— Не знаю.
— Эти люди, гнавшиеся за тобой… может быть, их потому и послали в погоню?
— Нет. Мы наткнулись на них. Они не следовали за нами.
— Понятно.
Веспасиан помолчал и повернулся к Катону:
— Все слышал?
— Так точно, командир.
— Так вот, ты ничего не слышал! Ни о чем, сказанном Админием, ты не обмолвишься ни словом. Ни единым словом, пока я лично не дам тебе разрешения. Никому. Понял?
Вечером, по возвращении в главный лагерь, Веспасиан отпустил эскорт и отправился прямиком к командующему. Насупленные брови шагавшего вдоль рядов палаток легата свидетельствовали о его нешуточной обеспокоенности. Разумеется, все, что слышал Админий от советника Каратака, могло оказаться не более чем пустой болтовней пьяного варвара, решившего показать случайному собеседнику, какой он большой, посвященный во многое человек. Однако, особенно учитывая тот факт, что в руках дикарей каким-то образом оказалось огромное количество римского оружия, пренебречь этим сообщением было нельзя. Все это в совокупности наводило на мысль о реальном и серьезном заговоре. Возможно ли, чтобы «освободители» уже раскинули свои тайные сети даже в дикой Британии? Если так, они и впрямь представляют собой силу, с которой нельзя не считаться. А если информация Админия имеет под собой почву, значит в армии завелся предатель.
Первым делом Веспасиан, естественно, подумал о Вителлии. Ради своей корысти этот человек предал бы всех и вся, но вот в какой мере он готов рискнуть собственной жизнью? Веспасиан не настолько хорошо знал трибуна, чтобы ответить с уверенностью на этот вопрос. Неужели Вителлий настолько самонадеян и неосторожен, что может ради своих непомерных амбиций пренебречь осторожностью и благоразумием? Что-то не верится?
Да и вообще, почему изменника, намеревающегося подготовить убийство монарха, нужно непременно искать среди военных. Мало ли всякой гражданской шушеры, вечно таскающейся за армией. Тут тебе и работорговцы, скупающие по дешевке пленных, и виноторговцы, сбывающие свой товар солдатам, и земельные спекулянты, составляющие карты лучших сельскохозяйственных угодий, чтобы приобрести их по дешевке, как только императорская казна объявит распродажу, и прочий лагерный сброд, которого сейчас, когда победоносная армия остановилась у реки Тамесис, толчется вокруг просто хренова туча. А возможно, предатель кроется в свите самого императора. Это логично, ведь, чтобы подготовить такое убийство, нужно занимать высокое положение и иметь доступ ко двору…
Стоило Веспасиану подумать об этом, как сердце его упало. Внезапно он почувствовал себя очень усталым и совершенно подавленным. В императорской свите состояла и Флавия.
Все его ужасные страхи и подозрения относительно женщины, которую ему так хотелось безгранично и беззаботно любить, всколыхнулись с новой мучительной силой. Как она могла? Как могла она пойти на такой риск? Поставить под удар не только себя, но и их сына Тита? Как могла она, жена и мать, подвергнуть своих близких такой опасности?
Но, попытался убедить он себя, почему именно Флавия? Почему она, мало ли у Клавдия недоброжелателей? Убийство вполне может готовить кто-то другой. Скорее всего, она тут ни при чем!
Впрочем, какова бы ни была правда, но если заговор с целью убить императора действительно существует, об этом необходимо срочно известить командующего Плавта.
Независимо от риска для Флавии.
Глава 39
Веспасиан прибыл к штабному шатру как раз в тот момент, когда оттуда вышел командующий. Он был в полном парадном облачении, и его золоченый шлем и нагрудник ярко сверкали в лучах послеполуденного солнца. Собравшиеся вокруг него старшие командиры выглядели не менее впечатляюще. К командующему и сопровождающим его лицам уже подводили великолепных, ухоженных лошадей.
— А! Вот и ты, Веспасиан. Я полагаю, день прошел хорошо?
— Командир, мне нужно сообщить тебе кое-что с глазу на глаз.
— С глазу на глаз? — Плавт досадливо поморщился. — Тогда с этим придется подождать.
— Невозможно, командир. То, что я хочу сказать, ты должен узнать прямо сейчас, не откладывая.
— Послушай, чего я никак не могу отложить, так это встречу императора. Он со своим сопровождением уже находится за холмами на той стороне реки. Скоро он вступит в южный лагерь, и мы должны встретить его подобающим образом. Так что ступай к себе, надевай парадное облачение и догоняй нас.
— Командир…
— Веспасиан, приказ ясен? Будь добр, выполняй!
К шатру подвели лошадей, и Авл Плавт, не оглядываясь больше на Веспасиана, вскочил на лоснящуюся черную кобылу и, натянув поводья, взял с места в легкий галоп, направив животное к только что завершенному мосту. Штабисты вскочили на коней, чтобы не отстать от командующего. Веспасиан, прикрыв ладонью рот от поднятой копытами пыли, проводил кавалькаду взглядом, раздраженно хлопнул себя по бедру и зашагал в расположение своего легиона.
Клавдий и сопровождающие его войска прибыли бы в лагерь на южном берегу Тамесиса как раз перед сумерками, если бы не Нарцисс. По его распоряжению колонна остановилась на подступах к последней гряде холмов, в то время как вольноотпущенник в закрытом портшезе отправился в лагерь, чтобы подготовить все для такой торжественной церемонии, план каковой был известен только ему. Когда великолепно отделанные носилки остановились перед блистательными шеренгами сгоравших от нетерпения командиров высшего эшелона, все полагали, что сейчас увидят самого императора. Носильщики с выверенной аккуратностью опустили портшез на землю, подскочившие слуги отдернули расшитые золотом шелковые занавески. Закачались плюмажи шлемов, люди вытягивали шеи, чтобы не упустить момент появления Клавдия.
В следующее мгновение по рядам прокатился вздох разочарования. Вместо императора из портшеза выбрался Нарцисс. Он огляделся по сторонам и кивнул командующему:
— Привет, Плавт! Славный, славный у тебя здесь лагерь. — Нарцисс помолчал, глядя на пурпурные плащи и сверкающие доспехи. — Весьма тронут. Я, разумеется, благодарен за столь теплый прием, но, право же, не стоило так беспокоиться.
Авл Плавт стиснул зубы в попытке совладать с приступом бешенства, а вольноотпущенник с широчайшей улыбкой пожал ему руку.
— Ну что ж, если официальная часть закончилась, нам пора приступить к делу и подготовиться к встрече императора. Распорядись, чтобы твои штабные помогли мне с организацией. Остальные могут идти и заняться… заняться всем тем, чем занимаются офицеры в промежутках между сражениями.
Пока командиры в досаде и раздражении расходились, Нарцисс уже начал распоряжаться, и вскоре множество людей засновало по лагерю, добывая все необходимое для достижения того эффекта, к какому стремился доверенный секретарь императора.
