик, чтобы требовать чего-то от судьи.

– По-твоему, мало того, что он врал насчет отношений с одной из жертв? – рявкнула Эсти мне в ухо, теряя терпение.

– Думаю, надо с ними поговорить. У нас есть лишь фото, где видно, как они любезничают. Это не доказательство убийства.

– Я тебя не понимаю, Унаи. Неужели даже сейчас близнецы не кажутся тебе подозрительными?

– Поговорим сегодня вечером в кабинете, и ты все поймешь. А сейчас поезжай к Игнасио и выжми из него столько, сколько сможешь. У меня сегодня еще несколько встреч.

Час спустя я прибыл в центр Витории, зашел в огромный особняк на улице Генерала Алава и поднялся на последний этаж, где от начала времен располагалась редакция газеты «Диарио Алавес».

Парень на рецепции посмотрел на меня испуганно; думаю, он меня узнал, потому что видел с Лучо. А может, хэш-тег с упоминанием Кракена стал даже более популярен, чем я себе представлял.

– Я ищу Лучо.

– Он у себя, – ответил парень с таким видом, словно не знал, что мне ответить. – Я сообщу ему, что вы здесь, если хотите.

– Сообщать не обязательно. Уверен, что он мне обрадуется, – ответил я и зашагал по коридору. Все головы поднимались мне навстречу, все молча провожали меня взглядом.

Лучо сидел за последним столом с дымящимся телефоном в руках и говорил со скоростью сто слов в минуту: еще бы, это были его пятнадцать минут славы. Мне показалось, что вид у него счастливый и ликующий.

Мое появление он заметил не сразу – должно быть, его внимание привлекла выжидательная тишина, которая образовалась вокруг нас двоих: поднял голову и увидел меня.

– Слушай… давай я попозже тебе перезвоню. У меня полно срочных дел, – сказал он невидимому собеседнику и повесил трубку. – Быстро же ты подоспел, Кракен.

– Это ты быстро подоспел, Лучо.

– Пойдем-ка в кабинет, там свободно. – Он встал с кресла.

Его коллеги все до единого уставились в свои экраны, изображая, что заняты новостями, которые должны обработать до закрытия редакции в семь часов вечера.

Лучо закрыл дверь кабинета. В окнах виднелись крыши Средневекового центра, увенчанные куполом Сан-Мигеля.

– Давай, выкладывай, приятель, – обратился он ко мне. – Только потише, здесь отличная слышимость.

– Приятель? Ты обвел меня вокруг пальца, приятель. Опубликовал то, что опубликовал, не посоветовавшись со мной о том, как это скажется на расследовании. Скажи, как общаться с тобой после этого, приятель?

– Общаться, Унаи? Что ты называешь общением? Разве ты что-нибудь мне рассказывал? Ничего, абсолютно ничего.

– Потому что у нас ничего не было, черт побери! – крикнул я, забыв, где мы и сколько народу вокруг.

– Вот видишь, теперь есть, можешь продолжать работу. Вся Витория и половина земного шара с нетерпением ждут твоих действий. Я свою работу выполнил.

Я повернулся к Лучо спиной и попытался успокоиться, рассматривая очертания городских крыш.

– Ладно. Я пришел не для того, чтобы устраивать сцену. Я здесь как следователь, проводящий открытое расследование. В газете, где ты работаешь, опубликована статья с твоей подписью и графическими доказательствами связи приговоренного за убийства с одной из жертв. Как попали к тебе эти фотографии?

– Знаешь же, как охотно мы говорим о своих источниках.

– Не беси меня, Лучо. В этом чертовом источнике может скрываться ключ для задержания убийцы. Тебя не беспокоит, что он продолжит убивать? Кто тебе их принес? Эгускилор?

– Эгускилор? – удивленно переспросил он. – С какой стати? Насколько я знаю, нет.

– Насколько ты знаешь? А ты что, сам толком не знаешь? Не знаешь, кто тебе принес эти фото, это ты хочешь сказать?

Лучо разочарованно погладил белую ручку кресла.

– Тебе так просто не соврешь, Унаи.

– А ты не пытайся, Лучо. Все очень просто. Не пытайся. Кто принес тебе эти фотографии?

Наш разговор прервал стук по другую сторону двери. Вошел хмурый человек в добротном костюме. Увидев его, Лучо весь подобрался.

– Все в порядке, Лучо?

– Да, все хорошо, шеф. Мы заканчиваем, – ответил он, взглядом прося меня молчать.

Я понял, что передо мной загадочный и таинственный директор «Диарио Алавес», влиятельная персона, чье лицо в последние десятилетия доводилось видеть немногим. Внешность у персоны оказалась заурядной и невыразительной, особенно если сравнивать с легендой, которую он распространял вокруг себя.

Я покинул конференц-зал, не глядя Лучо в глаза, и сбежал по лестнице на семь этажей вниз, как делал всегда, когда мне срочно нужно было о чем-то подумать. Реальность диктовала свои условия, по крайней мере для всех остальных, но я упрямо продолжал искать за пределами их влияния.

