Однозначно приятный старикан. Нэнси вздохнула и откинулась на сиденье. В кои-то веки за ней не гонится гестапо, а за спиной не свистят пули. Теперь получить бы только весточку от Анри, что он добрался до Испании, и наступил бы рай.

Как это на него похоже – позаботиться обо всём заранее и ещё до войны положить деньги на счёт в Англии! Она же всегда думала только о сегодняшнем дне, с головой погрузившись в дела Сопротивления. А если вдруг она и завтра, и на следующей неделе всё ещё будет жива – что ж, тем лучше. А Анри продумал всё, включая ситуацию, при которой ей придётся сбежать одной.

Нэнси старалась теперь пить медленно, по глотку. Кэмпбелл что-то говорил. Он походил на карикатуру адвоката эдвардианских времён: стоячий воротник, белые волосы, кремовый жилет с золотой цепочкой карманных часов. Одежда была ему немного велика, и ей даже показалось, что жилетку уже ушивали. Значит, и богачи начали худеть. По радио об этом не рассказывали. Нэнси отвлеклась от своих мыслей и прислушалась:

– …достаточная, чтобы вы могли минимум три года комфортно жить, но мы, конечно же, уверены, что война не продлится так долго. Получив известия о вашем прибытии, мы осуществили поиск и нашли несколько весьма симпатичных небольших домов в провинциальных городках, где вдали от бомбёжек вы сможете переждать войну в безопасности.

Что? Переждать войну в безопасности? Чёрта с два!

– Мистер Кэмпбелл, я не собираюсь сидеть и гонять чаи с провинциальными дамами в ожидании Анри.

– Но ваша безопасность, миссис Фиокка, – нахмурился он. – И вы уже столько всего сделали. От ваших нервов, очевидно, остались одни клочья. Отдохните несколько месяцев.

Ох, к чёрту эти маленькие глоточки. Нэнси одним махом допила скотч.

– Сомневаюсь, что у меня есть нервы, мистер Кэмпбелл. И поверьте мне: три недели в провинции, где, кроме чая, делать нечего – и я пущу себе пулю в лоб прямо на глазах у местного викария и запачкаю ему все кружева.

Уголок его рта пополз вниз.

– Что ж, да, это будет не очень хорошо. В таком случае, миссис Фиокка, у меня есть друг, который ищет нанимателя в свою квартиру на Пикадилли. Как вам такой вариант?

– Я могу въехать сегодня?

16

Нэнси посмотрела на часы. Они заставляли её ждать. Двадцать четыре дня ушло на то, чтобы восстановить документы. А ровно двадцать три дня назад она заскучала от вновь обретённой свободы и начала думать, как бы вернуться во Францию.

Анри до Лондона так и не добрался. А она всё подготовила к его прибытию – в квартире его ждал любимый бренди и бутылка шампанского, тапочки и приличная рубашка. Всё с черного рынка, конечно же, и страшно дорогое, но она хотела, чтобы по приезде он смог окунуться в комфорт. Но она не могла просто сидеть и ждать его, уперевшись взглядом в стену.

Ровно к девяти утра, совершив короткую перебежку из своей квартиры, она явилась в штаб движения Свободных французских сил в Карлтон-Гарденс. На ней были её лучшие туфли на каблуках и удачно скроенный костюм, который ненавязчиво подчеркивал её округлости. Похлопав ресницами перед охранниками, она добралась до самой приёмной, а лучше сказать – до стула в отделанном мрамором холле, где её снисходительно рассмотрела французская мадам в очках для чтения. Эта крокодилиха бросала на Нэнси грозные взгляды, но у той уже была заготовлена заискивающая улыбка, предназначенная для всех мужчин в форме, которые проходили мимо с бумагами и сосредоточенным видом, который давал понять, что в эту самую минуту они очень заняты спасением Франции. Нэнси посмотрела на часы, затем на женщину, затем снова на часы.

– Мадам, – начала она. Нет, та была слишком морщинистой и медленной для крокодилихи. Нэнси решила, что она больше похожа на черепаху-регулировщицу.

– Они знают, что вы ожидаете, мадам… – она поправила очки и заглянула к себе в блокнот, – Фиокка.

– Но…

– Вас ожидают в другом месте? – выпучив глаза, спросила Черепаха. Нэнси скрестила руки и сгорбилась. Нет, её нигде не ожидают, в этом-то и проблема. Месяцами напролет она жила, активно действуя и подвергая свою жизнь опасности, а сейчас ей совершенно некуда пойти.

– Мадам Фиокка? – Нэнси подняла голову. Перед ней стоял худой смуглый мужчина в лейтенантской форме. Его ботинки блестели ничуть не меньше, чем мраморный пол. Она кивнула. – Следуйте за мной, пожалуйста.

Комнатка, куда он её привел, в мирные времена, скорее всего, служила кладовкой, где уборщица хранила швабры. Но офицер умудрился каким-то образом впихнуть туда огромный антикварный стол и вполне добротный стул, на который сел сам. Нэнси же достался скрипучий металлический складной стул. Полки, на которых уборщица хранила тряпки и совки, теперь были забиты рядами папок. Она с интересом рассматривала комнату.

– А я думала, в стране не хватает бумаги.

Он проигнорировал её сарказм и продолжал читать документы, которые лежали перед ним на столе. Её документы.

– Я вообще-то перед вами, – сказала она через пять минут. – Если хотите знать, что я делала во Франции, вы можете меня просто спросить.

Он оторвался от бумаг и посмотрел на неё.

– Да, нам докладывали, что вы неплохо помогли. Гестапо вам даже кличку присвоило. Как мило.

– Мило? Вы находите это милым?

Он улыбнулся, и это стало роковой ошибкой. Раздражение, которое копилось у неё всё это время ожидания, прорвалось наружу.

– А то, что гестапо держит у себя моего мужа, это тоже мило? А то, что я тысячу раз рисковала его и своей жизнью в Марселе, что я три года бегала от нацистов, пока вы тут бумажки перекладывали, это тоже мило? Вы когда в последний раз хотя бы видели бой? А я всего месяц назад от пуль уворачивалась, и мне нужно туда вернуться. Сейчас же. Так что запишите меня куда-нибудь, и я больше не буду мешать вам работать с документами.