Веспасиан, принявший ванну, надушенный и облаченный в парадный наряд, умудрился присоединиться к командирам, вновь собравшимся возле штаба, как раз к началу торжественной церемонии.
Уже после того, как последние лучи заходящего солнца были поглощены мраком наступающей ночи, хриплый рев труб у главных ворот возвестил о прибытии Клавдия.
По обе стороны пути от ворот к вымощенной деревом главной площади лагеря стояли легионеры, высоко державшие пылающие факелы. В оранжево-золотых отблесках пламени в лагерь, печатая шаг, вошла первая преторианская когорта. Столичные гвардейцы в своих безукоризненных белых одеяниях выглядели просто прекрасно, но у солдат строевых частей, которым пришлось пробиваться к реке Тамесис с боями, вид этих щеголей вызывал затаенное раздражение. Когорта за когортой сопровождавшие императора войска выходили на плац перед подиумом и выстраивались ровными рядами. Потом снова грянули трубы, но на сей раз их медный зов сопровождался и другими трубными звуками, едва ли знакомыми многим римлянам и уж точно не знакомыми никому из бриттов.
На дороге между мерцающими факелами, тяжело ступая, появились огромные слоны, причем на первом из них ехал сам Клавдий.
— Виват император! — грянул громовой клич легионов. — Виват император!
Солдаты отдавали традиционную дань уважения верховному главнокомандующему всеми войсками империи.
Клавдий восседал позади погонщика на специально изготовленном и хитроумно прикрепленном к спине серого великана троне. Серебряный нагрудник императора был инкрустирован рубинами и изумрудами, вспыхивавшими в свете факелов, как красные и зеленые глаза фантастических тварей, с его плеч ниспадал струящийся плащ царственного пурпурного цвета. На челе Клавдия красовался золотой венец, словно мерцающий сам по себе, а не в отблесках пламени.
При всей величественности этого зрелища, главному участнику представления не помешало бы отрепетировать свой выход. Со стороны казалось, будто слон ступает плавно и равномерно, однако животное было настолько огромно, что находящегося на его спине императора весьма сильно качало. С непривычки Клавдия, может, даже слегка мутило, а чтобы венец не сползал с головы, ему приходилось то и дело придерживать его руками. Во всех прочих отношениях, как рассудил Веспасиан, Клавдий выглядел вполне прилично.
Погонщик слонов остановил гиганта, который влек на себе императора, и, понуждая его выкриками и ударами, заставил опуститься пониже. Хорошо обученный слон подогнул передние колени, император, все еще бесстрастно махавший приветствовавшим его войскам, чуть было не слетел со своего кресла и сохранил равновесие (а с ним и достоинство), лишь резко откинувшись назад и схватившись за подлокотники. Клавдий-то усидел, однако венец свалился-таки с его головы на спину слона и, скользнув по серому боку, упал бы на землю, не подхвати его на лету одной рукой вовремя подскочивший Нарцисс. Потом слон опустил и заднюю часть своего весьма грузного тела, а император потянул за скрытый рычаг, в результате чего одна из боковин трона, опустившись, преобразовалась в лестницу, позволившую ему сойти на землю.
— О, какая хитрая механика! — восхищенно воскликнул стоявший рядом с Веспасианом Вителлий.
Император спустился со слоновьей спины, водрузил на место подсунутый ему Нарциссом венец и, прихрамывая, направился навстречу командующему своей армией.
— Мой дорогой Авл Плавт. Я в-с-сем сердцем рад видеть тебя снова!
— Это удовольствие и честь для меня, Цезарь, — изрек Плавт и склонил голову.
— Т-т-ты очень любезен.
— Надеюсь, путешествие было приятным.
— Нет. Н-не совсем. Слегка ш-штормило, после того как мы покинули Остию, и дороги в Галлии требуют ремонта. Но зато как меня принимали! Знаешь, Плавт, уже здесь, в Британии, гарнизон каждого укрепления, мимо которого мы проезжали по пути из Рутупия, приветствовал меня как своего императора! Искренне, с радостью! Что скажешь, а?
Глаза императора горделиво блеснули, но воодушевление пробудило издавна донимавший его нервный тик. Голова дернулась, и венец чуть было не свалился снова. Правда, на сей раз он удержался, но съехал и навис над левым глазом, так что стоявшему позади Клавдия Нарциссу пришлось придержать свою руку, инстинктивно дернувшуюся устранить этот непорядок. Неожиданно Клавдий обернулся к нему:
— Нарцисс!
— Цезарь?
— Сколько раз они восклицали «виват император»?
— Восемнадцать раз, Цезарь, если считать с сегодняшними приветствиями.
— В-вот! Каково это, а? Так не славили ни Августа, ни Тиберия!
Нарцисс склонил голову и скромно улыбнулся.
— Тебя славят по заслугам, Цезарь, — почтительно сказал Плавт и, отступив в сторону, сделал широкий жест в сторону старших командиров. — Позволь, Цезарь, представить тебе моих легатов и трибунов.
— Что ты сказал?
Клавдий подался вперед и напрягся. Приветственные возгласы солдат не смолкали, а потому вести разговор, сохраняя предписанную протоколом дистанцию между императором и главой вторгшихся в Британию войск, было непросто. Другое дело вольноотпущенник: официально он находился на несравненно более низкой ступени социальной лестницы, чем любой из армейских командиров, столь низкой, что в его отношении ни в каких уложениях ничего прописано не было. Поэтому Клавдий бесцеремонно подманил Нарцисса к себе и прокричал ему в ухо:
— Послушай, все это очень м-мило с их стороны, н-н-но, может, ты велишь кому-нибудь сказать им, чтобы они заткнулись. Н-ничего не слышу.
— Будет сделано, Цезарь!
Нарцисс поклонился, попятился и, сделав знак стоявшим рядом старшим центурионам преторианской гвардии, властно показал на землю растопыренной пятерней. К изумлению Веспасиана, все офицеры тотчас пришли в движение, повинуясь немому приказу. Нарцисс был с Клавдием на такой короткой ноге, что свободнорожденные римские граждане, командиры привилегированного подразделения, беспрекословно подчинились ему. Они, размахивая руками, устремились к рядам солдат, и крики стали быстро стихать.
— А! Так гораздо л-лучше! Итак, ты что-то с-сказал, Плавт?
— О моих командирах, Цезарь. Я хотел бы представить их тебе.
— Конечно! Очень х-хорошая мысль!
Император прошел вдоль линии легатов и трибунов, представлявших каждый из легионов, повторяя набор заготовленных фраз.
— Хорошо провели кампанию? Жаль, что я не п-присоединился к вам раньше. Может быть, в с-следующий раз, а?
— Выиграли н-несколько славных с-сражений, я слышал. Полагаю, вы д-дали им понять, каковы римляне в деле?
— Надеюсь, вы оставили в живых достаточно в-варваров для приличного боя! Мне нужно н-наверстать упущенное.