Время, вот чего отчаянно не хватало. Нужно, чтобы мне дали время нащупать почву под ногами.

Зазвонил телефон, я взглянул на номер и решил ответить.

– Привет, инспектор Айяла. Найдется у тебя минутка?

– Разве что одна. Что ты собираешься публиковать в «Коррео Виториано»?

Казалось, Марио Сантос о чем-то поразмыслил, затем ответил в своей обычной невозмутимой манере.

– Ты в центре? Может, встретимся? У меня тоже мало времени, директор на стену лезет…

– Давай через пять минут в «Усокари», если не возражаешь, – предложил я. – Я еще не обедал.

Пока я расправлялся с пятью кусочками жареного мяса, сидя за самым неприметным столиком в баре – в этом месте окно выходило на улицу Арка, – появился Марио и уселся напротив меня.

– Думаю, ты уже читал экстренный выпуск «Диарио Алавес», – начал он вместо приветствия.

– Ты что-нибудь про это знал?

Его я мог спрашивать напрямую, не опасаясь, что он что-то от меня утаит.

– Если скажу, что не знал, это будет ложью. Эти слухи гуляют по редакции вот уже двадцать лет. Все знают, что близнецы волочились за девчонками. Когда Тасио обвинили, Игнасио отлично разыграл медийную карту с телевидением, и все промолчали, но в определенных кругах всегда подозревали, что пятнадцатилетняя девушка могла быть одной из их подружек. Тогда на многие вещи закрывали глаза. Тасио был неприкосновенен вплоть до самого задержания, как потом и Игнасио. Мы в «Коррео Виториано» не хотели разносить сплетни и передавать всю эту болтовню или брать интервью у людей, готовых высказаться. Зачем копаться в этом дерьме? Трупы восьми убитых детей лежали в морге. Всех волновало лишь то, что убийства прекратились.

Помешивая свой кофе с молоком, он спокойно дожидался, пока я доем кусок пирога.

– Мы не можем молчать, понимаешь? Мы следуем гораздо менее агрессивной линии, но наши читатели покупают газеты, чтобы расширить скудную информацию, которую им предоставляют. Невозможно игнорировать официальное объяснение.

– Я не могу запретить тебе публикацию этих сведений, фотографии уже на страницах газеты. Я лишь хочу сказать, что, помимо этой, у нас есть и другие линии.

– Я думал, фотографий достаточно, чтобы вы сосредоточились в первую очередь на окружении близнецов, – сказал он, допивая кофе.

Неужели Марио не боится подмочить свою репутацию? Я посмотрел на него с удивлением.

– Скажи, Марио: твой шеф так на тебя давит?

– Я пытаюсь как-то его сдержать, но вполне логично, что сегодня он непременно хотел видеть историю о преступлении на почве страсти, напечатанную на всю страницу. Я вызвал тебя по личному вопросу: не хочу делать ничего, что помешало бы официальному расследованию. Для меня это долгосрочные отношения, мир не заканчивается на этой истории, и это не последнее наше дело. Мне не хотелось бы ссориться с полицией.

– Что ж, приятно встретить журналиста, который рассуждает столь здраво. Буду держать тебя в курсе всего, и если у меня появится что-то годное для публикации, я тебе позвоню, как всегда это делал.

– Я на тебя рассчитываю, инспектор, – отозвался он, посмотрев на часы.

Затем подошел к стойке, оплатил свой кофе и мой обед и удалился. А я решил заглянуть в кафе-мороженое «Бреда», также расположенное на улице Дато, чтобы завершить обед хорошим сливочным мороженым. Это было единственное средство сделать день более сносным.

Я уже выходил из «Усокари», когда раздался звонок. Это была Аитана, бывшая девушка Игнасио, беременная женщина с коляской.

– Инспектор Айяла, я кое о чем хотела бы с вами поговорить. Я вам кое-чего не рассказала, – прохрипела она голосом завзятой курильщицы.

– Это важно? – спросил я.

– Для меня – очень. Думаю, что и для вас тоже. Вы читали газету?

«Кто ж ее не читал?» – усмехнулся я.

– Это связано с близнецами?

– Да, разумеется.

– Я знаю, что требую слишком много, но сегодня у меня, к сожалению, вряд ли найдется время для встречи. Не могли бы мы поговорить по телефону? Скажите хотя бы, о чем речь.

Несколько секунд Аитана молчала, затем продолжила.

– Хорошо. – Я услышал, как на другом конце линии она выдыхает дым. – Тасио и Игнасио мною поменялись.

– Что, простите? Как это?

– За двадцать лет я никому про это не говорила, но они мною поменялись. Это было одной из их игр – они вечно хвастались тем, что могли обмениваться девчонками, а те и не подозревали. Но когда начала встречаться с Игнасио, я не представляла, что он на такое способен, по крайней мере со мной. Нам было по восемнадцать, но наши отношения были серьезнее, чем личная жизнь Тасио с его встречами на одну ночь. В то время умерла их мать, Игнасио переживал ее смерть очень тяжело, и я была рядом. Просто… я не представляла, что Игнасио пойдет на такое. Это была причина, по которой я с ним порвала.

