Мортлейк задумался, но ненадолго.

– Вам, видно, не вполне понятно положение дел, инспектор Джонс, – сказал он в ответ. – Что-то вы знаете и этими сведениями поделитесь, не сомневаюсь. Но дело вовсе не в этом. Мой брат Лиланд умер, находясь в вашей власти, и даже если вам неизвестно имя убийцы, в его смерти все равно повинны вы, и вам придется за это заплатить. Могу начать с того, что отрежу вам язык. Вот до какой степени мне плевать на то, что вы можете рассказать.

– В таком случае, боюсь, вы не оставляете мне никакого выбора.

Джонс крутанул свою палку, нацелив ее кончик на Мортлейка, и в ту же секунду я увидел: он уже отвинтил голову ворона, и внутри обнаружилась полость. Держа палку одной рукой, он вонзил в эту полость указательный палец другой и сделал им вращательное движение. Тут же прогремел взрыв – оглушительный в замкнутом пространстве, – и прямо в животе у Мортлейка образовалась громадная красная рана, а из спины вырвались сгустки крови и костей. Снаряд почти разорвал его пополам. Он продолжал стоять, выронив нож, выбросив руки вперед, согнув плечи. Из кончика палки вылетело облачко дыма, и я понял: это не что иное, как уникальное огнестрельное оружие. Мортлейк издал стон. Изо рта пошла кровавая пена. Он рухнул на землю и затих.

Но магазин содержал всего одну пулю.

– Вперед! – скомандовал Джонс, и мы вместе вскочили со стульев, пока шестеро головорезов пытались осмыслить происшедшее.

С поразительной скоростью – я никак не мог предположить, что в нем столько энергии, – Джонс сделал фехтовальный выпад палкой, которая стрелять уже не могла, хлестнул ближайшего мучителя по лицу и рассек ему нос – противник отлетел прочь, из носа брызнула кровь. Я схватил веревку, которой меня собирались связать, потянул ее к себе, а локтем ударил моего обидчика в горло – тот не смог защититься, потерял равновесие и с хрипом рухнул на колени.

Секунду казалось, что мы победили и, несмотря на неравные шансы, нам удастся спастись бегством. Но это всего лишь взыграло воображение – я выдавал желаемое за действительное. Бойцов, не подвергшихся нашему бурному натиску, оставалось еще четверо, двое из них достали револьверы. А пятый, которому досталось от Джонса, тоже был вооружен и вступать в переговоры явно не собирался. Они окружили нас и были готовы стрелять. Приблизиться к ним мы не могли. Сейчас они нас застрелят – и точка.

Тут погас свет.

Газовые лампы, висевшие гирляндами во всех направлениях, просто мигнули и потухли, будто их загасила мощная струя воздуха. Секунду назад мы были в ловушке, на пороге смерти. Теперь на нас обрушилась тьма – тьма всеохватная, абсолютная. В голове мелькнула мысль: может быть, я уже умер? Наверное, смерть человек воспринимает именно так? Но нет, я был жив, я дышал. И сердце колотилось – еще как. Однако связь с внешним миром была полностью утрачена, я не видел даже собственных рук.

– Чейз!

Это был Джонс, он схватил меня за рукав и потянул вниз. Конечно же, он спас мне жизнь. Я упал на землю – и в этот миг бандиты Мортлейка открыли огонь. Я увидел вспышки – пули веером полетели над моей головой и плечами, дырявя стену у меня за спиной. Если бы я стоял – меня разорвало бы на части. А так я остался цел, слава богу, обошлось без рикошета.

– Сюда! – прошипел Джонс.

Он сидел рядом на четвереньках, все еще держа меня за руку, и теперь потащил за собой подальше от бандитов, от разложенных на столе орудий пыток – навстречу большой пустоте, в которую превратился весь наш мир. Раздался второй залп, но на сей раз пули пролетели дальше от нас, и с каждым дюймом наши шансы унести ноги повышались. Я что-то зацепил рукой. Это была стенка галереи, к которой мы стояли спиной, когда Деверо держал речь, – через эту галерею мы сюда и попали. Я поднялся и, прижав руки к кирпичной кладке, пошел за Джонсом. Я все равно ничего не видел. Но если идти вдоль стены, куда-то ведь она тебя выведет?

Увы. Не успели мы сделать и пару шагов, возникло желтое мерцание, оно расползлось по полу и осветило весь участок вокруг нас. Сердце мое замерло, я обернулся и увидел: Мортлейк распростерся на земле, рядом с ним сидит бородач со сломанным носом – тот, что первым обратился к нам на кладбище. В руках – масляная лампа, которую ему каким-то образом удалось зажечь. Как мы ни старались, а оторваться от этой группы не смогли. По крайней мере, из их поля зрения выйти не успели. И теперь были у них как на ладони.

– Вон они! – крикнул бородач. – Убейте их!

Дула револьверов снова повернулись в нашу сторону. Стиснув зубы, я ждал конца.

Но смерть нашла не нас.

Что-то невидимое ударило бородача в голову. Череп его взорвался сбоку, и мозг красной жидкостью брызнул ему на плечо. Он шатнулся в сторону, продолжая держать масляную лампу, и по телам пятерых его сподвижников побежали исковерканные тени. Они не успели открыть огонь, а когда их товарищ с грохотом рухнул на пол, было уже поздно. Свет снова погас. В бородача кто-то выстрелил – но кто? И почему? Впрочем, искать ответы на эти вопросы нам было некогда. Тьма или свет – нам угрожает смертельная опасность, и мы почувствуем себя спокойно не раньше, чем выберемся из подземелья на улицу.

Воспользовавшись суматохой у нас за спиной – наши обидчики пытались разобраться, что же произошло, – мы, прихрамывая, бросились наутек. В мозгу боролись два противоречивых импульса. С одной стороны, хотелось удрать как можно быстрее, с другой – я боялся во что-нибудь врезаться, потому что ничего не видел, тьма вокруг была кромешной. Где-то рядом двигался Джонс, но далеко он или совсем близко, понять я не мог. Земля под ногами пошла чуть в гору – или это мне только показалось? А ведь это самое главное! Чем выше мы поднимемся, тем быстрее окажемся на улице – а там мы в безопасности!

Вдруг ярдах в пятидесяти я увидел мерцающий свет – это кто-то зажег свечу. Но кто? И как такое возможно? Пошатываясь, я остановился и поторопил Джонса одним словом:

– Свет!

Крошечный маячок был прямо перед нами, явно призванный вызволить нас из беды. Оценить расстояние я не мог, я даже не понимал, где стою. Свечу, конечно, зажгли специально, чтобы нам помочь, но, даже если это сделал сам дьявол, какой у нас был выбор? С усилием прибавив ходу, мы побежали вперед – где-то позади слышались шаги наших преследователей. Еще один выстрел. Снова пуля отскочила от стены, и глаз мой ужалила кирпичная пыль. Я выругался. Тут возникло что-то еще, пока на отдалении, но стремительно приближавшееся. Мощный звук, тяжелое пыхтение, скрежет металла. Я уловил запах гари. Воздух вдруг потеплел и наполнился влагой.

На нас надвигался подземный паровоз, он ехал к станции Сноу-Хилл, о которой говорил Деверо. Я его не видел, но с каждой секундой он ревел все мощнее. Тьма пеленой застлала мне глаза – ее надо обязательно сорвать! Меня охватил ужас: а если я забрел на железнодорожные пути и увижу локомотив, только когда он меня сметет? Но вот он вынырнул из-за угла, я все равно его не видел, но знал, что где-то совсем рядом – гигантская махина, и тут я попал в луч яркого света, все арки и сводчатый потолок возникли в каком-то фантастическом преломлении, будто это был не мясной рынок Лондона, а какое-то диковинное царство, населенное привидениями и монстрами.

Джонс стоял рядом, и мы оба знали: поезд выдал нас нашим преследователям. Он ехал в туннеле, который был проложен параллельно нашему, один от другого отделяли какие-то арки и своды, и свет по мере его движения то вспыхивал, то исчезал, создавая удивительный эффект: любое движение раскладывалось на серию фотографий, такое можно увидеть на стробоскопическом аппарате в парке развлечений на Кони-Айленд. Над трубой паровоза клубился дым, цилиндры выплевывали отработанный пар, и два облачка извивались и обнимали друг друга, будто любовники-призраки. Сам поезд тоже был порождением ада. Вот он уже совсем близко – какая жуть! Если считать, что мы в царстве зла, поезд вполне тянул на роль дракона.

Я оглянулся. Сердце замерло. Позади, но достаточно близко, стояли четверо, им удалось сократить расстояние между нами так быстро! Внезапный свет сыграл им на руку, и предоставленной возможностью они воспользовались. Через полминуты поезд промчится мимо. В свете его луча мы были им хорошо видны, и они легко могли нас прикончить. Они побежали вперед, то видимые, то невидимые, сквозь черно-белый кошмар этого мира, в котором луч то и дело прорывался через дыры в кирпичной кладке, а испарения грозили удушить нас раз и навсегда.

Джонс что-то мне крикнул, но слова его потонули в общем шуме. Неожиданно четверка превратилась в тройку. Еще одного кинуло вперед – и из его плеч невероятным образом вылетел фонтан крови. Поезд был почти рядом с нами. Тут из-за полуразрушенной кирпичной колонны вышел человек. Вернее, мальчик, это был Перри, лицо его горело демонической улыбкой, глаза извергали огонь. Он побежал ко мне, поднимая большой нож для разделки мяса, который держал в правой руке. Я отшатнулся. Но его мишенью был вовсе не я. Ко мне успел подобраться один из людей Мортлейка. Он был от меня в нескольких дюймах. Парень вонзил лезвие ему в горло, выдернул и тут же ударил снова. Кровь хлынула рекой, забрызгав парню руки. Он был совсем рядом со мной, и я услышал его звонкий смех. Рот его распахнулся и обнажил крепкие белые зубы. Грохот локомотива начисто оглушил меня. Дышать больше было нечем – только углеродом и паром. Горло пылало огнем.

И снова тьма. Поезд пронесся мимо, унося за собой позвякивавшие вагоны.

– Чейз! – услышал я голос Джонса. – Где вы?

– Здесь.

– Надо уносить ноги из этого склепа.

Свеча все еще подмигивала нам. Мы пошли на этот свет, не зная точно, что оставляем позади. Раздался мягкий звук, будто пуля нашла мишень, но стреляли не из револьвера, а, кажется, из духового ружья. И мальчик тоже был где-то в гуще битвы. Я услышал крик, жуткое бульканье – лезвие пронзило плоть. Мы с Джонсом взялись за руки. Задыхаясь, со слезящимися глазами, мы бежали вперед, понимая, что пологая дорога идет в гору и подъем с каждым шагом становится все круче. Вот и свеча – кто-то специально поставил ее на углу. Заглянув за него, мы увидели лунное небо. Пролет из металлических ступеней вел к лазу. Собрав все силы, пошатываясь, мы преодолели это последнее препятствие – и выбрались навстречу первым рассветным лучам.