Прихрамывая, он отошел от последнего трибуна Девятого легиона и остановился перед легатом Второго.
— Хорошо про… Ба, да это Флавий Веспасиан. Как дела?
— Все в порядке, Цезарь.
— Что ж, это приятно. Очень п-приятно. Слышал превосходные отзывы о твоем брате. Ты должен гордиться им.
— Да, Цезарь, — холодно ответил Веспасиан.
— И все же продолжай х-хорошо служить, и, может быть, в один прекрасный день ты сам получишь право к-командовать собственным легионом.
— Цезарь. — Нарцисс плавно выдвинулся вперед. — Вторым легионом командует как раз этот Флавий.
— Тогда кто же тот, другой?
— Флавий Сабин. Прикреплен к штабу.
Свет понимания смутно забрезжил на физиономии императора.
— Ага! Значит, это тот, у которого ж-жена. Как ее зовут?
— Флавия, Цезарь, — ответил Веспасиан.
— Верно! Так ее и зовут. У нее потрясающая маленькая рабыня, верно? Я не против как-нибудь к ней приглядеться получше. К рабыне, разумеется, — поспешно пояснил Клавдий, в то время как Веспасиан пытался взять себя в руки, ибо начинал медленно закипать. — Но твоя Флавия тоже о-очень даже симпатичная особа. Только немного своевольная, а, Нарцисс?
Император подмигнул своему вольноотпущеннику, но тут его снова одолел тик. Лицо Клавдия передернулось. Нарцисс слегка покраснел и обратился к Плавту:
— Представь следующего, пожалуйста.
— Вителлий, старший трибун Второго легиона, Цезарь.
— Вителлий, мой мальчик, у тебя все хорошо? — спросил Клавдий.
— Как всегда, Цезарь, — с самодовольной улыбкой ответил Вителлий.
— Твой отец передает тебе п-привет и надеется… и надеется… — Лицо Клавдия сморщилось от напряжения, прежде чем ему удалось поймать мысль. — А, вспомнил! Надеется, что ты составишь славу вашей фамилии. Точно, так он и сказал! Ты как, будешь сегодня на пиру?
— Прости, Цезарь, но обременительные служебные обязанности, возложенные на меня моим легатом, требуют, чтобы я рано лег.
Клавдий рассмеялся:
— З-значит, сегодня тебе не повезло. С-служба есть служба. С-старайся, юный Вителлий, и ты д-далеко пойдешь.
— Сделаю для того все возможное, Цезарь.
Клавдий продолжил движение вдоль офицерского строя, и Вителлий рискнул быстро подмигнуть легату. Завершив наконец обход, император согласно церемониалу отсалютовал орлам легионов и произвел требуемое возлияние возле армейского алтаря, после чего Нарцисс провел его в роскошные покои, возведенные для него на плацу. Как только Клавдий скрылся из виду, генерал Плавт отпустил офицеров, после чего погонщики увели слонов, а преторианцев разместили в заранее подготовленных палатках возле самого плаца, как можно ближе к царствующей особе, жизнь которой они поклялись защищать ценой собственных жизней.
Веспасиан поспешил к своему командующему с твердым намерением на сей раз во что бы то ни стало предупредить его об опасности. Плавт бросил на него усталый взгляд, поджал губы, но, видимо осознав, что от легата все равно не отделаться, сказал:
— Даже с женой еще не повидался?
— Никак нет, командир.
— Ну ладно, но только быстро.
График командующего был очень плотен, и любая задержка грозила немалыми неприятностями.
— С глазу на глаз, командир.
За плечом командующего в пределах слышимости маячил Вителлий.
— То, о чем я собираюсь сказать, предназначено только для твоих ушей.
— Проклятье! У меня нет на то времени.
— Должно найтись, командир. Поверь мне.
Подобная настойчивость являлась явным нарушением субординации, и Плавт понимал, что такой крепкий службист, как Веспасиан, не позволил бы себе ничего подобного без веских причин. Быстро кивнув, он поманил легата за собой в штаб, где завернул в первый попавшийся канцелярский отсек. Писцы, корпевшие над документами, удивленно подняли головы.
— Оставьте нас, — приказал Плавт, и писцы, положив свои перья, тут же торопливо покинули помещение. Плавт закрыл полог и сердито повернулся. — Ну, выкладывай, что за не терпящую отлагательства новость я должен выслушать незамедлительно и непременно с глазу на глаз. Говори!
Веспасиан не заставил просить себя дважды.
Глава 40
Лагерь на южном берегу давно погрузился в сон, когда полог шатра Флавии поднялся и бесшумно скользнувшая внутрь темная фигура осторожно переместилась к кровати. Войдя в круг слабого света одной-единственной все еще не угасшей масляной лампы, Веспасиан посмотрел на спящую жену, дивясь ее безмятежному совершенству. Мягкий оранжевый свет проливался на гладкое лицо Флавии, губы ее были слегка раскрыты, дыхание чуть шелестящее, ровное, так мог бы звучать отдаленный морской прибой. Темные пряди волос разметались по шелковому подголовнику, он наклонился, чтобы принюхаться к ним, улыбаясь знакомому запаху. Выпрямившись, Веспасиан пробежал взглядом по ее груди, тихонько вздымавшейся и опадавшей, а потом загляделся на колебания шелка, облегавшего все ее стройное тело.
На какой-то момент он едва не поддался волне проснувшегося в нем желания. Флавия, такая близкая и такая невинная в своем сладком сне, была притягательной для него точно так же, как в первые жаркие дни их головокружительной страсти. Плод этой страсти, он знал, лежал рядом, в детской.
Перед тем как пройти к жене, легат заглянул туда посмотреть на маленького Тита. Малыш лежал на спине, подложив ручонку под темноволосую головку. Рот его был открыт. Ребенок, на свой младенческий манер, очень походил на мать, но сейчас это вызвало у Веспасиана не умиление, а прилив раздражения, обращенного, разумеется, не на малыша, а на жену, испортившую все драгоценное между ними.
Некоторое время он стоял, не отводя глаз от спящей супруги, потом опустился на мягкий матрас. Послышалось легкое шуршание шелка, задетого более грубой шерстяной тканью его армейской туники, и Флавия во сне перекатилась на другой бок, сбив ритм своего дыхания добавившейся в него хрипотцой. Ее глаза открылись, закрылись и снова открылись, на этот раз шире. Она улыбнулась:
— Я думала, ты уже вообще не придешь.
— Я пришел.
— Вижу. Просто гадала: где ты, чем занят?
— У меня были дела.
Флавия приподнялась на локте, подперев рукой голову:
— Настолько важные, что ты не мог сперва повидаться со мной?
Веспасиан кивнул:
— Да, боюсь, что настолько.