Его улыбка так и застыла на лице.

– Мадам, Свободные французские силы не принимают женщин. Вы по своей природе не подходите для военных действий, это научный факт.

Умереть – не встать!

– А вы учёный, да? Поразительно. Между тем я только что рассказала вам, что была на войне с тех самых пор, как нацисты вошли во Францию. Выходит, наука ошибается.

– Но ваша женская природа…

– Вы сейчас про что именно? Про то, что у меня есть вагина? А что, её наличие помешает мне стрелять из револьвера? Держать конспиративную квартиру, переправлять деньги, людей, оружие? Переходить через горы? Наличие у меня вагины означает только одно – что я научилась делать это всё и много больше на высоких каблуках.

Он откинулся на стул, соединил кончики пальцев и уставился на собственный нос.

– Извините, мадам. Работа Свободных французских сил не может быть скомпрометирована эмоционально нестабильными людьми. То, как вы говорите о своей… – Он залился краской.

– Вагина, вагина, вагина! Это научный, мать его, термин! – закричала Нэнси.

Он нервно оглянулся, словно ожидал, что шокированные стены обвалятся прямо на него, и попытался взять себя в руки.

– Учитывая ваши знания анатомии, возможно, вам стоит стать медсестрой, чтобы приходить на выручку нашим храбрым воинам.

– Я бы пришла им на выручку, если бы смогла разыскать хоть одного храброго воина! – Она подпрыгнула, опрокинув стул назад, и распахнула дверь в мраморный холл. Офицер сморщился. – А ещё я бы с радостью поработала скальпелем над вашими яйцами, но подозреваю, что их уже удалили.

Эхо её голоса прокатилось по всему холлу. Выскочив и хлопнув за собой дверью, Нэнси увидела, что на неё с открытым ртом таращится Черепаха.

– Вы его яйца в тумбочке храните вместе с точилкой для карандашей, да? – спросила она и пулей вылетела в Карлтон-Гарденс. Повернув за угол, она направилась в парк Сент-Джеймс.

Покружив там час между выставочными экспонатами и зенитными установками, Нэнси начала замечать и комическую сторону ситуации. На полпути к дому она зашла в бар «Красный лев» на Дюк-стрит и, оплатив заказы всех мужчин в военной форме, рассказала свою историю. Получилось хорошо. Каждому, кто заходил в бар, история рассказывалась заново, и девушка-бармен хихикала каждый раз, как Нэнси добавляла к ней что-то новое и она расцветала новыми красками. К обеду Черепаха превратилась в ужасную горгулью, а офицер – в дрожащее существо с потными ладошками и нервным тиком.

– И он назвал это место женской природой! – провозгласила Нэнси, поднимая бокал.

– Я начинаю думать, что там вы и храните выпивку, – заметил сержант, пытаясь прикурить сигарету от дрожащей в руке друга спички.

– Я готов исследовать территорию, – дерзко подмигнул ей юный американец.

– А тебе сколько, девятнадцать? – парировала Нэнси, задула дрожащую спичку и подставила сержанту зажигалку, зажав её твёрдой рукой. – Ты же даже не поймёшь, где там флаг поставить.

Мужчины загалдели и начали хлопать американца по спине, пока он не поперхнулся пивом. Нэнси посмотрела на свою зажигалку. Сама она никогда не курила. В период, когда она жила на журналистскую зарплату в Париже, ей было слишком страшно прожечь дыру в единственном своём добротном платье, но зажигалка была при ней всегда. Зажигалка помогает завязать разговор. Если человек принял предложенный огонь, склонил голову к руке, он готов поговорить с тобой, довериться. Анри очень смеялся, когда рассказывал ей об этом, назвал ведьмой, а на следующей неделе подарил ей золотую зажигалку Cartier с гравировкой её имени. Она потеряла её вместе с остальными драгоценностями, удирая с поезда.

Она вдруг услышала его смех среди всех этих незнакомцев. Интересно, что бы он сказал о её собеседовании в Карлтон Гарденс. О, он бы тоже смеялся, выспросил бы все подробности, а потом хвастался своей невозможной женой перед друзьями. Так бы и было! И он бы прекрасно понял её возмущение узколобостью того мужчины. Но сейчас она чувствовала злость и собственную бесполезность.

– А потом что, Нэнси? Джордж, ты должен это услышать, – услышала она голос сержанта. – Джордж, он сказал, что ей надо стать медсестрой, ты только представь! Так ведь он сказал, Нэнси?

Она взглянула на свою публику и увидела Анри, Антуана и Филиппа. Они молчали, не зная, что будет дальше. Она широко улыбнулась.

– Именно так, Милдред? – Девушка-бармен отложила бокал, который протирала.

– Что тебе налить, Нэнси?

– Шампанского, всем. Выпьем за мою врачебную карьеру!

Толпа снова начала галдеть.



С двух до шести бар обычно закрывался, но домой идти никто не хотел, а когда внутрь зашёл выпить и согреться местный полицейский, никто и не пытался их разогнать. В сгущавшихся сумерках Нэнси выбралась наконец на улицу, обзаведясь десятком новых закадычных друзей и одинокая, как никогда. И конечно, она не приняла ни одного предложения проводить её до дома.

Лондонский воздух был холодным и влажным. Не солёным и колючим, как в Марселе, а вязким, пропитанным углём, и сырым. Если ему позволить, он проберёт тебя до костей. За ней шёл человек – держась в тени, но не теряя её из вида. Споткнувшись на тротуаре, она восстановила равновесие и пошла через площадь, смотря себе под ноги и размахивая сумкой. Затем она срезала дорогу и нырнула в переулок, напевая песню, которой её научил сержант-шотландец.

Идущий за ней следом ускорил шаг, чтобы в наступающей темноте не потерять её из виду. В самом начале переулка он остановился – объект его преследования словно испарился. А через мгновение он почувствовал у себя под кадыком холод стального лезвия.

– Ты за мной следишь ещё с Карлтон-Гарденс, – прошептала ему на ухо Нэнси. – Говори, кто ты такой.