– А что конкретно случилось? – спросил я, шагая по улице Дато.

– Однажды Игнасио позвонил мне, как обычно, и предложил, чтобы я к нему пришла. Вы знаете, где это: дворец Унсуэта, там они оба выросли. Игнасио так делал, когда знал, что никого не будет дома. Мы шли к нему в спальню и занимались любовью, как сумасшедшие. В тот день я позвонила в домофон, Игнасио открыл мне и попросил, чтобы я шла прямо в его в комнату. Внутри было сумрачно, сам он лежал в постели. Я молча улеглась рядом. Он показался мне немного странным: я его будто не узнавала, все эти движения, выражение лица… но я не сопротивлялась. Зато потом, когда мы закончили и он заговорил, я поняла, что это не Игнасио.

– Но как?.. Это не любопытство, просто я не могу вас об этом не спросить.

– Ничего страшного; все гораздо проще, чем кажется. Как только он открыл рот, я поняла, что это Тасио. Голос другой, торопливая манера говорить, беспокойная речь, все как у Тасио. Довольно жутко обнаружить себя голой в постели с чужим человеком, понимая, что он не тот, за кого себя выдает.

– И что вы сделали?

– Я закричала, что это не Игнасио. Он засмеялся и подтвердил, что он действительно Тасио, что он очень меня хотел и брат ему уступил, что он был ему за что-то должен, и теперь долг был оплачен. Я выскочила из постели, схватила одежду и убежала. В течение нескольких дней я не находила себе места. Когда я сообщила Игнасио, что больше не желаю с ним встречаться, он даже не защищался. Только сказал, что я знала, с кем связываюсь, и все равно с ним встречалась, как будто все знали про эти обмены и помалкивали, кроме меня.

Я глубоко вздохнул. Есть на десерт сливочное мороженое в «Бреде» мне почему-то расхотелось. Мне вообще ничего не хотелось. Я сделал еще несколько шагов и уселся на скамейку рядом с бронзовым тореадором. По крайней мере в нем сомневаться не приходилось.

– И вы никому про это не рассказали?

– А о чем? – Она засмеялась так, словно рассказала скверный анекдот. – Как славно мы провели время? Про изнасилование, которому я сама способствовала?

– Аитана, вас обманули, заставили спать с тем, с кем вы не собирались этого делать.

– Я знаю. Повторяю себе это ежедневно, вставая утром с постели. Я повторяю себе это, потому что так мне велит психолог, и я его слушаюсь. Готова прямо сейчас свидетельствовать против обоих. Я молчу с восемнадцати лет, потому что оба они были неприкосновенны. Я преодолевала отвращение, встречаясь с ними в общей компании. Но сейчас я не хочу молчать.

– Почему же вы продолжали с ними встречаться? Почему покрывали Игнасио до сегодняшнего дня?

– По-вашему, я должна была остаться без тусовки? Вы же местный и знаете, что это означает.

– А что вы собираетесь делать сейчас?

– Как говорится, прошлого не воротишь. Но рассказать вам эту историю – для меня серьезный шаг. Я чувствую… облегчение. И не стыжусь того, что тогда произошло. Хотя еще совсем недавно мне было бы жутко стыдно. Думаю, я наконец-то сделала то, что должна была сделать уже давно. Мне этого достаточно.

– Не знаю, утешит ли вас это, Аитана, но ваш рассказ очень мне помог. Благодарен вам за откровенность, – сказал я и простился.

Бронзовый тореадор молча смотрел мне вслед, и я готов был поклясться, что ему тоже было не по себе.



Когда я вошел в кабинет, Эсти еще не вернулась, и я отправился к Панкорбо.

– Хотел поговорить с тобой про то убийство у Средневековой стены.

– Без проблем, спрашивай, что хочешь, – ответил он так, будто только и ждал этого разговора.

– Кому принадлежала сперма, найденная в вагине пятнадцатилетней девушки, Игнасио или Тасио?

– Тасио.

– Это и есть причина, по которой Игнасио приказал задержать брата?

– Хронологически это был своего рода детонатор, конечно же.

– Объясни, пожалуйста.

– Я знал, что Игнасио водит шашни с совсем молоденькой девчонкой, хотя не знал, что она несовершеннолетняя: выглядела она старше. Развита была не по годам. Я и представить себе не мог, что Игнасио так глуп или слабоумен. Он был осторожен и делал все возможное, чтобы их связь не обнаружили, но ты же знаешь, как в тусовках хранят тайны. Когда с кем-то много общаешься, все замечаешь: перемены настроения, ложь, рассеянность…

– Понимаю. Все мы через это прошли, – нетерпеливо отозвался я.