Она на момент задержала на нем взгляд, потом вдруг обвила рукой шею мужа и притянула к себе его голову. Их губы встретились. Ее поцелуй, поначалу мягкий и нежный, становился все более настойчивым, страстным. Однако Веспасиан неожиданно отстранился и посмотрел на ее закрытые глаза.
— Как я ждала тебя, — прошептала она. — Иди ко мне.
— Позже.
— Позже?
— Сначала нам нужно поговорить. И этот разговор ждать не может.
— Поговорить? — Флавия недоверчиво улыбнулась. — Какие могут быть разговоры?
Она взялась рукой за край простыни и медленным, дразнящим движением убрала шелк, открыв его взору свое обнаженное тело. Еще мгновение, и соблазн взял бы верх, однако ее волнующая улыбка напомнила ему о том, что необходимо сделать. Причем прямо сейчас.
Он мягко отвел ее руку и вернул простыню в прежнее положение, набросив шелк ей на грудь. Флавия была озадачена, брови ее обиженно сдвинулись.
— Что с тобой, дорогой? Что случилось?
Веспасиан вперил в нее холодный взгляд, но собрался с ответом не сразу, а лишь после того, как полностью взял под контроль свои чувства.
Выражение его лица испугало Флавию. Она быстро села и, глядя ему в глаза, прошептала:
— Ты разлюбил меня! Вот оно что. Ты меня больше не любишь.
Миндалевидные глаза женщины расширились, губы задрожали.
Веспасиан оказался в затруднительном положении. Он вовсе не ожидал подобной реакции и теперь не мог приступить к запланированным расспросам, не убедив жену в том, что ее опасения напрасны и что он любит ее, как и прежде.
Он покачал головой.
— Тогда в чем дело? Почему ты так холоден ко мне, муж?
Теперь на ее лице появился страх, который ему очень не хотелось бы истолковывать как боязнь разоблачения. К счастью, это было не так.
— Ты негодяй! — воскликнула Флавия, влепив ему пощечину. — Кто она? Как зовут эту юную шлюху?
— О чем ты говоришь? — Веспасиан ухватил ее за запястье… и как раз вовремя, иначе схлопотал бы еще одну оплеуху. — Какие там шлюхи? Нет у меня других женщин. Дело в тебе!
— Во мне? — Флавия застыла. — Как во мне?
— Я… я должен знать все о твоих отношениях с «освободителями».
— Не понимаю, о чем ты.
Она опустила руки и встретила его вопрошающий взгляд взглядом, исполненным невинного удивления.
— Флавия, ты хочешь сказать, что никогда не слышала об «освободителях»?
— Конечно слышала. В последние месяцы о них ходят самые невероятные слухи. Но какое отношение это имеет ко мне?
— Флавия, — в голосе Веспасиана зазвучали суровые нотки, — я знаю, что ты причастна к заговору против императора. Знаю, что ты была связана с кем-то, кто пытался подстрекать армию к мятежу накануне вторжения. Ты делала все это втайне от меня, но тайное всегда становится явным. Якшаться со смутьянами, с так называемыми «освободителями», плохо уже само по себе, но у нас же есть сын! Как ты могла забыть о своем долге перед маленьким Титом? Все эти твои ужасные козни: попытка убить Нарцисса, поставки римского оружия нашим врагам, организация покушения на…
— Это чушь! — воскликнула Флавия. — Какой безумец нашептал тебе такой вздор?
— Это лишь малый перечень твоих деяний, жена.
— Да ты, похоже, и сам безумен.
— Нет, — с горечью отозвался Веспасиан, — я только слеп. Точнее, был слеп до недавних времен. — Флавия выпрямилась, готовая возражать, но Веспасиан ткнул в нее пальцем. — Помолчи! Дай мне закончить. Я бы никогда не заподозрил тебя, никогда. Мне казалось, что у нас общая жизнь, общие цели, общие устремления. Поэтому, когда мне рассказали о твоих интригах, все обвинения показались мне смехотворными. Поначалу. Но стоило сопоставить одно с другим, как твою вину стало невозможно отрицать. О, Флавия! Если бы ты только знала, как мне сейчас больно.
— Кто наговорил тебе все это? Кто обвиняет меня?
— Это не важно.
— Нет, важно. Неужели ты настолько наивен, что веришь на слово постороннему человеку? И неужели чьи-то слова значат для тебя больше, чем слова собственной жены?
— Я верю в логику, в факты. Все услышанное было не просто принято на веру, а подвергнуто тщательному анализу.
— Муж мой, неужели тебе не приходило в голову, что человек, возведший на меня всю эту напраслину, мог руководствоваться какими-то своими, корыстными соображениями. Если ты назовешь мне имя клеветника, я, может быть, смогу что-то понять и объяснить тебе, каковы его истинные цели.
Она говорила с такой страстью, так искренне, что Веспасиан невольно заколебался. В конце концов, все его выводы основаны лишь на чужих словах, а не на прямых доказательствах. Вдруг недоброжелатель умело опутал его сетью лжи?
— Имя, — настаивала она.
«Почему она так настойчиво требует, чтобы я назвал имя?» — спросил себя Веспасиан. Ведь для человека невиновного должно больше значить само обвинение, чем то, кто его выдвинул против него. А вот виновный, пришло ему в голову, может стремиться выяснить это, чтобы отомстить обличителю или устранить его, дабы обезопасить своих сообщников.
— Тебе нет нужды знать его имя.
— Есть, муж мой, и я объяснила тебе зачем.
— А мне кажется, что для тебя было бы важнее попытаться убедить меня в своей невиновности, чем искать других виноватых. Это было бы более естественно.
— Понятно. — Флавия откинулась назад, холодно глядя на мужа и продумывая при этом свой следующий шаг. — Так ты думаешь, что я веду себя противоестественно, словно… словно какое-то чудовище, да? Но учти, это чудовище породило твоего сына!
— Довольно, Флавия! — Веспасиан слишком устал, чтобы продолжать этот спор, который вдобавок оборачивался не так, как он надеялся. Ему казалось, что он знает жену достаточно хорошо, чтобы сразу распознать ложь, но не тут-то было. Он выдвинул обвинения, однако состоявшийся разговор так ничего и не прояснил. — Послушай меня, я должен знать, что ты затеваешь. Если ты имеешь дело с врагами императора, скажи мне об этом, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от последствий. Я не дурак, Флавия. Если есть хоть какой-то способ скрыть твою причастность к заговору от агентов Нарцисса, я сделаю это. И сохраню твою тайну. Это лучше, чем постоянная угроза разоблачения. Но ты должна поклясться мне, что оборвешь все связи с изменниками и никогда больше не будешь иметь с ними дела. Расскажи мне обо всем, только говори чистую правду, и все будет забыто и похоронено.
Он испытующе воззрился на нее, ожидая реакции на свои слова. Флавия взяла его руку и поднесла к своей груди:
— Муж мой, я жизнью своей клянусь, что не связана с «освободителями». Довольно ли тебе этого? Я клянусь.