– А вы умеете пить, – ответил он с шотландским акцентом. – Этот спектакль со спотыканием – для меня?

Нэнси глубже надавила лезвием – не настолько, чтобы прорезать кожу, но где-то рядом.

– Я задала тебе вопрос. Почему ты ходишь за мной целый день?

– Мадам Фиокка, я за вами целую неделю хожу, – спокойно сказал мужчина, а потом наступил ей на правую ногу. Когда её пронзила боль, он выкрутил ей руку и перекинул через собственное плечо. Она неловко упала на бок, разжав руку с ножом.

– Ах ты, шельмец, ты же мне чулки порвал! – выдохнула Нэнси, как только снова смогла дышать. Мужчина засмеялся и протянул ей руку.

– Прошу прощения. Меня зовут Иэн Гэрроу.

Несколько секунд она напряжённо смотрела на него в темноте, а затем взялась за предложенную руку и с его помощью поднялась на ноги.

– Я тебя знаю, – сказала она, потирая бедро. – Ты работал с Мари. Значит, ты выбрался?

– Да, в последний момент. Я слышал, что Мари ещё на свободе, но большую часть сети развалили. Теперь мало кому удается покинуть страну. – Он помолчал. – Мне рассказали, как вы столкнули того парня в реку. Видимо, Пилар поделилась с кем-то, что само по себе удивительно – она почти не разговаривает.

– Он ныл.

Гэрроу достал сигарету и замешкался. Нэнси не предложила ему зажигалку, и он прикурил от спички. В короткой вспышке она рассмотрела впавшие щёки и длинный нос.

– А других новостей из Марселя нет? – с надеждой спросила она.

– Есть, но про вашего мужа ничего, к сожалению.

На Нэнси снова навалилась вся её боль, усталость и тоска. Почему-то состояние опьянения никогда не длилось у неё долго. Возможно, был виноват самогон, который она пила в Нью-Йорке, убежав из Австралии. Эйфория от шампанского, шумный смех и разговоры и даже эмоциональное возбуждение от унизительного поединка с Гэрроу – всё куда-то ушло.

– Миссис Фиокка, вы действительно хотите воевать? – тихо спросил Гэрроу.

– Господи, да я с ума сойду, если не найду возможности.

Он достал из кармана какую-то карточку и передал ей. На ощупь она была похожа на визитку, но в темноте нельзя было сказать точно.

– Приезжайте завтра по этому адресу. Скажем, около трёх.

Он приложил пальцы к полям шляпы и ушёл.

17

По адресу на визитке оказалось серое офисное здание, на первом этаже которого продавались автомобили. У входной двери она увидела кнопки звонков, похожие на квартирные, и только рядом с самой нижней кнопкой было скромно написано: «Пожалуйста, звоните».

Нэнси позвонила и стала ждать. Боже, неужели снова всё будет, как вчера. Наконец что-то запищало, и дверь открылась. Узкий лестничный пролёт – и она оказалась в широком вестибюле. Двадцать лет назад это наверняка было вполне модное здание в стиле ар-деко, но сейчас всё выглядело весьма ободранно. И тихо. Обшитые светлым дубом стены, дверь лифта с надписью «не работает». Полное отсутствие напыщенных офицеров. Нэнси не знала, хорошо это или нет.

Женщина за столом на этот раз была моложе и улыбнулась Нэнси какой-то безумно жизнерадостной улыбкой. На губах у неё была ярко-красная помада.

– Хотите купить облигации, мадам?

Нэнси показала ей вчерашнюю визитку, и девушка нажала на кнопку какого-то звонка у себя на столе.

– Красивая у вас помада, – ответила Нэнси, – но я понятия не имею, зачем я здесь.

– Это свойственно людям, – сказал мужской голос из-за её спины, и Нэнси обернулась. В скрытом за обшивкой стены дверном проёме стоял Гэрроу. Он протянул ей руку. Нэнси вскинула голову.

– Прошу прощения, что не пожму руку, Гэрроу. На меня вчера какой-то странный мужчина напал, и теперь я веду себя сдержаннее.

– Это хорошо, – ответил он, кивком приглашая её войти в кабинет. – Значит, сегодня нам не придётся слушать про вагину.

Девушка за столом чуть не расхохоталась, и ей срочно пришлось делать вид, что это кашель.

– Спасибо, мисс Аткинс.

Они оказались в проходном кабинете, который вёл в следующий коридор. Дойдя до его конца, они повернули направо, что казалось невозможным, учитывая планировку здания. Поднявшись по лестнице, Гэрроу постучал в какую-то дверь и, не ожидая ответа, открыл её и впустил внутрь Нэнси.

Окон в комнате не было, а стены были оклеены картами Франции. По площади она была больше, чем та кроличья нора, в которой её собеседовали вчера, но стол был грубо сколочен из строительных лесов, а все имеющиеся стулья были складным металлическим кошмаром. И куда только подевались с началом войны все нормальные стулья?

Внутри находился всего один человек – высокий, худой мужчина с густыми усами. Он сидел за столом с чашкой чая в руке. Рядом стояла тележка с чайником, ещё одной чайной парой и грустной тарелкой с печеньями. Он изучал какой-то документ и лишь мельком оторвал от него взгляд, чтобы посмотреть на неё. Сесть её не пригласили. Пахло несвежим табаком.

– Гэрроу, я же сказал, нам нужны новобранцы, а не замученные пьяницы.

Нэнси молча хлопала глазами.

– Все достойные погибли на войне, сэр, – ответил Гэрроу. Он подошёл к тележке и налил себе чашку чая. И как только англичане умудряются его пить в таких количествах?

– Ещё и не такая красивая, как на фото, – продолжил мужчина, переворачивая страницу.

– Вы, ребята, просто умора, – сказала Нэнси и мило улыбнулась.

– Может, она сгодится на секретаря, – вздохнув, сказал мужчина. – Не забыла ещё, как стенографировать?