– В день, когда пришли результаты вскрытия, он был вне себя, но ни о чем таком мы не говорили. Он бы ни за что не признался, это означало бы тюрьму за совращение несовершеннолетней. Затем был найден тисовый яд, и все завертелось.

– Какой яд?

– У Игнасио были ключи от квартиры Тасио на Дато. Мы отправились туда, пока его брат выступал на телевидении со своей передачей. Я сам обнаружил в кабинете пакет с листьями тиса. Он был спрятан позади глиняного эгускилора, висящего на стене. Этого было достаточно, чтобы Игнасио отдал приказ об аресте. Криминальный отдел обнаружил на пакете отпечатки Тасио и установил связь между листьями тиса и ядом, обнаруженным в восьми телах. Что касается юноши и девушки пятнадцати лет, обоих предварительно накачали наркотиками, чтобы они не сопротивлялись, когда им вливали в рот ядовитую тисовую настойку.

– А как же родители? Почему ничего не сообщили прессе? И почему до сих пор не стал общественным достоянием тот факт, что Тасио состоял в связи с девушкой незадолго до ее смерти? Раз уж все кругом накинулись на него, почему родители девочки не подбросили дрова в огонь?

– Разумеется, родители знали, что дочь встречается с одним из близнецов. Или по крайней мере были в курсе того, что она спала с обоими. Они ничего не сказали: испугались социального давления. Их дочь умерла; она была мученицей, жертвой. А Тасио отправился в тюрьму, не дожидаясь того, чтобы сексуальный скандал всплыл на поверхность. Думаю, им не хочется ворошить это дело.

– Да, их можно понять, – признал я. – Скажи-ка вот что: после всего, что произошло, не кажется ли тебе, что Игнасио мог похитить отчет о вскрытии девушки, чтобы не обнаружилась личная мотивация?

– Я ему ничего не должен, как и он мне. Но хочу быть справедливым к моему давнему приятелю. Было бы слишком просто начать возмущаться, подобно публике из баров и закусочных нашего города, и обрушиться на него с проклятиями. Но я хочу быть хорошим полицейским, а потому ответ мой таков: понятия не имею.

– Что ж, ты мне очень помог, Панкорбо. Очень тебе благодарен.

– К твоим услугам, – пробормотал он.

Закрывая дверь кабинета, я посмотрел на него в последний раз: Панкорбо задумчиво уставился в экран своего компьютера, и я понимал, что он ничего не видит.

Чуть позже я созвал совещание. Заместитель комиссара Сальватьерра и моя напарница ждали меня в зале для совещаний на втором этаже.

– Игнасио найти по-прежнему не удается, дом Лагуардиа наглухо заперт, – начала Эстибалис, – но мы до сих пор не убедили судью Олано выписать ордер на обыск и задержание. Подождем еще несколько часов, бросим все силы на поиск улик, которые позволят выдвинуть обвинения.

Настал мой черед говорить, и я вкратце отчитался о переговорах с Тасио, Аитаной и Панкорбо.

– Надо проанализировать все события, начиная с кануна Дня Сантьяго. С точки зрения постороннего наблюдателя, которому все равно, кто убийца – один из близнецов или другой человек…

– Что вы имеете с виду, инспектор? – перебила меня Альба.

Я смотрел на нее пару секунд; она показалась мне усталой, да и сам я был не в лучшей форме.

– Перед нами два случая: серийное, преднамеренное и хладнокровное убийство случайных людей, которые соответствуют лишь двум требованиям: возраст и фамилия. И преступление, которое нам пытаются выдать за убийство в неадекватном состоянии. Но характеристики убитой девушки соответствуют предыдущим двум основным требованиям, поэтому это сравнение неправомерно, я в него не верю.

– Что-то я тебя не понимаю, Унаи, – нахмурилась Эстибалис.

– Помимо близнецов, во всем этом есть кто-то еще: если последнее убийство совершено в состоянии аффекта, какое отношение имеет девушка к первым жертвам? При чем тут совпадение возраста, двойных фамилий? Она была обречена с самого начала.

– Хорошо, но это не снимает подозрений ни с одного из двух близнецов, – возразила Эсти.

– Предположим, это был Тасио. Но разве не бессмысленна версия, что он с самого начала собирался убить девушку, которая стала его партнершей, а заодно была бывшей партнершей брата, и, чтобы запутать следы, убил еще семерых детей, изобразив древний языческий ритуал? К тому же оставил в ее теле свою собственную сперму. Не слишком ли все это дико?

– Вину Игнасио это не исключает, – сказала Эстибалис. – Предположим, ему взбрело в голову разделаться со своей бывшей барышней за то, что она спала с его братом. Он должен был рассчитать все это с самого начала, убить еще семерых детей, чтобы реконструировать историческую атмосферу, заставить бывшую девушку изменить ему с Тасио, чтобы потом убить ее и позволить вскрытию выявить, что в ней сперма Тасио. Подкинуть улики в виде ядовитых тисовых листьев в пакете с отпечатками пальцев брата в кабинет Тасио, чтобы Панкорбо нашел их и выдвинул обвинение… Теперь все встало на свои места.