Веспасиан отчаянно хотел верить ей и готов был принять ее клятву, хотя где-то в глубине души его все еще шевелилось тревожное, гложущее сомнение.
— Очень хорошо. Я поверю тебе. И сделаю это с большим облегчением. Но, Флавия, если ты будешь держать меня за дурака и если я это когда-нибудь обнаружу…
Он не закончил фразу. Ему не хотелось ей угрожать, да в том и не было надобности. Флавия и без того сознавала, каковы могут быть последствия такого изобличения. На миг она встретила его испытующий взгляд, а потом понимающе кивнула.
— Значит, мы поняли друг друга? — Веспасиан крепко сжал ее руку в знак того, что чувства его, как бы там ни было, сильны по-прежнему. — Так вот, я устал, очень устал. Надеюсь, в твоей кровати найдется местечко для очень усталого человека?
— Ну разумеется, муж мой.
— Хорошо. Не могу выразить, как мне все это время недоставало тебя, твоей нежности, твоей ласки.
— Я знаю, — прошептала Флавия.
Веспасиан стащил через голову тунику и наклонился, чтобы развязать шнурки сапог. Пока он раздевался, Флавия слегка прикасалась кончиками пальцев к его спине, зная, как ему нравится это. Но сегодня, похоже, страстных объятий не стоило ожидать — слишком много неверия пролегло между ними. Веспасиан забрался под простыню и нежно поцеловал жену в лоб. Она подождала, не последует ли за поцелуем что-нибудь еще, но глаза мужа закрылись и очень скоро ровное, размеренное дыхание возвестило об охватившем его глубоком сне.
Некоторое время она смотрела на мужа, потом повернулась и, повторив изгиб его тела, прижалась к нему спиной так, что нежная кожа ее ягодиц потерлась о жесткие волосы его паха. Но успокоения это не принесло. Он спал, а она долго лежала без сна, терзаемая тревогой.
Ей было стыдно, ей пришлось обмануть его, однако она уже дала другую, более страшную клятву. Поклялась жизнью сына. «Освободители» требовали соблюдения строжайшей тайны и грозили каждому, кто нарушит ее, самыми страшными карами. Флавия была связана с ними почти два года, и все это время ее каждодневно терзал страх разоблачения, сделавшийся в конце концов просто невыносимым. Она, правда, уже не имела с этими людьми дела, и довольно давно, так что в этом смысле была честна с мужем, однако успела узнать о них достаточно много. Ей, например, было известно, что поставку оружия бриттам заговорщики наладили еще в ту пору, когда планы завоевания острова вынашивал предыдущий римский властитель, безумный Калигула. Их тактика постепенной дискредитации власти включала в себя противодействие любой военной кампании, направленной на повышение императорского престижа. Ибо предполагалось, что с каждым поражением римской армии, масштабы которого вдобавок надлежало всячески раздувать, авторитет правящего монарха будет падать все ниже и ниже. Предполагалось также, что в конце концов чернь взбунтуется и обратится к сенату с призывом взять в свои руки всю полноту власти. В этом и заключалась конечная цель «освободителей».
Флавия, поначалу с воодушевлением примкнувшая к движению, со временем стала понимать, что до достижения этой цели еще очень и очень далеко. Почти все те, о ком она достоверно знала, что они участвуют в заговоре, были мертвы, и, поскольку ей вовсе не хотелось разделить их участь, она направила в Рим, на фальшивый адрес, проживающий по которому человек передавал все послания агенту на Авентине, зашифрованное письмо, в котором сообщала о прекращении своего сотрудничества с радикально настроенным кланом. Понимая при этом, что «освободители», скорее всего, не обрадуются ее решению и что ей надо держаться настороже.
Но чего Флавия никак не ждала, так это разоблачения со стороны мужа. Причем Веспасиан не сам проник в ее тайну, она была известна и кому-то еще. Но кому? Если главный секретарь императора в курсе, почему она еще не мертва? Не потому ли, что он ведет какую-то более тонкую игру, используя ее как приманку, чтобы выйти на остальных заговорщиков?
Глава 41
В то время как за рекой торжественно чествовали прибывшего в Британию императора, Катон совершал обход вверенного ему (и половине шестой центурии) укрепления. В пятистах шагах вдоль по кряжу располагался еще один форт с другой половиной центурии под началом Макрона. Цепь таких укреплений образовывала периметр вокруг лагеря основных римских сил. Отсюда, с возвышенности, местность к северу от Тамесиса просматривалась как на ладони, так что в дневное время у бриттов не было ни малейших шансов приблизиться к римлянам незамеченными, а при появлении крупных вражеских сил маленькие гарнизоны фортов имели достаточно времени, чтобы совершить ретираду к своим.
Однако с наступлением темноты положение существенно изменялось, и часовым приходилось напрягать зрение и слух, ибо ночь делала подозрительными каждый донесшийся из-за вала звук и каждую метнувшуюся внизу тень. С прибытием императора часовые стали дергаться еще больше, и Катон распорядился производить смену ночных караулов каждый час по сигналу лагерных труб. Все лучше, чем доводить людей до нервного изнеможения, а то, чего доброго, со всех сторон посыпятся ложные донесения об опасности, существующей лишь в утомленном воображении караульных.
Поднявшись по грубым деревянным ступенькам на настил для часовых, Катон зашагал вдоль частокола, проверяя, насколько бдительно несут службу люди и не забыл ли кто пароль или отзыв. Проверяющий и проверяемый вполголоса обменивались условными фразами, после чего следовал краткий доклад, не содержавший ничего настораживающего. Наконец Катон поднялся на бревенчатую, обшитую с лицевой стороны толстыми досками сторожевую вышку, смотровая платформа которой находилась в тридцати шести локтях от земли, пролез в отверстие и поприветствовал наблюдавшего за северной равниной легионера.
— Все спокойно?
— Не о чем докладывать, оптион.
Катон кивнул и, привалившись к толстому столбу в центре платформы, устремил взгляд на главный лагерь, являвший собой россыпь ярких огней. Дальше, за этим морем света, двойная линия светящихся точек обозначала переброшенный через серебристо-серую ленту Тамесиса мост, освещаемый факелами. На дальнем берегу светились огни другого лагеря, того, где сейчас пребывали император, его гвардия и его свита. Кстати, Лавиния тоже там где-то… наверное, уже спит. При мысли о ней сердце юноши взволнованно ворохнулось.
— Бьюсь об заклад, эти бездельники вовсю там пируют.
— Пожалуй, что так, — ответил Катон, вполне разделяя предположение часового, что с ночной стражей в императорском лагере только-только разгорелось веселье. И тут мысль о том, что Лавиния, возможно, и не спит, а в какой-то паре миль от него веселится на пышном празднестве со своей госпожой, вдруг наполнила его мучительной ревностью. Пока он по долгу службы торчит здесь, на смотровой башне маленького, погруженного во мрак форта, его возлюбленную, возможно, обхаживают другие мужчины. Она красива и вполне может привлечь внимание молодых знатных хлыщей!