Он начал просматривать следующую страницу. Нэнси стало это раздражать. И сам документ тоже. Она достала из сумки зажигалку, подошла к столу, наклонилась и всё с той же милой улыбкой подожгла бумаги. Мужчина целых три секунды остолбенело смотрел на них, и этого времени как раз хватило, чтобы огонь хорошо взялся. Бумаги полетели в ноги Гэрроу. Тот затопал, взял с тележки чайник и залил тлеющие страницы чаем и чайными листьями.

В комнате повисла долгая тишина. Мужчины молча лицезрели остатки документов. Нэнси щёлкнула зажигалкой и вернула её в сумку.

– Такого ещё никто не делал, – сказал мужчина за столом, встал и протянул руку. – Мадам Фиокка, добро пожаловать в «Управление Специальных Операций». Я полковник Бакмастер, руководитель французской секции.

– Тогда Франция обречена, – ответила Нэнси. – И, поскольку Анри сейчас гостит у гестапо, мне пока лучше пользоваться девичьей фамилией. Уэйк.

– Думаю, мы её обидели, сэр, – сказал Гэрроу, и Нэнси показалось, что он улыбнулся. – Нэнси, садитесь.

Она заколебалась, но села. А что ещё ей оставалось делать?

– Гэрроу мне сказал, что вы хотите воевать, – сказал Бакмастер, снова садясь за стол. – Это правда?

– Да.

– Хорошо. – Он достал из кармана трубку и начал её набивать. – Потому что, в отличие от Свободных французских сил, мы, возможно, предоставим вам такую возможность. Черчилль дал УСО команду поджечь Европу, а судя по этому небольшому представлению, вы можете неплохо справиться.

Нэнси ничего не ответила.

– Значит, вы жили во Франции с двадцатилетнего возраста…

– Работала журналисткой в газетной корпорации Хёрст.

Бакмастер пренебрежительно махнул рукой.

– Да, чтиво из-под вашего пера никакое, но вы, очевидно, немало поездили по стране, а затем воспользовались деньгами мужа, Анри Фиокка, и наладили работу Сопротивления в Марселе, назвав себя Белой Мышью.

То обстоятельство, что все её документы превратились в мокрое место на полу, казалось, не доставляло Бакмастеру никаких проблем. Нэнси подозревала, что он выучил всё наизусть ещё до её прихода.

– Это не я называла себя Белой Мышью, а нацисты.

– Когда-нибудь кого-нибудь убивали, мисс Уэйк?

– Нет, но…

– Вам нужно будет этому научиться. Как и многому другому. Как вы думаете, что из себя представляют военные действия во Франции? Словесную перепалку с нацистами? – Он вздохнул и улыбнулся грустной улыбкой, которую рассвирепевшей Нэнси захотелось стереть с его лица. – Если вы выдержите курс военной подготовки…

– А это будет нелегко, – вставил Гэрроу.

– Это правда. – Эти двое были как комический дуэт. – Если вы выдержите курс военной подготовки, мы отправим вас в одну из ячеек Сопротивления во Франции. Там вам останется жить совсем недолго, и в оставшееся время нужно будет пачкать руки в крови, видеть, как люди умирают ужасной смертью, а вы ничем не сможете им помочь. Ну что, вы уверены, что не хотите всё-таки поработать секретарем?

Он что, всерьёз ожидает, что она сейчас даст задний ход? Начнет трястись и скажет, что пусть лучше воюют мужчины? Нацисты разрушили ей жизнь. Она так боролась за свою жизнь, так любила её и Францию, и Анри – до глубины своего сердца, до самого нутра. А они хотят, чтобы она просто сидела и ждала, что кто-нибудь принесёт ей это всё на тарелочке, пока она будет печатать на машинке? Она вспомнила того мальчика в Старом квартале, Антуана с пистолетом во рту.

– От меня будет больше пользы во Франции.

– Кому, Нэнси? – Бакмастер оставил дружеский тон и включил режим злобного демона. Он хлопнул кулаком по столу так, что задрожала чашка с чаем. Нэнси и бровью не повела. – Мне? Англии? Вашему мужу? Это не сказочная спасительная миссия. Это жестокая борьба до смерти.

Господи, некоторые люди настолько упёртые!

– Ты мне можешь не сотрясать здесь воздух, сукин ты сын, – чётко выговаривая каждое слово, спокойно сказала Нэнси. – Я там была. Я знаю Францию, знаю французов, знаю немцев. Я знаю, каково это – видеть, как умирает человек, а потом стирать со своих рук его кровь и идти делать своё дело. И я знаю, что вам нужны агенты больше, чем секретари, так что не надо мне тут зубы заговаривать. Давай ближе к делу.

Он долго на неё смотрел, и Нэнси впервые задумалась о всех тех женщинах и мужчинах, которые сидели на этом стуле до неё и говорили то же, что и она. Ведет ли он учёт, сколько из них погибли, сколько живы, сколько пропали без вести? Уголок рта Бакмастера пополз вниз, и он снова превратился в дядюшку Бака.

– Ладно, Нэнси. Мы тебя берём.

Он взял следующую папку из близлежащей стопки и начал её читать. Гэрроу выпрямился.

– Пойдем, Нэнси. Нужно будет оформить документы.

И всё. Нэнси вышла вслед за Гэрроу, и они вернулись в его кабинет у входной двери. Он вытащил откуда-то ещё одну проклятую папку и достал из неё несколько страниц, заполненных машинописным текстом. Она взяла со стола ручку и, пока он говорил, не читая подписала там, где он указал.

– Официально мы зачислим тебя медсестрой. Документы пришлём на твой адрес на Пикадилли. Будь готова уехать из Лондона в течение недели, ничего не планируй.

Он сложил бумаги и буквально вытолкал её за дверь, в убогий маленький холл. Пока он закрывал дверь прямо у неё перед носом, она увидела, что он еле заметно кивнул мисс Аткинс. Что бы ещё она ни хотела его спросить, сколько бы вопросов или остроумных ответов ни витали у неё в голове, на этом разговор закончился. Дверь захлопнулась, и, пребывая в некотором шоке и не понимая, что делать дальше, Нэнси просто направилась к лестнице.

– Эй, Нэнси? – Она повернулась. Мисс Аткинс что-то ей бросила, и Нэнси поймала. Это была помада. – Называется V for Victory. От Elizabeth Arden. Добро пожаловать на борт.