– Ну хорошо, до некоторых пор все более-менее приемлемо, но как вписать в эту схему сегодняшние преступления? По-моему, нынешние убийства – худшая ошибка, которую за двадцать лет совершил настоящий убийца. Тот, кто отправил эти фотографии в газету, следил за близнецами до убийства девушки и хранил снимки в течение двух десятилетий, чтобы именно сегодня предъявить их миру. Это дело рук ни Тасио и ни Игнасио. Эти фото не просто им навредили: они их уничтожили. Из этой ситуации им сухими не выйти: сейчас они оба – педофилы, а этого им никто не простит. А значит, это затеяли не они. Есть третий человек, который желает их утопить и покончить с обоими. Вначале он занялся Тасио, а сейчас желает, чтобы, по общему мнению, убийцей был Игнасио. Мы должны предвидеть его действия, а не только быть свидетелями их результата.

– Что же нам делать, инспектор? – спросила Альба.

– Первым делом – найти Игнасио, проверить его алиби, то есть где он был в День Сантьяго и накануне, но заодно по-прежнему изучать их окружение от рождения и до двадцати пяти лет. Мы должны найти истинный мотив всех действий, потому что есть некто очень умный и очень терпеливый, имеющий повод для их уничтожения. Думаю, это самый сложный в психологическом плане преступник, с которым я когда-либо сталкивался: период охлаждения, длившийся двадцать лет, предполагает, что убийца – психопат, способный контролировать эмоции в продолжение длительного времени. Я не думаю, что он ошибется, что совершит какой-либо промах, и полагаю, что мы видели до сих пор лишь начало его плана.

19. Чагорричу


Не втягивайся в его игру и не расслабляйся. Пересмотри первоначальные улики. Держись за них, #Кракен.





3 августа, среда




Было семь утра, когда я вышел на очередную пробежку. Завтра начнутся празднования Белой Богородицы, и улицы уже не будут такими пустынными и тихими, как я люблю. Честно говоря, я и в этот день предпочел бы никого не встречать.

Почти никого.

Но на пробежке я ее не встретил, нигде не мелькнуло черной косы; поэтому я сосредоточился на своих мыслях и через час вновь оказался на площади Белой Богородицы, намереваясь вернуться домой. Однако вспомнил про одно важное дело и подошел к киоску на углу улицы Постас, который моя подруга Нерея к тому времени уже открыла и раскладывала на витрине утреннюю прессу.

– Добрый день, Нерея, – сказал я, подойдя к ней сзади.

Она испуганно вздрогнула.

– Кракен! То есть Унаи… Как ты меня напугал, – воскликнула она, прижав руку к груди.

– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. О Кракене, о страхах… а еще про то, что ты не можешь держать рот на замке и превращаешь меня в героя дня, при том что согласия на это я не давал.

– О чем ты, Унаи? Я мало с кем о тебе говорила… Точнее, со всеми по чуть-чуть, – ответила она, дунув на челку.

Я подошел к ней почти вплотную; теперь у нее оставалось за прилавком совсем мало места. В киоске было от силы девять квадратных метров. Я применил запугивающую тактику. Мы были друзьями, и я относился к ней с большой нежностью, но не мог позволить, чтобы она и дальше пребывала в полной несознанке.

– Нерея, ты должна это прекратить. Я понимаю, что тут, в киоске, люди только и делают, что обо всем тебя расспрашивают. Вся Витория говорит об одном и том же. А в ответ ты показываешь мое фото в телефоне каждому, кто проходит мимо, и докладываешь, что я и есть тот самый Кракен… Ты понимаешь, какой опасности меня подвергаешь?

– Опасности? – Она пожала плечами. – Немного славы никому не помешает, другой на твоем месте радовался бы. Не злись на меня, пожалуйста.

Я сделал еще шаг по направлению к ней, хотя моя майка была пропитана потом.

– Ты ничего не понимаешь, Нерея. Это не проделки желтой прессы. Ты не думала о том, что с тобой может разговаривать убийца и ты, показав мое фото, направишь его прямиком по моим следам? Ты меня подставляешь. Может быть, ты рассказала обо мне кому-то, кто рассказал потом еще кому-то… Скажи, если со мной что-то случится, ты будешь спать спокойно?

Она сглотнула.

– Унаи, мне очень жаль. Я про это не думала… Неужели ты всерьез?

– К сожалению, да, я всерьез. Моя работа – не игра, и эти преступления – не шутка. То, что ты делаешь, нельзя назвать преступлением, но ты в шаге от того, чтобы тебя перестали считать другом. Если я снова узнаю, что ты кому попало показываешь мое фото, ты переступишь через красную черту – и тогда можешь забыть о нашей дружбе, потому что больше я с тобой общаться не захочу.