Никто нас не преследовал. Ужасы подземного мира остались позади! Возможно, все люди Деверо уничтожены, но даже если кто-то из них появится, они едва ли что-то смогут сделать: вокруг нас были мясники, рассыльные, рыночные торговцы и инспекторы, покупатели и продавцы, занимавшиеся своими делами. А вот и полицейский! Мы поспешили к нему.

– Я инспектор Этелни Джонс из Скотленд-Ярда. На меня сейчас напали с угрозой для жизни. Вызовите подкрепление. Мне необходима ваша защита.

Наверное, вид у нас был не самый представительный, слегка обезумевший и диковатый, синяки, кровоподтеки, одежда измята, сами в грязи и саже.

Полицейский постарался сохранить невозмутимость.

– Не волнуйтесь, сэр, – произнес он. – Расскажите, что случилось?

Когда мы возвращались в Камберуэлл, небо уже розовело. Я решил поехать к Джонсу. Нужно было как-то обобщить то, чему мы стали свидетелями ночью, а уж потом ехать к себе в гостиницу. В экипаже, который нам в итоге предложил полицейский, мы почти не разговаривали, и только когда доехали до Денмарк-Хилла, Джонс повернулся ко мне:

– Вы его видели.

– Мальчишку, Перри, который привел нас к Блейдстон-хаусу?

– Да. Это был он?

– Он.

– Не очень мне это понятно, Чейз…

– Мне тоже, Джонс. Сначала он пытался убить вас в Скотленд-Ярде. Теперь спас вам жизнь.

– Он и мужчина, что был с ним. Но кто они, как они нас нашли? – Джонс прикрыл глаза и погрузился в глубокое раздумье. Он был совершенно измотан, но ему не давала заснуть ждавшая нас неопределенность.

Деверо дал нам слово, что Беатрис отвезут домой, – но разве такому человеку можно доверять?

– Вы не сказали им про Перри, – продолжил он. – Когда Деверо спросил вас, как мы попали в Хайгейт, вы не сказали, что мы пошли за парнем после встречи в «Кафе Рояль».

– Зачем было говорить им всю правду? – спросил я. – Мне показалось, что выкладывать карты на стол ни к чему. К тому же мне было важнее услышать, что он, по сути, признался в убийстве Джонатана Пилгрима. Понятно, мы всегда знали, что это его рук дело, но теперь мы услышали признание собственными ушами и можем подтвердить это в суде.

– В суд его еще надо затащить.

– Затащим, Джонс. После сегодняшней ночи его уже ничто не прикроет.

Мы подошли к двери в дом Джонса. Открывать ее не пришлось. Увидев, что мы приехали, Элспет вылетела на порог – на плечах шаль, волосы растрепаны. Она упала в объятия мужа.

– Где Беатрис? – спросил Джонс.

– Наверху, уснула. Я с ума схожу – куда ты запропастился?

– Вот же я. Все хорошо.

– Но ты ранен! Бедный, что с лицом? Что с тобой случилось?

– Пустяки. Главное – мы живы. Остальное не в счет.

Втроем мы вошли в дом. В камине горел огонь, на кухне готовился завтрак, но прежде, чем его подали, я заснул крепким сном прямо в кресле.

Глава 20

Дипломатическая неприкосновенность

Странное ощущение: вся моя эпопея – долгие и болезненные поиски величайшего преступника, какой когда-либо покидал Америку, – в конечном счете сводится к официальной встрече с людьми, которых можно определить как трое в одной комнате. Мы снова поехали в посольство на Виктория-стрит, на сей раз под собственными именами и с полного ведома главного комиссара британской полиции. Собственно, разрешение было получено на уровне самого министра иностранных дел лорда Солсбери. И вот мы сидим перед послом Робертом Линкольном и его советником Генри Уайтом – оба они встречали нас на том злополучном приеме. Третьим с ними – Чарльз Ишем, секретарь Линкольна, своенравного вида молодой человек в розово-лиловом пиджаке и свободно повязанном галстуке. Именно он арестовал нас по указанию Эдгара и Лиланда Мортлейков.

Мы находились в комнате, явно предназначенной под библиотеку; две стены полностью заставлены книгами, солидными юридическими томами, которые наверняка никто не открывал. Стены напротив выкрашены в анемично-серый цвет, их украшают портреты прежних послов, первые из них – со стоячими воротниками и широкими галстуками. Металлические ширмы на окнах опущены и загораживают вид на Виктория-стрит – может быть, это подготовка к появлению Деверо? Его во время нашего приезда не было. Никто не упомянул его имени. Мы исходили из того, что он здесь, в здании посольства, – ведь именно сюда он должен был вернуться после краткого визита на Смитфилдский рынок? Здание по распоряжению инспектора Джонса было оцеплено полицейскими констеблями в гражданском. Не привлекая к себе внимания, они весь день держали под наблюдением входы и выходы из посольства.

Роберта Линкольна я уже описывал. Крупный и неуклюжий, на приеме он тем не менее произвел сильное впечатление: держался с достоинством, любезно давал возможность поговорить с ним каждому из многочисленных гостей, однако вел такие разговоры на собственных условиях. Таким он был и сейчас, сидя на стуле с высокой спинкой возле старинного столика. В более спокойной и конфиденциальной обстановке главным в комнате все равно оставался он. Держать речь он не собирался. Прежде чем высказаться, он долго и тщательно подбирал слова, говорил кратко и по делу. Наиболее встревоженным из троицы выглядел Уайт, он сидел сбоку и буравил нас пристальным взглядом. Начал разговор именно он.

– Должен спросить вас, инспектор Джонс, о чем вы думали, когда пришли сюда несколько дней назад под чужим именем и предъявили украденное приглашение? Вы не понимали, сколь серьезен ваш проступок?

– Мне уже все подробно разъяснили, и я могу лишь обратиться с извинениями к вам и господину послу. Но позвольте сказать, что положение было чрезвычайным. Я преследовал шайку опасных преступников. Было пролито много крови. Эти люди пытались убить меня лично… был взрыв, унесший не одну жизнь.

– У вас есть доказательства, что виновны именно они? – спросил Линкольн.

– Нет, сэр. Уверен я в одном: наши с Чейзом поиски преступников привели нас сюда. Именно по этому адресу их привез кучер прямо от Скотленд-Ярда, сразу после нападения.

– Он может ошибаться.

– Может, но в такую ошибку я не верю. Мистер Гатри не произвел впечатление человека, который что-то путает. Иначе я поискал бы другой способ попасть в посольство.

– Предложение исходило от меня, – вступил я.

Чувствовал я себя не бог весть как, а выглядел и того хуже. Головорезы Мортлейка меня здорово отделали: последствия оказались серьезнее, чем я ожидал. Половина лица распухла, под глазом синяк, губа разбита. Было трудно говорить. Джонс выглядел не намного лучше. Мы постарались одеться сообразно случаю, но все равно напоминали людей, пострадавших при крушении поезда.

– Это моя вина, – добавил я. – Это я убедил инспектора Джонса войти в посольство.

– Методы агентства Пинкертона нам хорошо известны, – ворчливо заметил Ишем. Он явно был настроен против нас. – Подстрекательство к бунту. Попытки обвинить в преступлении простых рабочих, которые на совершенно законных основаниях вышли на забастовку…

– Насколько мне известно, ничего подобного мы не совершали. Сам я точно не имел отношения к забастовкам на Чикагской железной дороге, да и к другим забастовкам.

– Чарли, сейчас мы не об этом, – спокойно заметил Линкольн.

– Мы действовали незаконно, – продолжил Джонс. – Не могу этого не признать. Но последующие события показали, что мы… Не скажу, что мы действовали правильно, но, по крайней мере, мы оказались правы. Преступник, известный как Кларенс Деверо, нашел укрытие в стенах этого посольства под ложным именем Кольман Де Врисс. Впрочем, возможно, это и есть его настоящее имя, а Деверо – вымышленное. Так или иначе, мы обнаружили его здесь. Именно поэтому он нанес удар, с каким я не сталкивался за все годы, какие отдал защите закона.

– Он похитил вашу дочь.

– Да, сэр. Его люди забрали мою шестилетнюю дочь и использовали ее как приманку, чтобы взять в плен Чейза и меня.

– У меня две дочери, – вступил Линкольн. – А недавно болезнь забрала сына. Я понимаю, что вам пришлось пережить.

– Вчера ночью в катакомбах под Смитфилдским мясным рынком Кларенс Деверо угрожал нам пытками и расправой. Мы остались в живых исключительно благодаря чуду, которое пока не поддается объяснению. Ну, это в другой раз. А сейчас, сэр, я даю вам клятву, что человек, напавший на нас, за которым тянется череда преступлений и в вашей стране, и в моей, – это человек, которого вы считаете своим третьим секретарем, и я здесь для того, чтобы запросить – и даже потребовать – право на его допрос, а впоследствии и на то, чтобы за свои деяния он предстал перед судом.

Наступила долгая пауза. Все ждали, что скажет Линкольн, но посол кивнул своему советнику, тот в задумчивости погладил бороду и обратился к нам со следующими словами:

– Мне очень жаль, но все не так просто и очевидно, как вам хотелось бы, инспектор Джонс. Давайте на минуту отложим в сторонку ваше личное свидетельство, независимо от того, можно ему верить или нет.

– Погодите!.. – вмешался было я, взбешенный подобным лицемерием, но Джонс поднял руку, призывая меня замолчать.

– Я не хочу сказать, что сомневаюсь в истинности ваших слов, хотя следует признать: ваши методы, ваше вторжение сюда оставляют желать лучшего. Я также вижу раны, которые получили вы и ваш помощник, мистер Чейз. Повторяю – тут сомнений нет. Важно другое – существует принцип экстерриториальности. Посол представляет интересы тех, кто его направил в другую страну, и почти сто лет назад Томас Маккин, главный судья Пенсильвании, постановил: любое лицо, которое представляет государственное ведомство и служит за границей, является священным и неприкосновенным, и всякое противоположное действие рассматривается как прямое нападение на суверенное государство. От себя добавлю, что подобная защита распространяется и на всех сотрудников посольства. Как может быть иначе? Дипломатический иммунитет есть не только у посла, но и у его подчиненных, в противном случае возникла бы масса трудностей, которые в конечном счете подорвут независимость самого посла.

– Простите, сэр. Но разве у посла нет возможности снять иммунитет, если он считает это уместным?

– Такого Соединенные Штаты не практиковали никогда. Наша точка зрения: на посольство не распространяются гражданские законы страны, в которой мы находимся. Посольство – это своего рода остров. Боюсь, что эта территория защищена от уголовного преследования. Мистер Де Врисс, как и мистер Ишем, и я, можем отказаться от дачи показаний в ходе гражданского и уголовного расследования. Даже наоборот: пожелай он давать показания, ему потребуется на это разрешение самого посла.

– Вы хотите сказать, что мы не можем возбудить против него дело?

– Именно это я и хочу сказать.

– Но согласитесь, что существует естественное право, общечеловеческие законы, по которым преступление подлежит наказанию.

– Вы не представили нам никаких доказательств, – вмешался Ишем. – Мистер Чейз был ранен. Вас вынудили мириться с временным похищением дочери. Но все, что вы сказали, никак не вяжется с образом мистера Де Врисса, каким мы его знаем.