Часть II

Эресиг, Инвернесс-шир, Шотландия Сентябрь 1943
18

Первый день на тренировочной базе оказался сущим кошмаром – и всё потому, что она слишком сильно сюда хотела. Недели после собеседования с Бакмастером были настоящей пыткой из-за бесконечного ожидания. Она подпрыгивала при каждом приходе почтальона и боялась отлучиться и пропустить желанный звонок.

Наконец, документы пришли. Она сложила вещи в соответствии с инструкцией, заполнила талоны на поездку и уехала в Шотландию, отправив перед этим записку Кэмпбеллу с новым адресом и просьбой оставить квартиру за ней.

Прибытие на базу не ознаменовалось никакими неприятностями – поезд прибыл на закате, на вокзале её встретил вполне приличный инструктор и довёз до места на машине. Лагерь располагался в охотничьем доме какого-то аристократа. Он стоял на краю озера, в окружении утопающих в голубой дымке горных вершин, а красота фиолетово-розового заката поражала воображение. Инструктор сказал, что, кроме неё, женщин в группе не будет, но она лишь равнодушно пожала плечами в ответ. Она привыкла быть единственной женщиной среди мужчин ещё со времен работы репортёром и хорошо их понимала. Поэтому, когда её привели в пустую комнату, заставленную двухъярусными кроватями, и сказали, что она будет жить отдельно, Нэнси запротестовала, но инструкторы остались непреклонны: ни при каких условиях ей не разрешат жить с мужчинами.

На следующий день в шесть утра она в прекрасном расположении духа явилась на первую тренировочную сессию и тут же увидела его – рыжего. А он увидел её. Несколько мужчин пожали ей руку и дружелюбно поприветствовали, но рыжий не мешкая собрал вокруг себя небольшую группу, и они стали оглядываться на неё и смеяться. Через некоторое время к ним вышел сержант и повёл их на кросс. Рыжий демонстративно тёр глаза, изображая плач, и хныкал: «О, я потеряла сумочку. Пожалуйста, принесите мне её», после чего театрально всхлипывал, и все смеялись.

Надо было сразу же пойти и сбить с его лица эту гадкую ухмылку и рассказать всем, как он ныл во время перехода, но не успела она сжать кулаки, как явился сержант. Пойти при нём? Нет, тогда её отправят домой ещё до начала курса. Ей придётся снова идти к Бакмастеру и умолять его взять её секретаршей. Лучше уж умереть. Терпение, Нэнси.

– Мистер Маршалл, вы готовы? – спросил сержант. Рыжий улыбнулся и стал вольно. Значит, вот как зовут этого говнюка.



Нэнси подозревала, что бежать будет нелегко, но не предполагала, что настолько. Ей казалось, что все те передвижения, езда на велосипеде с радиодеталями и депешами закалили её, но половина группы уже состояли на военной службе и бегали кроссы годами. Она старалась не отставать и держаться в последней трети группы не самой последней, но и ненамного впереди них. Ей было слышно, как за спиной, совсем рядом, сержант высмеивает отстающих. Сам он был невысоким и коренастым, сантиметров на семь ниже Нэнси, но он как будто бы родился для того, чтобы бегать по холмам с лёгкостью, характерной для расслабленной прогулки по широкой ровной улице. Откуда у него столько воздуха в лёгких?

Минут через двадцать после старта, а может, через три, или через полтора часа – Нэнси очень быстро потеряла счёт времени, лишившись возможности нормально дышать, – она увидела Маршалла. Он начал бежать в самом начале группы, а потом понемногу начал отставать и пропускать остальных. Вскоре он оказался рядом с ней и улыбнулся. Потеряв голову от собственной наивности, Нэнси решила, что он хочет извиниться.

– Значит, тебя зовут Нэнси? Ты в порядке?

– Отлично. – Говорить было тяжело, но одно слово она из себя выдавила.

– Просто… наверное, тебе очень тяжело бежать, – этот гад даже не задыхался, – и приходится эти огромные трясучие сиси перед собой нести.

Он сказал это достаточно громко, и бегущие перед ними мужчины начали оглядываться и улыбаться. Он выставил руки, держа воображаемую грудь, высунул язык от усердия и изобразил на лице боль и страдания.

– Да пошёл ты! – ответила Нэнси. Неоригинально, но коротко.

В ответ он подставил подножку, поймав её в фазе полета, и она растянулась. Приземление было жёстким – лицом в грязь и на выдохе. Подняв голову, она увидела, как он без каких-либо усилий догоняет начало группы и занимает место лидера. А её теперь обгоняли те, кто плёлся сзади.

– Вставай, Уэйк! – Сержант подбежал к ней, но не встал, а перешёл на бег на месте.

– Я…

– Просто вставай.

Она поднялась на колени, затем на ноги. Футболка почернела от грязи и облепила тело. Волосы прилипли к лицу, на щеке ощущалась кровь. Сержант осмотрел её.

– Жить будешь. Теперь беги.

Конечно, она прибежала последней. Потерянное время было не нагнать. Из-за того что ей пришлось идти в душ, она опоздала на первое занятие. Извинившись перед инструктором, она села на свободное место. Маршалл и его свежеприобретённые шестёрки сидели рядом и вытирали воображаемые слёзы.



Это вошло у них в привычку. На полосе препятствий кто-нибудь обязательно сталкивал её с бревна или наступал на руку, когда они карабкались по верёвочной сетке. То и дело Нэнси слышала смешки в свой адрес – и в столовой, и на полигоне, и в классе. Она сжимала зубы и терпела.

После третьего кросса, который ей впервые удалось преодолеть, не упав в грязь, сержант отозвал её в сторону, протянул эластичный бинт и пару булавок.

– У нас тут в прошлом году девчушка одна была, одарённая в области груди. Она обматывалась этим перед пробежками. Говорила, что так поддержки больше, чем от бюстгальтера.

Он хоть и покраснел до корней волос, произнося «бюстгальтер», но оказался прав. С бинтом стало гораздо легче.