– Черт, что ты такое говоришь… – Ее щеки зарделись. – Да я понятия ни о чем таком не имела.

– Я знаю, Нерея, я знаю. Но ты должна перестать это делать.

Она понурила голову: ей явно было стыдно.

– Даю тебе слово, Унаи. С этого дня рта не открою.

«Трудно такое представить», – подумал я. Но теперь у меня хотя бы появился шанс, что она попытается. Нерея была славным человеком, хотя в ее силе воли я сомневался.

Простившись, я побежал в сторону дома.



В это утро моим пунктом назначения был дом престарелых при больнице Чагорричу. Поискав в базе компьютера, я быстро нашел то, что меня интересовало: Тибурсио Саэнс де Уртури, уроженец Осаэты, вдовец, восемьдесят семь лет, детей и родственников не имеется.

Я решил не сообщать о своих планах Эстибалис, чтобы не портить ей день. Ее отец был в отделении больных Альцгеймером в том же Чагорричу, и я знал, как тяжело было моей напарнице его навещать. Эстибалис происходила из неблагополучной семьи. Она никогда про это не рассказывала, но я знал, что ее отец бывал жесток по отношению к детям, и диагноз «болезнь Альцгеймера» она восприняла со сложной смесью облегчения и тревоги.

Дом престарелых располагался неподалеку от моей работы, но я решил отправиться на машине и припарковаться во внутреннем дворе, окруженном соснами и другими деревьями, дававшими тень нескольким его обитателям, которые болтали или дремали, устроившись на деревянных скамейках.

Я направился к стойке администратора. Комната дона Тибурсио была на втором этаже, и я вошел в лифт, который поднимался так же неспешно, как жители этой пенсионерской микровселенной.

Когда раздвижные дверцы наконец открылись, я увидел перед собой три коридора. Не зная точно, какой из них нужный, толкнул наугад одну из железных дверей со стеклянными оконцами, чтобы спросить кого-нибудь из нянечек или медсестер.

За дверью я обнаружил парня в синей форме, который толкал перед собой пустое инвалидное кресло. Он поманил меня пальцем, как вдруг я услышал, как позади кто-то шепнул, хрипло, по-старчески.

– Кракен…

Я обернулся. Передо мной стоял мужчина, мало похожий на старичка. На нем были домашние тапочки и спортивный костюм с эмблемой Алавского спортивного клуба. Я узнал его по рыжим волосам, поседевшим на висках. Карие глаза, точно такие же, как у его дочери, смотрели внимательно и с хитрецой. Мне показалось, что в оболочке больного скрывался человек умный или по крайней мере временами отлично соображавший, который пытался выбраться наружу.

– Вы сеньор Руис де Гауна, верно? – сказал я, не зная точно, как разрулить ситуацию. Имя отца Эсти начисто вылетело у меня из головы. Интересно, должен ли я его помнить?

– Кракен… – повторил мужчина. Видимо, он помнил меня еще с тех пор, когда мы с Эсти были подростками, и наши школьные компании иногда объединялись, чтобы вместе подняться на вершину Горбеа или Сан-Тирсо.

– Простите, молодой человек! Вы не имеете права здесь находиться, если вы не родственник одного из больных, – обратилась ко мне худая медсестра ростом выше меня, подходя к отцу Эстибалис и указывая ему вновь усесться в инвалидное кресло.

– Я ищу комнату 238, но боюсь, что она не в этом крыле. Не могли бы вы мне помочь? – ответил я, последний раз взглянув на отца моей напарницы, и мне показалось, что при появлении сестры он сник и напустил на себя рассеянный вид.

– Выйдите из этого крыла и направляйтесь по синему коридору, комната будет прямо, – сказала женщина.

Я послушно ретировался и вскоре нашел нужную дверь. Постучался костяшками пальцев и принялся ждать, однако на мой стук никто не отзывался. Я постучал настойчивее и наконец получил ответ.

– Кто там?

Голос у него был надтреснутый, будто он был болен затянувшейся пневмонией. Я открыл дверь и увидел сгорбленного старика, сидящего на металлическом стуле на колесиках. Прямые белые волосы, скулы, выпирающие на худом лице, обтянутом кожей, которое когда-то было приятным и даже красивым, но сейчас полностью изменилось из-за возраста. Он был смугл, как большинство людей, всю жизнь проработавших в поле. На нем был нелепый костюм с галстуком, словно он ждал моего появления или собрался в качестве почетного гостя на какое-нибудь муниципальное мероприятие.

– Дон Тибурсио?

– Он самый. А вы кто такой? – настороженно ответил он.

– Я инспектор Унаи Лопес де Айяла. Я расследую дело и думаю, что вы с вашими знаниями о часовне Консепсион в Сан-Висентехо могли бы оказать мне неоценимую помощь.

– Неужели что-то случилось с часовней? – спросил он с некоторым волнением в голосе.

– Нет, не беспокойтесь, здание в отличном состоянии и стоит на своем месте. Помните ли вы Тасио Ортиса де Сарате?