– А если я говорю правду? Что, если Кольман Де Врисс без вашего ведома просто воспользовался практикой, которую вы только что описали? Неужели вы, господа, будете защищать человека, который приехал в Лондон только для того, чтобы нагнать страха на местное население?

– Его защищаем не мы!

– Однако же он защищен. Его сообщник Эдгар Мортлейк потягивал коктейль в этих стенах. А я своими глазами видел, как он перерезал горло рассердившему его человеку. Именно он похитил мою дочь. Его брат Лиланд, хладнокровный исполнитель его коварных замыслов, убил сотрудника агентства Пинкертона Джонатана Пилгрима. Вы бы стали их защищать, будь они живы? Мой друг Чейз привез из Америки досье, в которых говорится о злодейских деяниях этой шайки по всей Америке. Я эти бумаги читал. Могу показать их вам. Убийства, грабежи, шантаж, вымогательство… за всеми этими несчастьями стоит Кларенс Деверо, именно он вчера ночью пригрозил замучить нас до смерти, разделать, как скот. Вы, вне всякого сомнения, люди достойные. Я отказываюсь верить, что вы перекроете дорогу правосудию и будете и дальше жить под одной крышей с этой вероломной гадюкой!

– Доказательства! – стоял на своем Ишем. – Хорошо вам говорить о правосудии. Я сам изучал право. Probatio vincit praesumptionem[7]. Вот! Что вы об этом скажете?

– Вы ссылаетесь на латынь, сэр. А я – на собственную дочь, которую вырвали у меня прямо из рук.

– Допустим, его нельзя отдать под суд, но допросить-то можно? – спросил я. – Мы ведь имеем право поговорить с ним в Скотленд-Ярде в присутствии вашего юриста. Мы докажем, что наши обвинения верны, а потом, если здесь отдать его под суд нельзя, пусть его отправят домой и судят в Америке. Инспектор Джонс прав. Вы должны предать его анафеме. Вы сомневаетесь в правдивости наших слов? Видите, сколько у нас ран и ушибов? Как думаете, откуда они взялись?

На лице Чарльза Ишема все равно было написано сомнение, но Генри Уайт взглянул на Линкольна, и последний принял решение.

– Где мистер Де Врисс? – спросил он.

– Ждет в соседней комнате.

– Что ж, пригласите его сюда.

Это было уже кое-что. Секретарь посольства Ишем поднялся, подошел к двустворчатым дверям, распахнул их – и через несколько секунд, после мимолетного обмена репликами, в комнату вошел Кларенс Деверо. Я испытал странное, неописуемое волнение – вот он, и ничего дурного сделать мне уже не может. Разумеется, вид у него был достаточно смиренный, даже уничижительный – именно так он подавал себя, когда мы встретились впервые и едва обратили на него внимание, во время приема в посольстве. Сейчас он изображал легкий испуг – как же, оказался в такой солидной компании, он нервно помаргивал, стоя перед послом и его советниками. Джонса и меня он словно видел впервые и смотрел на нас как на совершеннейших незнакомцев. На нем был тот самый жилет из цветного шелка, что и прошлым вечером, но во всех прочих отношениях это был совершенно иной человек.

– Господин посол? – вопросительно обратился он к Линкольну, когда Ишем закрыл за ним дверь.

– Пожалуйста, садитесь, мистер Де Врисс.

Принесли еще один стул, и Деверо уселся, разместившись на некотором удалении от нас.

– Можно узнать, зачем меня сюда вызвали, сэр? – Он взглянул на нас во второй раз. – Я знаю этих джентльменов! Они были здесь на приеме по поводу торговли между Англией и Америкой. Один из наших гостей опознал в них самозванцев, и я был вынужден их выставить. Почему они снова здесь?

– Они выдвигают против вас весьма серьезные обвинения, – объяснил Уайт.

– Обвинения? Против меня?

– Можно узнать, где вы были вчера вечером, мистер Де Врисс?

– Здесь, мистер Уайт. Где еще мне быть? Вы же знаете, что я не рискую выходить на улицу, разве что того требуют чрезвычайные обстоятельства, да и тогда я к такому выходу тщательно готовлюсь.

– Эти господа утверждают, что встретились с вами на Смитфилдском рынке.

– Я не буду говорить, что это ложь, сэр. И не скажу, что они хотят отомстить за то, что произошло здесь неделю назад. Делать такие утверждения в присутствии вашего превосходительства было бы неверно. Скажу лишь, что это чудовищная ошибка. Что эти господа обознались. Они приняли меня за кого-то другого.

– Вам знакомо имя Кларенс Деверо?

– Кларенс Деверо? Кларенс Деверо? – Глаза его засияли. – К. Д.! Вот в чем дело! Те же самые инициалы! Может быть, суть недоразумения в этом? Но нет – этого имени я никогда не слышал.

Линкольн повернулся к Джонсу, приглашая высказаться.

– Вы отрицаете, что вчера взяли нас в плен, что ваши люди избили нас и отправили бы на тот свет, если бы нам не удалось бежать? Не вы ли рассказали нам о своем детстве в Чикаго, о вашей ненависти к мясу, о страхе, приведшем вас к боязни открытого пространства?

– Я родился в Чикаго. Это правда. Все остальное – выдумка. Господин посол, уверяю вас!

– Если вас там не было, расстегните воротник! – воскликнул я. – И объясните, откуда у вас на шее синяки. Это следы моих собственных рук, и я рад, что я эти следы оставил. Расскажите, откуда они взялись?

– Вы действительно на меня напали, – ответил Деверо. – Вы схватили меня за горло. Только мясной рынок тут ни при чем. Это произошло здесь, в посольстве. Вы пришли сюда по чужому приглашению и взъярились, когда я велел вас выдворить.

– Вот, наверное, в чем причина, – заметил Ишем. Он так страстно защищал Деверо, что я засомневался: а нет ли тут какого-то подкупа или принуждения? – Эти трое господ явно что-то между собой не поделили. Не буду ничего говорить о мотивах, но очень похоже, что тут произошла какая-то ошибка. Хочу также напомнить, господин посол, что мистер Де Врисс верой и правдой служит правительству Америки и в Вашингтоне, и здесь вот уже шесть или семь лет. Нам всем известно о его недуге. Возможно ли с таким заболеванием стоять во главе международной преступной группы? Посмотрите на него – разве перед вами закоренелый преступник?

Линкольн мрачно молчал, потом покачал головой.

– Джентльмены, – сказал он, – с сожалением вынужден признать, что свою правоту вы не доказали. Я не ставлю под сомнение ваши слова, вы оба – достойные уважения люди. Но Ишем прав. Без улик я не могу пойти вам навстречу, могу лишь обещать, что мы сами проведем расследование, но внутри стен посольства и в соответствии с его правилами.

Встреча была окончена. Но Джонс внезапно поднялся, и я сразу увидел, что он, как бывало уже не раз, полон энергии и решимости.

– Вам нужны улики? – спросил он. – У меня есть что вам предъявить. – Он достал из кармана лист бумаги с оборванным краем и положил его на стол перед Линкольном. Заглавными буквами на листе было написано: ВАША ДОЧ У НАС. – Эту записку мне прислали, чтобы заманить меня на кладбище, известное как «Путь покойника», – пояснил Джонс. – Именно с ее помощью Деверо взял в плен Чейза и меня.

– И что из этого следует? – спросил Ишем.

– Лист вырван из книги, и, увидев его, я сразу понял: она стоит в библиотеке, похожей на эту. – Джонс повернулся к полкам. – Солнце освещает эти окна под необычным углом, – продолжал он. – В результате свет падает лишь на некоторые из книг, и, войдя сюда, я сразу заметил: несколько томов в дальнем углу полок выцвели. Как видите, верхняя часть этой страницы тоже выцвела. – Не спрашивая разрешения, Джонс подошел к полкам и внимательно их оглядел. – Эти книги давно никто не читал, – развивал он свою мысль. – Все корешки стоят ровно… за исключением одной книги, которую недавно брали и поставили назад, чуть сместив. – Он взял с полки слегка торчавший том и поднес его Линкольну. – Давайте посмотрим…

Он открыл книгу.

Форзац был выдран. Оставшиеся от него зазубрины были видны всем, и сомневаться не приходилось: лист, на котором похититель написал свою записку, вырвали именно из этой книги.

Открытая книга была встречена гробовым молчанием, какого, наверное, не знали и самые великие процессы. Линкольн и его советники ничем себя не выдали, они просто смотрели на книгу, словно прочитали в ней все тайны жизни, и даже Деверо заметно сгорбился, сжался, поняв, что игра, очень возможно, все-таки проиграна.

– Нет сомнений, что эта страница – из нашей библиотеки, – вымолвил наконец Линкольн. – Как вы это объясните, мистер Де Врисс?

– Никак. Это какая-то уловка!

– Боюсь, вам все-таки придется держать ответ.

– Книгу мог взять кто угодно. Например, они, когда были в посольстве!

– В библиотеку они не заходили, – пробормотал Ишем. Это были первые слова, которые он произнес в нашу защиту.

Деверо занервничал:

– Господин посол, вы сами только что сказали… меня нельзя отдать здесь под суд.

– Так оно и есть. Но я не могу просто стоять и бездействовать. Вас опознали два стража закона. В городе произошли события, серьезность которых нельзя отрицать. И сейчас нам предъявлена улика…

Очередную долгую паузу прервал советник посольства.

– Допрос представителя дипломатического корпуса местной полицией – такой прецедент есть, – сказал Уайт. Даже я удивился, с какой скоростью эти джентльмены меняют свою точку зрения, – впрочем, чего еще ждать от политиков? – Если против вас хотят завести дело, здравый смысл подсказывает, что вы не должны уклоняться от общения с местными слугами закона, иначе как вы обелите свое имя?

– Даже за пределами посольства вы все равно будете под его полной защитой, – добавил Ишем. – На вас можно распространить право безопасного прохода – ius transitus innoxii. Это позволит нашим друзьям из британской полиции побеседовать с вами, при этом вы будете за пределами их юрисдикции.

– А потом?

– Вас привезут сюда. Если ваши объяснения сочтут неудовлетворительными, тогда решать, как поступить дальше, будет посол.

– Но я не могу отсюда уехать. Вы же знаете – улица для меня опасна.

– Вас ждет крытый фургон, – сказал Джонс. – В Англии он известен как «Черная Мария». Там нет окон, дверца надежно закрывается на задвижку… на этот счет можете не беспокоиться. Вас отвезут прямо в Скотленд-Ярд.

– Нет! Я не поеду! – Деверо повернулся к Линкольну, и впервые я увидел в его глазах подлинный страх. – Это ловушка, сэр. Они не собираются со мной беседовать. Они хотят меня убить. Эти двое – не те, за кого себя выдают. – Волнуясь, он перешел на скороговорку. – Первым был Лавелль. Они встретились, а на следующий день он был убит в собственном доме, вместе со всеми домочадцами. За ним последовал Лиланд Мортлейк. Уважаемый бизнесмен! Ваше превосходительство его помнит. Не успели его арестовать, как он был отравлен. Теперь они пришли за мной. Если вы заставите меня ехать с ними, я не доберусь до Скотленд-Ярда или найду свою смерть там. Они убьют меня, не успею я сесть в эту их «Черную Марию»! Я ничего не совершал. Я ни в чем не виновен. Здоровье мое не блестяще, это вы знаете сами. Я отвечу на все вопросы, которые вы захотите мне задать, расскажу вам о моей жизни абсолютно все, но клянусь вам – вы посылаете меня на верную смерть! Не заставляйте меня ехать с ними!