Мебель, стоявшую здесь в довоенное время, которое уже было и не представить, вынесли. От картин на стенах остались только светлые квадраты. Анри бы понравилось в этой комнате. Очевидно, раньше здесь стояли кожаные кресла и шкафы со старыми книгами. Теперь же из мебели остался только привычный металлический стол, складные металлические стулья и пара серо-голубых стеллажей. И этот мужчина. В руках он держал листок с чернильным пятном теста Роршаха и смотрел на неё. Его звали доктор Тиммонс. У него были светло-голубые глаза и жидкие волосы.

– Что вы видите?

– Чернильное пятно. А ещё как вы на меня таращитесь, – сказала она, засовывая руки в карманы и вытягивая ноги. Не самое удобное положение, но ей не хотелось сидеть перед ним ровно, как первоклассница на уроке. Доктор был психиатром, но все, включая инструкторов, называли его психолухом.

Он переместил лист в левую руку, а правой начал что-то писать.

– Теперь вы ещё и впустую чернилами разбрасываетесь.

Она отвернулась и посмотрела в окно. Мужчин из их группы снова куда-то погнали. Она бы предпочла пойти с ними и карабкаться в гору под проливным дождём, чем терпеть вот это.

– Это тест, Нэнси. Психическое здоровье не менее важно, чем физическое. А может, даже и более, если говорить о военном деле. Что вы здесь видите?

– Дракона.

Он натянуто улыбнулся и положил листок на стол.

– Вы третий человек из группы, который это повторил. Неужели у вас так плохо с воображением?

Она пожала плечами и скрестила ноги.

– Очень хорошо. Тогда давайте сделаем всё по старинке. Расскажите мне об Австралии, о вашем детстве.

Она захлопала глазами. Всё это время инструкторы учили их, что у каждого должна быть легенда, которая должна от зубов отскакивать, а она совершенно забыла придумать себе легенду для этого доктора. Козёл! Перед глазами встал дом её матери. Старшие братья и сёстры уже не жили дома, и в нём остались только они вдвоём. Общения между ними не было. Нэнси не могла вспомнить ни единого разговора с ней – только тирады о том, какая Нэнси уродливая, глупая и вообще воплощённый грех.

– Я была абсолютно счастлива.

– У вас было много друзей? – спросил Тиммонс, делая пометки.

– Куча, – ответила Нэнси. Воспоминания были такими яркими, что даже сейчас она чувствовала, как печёт солнце по дороге из школы домой. С каждым шагом она шла всё медленнее и медленнее. Ей не хотелось приближаться к этой норе, обшитой вагонкой. Там её ждёт мать. Но не с любовью, не с теплотой, а с очередным монологом из жалоб и обвинений, приправленным цитатами из Библии. Во всем всегда была виновата Нэнси. Нэнси – это Божье наказание, пусть даже миссис Уэйк не понимала, что она такого сделала, чтобы заслужить такого уродливого, ненормального, непослушного ребёнка.

– А какие были отношения у ваших родителей? – спросил Тиммонс, склонив голову набок и став похожим на попугая из зоомагазина, мимо которого она проходила по пути в школу. Нэнси всегда казалось, что тот попугай тоже её осуждает.

– Невероятно счастливые, – отрапортовала Нэнси, попытавшись воспроизвести произношение, свойственное высшему классу.

Тиммонс вздохнул.

– Почему тогда ваш отец оставил жену с шестью детьми? Вам сколько было, пять? Вы с тех пор его видели?

– Она его довела, – отрезала Нэнси. – Старшие дети уже ушли из дома. Она выносила ему мозг своими претензиями, к тому же была религиозной фанатичкой, и он просто не мог больше это выдерживать.

– Значит, была виновата она?

Какая вообще разница? Их так хорошо научили стрелять с бедра, доведя этот навык до автоматизма, что у неё руки чесались застрелить этого ублюдка.

– Конечно, она, папа был настоящий принц – смешной, добрый, и очень меня любил.

И это было правдой. Она чувствовала его любовь, и только эти воспоминания помогли ей не сойти с ума и дождаться знакомства с Анри. Тиммонс снова начал что-то писать.

– Но не настолько, чтобы забрать вас с собой. Он дождался, пока остальные дети повзрослеют и покинут дом, но для вас он того же самого не сделал, так?

Это удар ниже пояса. Раз. Два. Двойной выстрел. Маленький лысеющий ублюдок. Она промолчала.

– Вам удалось выпорхнуть на волю в шестнадцать лет, убедив семейного доктора, что вам уже восемнадцать. Вы получили паспорт и сбежали. Предприимчивая вы девушка. У вас хорошо получается вертеть мужчинами.

Как они это про неё узнали? Ну и что, даже если это правда? У неё же всё получилось! Она обзавелась друзьями, получила профессию, наслаждалась жизнью и – вишенка на торте – влюбилась в Анри.

– Было бы глупостью оставаться там дальше и терпеть эту травлю.

Он скрестил пальцы за головой, отвёл локти назад и потянул спину, оставив незащищёнными и горло, и бока. Применив знания и умения, полученные здесь за последние несколько недель, Нэнси могла бы убить его в одно мгновение, и этот грустный усталый вздох вполне мог бы стать для него последним.

– Но всё же вы здесь, Нэнси.

– В смысле?

– Половина мужчин вас ненавидит, вас постоянно травят. Но вы не сдаётесь.

Она поджала ноги и подалась вперёд.

– Потому что я хочу наказать грёбаных нацистов. Всё очень просто. Я видела их. В Австрии. Во Франции. Они мрази. Их просто нужно стереть с лица земли. Мне нужно стереть их с лица земли. – Она постучала пальцем по его блокноту. – Зачеркните «грёбаных», добавьте немного пафоса и патриотизма, размешайте, и всё на этом. Вы довольны?

Он выдержал её взгляд, и Нэнси сдалась.

– Вы хотите стереть нацистов с лица земли, так, Нэнси? Что ж, мы, конечно, все будем вам за это очень благодарны. Но вы – часть команды, часть армии, часть страны.

Он снова вздохнул. Как же это раздражает!

– Возможно, вы станете хорошим агентом, Нэнси. Сектору «Д» очень нужны самостоятельные думающие люди, но вам также нужно понимать, что вы часть чего-то большего, чем вы сама. Может, это станет для вас шоком, но война не крутится вокруг вас.