Усилием воли Катон заставил себя выбросить все эти подозрения из головы и сосредоточиться на текущих делах. С тех пор как он покидал укрепление, чтобы проверить линию наружных пикетов, прошло уже несколько часов. Нужно повторить обход — это займет его и отвлечет от тревожных мыслей.
— Будь внимателен, — негромко сказал он часовому и пошел к лестнице, чтобы спуститься на темный внутренний двор.
Соорудив укрепление, никто не нашел нужным построить в нем еще и казарму, так что солдаты, свободные от караула, спали прямо на земле, предпочитая укусы докучливых насекомых духоте, царившей в кожаных палатках. Пройдя вдоль внутреннего периметра вала, Катон добрался до единственных ворот форта, возле которых несло дежурство целое отделение из восьми человек. По приказу оптиона они сняли засов и потянули на себя одну из створок. Выскользнув в ночь, Катон, ориентируясь на темневший вдали пост Макрона, двинулся к нему, а ворота позади него со скрипом закрылись.
В ночи, вне пределов надежных крепостных стен, никто не мог чувствовать себя в безопасности, и Катон напряженно всматривался в окружающий мрак. Оглянувшись, он разглядел позади лишь смутные очертания частокола, и рука его невольно потянулась к рукояти меча. Отмерив сто шагов по высокой траве, оптион остановился, ожидая оклика первого часового, каковой и последовал. Из темноты появилась человеческая фигура, и прозвучал голос:
— Стой! Кто идет? Пароль.
— Синие побеждают, — тихо ответил Катон. Возможно, избрав в качестве пароля цвет своей любимой фракции гоночных колесниц, он поступил не слишком оригинально, но зато это и звучало приятно, и запоминалось легко.
— Проходи, приятель, — кисло отозвался часовой, скользнув обратно в укрытие.
Явно поклонник соперничающей команды, сообразил Катон, неторопливо продолжив обход. Так или иначе, этот паренек начеку. Наружные посты были самыми опасными, и заснувший в таком карауле боец имел все шансы быть прирезанным одним из шнырявших в ночи лазутчиков-бриттов. А таковых в округе хватало. Возможно, Каратак и отвел от реки свои основные силы, но, как вождь, он хорошо понимал важность разведки, и в темное время суток его люди вели постоянное наблюдение за римским лагерем и передовыми фортами, не упуская, естественно, случая пустить римлянам кровь. В последние недели под покровом ночи произошло немало яростных стычек.
Еще через сто шагов, приближаясь к следующему секрету, Катон пригнулся и двинулся крадучись. Оклика не последовало, и оптион через какое-то время поднял голову, чтобы проверить, не сбился ли он с прямой, соединяющей два укрепления, его и Макрона. Но нет, он двигался в правильном направлении. Приглядевшись, Катон даже заметил гривку примятой травы. Видимо, здесь сидел на корточках караульный, но сейчас его почему-то не видно. Он стал подумывать, не окликнуть ли часового, и уже раскрыл было рот, но тут его кольнула страшная мысль. А что, если этому бедолаге уже перерезали глотку? А вдруг бритт-убийца находится рядом?
Очень осторожно, морщась от металлического скрежета, Катон вытащил из ножен меч.
— Не шевелись, оптион, — послышался шепот, такой тихий, что, не будь безветрия, его запросто можно было бы принять за шелест травы.
В первое мгновение кровь в жилах Катона заледенела. Но потом страх сменился нарастающим гневом. Часовой окликнул его вовсе не по уставу. Что еще за шутки во время несения караула?
— Замри, оптион. И пригнись.
— Да что происходит? — тоже шепотом спросил Катон.
— У нас гости.
Катон мгновенно опустился на четвереньки и пополз на голос. Часовой, малый по имени Скавр, был из нового пополнения, но, как припомнил Катон, уже успел потянуть солдатскую лямку и имел хороший послужной список. Наконец юноша разглядел в темноте и самого караульного, сидевшего на корточках возле положенного наземь копья. Щита, послужившего бы обузой, случись ему улепетывать к укреплению, при нем не имелось.
— Ну, в чем тут дело? — спросил, подползая к нему, Катон.
Так и оставшийся неподвижным Скавр, не сводя глаз с вражеской территории, поднял вместо ответа руку и указал на темные очертания каких-то высоких кустов, росших ниже по склону:
— Там!
Катон посмотрел в указанном направлении, но ничего не сумел разобрать. Тьма выглядела совершенно недвижной. Он покачал головой:
— Ничего не вижу.
— Не смотри, слушай.
Оптион повернулся одним ухом к кустам и напрягся, пытаясь уловить хоть какой-нибудь подозрительный звук, но слышал только повторявшиеся меланхолические крики незнакомой ему птицы. Потом к ним добавилось уханье охотящейся совы, но тут же смолкло. В конце концов Катон отказался от своих попыток. Если в кустах и было что-то заслуживающее внимания, то уже исчезло, а скорее всего, у часового просто разыгралось воображение. Он совсем уже было решил впредь ставить Скавра только на вышку, но в этот момент из кустов донеслось приглушенное фырканье.
Лошадь!
— Слышал? — спросил Скавр.
— Да.
— Хочешь, я спущусь и погляжу?
— Нет. Мы подождем здесь. Посмотрим, кто там.
Существовала вероятность, что в кустах прячется римский разведчик, заблудившийся во время рейда и даже не подозревающий, что уже почти доскакал до своих. Он может таиться там из опасения попасть в лапы к бриттам, а потому Катон решил выждать. Оба римлянина застыли в неподвижности, вслушиваясь и всматриваясь в тишину. Снова, на сей раз громче, ухнула сова, и тут от кустов отделилась темная фигура — человек вел в поводу лошадь. Он двигался верх по склону так, что должен был пройти не более чем в шести локтях от Катона и Скавра. Человек ступал осторожно, стараясь не спотыкаться и не поднимать шума, но его лошадь ни о чем таком не заботилась и следовала за хозяином с глухим стуком копыт. Когда они оказались в дюжине локтей от секрета, Катон толкнул Скавра и прошептал:
— Давай.
Часовой вскочил на ноги, занес копье для броска и, как положено по уставу, окликнул:
— Стой, кто идет?
Катон обнажил меч, приготовившись к схватке.
Человек, вскрикнув от неожиданности, отпрянул, отчего лошадь с испуганным ржанием шарахнулась в сторону. Однако незнакомец мгновенно совладал с растерянностью и, прежде чем Катон или Скавр успели отреагировать, вскочил на коня и ударил в бока животного пятками.
— Не дай ему уйти! — крикнул Катон.