Он говорил почти навзрыд и с виду был так испуган, что я бы и сам ему поверил, не знай я, что это чистой воды спектакль. Неужели Линкольн попадется на удочку и сжалится над ним? Однако посол опустил глаза и хранил молчание.

– Мы ничего ему не сделаем, – обещал Джонс. – Даю слово. Мы просто с ним поговорим. Есть очень, очень много вопросов, на которые пока нет ответов. Как только мы их получим, а заодно и полное признание, мы вам его вернем в соответствии с законами дипломатии. У нас есть разрешение самого лорда Солсбери. Нам все равно, где этот человек предстанет перед судом – в Британии или в Соединенных Штатах. Важно одно: он не должен уйти от возмездия за содеянное.

– На том и порешили, – заключил посол. Он поднялся, внезапно уставший. – Генри, отправьте нашего представителя в Скотленд-Ярд. Он будет присутствовать при допросе, который не начнется до его прибытия. Я хочу, чтобы мистера Де Врисса вернули в посольство до вечера.

– Но поиски истины могут занять больше одного дня.

– Мне это известно, инспектор Джонс. В таком случае его снова отвезут к вам завтра. Но проводить ночь за решеткой он не будет.

– Хорошо, сэр.

Не сказав больше ни слова и даже не одарив Деверо прощальным взглядом, Линкольн вышел из комнаты.

– Я не должен ехать! Я не поеду!

Деверо, как ребенок, со слезами на глазах вцепился в подлокотник кресла, и я стал свидетелем картины, страннее и недостойнее которой, пожалуй, в своей жизни не видел. Нам пришлось позвать в комнату несколько сотрудников посольства и вытащить его силой. Под взглядами перепуганных Уайта и Ишема Деверо потащили по лестнице, а этот несчастный скулил и начал визжать, завидев открытую дверь. Но только вчера вечером этот человек стоял в окружении своих дружков и отдавал им распоряжения, приговорив нас к мучительной смерти. Сравнить вчерашнего человека с существом, в какое он превратился сегодня, было практически невозможно.

Нашли какое-то покрывало, набросили ему на голову, и мы довели его до ворот, где ждала «Черная Мария». Нас сопроводил Уайт.

– Просьба не начинать допрос, пока не приедет мой представитель.

– Хорошо.

– Прошу обходиться с ним уважительно, как того заслуживает третий секретарь нашего посольства.

– Даю слово.

– Вечером увидимся. Можно ли надеяться, что дело к тому времени будет завершено?

– Мы сделаем все, что в наших силах.

Именно на таких условиях Джонсу разрешили вывезти Кларенса Деверо из посольства. Из Скотленд-Ярда прибыли пять констеблей, которых Джонс отобрал лично. Больше никого близко к Деверо не подпускали. Чтобы кто-то из толпы не выпустил еще одну отравленную стрелку – этот риск надо было свести к нулю. Нельзя превращать Деверо и в мишень для загадочного стрелка, который спас нас в Смитфилде. Наш подопечный ничего не видел и сопротивляться не мог, мы окружили его щитом из человеческих тел и так довели до «Черной Марии», стоявшей прямо рядом с воротами. Транспорт – кстати, темно-синий – представлял собой солидный короб на четырех колесах, его тщательно проверили, обыскали, прежде чем отправить к посольству: Джонс не сомневался, что внутри Деверо будет в полной безопасности. Дверцы уже были открыты, и с величайшей осторожностью мы водворили Деверо внутрь. Там было темно, вдоль боков друг напротив друга располагались две скамьи. Любому преступнику такая перевозка показалась бы мучительной, но по иронии судьбы Деверо, с учетом его состояния, чувствовал себя здесь почти как дома. Мы закрыли и заперли дверцы. Один констебль вскочил на подножку сзади, чтобы простоять там всю поездку. Пока все шло по плану.

Мы собрались ехать. Свои места за лошадьми, перед «Черной Марией», заняли еще двое полицейских. Мы с Джонсом тем временем забрались в парную двуколку, что стояла сзади, Джонс взял поводья. Еще два констебля пойдут впереди по дороге, чтобы устранить возможные препятствия на пути. Двигаться будем медленно, но и расстояние не велико. На каждом углу нас ждут другие полицейские, из тех, что вели наблюдение за посольством. Я вдруг подумал: мы похожи на похоронную процессию. Вокруг не было людей в черном, хранивших почтительное молчание, но вполне могло показаться, что везут катафалк.

Посольство осталось позади. Генри Уайт стоял на тротуаре и с каменным лицом смотрел нам вслед. Потом повернулся и ушел внутрь.

– Дело сделано! – воскликнул я с нескрываемым облегчением. – Такой кровавый злодей в вашу страну еще не приезжал, и вот мы взяли его под стражу – только благодаря вам, ведь с книжкой вышло просто гениально! Слава богу, все кончено.

– Ну не знаю.

– Мой дорогой Этелни. Хоть на минутку можете передохнуть? Ведь мы добились своего! Вы добились! Смотрите – мы уже везем его в Скотленд-Ярд!

– И все-таки…

– Что? У вас остались какие-то сомнения?

– Не просто сомнения. Не сходятся концы с концами. Все не стыкуется. Если только…

Он замолчал. Констебль перед нами потянул за поводья. Впереди какой-то паренек вез через дорогу телегу с овощами и перекрыл нам путь. Одно колесо застряло в выбоине. Второй констебль слез с подножки и подошел к парню, чтобы вместе вытолкнуть телегу.

Тот поднял голову. Это оказался Перри, на нем была драная блуза с поясом. Только что в руках у него ничего не было, но внезапно он их поднял – и на солнце блеснул скальпель, которым он когда-то угрожал мне. Не говоря ни слова, он резко взмахнул рукой. Хлынула кровь, и полицейский упал. В ту же секунду раздался выстрел – словно разорвали лист бумаги, – и полицейского, что держал поводья «Черной Марии», резко швырнуло в сторону, и он свалился на дорогу. Еще один выстрел поразил его напарника. Одна лошадь поднялась на дыбы, ударила вторую. Из магазина как раз выходила женщина – она завопила от ужаса. Встречный экипаж вылетел на тротуар и, едва не сбив женщину, врезался в ограждение.

Этелни Джонс достал револьвер. Видимо, вопреки правилам, он взял оружие в посольство и все время держал его в кармане. Он поднял оружие и направил его на мальчишку.

Я вытащил мой собственный револьвер. Джонс взглянул на меня, и в его глазах промелькнули изумление, испуг, а потом и осознание происходящего.

– Мне очень жаль, – сказал я и выстрелил ему в голову.

Глава 21

Карты на стол

Тебе покажется, дорогой читатель, что я тебя надул – хотя, если честно, не так ты мне и дорог… но я изо всех сил пытался уйти от всякого надувательства. Это значит, что я не лгал. По крайней мере, не лгал тебе. Возможно, это вопрос толкования, но все-таки есть существенная разница между, например, «Я Фредерик Чейз» и «Позвольте сказать вам, что меня зовут Фредерик Чейз» – а именно это, если не ошибаюсь, я напечатал на самой первой странице. Разве я сказал, что тело, лежавшее на плите в Майрингене, – это Джеймс Мориарти? Нет. Я лишь указал, с достаточной точностью, что это имя было написано на бирке, висевшей на запястье покойника. Наверное, сейчас вы уже поняли, что я, ваш рассказчик, и есть профессор Джеймс Мориарти. Фредерик Чейз жил только в моем воображении… возможно, в вашем тоже. Стоит ли удивляться? В конце концов, чье имя стоит на обложке этой книги?

Я все время соблюдал скрупулезную точность, пусть даже ради собственного развлечения. Я ни разу не описал ощущений, которых реально не испытывал. Я познакомил вас даже со своими снами. (Разве Фредерику Чейзу могло присниться, что он тонет в Рейхенбахском водопаде? Сильно сомневаюсь.) Мои мысли и мнения я для вас тоже не искажал. Этелни Джонс мне нравился, я даже пытался отговорить его браться за это дело, когда узнал, что он женат. Я действительно считал его человеком способным, хотя и не без слабых мест. К примеру, его попытки изменить внешность были смехотворны. Когда перед походом в Блэкуолл-Бейсин он явился в обличье пирата или рыбака, я не просто узнал его, мне пришлось сдерживать себя, чтобы не расхохотаться. Я добросовестно записывал все произнесенные слова, мои и всех остальных. Возможно, иногда я не раскрывал все подробности, но уж точно ничего не привносил от себя. Вы подумаете, что письмо такого рода – это тонкая и благодатная работа, но мне она показалась на удивление нудной… сколько часов я провел за машинкой, на которую взвалил непосильный труд: отстучать восемьдесят тысяч двести сорок шесть слов (есть у меня такая особенность: я способен подсчитать и запомнить количество знаков в каждом напечатанном слове). Несколько клавиш запали. Клавиша с буквой «е» настолько обесцветилась, что стала нечитаемой. Однажды кому-то все это придется перепечатать заново. Моему давнему противнику Шерлоку Холмсу повезло – у него был верный летописец его приключений доктор Ватсон. Вот бы мне такую роскошь! Я знаю, что напечатать это повествование при моей жизни не получится, если получится вообще. Такова природа моих занятий.

Я должен объясниться. Мы проделали вместе долгий путь, и, прежде чем мы расстанемся, надо полностью снять все вопросы. Я устал. Мне кажется, я написал уже достаточно, но все равно необходимо вернуться к началу и даже углубиться еще дальше, чтобы все расставить по своим местам. Мне вспоминается теория гештальта, выдвинутая Христианом фон Эренфельсом в его замечательной работе «О качествах формы» – кстати, именно ее я читал по дороге в Майринген, – которая изучает взаимоотношения между мозгом и глазом. Сейчас широко известно такое явление, как оптический обман. Вам кажется, что вы видите подсвечник. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это два человека, которые смотрят друг на друга. Предложенное вам упражнение – нечто в этом роде, хотя куда менее банальное.

Зачем я оказался в Майрингене? Зачем мне понадобилось имитировать собственную смерть? Зачем я повстречался с инспектором Этелни Джонсом и стал его спутником и товарищем? Позвольте, я включу электричество и налью себе еще один бокал бренди. Вот так. Теперь я готов.