Ох, ну хватит уже.

– Вы считаете, я всё это делаю из-за того, что папочка ушёл от мамочки, а мамочка считала меня огромной жабой, сидящей всю жизнь на её груди? Думаете, я обижена на весь свет?

Он взглянул на чернильное пятно.

– Оно похоже на жабу, не так ли? Интересно. – Он снова что-то записал. – Нэнси, послушайте. Мне кажется, вы решили, что вам надлежит страдать – и здесь, и, скорее всего, во Франции. Вряд ли это сознательное чувство, но эта потребность в страдании в вас есть. Вам кажется, что вы его заслужили, что вы на самом деле то чудовище, которым считала вас мать.

Нэнси сжала кулаки в карманах и почувствовала, как сжимаются челюсти.

– И вам ещё и платят за это?

В детстве, когда все было очень плохо, она пряталась под крыльцом и читала «Энн из Зелёных крыш». Освещением ей служило яркое солнце, пробивающееся между деревянных досок. Читала она до тех пор, пока не утихала боль и злость. До сих пор это был её любимый роман. Можно даже сказать, это был единственный роман, который ей нравился. Закрывая книгу, она всё оставляла там, под крыльцом, – и ярость, и страх, и ненависть к себе. Она была уверена, что настанет день, и эта адская смесь взорвёт дом. Всё те ужасные ядовитые чувства, которые она оставляла под досками, загорятся и – бум! Всё исчезнет. А потом ей исполнилось шестнадцать, и тётя неожиданно прислала ей чек. Нэнси тогда решила, что не может больше ждать взрыва, и просто оставила весь этот хлам за спиной. И теперь она точно так же взяла всё, что сказал Тиммонс, мысленно завернула в коричневую бумагу и засунула туда же, под пол. А затем, облизав губы, совершенно спокойно, словно они автобусные маршруты на коктейльной вечеринке обсуждают, спросила:

– А вы сами, доктор Тиммонс, никогда не хотели выйти из-за стола и повоевать?

Он повёл бровью.

– Значит, так, Нэнси? Очень хорошо. – Он снова что-то записал и снова вздохнул. – У меня к вам всего одна просьба. Постарайтесь, чтобы из-за этого вашего навязчивого самобичевания никто не погиб, хорошо? На этом всё, вы свободны.

19

Конечно, она вышла из кабинета с высоко поднятой головой, но до обеда чувствовала себя выбитой из колеи. А потом на занятии у инструктора, который, как ей казалось, симпатизирует ей, она неверно распознала знаки отличия немецкого офицера танковых войск. И он использовал этот пример, чтобы показать, как такого рода ошибки могут стоить им жизней. Она чуть не расплакалась, когда он говорил и говорил, что ожидал от неё большего, и не только он, а все они, и что её и всех, кто будет работать с ней, ждёт неминуемая и мучительная смерть, если она повторит подобную ошибку.

За ужином она сидела одна. Маршалл бросил ей листок бумаги, на котором детскими каракулями был нарисован человек в фуражке одного из офицерских чинов гестапо. К нему вела стрелка и крупная надпись «Плохой нацист». Придурок! Она смяла рисунок и бросила в него, вызвав смех его маленькой банды. Снова перешёптывания, смех, взгляды. Ей страстно хотелось выколоть его змеиные зелёные глаза. Она продолжила есть, но тут же получила огрызком яблока в голову. Отскочив, он упал ей на тарелку, прямо в холодную подливу. Она повернулась, но Маршалл и его весёлая команда уже шли к выходу, а рядом с ней сел высокий мужчина чуть постарше неё. Она повернулась к тарелке, и он пожал плечами.

– Думаю, они бросаются яблоками, потому что так и не могут простить Еву, – сказал он и протянул руку. – Я Денис Рэйк, но друзья зовут меня Денден.

И никакого ехидства, смешков и ухмыляющегося взгляда, оценивающего её с головы до ног. Хорошо.

– Хочешь выпить, Денден?



Нэнси совершенно не ожидала, что будет насколько просто провезти сюда алкоголь, а потом и восполнить запасы. Ей понадобилось две с лишним недели, чтобы понять, что инструкторы, наоборот, стараются их напоить, чтобы выявить стукачей. Что ж, она только за.

Они вместе зашли к ней в комнату, и она вытащила бутылку старого доброго французского бренди, которую ей до отъезда продал бармен в «Кафе-Роял». Денден окинул взглядом пустые стены.

– По крайней мере, ты здесь можешь побыть одна. Видимо, они решили, что мальчики не смогут контролировать себя, если ты будешь спать с ними в одной комнате.

– Да, как-то так, – согласилась она и принесла из ванной пару стаканов. – Когда я сказала, что не хочу отделяться от мужчин, офицер покраснел и что-то пробубнил про душ.

– А я, значит, должен контролировать себя! – закатил глаза Денден. Нэнси недоумённо нахмурилась. Он был очень симпатичным, худым и поджарым, но после полутора месяцев марш-бросков, кроссов по гористой местности и полосы препятствий такими были все. Он с интересом посмотрел на неё. – Да, я гей. Поэтому нас с тобой некоторые мальчики и не любят – мы оба по мужикам. Или ты по женским прелестям?

В Париже Нэнси знала много гомосексуалов, и в общем и целом они были очень компанейскими. К тому же, если кого её мать и ненавидела больше, чем дочь, так это геев.

– Только если по своим. Пойдём, найдём какое-нибудь более приятное место. – У двери она остановилась и снова обернулась. – Денден, почему ты такой..? Я не могу скрыть тот факт, что я женщина, но ты-то мог бы.

– Да, мог бы, но, если я не буду самим собой, эти фанатики меня просто задавят. Да и вообще, при всём внешнем поклонении мужественности половина разодетых в кожу фашистов – такие же, как я.

Она рассмеялась и поняла, что впервые за много недель засмеялась по-настоящему, не подыгрывая кому-то и не фальшивя. Смеяться было приятно.

Они вышли на площадку и, пару раз свернув не туда, забрались на высокое бревно на полосе препятствий, для равновесия зафиксировали ноги на верёвочной сетке и начали пить.