Последовало молниеносное движение и звук пронзаемой металлом плоти. Всадник что-то выкрикнул, покачнулся в седле, а потом свесился на сторону и сполз на землю. Испуганное животное вздыбилось и едва не свалилось на раненого, но сумело отпрыгнуть и галопом умчалось вниз по склону, в ночь. Катон со Скавром устремились к незнакомцу, лежавшему на спине и тяжело дышащему — метательное копье угодило ему в живот. Он со стоном произнес несколько слов на незнакомом языке и затих, лишившись чувств.
— Прикончить его, оптион? — спросил Скавр, поставив ногу на грудь раненому и с чмокающим звуком вырвав из раны копье.
— Нет, не надо.
Катона озадачило звучание чужой речи, странное и вовсе не схожее с кельтским, по крайней мере с тем, что ему доводилось слышать.
Скавр подхватил бесчувственное тело за руки, а Катон за ноги. Потом оптион оценил сравнительное расстояние между укреплениями и решил тащить добычу к центуриону.
— Давай туда. Макрону будет любопытно!
Ночной всадник был настоящим верзилой, и вдвоем им пришлось приложить немало усилий, чтобы дотащить громоздкую ношу вдоль откоса до форта, по приближении к которому их окликнули. Часовые Макрона были начеку.
— Синие побеждают! — выкрикнул Катон.
— Надеюсь, в один прекрасный день так и будет, — донесся до его слуха чей-то ворчливый голос.
— Откройте ворота!
— Кто там?
— Оптион! Открывайте же ваши хреновы ворота!
Момент спустя ворота распахнулись, и Катон со Скавром, втащив тело внутрь, опустили его на землю, а потом наклонились, чтобы отдышаться.
— Что все это значит? — послышался гневный рев Макрона. — Кто из вас, тупых придурков, отдал приказ открыть ворота? Хотите, чтобы нас всех поубивали?
— Это я, командир, — тяжело дыша, ответил Катон. — Поймал кого-то, пытавшегося пробраться через линию пикетов. Всадник.
— Принесите сюда свет! — распорядился Макрон, и кто-то из солдат припустил за факелом. — Ты не ранен, сынок?
— Нет, командир. Скавр сбил этого малого с лошади копьем, прежде чем он успел взяться за оружие.
Легионер вернулся с потрескивающим в его руке факелом.
— Ну-ка, поглядим, кого это вы сцапали, — пробормотал Макрон, приняв у солдата факел и подняв его над распростертым телом. В его мерцающем свете все увидели кожаные сапоги, повязку, обмотанную вокруг левого колена и бедра человека, аккуратную голубую тунику. Потом Катон глянул на лицо всадника и в изумлении ахнул:
— Нис!
Глава 42
Вителлий собирался снова издать крик совы, когда услышал оклик часового. Он моментально распластался на траве, сердце застучало, мешая ему слышать, что происходит.
— Не дай ему уйти!
Резкий крик боли расщепил темную ночь, потом донесся быстро удалявшийся стук копыт, после чего зазвучали тихие голоса и стоны. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем он решился приподнять голову над травой и торопливо оглядеться по сторонам. В поле его зрения попали темные очертания двоих людей, тащивших, согнувшись, что-то тяжелое по направлению к ближайшему укреплению.
Итак, сомнений не осталось: по возвращении, пытаясь пересечь линию римских пикетов, Нис натолкнулся на дозорных и угодил к ним в руки. Вителлий закусил губу, чтобы не выругаться вслух, и от досады дернул ногой.
— Хренов глупец! — честил он карфагенянина. — Тупица проклятый!
Но он и сам хорош: решил превратить лекаря в лазутчика, а шпионаж — это своего рода искусство. Впрочем, настоящего лазутчика под рукой все равно не имелось, вот и пришлось использовать втемную дурачка-идеалиста. Результат, как это обычно и происходит, когда приходится полагаться на идиотов с высокими помыслами, оказался катастрофическим. Судя по всему, Ниса сцапали живым, а это значит, что его могут успеть допросить, пока он не умер. А смерти ему не миновать — если не от полученной при захвате раны, то в результате побития камнями, каковым карается дезертирство из расположения части в военное время. Но если Ниса заставят говорить, то всплывет и имя Вителлия.
Ситуация была чрезвычайно опасной, но трибун рассудил, что в нынешнем положении ему лучше всего, пока его не хватились, вернуться в лагерь и обдумать план дальнейших действий. Излишняя торопливость может лишь усугубить положение.
Припав к земле, Вителлий двинулся вниз по склону, по направлению к мерцавшим армейским кострам. Из лагеря он вышел, сказав туповатому караульному оптиону Девятого, что намерен произвести наружный осмотр периметра стен. Благо вал длинный, и, по любым прикидкам, можно было спокойно добраться до кряжа и встретить Ниса в том месте, о котором они договорились несколько дней назад.
И вот теперь все пошло прахом. Ему уже не выяснить, что передал ему Каратак. Никак не узнать, если только он не найдет способа добраться до Ниса и поговорить с карфагенянином, пока тот не умер. Какая обидная гримаса Фортуны!
Впрочем, тут же поправил себя трибун, нечего сваливать на фортуну собственные ошибки. Кто его заставлял связываться с лекаришкой и кто, спрашивается, надоумил выбрать для тайной встречи именно этот участок возвышенности? Большинство командиров аванпостов не выставляло ночных пикетов за пределами укреплений, но ведь он сам (сам, и никто другой) назначил встречу на участке, доверенном чуть ли не самому дотошному из служак.
Назвав пароль, Вителлий был пропущен в ворота лагеря. Кивнув в знак благодарности оптиону караула и заверив его, что снаружи все в полном порядке, трибун вернулся к себе и, не раздеваясь, рухнул на свою походную койку. Разумеется, не для того, чтобы заснуть. Ему требовалось основательно, без помех обдумать то более чем затруднительное положение, в котором он оказался из-за так некстати захваченного караульными Ниса. Главным сейчас было как можно скорее заткнуть карфагенянину рот. И эту задачу, если, конечно, часовой не прикончил Ниса при задержании, ему придется взять на себя. Но этого мало — необходимо заполучить ответ Каратака, пока к телу хирурга не пригляделись попристальнее. Шифр шифром, но в нем мало проку. В распоряжении командования имеются специалисты, способные разгадать любые головоломки в считаные часы или дни. Ну а тот код, о котором они сговорились, знающий человек просчитает на раз. Как только поймет, что имеет дело с шифровкой. И если хотя бы намек на причастность Вителлия к подобному делу дойдет до Нарцисса, трибуна предадут смерти. Без лишнего шума, но весьма мучительной.
Ему предстояло сыграть в опасную игру. Римская политика всегда была опасным делом. Чем выше ты поднимаешься, тем больше рискуешь. Это возбуждало Вителлия, но не до такой степени, чтобы утратить осторожность. Он питал слишком большое уважение к уму других игроков, чтобы их недооценивать. К счастью для него, многие из его соперников не вернули бы ему комплимент, ибо при всей глубине своего интеллекта страдали излишней самоуверенностью, а лесть, с которой им часто доводилось сталкиваться, лишь усугубляла положение. Подобно Цицерону, слыша постоянные восхваления, они начинали верить в безусловность собственного превосходства.