Я был Наполеоном преступного мира. Первым так меня назвал Шерлок Холмс, и без ложной скромности скажу: такая характеристика мне приятна. 1890 год был на исходе, а я, увы, и понятия не имел, что очень скоро мне предстоит высылка на остров Святой Елены. В описаниях приключений Холмса изредка встречаются ссылки на мою собственную жизнь, в основном они верны, и много распространяться на эту тему я здесь не собираюсь. Я был одним из близнецов, родившихся в уважаемой семье в городке Баллинасло, графство Голуэй. Мой отец работал адвокатом, но, когда мне было одиннадцать или двенадцать лет, он связался с Ирландским республиканским братством и, зная о том, какой опасностью это для него чревато, решил отправить меня с братом продолжить учебу в Англии. Так я попал в академию Холла в Уоддингтоне, где преуспел в астрономии и математике. Оттуда я перебрался в Корк учиться в Куинс-колледже, где я постигал науку у великого Джорджа Буля, и именно под его руководством в двадцать один год опубликовал трактат о биноме Ньютона, который, могу с гордостью признаться, не прошел в Европе незамеченным. В результате мне предложили заведовать кафедрой математики в университете, который, к сожалению, останется здесь неназванным, ибо там произошел крупный скандал, изменивший весь ход моей жизни. Проливать свет на природу этого скандала я не буду, скажу лишь, что гордиться в связи с ним мне нечем. Брат взял мою сторону, но родители после этой истории прекратили со мной всякое общение.

«Но в его жилах течет кровь преступника. У него наследственная склонность к жестокости…»

Эти слова принадлежат Холмсу, точнее, Ватсону – но они неверны, и прочитай эти строчки мои родители, они пришли бы в ужас. Я уже сказал, что они были люди уважаемые, и в моем разлапистом семейном древе не встречалось и намека на какие-то отклонения. Возможно, моим читателям трудно смириться с тем, что рядовой учитель по доброй воле посвятил себя карьере преступника, но именно это со мной и произошло. Я тогда давал частные уроки в Вулидже, и хотя среди моих учеников действительно было несколько курсантов Королевской военной академии, находившейся неподалеку, но утверждать, что я был «наставником военных», все же неверно. Один из них, трудолюбивый молодой человек по имени Роджер Пилгрим, набрал карточных долгов и в итоге связался с шайкой негодяев. Однажды вечером он пришел ко мне страшно подавленный. Он боялся вовсе не полиции. Его же шайка ополчилась на него из-за небольшой суммы денег, которую он якобы был должен, и Пилгрим серьезно опасался, что его в прямом смысле разорвут на части. Без особой охоты я согласился выступить в его защиту.

Тогда я и сделал открытие, изменившее мою жизнь во второй раз… а именно что преступное отребье – воры, грабители, фальшивомонетчики, шулеры, которые расползлись по Лондону, как чума, – все они безнадежные недоумки. Я думал, что буду их бояться. Ничего подобного. Мне было бы куда беспокойнее, попади я в стадо овец. Я сразу понял: им самым решительным образом не хватает организатора, и, как математик, я для этой роли подходил идеально. Если в их гнусные делишки я привнесу дисциплину, как в случае с биномными уравнениями, я создам силу, которая подомнет под себя весь мир. Поначалу эта задача увлекла меня, как упражнение для тренировки мозга, но, не скрою, подумывал я и о личной выгоде, потому что от жизни впроголодь я стал уставать.

На достижение поставленной цели ушло больше трех лет – не исключено, что когда-нибудь я опишу этапы этого пути, хотя… едва ли. Помимо прочих соображений, хвастовство никогда не было моим слабым местом. Моим кредо всегда была анонимность – как полиции охотиться на человека, в чьем существовании они вынуждены сомневаться? Скажу лишь, что Роджер Пилгрим остался со мной и оказывал мне услуги физического свойства, когда кого-то требовалось в чем-то убедить – иногда такая необходимость возникала, хотя к насилию мы прибегали крайне редко… грубые методы Кларенса Деверо и его шайки – это было не для нас. Мы с Роджером стали ближайшими друзьями. Я был свидетелем у него на свадьбе и до сих пор помню день, когда его жена родила их первенца, Джонатана. Вот мы и подобрались к началу нашей истории.

Заканчивался 1890 год. Я был на коне и не сомневался, что моя карьера будет только процветать. Весь преступный мир Лондона работал на меня. Пока формировалась моя империя, время от времени лилась кровь, но постепенно все отладилось, и всякого рода неприятности отошли в прошлое. Даже самые отъявленные злодеи, а также самые безмозглые в конце концов поняли: работать под моим прикрытием им только выгоднее. Да, немалую долю их прибыли я забирал себе, но я всегда был рядом, когда у них начинались хлопоты, с готовностью платил за них выкуп или нанимал им защитника. Оказывал я и другие услуги. Взломщик ищет скупщика краденого? Жулику нужен достойный поручитель? Я сводил людей, открывая для них нужные двери.

Разумеется, был Шерлок Холмс. Величайший в мире детектив-консультант не мог остаться для меня незамеченным, но, как ни странно, мои мысли он никогда не занимал. Разве я имел касательство к абсурдному обряду дома Месгрейвов, к столь же невероятному знаку четырех? Какое мне было дело до свадьбы лорда Сент-Саймона? Или банального скандала в Богемии? Знаю, Ватсон заморочил вам голову и представил дело так, будто я и Холмс были злейшими врагами. Что ж, благодаря мне записки Ватсона лучше продавались. Но факт остается фактом: наши сферы деятельности не пересекались и, если не считать одного случая, мы с Холмсом вполне могли бы не встретиться.

Этот единственный случай – приезд Кларенса Деверо и его свиты, Эдгара и Лиланда Мортлейков и Скотчи Лавелля. Все, что я рассказал о них Этелни Джонсу, – чистая правда. Это были отъявленные бандиты, в преступном мире Америки они числились на первых позициях. Неправдой было одно: объединять силы со мной в их планы не входило. Наоборот, они приехали в Англию, намереваясь меня вытеснить, отобрать у меня мою преступную империю, и в первые месяцы действовали так энергично, что застали меня врасплох. Не гнушаясь грязнейшими методами, они переманили моих сторонников на свою сторону. Если кто-то пытался протестовать, его убивали – всегда с обилием крови, чтобы другим было неповадно. Они натравили на меня полицейских осведомителей, и те принялись давать сведения обо мне и в Скотленд-Ярд, и Холмсу, и вдруг выяснилось, что я вынужден воевать на три фронта! Вот вам и воровская честь! Возможно, я позабыл об осторожности. И к такому повороту событий оказался не готов. Хотя в свое оправдание могу сказать одно: эта публика – не джентльмены. Они американцы. Правила, честная игра, порядочность – на это им глубоко плевать. Я же, наоборот, придерживался таких принципов всегда.

Я уже говорил, что преступники – народ безмозглый. Можно добавить, что все они люди корыстные.

Мои помощники быстро скумекали, куда ветер дует, и тут же повернули нос в нужную, как им казалось, сторону. Один за другим от меня ушли мои ближайшие сподвижники. Винить их не буду. Видимо, на их месте я поступил бы так же. Еще недавно такое нельзя было представить, но к началу апреля я оказался в положении беглеца. У меня было лишь одно преимущество: Деверо не имел представления, как я выгляжу, и не мог меня найти. А значит, и убить.

В то время у меня осталось всего три близких союзника. Все они в нашем рассказе уже появлялись.

Самый заметный из трех – наверное, Перегрин, Перси, или Перри. В это почти невозможно поверить, но жизнь свою он начал как младший сын герцога Ломондского и мог рассчитывать на взросление в условиях комфорта и даже неги, однако он неожиданно обрубил концы и сбежал из частной школы в Эдинбурге, куда был послан в семилетнем возрасте. Школа принадлежала иезуитскому ордену, и Библию здесь в равных долях чередовали с розгами – в итоге через неделю Перри оттуда дал деру и обосновался в южной части Лондона. Полные отчаяния родители искали его по всей стране, предлагали огромное вознаграждение тому, кто укажет, где находится сын, но, если ребенок не хочет, чтобы его нашли, найти его невозможно, и Перри, ни о чем не беспокоясь, затерялся в глубинах метрополиса, спал в арках домов или в дверных проемах в обществе тысяч таких же беспризорников, которым как-то удавалось держаться на плаву. Одно время по иронии судьбы он входил в команду «бойцов нерегулярной армии» Бейкер-стрит – бездомные мальчишки выполняли отдельные поручения Шерлока Холмса, но доходы были мизерными, к тому же Перри быстро понял, что ему больше по душе криминал. Я его очень люблю, но должен признать: есть в нем какая-то червоточина, возможно, в результате порочного скрещивания в семье Ломонд. Когда мы познакомились, ему было одиннадцать лет, и, насколько я знаю, на счету его было по меньшей мере два убийства. Я взял его к себе на службу, и тут убивать ему приходилось чаще – это было неизбежно… должен с сожалением добавить, что его патологическая жажда крови часто играла мне на руку. Перри никто не замечал. Пухлый блондинчик, любитель устроить спектакль и маскарад, он умел просочиться в любую комнату, быть уместным в любых обстоятельствах. Со мной он освоил навыки профессии. Не скажу, что я стал ему вторым отцом. Это было бы чересчур опасно, потому что Перри терпеть не мог, когда кто-то отдает ему распоряжения, и вполне мог такого наставника отправить к праотцам. Но по-своему мы были очень близки.

Куда меньше я написал о полковнике Себастьяне Моране. Я его просто описал, а всеми дополнительными сведениями вас снабдит доктор Ватсон. Моран, человек образованный, с Итоном и Гарвардом за спиной, солдат, картежник, охотник за крупной дичью и прежде всего снайпер, был моей правой рукой в течение многих лет. Мы никогда не были друзьями. Дружить с кем бы то ни было он не мог. Грубый, резкий, взрывной – удивительно, что он продержался со мной так долго… если честно, я щедро ему платил, вот и вся причина. Он никогда бы не переметнулся к Деверо, потому что терпеть не мог американцев, да и вообще иностранцев – эта неприязнь отличала его с нашей первой встречи. Напомню, что его любимым оружием было духовое ружье с глушителем, которое изобрел немецкий механик Леопольд фон Гердер – и вам, скорее всего, станет ясна его роль в нашей истории.

Наконец, Джонатан Пилгрим, сын моего давнего студента, Роджера. Наши с его отцом пути давно разошлись – тот рано ушел на покой в Брайтоне. Работая у меня, он сколотил неплохое состояние, а жена боялась за него с самого начала, поэтому я ничуть не удивился, разве что немного опечалился, когда он попросился в отставку. У главаря преступной шайки друзей почти нет, он ни на кого не может положиться, а Пилгрим давал мне и то и другое. Но мы иногда переписывались, и через шестнадцать лет он прислал ко мне своего сына, который вырос таким же настырным упрямцем, каким когда-то был его отец. Мне неизвестно, что думала о таком странном наставничестве его мама, но Роджер понял, что Джонатан так или иначе пойдет кривой дорожкой, и решил, что пусть лучше это произойдет под моим началом. Паренек был необычайно красив, была в нем какая-то свежесть, открытость, устоять перед его обаянием было невозможно, я и по сей день сожалею, что, находясь в отчаянном положении, позволил ему проникнуть в первый круг Деверо. Всему, что вы здесь прочитали, всему, что я совершил, положило начало его убийство.

Меня охватило чувство невероятного одиночества, когда я обнаружил труп Джонатана в Хайгейте. Мы назначили там встречу, чтобы он поделился со мной свежими сведениями, какие удалось собрать. Обстоятельства его смерти – его связали, а потом казнили – вызвали у меня жуткое отвращение. Я стоял перед ним на коленях, с глазами, полными слез, и понимал: Кларенс Деверо меня переиграл, и судьба никогда не была ко мне так неблагосклонна. Мне пришел конец. Надо уезжать из Англии. Или наложить на себя руки. Жизнь стала невыносимой.