– Археолога, который выступал по телевизору? Конечно, как его забыть… Настоящий ураган, у меня голова шла от него кругом, пока он не убедил меня выступить в его замечательной передаче. Отличный парень; кто бы знал, что все так кончится. Он принадлежал к одной из тех семей, которые… Ну, вы меня понимаете: эти семьи жили на своем месте с начала времен, и никто не думал, что с ними может что-то случиться… Лично я… всегда верил в равенство, да, именно так: равенство с большой буквы. Да не стойте вы в дверях, присаживайтесь вот тут рядом. – Он указал на маленький деревянный стул возле окна, выходившего на крышу, покрытую светлой черепицей.

– Мне сказали, что вы занимались последней реконструкцией храма и что вы в этом деле мастер, каких уже не осталось, а кроме того, специалист по иконографии храма Сан-Висентехо.

– Скажем так: в моей семье было несколько поколений строителей… – машинально сказал он, словно в прошлом говорил это тысячи раз.

– Если б вы дали мне один хороший мастер-класс, я был бы очень вам благодарен.

– Мастер-класс? – На лице у него мелькнула озорная улыбка. – Молодой человек, не затруднит ли вас открыть этот шкаф?

Я подчинился, не понимая, зачем ему это понадобилось, и под тремя пиджачными костюмами обнаружил шкатулку, украшенную морскими раковинами.

– Дайте-ка мне этот ящик.

Дон Тибурсио открыл шкатулку и достал тяжелый железный ключ, похожий на тот, который в Вильяверде каждый месяц передавали друг другу немногие оставшиеся жители, чтобы залезть на колокольню и звонить в колокол.

– Это копия. Мне передал ее представитель семьи владельца в период реконструкции. Им так понравилась моя работа, что они разрешают мне приезжать когда вздумается, но я никуда не езжу с тех пор, как перестал водить машину. Молодой человек, у вашего автомобиля вместительный багажник? – Его лицо вновь приобрело хитроватое выражение.

Через полчаса мы были в Сан-Висентехо.

Дон Тибурсио улыбался, сидя на пассажирском сиденье, пока мой «Аутлендер» несся вдоль дубов и буков. Дорога делалась все более узкой, и обилие зелени доносило до нас свежесть летнего утра.

Я оставил машину на обочине, достал инвалидное кресло и выкатил его на поляну, покрытую блестящей газонной травой, в центре которой возвышалась маленькая часовня в романском стиле.

– Отлично, юноша. Эта часовня – настоящий уникум. Что именно вы желаете знать об этом чуде?

Я подкатил кресло дона Тибурсио к задней части часовни, поставил перед апсидой и указал на барельеф: лежащих юношу и девушку, чьи нежные лица располагались в нескольких метрах над нашими головами.

– Вы не могли бы о них рассказать? Что означает этот барельеф?

Его лицо покрылось морщинами, обозначающими удивление. Он бросил на меня взгляд, который я не сумел истолковать: пытается ли он меня расшифровать или каталогизировать.

– Вы имеете в виду фигуры?

– Да. Что они символизируют? – настаивал я.

Старик смотрел на барельеф так, будто мечтал о нем всю жизнь – и вот наконец встретился с ним. Или, наоборот, прощался…

– Разумеется, в них заложена глубочайшая символика. Они – душа того, о чем это строение желает поведать миру. Все, что вы видите вокруг, подчинено их истории. Это иконографическое изображение герметической пары, или алхимического брака. Нечто подобное можно увидеть лишь в Сан-Бартоломе на реке Лобос, в Сории.

– Эта церковь как-то связана с Орденом тамплиеров?

– Здание принадлежало военному ордену. Тут мнение ученых совпадает. Но камни его хранят куда больше секретов. Попробуйте вчитаться в них как в книгу. В 1162 году, а именно такова вероятная дата строительства этой часовни, жители деревни не имели доступа к чтению, поэтому читали изображения. Мы, потомки тех крестьян, утратили эту способность, отчасти потому, что у нас не хватает знаний. Однако я могу помочь вам увидеть то, что вижу я, это не так сложно. На самом деле перед нами главная, изначальная история. Она рассказывает о первой паре, Адаме и Еве, а также о первородном грехе и его последствиях. Как видите, всего лишь вариация на тему Сотворения мира. Давайте войдем внутрь; рассказ следует начать со стен пресвитерия.

Из внутреннего кармана пиджака он извлек огромный ключ и протянул мне. Я взялся за инвалидное кресло и подкатил его к деревянным воротам. Засов заскрипел, но поддался повороту ключа и открылся.

Помещение церкви оказалось совсем маленьким, самая длинная сторона – метров пятнадцать, внутри едва помещались четыре деревянные скамьи. Дневной свет сочился сквозь три узких продолговатых оконца, а камень цвета охры согревал его летним теплом.