Сам Вителлий позволил себе выйти за границы допустимого риска лишь единожды, когда убедил Веспасиана, что последствия его разоблачения будут еще более губительны для легата, чем для него самого. Ему удалось добиться желаемого эффекта, но даже при этом трибун по-прежнему чувствовал, что сказал слишком много, и поклялся себе никогда впредь не говорить ни на слово больше необходимого.
Вителлий гордился тем, насколько быстро ему удалось усвоить, что разумный человек не должен связывать себя ни с чьими интересами. Само понятие «тайная организация» являлось оксюмороном
[6]: вероятность предательства или разоблачения почти по экспоненте возрастала со вступлением в сообщество каждого нового члена. Нет, гораздо безопаснее работать в одиночку, стремясь к конкретной цели, не имея обязательств ни перед делом, ни перед соратниками. И его нынешний план служил доказательством того, что изоляция от всяческих сообществ и союзов является для него несомненно выигрышной.
К настоящему времени среди старших командиров господствовало мнение, что римским оружием бриттов снабжают «освободители», а не кто-либо еще. По слухам, эти изменники рассчитывали на то, что, если варвары сбросят римскую армию в море, военное поражение повлечет за собой политический кризис и приведет к падению Клавдия. После чего они надеялись, воспользовавшись возникшим политическим хаосом, взять власть в свои руки и восстановить республиканскую систему правления. В чем-то их цели полностью совпадали с целями Вителлия. Он только приветствовал бы провал вторжения и был бы рад возникновению (разумеется, своевременному) сумятицы в управлении, которая позволила бы ему самому захватить кормило власти. Поэтому он вел собственную тонкую игру.
По его расчетам, изменническое сотрудничество «освободителей» с варварами следовало предать как можно более широкой огласке, чтобы их, добивавшихся своих целей ценой крови соотечественников, проклинали как в лачугах Субуры, так и в роскошных триклиниях Яникула. Ну а уж убийство Клавдия должно было окончательно заклеймить их как предателей отечества. Правда, в отличие от подлинных «освободителей», Вителлий вряд ли смог бы осуществить это убийство в одиночку, однако тщательное культивирование глубоко укоренившихся обид Ниса помогло ему сделать шаг в нужном направлении, а Каратак, узнав от пленного, которому Вителлий помог сбежать, о предоставляющейся возможности, с энтузиазмом ухватился за предложение трибуна. С его точки зрения, политический хаос в Риме, который принудил бы захватчиков убраться из Британии, стоил того, чтобы замарать руки бесчестным кровопролитием.
Вителлий поймал себя на том, что начинает относиться к Каратаку чуть ли не с теплотой. Он не был знаком с вождем бриттов лично, но, судя по всему, этот человек обладал острым умом и, несмотря на свою принадлежность к воинственному народу, прежде всего ценившему честь, проявлял восхитительный прагматизм. Он, несомненно, даст Клавдию бой на подступах к Камулодунуму, но вовсе не из расчета при нынешних обстоятельствах победить, а просто потому, что сдать столицу без боя означает потерять лицо в глазах своих диких союзников и отбить у них всякое желание продолжать сопротивляться римскому нашествию. Что же до поражения, то, в конце концов, вероятность иного исхода, хоть и малая, всегда остается, да и победа римлян, давшаяся им слишком дорогой ценой, вовсе не обеспечит для них господство над всем островом.
Зато в случае очередного разгрома бриттов, совершенного на сей раз войсками, возглавляемыми самим императором, открывалась превосходная возможность совершить убийство. Каратаку не составляло труда найти среди своих бесстрашных, фанатичных сподвижников человека, готового пожертвовать собой ради общего дела. Потенциальный убийца должен был якобы перейти на сторону римлян и нанести свой коварный удар, когда его вместе с другими капитулировавшими вождями будут представлять торжествующему Клавдию. Разумеется, было очевидно, что перед этим всех бриттов тщательно обыщут, и задача Вителлия заключалась как раз в том, чтобы после обыска тайно передать убийце нож. Увы, не получив через Ниса ответ Каратака, Вителлию оставалось только гадать, кому именно поручено посягнуть на жизнь императора, а раз так, то шансы совершить это убийство практически сводились к нулю.
А ведь вина за него в глазах всего Рима, несомненно, легла бы на «освободителей». Пусть рука, сразившая Клавдия, и была бы рукой бритта, дознаватели непременно поняли бы (особенно если их аккуратно к этому подтолкнуть), кто направлял эту руку. Неожиданно Вителлий сел на кровати, разозлившись на себя. Бессмысленно тешиться тем, как славно все было придумано, когда его причастность к заговору может в любой момент быть раскрыта! Правда, он мало что может предпринять в этом отношении, во всяком случае, пока Ниса не доставят в главный лагерь. Тогда у него, во всяком случае, может появиться предлог навестить узника. А до той поры ему следует сохранять полнейшее спокойствие и никоим образом не выказывать огорчения или досады — соглядатаи Нарцисса могут оказаться наблюдательными и связать уныние трибуна с захватом лекаря-дезертира. Он должен выглядеть беспечно, а потому лучше думать о чем-либо приятном. Например, о красивых женщинах.
В этот момент он вспомнил, что среди многочисленной свиты императора видел Флавию, за спиной которой стояла та чрезвычайно привлекательная юная рабыня, с которой ему довелось свести близкое знакомство, когда Второй стоял в Германии. Даже этот похотливый старый маразматик Клавдий и тот ее заметил. Подумав о возможности возобновить прежнюю связь, Вителлий улыбнулся.
Глава 43
— Положите его под лампы! — крикнул старший хирург, когда два легионера внесли носилки в шатер. — Да поосторожнее вы, остолопы!
Катон шел рядом, прижимая к ране карфагенянина пропитанную кровью тряпицу. Старший хирург, темнокожий, как и Нис, помог поставить носилки на деревянную крышку смотрового стола, опустил, ослабив веревку, лампы и в их тусклом свете снял компресс, чтобы осмотреть отверстие, оставленное наконечником метательного копья. Однако оно было неразличимо под покрывавшей бок и грудь раненого кровью, так что лекарю пришлось стереть ее взятой из начищенной до блеска медной миски губкой. На виду появилось темное, диаметром с большой палец руки отверстие, тут же наполнившееся кровью. Хирург мигом наложил компресс обратно.
— Где вы его нашли?
— Он пытался проскочить через наши пикетные линии, — ответил Катон. — Один из моих людей остановил его.
— Ну-ну.
Старший хирург снова поднял компресс, чтобы рассмотреть рану, и поморщился, увидев непрекращающийся поток крови.
Нис поднял голову, внезапно вскрикнул и откинулся назад, ударившись затылком о смотровой стол. Он издал стон и пробормотал что-то невнятное.