Но этому слабоволию я поддался секунд на пять, не более. На смену пришла ярость и жажда отмщения, которая поглотила меня целиком и полностью, – в эту минуту в голове моей и созрел план, такой дерзкий и неожиданный, что у него были все шансы на успех. Вы помните, в каких обстоятельствах я оказался. Моя армия состояла из полковника Морана и мальчика – больше обратиться за помощью мне было просто не к кому, а втроем мы были в безнадежном меньшинстве. Все бывшие сподвижники повернулись ко мне спиной. Хуже того, подобраться к Кларенсу Деверо я не мог – как и я сам, он был человеком-невидимкой. Благодаря Пилгриму я узнал о существовании Мортлейков и их клуба «Бостонец». Но я прекрасно понимал: своего лидера шайка мне не выдаст. Пилгрим также навел меня на Скотчи Лавелля, который жил неподалеку от места, где был найден труп, но Скотчи был человеком чрезвычайно осторожным. Свой дом он превратил в настоящую крепость. Его можно было убить, но я хотел до него добраться, выудить у него сведения, которые помогли бы мне разделаться со всей их шайкой. А что, если привлечь на свою сторону Скотленд-Ярд со всеми его возможностями? Победить противника с их помощью, действуя как бы изнутри, но чтобы при этом ни одна из сторон не знала, кто я такой? Величайшие открытия в математике, например диагональная формула или теория обыкновенных точек, всегда делались мгновенно. Моя идея тоже пришла как озарение. Я умираю, причем эффектно, и смерть моя несомненна, а потом возрождаюсь в другом обличье. Всю работу сделает за меня столичная полиция, а я скроюсь в их рядах и использую все открывшиеся возможности. Конечно, стать детективом – это будет слишком, меня легко проверят и выведут на чистую воду. А если мне приехать издалека? Тут в голове и мелькнула мысль об агентстве Пинкертона в Нью-Йорке. Вполне логично предположить, что они направились за Деверо и его шайкой в Англию. При этом все знают, что пинкертоновцы и Скотленд-Ярд в дела друг друга не лезут – это было мне на руку. Если я появлюсь с нужными документами и досье, никто меня не заподозрит, не усомнится в моем праве быть в Англии.

Прежде всего я положил некоторые бумаги, включая адрес клуба «Бостонец», в карманы убитого Джонатана Пилгрима. Пусть их найдет полиция. Дальше я стал готовить собственную смерть. Какая отличная мысль – вовлечь в мой замысел Шерлока Холмса! Кто лучше поможет мне красиво уйти со сцены? Холмс наверняка не знал, что косвенно ему в его расследованиях помогал Кларенс Деверо. Трижды – в январе, феврале и марте – наши с Холмсом пути пересекались, и мне было известно, что он готовил обстоятельные записки о моих делах и собирался передать их полиции. В конце апреля я нанес ему визит на Бейкер-стрит. Я боялся одного: вдруг он знает, сколь отчаянно мое положение, сколь мала моя реальная власть? Но он этого не знал. Я прикинулся мстительным и опасным врагом, готовым выписать ему билет в мир иной, – и на эту удочку он клюнул. Не буду здесь приводить наш диалог. Это за меня сделал доктор Ватсон. Скажу лишь, что к концу нашего разговора Холмс почувствовал, что его жизни угрожает опасность, и я подогрел этот страх, совершив на него несколько покушений, но это была лишь инсценировка, призванная не убить, а только напугать.

Мои надежды оправдались: Холмс послал инспектору Паттерсону список моих бывших подручных, не зная, что все они теперь работают на Деверо, и бежал на континент. Я последовал за ним, вместе с Перри и полковником Мораном, и ждал возможности реализовать первую часть моего замысла. Она представилась в Майрингене, у Рейхенбахского водопада.

Я предполагал, что он захочет взглянуть на это кошмарное место. Такова была его природа. Да и какой турист, даже если он опасается за свою жизнь, пройдет мимо, не поддавшись соблазну взглянуть на эти ревущие воды? Я пришел туда заранее, прошел вперед по узкой тропинке и сразу понял: это именно та декорация, которая мне нужна. Что называется, смертельный номер. Вне всякого сомнения. Но мне хотелось думать, что математику под силу даже самоубийственный прыжок в глубь стремнин. Кто еще сумеет точно просчитать все необходимые траектории, объем летящей вниз воды, точную скорость падения и шансы не утонуть и не разбиться вдребезги?

Когда на следующий день Холмс и Ватсон выходят из «Энглишер хоф», у меня все готово. Полковник Моран находится в укрытии высоко над водопадом – если что-то пойдет не так, он готов прийти на помощь. Перри, возможно, чересчур усердно взявшийся за свою роль, нарядился в национальную швейцарскую одежду. Сам я затаился у изгиба ближайшего холма. Появились Холмс и Ватсон, а вскоре и Перри, он передал им письмо, якобы написанное хозяином «Энглишер хоф», – тот просит Ватсона вернуться в гостиницу. Холмс остается один. Теперь мой выход – а остальное, как говорится, вам известно.

Мы сказали друг другу несколько слов. Подготовились к встрече с вечностью. Не следует думать, что я был совершенно уверен в успехе моего замысла. Яростные потоки воды, кругом острые скалы. Если бы было из чего выбирать, я бы с удовольствием предпочел другой вариант. Но я смотрел в лицо смерти, поэтому, не задумываясь, разрешил Холмсу написать прощальное письмо. Меня слегка удивило, что у него была потребность описать предстоящее; с другой стороны, я и понятия не имел, что имитировать смерть собрались мы оба… теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что такое совпадение – большая редкость. Но его свидетельство было мне более чем на руку, поэтому я позволил ему написать записку, положить рядом со своим альпенштоком – и мы сошлись, схватились, как борцы на Лондонской арене. Во всей истории именно это было для меня самым неприятным, потому что вступать в соприкосновение с другими людьми я не любил никогда, а от Холмса исходил запах табака. И я был благодарен судьбе, когда он наконец применил свои навыки баритсу и выкинул меня в бездну.

Я был на волосок от гибели. Какое диковинное, жуткое ощущение: ты летишь вниз, и этому полету нет конца, будто с неба, но вокруг тебя потоки воды, а дышать практически нечем. И ничего не видно. В ушах ревут и грохочут стремнины. Я просчитал, за сколько секунд долечу до дна, но казалось, полет не кончится никогда. Я смутно сознавал, что лечу сквозь скалы, и даже раз-другой коснулся их ногой, совсем чуть-чуть, иначе без перелома не обошлось бы. Наконец я ударился о ледяную воду, из меня вышибло весь воздух, завертело, закрутило, и я словно возродился, обретя жизнь после смерти. Шестое чувство подсказало мне, что я выжил, но выныривать на поверхность было нельзя – вдруг Холмс смотрит? Я велел полковнику Морану отвлекать его и бросать в его сторону небольшие камни, а сам тем временем доплыл до берега и, дрожащий и изможденный, выполз наружу и добрался до укромного местечка.

Как странно, как до смешного странно, что и Холмс, и я использовали одни и те же обстоятельства, чтобы исчезнуть из этого мира… Что толкнуло меня на это, я уже описал, а какие мотивы были у него? Удовлетворительного ответа дать не могу. Но совершенно ясно, что своя повестка дня у Холмса была, что он пожелал на три года спрятаться от мира и устроить себе так называемые «большие каникулы», и я постоянно тревожился: а вдруг он объявится? Ведь я был чуть ли не единственным человеком в мире, который знал: Холмс жив. Я даже подозревал, что это именно он поселился в номере по соседству в гостинице «Гексам» и мучает меня своим кашлем в темноте. Где он был все это время и что там делал? Не знаю, да и знать не желаю. Главное, что моим планам он никак не помешал, и слава богу, что больше встретиться нам не довелось.

Оставалось одно: в качестве последнего доказательства предъявить тело. Об этом я позаботился заранее. В то самое утро я столкнулся с местным жителем, который возвращался из деревни Розенлау. Я решил, что это рабочий или пастух, но оказалось, что это Франц Гирцель, шеф-повар из «Энглишер хоф». Он был примерно моего возраста и телосложения – и мне пришлось его убить, хотя и не без сожаления. Лишать человека жизни никогда не доставляло мне удовольствия, особенно если этим человеком оказывался случайный прохожий, каковым, несомненно, был Гирцель. Но в моем положении было не до сантиментов. Мы с Перри одели его в одежду, схожую с той, что носил я, и довершили наряд серебряными карманными часами. Я сам пришил тайный карман с зашифрованным письмом, которое написал еще в Лондоне. После этого я бросил тело в воду и поспешил прочь.

Задумайся Этелни Джонс хотя бы на минуту, он бы сообразил: вероятность того, что Кларенс Деверо написал формальное письмо, в котором приглашал профессора Мориарти на встречу, чрезвычайно мала. Не надежнее ли передать такое предложение изустно? И что за надобность изобретать какой-то особый шифр? Мог возникнуть и такой вопрос: зачем Мориарти привез это письмо с собой в Швейцарию да еще зашил в карман пиджака? Все это выглядело весьма сомнительно, но это была первая серия приманок, которые я разложил для британской полиции, чтобы вовлечь их в мой замысел.

Встретив инспектора Джонса, я сразу понял: наконец-то Провидение, так долго мне изменявшее, взяло мою сторону. Для плана, что сложился в моей голове, лучшего исполнителя Скотленд-Ярд подобрать не мог. Джонс был человеком весьма способным, при этом не видел дальше кончика своего носа, был доверчив и наивен. Когда его жена рассказала мне о его прошлом, о его фанатичном увлечении Шерлоком Холмсом, стало ясно, что мне по-настоящему повезло. До самого конца он был абсолютно податлив и покладист. Что ж, у каждого своя планида. Он был марионеткой в моих руках, игрушечным полицейским, которого он купил дочке по дороге домой.

Взять нашу первую встречу в полицейском участке Майрингена. Он проглотил все мои наживки, предназначенные для детектива, которого прислали вести дело: часы Пинкертона (я купил их у ростовщика в Шордиче), американский акцент, жилет, выставленная на обозрение газета из Саутгемптона, наклейки на моем чемодане. А его собственные наблюдения оказались безнадежно ошибочными. Порезался я в парижской гостинице, потому что брился при слабом свете, но никак не из-за океанской качки. Одежда на мне была куплена специально для задуманного мной маскарада и фактически мне не принадлежала, стало быть, выводы на основе запаха сигарет и протертого рукава были притянуты за уши. Разумеется, его дедукциям я внимал с открытым ртом. Чтобы он поверил в меня, я должен был убедить его, что верю в него.

Я рассказал ему о письме и постепенно убедил его осмотреть тело повара повторно – письмо было найдено. Я воспользовался отрывком из «Этюда в багровых тонах» – наверное, это был чересчур театральный ход, но тогда эта идея мне понравилась, к тому же я подумал, что она отвлечет внимание от других маловероятных, описанных выше нюансов. На меня произвела впечатление скорость, с какой Джонс расшифровал письмо – разумеется, я был готов прийти на помощь, если бы он эту задачу не осилил, – но шифр, скажем прямо, был несложным, и прочитать письмо не составляло особого труда: безо всякой нужды я вставил в текст слово МОРИАРТИ, а дальше расшифровка пошла как по маслу.