Денден был настоящий актёр. Его голос звенел злобой, когда он повторял мантры, которые вбивали в них на занятиях по рукопашному бою, сочился утомлённым презрением, подражая гнусавому кокни их инструктора по взрывной технике, давал испуганного петуха на длинных гласных королевского егеря из Сандрингэма, который учил их охотиться на кроликов и дикую птицу.

– Я и в самом деле не знаю, что это даст королю Георгу, – сказал он, настолько мастерски копируя голос и тремор головы егеря, что Нэнси чуть не упала с бревна от смеха.

– Твоё место в театре, Денден!

– А я оттуда и пришёл, – сказал он, делая глоток из бутылки – до стаканов у них дело так и не дошло. – Ну, точнее, из цирка. Я работал клоуном, канатоходцем.

– Быть не может.

Он высвободил ноги из сетки и одним махом взлетел на бревно, держа полупустую бутылку бренди в левой руке. Подняв руки над головой, он сделал пируэт, наклонился вперёд, завёл левую ногу наверх, вытянул руки и застыл в этом положении на несколько секунд. Нэнси смотрела затаив дыхание. А когда Денден подбросил бутылку и она завертелась в воздухе, она вскрикнула, но через мгновение он как ни в чём не бывало уже сидел рядом, поймав бутылку и не пролив ни капли.

Нэнси восторженно закричала и захлопала в ладоши, что не помешало ей забрать у него бутылку, как только он поклонился.

– Как ты попал в цирк? – спросила она и присосалась к горлышку.

– Маме я стал не нужен, – сказал он, уставившись в серебристую темноту. – Ещё когда мне было четыре года, она увидела, что я какой-то не такой, и когда в город приехал цирк, она меня отдала ведущему со словами: «Он чудила, его место с вами».

Нэнси сделала ещё несколько глотков.

– И я благодарю небо, что она так поступила, – продолжил он. – В цирке ко мне относились хорошо. Научили меня разным трюкам, но и проследили, чтобы я научился читать и писать. Хиромант учил меня истории, а воздушные гимнасты – испанскому и французскому. Мы очень много ездили по Франции. С восьмилетнего возраста каждую вторую зиму я проводил там.

Нэнси ощутила, как внутри у неё раздувается пузырь зависти. Денден забрал у неё бутылку.

– Но это мне не поможет. Вряд ли эта шайка пустит меня обратно во Францию.

– Почему нет?

– Ненавижу оружие и принципиально не стреляю. Казалось бы – какие проблемы, я отличный радист, я даже сам это признаю, но Тиммонс – как кость поперёк горла. Говорит, что я не годен к службе, потому что отказываюсь скрывать «гомосексуальную болезнь». Он меня точно не допустит. Мол, спасибо, клоун, но обойдёмся. Вали-ка ты лучше в спецбордель.

Нэнси снова ощутила боль от её собственного собеседования. Проклятый психолух.

– Денден, а хочешь сделать глупость?

Нэнси рассудила так: когда кто-то действительно хочет обеспечить безопасность документов, их не хранят под двумя простейшими замками в помещении, где живут курсанты, которых сами же инструкторы учат вскрывать гораздо более сложные устройства.

В кабинете Тиммонса они задернули плотные светонепроницаемые шторы и включили настольную лампу. Шкаф с документами был заперт. Тиммонса хватило лишь на то, чтобы всунуть между ящиками обрезки бумаг, которые выпадали при открывании. Денден собрал их, чтобы потом всё вернуть на место.

– У меня отличные оценки по рукопашному бою, тактике, взрывному делу, вскрытию замков, – не без гордости прочитала Нэнси в своей папке, сидя на стуле Тиммонса. Денден стоял, облокотившись на шкаф.

– «Рэйк – один из лучших радистов на нашей памяти, но…» Господи. У меня единица по стрельбе.

– А у меня двойка по парашютной подготовке, – расстроилась Нэнси.

– Была не была! – решился Денден, раскрыв на столе их папки и тщательно выбирая ручку из аккуратно выложенного ряда на краю стола. – Вот, ты мне подходишь.

– Денден?

– Что? Я же хожу на курс по подделке документов. Это практика, мне нужно где-то набивать руку.

Одним движением руки его единица по стрельбе превратилась в семёрку, а двойка Нэнси по парашютной подготовке волшебным образом выросла в восьмёрку.

Нэнси тихо захлопала в ладоши, а Денден застенчиво улыбнулся и перевернул страницу.

– Чудесно. Теперь посмотрим на заключение самого доктора Тиммонса. «Постыдное извращение Рэйка может внести разобщённость в войска». Но это совершенно не так! Наоборот, я сплачиваю мужчин.

Она засмеялась и стала читать собственное заключение – напряжённо, затаив дыхание:

– «Уэйк крайне мотивирована вернуться во Францию…»

– Радуйся, я думаю, из его уст это положительная характеристика, – заметил Денден. – А у нас ещё осталось бренди?

– Ш-ш-ш, Денден, я не дочитала. «…но за этой бравадой скрывается глубокая неуверенность. Чувство вины за… за арест мужа. – После этого момента Нэнси перестало быть смешно. Совсем. Где сейчас Анри? Что он чувствует? – …на фоне детской травмы даёт о себе знать в виде выраженной эмоциональной нестабильности».

Денден положил ей руку на плечо.

– Ладно, голубка, этого достаточно.

Этого и правда было достаточно, но она не могла оторваться от документа и стряхнула его руку.

– «Я считаю, что она непригодна к руководящей роли и, несмотря на всю свою самоотверженность, в полевых условиях может подвергнуть риску себя и своих людей».

В комнате повисла тишина, и только где-то на улице кричала сова.

– Психотрёп, бредятина, – твёрдо сказал Денден. – А как насчёт «что не убивает тебя, делает тебя сильнее»? И, ради всех святых, разве это не твоя прямая обязанность в полевых условиях – подвергать людей риску? Ты должна быть способна посылать их на диверсии, подрывать нацистские фабрики, устраивать засады колоннам! Они что, думают, что взрыв вражеского поезда под обстрелом не связан с риском?