Дон Тибурсио пробормотал себе под нос несколько слов, которые я не разобрал: возможно, это была молитва. Затем принялся вращать колеса своего кресла и объехал церковь по периметру, как будто сам факт того, что он нежданно-негаданно очутился в этом святом месте, придал ему силы.

– Посмотрите на внутреннюю апсиду: перед вами очертания юного лица. Это Адам, совсем еще молодой. Следующие очертания – цветок в форме пропеллера. Далее вы видите женское лицо, к которому прикасаются руки юноши: это Ева. Первая супружеская пара проходит через различные этапы жизни. Далее – две изуродованные до неузнаваемости фигуры; я так и не узнал, что они обозначают, и почти их не трогал во время реставрации. А здесь – еще один распустившийся цветок, который поворачивается вслед за солнцем. Затем – цветок в форме пропеллера или свастики и, наконец, два существа, рожденные из цветка.

В течение нескольких секунд я забыл, как дышать, настолько цветы на барельефе напоминали эгускилоры – цветы солнца.

– А что означают все эти цветы?

– Эдемский сад, окружавший перволюдей до изгнания из рая. Здесь рассказывается о чем-то универсальном, но одновременно очень интимном. А вы, молодой человек, никогда не чувствовали себя изгнанным из своего собственного рая? Со всеми нами однажды такое случалось.

Я отогнал воспоминание о сосновой аллее и сделал невозмутимое лицо. Я не знал, кто передо мной – магистр ордена или обычный ученый, и предпочитал изображать беспечного юнца с безоблачным прошлым.

– И наконец вы видите консоль с изображением пчелы, символа целомудрия. Пчела приносит воск для пасхальной свечи в Великую субботу, чтобы отпраздновать победу над смертью.

Я постарался сдержаться, чтобы голос не выдал дрожь, пробежавшую у меня по спине.

– Итак, и животные, и растения в этой истории…

– Символичны, как и нагота пары. Мы говорим о происхождении человечества, о сакральном. Перед вами, юноша, история прототипической пары, а также последствий первородного греха, вот почему в часовне изображены человеческие фигуры, от безусых юнцов до зрелых бородачей: они представляют собой этапы жизни мужчины и женщины. До тех пор, пока они не согрешили и не были наказаны, иначе говоря, впали в немилость, как это изображено на внешней апсиде: лежа друг подле друга, рядом со схематичным древом познания Добра и Зла. Древом, которое могло быть яблоней или тисом… В Средние века изображали деревья различных типов, и сложно сказать, какое именно выбрано в качестве символа. Но люди не одиноки: пара лежит лицом к лицу, и руки их лежат на лице партнера.

Я вспомнил фотографии двойных убийств: обнаженная пара, нежно утешающая друг друга и замкнутая в равнобедренный треугольник, райский сад, выложенный эгускилорами, цветами солнца, и, наконец, растительные или животные мотивы, полные назидательной символики и одновременно выступающие как орудие убийства: тис – символ бессмертия, пчела – символ целомудрия.

Впервые я осознал, что передо мной повесть, которую убийца писал для посвященных, способных ее прочесть: каждое из двойных убийств представляло собой главу книги.

И все же какую цель преследует убийца? Продолжать отсчет, перейти к убийствам тридцатилетних и, наконец, шестидесятилетних? А закончить алавскими долгожителями? Согласно регистру, у нас в Алаве проживает двенадцать мужчин и пятьдесят восемь женщин в возрасте свыше ста лет. Что касается последних, их-то уж точно можно было бы спасти, особенно двенадцать мужчин – без них не было бы пары, к тому же не у каждого имеется алавская фамилия или возраст, соответствующий замыслу убийцы. Но если б этот план сработал, нам грозило бы чудовищное поражение с потерей сорока двух убитых алавцев, и тяжесть эта была бы несравнимо больше, чем способна выдержать моя совесть.

Я помог старику выйти из часовни и замкнул тяжелую дверь. Ее деревянные внутренности вновь глухо застонали. Автомобиль понесся назад в Чагорричу, а я искоса поглядывал на дона Тибурсио, который приоткрыл окошко и подставил ладонь ветру, так что со стороны казался дирижером оркестра. Наверное, он прощался со знакомой дорогой, полагая, что это его последняя вылазка на автомобиле. До сих пор я ни разу не спрашивал себя, что означает дожить до такого возраста, быть на передовой, как говорил дед.

Мы прибыли на парковку дома престарелых, и я вы-катил инвалидное кресло, пока сам дон Тибурсио дожи-дался в сторонке с покорностью, которую обеспечивают человеку годы езды на пассажирском сиденье. Я подхватил его на руки – весь он был кожа да кости – и усадил в кресло.

– Дон Тибурсио, как вы считаете, есть кто-нибудь еще, кто знал бы об этой часовне все то, чем вы сегодня поделились со мной?

– Ты имеешь в виду живых? Потому что мне все это рассказали… сейчас уточню… – он печально вздохнул, словно пытаясь произвести какие-то мысленные подсчеты, – очень давно.

– Да, желательно, чтобы это были живые люди.