Затем – «Кафе Рояль». Я словно выложил весь путь камешками – письмо, встреча, Блейдстон-хаус, – каждый шаг вел к следующему, а мне лишь требовалось следить за тем, чтобы все стыковалось. В кафе пришел одетый телеграфистом Перри и выдал себя за эмиссара Кларенса Деверо. Мы с ним разыграли заранее отрепетированную сцену, после чего он покинул место встречи, но не слишком быстро, позволив Джонсу пойти следом. Ярко-синяя куртка, кстати говоря, была выбрана не случайно – Перри выделялся из толпы. По этой же причине он ехал в Хайгейт на крыше автобуса, а не внутри. В Блейдстон-хаус он не заходил. В последнюю минуту он проворно забежал за угол, скинул синюю куртку и лег на нее, укрылся за ближайшим кустарником. Потеряв Перри из вида, Джонс решил, что парень вошел в садовую калитку. Куда еще ему было деваться?

Скотчи Лавелль никогда не пригласил бы меня к себе в дом, но на следующий день к нему пришел детектив из Скотленд-Ярда – пришлось впустить. Мы прошли мимо слуги, Клейтона, и встретились с самим Лавеллем. Казалось бы, у нас с Джонсом общая цель, но наши интересы были диаметрально противоположны. Он расспрашивал о преступлениях из недавнего прошлого. Я же готовил преступление на самое ближайшее будущее. Находясь в Блейдстон-хаусе, я имел возможность оглядеться по сторонам и понять, как выглядят его оборонительные редуты. «Вынюхивать тут собрались?» – спросил Лавелль. Лично я очень даже собрался. Именно я настоял на визите в кухню, а оттуда мы прошли к садовой калитке. Мне хотелось посмотреть, что представляет собой металлический засов. И снова мне помогла математика – размеры я определяю с высокой точностью, глаз наметан. Я мысленно запомнил, как расположен второй замок, чтобы понять, где сверлить, когда вернусь. Но с тобой, мой читатель, я вел честную игру. Я ведь написал, что после калитки вошел в кухню первым и ненадолго остался там один. А умолчал я о другом: мне удалось подсыпать сильный опиат в карри, который готовили на ужин. Так я подготовился к следующей части моего плана.

Я вернулся сразу после одиннадцати вместе с Перри, который подобные авантюры просто обожал. Мы высверлили замок и вскрыли ворота, потом Перри взобрался на второй этаж. Тут Джонс оказался прав. Мы действовали бесшумно, но были более или менее уверены, что никто нам не помешает. Перри впустил меня через кухню – я сказал ему, где лежит ключ, – и мы приступили к делу.

Я не горжусь тем, что произошло той ночью. Я не чудовище, но пришлось пойти на чудовищные деяния. По очереди на тот свет отправились Клейтон, помощник повара, повар и американская любовница Скотчи Лавелля. Почему они должны были умереть? Очень просто: если бы на следующий день их допросили, все бы они поклялись, что никакого мальчика-телеграфиста в доме не было, и, в отсутствие других вариантов, им вполне могли бы поверить. И тогда весь мой план провисал, а так рисковать я не мог. Три убийства – дело рук Перри, боюсь, он получил от этого удовольствие. Сам я придушил Генриетту, а потом приволок вниз спящего крепким сном Лавелля. Я привязал его к стулу и разбудил, облив холодной водой. Потом изрядно его помучил. Приятного было мало, но в то время я еще не знал, где найти Кларенса Деверо. Равно как и не имел представления о его планах. Надо отдать Лавеллю должное – он оказался человеком не робкого десятка и какое-то время держался, но когда тебе во время пытки разбивают колено и причиняют зверскую боль, тут не выстоит никто, и я узнал от Лавелля о готовящемся ограблении на Чансери-лейн. Сказал мне Лавелль и о том, что база его хозяина – Американское посольство, но тут не обошлось без бравады с его стороны, мол, добраться до хозяина у вас кишка тонка, посольство штурмом не возьмете. А наружу Деверо носа не показывает. Я сразу понял: со своей агорафобией мой противник – это улитка в раковине. Как его оттуда выкурить?

Я позволил Перри перерезать Лавеллю горло – пусть дитя потешится, – и мы удалились восвояси. Но перед этим я сделал запись в дневнике Лавелля, чтобы Джонс нашел ее на следующий день: ХОРНЕР 13. На случай, если улика не покажется очевидной, я положил в тот же ящик брикет мыла для бритья; предмет не из тех, что мужчины держат в ящике стола, и я надеялся, что в голове Джонса возникнет мысль о парикмахерской. Приглашение на прием в американское посольство я тоже поместил на видное место.

Жуткие убийства в Блейдстон-хаусе заставили Скотленд-Ярд засучить рукава. Не могу не признать – они были полны решимости это дело раскрыть и созвали оперативное совещание. Мне было приятно узнать от Джонса, что я – в списке приглашенных. Меня сильно беспокоило одно: вдруг Джонс или кто-то из его коллег решат связаться с агентством Пинкертона в Нью-Йорке, и тогда меня немедленно разоблачат. Именно по этой причине я проявил интерес к телеграфной комнате. На отправку телеграммы за границу уйдет несколько дней, и еще столько же – на ответ, но все-таки на душе было неспокойно, и времени на то, чтобы воплотить мои замыслы в жизнь, было мало. И когда инспектор Лестрейд сказал, что свяжется с агентством Пинкертона лично, я решил действовать. Еще до выхода из здания Скотленд-Ярда я знал, что нужно делать.

Напасть на Скотленд-Ярд на следующий день распорядился, конечно же, я. Все, что я потом говорил, было призвано убедить Джонса: взорвать хотели именно его, хотя на самом деле мишенью была телеграфная комната, по чистому совпадению располагавшаяся рядом с его кабинетом. Мне было важно, чтобы Лестрейд не сумел послать телеграмму, за которой могло последовать разоблачение. Перри пронес в здание бомбу, а полковник Моран ждал его в брогаме. Непосредственно перед взрывом я подстроил все так, чтобы привлечь к ним внимание. Джонс должен был заметить, что они приехали именно в брогаме, – экипаж такого типа я выбрал не случайно, знал, что Джонс вывернется наизнанку, чтобы этот брогам отыскать. Перри и Моран велели кучеру отвезти их к американскому посольству, но, как и в случае с Блейдстон-хаусом, внутрь заходить не стали. Вполне достаточно того, что они находились рядом.

Я был немало удивлен, когда Джонс проявил готовность наплевать на дипломатическую неприкосновенность и поставить на карту свою карьеру, войдя в американское посольство под чужим именем, но к тому времени мы с ним стали закадычными друзьями, и он был полон решимости отыскать Кларенса Деверо, особенно после гибели людей в Скотленд-Ярде, не останавливаясь ни перед чем. И маску с Кольмана Де Врисса сорвал именно он. Я изобразил необходимое изумление, хотя обо всем догадался и сам.

С этой минуты расследование возглавил Джонс, и мне оставалось лишь играть вторую скрипку, изображая Ватсона, восхищенного подвигами Холмса. Мы отправились в «Бостонец», и я не без интереса познакомился с Лиландом Мортлейком. Но настоящую пользу от этой облавы принесло другое: я сумел подбросить еще одну улику. Без посторонней помощи детективы Скотленд-Ярда не могли понять, что означала запись: ХОРНЕР 13, даже когда я напомнил им о мыле для бритья и предположил, что речь может идти об аптеке или подобном заведении. Неудивительно, что Холмс их так часто переигрывал! Я взял рекламу парикмахерской и подложил ее среди журналов в номере Пилгрима, когда я якобы их просматривал. Джонс снова нашел улику, и игра, как выражался Холмс, возобновилась с новой силой.

Решить задачку в Чансери-лейн Джонсу удалось мастерски, тут он доказал, что достоин великого детектива, и у меня не было возражений по поводу ловушки, которую он расставил в Блэкуолл-Бейсин. Если бы проверить трофеи, якобы взятые Джоном Клеем в «Надежных депозитах», прибыл сам Деверо, все завершилось бы намного проще. Но Деверо не приехал. А Эдгару Мортлейку в итоге удалось улизнуть. Деверо так и остался недосягаемым, и я понял: чтобы он оказался в моих руках, ему нужен особый стимул, приманка особого рода.

Такая возможность представилась при аресте Лиланда Мортлейка. Как это ни грустно, хотя и неудивительно, Джонс сделал скоропалительный вывод: отравленную стрелку в шею Лиланда выпустили из трубочки. Конечно, он был свидетелем схожей смерти, описанной Ватсоном в «Знаке четырех». На самом деле стрелка все время была у меня, и я просто воткнул ее в плоть жертвы, когда прикрывал его от слишком рьяного официанта при выходе из клуба. На кончик стрелки я нанес не только стрихнин, но и обезболивающий эфир, поэтому он ничего не почувствовал. Жаль, что смерть почти не принесла ему страданий. Все-таки Джонатану Пилгриму приходилось терпеть мерзкое общество именно этого человека. Впрочем, его смерть была не более чем провокацией. Как выяснилось, вполне результативной.

Я не предполагал, что Деверо в ответ похитит дочь Джонса. До такой низости не опустился бы даже я, впрочем, как уже говорилось, мы с Деверо играли по разным правилам. Как я должен был поступить, когда в гостиницу ко мне пришел с этой новостью Джонс? Я сразу понял, что если пойду вместе с ним, то подвергнусь страшнейшей опасности, в то же время было ясно: близится кульминация. Я должен быть там. И снова мне повезло. В моем номере находился Перри. Когда пришел Джонс, мы с Перри как раз обсуждали план действий. Я рассказал ему о последних событиях и о мерах, которые надо принять для моей защиты.

Перри и полковник Моран находились возле дома Джонса и ждали в двуколке, когда мы отправились на встречу. Если помните, выйдя на улицу, я что-то крикнул, словно обращаясь к похитителям. На самом деле мои слова были обращены к Морану, я просто сообщил ему, куда мы едем, чтобы он оказался там раньше нас. И когда мы приехали к «Пути покойника», он уже был на месте. Он видел, как нас оглушили. Он и Перри проехали за нами следом до Смитфилдского мясного рынка, и, хотя мы были на волоске от гибели, они нашли нас в самую нужную минуту. Кстати, оказавшись с Деверо лицом к лицу, я был на грани разоблачения. Он догадался, что Джонатан Пилгрим работал на меня и никаким агентом Пинкертона не был. При этом он сказал, что никакого шифрованного письма, с которого все и началось, не писал, и, не вмешайся я, правда наверняка бы вышла наружу. Именно поэтому я и кинулся на Деверо – положить опасному обсуждению конец, – хотя мне это дорого обошлось.

Мой рассказ почти завершен. Надо плеснуть в стакан еще немного бренди – и доберемся до конца. Вот так… на чем я остановился?

Все мои усилия были направлены на то, чтобы вытащить Кларенса Деверо из посольства, и, когда мы приехали на встречу с Робертом Линкольном, полковник Моран и Перри уже были на огневом рубеже: один на ближайшей крыше, другой на улице, переодетый в лоточника. Действовали оба просто блестяще. Верно, Морана интересуют только деньги, которые я ему плачу, а Перри – это юный садист, на котором в его годы уже негде ставить пробу, но для выполнения моих замыслов они подходили идеально.

А Джонс! Полагаю, под конец он о чем-то догадался – не кем я был, а скорее кем я не был. Все это время он чувствовал: что-то здесь не так. Но что именно, он никак не мог понять. Его жена была права. Он считал себя умнее, чем был на самом деле, что и привело его к гибели. По иронии судьбы, умнее из двоих была как раз она – ведь она не доверяла мне с первой минуты нашего знакомства, а в самом конце высказала свои подозрения вслух. Мне жаль ее, жаль ее дочь – но какой у меня был выбор? Джонс должен был умереть. Я нажал на спусковой крючок, хотя сожалею об этом по сей день. Лучше бы все кончилось по-другому.

Это был хороший человек. Я им восхищался. И хотя мне пришлось его застрелить, я всегда буду думать о нем как о моем друге.

Глава 22

Начать с нуля

Я вытащил мой собственный револьвер. Джонс взглянул на меня, и в его глазах промелькнули изумление, испуг, а потом и осознание происходящего.

– Мне очень жаль, – сказал я и выстрелил ему в голову.

Умер он мгновенно, его качнуло в сторону, палка в последний раз ударилась о землю и застучала по булыжной мостовой. Надо было действовать быстро – кругом полицейские из Скотленд-Ярда. Я вылез из двуколки и подошел к «Черной Марии», остановившейся посреди дороги. Кучер и сопровождающий были мертвы. Констебль на задней подножке вцепился в дверцу, словно его главной задачей было держать ее закрытой. Я выстрелил ему в спину – он безвольно сполз на землю. В то же мгновение полковник Моран выстрелил в третий раз – и стоявший рядом с Перри полицейский крутанулся волчком и упал. Перри взвыл от обиды. Он бы с удовольствием убил полицейского сам.

Я залез в «Черную Марию», оттолкнув чье-то мертвое тело. В сознании запечатлелись пешеходы, они уже показывали в нашу сторону и что-то кричали, но подходить к нам никто, конечно же, не собирался. Вмешаться мог только сумасшедший, и я знал, что страх и паника дадут мне возможность сбежать. Тут же подскочил Перри, вытирая нож о тряпку, и сел рядом со мной.

– Можно, я поведу? – спросил он.

– Потом, – ответил я.

Я хлестнул лошадей. Они уже успокоились, к тому же в полиции их тренировали не бояться шума и враждебно настроенной толпы. Перри сидел рядом. Сначала я направил лошадей по Виктория-стрит, но потом потянул за поводья и заставил лошадей резко повернуть. Еще одна ошибка Этелни Джонса: он расставил людей вдоль предполагаемого маршрута до Скотленд-Ярда, но я туда совершенно не собирался. Как только мы повернули, в дверном проеме дома появился разгоряченный полковник Моран, духовое ружье фон Хердера он уже успел убрать в сумку для гольфа, висевшую у него за плечом. Он вскочил на заднюю подножку «Черной Марии», как было договорено.

Еще один взмах кнута – и мы понеслись мимо вокзала Виктория по направлению к Челси. В этой части улицы народу было предостаточно, и люди понимали: что-то случилось, но что именно? Во всяком случае, остановить «Черную Марию» никто не пытался. Нас тряхнуло на выбоине, и я услышал, как Моран выругался. Мелькнула мысль: а доберется ли он до пункта назначения? Или вылетит на повороте где-нибудь в пригороде? Кстати, а что о происходящем думает наш пассажир? Выстрелы он, конечно, слышал. Не заметить, что мы резко повернули, не мог. Скорее всего, он обо всем догадался, но дверки были заперты, и что он мог поделать?

После Челси мы въехали в Фулем, или Западный Кенсингтон, как предпочитают называть этот район его обитатели. Когда добрались до больницы, я передал поводья Перри, и он повел «Черную Марию» с блаженной улыбкой на лице. Я велел ему сбавить ход. На то, чтобы организовать серьезные поиски, стаду инспекторов из Скотленд-Ярда потребуются часы, и привлекать к себе внимание нет никакой нужды. Я окликнул полковника Морана, и в ответ он что-то невнятно буркнул. Значит, пока держится.

Еще почти час мы добирались до Ричмондского парка, проехали через ворота Бишопс-Гейт – я их выбрал, потому что ими почти не пользуются. Мне требовалось открытое пространство, и парк был идеальным местом для того, что я задумал. Мы въехали на самое большое поле, какое могли найти, вокруг открывались разнообразные виды, за изгибом холма едва просматривалась река, но деревня была видна хорошо, а за ней вдалеке – и Лондон. День был чудесный, наконец-то дало о себе знать весеннее солнце, в чистом небе над горизонтом плыло несколько облачков. Мы остановились. Полковник Моран слез со своей подножки, обошел лошадей, потянулся.

– Какого черта мы забрались так далеко? – спросил он.

Я оставил эту реплику без внимания, подошел к «Черной Марии» сзади и открыл дверцу. Кларенс Деверо знал, что его ждет. В карету хлынул солнечный свет, Деверо съежился, забился в угол, прикрыл рукой глаза. Я не стал с ним разговаривать. Просто залез внутрь и вытащил его на свет божий. Я был уверен, что оружия при нем нет. А на открытом пространстве он будет совершенно беспомощен, ничуть не лучше рыбы, которую выбросило на песок. Я подал сигнал Перри, и он направил лошадей к рощице, где в укрытии нас ждал второй экипаж.

Естественно, я позаботился об этом заранее. Ведь лошадей надо поменять – нам предстоит долгая дорога, вплоть до южного берега Англии.

Мой проигравший противник униженно ползал на коленях. Конечно, он чувствовал дуновение ветра на лице. Слышал пение птиц и прекрасно понимал, где оказался, даже не открывая глаз. У меня был револьвер, из которого я застрелил Этелни Джонса, Перри тоже был вооружен. Вероятность того, что нас здесь потревожат, была ничтожной. Парк огромный, две тысячи триста шестьдесят акров, если быть точным, я нарочно выбрал самый отдаленный его участок, едва ли сюда забредут гуляющие. Да и задерживаться здесь надолго я не намерен.

Моран стоял рядом со мной и смотрел на нашего пленника с обычной смесью жестокости и презрения. Широкий облысевший лоб, огромные усы – увы, Моран напоминал опереточного злодея, но либо не имел об этом представления, либо на свой внешний облик ему было плевать. Он казался малоприятным человеком и в день нашей первой встречи, но с годами стал только хуже и был готов вспылить по любому поводу.

– Ну, профессор, что дальше? – спросил он. – Полагаю, вы собой вполне довольны.

– Все вышло так, как мне хотелось, – признал я. – Была минута, когда я уже подумал: посол нам своего секретаря не отдаст. Эти люди – настоящие буквоеды. К счастью, покойному инспектору Джонсу напоследок удался гениальный ход, и он положил посольских на обе лопатки. За это я буду ему вечно благодарен.

– А этот мерзкий коротышка… собираетесь его убить?

– Ни в коем случае. Стал бы я так рисковать, если бы речь шла всего лишь об убийстве? Он мне нужен живой. И всегда был нужен живой. В противном случае моя задача была бы куда проще.

– Почему?

– Полковник, должно пройти несколько лет, прежде чем я смогу возобновить свои дела в Англии. Во-первых, организацию придется строить заново, а это требует времени. Но и потом останется проблема…

– Шерлок Холмс?

– Нет. Похоже, он окончательно сошел со сцены. Как это ни удивительно, придется быть начеку с полицией.

– Они знают, кто вы.

– Именно. Они быстро разберутся в том, что именно произошло – эту головоломку решит даже Лестрейд. Ведь все они меня видели.

– Вы сидели рядом с ними, и они видели ваше лицо. К тому же вы убили одного из них. Они будут вас искать со всем старанием, на какое способны.

– Поэтому мне придется уехать. Через три дня из Гавра в Нью-Йорк отправляется «Вандалия». На борту будем мы с Перри, а с нами – мистер Деверо.

– А потом?

Я взглянул на Деверо.

– Откройте глаза, – велел я.

– Нет!

Это был король преступного мира, величайший злодей, какого породила Америка. Он был близок к тому, чтобы уничтожить меня. Но сейчас это был ребенок. Сжав лицо руками, он качался взад-вперед и негромко всхлипывал.

– Откройте глаза, – повторил я. – Если хотите жить, делайте, что говорят.

Очень медленно Деверо выполнил приказ, но продолжал смотреть на траву перед собой, не в силах поднять голову.

– Посмотрите на меня!

Это стоило ему гигантских усилий, но он подчинился, и мне показалось, что теперь он будет подчиняться мне до конца жизни. Он плакал. Слезы текли из глаз, текло и из носа. Он был белее мела. Я что-то читал про агорафобию – состояние, о котором миру стало известно только недавно, – но я никогда не наблюдал эту болезнь вблизи. Скажу прямо: я был потрясен. Передай я сейчас Деверо мой револьвер, боюсь, он не смог бы им воспользоваться. Страх парализовал его. Перри тем временем вышел из-за деревьев, таща за собой здоровенный сундук. Он был предназначен для перевозки Деверо.

– Его сюда? – спросил Перри.

– Погоди, Перри. – Я повернулся к Деверо. – Зачем вы сюда приехали? – спросил я его. – В Америке у вас были богатство и успех. Силам закона – государственным и частным – поймать вас не удавалось. У вас был свой мир, у меня – свой. С чего вы взяли, что, столкнув эти два мира, вам удастся избежать ущерба? – (Деверо хотел что-то сказать, но язык перестал его слушаться.) – И каков результат? Много пролитой крови, много боли. Из-за вас погибли мои ближайшие друзья. – Я имел в виду Джонатана Пилгрима, но и Этелни Джонса тоже. – Самое плохое – вы заставили меня опуститься до вашего уровня, действовать методами, которые мне отвратительны. Поэтому я испытываю к вам только ненависть, и поэтому в один прекрасный день вы умрете. Но не сегодня.

– Что вам от меня нужно?

– Вы хотели забрать у меня мою организацию. Теперь я заберу у вас вашу. Вы не оставили мне выбора, потому что благодаря вам мне в Англии больше делать нечего. Поэтому мне нужны имена всех ваших подельников в Америке, всех, с кем вы работали… уличных преступников, их хозяев. Вы мне расскажете все, что знаете о подкупленных политиках, юристах, судьях, журналистах, полицейских – и об агентстве Пинкертона. Англия для меня на некоторое время закрыта, а вот Америка – нет. Новый свет! Мое возрождение произойдет именно там. Нам предстоит долгий путь. К его завершению вы расскажете все, что мне надо знать.

– Вы просто… дьявол!

– Нет. Всего лишь преступник. Раньше мне казалось, что это разные вещи… Пока я не встретил вас.

– Пора? – спросил Перри.

Я кивнул: